>>Все-же, какую роль _угроза_ исключения имеет в коммунарском коллективе?
>>Какие еще наказания предусматриваются?
>
>Это у Макаренко отлично описано. Основное наказание - молчаливое осуждение коллектива. Пример с Ужиковым (воспитанным прекрасной семьей).
Ужиков как раз не был воспитан прекрасной семьей; впрочем:
"Потом объявили, что будет говорить воспитанник Макаренко. Вышел человек в военной форме, но смятый страданием. Он сказал, что совет командиров бывших воспитанников Антона Семеновича поручил ему, как старшему из собравшихся, сказать от их имени то, что они хотели бы сказать все.
Привожу содержание его речи по памяти:
-- Я потерял сегодня отца. Вы поймете, почему мне так трудно говорить, если представите, как трудно терять отца еще таким молодым. Ему был всего 51 год. Мой отец по крови бросил мою мать, когда мне было четыре года. Я его не помню, я привык его ненавидеть. Моим настоящим отцом был Антон Семенович. Антон Семенович ни разу в жизни не похвалил меня, он всегда меня ругал, даже в своей книге "Педагогическая поэма" он меня только ругает. Вы понимаете, как мне горько об этом говорить. Но именно потому, что он всегда меня ругал, я стал теперь инженером. Уже после выхода из коммуны, когда я перечитывал страницы "Педагогической поэмы", его слова продолжали корректировать мои поступки, мою жизнь. Вы же представляете себе, кем бы я был, если бы он меня не ругал. Он требовал неукоснительного выполнения его распоряжений, но он и глубоко верил в каждого из нас. Он умел найти и раскрыть в человеке самое лучшее, что есть в нем. Он ыбл великий гуманист. Он отстаивал свои идеи, не отступая ни на шаг, когда считал себя правым. К нам в колонию не один раз приезжали соцвосовские "работники" и всячески пытались восстановить нас против него, расколоть наш коллектив, его травили, нашего Антона травили!.. Макаренко воспитал тысячи славных граждан Советского Союза, его воспитанники работают на советских стройках, в научных институтах, дрались на Хасане с японскими самураями, среди них есть орденоносцы, лучшие люди нашей страны. Вы знаете, каким почетом окружено имя Коробова, вырастившего сыновей --- героев труда. Что же сказать об Антоне Семеновиче Макаренко, давшем стране тысячи ее достойных граждан, десятки героев... Вы понимаете, товарищи, что я испытываю сегодня, что значит потерять такого отца...
Он говорил, стыдясь несдержанных выражений, пафоса и мужественно не стыдясь слез, которые лились как-то сами собой, не меняя напряженного выражения его лица, не мешая ему говорить. Только сильно покрасневшие руки и их беспомощные детские движения выдавали его состояние. Он говорил с предельной честностью, ни одно слово в его речи не прозвучало сколько-нибудь фальшиво или натянуто. В зале не было человека, который не плакал бы во время его речи. Люди видели настоящее горе и в эти минуты до конца поняли, что за человек был Макаренко.
Впоследствии колонист, о котором здесь идет речь, отдал свою жизнь за Родину. Глубокое значение этого факта и сила сказанного им в момент последнего прощания со своим учителем станут еще разительнее, если добавить, что в "Педагогической поэме" он описан под фамилией Ужикова..."
>>>Все-же, какую роль _угроза_ исключения имеет в коммунарском коллективе?
>>>Какие еще наказания предусматриваются?
>>
>>Это у Макаренко отлично описано. Основное наказание - молчаливое осуждение коллектива. Пример с Ужиковым (воспитанным прекрасной семьей).
>
>Ужиков как раз не был воспитан прекрасной семьей;
Да это понятно, я имел в виду идеализацию семьи по Александру, в противовес общественному воспитанию. Логическое ударение я мысленно ставил на слово "семьей", имея в виду не идеальную семью, а как оно часто бывает в жизни. Понимаете, Александр удобно идеализирует идеальную семью, а про то, что я пишу Кобзеву не слышит в упор. Почти в каждой семье есть серьезные неполадки, которые без общественного-коммунарского воспитания не покрываются.
Вот кусок об Ужикове из "Поэмы"
=================================
Его семью рано бросил
отец. Пенаты Аркадия украсились новым отцом, что-то изображавшим в балагане
деникинского правительства. Вместе с этим правительством новый папаша
Ужикова и все его семейство решили покинуть пределы страны и поселиться за
границей. Взбалмошная судьба почему-то предоставила для них такое неподходящее
место, как Иерусалим. В этом городе Аркадий Ужиков потерял все виды родителей,
умерших не столько от болезней, сколько от человеческой неблагодарности, и
остался в непривычном окружении арабов и других национальных меньшинств. По
истечении времени настоящий папаша Ужикова, к этому времени
удовлетворительно постигший тайны новой экономической политики и поэтому
сделавшийся членом какого-то комбината, вдруг решил изменить свое отношение к
потомству. Он разыскал своего несчастного сына и ухитрился так удачно
использовать международное положение, что Аркадия погрузили на пароход,
снабдили даже проводником и доставили в одесский порт, где он упал в объятия
родителя. Но уже через два месяца родитель пришел в ужас от некоторых ярких
последствий заграничного воспитания сына. В Аркадии удачно соединились
российский размах и арабская фантазия, - во всяком случае, старый Ужиков был
ограблен начисто. Аркадий спустил на толкучке не только фамильные
драгоценности: часы, серебряные ложки и подстаканники, не только костюмы и
белье, но и некоторую мебель, а сверх того умело использовал служебную чековую
книжку отца, обнаружив в своем молодом автографе глубокое родственное сходство
с замысловатой отцовской подписью.
Те же самые могучие руки, которые так недавно извлекли Аркадия из окрестностей
гроба господня, теперь вторично были пущены в ход. В самый разгар наших боевых
сборов европейски вылощенный, синдикатно-солидный Ужиков-старший, не очень
еще и поношенный, уселся против меня на стуле и обстоятельно изложил
биографию Аркадия, закончив чуть-чуть дрогнувшим голосом:
- Только вы можете возвратить мне сына!
Я посмотрел на сына, сидящего на диване, и он мне так сильно не понравился, что мне захотелось возвратить его расстроенному отцу немедленно. Но отец вместе с сыном привез и бумажки, а спорить с бумажками мне было не под силу. Аркадий остался в колонии.