Все работает,но я повторю ссылку и дам три отрывка обсуждения.
Пересказ положений книги. По проблематике крепостного права - там отдельный непростой ,противоречивый, но очень важный и нетривиальный разговор, что видно и из выступлений на Круглом столе. Речь не идет ни об апологетике,ни о подгонке под свою концепцию. На мой взгляд - это настоящая , без изъятий и измышлений, История России, какой она должна стать. Фундированная на незыблемом базисе позиция - взгляд на особенный путь России, как следствие"особого"характера страны и социума.
Больно хорошая реклама книги или нечто вроде рефератика по ней.
Обсуждаемая монография представляет собой соединение теоретико-историографического и конкретно-исторического исследования. Автор представил свою точку зрения на “специфику российского исторического процесса” (с.3) и “роль природно-географического фактора в истории народов России и Российского государства” (с.4). Уже во введении он ставит вопрос: как жил и вел свое хозяйство великорусский крестьянин при сочетании неблагоприятных климатических условий и малоэффективных экстенсивных систем земледелия?
Первая часть работы состоит из одиннадцати очерков, характеризующих системы земледелия, виды сельскохозяйственного труда (пахота, сев и т.д.), урожайность, трудовые затраты крестьянских семей и уровень реализации их трудовых усилий, а также историю крестьянского быта - жилища, одежды, пищи и др.
Вторую часть работы составляет изложение авторской позиции по ключевым вопросам социально-экономической истории России: происхождение крепостничества, роль крестьянской общины, особенности генезиса капитализма в России. Вывод автора о складывании российской государственности при важнейшей роли природно-географического фактора в развитии страны является итогом всего исследования и имеет существенное значение как для аграрной и социальной истории в целом, так и в общем контексте исторического познания.
........
Милов
..
Впервые эти взгляды я высказал в статье, которая была опубликована в 1985 году в журнале “История СССР”, № 3. Конечно, в статье это все было очень лаконично изложено, так как в центре был анализ актового материала, и, мне кажется, прошло это незаметно. Все обратили внимание на оценку общины, ее роль, на снецифику развития землевладения, на становление феодальной собственности, но о затрагиваемых сейчас моментах я не слышал ничего. Потом, через несколько лет, мне удалось сделать доклад на Отделении истории РАН (Иван Дмитриевич Ковальченко очень приветствовал этот шаг). Это было в мае 1990 г. А потом я решил выступить в широкой печати. Первая газета, куда я написал статью, — была “Литературная газета”. Материал лежал там очень долго, месяцев через пять пришел ответ примерно такого содержания: “Ваша власть кончилась, теперь мы будем устанавливать закономерности развития, Вашу статью мы не печатаем”. Пришлось послать материал в “Известия”. “Известия” ответили мгновенно — мне позвонили по телефону, и редактор, который прочитал статью, сказал: “Вы знаете, Вы, пожалуй, правы, но мы это не опубликуем”. Потом я обратился в наш тогда самый пиететный орган — фроловскую “Правду” — туда послал статью. Там меня мурыжили, вот не поверите, два с половиной года! Сил моих уже не было! И в последние полгода я в отчаянии параллельно дал это в “Независимую газету”. Но в “Независимой газете” при очень корректном отношении тоже полгода ушло, потому что они тоже, видимо, боялись публиковать. И только, по словам редактора, имевшего со мной дело, авторитет Виктора Петровича Данилова помог. Вероятно, главный редактор В.Т.Третьяков с ним говорил. И, когда В.П.Данилов дал “добро”, он решился опубликовать. Вот такая была история. Но, как это бывает, первая реакция на какое-то новое наблюдение: “этого не может быть”, затем наступает период раздумья — “в этом что-то есть”, а потом наступил очень быстро и третий этап — “кому уж это не ясно!?”. И через полгода — год в прессе стали появляться статьи, где географическому, природно-климатическому, в частности, фактору, стало уделяться большое внимание, этот вопрос стал рассматриваться уже всерьез. А совсем недавно в той же “Независимой” (видимо, редакция уже забывает, что она когда-то печатала) была опубликована статья В.Сироткина, которая содержит приблизительно те же идеи, но, естественно, подкреплены они более поздним материалом. Однако он выступает уже как “независимый” автор этой идеи и этого положения. Больше того, где-то через неделю или две я читаю в откликах на последней странице, что, оказывается, Академия погранслужбы впервые выдвинула эту идею. Там отчаянно защищается приоритет. Все это очень приятно в конечном итоге. Но я хочу подчеркнуть, до сих пор очень большой круг нашей интеллигенции мыслит по-прежнему, т.е. “мы такие же, как Западная Европа, стоит нам переставить стулья и сесть по-иному, и у нас все пойдет так же, как и там”. К сожалению, у этих предубеждений очень прочные позиции. Хотя, я подчеркиваю, что значительная часть людей, кажется, уже мыслит по-иному.
Теперь два слова о замысле. Конечно, мне хотелось работать на самом раннем материале, но такого материала нет. Здесь мной был выбран оптимальный вариант. Т.е. с точки зрения хронологической, это должен был быть самый ранний период, который мог бы дать более или менее полноценный материал, в равной мере освещающий (почти исчерпывающе) все вопросы, связанные с состоянием уровня развития производительных сил и состоянием крестьянского хозяйства. Поэтому был избран XVIII век. Я пытался исследовательски реализовать своего рода горизонтальный срез, по существу характеризующий российскую крестьянскую цивилизацию. Но опираясь на этот фундамент, я считал себя в праве делать экскурсы и более ранний и в более поздний периоды, чтобы была какая-то возможность дать целостную характеристику нашего социума, социума Средневековья и позднего Средневековья (как я условно это называю), чтобы в итоге дана была типологическая характеристика всего пути развития русской истории.
.....
Выступление д.и.н., проф. А.И. Комисаренко (РГГУ):
Изучение закономерностей развития сельскохозяйственного производства происходило одновременно в рамках разных научных дисциплин - экономических, сельскохозяйственных (агрономических) и географических, однако во многих случаях важный вклад в формирование наших современных знаний и методов исследований в этой области оказывали и другие науки, как естественные, так и общественные - среди которых на приоритетном месте в последнее время, в эпоху аграрных симпозиумов, начавшуюся 40 лет тому назад - в 1958 году - оказалась наука историческая. Труд Леонида Васильевича Милова - прямое тому доказательство. Историческая наука стала успешно преодолевать несколько натуралистическую трактовку зависимостей сельскохозяйственного производства от природной среды (характерную, например, для старой исторической и географической литературы, к примеру, работ А. Михайлова “ Очерки природы и быта Беломорского края России (Спб. 1868) или Словцова о неурожаях в России (Спб. 1859) и видеть их в общем контексте природно-социологической системы. Обоснованный Леонидом Васильевичем тезис о том, что “простой возврат к восстановлению в историографии отечественной истории постулатов С.М. Соловьева сейчас уже недостаточен”, а необходим и учет всей “социально - экономической истории России и особенно крестьянства” получил прекрасное воплощение в его работе. В этом аспекте исследование Л.В. Милова на новой базе, именно на фундаменте еще до конца не осознанных нами результатов активнейшего и мощнейшего освоения достижений исторической науки по аграрной истории, предпринятого в 50-90 - е годы, продолжает традиции историко - аграрной науки прошлого века, начатой описаниями отдельных местностей России Л. Челищева, П. Палласа, А. Болотова и первым теоретическим исследованием об экономических законах размещения сельского хозяйства ( И. Тюнен “Изолированное государство” 1826г.)
Одиннадцать очерков части I-ой - “Великорусский пахарь в XVIII столетии” на основе чрезвычайно разнообразных источников, отражающих специфику паровой системы, ассортимент посевов и уровень урожайности, объем физических усилий великорусского крестьянина во всем цикле сельскохозяйственных работ и т.д. показали, что природная среда является условием, наиболее резко территориально дифференцирующим сельское хозяйство. Историко - экономическая интерпретация природных условий в книге - это точное авторское соизмерение народно–хозяйственной эффективности тех или других способов использования земель, тех или других производственных форм сельского хозяйства в разных типах природной среды. Вот наглядный пример ( а таковых в книге великое множество и они все по-своему интересны) - на с. 114 помещен параграф с характерным подзаголовком: “ Москва и Тверь рядом, а все по-разному” - в нем с исключительной ясностью показаны различия в сроках и нормах высева сельскохозяйственных культур с указанием на то, как пишет Леонид Васильевич, вполне очевидное, “что разнообразие сроков высева, хотя они и различались нескольким днями, определяло жесткое соблюдение традиций и учет особенностей микроклимата, почвы и т.п. ( речь идет о возделывании пшеницы-ледянки, пшеницы яровой, гороха, льна, конопли и т.д.). Практическое земледелие в этих условиях, как замечает автор, исходило прежде всего из принципа “экономии и целесообразности, а не.... непременного увеличения урожая”.(с.127).
Думается, что ключевое место в первом разделе монографии имеет очерк пятый - “Что такое сам -3 или сам -7. Какие урожаи были в России”, в котором как бы сконцентрирован огромный запас данных о воздействии на конечный результат земледелия, как минимум трех факторов - качества плодородия почв, погодных условий и агротехнических приемов. Опираясь на топографические описания по губерниям (а это пожалуй, самое объемное использование в нашей литературе этого вида источников), Леонид Васильевич анализирует данные по Московской, Тверской, Архангельской, Вологодской, Пермской и иным губерниям и приходит к аргументированным наблюдениям о том, с какою тщательностью крестьяне выбирали способ хозяйствования на земле, находя эффективные приемы интенсификации производства, приводившие при удабривании к повышению урожая серых хлебов в 2 - 3 раза.
Вместе с тем в монографии мы находим всестороннее объяснение причин общих и региональных неурожаев; мне кажется, что автор нашел природный верный исток, определявший, наряду с другими факторами, повышение хлебных цен в России 60-х г.г. начала ХVIII века, начавшийся тогда пятилетний цикл дождливой погоды, приведший к переувлажнению пашни в нечерноземной зоне. Историки - аграрники высоко оценят сводную таблицу 1.9 об урожайности в Европейской России (в самах) за последнее двадцатилетие ХVIII века, которая представляет итоги критического сравнительного анализа разнородных материалов топографических описаний отчетов губернаторов, - это позволило увидеть куда более точную и конкретную картину урожайности в зоне рискованного земледелия - урожайности низкой в целом, несмотря на почти максимальные трудовые усилия русского крестьянина, чем в известной работе Н.Л. Рубинштейна, которому губернские отчеты не всегда казались вполне достоверным источником.
Материалы, введенные в научный арсенал Л.В. Миловым, неопровержимо доказывают, что в европейской части России ХVIII веке низкий уровень урожаев наблюдался в подавляющей части зоны дерново -подзолиcтых почв, особенно низкий - на территориях, где господствуют легкие почвы, в частности на всем пространстве Мещерской низины, менее низкий там, где почвы формируются на лессовидных суглинках, а также в опольях (где распространены почвы типа серых лесных). На этом фоне выделяется относительно повышенной урожайностью территории, где постепенно в ХIХ веке создаются районы пригодные для молочно - животноводческого хозяйства (например, вокруг Москвы). Таким образом, влияние более интенсивной по удобрениям системы земледелия пригородной полосы сказывается на урожайности зерновых культур вполне отчетливо.
Рисуя обстоятельно картину географии урожайности в ХVIII веке (во многом определяющую и современные пространственно - географическое распределение урожайности), Леонид Васильевич выделил тенденции повышения урожайности с переходом в зоны серых лесных почв и с оподзоленным “и выщелоченным” черноземами (например, в пределах Средне-Русской возвышенности и Окско-Донской возвышенности). {c.190-193}. В этой связи могу сослаться и на книгу А.Н. Ракитникова “География сельского хозяйства” М., 1970.
Сильное впечатление на любого читателя, мало-мальски осознающего в каких необычайно тяжелых условиях трудились крестьяне России - условиях неизмеримо более жестких, чем в Западной и Центральной Европе, произведет 6-ой раздел монографии - “Семь потов” русского пахаря, вынужденного употреблять и плуг, и косулю, и легкую соху, чтобы примениться к почве и прочим условиям и пахать одну и ту же землю по два, а нередко и по три раза (“двоить” и “троить”), проходя до 100, а то и 200 км, направляя лемех по борозде, вес которого был до 2-х пудов.
Должен отметить, что в нашей историографии стало обычным местом - штампом писать о тяжелом крестьянском труде, но лишь у немногих авторов были реальные факты и экономические расчеты на сей счет. Леонид Васильевич, пожалуй, первый из наших историков - аграрников, кто, опираясь на весь комплекс источников и особенно на офицерские описи, экономические примечания, представил подробные данные и собственные выкладки, касающиеся трудовых усилий (человеко- и коне-дни), каких требовало русское поле (дифференцировано по уездам и губерниям). Общий его вывод показывает, что, например, “затраты труда на монастырской барщине в России должны были быть на 4,2-4,4 человека-дня больше, чем затраты труда по Парижскому региону в 1750 году, но при этом во Франции эта нагрузка распределяется на 10 месяцев, во время которых в силу более мягкого климата возможны сельскохозяйственные работы, в то время как в России - срок сельскохозяйственных работ был вдвое меньше” (с.209). Для крестьянина, пишет Леонид Васильевич, это означало “неизбежность труда буквально без сна и отдыха, труда днем и ночью, с использованием всех резервов семьи (труда детей и стариков, использование на мужских работах женщин и т.д.). Данное наблюдение опровергает распространяемое часто публицистами мнение Р. Пайпса о том, что “в России вся идея была в том, чтобы выжать из земли как можно больше, вложив в нее как можно меньше времени, труда и средств” ( Пайпс Р. “Россия при старом режиме” М., 1993 с.23), или его суждение о “длительной полосе безделья” (там же с.189)
Опуская за недостатком времени очень ценные по содержанию и фундаментально написанные главы, касающиеся жилища, быта крестьян в России, перейду к части второй “Феодальная Россия - социум особого типа”. В рельефно очерченных природных и социальных параметрах, в каких функционировало российское сельское хозяйство ХVIII - первой половине ХIХ века, Леонид Васильевич Милов, по его же собственным словам, “предельно обнажено характеризует драматизм повседневной жизни большинства российских крестьян огромного Нечерноземья с его безнадежно нерентабельным земледельческим производством” (с.401). Средневзвешанная оценка работ на десятину нечерноземных полей составляет 7 рублей 60 копеек, фактический посев едва достигал еще по данным Н.Л. Рубинштейна 53,1% от не слишком большого надела в 3-3,5 десятины на одну душу мужского пола (с. 386), а бывал, как видно из наблюдений Л.В. Милова и ниже (с.386-388). Это подтверждают и новейшие данные Яковлевой также по Тамбовской губернии середины ХIХ века (они приведены Л.В. Миловым на с.405), использовавшей результаты межевого описания Менде. Как же в таких условиях можно было жить? И вот во 2-ой главе этой части раскрыты “компенсационные механизмы выживания” (с.418-482). Сельская община предстает как институт, осуществлявший “социальные и производственные функции посредством перераспределения надельной земли и удержания хозяйственно - бытового распорядка жизни” (с.420). Да и само общество, как убедительно доказал автор, могло функционировать только при “сохранении жизнедеятельности буквально каждого деревенского двора, ибо разорение крестьянина не переключало его в иную сферу производственной деятельности, а ложилось бременем на само общество” (с.422). А отсюда и принцип, положенный в основу помещичьих инструкций: “чтоб бедные тяглом отягчены не были” (там же), запрет выдачи молодых девушек в чужие владения, “благосклонное” отношение к возвратившимся из бегов крепостным, традиции обрабатывать господскую пашню всем миром - и здесь весьма важно подчеркнуть принципиальный авторский вывод: “система крепостного права объективно способствовала поддержанию земледельческого хозяйства там, где условия для него были неблагоприятны, ибо результаты земледелия всегда были общественно -необходимым продуктом”, это крепостное право “органично свойственно данному типу социума, ибо для получения обществом даже минимума совокупного прибавочного продукта необходимы были жестокие рычаги государственного механизма, направленные на его изъятие” (с.433). Тем самым, крепостное право являлось как бы той объективной необходимостью, которая была нацелена на нейтрализацию защитной функции общины с целью изъятия части прибавочного продукта в виде феодальной ренты (с.481).
Нелишним будет в этой связи заметить, что сопоставление поместья и вотчины в части возможностей по сохранению необходимого минимума производственного потенциала крестьянского хозяйства как источника ренты привело Л.В. Милова к вполне доказанному выводу о том, что вотчина к середине ХVII века оказывалась более жизнеспособной, чем поместье и ею были явлены “более мощные потенции развития” в отличие от поместья - в ней “вотчинник как наследственный владелец крепостного населения наиболее эффективно сочетал функции эксплуатации с поддержкой слабеющих хозяйств. В совокупности с воздействием общинной организации это была сложная антагонистически - патриархальная система производства в неблагоприятных природно-климатических условиях России” (с. 481-482).
Л.В. Милову в полной мере удалось проследить зависимость эволюции общины в ХVII -первой половине XIX века от конкретной формы феодальной ренты, преобладавшей в тех или иных регионах страны. В этом плане важно подчеркнуть ту особенность обсуждаемого исследования, которая состоит в том, что в нем последовательно изучена эта взаимосвязь с разными типами общины - северной, развивавшейся от тягловой к уравнительной (с правом распоряжения пахотными угодьями ) и в центре России, подчиненной феодальной власти. Таким образом, разнородный материал, накопленный в исторической науке в XIX и ХХ веках, наконец, получил обобщенную оценку.
Позвольте сделать общее заключение:
Первое. Труд Леонида Васильевича Милова столь масштабен, что охватить все его стороны в кратком выступлении весьма сложно. Но он выводит любого специалиста-историка и просто вдумчивого читателя к оценкам не только аграрного строя России, но и всех особенностей ее развития - с момента возникновения единой государственности в Киевский период и практически до начала ХХ века. И это второе важное обстоятельство. Третье, что хочется сказать: в свое время Б.Н. Чичерин, исходя из гегелевской концепции разделения и “философского различения” гражданского общества и государства, отмечал, что для России, как впрочем и для других стран, “...государственное единство и общественная рознь составляют соответствующие и восполняющие друг друга явления”, но он так и не вскрыл механизм этого единства противоположностей. Исследование Леонида Васильевича Милова не только открыло этот источник, но и с учетом природно - географических и социально - экономических факторов на громадной фундаментальной базе выявило особые черты российской государственности и своеобразие самого российского общества в специфических условиях жизни и труда простого русского пахаря.
Я поздравляю Леонида Васильевича, Московский университет и всю нашу историческую науку с таким замечательным результатом многолетних авторских аналитических усилий, воплотившихся в этой глубокой по содержанию и фундаментальной по выводам книге.
....
Одной из важнейших проблем при изучении русского исторического процесса является проблема происхождения, крепостничества. Это одна из центральных проблем, которая постоянно является предметом обсуждения. Этот вопрос в своем выступлении уже затрагивал Аркадий Иванович Комисаренко. Исследование Леонида Васильевича прелагает несколько иное объяснение, чем те, которые имелись в научной литературе. Но, мне кажется, что преимущество его перед другими гипотезами связано с тем, что, как правильно говорил Аркадий Иванович, возникновение и формирование крепостничества связывается здесь не с конъюнктурными условиями, такими, как, к примеру, рост налогов во второй половине XVI века, разорение страны и так далее, а с воздействием глубинных факторов исторического процесса, в условиях особой крепости и сплоченности крестьянской общины, как необходимого механизма выживания в суровых природно-климатических условиях. Лишь подобным способом, опираясь на поддержку сильной государственной власти, феодал мог добиться изъятия прибавочного продукта у крестьянина. Тем самым раскрывается причинная связь между формированием крепостничества и возникновением самодержавия. Эта связь всегда само собой разумелась, но если мы выйдем за рамки русских границ, то мы увидим, что связь между крепостничеством и сильной государственной властью вовсе не является всеобщим правилом. Мы хорошо знаем, что в других частях Восточной Европы (в Прибалтике, на территории Украины и Белоруссии) формирование крепостного хозяйства и крепостного права происходило в условиях прогрессировавшего ослабления государственной власти. Значение работы Леонида Васильевича в этой части состоит, в частности, и в том, что благодаря ей можно уже со всей определенностью утверждать, что формирование крепостничества в России — совершенно особый исторический процесс, вызванный к жизни особыми, только для русской жизни характерными условиями. И этот процесс нельзя рассматривать как часть процесса формирования крепостного хозяйства, который протекал на всей обширной территории Восточной Европы. Налицо лишь хронологическое совпадение двух внешне схожих, но вызванных к жизни совершенно разными причинами процессов. Леонид Васильевич совершенно правильно указал, что обращение в данном случае к сравнительным историческим аналогиям, что имело место, запутало исследователей и не позволило им в то время, найти правильное решение.
Выступление д.и.н., проф. В.А. Федорова (Исторический факультет МГУ):
...
Оригинальное по форме и содержанию исследование Л.В. Милова будит мысль читателя и не может не вызывать с его стороны свои суждения и выводы. Так, в книге Л.В. Милова блестяще доказано важное, едва ли не решающее, влияние природно-географического фактора на состояние земледельческого хозяйства. Вместе с тем исторический опыт России и других стран показывает, что в связи с ростом агротехнического уровня земледелия под воздействием процесса индустриализации состояние земледелия уже меньше зависит от капризов погоды, а при применении новых удобрений – и от качества почвы. Следовательно, природно-географический фактор в этих новых условиях уже не играет такой самодовлеющей роли, как при экстенсивном характере земледелия. Заметим также, что экстенсивное ведение хозяйства (не за счет повышения его агротехнического уровня, а за счет расширения площадей) требовало больше угодий на душу населения. Отсюда “аграрное перенаселение” при сравнительно (с развитыми европейскими странами) низкой плотности населения, проблема “малоземелья”, обострение аграрного вопроса в России. Отметим и такой немаловажный фактор – роль неземледельческих промыслов в крестьянском хозяйстве, особенно в северных и центрально-нечерноземных губерниях, в которых крестьянин не мог обеспечить свое существование только за счет земледелия.
...
Выступление д.физ.мат. наук Г.В.Гивишвили:
...
1.Пытаясь защитить выдвигаемое им положение об исключительно неблагоприятных для ведения сельского хозяйства природно-климатических условий, которыми “одарила” Россию суровая “мачеха-природа” (особенно в сравнении с таковыми в западной Европе), автор почему-то ограничивается анализом ситуации в российском нечерноземье, “забывая” об обширном поясе земель, издавна входивших в состав исторического ядра России и протянувшимся от Новгорода и Пскова через Смоленск и Брянск к Курску, Орлу, Воронежу и Рязани. Иначе говоря, он искусственно ( и даже “насильственным”) образом исключил из рассмотрения территорию, почти равную территории Франции, при том отличающуюся по-западноевропейски мягким (по уверению автора) климатом западных регионов России, и превышающую западноевропейские стандарты качества почв в южных, черноземных ее областях. Можно ли признать такое сопоставление с Западной Европой (в которой, кстати говоря, соседствуют засушливая Испания с “влагообильной” Англией, каменистая Швейцария с низинными Нидерландами) корректным? Ответ очевиден.
Если бы автор не счел для себя обременительным включить в свой анализ западные и юго-западные земли России, и данные по ним сравнил бы с таковыми для остальной ее территории, полученная информация сказала бы гораздо больше об истинном соотношении причинно-следственных связей в контексте влияния среды на показатели “ совокупного прибавочного продукта”. Только в этом случае различия в конечных результатах (имей они место), могли бы быть объяснены различиями в исходных (природно-климатических) условиях, поскольку технология агропроизводства в обоих регионах были бы схожими, определяемыми особенностями национальных традиций получения “прибавочного продукта”.
3.Теми же крайне суровыми условиями географической среды объясняет автор живучесть крестьянской общины с обычаями ее землеустройства, с ее “несравненно более важной”, чем в Западной Европе, ролью в организации земледельческого производства”. Между тем климат Индии, Китая, тропической Африки в целом действительно более благоприятный для ведения сельского хозяйства не расшатывал или “разлагал”, (как следовало бы по логике автора) а, напротив, предавал общинному землепользованию на территории этих стран-континентов устойчивость еще большую, чем в России. Вплоть до нынешнего столетия традиции общинного землепользования преобладали во всем мире, кроме Запада, насчитывая много тысячелетнюю историю, уходящую корнями в эпоху неолитической (аграрной) революции. Они и сегодня господствуют на Востоке, в частности и в России – в виде колхозов, “благополучно” возрожденных большевиками в целях противодействия развитию частной собственности на землю.
5. Другой причиной приведшей к развитию крепостничества (по сути – рабовладения) стало экспансионистская политика самодержавия, начало которой положил Иван Грозный. “Присоединение к Москве Великого Новгорода закончилось массовой ликвидацией огромного количества вотчин, выселение их бывших владельцев в другие районы страны, и насаждением в новгородских землях почти сплошь поместной формы землевладения” – признает автор. Так завершилась не завершившись, прервавшись, развитие феодализма, (реального, а не придуманного безвестным социал-демократом) в России. Между тем, автор признает и то, что в “поместье … организационно-экономическая роль самого помещика почти незаметна, низка агрикультурная активность высок уровень эксплуатации … преобладают признаки запустения… В вотчине, наоборот, очень активна деятельность господствующего сектора хозяйства … запустение проявляет себя слабее населена она гораздо больше… В целом, вотчинная форма хозяйства обнаруживает гораздо более мощные потенции развития, чем поместье”.
Тем не менее, московские государи пошли на принесение экономики в жертву политическим амбициям, а поступившись рыночными (феодальными) принципами хозяйствования, они обрекли на рабство своих поданных. Так что закабалению русского крестьянина способствовала не столько своеобразие климата, сколько своеобразие внешней политики царизма. Пытаясь оправдать последнюю, автор объясняет потребность страны в деспотической власти ссылками на борьбу с монголо-татарским игом, на внешнюю опасность, а потом и на экономическую целесообразность, странным образом не замечая явного противоречия собственному же выводу, касающегося прямых выгод вотчинной формы хозяйства перед помещичьей.
Борьбе школ по предмету (аграрному вопросу) много лет. Направление представленное фигурой Милова и его завершающим трудом -"Великорусским пахарем" - прокладывало дорогу через упорное отстаивание позиций, даже во времена, когда само разнообразие позиций по предмету было не вполне обычным . В академической "Истории ркестьянства в Европе"(3х томник 1977 года) например дается тогдашнее состояние изучения проблемы. Милов и его учитель Ковальченко - выглядели тогда еще не вовсе не мейнстримом, а некоей пертурбацией.
Затем, в начале 80х. существовал Центр в Институте истории РАН, в котором впервые началось математическое моделирование и создание баз данных по историческим процессам. В становлении и работе Центра огромную роль сыграл Милов 9он с самого начала работал с гигантскими уникальными базами данных по перписям). Потом ему пришлось из-за конфликтов оттуда уйти. Исследования продолжили другие - Бокарев . У меня есть препринты Центра с работами Бокарева и Ко по теме с\х России тех времен, весьма любопытно. Насчет расслоения хозяйств в 20х годах 20 века, насчет "экономики выживания", парадоксы которой коротко описаны в статье. Сейчас этот Центр своими раобтами представлен в сети, но люди уже занимаются другими темами. Милов упоминает о работах по мат.моделированию в своей последней статье.
Несмотря на почтенный возраст, академик Милов всегда остается передовым по части методов исследований. Как и в течение своей более чем 40летней научной деятельности. Вот с кого надо(методологически, да и по жизни)брать пример.
Старый, да петух!Молод, да протух!