В русской сети впервые появились отрывки основного политического
трактата Грамши - его учения о современной политической партии.
Термин"Государь"заимствован у Маккиавели с его знаменитым трактатом.
Грамши раскрывает разные аспекты современного"Государя", который может
быть только коллективным.
я переписал весь английский вариант и прогнал его через переводчик, но
итоговый текст слабо вычитан. Могу кинуть по мылу, но какчетво...увы.
По-русски в книге (ТТ) перевод лучше всего читать, потому что сухой
стиль английского перевода теряет множество смысловых и семантических
оттенков. Грамши владел пером как хороший писатель.
отрывки взяты из середины трактата и как обычно представляют собой набор
отдельных фрагментов,тут хоть - больших. Полный канонический текст
учитывает наложение отрывков, написанных в разные периоды, и выстроен в
логическую цепочку(так по крайней мере сделали на англоязычном сайте).
Из "Тюремных тетрадей" (ТТ - цитируется по первому и лучшему русскому
изданию изданию А.Грамши.Тюремные тетради. Избранное, т.3 М.Изд-во
иностранной литературы 1959)
----------
(из отрывка "Политическая партия", стр.134 сл)
Нужно подчеркнуть, что очень часто предают забвению как раз самые
элементарные, самые простые понятия политики.
Первое элементарное отношение в политике состоит в том, что в
реальности-то существуют правители и управляемые, руководители и
руководимые. Все искусство и вся наука политики построены на этом
первичном факте, от которого никуда не уйдешь.
Если даже в одной и той же группе существует деление на управляющих и
управляемых, то возникает необходимость установить определенные принципы
этих отношений. Ведь именно в этой области совершаются наиболее грубые
<ошибки>, обнаруживаются самая преступная неспособность и наиболее
трудные для исправления просчеты. (Считается, что раз цели этой группы
изложены, то это должно автоматически обеспечить ей полную поддержку, и
поэтому нет нужды отстаивать <необходимость> и разумность этих
принципов. Более того, считается бесспорным (кое-кто убежден в этом и,
что еще хуже, действует в соответствии с этим <убеждением>), что
поддержка <придет>, даже если не попросить о ней, даже если не намечен
путь, по которому предстоит двигаться. Так, например, трудно избавиться
от присущего руководителям убеждения в том, что дело будет осуществлено
только потому, что руководитель считает справедливым и разумным, чтобы
оно было осуществлено; если этого не происходит - возлагается
<ответственность> на того, кто <должен был бы...> и т.д. Так же трудно
вытравить преступные замашки - пренебрежение необходимостью избегать
бесполезных жертв. В самом деле, всем известно, что провал коллективных
(политических) действий происходит большей частью потому, что не
пытаются избежать бесплодных жертв или не учитывают жертв других и
играют чужими жизнями...
Если исходить из принципа, что существуют руководители и руководимые,
правители и управляемые, то несомненно, что <партии> до сих пор
представляют собой самое удобное средство для подготовки руководителей и
навыков руководства.
Следует обратить внимание на то, что там, где устанавливаются
тоталитарные режимы, традициаонная функция института верховной власти
присваивается на деле определенной партией, которая является
тоталитарной именно потому, что выполняет эту функцию. Хотя всякая
партия является выразителем интересов социальной группы, и только одной
определенной социальной группы, тем не менее определенные партии при
известных условиях представляют интересы такой группы, поскольку они
осуществляют равновесие и выполняют роль арбитра между интересами
собственной группы и других социальных групп, а также заботятся о том,
чтобы развитие представляемой ими группы шло при согласии и с помощью
союзных ей социальных групп, если они не являются прямо, решительно
враждебными ей группами. Конституционная формула, определяющая положение
короля (или президента республики), - <царствует, но не управляет>, -
представляет собой юридически оформленное выражение этой арбитражной
функции, выражение заботы конституционных партий о том, чтобы не
<разоблачать> корону или президента. Содержащееся в конституции
положение о том, что глава государства не несет ответственности за
действия правительства, и положение о министерской ответственности
представляют собой казуистическое выражение общего принципа, состоящего
в защите концепции государственного единства, концепции согласия
управляемых с государственной деятельностью вне зависимости от того, кто
входит в состав правительства и какая партия находится у власти.
При господстве тоталитарной партии эти конституционные положения теряют
свое значение и деятельность функционировавших в соответствии с ними
институтов ослабевает. Однако выполнение этой функции арбитра берет на
себя тоталитарная партия, превозносящая абстрактную концепцию
<государства> и старающаяся различными способами создать впечатление
того, будто функция <беспристрастной силы> осуществляется действенно и
эффективно.
Можно отметить, что во многих странах современного мира органические,
основные партии вследствие необходимости вести политическую борьбу или
по другим соображениям разбиты на фракции... Поэтому часто случается,
что духовный генеральный штаб органической партии не принадлежит ни к
одной из таких фракций, а действует так. как если бы он был
самостоятельно существуюшей руководящей силой, стоящей над партиями; и
подчас люди этому даже верят. Эту функций можно очень точно изучить,
если исходить из того, что газета (или ряд газет) , журнал (или ряд
журналов) являются <партиями> или <партийными фракциями> или выполняют
<функцию определенной партии>. В этой связи следовало бы поразмышлять
над теми функциями, которые <Таймс> выполняет в Англии, которые
принадлежали <Коррьере делла сера> в Италии, а также о тех функциях,
которые выполняет так называемая <информационная> и <аполитичная> и даже
спортивная и техническая печать. Впрочем, это явление обнаруживает очень
интересные черты в таких странах, где безраздельно господствует
тоталитарная партия, ибо такая партия не выполияет больше чисто
политических функций - она выполняет теперь только технические,
пропагандистские и полицейские функции , а также функции нравственного и
культурного воздействия. Политическая функция выполняется в таком случае
косвенным путем, потому что если отсутствуют другие легальные партии, то
всегда существуют некоторые фактические партии и тенденции, которые
нельзя подавить легальным путем; полемика и борьба против них напоминает
игру в жмурки. Во всяком случае, несомненно одно, что р тоталитарных
партиях преобладают культурные функции, а язык политики превращается в
политический жартон, то есть политические вопросы облекаются в
культурные формы и как таковые становятся неразрешенными.
Существуют два типа <партии>. Один тип ее может представлять собой
элиту, деятелей культуры, "функции которых заключаются в том, чтобы с
позиций культуры и общих идеологических принципов осуществлять
руководство широким движением родственных между собой партий (которые
являются в действительности фракциями одной и той же органической
партии). Второй тип, появившийся в более близкий к нам период,
представляет собой не элиту, а массовую партию, причем политическая роль
массы заключается" только в том, что она должна (подобно армии) во всем
следовать и доверять открытому или скрытому политическому центру
(открытый политический центр часто является механизмом управления в
руках тех сил, которые стремятся остаться в тени и действуют косвенно,
через посредников и через <посредническую идеологию>) . Масса служит
здесь попросту средством для <маневра>, и ее <занимают> моральными
наставлениями, сентиментальными внушениями, мессианскими мифами о
наступлении легендарной эпохи, во время которой сами собой будут
разрешены все бедствия, устранены все противоречия современности.
Вопрос о том, когда можно считать партию сформировавшейся, то есть
имеющей ясную и постоянную цель, вызывает оживленную полемику и часто, к
сожалению, порождает даже партийную спесь, не менее смешную и опасную
,чeм <национальная спесь>, о которой писал Вико.
Трудно допустить, чтобы какая-либо политическая партия (представляющая
господствующую группу, а также и подчиненные социальные группы) не
выполняла также и полицейскую функцию, то есть функцию защиты
определенного узаконенного политического порядка.
Показав это со всей отчетливостью, вопрос следует поставить по-другому,
а именно как вопрос о тех путях и о тех способах, с помощью которых
осуществляется эта функция. Что лежит в ее основе - репрессии или
убеждение, носит ли она реакционный или прогрессивный характер?
Выполняет ли данная партия свою полицейскую функцию с целью сохранения
порядка, который является внешним, чуждым живым силам истории и
сковывает их развитие, или эти ее действия продиктованы стремлением
поднять народ на новую ступень цивилизации, политическое и правовое
устройство которой составляет ее программную цель? В самом деле, закон
находит тех, кто его нарушает, во-первых, среди реакционных социальных
элементов, которых он лишил власти; во-вторых, среди прогрессивных
элементен, которых закон подавляет; в-третьих, среди тех элементов,
которые не достигли того уровня цивилизованности, который выражает
закон. Поэтому выполняемая партией полицейская функция может быть
прогрессивной и регрессивной: она прогрессивна, когда направлена на то,
чтобы удерживать в рамках законности реакционные силы, отрешенные от
власти, и поднять на уровень новой законности отсталые массы; она
регрессивна, когда стремится подавить живые силы истории и сохранить уже
превзойденную, антиисторическую законность, ставшую чуждой массам. А в
остальном отличительным критерием какой-либо партии служит характер ее
деятельности: если партия является прогрессивной, она выполняет эту
функцию <демократически>; если партия является регрессивной, она
выполняет эту функцию <бюрократически>. Во втором случае партия
представляет собой простого нерассуждающего исполнителя она является (в
техническом отношении) полицейской организацией и ее название -
<политическая партия> - представляет собой простую метафору, носящую
мифологический характер.
-------
(из отрывка"Цезаризм".ТТ,стр 185 сл)
Цезаризм является отражением такой ситуации, когда борющиеся между собои
силы находятся в состоянии катастрофического равновесия, то есть такого
равновесия, при котором продолжение борьбы может иметь лишь один исход:
взаимное уничтожение борющихся сил.
Цезаризм всегда служит выходом из историко-политической ситуации,
характеризующейся таким равновесием сил, которое грозит завершиться
катастрофой; этот выход принимает форму <арбитража>, доверенного великой
личности. Цезаризм прогрессивен, когда его вмешательство помогает
восторжествовать прогрессивной силе - хотя бы и с помощью определенных
компромиссов и условий, ограничивающих значение одержанной победы;
цезаризм носит реакционный характер, когда его вмешательство помогает
восторжествовать реакционной силе также с помощью компромиссов и
ограничений, но имеющих в этом случае иной смысл, иную силу, иное
значение. Цезарь и Наполеон I служат прим*ерами прогрессивного
Цезаризма. Наполеона III и Бисмарка - цезаризма реакционного, Впрочем,
цезаризм - это полемико-идеологическая формула... Обстоятельства могут
привести к установлению цезаризма без Цезаря, без великой <героической>
и представительной личности.
...
В современном мире явление цезаризма в общем носит особый характер...
Тем не менее даже в современную эпоху для развития цезаризма имеется
известное поле, более или менее широкое (в зависимости от характера
страны и того места, которое она занимает в мировой структуре), потому
что эта социальная форма <всегда> имеет потенциальные возможности для
последующего развития и организационного оформления. Она может особенно
рассчитывать на относительную слабость противостоящей ей прогрессивной
силы, вытекающей из самой ее природы и особенностей ее существования,
слабость, в сохранении которой эта социальная форма заинтересована;
поэтому и говорят, что современный цезаризм носит скорее полицейский, а
не военный характер..
----------
(из отрывка"Государство"ТТ стр 237 сл)
...
-"Входят ли парламенты в состав государственной структуры (даже в тех
странах, где они как будто бы играют максимально действенную роль), а
если нет, то какую функцию они выполняют в действительности? При
положительном ответе встает другой вопрос: каким образом они входят в
состав государства и каким образом выполняют свою специфическую функцию?
И если даже парламенты органически не входят в состав государства, то
может ли это тем не менее служить свидетельством того, что их
существование не имеет общегосударственного значения? И каково основание
тех обвинений, которые выдвигают по адресу парламентаризма и неразрывно
связанного с ним многопартийного режима? (Основание, естественно,
объективно, то есть связано с тем фактом, что само существование
парламентов препятствует и замедляет техническую деятельность
правительства.) Вполне понятно, что представительный режим в
политическом отношении может <причинить" беспокойство> кадровой
бюрократии, но вопрос состоит не в этом. Суть его сводится к следующему:
не превратился ли представительный и многопартийный режим,
предназначенный служить механизмом для отбора лучших функционеров,
которые дополняли бы и уравновешивали кадровую бюрократию с тем, чтобы
предотвратить окаменение, - не превратился ти этот представительный
режим в препятствие, в механизм совершенно противоположного характера, и
если да - то по каким причинам?
Впрочем, даже утвердительный ответ на этот вопрос не исчерпывает
проблемы, ибо если даже допустить (а это как раз нужно допустить), что
парламентаризм утратил свою действенность и, больше того, стал приносить
вред, то отсюда вовсе не следует, что нужно реабилитировать и
превозносить бюрократический режим. Нужно подумать над тем, не
отождествляются ли парламентаризм и представительный режим вообще и нет
ли возможности по-иному разрешить как проблему парламентаризма, так и
проблему бюрократического режима....
Поскольку государство есть само упорядоченное общество, оно суверенно.
Оно не может иметь юридических границ: для него не могут служить
границей субъективные нормы публичного права, государство не может
сказать о себе, что оно самоограничивается. Установленное право не может
быть границей для государства, ибо в любой момент оно может быть
изменено государством во имя новых социальных потребностей и т.д.
Пока существуют классовые государства, упорядоченное общество может
существовать только как метафора, то есть только в том смысле, что и
классовое государство также является упорядоченным обществом. Утописты,
поскольку они выступали с критикой современного им общества, прекрасно
понимали, что классовое государство не может быть упорядоченным
обществом, и это подтверждается тем, что, рисуя в утопиях различные типы
общества, они вводили в качестве необходимой основы задуманной реформы
экономическое равенство.
Что касается этического и культурного государства то самое разумное и
конкретное, что можно сказать по этому поводу, сводится, на мой взгляд,
к следующему: каждое государство является этическим, поскольку одна из
наиболее важных его функций состоит в том, чтобы поднимать широкие массы
населения до определенного культурного и морального уровня (или типа),
соответствующего потребностям развития производительных сил и,
следовательно, отвечающего интересам господствующих классов. В этом
смысле особенно важную роль в государстве играет школа, выполняющая
позитивную воспитательную функцию. Однако в реальной действительности на
достижение этой цели направлено множество других видов деятельности и
инициативы, носящих так называемый частный характер, которые образуют в
совокупности аппарат политической или культурной гегемонии
господствующих классов.
В полемике (кстати сказать, поверхностной) о функциях государства
(которая понимается в узком смысле как политико-юридическая организация)
выражение <государство - ночной сторож> соответствует итальянскому
выражению <государство-карабинер> и должно обозначать государство, чьи
функции ограничиваются охраной общественного порядка и гарантированием
соблюдения законов.
Выражение <государство - ночной сторож>, которое должно, вероятно, иметь
больший саркастический оттенок, чем выражение <государство-карабинер>
или <государство-полицейский>, принадлежит, кажется, Иссалю.
Противоположностью такому государству должны служить <этическое
государство> или <государство-интервенционист> ( <государство,
осуществляющее вмешательство>). И нужно проводить различие между этими
двумя категориями.
Концепция этического государства имеет философское и интеллектуальное
происхождение (она свойственна интеллектуалам; пример - взгляды Гегеля),
и ее действительно можно было бы поставить в один ряд с концепцией
<государство - ночной сторож>, потому что она относится скорее к
самостоятельной (воспитательной и моральной) деятельности светского
государства в противоположность космополитизму и тому вмешательству,
которые характеризуют деятельность религиозно-церковной организации как
пережитка средневековья. Концепция же государства-интервенциониста имеет
экономическое происхождение и связана, с одной стороны, с
протекционистскими течениями, или течениями экономического национализма,
а с другой стороны - с попыткой заставить определенные государственные
кадры феодального и помещичьего происхождения взять на себя <защиту>
трудящихся классов от эксцессов капитализма (политика Бисмарка и
Дизраэли).
Эти различные тенденции могут вступать в разнообразные комбинации, что и
происходит на деле. Естественно, что либералы (сторонники <экономизма>)
выступают за государство с функциями <ночного сторожа> и хотели бы,
чтобы историческая инициатива была предоставлена гражданскому обществу и
различным силам, которые развиваются бурно, если существует
<государство-сторож>, заботящееся о том, чтобы <игра> велась <честно> и
чтобы соблюдались ее законы. Интеллигенты, будь то либералы или даже
сторонники государства-интервенциониста, относятся очень неодинаково к р
азличным вопросам: они могут быть либералами в экономической области и
одновременно интервенционистами в области культуры и т.д.
(стр.247 сл)
Мы всегда отождествляем государство и правительство, а это
отождествление представляет собой как раз новое выражение
экономико-корпоративной формы (здесь: формы выражения
социально-экономического содержания государства. - Ред.), то есть
смешения гражданского общества и общества политического, ибо следует
отметить, что в общее понятие государства входят элементы, которые
должны быть отнесены к понятию гражданского общества (в_этом смысле
можно было бы сказать, что государство == политическое общество +
гражданское общество, иначе говоря, государство является гегемонией,
облеченной в броню принуждения. В доктрине государства, согласно которой
существует тенденция к тому, что государству суждено исчерпать себя и
раствориться в упорядоченном обществе, - в этой доктрине указанный выше
вопрос занимает центральное место. Можно-представить себе, как
принудительная сторона государству постепенно исчерпывает себя в
результате того, что утверждаются все более значительные элементы
упорядоченного общества (то есть этического государства или гражданского
общества). Выражения <этическое государство> или <гражданское общество>
должны были бы означать, что это <представление> о государстве без
государства имелось у Крупных ученых в области политики и права
постолькуку, поскольку они становились на почву чистой науки (то есть
чистой утопии, поскольку она основывалась на предположении, что все люди
будто бы действительно равны между собой...).
В доктрине государства как упорядоченного общества нужно будет от фазы,
на которой <государство> будет равнозначно <правительству> и
отождествляться с <гражданским обществом>, перейти к фазе, на которой
государство будет выступать в роли <ночного сторожа>, то есть будет
являться принудительной организацией, охраняющей развитие элементов
упорядоченного общества, которые будут непрерывно умножаться, вследствие
чего авторитетные и хаотические вмешательства этой организации будут
постепенно сокращаться...
Если ни один тип государства действительно не может не пройти через фазу
экономико-корпоративного примитивизма (то есть прямого выражения
интересов господствующей социальной группы. - Ред.), то не следует ли
отсюда, что содержание политической гегемонии новой социальной группы,
основавшей новый тип государства, должно носить преимущественно
экономическии характер? Ведь в таком случае речь идет о преобразовании
экономической структуры и конкретных отношении между людьми и
экономическим миром, то есть производством. Элементы надстройки не могут
быть при этом слаборазвитыми; деятельность этих элементов сведется
к.предвидению и борьбе, причем <плановое> начало будет играть при этом
еще явно недостаточную роль; культурный план будет носить главным
образом негативный характер, сведется к критике прошлого и к тому, чтобы
предать забвению, старое и разрушить его, а план позитивного
строительства оудет намечен еще в самых <общих чертах>, которые в любой
момент можно (и нужно) будет изменять, чтобы план находился в
соответствии с вновь создаваемой экономической структурой.
------
(из отрывка "Человек-индивидуум и человеческая масса"ТТ стр252)
...Старые руководители общества, возглавлявшие его в интеллектуальном и
нравственном отношении, чувствуют, что почва уходит у них из-под ног,
понимают, что их <проповеди> становятся именно <проповедями> - вещью,
чуждой действительности, голой формой, лишенной содержания, безжизненным
призраком; отсюда их отчаяние и консервативные и реакционные тенденции.
Из-за того, что разлагается та особая форма цивилизации, культуры и
нравственности, которую они представляют, они кричат о гибели всякой
цивилизации, всякой культуры, всякой нравственности и требуют от
государства принятия репрессивных мер. Эти руководители образуют
.сопротивляющуюся группу, стоящую вне реального исторического процесса;
тем самым они увеличивают продолжительность кризиса, ибо закат
определенного образа жизни и образа мышления не может происходить без
кризиса. С другой стороны, люди, представляющие новый порядок, которому
предстоит появиться на свет, из-за <рационалистической> ненависти к
старому распространяют утопии и надуманные планы.
Что служит исходным пунктом этого нового порядка, которым чревата
действительность? Мир производства, труд. В основу всякого анализа
нравственных и идеологических установлений, которые предстоит создать, и
принципов, которые предстоит распространить, должен оыть положен
критерий максимального утилитаризма; коллективная и индивидуальная жизнь
должна быть организована на базе максимального использования
производственного аппарата. Развитие экономических сил на новых основах
и прогрессивное развитие новой экономической структуры излечат
противоречия, которые не могут отсутствовать, и откроют новые
возможности для самодисциплины, то есть и для индивидуальной свободы.
=============
еще один отрывок ТТ(стр.256-258)
. Фетишизм.
Из "Тюремных тетрадей"
Как можно определить явление фетишизма? Коллективный организм состоит из
отдельных индивидов, которые образуют данный организм, поскольку они
создали и активно соблюдают определенный иерархический порядок и
подчиняются определенному руководству. Если каждый индивид рассматривает
коллективный организм как нечто ему чуждое, то совершенно очевидно, что
этот организм фактически более не существует, а становится неким
призрачным порождением интеллекта, неким фетишем. Нужно подумать,
неунаследован ли этот широко распространенный образ мышления от
католической трансцендентальности и от старых патерналистских режимов;
этот образ мышления присущ целому ряду организмов, от государства до
нации, политических партий и т. д. Совершенно естественно, что его
происхождение связано с церковью, поскольку, по крайней мере в Италии,
многовековые усилия Ватикана, направленные на уничтожение всяких следов
вдутренней демократии и вмешательства верующих в религиозную
деятельность, увенчались полным успехом и обусловили все то, что стало
второй натурой верующего, хотя отсюда и возникла как раз та особая форма
католицизма, которая свойственна итальянскому народу. Удивительно и в то
же время знаменательно, что такого рода фетишизм проявляется и по
отношению к <добровольным> организмам не <административного> или
государственного типа, какими являются партии и профсоюзы. Отношения
между отдельным индивидом и организмом стали мыслиться как некое
противоречие, индивид начал смотреть на организм с позиций чисто внешней
критики (если он не стоит на позициях некритического восторженного
преклонения). В любом случае речь идет о фетишистском отношении. Индивид
полагает, что организм сам все сделает, даже если лично он бездействует,
и не задумывается над тем, что, поскольку такое поведение весьма
распространено, организм неизбежно оказывается бездейственным.
Кроме того, следует признать, что поскольку широко распространено
механистическое и детерминистское представление об истории
(представление, соответствующее житейскому смыслу и связанное с
пассивностью широких народных масс), каждый индивид, видя, что, несмотря
на его бездействие, все-таки что-то происходит, склонен думать, что над
отдельными индивидами существует нечто фантасмагорическое, существует
абстракция коллективного организма, своего рода независимое божество,
которое не думает конкретной головой, но все-таки думает, не
передвигается с помощью человеческих ног, но все же передвигается п т.
д.
Может показаться, что некоторые идеологические концепции (как, например,
концепция актуального идеализма (Уго Спирито), отождествляющая индивид и
государство) должны были бы перевоспитать сознание индивидов, однако не
заметно, чтобы это действительно происходило, поскольку это
отождествление носит чисто словесный, декларативный характер. То же
самое можно сказать и о любых формах так называемого <органического
централизма>, основывающегося на предположении (которое верно лишь в
исключительные моменты накала народных страстей), что отношение между
правителями и управляемыми определяется тем фактом, что правители
действуют в интересах управляемых и в то же время <должны> иметь на то
их согласие, то есть должно произойти отождествление индивида с целым, а
целое (каким бы организмом оно ни являлось) должно быть представлено
руководителями. Можно полагать, что для католической церкви подобная
концепция не только полезна, но и необходима: любая форма вмешательства
снизу вызвала бы распад церкви (это видно на примере протестантских
церквей); однако для других организмов вопросом жизни или смерти
является не пассивное и косвенное согласие управляемых, а согласие
активное, прямое и, следовательно, непосредственное участие отдельных
индивидов в управлении, даже если это создает видимость разложения и
смуты. Коллективное сознание, то есть живой организм, образуется лишь
после того, как от множественности мнений придут к единству в результате
споров, столкновений отдельных индивидов; нельзя также сказать, что там,
где царит <молчание>, нет подобной множественности. Оркестр, в котором
во время репетиций каждый инструмент исполняет свою партию, производит
впечатление ужасной какофонии; и все-таки такие репетиции являются
необходимым условием для того, чтобы оркестр жил как единый
<инструмент>.
Сам генерал Пиночет почтил покойного мыслителя своей лютой ненавистью. В
интервью <Комсомольской правде> в начале 90?х годов отставной палач
говорил: <Марксизм-ленинизм в вашей стране - да, потерпел крах, но
появился куда более опасный враг - грамшианство. Учение итальянского
коммуниста Антонио Грамши - это марксизм в новом платье. Оно опасно тем,
что проникает в сознание людей, в первую очередь, интеллигенции> (КП от
30.09.1992). Отчего же трясутся генеральские поджилки?
Дело в том, что Антонио Грамши разработал новую революционную теорию,
пригодную как раз для индустриального, а ещё более - для нынешнего
информационного общества. В её основе - не <кавалерийские атаки на
капитал>, не отчаянный и бесплодный бунт <красных бригад>, а борьба за
умы. Она не отмечена вспышками ярости и торопливого бунта, в котором
нетерпеливая молодёжь приносит себя и других в жертву идее, которую не
успевает даже хорошенько изучить. Она не годится для киносюжета. Эта
борьба - неспешная, неброская, требует от человека не столько задора,
сколько воли и честности. Но завоевания, которые она приносит,
необратимы.
=========
это как бы введение к статейке, зацепившейся по теме"Грамши и
современность". Ушакин (автор статьи в "ПолИс") пытается угрызть ядро
орешка ТТ - "концепцию гегемонии". Как чистого инструмента, пригодного
для вооружения противоположных сторон в схватке .Помните, что СГКМ писАл
в "Обездоленных" про концепцию культурной гегемонии и молекулярной
революции - что это"дышло", которое можно развернуть и ипользовать тому,
кто окажется маневренней, умней,мощнее. В прошлый раз его использованли
против нас - об этом напоминает и предыдущий материал , из"Нового
времени" 1990года,и упоминание бабы Леры в статье Ушакина
два больших сегмента
==============
(1)
=============
...
В отличие от "буржуазии", "крестьянства" или "рабочего класса", роль и
место "интеллигенции" - как понятия и как группы - в марксистской
практике и теории особой четкостью дефиниции не отличаются. Никита
Хрущев, например, в своих воспоминаниях отзывался об интеллигенции как о
"самом остром, самом скользком участке" (7). В свою очередь, Карл
Мангейм видел в самом существовании интеллигенции сложнейшую
социологическую проблему (8). Естествен вопрос: чем же тогда
определяется эта "острота", "скольз-кость" и "сложность" интеллигенции?
Ответ, по моему мнению, кроется в исходных взглядах марксизма на природу
социальной структуры общества.
Рассуждая "О материалистическом понимании истории", Плеханов, в
частности, в сжатом виде четко сформулировал базовую схему:
"...Люди делают свою историю, стремясь удовлетворить свои нужды. Нужды
эти даются первоначально, конечно, природой, но затем значительно
изменяются, в количественном и качественном выражении, свойствами
искусственной среды. Находящиеся в распоряжении людей производственные
силы обусловливают собой все их общественные отношения... Эти отношения
естественно создают известные интересы, которые находят свое отражение в
праве... Раз возникнув, интересы, так или иначе, отражаются в сознании
людей" (9).
Показательным в этой цитате является то, что Плеханов - вольно или
невольно - оставляет за скобками очевидный вопрос о том, что между
"известными интересами" и их "отражением в праве" (или в "сознании
людей") есть определенная дистанция, которая, как правило,
преодолевается людьми, имеющими гораздо больше общего именно с
отражениями, чем непосредственно с интересами. Это, в свою очередь, не
может не сказываться на процессе трансформации интересов в формулы и
клише (в данном случае) законодательства. В итоге правомерна постановка
следующих проблем: в какой степени возможно говорить об идеальности
"зеркальной" поверхности права (философии, религии, эстетики и т.д.),
призванной "отображать" существующие производственные отношения и
интересы? Не искажается ли она тем фактом, что интеллигенция, если
продолжить мысль, удерживающая в своих руках это "зеркало", в данные
отношения не вовлечена и данные интересы разделять не может? И далее:
можно ли говорить об интеллигенции как о группе, имеющей собственные
интересы, которые и определяют ее участие в общественном разделении
труда и собственности? Различные направления марксизма отвечали на эти
вопросы по-разному. В целом все обилие подходов вполне сводимо к двум
концепиям. Одна из них акцентирует экономическую основу интересов, в то
время как другая - относительную символическую независимость идеологии.
ЗАИМСТВОВАННЫЕ ИНТЕРЕСЫ
Интересы, если следовать Плеханову, есть не что иное, как осознанные
потребности. В данном случае неважно, насколько эти потребности
признаются естественными, чрезмерными или благоприобретенными. Гораздо
существеннее другое: осознанные интересы в таком истолковании
приобретают телеологический, целеполагающий характер; иными словами,
смысл, выстраивающий хаос повседневности в логическую последовательность
шагов к намеченной цели, например, к нужным союзам. И - как результат -
к необходимой программе деятельности (2, с.323), чья корректирующая и
направляющая функция и смыкает триаду "потребности - интересы -
действия"*.
* Любопытно, кстати, что теория и практика психоанализа - сходного в
функциональном плане с марксизмом своей целостностью восприятия явлений
социальной (т.е. психической) деятельности -строится именно на
стремлении добиться от пациента осознания того факта, что за сетью его
несовпадающих, разнородных и зачастую не совсем "традиционных" поступков
находится мощная стена его же собственных подавленных, скрытых или
мистифицированных интересов/потребностей.
Поскольку суть интересов в марксистской интерпретации в конечном счете
детерминируется отношениями собственности**, постольку положение
интеллигенции есть, по определению, положение промежуточное,
неустойчивое, зависимое. Не только потому, что у интеллигенции вообще
недостает собственности, но из-за того, что производимый ею "товар"
имеет, за редким исключением, публичную, а не частную природу, и
единичный, а не массовый характер потребления. Более того,
интеллектуальный продукт, несмотря на все попытки придать ему статус
собственности, не поддается принципам "монополизации" либо
регулированной, ограничиваемой поставки товара на рынок спроса. Однажды
увидев свет, этот продукт может быть подвергнут бесчисленному
тиражированию, но не может быть произведен "заново"*. Феномен
интеллектуального эпигонства, таким образом, сводит на нет феномен
уникальности индивидуального произведения, неумолимо сокращая расстояние
между "открытием" и "клише". Подобное состояние постоянной [социальной]
неустойчивости и зависимости как своего рода персонифицированный
"апофеоз беспочвенности" вызывает и определенные политические
последствия. По данному поводу Луначарский писал:
** То есть отношениями использования, распоряжения, владения и т.п.,
ведущим к получению прибыли.
* Это правило хорошо усвоили те сферы "интеллектуального" производства,
которые в наибольшей степени включены в рыночные отношения - то есть
дизайна, моды, шоу-бизнеса и т.п. Например, ведущие мировые дома высокой
моды практически повсеместно отказались от защиты авторских прав на свои
разработки, сделав ставку на рост радикальности очередных коллекций, а
следовательно - и на интенсивности творческого и интеллектуального
поиска (какие формы он ни принимал бы в данном случае) "новых" решений.
"Нью-Йорк Тайме" относительно недавно опубликовала статью об Аллене В.
Шварце, построившем свой - достаточно большой по американским меркам -
бизнес на "интерпретации" моделей самых интересных дизайнеров. Один из
них, Вера Ванг, заметила: "Иногда [этим интерпретаторам] удается
раскрутить свою версию модели раньше, чем наш оригинал поступит в
магазины" (10).
"Интеллигенция, этот средний слой, несомненная часть мелкой буржуазии и
по происхождению своему, и по кустарному типу своего специфического
производства, никогда не была классом и никогда им не будет. Она всегда
колебалась между другими, экономически более мощными и
кристаллизованными классами, ...распадаясь на группы, налипавшие на
разные другие социальные тела и придававшие им блеск идеологии, ...
чрезвычайно важной для их классового самосознания" (11, с.22).
В позиции Луначарского интересен, разумеется, не его классовый подход к
социальной структуре. Важна его уверенность в том, что интеллигенция
проявляет себя посредством выражения чужих интересов или в том, что
существование интеллигенции как раз и состоит в паразитическом налипании
"на разные другие социальные тела". Согласно Луначарскому - да и не
только ему, - именно это "колеблющееся" и фрагментированное
существование интеллигенции делает ее привлекательной для "более мощных"
и "кристаллизовавшихся" классов, которые превращают ее в некий объект
"борьбы", "завоеваний", в "живой инвентарь", необходимый "политически
активным классам" так же, как "машины и железные дороги" (11, с. 11)**.
Насколько, в подобном случае, этот "инвентарь" является "живым" или
насколько удачно он отвечает поставленным целям? Концепция
интеллигенции, очерченная Грамши в его "Тюремных тетрадях", в
определенной степени помогает ответить на данный вопрос.
** Словно вторя Луначарскому, совсем недавно В. Богданов, председатель
Союза журналистов России, так характеризовал нынешнюю ситуацию со
средствами массовой информации в стране: "Наши новые капиталисты
рассматривают прессу как одно из орудий в своем арсенале. Они думают,
что если они платят, то им можно делать все, что угодно" (12).
ОРГАНИЧЕСКИЕ ПОСРЕДНИКИ
В своей методологической схеме Грамши исходит из наличия в обществе двух
типов интеллигенции - "органической" и "традиционной". Цель
"органической" интеллигенции, по Грамши, состоит в том, чтобы
удовлетворить потребности в чувстве "однородности и сознании...
собственной роли не только в экономике, но и в социальной и политической
области" у тех социальных групп, которые возникли благодаря разделению
"функций в мире экономического производства" (13). Иными словами, для
Грамши (как, например, и для Луначарского) задачи интеллигенции сводятся
ко внешнему оформлению того или иного класса, к переводу неочевидных
экономических показателей могущества (или бессилия) конкретной
социальной группы на язык общедоступных символов.
С точки зрения "техники", в данном случае неважно, при помощи каких
именно средств достигается это ощущение социальной однородности и
осознание собственной роли, т.е. при помощи каких социально значимых
актов устанавливаются и поддерживаются границы правящей (или
оппозиционной) группировки. Совместная символическая деятельность может
быть любой - от коллективных посещений концертов Мстислава Ростроповича
до дискуссий по поводу политики НАТО, от массового участия в
физкультурных парадах или тенисных турнирах до обсуждения проблем
языкознания, генетики или монетаризма. Существен, напротив, механизм
данного процесса - механизм овеществления экономической значимости
конкретной социальной группы посредством присвоения символов,
заимствованных или, вернее, произведенных в другой культурной и
социальной среде*. А этот механизм овеществления, в котором
"органическая" интеллигенция является чем-то вроде внешнего признака,
обнаруживающего скрытый феномен ("основной класс"), неким социальным
метонимом**, имеющим смысл лишь постольку, поскольку за ним стоит нечто
большее.
* Это положение верно и в "обратном" прочтении - "произведения" культуры
приобретают смысл в результате присвоения ("прочтения") аудиторией, не
бравшейся в расчет при их создании. Достаточно назвать "Доктора Живаго"
Л.Пастернака или "Сатанинские стихи" С.Рушди.
** Под метонимией понимается такой риторический прием, при котором
название одного предмета используется для описания другого, а оба
предмета находятся в состоянии пространственной или временнбй
взаимосвязи ("мозг класса", "совесть нации" и т.д.).
Проиллюстрирую эту социологическую закономерность роли интеллигенции в
определении внешних признаков чуждого ей класса одним примером. В 1992
г. "Пхеньян Тайме" так описывала празднования юбилея руководителя
северокорейского народа: "Отмечая 80-летие уважаемого Президента Ким Ир
Сена, Пхеньян был полон веселья. Состоялись красочные события,
привлекшие большое количество людей - праздничный митинг, вечерние
гуляния, торжественное представление "Песнь наилучших пожелании",
массовая игра "Моя страна под руководством великого лидера", в которой
участвовали около 100 000 школьников, национальный семинар по идее
чучхе, объединенный митинг организациий Детского союза Кореи и т.д.
Состоялись митинги в учреждениях и на предприятиях, в колхозах и школах,
во всех провинциях, городах и районах страны... Кроме того, были
проведены национальная фотовыставка, национальная художественная
выставка и десятидневный кинофестиваль" (14). Несмотря на вся
помпезность подобного явления, оно вряд ли является чем-то уникальным и
присуще в той или иной степени режимам, внешне старающимся не иметь
ничего общего с марксистским отношением к реальности, но в сущности
исходящим из него. Более того, пример наглядно демонстрирует работу
механизма идеологии, точнее, идеологического обеспечения власти: власть
(в данном случае политическая) реализует себя, делает себя видимой,
доносит себя до масс при помощи эстетических, артистических и т.п.
методов, а значит - при помощи "специалистов", "мастеров культуры" или,
в более современной терминологии, "имиджмейкеров", способных "сделать
красиво", разукрасить прозу политических и экономических интересов
необходимыми идеологическими "блестками".
Любопытно, что свобода имиджмейкеров довольно серьезно ограничена
"вкусовыми предпочтениями" заказчика. В.Иконников в своей статье об
истории российских университетов приводит интересный документ -
циркулярное распоряжение 1850 г. по Министерству народного просвещения,
которое ставило строгие рамки на пути "неограниченной фантазии", в
частности, научных работников. Документ гласил:
"По случаю высочайших замечаний на некоторые из печатных диссертаций,
написанных для приобретения ученых степеней, прошу покорнейше сделать
распоряжение, чтобы не только сами диссертации были благопристойного
содержания, но и чтоб извлеченные из них тезисы и предложения имели при
таком же направлении надлежащую полноту, определенность и ясность, не
допускающие понимать одно и то же предложение разным образом; при
рассмотрении диссертаций и при наблюдением за защищенном не допускать в
смысле одобрительного обсуждения начал, противных нашему
государственному устройству" (15).
Примерно 75 лет спустя ту же самую идею с жаром отстаивал Бухарин на
одном из диспутов о роли интеллигенции. Делая абсолютно прозрачной связь
между господствующим классом и его "органической" интеллигенцией, он
заявлял: "Нам необходимо, чтобы кадры интеллигенции были натренированы
идеологически на определенный манер... Мы будем штамповать
интеллигентов, будем вырабатывать их, как на фабрике". Чуть позже
Бухарин прояснял условия этого "фабричного производства" интеллектуалов:
"Когда говорят, что надо дать свободу творчества, то сейчас у нас
возникает вопрос о свободе проповедовать монархизм, или в области
биологии проводить витализм, или в области философии свободу
кантианского пошиба с субстанцией... При такой свободе из наших вузов
выходили бы культурные работники, которые могли бы работать и в Праге, и
в Москве. А мы желаем иметь таких работников, которые могут работать
только в Москве" (16).
И приведенный циркуляр, и Бухарин едины в одном - задача интеллигенции
состоит не столько в выработке альтернативных условий и форм
существования "заказчика", сколько в символическом оформлении
(посредством "пропаганды" и "агитации") тех, что уже обеспечивают
господство этого самого "заказчика".
В работе "Капитализм, социализм и демократия" И. Шумпетер определил эту
"агитаторскую" и "разъяснительную" роль интеллигенции следующим образом:
"Большая часть деятельности интеллектуалов приходится на формирование
важнейших основ классовых отношении, которые не являются их
собственными" (17).
Трактовка Грамши отличается от мнения американского экономиста тем, что
для него в отношении "органической" интеллигенции постановка вопроса о
ее собственных интересах невозможна в принципе - в силу отсутствия базы
для последних. "Интеллигенты, - писал Грамши, - служат "приказчиками"
господствующей группы" и используются для осуществления "функций
социальной гегемонии и политического управления" (18, с.332). Иными
словами, интеллигенты выступают в качестве посредника между группами
интересов, с одной стороны, и теми, кто эти интересы в состоянии
удовлетворить, - с другой (19)*.
* Подробнее об этом смотри третью часть работы Ренаты Голуб (20).
"Органическая" (а в другой терминологии Грамши - "городская")
интеллигенция вступает в неизбежный конфликт с представителями
предыдущей эпохи - интеллигенцией "традиционной", или сельской**.
Конфликт между двумя типами интеллигенции снимается посредством
ассимиляции "традиционной" интеллигенции "органической". Средством
подобной ассимиляции, как и средством выработки "категории собственно
интеллигенции", является, по Грамши, современная политическая партия
(18, с. 335-336).
** "Тюремные тетради" писались примерно с 1928 по 1935 г., что объясняет
то внимание, которое Грамши уделил проблеме "традиционной" интелигенции,
тесно связанной с "крестьянской социальной средой и мелкой буржуазией
города.., еще не переваренной и не сдвинутой с места капиталистической
системой: этот тип интеллигента устанавливает контакт крестьянской массы
с администрацией., как государственной, так и местной, и именно в силу
этой своей функции и играет большую общественно-политическую роль,
поскольку профессиональное посредничество трудно отделить от
посредничества политического" (18, с. 334).
ПОЛИТИКА ВНУШЕНИЯ
Принимая в расчет время написания основных работ Грамши, необходимо
сделать определенную терминологическую поправку к его классификации
интеллигенции и интерпретации содержания конфликта между двумя разными
группами интеллектуалов. В более привычных понятиях "межинтеллигентский
конфликт" приобретает форму коллизий между "старой" и "новой"
интеллектуальной элитой, что, в сущности, есть отражение конфликта
интересов двух разных поколений этой элиты, а формой его разрешения
является все та же политическая партия, или "партия власти"*.
* Подробнее о конфликте между "традиционной" и "органической"
интеллигенцией см., напр.: 21.
Довольно выразительным примером подобного рода конфликта между
интеллигенцией, сформированной в разные исторические периоды, могут
служить выступления Александра Ципко в прессе последних лет. Риторика
его статей четко отражает существование феномена, описанного еще
Луначарским, - феномена "налипания" интеллигенции на то или иное
социальное "тело" с целью придания ему политического лоска. А если
высказаться точнее, то трагедию интеллигента, "отпавшего" от одного
"тела" и ведущего борьбу за доступ к новому. Ципко описывает свои поиски
следующим образом:
"Не знаю, до сих пор не пойму, что меня заставило тогда, в декабре 1983
года, направить первый, сигнальный экземпляр ставшей сразу крамольной
книги "Некоторые философские аспекты теории социализма" с дарственной
надписью именно Горбачеву... Его растерянный помощник... долго выяснял у
меня, почему именно Горбачеву я хочу подарить свою книгу и вообще кто я
такой и что мне надо. Но я сам не знал, почему... Какие-то токи толкали
меня на такой шаг, толкали меня к этому человеку. Интуитивно,
подсознанием я нашел себе Александра II и предложил ему свои услуги"
(22).
Услуги в чем? Вероятно, в выработке "языка", к которому готова
"преобладающая часть населения" и который бы "позволял Горбачеву
заговорить с народом на его языке, прямо, без прежних идеологических
условностей называть вещи своими именами, говорить о конкретных,
осязаемых проблемах, о дефиците, плохих дорогах, грязных пивных, об
угрожающей ситуации в сфере здравоохранения, о мизерных пенсиях" (22).
Иными словами, речь идет о той самой функции [языкового] посредничества
"традиционной" интеллигенции между чуждой ей властью и не менее чуждой
ей "преобладающей частью населения", о которой писал Грамши. Не случайно
и то, что отказ власти от данного типа посредничества с неизбежностью
так или иначе воспринимается как предвестие интеллектуальной смерти.
Говоря о новом поколении руководителей, Ципко, например, пишет:
"Мы не смогли оградить себя от опасности реставрации большевистской
идеологии, ибо духовная и идейная власть в России принадлежит
необольшевикам, постмодернистским марксистам... Неомарксизм Чубайса,
Немцова, Гайдара, Коха проявляется в их убеждении, что общество делится
на тех, кто понимает ход истории и знает, как делать реформы, и на тех,
кто этого от природы не может знать... До тех пор, пока общество делится
на просветленных и не просветленных, на тех, кто обречен и тех, кто
"имеет будущее", мы будем продолжать жить в советской истории и
руководствоваться советской идеологией" (23).
=============
(2)
=============
...
Именно тот же самый парадокс заставил в свое время В.Ленина разработать
тактику внесения "элемента сознательности" в "стихийное рабочее
движение" - для преодоления его "тред-юнионизма". Грамши же попытался
понять, что происходит, когда внести "элемент сознательности" не
удается, т.е. почему, несмотря на наличие всех видимых предпосылок для
организованной борьбы за лучшее будущее для всех, в крайнем случае
разворачивается лишь эпизодическая борьба за чье-то конкретное
улучшенное будущее. Концепция гегемонии и стала результатом этой
попытки*.
* Концепцию гегемонии не стоит путать с известной концепцией "диктатуры
пролетариата". За исключением терминологии, концепции не имеют ничего
общего.
Исходная посылка Грамши - традиционно марксистская: непосредственное
участие рабочего/крестьянина/бюрократа и т.п. в трудовом процессе может
дать ему только очень одностороннее представление о своей роли в нем.
Вместе с тем трудовой процесс - не единственный источник познаний. И
Грамши делает довольно неожиданный вывод - знание того же крестьянина,
допустим, о ходе макроэкономических реформ, добытое из других источников
"сознательности" (книги, радио и т.д.) с большим трудом "накладывается"
на его повседневные трудовые ритуалы. Иными словами, "внесенная"
сознательность с трудом приживается на новой "почве", а отсюда и
дилемма - как, стоя у станка или кульмана, идя за сохой, ощутить свой
"вклад в реструктуризацию экономики"? Итогом этой безуспешной попытки
соотнести "частное" и "всеобщее" является политический паралич, на базе
которого и возникает гегемония (18, с. 333) - явление, состоящее из двух
ключевых элементов:
1. Непроизвольного (spontaneous) согласия большинства населения с тем
направлением развития общества, которое осуществляет господствующая
группа и результатами которого она пользуется благодаря своему положению
в сфере производства.
2. Аппарата государственного насилия, который "законно" ограничивает
деятельность групп, уклоняющихся от выражения "согласия"; основной
задачей такого аппарата, однако, является преодоление кризиса в обществе
в случае отсутствия "непроизвольного" согласия со стороны населения
(см.: 18, с. 12).
Гегемония, таким образом, возникает в результате сочетания двух
политических тактик: господства силы, с одной стороны, и того, что
Грамши называет "интеллектуальным и моральным лидерством", - с другой
(18, с.57). Диктатура силы без интеллектуального лидерства, как и
лидерство без диктатуры, - обреченные на провал переходные режимы.
Однако если силовое господство является преимущественно прерогативой
власть имущих, то интеллектуальное лидерство, как правило, целиком
ограничивается рамками той или иной группы интеллигенции.
Примером того, как гегемония осуществляется на практике, может служить
следующее описание В.Новодворской, лидера "Демократического союза", ее
попыток расширить социальную базу диссидентского движения, внеся
"элемент сознательности" в замкнутые на своих интересах группы:
"В девятнадцать лет я считала, что народ восстать готов, он просто
правды не знает. А когда ему эту правду скажут, он удивится,
перепояшется, обуется и пойдет воевать за правое дело с автоматом
Калашникова. Все восстанут немедленно... И вот я обнаруживаю, что
человек прочитал Архипелаг, понравилось. Оруэлла прочитал - и 1984, и
Скотный хутор. И Зиновьева я ему скормила, и Авторханова прочитал, и
Аксенова Остров Крым и Ожог, и Хроник текущих событий не меньше двух
десятков. Я жду, когда же он попросит, чтобы я ему листовки дала
распространять, а он все не восстает, да не восстает, да еще и из партии
под названием КПСС не выходит, и читает это все после партсобраний, а
книги, говорит, да, говорит, несите еще, здорово... Я обнаружила, что
нет никакой зависимости между знанием истины и желанием пожертвовать во
имя этой истины жизнью" (33).
В отличие от Новодворской, мне кажется, что источник подобного
политического паралича - вовсе не в противопоставлении "истины" и
"жертвенности", и даже не в оппозиции "истины" и официальной "лжи".
Устойчивость гегемонии заключается в том, что очевидный антагонизм
(истина/ложь) не выступает в качестве угрозы сложившейся системе
отношений, а является встроенным в ее основание. Гегемония, иными
словами, оказывается оболочкой, скрепляющей структурные отношения между
элементами, но не влияющей на содержание этих элементов (34).
Несмотря на свою теоретическую привлекательность, концепция гегемонии,
тем не менее, оставила целый ряд вопросов без ответов. Базируясь на
традициях итальянской политической философии, заложенных Н. Макиавелли,
Б. Кроче, Г. Моска и др., Грамши нарисовал довольно подробную и
малоприглядную картину техники политического господства. Однако
"Тюремные тетради" практически лишены философско-методологического
обоснования и существования гегемонии, и интеллигенции как ее основного
действующего лица. (ну это автор х..ню загибает!каззлина - СП) Не совсем
понятной осталась суть отношения, возникающего между тремя
категориями, - объектом гегемонии ("массы"), субъектом гегемонии
("правящий класс") и агентом гегемонии ("интеллигенция"). Если гегемония
становится возможной в результате несовпадения "частного" и "всеобщего",
то в чем причина поисков этого "всеобщего"? С чем связано стремление
найти объяснение, лежащее за пределами непосредственного - но
собственного! - опыта? Наконец, почему неизбежно возникающее
несовпадение воспринимается не как свидетельство несовершенства мысли о
всеобщем, а как проявление недостаточности частного опыта?
Почти одновременно с Грамши Лукач в своей классической работе "История и
классовое сознание: исследования марксистской диалектики", написанной в
1918 - 1930 гг., попытался интерпретировать марксизм в контексте
гегелевской диалектики. Не вдаваясь в суть его аргументов по поводу
истории развития классового сознания в целом, я остановлюсь лишь на
одном из аспектов теоретической конструкции Лукача - на его концепции
"материализации" и "опосредованности" социальных отношений. На мой
взгляд, эта концепция позволяет лучше понять суть стратегической
позиции, занимаемой интеллигенцией в марксистской картине мира. Исходная
точка рассуждений Лукача - известный тезис Маркса о том, что товарный
фетишизм является господствующей формой социальных отношений в условиях
капитализма. То есть непосредственные отношения между людьми оказываются
материализованными в товарах, которые лишены "субъективных"
характеристик и имеют форму "абстрактных" категорий/объектов. Заработная
плата, например, выступая в качестве очевидно нейтральной формы,
призвана, тем не менее, определять место конкретного индивида в
существующей системе спроса на предлагаемую услугу со стороны других
индивидов. Именно это отношение и формирует суть заработной платы,
являющейся - в конечном итоге - индикатором положения индивида в системе
социальных иерархий. Сходную функцию выполняют и более абстрактные
фетиши (будь то "всеобщая приватизация" или "пятилетний план"), а
разница в семантике не должна скрывать основного предназначения
категорий - заместить, трансформировать и в итоге мистифицировать
характер обмена людьми части их труда на необходимые для удовлетворения
их потребностей товары.
Всеобщий характер обмена труда на товары, по Лукачу, однако, имеет одну
специфическую особенность - отражение этого процесса в сознании людей
принимает разные формы, другими словами, социальные отношения
кодифицируются в формах и при помощи способов, так или иначе связанных с
местоположением людей в сложившейся системе производства и
распределения. Как писал Лукач:
"Объективная реальность социального бытия в своей данности (in its
immediacy) одинакова и для пролетариата, и для буржуазии. Это, однако,
не исключает наличия специфических категорий, при помощи которых оба
класса возвышают непосредственно доступную им реальность до уровня
сознания (35, с. 150).
Таким образом, отношения, овеществленные - материализованные - в товарах
и опосредованные в категориях, начинают выступать как абстрактные,
всеобщие и, вместе с тем, как реально существующие. "Реализация"
программы приватизации, как и "колебание" индекса Доу Джонса на
Уолл-стрит стали возможными именно в силу скрывающихся за ними
отношений. Соответственно, и "борьба интересов" разворачивается не
столько собственно в сфере непосредственных производственных отношений,
сколько в сфере материализованных представлений или, говоря прямо, в
сфере идеологии. Как замечает Лукач,
"В момент своего столкновения с объективной реальностью индивид
оказывается лицом к лицу с комлексом уже завершенных и неизменяемых
объектов, дающих ему право выбора между двумя типами субъективных
реакций - признанием существования этих объектов или их отрицанием" (35,
с. 193).
Реакций, опять-таки обретающих свою форму при помощи уже готовых
категорий опосредования.
Своей кульминации процесс опосредования достигает в создании
эпистемологии (35, с. 155) - то есть такой интеллектуальной структуры,
благодаря существованию которой становится возможным дальнейшее
познание. Например, классические либеральные рассуждения о неизбежности
"свободного рынка" имеют смысл до той поры, пока не подвергается
сомнению исходная посылка либеральной эпистемологии - идея о "свободной"
и "автономной" природе человека, возникшая, в свою очередь, в качестве
опосредованной реакции на европейский абсолютизм. Именно в области
эпистемологических конфликтов и проявляется наиболее четко зависимость
идеологических позиций интеллигенции от интересов господствующей группы,
а также ее, интеллигенции, ключевая роль в осуществлении того, что
Шантал Муф и Эрнесто Лакло называют "гегемонистскими практиками" (34, с.
170).
Подробнее о эпистемологических конфликтах как форме "классовой борьбы в
сфере теории", по определению Этьена Балибара (36), и пойдет речь в
заключительной статье о концепциях интеллигенции. В рамках же данного
материала необходимо подчеркнуть лишь ту значимость, которую придавали
анализу гегемонистских практик и структур марксисты разных поколений -
от Грамши и Лукача до Альтюссера и Бурдье. Используя разные термины, все
они, тем не менее, подчеркивали, что главным является смещение в область
"идеологии" (Альтюссер), "эпистемологии" (Лукач) или "гносеологического
порядка" (Бурдье) того, что марксисты более ранней эпохи именовали
"классовой борьбой". Как раз в борьбе за установление нового принципа
символического структурирования мира, новой системы "репрезентаций" и
"категорий опосредования" и проявляют себя интересы новых групп, именно
в этой борьбе и выражает себя очередное поколение "органической"
интеллигенции. В заключение приведу лишь один пример того, как это
происходит в России.
Формирование обновленной посткоммунистической политической элиты,
например, с неизбежностью поставило вопрос о формировании
соответствующего языка этой элиты, отличающегося, условно говоря, как от
"диссидентствующего" языка Новодворской, так и от языка "дефицита и
грязных пивных" Ципко. Один из создателей данного "новояза", определив
свою роль как "концептуальной элиты", замечает:
"За антиобщественный характер прошедшей перестройки ответственны те,
кого можно назвать "концептуальной элитой": те, кого мы именуем
"гуманитарными технологами" и к которым причисляем и себя... Именно
гуманитарно-техническое сообщество породило убогие парадигмы, которыми
пользовались конфликтующие стороны во время перестройки и
постперестройки. И комплекс вины за происшедшее со Страной толкает
многих гуманитарных технологов на создание конфронтационных сценариев
для истеблишмента, заставляет их вовлекать общество в поиски новых
виноватых, ...в придумывание новых и новых заговоров, предательств и
предателей... Именно мы должны отремонтировать парадигматические
конструкции... Долг и предназначение концептуальных элит - заставить
политические, экономические, хозяйственные элиты в критические моменты
истории следовать должным и необходимым парадигмам" (37).
...
===========