От Durga
К И.Т.
Дата 29.10.2016 02:07:46
Рубрики Прочее; Россия-СССР; Ссылки; Тексты;

Тема сталинизма и троцкизма (-)
От Durga
К Durga (29.10.2016 02:07:46)
Дата 29.10.2016 02:13:54

Часть 1. Революция и авторитаризм. К одной дискуссии современности.

http://anlazz.livejournal.com/141669.html

Товарищ Долоев недавно выпустил новую повесть – «Цветы прорастают сквозь кости». Произведение очень интересное, хотя и местами спорное – но речь тут пойдет не об этом. А о том, что это произведение вызвало появление отзывов на себя, в том числе и другого хорошего фантаста-коммуниста - Яны Завацкой - написавшей соответствующую рецензию. В этой рецензии Яна, отмечая несомненные художественные достоинства повести, указала, однако, на определенные идеологически проблемы созданного «мира». Не всего сеттинга, впрочем, а именно описанного в указанном произведении «куска реальности». Впрочем, интересно даже не это, а то, что данная рецензия вызвала дискуссию - в ответ на нее сам автор повести вскоре выпустил свою «контррецензию» , посвященную «разбору разбора», сделанного Завацкой.

Как уже можно понять, главным вопросом во всем этом была вовсе не литература. Если бы дело касалось только качества указанной повести, то данный вопрос не стоил бы и выеденного яйца. (Сам Долоев, как и большинство коммунистических писателей, достаточно спокойно относится к литературной критике - для данной области это жесткая необходимость. Это либеральные стишки соберут кучу лайков и восторженных откликов - а вот коммунистические произведения ведут почти только к «наездам». Что поделаешь - либералы в литературе господствуют более трех десятилетий.) Но и указанная рецензия, и «контррецензия» касались другого - а именно, вопросов, которые можно назвать «политическими». А точнее - одного вопроса, который можно назвать «вопросом об авторитаризме». Долоев, как можно понять, относится к нему крайне жестко. Можно даже сказать, что именно авторитаризм для него выступает олицетворением всех отрицательных черт капиталистического общества. Его оппонентка настроена гораздо менее радикально - не в том смысле, что она оправдывает авторитаризм, конечно, но в том, что не определяет его, как разновидность «мирового зла». Именно этот момент и стал ключевым в указанном споре.

Конечно, следует понять, что художественное произведение – это не учебник обществоведения, и оно не обязано давать полное описание всех проблем, существующих в социуме. Более того, очень часто как раз указанный акцент на определенной проблеме, при игнорировании всех остальных, является плюсом произведения – в том числе, и в смысле агитации и пропаганды коммунистических идей. В конце концов, появлению «настоящих» большевиков во многом способствовало существование совершенно немарксистской литературы, вроде пресловутого «Что делать» или вообще «Овода». Чем же романтически-революционные произведения Долоева хуже, если они так же побуждают людей поверить в идеалы революции?

Однако поднятый вопрос в реальности оказался столь болезненным потому, что, по сути, он отсылает нас к давней проблеме российских (и шире - постсоветских) левых, во многом и определяющей их теперешнее (жалкое) положение. А именно - к дискуссии между двумя большими группами, которые можно назвать «сталинистами» и «троцкистами». Причем, что очень важно, левых коммунистической направленности - число которых в период господства антисоветизма крайне невелико. И поэтому любой раскол в их рядах отнюдь не придает данному направлению силы. И конечно, стоит подчеркнуть, что указанные группы не имеют ничего общего с историческими сталинистами и троцкистами (отчего их названия и даются в кавычках), а выступают результатом, опять-таки, исключительно постсоветской эволюции данного политического направления. Правда, в постсоветское время оформилось и альтернативное течение сталинистов, которые ни к коммунизму, ни даже к левым не имеют никакого отношения, а являются, в лучшем случае, представителями т.н. «популистских сил» - вроде общеизвестной «Сути Времени». (А в худшем - однозначными консерваторами, видящими в Иосифе Виссарионовиче не коммуниста, а мифического «русского царя».) Но их мы рассматривать не будем - это явная постсоветская патология, требующая отдельного разговора.

Нам более интересны «настоящие» «сталинисты», видящие в политике Сталина вариант социалистического пути. Так вот, в этом смыслеи «сталинисты» и «троцкисты» выступают как группы, очень близкие друг другу по убеждению. И те, и другие стоят за революционный переход к строительству коммунистического общества, за диктатуру пролетариата и прочие абсолютно марксистские вещи. Различие состоит как раз в том самом «авторитаризме». (Часто говорят про «тоталитаризм», но это понятие вообще не имеет отношения к реальности.) «Троцкисты», как правило, обвиняют «сталинистов» в том, что последние поддерживают политику советского руководства 1920-1950 годов, которая, по их мнению, состояла в сворачивании рабочей демократии и переходе всей власти в руки номенклатуры. В свою очередь, «сталинисты» обвиняют «троцкистов» с том, что последние игнорируют необходимость построения мощного государства, необходимого для выживания во враждебном утверждении. Самые «упертые» из «сталинистов» даже оспаривают тезис Маркса об отмирании (на самом деле, снятии) государства при строительстве коммунистического общества, считая подобную идею чистой утопией. Ну, и конечно, большая часть «сталинистов» не любит говорить о процессах, получивших название «репрессии», считая или то, что подобная вещь придумана врагами советского государства, или что «репрессировали» действительных врагов. Правда, это относится не ко всем «сталинистам»…

* * *

Самое удивительное в данной ситуации состоит в том, что указанная проблема – быть или не быть авторитаризму и государству – в реальности не то, чтобы не была особо сложной. Её, по идее, вообще не должно быть. Поскольку само поднятие темы означает непонимание одной из важнейших областей применения диалектического подхода – проблемы революционного перехода. Впрочем, данная проблема является одной из самых сложных в человеческой истории, поскольку без диалектики ее разобрать вообще нельзя. («Немарксистские разборы» революций, как правило, очень быстро скатываются к пресловутой «теории заговора», неважно, касается ли это событий 1917 или 1789 годов.) Поэтому неудивительно, что даже у совершенно компетентных людей при обращении к данному вопросу могут возникать ошибки и заблуждения. (Особенно это касается непосредственных участников событий у которых имеется столько информации, что возникает иллюзия полной картины – что, в свою очередь, ведет к отказу от диалектического подхода. Впрочем, о ком это и к чему – будет сказано ниже.)

Итак, что же происходит во время революции? На первый взгляд, все просто: старое общество сменяется новым. Это настолько банально, что обыкновенно пропускается мимо ушей, не вызывая никаких ассоциаций. А, между прочим, внимательный разбор данного явления дает весьма интересные результаты. Самое главное, что стоит отметить – это то, что революция отличается от иных способов изменения общественного устройства тем, что она означает «прерывность» исторического процесса. Иначе говоря – социум не «перестраивается». Он разрушается, распадается в некий аморфный субстрат (индивидуумов). И уж из него формируется новое общество, базируясь на имевшихся в «субстрате» «зародышах», локусах. Понятно, что для того, чтобы это произошло, данные локусы должны иметь, во-первых, достаточно высокий уровень структурности. А во-вторых, они должны иметь определенную границу с «внешним миром», чтобы его хаос не дал разрушить данную систему. Но поскольку данный локус не может быть изолирован – иначе он так и останется локусом, то данная граница должна быть «внутренняя». Идеологическая.

Т.е., локус только тогда является локусом, когда он имеет достаточно «жесткую» идеологию, одновременно позволяющую и сохранять целостность, и активно «вербовать» сторонников. Именно поэтому «настоящие» революции, т.е., переходы, полностью меняющие структуру общества, могут быть только «идеологическими». Провести революцию без жесткой идеологии, как говориться, «за все хорошее против всего плохого», невозможно. (Поэтому все, кто заявляет о возможности устранения базисных проблем социума без идеологии, или не понимают смысл данного перехода, или просто обманывают.) Именно данная особенность позволила именно большевикам, имевшим «дореволюционную» численность порядка 20 тыс. человек на 170 млн. населения Империи, стать «зародышем» нового государства. А вот тем же социалистам-революционерам, число которых к 1917 году доходило до 300 тыс. (а летом того же года перевалила за 1 млн. человек), именно «рыхлость» и неопределенность идеологии не позволила сделать то же самое. (Впрочем, похожее можно сказать и про иные политические силы – например, к тому же 1917 году меньшевики имели вдвое большую численность, нежели большевики, а число октябристов приближалось к 100 тыс. человек.)

Впрочем, есть еще одна существенная особенность, вытекающая из указанной модели. А именно –дело в том, что до «идеального субстрата», т.е., до толпы индивидуумов, как правило, дело не доходит. Современные (и не очень современные) общества – явления сложные, состоящие из множества подсистем. И разумеется, при разрушении «верхней» метасистемы, т.е., социума, как такового, эти подсистемы некоторое время остаются целыми. Поэтому неудивительно, что при новой «сборке», как правило, они оказываются «присоединенными» к новому социуму. Собственно, как раз процесс взаимодействия этих подсистем с указанным локусом, и представляет собой «главную тайну революции», поскольку предсказать его тяжело. Но для выбранной темы (т.е., рассмотрении революции апостериори), этого можно не делать. Для нас во всем вышесказанном самым важным является тот факт, что будущее постреволюционное общество неизбежно выступает «гибридом» самых разных (и порой неожиданных) «дореволюционных подсистем» с жесткой идеологической системой.

* * *

Побочным эффектом подобного выступает то, что те самые любители «всего хорошего против всего плохого», тут неизбежно оказываются не при делах. Т.е., революция всегда и везде оказывается невыгодно для «прекраснодушных» - но это так, мелочи. Впрочем, результат указанного взаимодействия оказывается достаточно неожиданным и для самого «локуса» - иначе говоря, оказывается, что изначально заданный идеал, который можно было бы «вылепить» из указанного «идеального субстрата», на самом деле, невозможен. Поскольку невозможно достижение состояния указанного «субстрата» (т.е., полная «идивидизация»), так как неизбежный рост локуса (локусов) с указанным выстраиванием начинается намного раньше. Так что вариант с построением «идеального пролетарского государства» так же является такой же утопией, что и всевозможные либеральные умствования. Собственно, с пониманием этого факта – к примеру, выразившегося в стремлении к союзу с крестьянством – во-многом, связана и победа большевиков. В чем мы опять-таки можем увидеть важность диалектического взгляда на жизнь: необходимо одновременно и наличие жесткой идеологии, и возможность выхода за ее пределы, т.н. «временные отступления», что так хорошо отличает политику, проводимую Лениным.

Однако самым важным в данном процессе является то, что, как любое «диалектическое» действо, он может развиваться циклически. Т.е., революция по определению развивается не линейно, постепенно заменяя старые общественные структуры на новые, а проходит через серию взлетов и падений. «Три шага вперед и два назад». Собственно, это мало кого должно удивлять, поскольку подобное свойство революций было известно еще в «классической» историографии. К примеру, развитие событий в 1789-1799 годах прекрасно показывает, как общество проходит через рост радикализации, переходя от первых робких попыток демократизации к почти социал-демократическим порядкам при якобинской диктатуре, и откатывается от нее к Директории, а затем и к Империи. Собственно, подобный откат был рассмотрен еще в позапрошлом веке «основоположниками» и получил название «бонапартизм».

Самое интересное тут в том, что термин получил название не от имени самого известного полководца Нового Времени – Наполеона Бонапарта, провозгласившего себя в 1799 году императором французов и ставшего главной «иконой» XIX века. А от имени его менее известного племянника, совершившего ровным образом то же самое в том же самом месте – но на 52 года позднее. Явление сие получило название «Вторая Империя», и явилось следствием ровно тех же особенностей – но уже революции 1848 года. Собственно, именно эта самая «повторяемость» и позволила в свое время Карлу Марксу понять, что тут имеется не простая «игра случая», как это казалось современникам первого Наполеона, и продолжало казаться современникам Наполеона третьего. На самом деле то, что революции заканчиваются вовсе не установлением демократического порядка, как это мнится их участникам, а чем-то совершенно противоположным, определяется вовсе не следствием каких-то проигрышных решений революционеров или, напротив, некоей доблестью и умом будущих диктаторов (императоров).

Кстати, именно поэтому Маркс свой разбор поставил именно на основании захвата власти Наполеоном III («18 брюмера Луи Наполеона»), поскольку посредственность последнего позволяла избежать «магии имени». Что было бы неизбежным, если вместо племянника рассматривали бы легендарного дядю. В случае же с откровенно слабым политиком, которым являлся Шарль Луи Наполеон Бонапарт, имевший при этом практически все возможные пороки, от сладострастья до страсти к перемещению государственной казны в собственный карман, говорить о «неординарной личности» было трудно даже его современникам. В таком случае удалось показать, что подобное развертывание революций определяется их внутренней логикой. Маркс показал неизбежность термидорианского переворота для буржуазных революций, поскольку их классовая природа неизменно оказывается сильнее всех демократических желаний, а неизбежная для классового общества междоусобная грызня обязательно приводит «на трон» выразителя консервативных, «имперских» ценностей.

* * *

Собственно, все это естественно с точки зрения рассмотренной нами модели. А именно – представлении революции в виде комбинации двух процессов – с одной стороны, «развертыванием локуса», а с другой - присоединением к нему «старых» подсистем. Первое обеспечивает тот самый «первоначальный» рост революционности, который ведет к «якобинству», к проявлению почти социал-демократических взглядов в буржуазной революции. Второе же обеспечивает неизбежный «закат» революции и неминуемый «термидор». Ведь чем сложнее становится растущая социосистема, тем важнее для нее становятся «системные ценности» или «ценности порядка», т.е., то, что обеспечивает существование сложных систем. И это еще без учета того, что «присоединяемые» подсистемы неизбежно «толкают» формирующийся социум к принятию привычных для них представлений. Поэтому, рано или поздно, но указанное «направление» оказывается способным перевесить еще недавно столь влиятельную идеологию локуса. И тогда приходит Наполеон…

Данное явление и было названо «бонапартизмом». Правда, «основоположники», по естественным причинам, рассматривали его исключительно на примере буржуазных революций. Как дело сложится в случае революции социалистической, и будет ли в подобном случае возможен (точнее, неизбежен) бонапартизм – оставалось только предполагать. Впрочем, достаточно очевидным было то, что механизм развертывания подобной революции будет схожим. А значит, подобная опасность будет неизбежно угрожать и формирующемуся пролетарскому государству. Правда, тут возникала возможность преодолеть ее за счет сознательного сопротивления любому проявлению будущего «Бонапарта» - т.е., диктатора, построившего бы консервативный режим под видом революционного. Именно за счет этого, за счет наличия «понимания» логики исторического процесса сторонники пролетарские революционеры надеялись миновать данную опасность. И, надо сказать, что многим по истечении Гражданской войны казалось, что это удалось – в любом случае ни один популярный военачальник даже близко не подошел к тому, чтобы напялить на себя наполеоновскую треуголку.

Однако последующие события показали, что не все так прекрасно, как казалось вначале. Собственно, разговоры о бонапартизме возникали постоянно в связи с возвышением того или иного политического деятеля. Формирование же специфической политической организации Советского Союза, характерного для той эпохи, которую сейчас принято называть «сталинской», позволило утверждать о том, что пресловутый «термидор» свершился. Собственно, главным обличителем «сталинского термидора» сейчас принято считать Льва Давыдовича Троцкого, который практически все свои произведения в послевоенное время посвятил именно этой теме. По сути, «главное» его «предсказание», о номенклатуре, которая впоследствии и станет базой для реставрации капитализма, он основывал именно на этой модели – на представлении Сталина Наполеоном, отменяющим Республику и устраивавшем Империю. Правда, вот ирония судьбы, поскольку понятие бонапартизма является «специфическим» марксистским термином, то понимание его за пределами данной системы оказалось труднодостижимым. (Речь идет о бонапартизме, как неизбежном этапе революции.) Поэтому данное понятие оказалось «переформатированным», как банальный захват власти Сталиным, безо всякой привязке к указанным идеям.

Именно в подобном варианте эта самая идея и стала общепринятой в современной левой среде. Ведь правые считают захватом власти саму Революцию, для них выделение отдельного «сталинского переворота» не требуется. Однако сейчас даже «сталинисты», как таковые, редко оспаривают идею о том, что смыслом сталинской политики была концентрация личной власти Иосифа Виссарионовича. Правда, это они считают благом, представляя генерального секретаря ЦК ВКП(б) неким аналогом «просвещенного монарха». Поэтому у них идея о Сталине, как «русском Бонапарте», не вызывает отторжения. Для «троцкистов» же идея Троцкого о «сталинском термидоре» является просто базисом. (Интересно, но от них она перешла ко всем остальным «неавторитарным левым».) Поэтому данную мысль можно назвать одним из базисов современной «левой идеи», определяющей все пути и возможности ее развития… В общем, можно сказать, что именно Троцкий, несмотря на свое поражение в «той» политической борьбе, в итоге оказался победителем.

* * *

А победителей, как известно, не судят. Но так ли прав был Лев Давыдович, а за ним и современные «троцкисты» в том, чтобы классифицировать то время, как период бонапартизма? И действительно ли правление Сталина означало то самое поражение революции, которое являлось неизбежным следствием термидора для буржуазных революций? На самом деле, понимание этого вопроса зависит от одного крайне важного нюанса, обыкновенно упускаемого. Но о нем будет сказано несколько позднее…
От miron
К Durga (29.10.2016 02:13:54)
Дата 29.10.2016 09:35:12

Революции - это скачкообразные, не дарвиновского типа мутации общества

Сначала следует понять, что такое человеческое сообщество, что так и не сделано ни марксистами, ни западными учеными. Как нельзя предугадать, что даст в будущем эволюция живого, так и нельзя получить достоверную дающую выполняемые прогнозы модель общества, которое постоянно эволюционирует. Послесталинские марксисты, которых Хрущев с компанией выпустили на вольные хлеба, придумали новую интерпретацию Маркса. Чтобы поднять свою роль они снова вошли во все науки, что запретил Сталин в своей статье о языкознании. Эти марксисты заставляли ученых вставлять никому не нужные и ничего не значащие цитаты Маркса и Ленина в любую обществоведческую научную работу включая книгу о науковедении, написанноую СГКМ. При Сталине это было выражено гораздо меньше. Началась манипуляция сознанием советского народа, методы манипуляции были разработаны на Западе. Манипуляция сознанием построена на вере народа в то, что специалист знает больше неспециалиста. На вере в СМИ. Поэтому и нужны общественные будто бы науки. Исходить же следует из геополитики, закон Паршева и следствия из него; на него наслаивается выработанная веками ментальность русского народа, на которую также оказала влияние геополитика.
От Durga
К Durga (29.10.2016 02:07:46)
Дата 29.10.2016 02:12:48

Часть 2 Революция и авторитаризм.

http://anlazz.livejournal.com/142034.html

Итак, с точки зрения «троцкистов», разделяемых большинством современных левых, в СССР середины 1920 годов произошел бонапартистский переворот. Его итогом стало то, что Иосиф Виссарионович Сталин (Джугашвили), генеральный секретарь ЦК ВКП(б), возложил на свою голову наполеоновскую треуголку, объявил себя Первым Консулом и расстрелял Директорию из орудий. Правда, до Императора дело не дошло – хотя ходили слухи… Однако отсутствия формальной коронации не помешало данному правителю вести себя, подобно классическому суверену – издавать законы, объявлять войны, казнить и миловать подданных по своему желанию, да и вообще, заявлять, подобно Людовику XIV: «Государство – это я». Конечно, реально Сталин говорил о совершенно другом, делая всевозможные заявления о Советах, демократии и т.п., однако думал он примерно то же самое. И непрерывно, в течение всего времени своего правления выстраивал систему своей деспотической власти – вначале внутри страны, а затем – и вне ее.

Именно подобное представление в настоящее время является преобладающим. Даже многие из тех, кто называет себя «сталинистами», готовы подписаться под чем-то подобным. Дескать, Иосиф Виссарионович смог обрести практически самодержавную власть, и за счет этого расправиться с врагами СССР, или, (в клинических случаях), России, которые «окопались» тут после революции. Причем в качестве основных врагов "сталинистами" позиционируются именно Троцкий со своими сторонниками, хотя встречаются и «сталинисты»-антикоммунисты, у которых Сталин уничтожил не какую-то отдельную личность или группу "врагов во власти", а самих большевиков, захвативших власть в стране! Впрочем, рассматривать данную патологию нет смысле. Гораздо интереснее тут то, что «сталинисты» в подобном случае обращаются не к чему-нибудь, а к созданной Троцким модели! Вот уж ирония Истории...

Но настолько ли очевидна данная концепция, как это принято сейчас считать? Ведь понятно, что товарищ Троцкий не может рассматриваться, как «незаинтересованное лицо». Несмотря на все свои заслуги. Человек, который из второго лица в государстве за короткое время превратился в изгнанника, вряд ли может являться объективным по отношению к тому, кто стоял за его поражением. Впрочем, враждебные личные отношения между "исследователем" и "объектом исследования" - это только один момент, который вызывает сомнение в истинности предложенной модель. Но гораздо важнее другое. А именно - утверждая, что в СССР произошел бонапартистский переворот, Троцкий опирался на уже упомянутую в прошлой части марксистскую теорию. Согласно ей развитие революции неизбежно проходит через свою кульминацию (для Франции – якобинскую диктатуру) и «откатывается» назад, к реакции. Причем эта самая реакция может происходить под, якобы, революционными лозунгами – так, Наполеон выступал с идеей защиты Республики (хотя и заменил ее потом на Империю).

Троцкий применил данную модель к СССР, получив таким образом концепцию «преданной революции». По ней, Сталин пришел к власти, опираясь на бюрократию, выступившую тут в роли «реакционной буржуазии». Или, что точнее с марксистской точки зрения, реакционная бюрократия избрала Сталина инструментом реализации своих интересов. Удивительно, но тут Троцкий оказался достаточно объективным, чтобы не свалить все беды на Сталина лично, а попытался выйти за пределы этой вражды. Впрочем, это особо ничего не меняло – поскольку «сталинский термидор» был торжеством реакции, он неизбежно должен был привести к поражению революции, и к победе в ней уже однозначно буржуазных сил. При этом большая часть «бонапартистов» закономерным образом должна была перейти в разряд капиталистов. Единственным способом спасти Революцию с данной точки зрения выступала возможность нового революционного подъема, способного «снести» термидорианцев и установить уже «настоящую» рабочую демократию. В качестве таковой силы Лев Давыдович видел, естественно, своих сторонников – но, как показала практика, с очевидным преувеличением их возможностей. Итог оказался печален – разумеется, свергнуть новоявленного «Бонапарта» не удалось, а сам Троцкий вскоре оказался убит. Однако указанные идеи надолго пережили своего автора. Более того, совершившийся в конце XX века антисоветский «переворот», казалось, лучше всего доказал верность идеи «сталинского термидора». Тем более, что переворот этот был совершен той самой номенклатурой, которая обвинялась троцкистами (без кавычек) еще в 1930 годах.

* * *

Все сходится: Троцкий был пророк и марксист, предсказавший всю историю СССР, и, видимо, единственный, кто способен был ее исправить. А значит, после знаменитого нападения Меркадера в 1940 году, шансов у страны уже не было – номенклатура лишилась единственного серьезного противника.

Правда, уже тут становится непонятным, почему, если переворот произошел еще в 1920 годах, а Троцкий умер в 1940, падение страны произошло лишь в 1991 году. Разумеется, можно сказать, что все это время продолжалась «агония режима» - но, если честно, представить агонию длиной более чем в полвека тяжело. Да и называть агонией проведение индустриализации, победу в самой тяжелой войне в Истории, освоение космоса и т.п. вещи как-то язык не поворачивается. Ну, действительно – если бюрократия все это время думала, как бы перейти от бонапартистского режима к полноценному капитализму, то зачем все это делалось? Тем более, что сейчас можно сравнить «советский путь» развития с иными способами модернизации, совершенными самыми разными (несоциалистическими) странами и увидеть, насколько бедной выглядела в данном сравнении наша «номенклатура». Любой африканский «царек» (президент) легко «уделает» в роскоши даже Леонида Ильича, чье привилегированное положение в позднесоветское время стало притчей во языцех.

Зато положение рабочих масс говорит о совершенно ином. Даже если взять рабочих 1930 годов и сравнить их с тем, что было до революции, то можно понять, насколько серьезными были изменения в обществе – именно в направлении его «социализации». Даже сам Троцкий в той самой «Преданной революции» вполне признавал эти достижения. Правда, он делал акцент на значительной разнице в благах, доступных для рабочих, и для номенклатуры – однако даже в этот период (1930 годы) указанное различие было на порядки ниже того, что существовало в стране еще недавно. А так же того, что было характерно для развитых капиталистических стран. В конце концов, столь «любимые» троцкистами «наркомовские» квартиры (типа «дома на Набережной») представляли собой всего лишь подобие жилищ, доступных до революции «верхнему среднему классу» - преуспевающим адвокатам, модным художникам, чиновникам средней руки. Удивительно, что сам Лев Давыдович, прекрасно помнивший дореволюционное положение, постоянно акцентирует внимание на некоем «небывалом неравенстве» СССР. К примеру, постоянно упоминает «прислугу» - на самом деле, домработницу, которую к слугам можно отнести весьма условно – забывая о том, что еще недавно даже самый небогатый интеллигент помыслить не мог жить без кухарки или горничной.

Данное явление имело вполне объективную причину – чрезвычайно низкий уровень доходов подавляющей части населения страны, связанной с низким уровнем прибавочного продукта в сельском хозяйстве. Ну, и соответственно, было бы странным, чтоб столь «низкий старт» мог быть ликвидирован очень быстро. На самом деле, вывести сельское хозяйство до более-менее приемлемого уровня рентабельности удалось лишь к 1950 годам – когда завершили первый этап индустриализации и модернизации общества. И как раз с этого времени распространенность пресловутых домработниц пошла резко вниз – поскольку кандидатур, желающих за небольшие деньги выполнять подобную работу стало намного меньше. А платить высокую зарплату «прислуге» мало кто соглашался.

Разумеется, можно было бы сказать, что советское руководство должно было бы директивно запретить нанимать домработниц, или ограничить зарплату работникам до такого уровня, который не позволял бы этого им делать. Именно это должен был делать введенный Лениным «партмаксимум» - однако с одним «но». Партмаксимум согласовывал зарплату руководства с зарплатами в отрасли – что, в общем-то, было нормально для промышленности, но абсолютно не подходило для всего хозяйства страны. Поскольку в ней, как уже не раз указывалось, господствовал архаичный способ производства. Собственно, именно эта колоссальная разнородность общества и являлась главным препятствием для устранения неравенства в обществе: как ее свести к нулю, если большая часть населения живет чуть лучше, нежели в период «развитого неолита»? (А может - и не лучше.) Разумеется, в момент, когда введения партмаксимума указанную массу просто не принимали во внимание: речь шла о пролетариате, и больше ни о ком. Но по мере того, как Советская власть, шаг за шагом приступала к преобразованию всей страны, указанная не бедная даже, а нищая, крестьянская "Расея" неизбежно вливалась в "общий поток" государственной жизни. С соответствующими результатами.

Собственно, именно этот процесс – переход аграрного, архаичного и слабоорганизованного крестьянского мiра, от «предобщественного» состояния, в котором он пребывал веками, к единому "интегральному" индустриальному обществу и стала причиной крушения всех тех надежд, которые испытывали некоторые коммунисты по отношению к быстрому построению коммунизма. Ведь действительно, пока пролетариат был относительно небольшим и относительно грамотным – все-таки, промышленность в Российской Империи приходилось держать «на уровне» - с ним можно было разговаривать, вести дискуссии, наконец, проводить грамотную агитацию. Но стоило выйти за пределы этого ряда, стоило ввести в состав пролетариата более широкие группы, более того, стоило начать «социализацию» деревни – как эта возможность, и до того находившаяся на грани допустимого, исчезла. Его заменила та самая "партийная", "номенклатурная" система взаимодействия, что вызывала столь резкое отторжение у Троцкого и троцкистов. Собственно, то самое превращения партии из ограниченного круга единомышленников в действительно массовую организацию, о котором жалеет товарищ Троцкий ( «ленинский набор»), в реальности было неизбежно. Более того, этот процесс не только начался еще в период Гражданской войны (когда сам Лев Давыдович еще являлся одним из важнейших деятелей в стране), но и явился залогом будущих побед. Впрочем, об этом будет сказано несколько позднее.

* * *

Пока же стоит отметить, что самое удивительное во всем этом то, что Троцкий прекрасно был осведомлен о подобном, и открыто признавал, что именно слабый уровень развития страны явился причиной указанного «роста неравенства» и «торжества номенклатуры». В той же «Преданной революции» он принципиально оговаривает подобный момент - чтобы впоследствии снова и снова выступать с обвинением "сталинского режима" в бонапартизме. Достаточно странная реакция для марксиста, если честно. Впрочем, почему странная – скорее наоборот, самая обычная. Так, меньшевики (марксисты, если что) с самого российской революции говорили о недостаточной развитости российского капитализма – и на этом основании отвергали социалистическую программу, как таковую. Именно их представитель – Г.И. Церетели – летом 1917 года патетически вопрошал: может ли кто-то из делегатов назвать партию, которая бы рискнула взять в свои руки власть и принять на себя ответственность за все происходящее в России? Дескать, ни один из социалистов не рискнет выступать со своей программой в условиях, когда не социализм даже, а социал-демократические преобразования выглядят невозможными в архаичном российском обществе. Ответом на этот вопрос было знаменитое высказывание В.И.Ленина – «Есть такая партия!».

Подобная разница между позициями и обеспечила столь разную судьбу большевиков и меньшевиков. Непонимание возможности выхода из кризиса и покорность судьбе последних в конечном итоге значило схождение с арены истории и, в лучшем случае, прозябание в эмиграции. Большевики же, к которым относился и Троцкий, напротив, смогли увидеть в нарастающем суперкризисе способ перейти к построению новой реальности. И вот теперь Лев Давыдович, словно забыл про прошлое, и подобно жалким меньшевикам, перешел на сторону утверждения идеи «недостаточной развитости» страны. Неудивительно, что и его обвинения существующему советскому режиму удивительным образом оказались созвучны той самой меньшевистской – и вообще, социал-демократической критике - которую «левые» противники Советской власти предъявляли в свое время самому Троцкому. Тому, который был Наркоминделом, Наркомвоенмором и председателем Реввоенсовета, который в самых невероятных условиях выстраивал ту Красную Армию, впоследствии одолевшую и Белых, и интервентов. (Вопросы относительно эффективности Троцкого в данной должности следует отнести за пределы данной темы.)

Впрочем, как это не странно звучит, подобная схожесть позиций дает некий ключ к пониманию источника взглядов Льва Давыдовича – а вместе с ним и большинства троцкистов. (И "троцкистов".) Ведь очевидно, что меньшевистская позиция неизбежно вытекала не из чего ни будь, а из полностью формального понимания ими марксистской теории. А именно – того момента, что согласно «формальному прочтению», социалистическая революция могла произойти лишь при достижении максимального развития предыдущей формации. При этом вполне можно было допустить, что этот самый максимум реально достигнут к 1917 году – но, понятное дело, лишь в самых развитых странах. Российская Империя к данным, конечно же, отнесена быть не могла – ей до Англии и Франции надо было еще идти и идти. А значит – никакая социалистическая революция тут невозможно, следует остановиться на буржуазно-демократическом этапе и способствовать "закреплению" ее на российской земле. И уж потом, когда под ее воздействием русский капитализм сможет «дотянуться» до европейского уровня, можно будет подумать и о социализме.

Все это было формально правильно… Вот только подобная формальность для учения, построенного на диалектической основе, оказывалась подобна смерти. (Что, собственно, меньшевики с блеском и подтвердили.) Альтернативой было диалектическое восприятие марксизма Лениным и большевиками. Ленин прекрасно понимал, что основоположники лишь указали общее направление развития, поэтому не боялся выходить за рамки формальных положений, тем не менее, оставаясь в границах, указанных Марксом и Энгельсом. Так, разбирая вопрос о революционном переходе, еще в 1915 году он сформулировал т.н. «закон слабого звена». Согласно ему будущая революция обязана победить не в самых развитых капиталистических странах, где господствующий строй еще имеет немало возможностей, чтобы «парировать» любые выступления против себя. А на периферии, где таковых возможностей нет. Собственно, ключом к данному открытию для Владимира Ильича стала революция 1905 года, быстро охватившая почти всю страну, и показавшая слабость казавшегося «железобетонным» царского режима. Тогда революционеры, практически не имевшие опыта и сил, смогли на год стать грозными противниками целого государства! Правда, революция завершилась поражением – хотя отмена выкупных платежей было значительным облегчением для большей части населения. Однако общие закономерности революционного процесса она прояснила очень хорошо.

* * *

Впрочем, я не собираюсь подробно останавливаться на данной теме. Скажу только, что мы можем только удивляться прозорливости Владимира Ильича, по сути, предсказавшего один из важнейших законов эволюционного развития. (И это при том, что в его время эволюцию лишь только начинали изучать!) Гораздо важнее тут то, что «метод Ленина», состоящий в диалектическом подходе к любым общественным процессам, оказался намного действеннее, нежели "формальное применение" марксистской теории с постоянными отсылками к тому, что говорили по любому поводу Маркс и Энгельс. Собственно, именно поэтому большевики и оказались единственными марксистами (и не марксистами), что смогли преодолеть самый серьезный кризис в истории России. (А точнее – всемирноисторический Суперкризис, выходящий далеко за пределы нашей страны.)

Однако, при всем этом, владение диалектикой для человека начала XX века являлось серьезным испытанием. Слишком далеко она отстояла от всего, что изучалось и применялось в окружающей жизни. Тем более, что для большинства тогда и «формальная логика» выглядела, как вершина человеческой мысли, еще только-только выходившей за пределы «здравого смысла». А значит, не стоит удивляться, что даже те люди, которые брались за диалектический метод, постоянно испытывали искушение «формализмом». Не избежал этого и Троцкий. Прекрасно владея марксизмом, он, тем не менее, оказался в определенной «теоретической ловушке», когда потребовалось ее применить на практике. К сожалению, реальное использование ее Троцкому стало необходимым лишь после политического поражения – до того он слишком был увлечен совершенно иными «играми» (жизненно важными для члена «аппарата»). Но после проигрыша Сталину и изгнания все прошлые навыка оказались бессмысленными, что поставило данного политика перед необходимостью использовать «крайнее средство» - т.е. марксизм в его диалектической форме. И он это сделал – создав ту самую модель о «бонапартистском перевороте», что столь популярна сегодня. Формально данная модель почти безупречна – действительно, восхождение Сталина напоминает восхождение Наполеона. (Первого, с которым не стыдно быть сравненным - для сторонников Иосифа Виссарионовича, и Третьего, «жалкого» – для его противников.) Да, так же как и они, данный политик пришел на волне революционного подъема, и так же выступил «охладителем» революционного пыла, переведя эту кипучую энергию в создание мощного государства. Империи!

Но при внимательном рассмотрении эта аналогия улетучиваются. К примеру, СССР можно отнести к Империи лишь с очень большой натяжкой. Как сильное и протяженное государство – но не более того. В остальном же СССР при Сталине, так же как и при Ленине оставался не просто Республикой, но республикой Советской. Основой его государственности, так же как и раньше, оставалась не личная власть «вождя», а совершенно иные механизмы. Это видно даже потому, что СССР благополучно пережил смерть своего «Наполеона», в отличие от той же Первой и Второй Империй во Франции, оказавшихся жестко «сцепленных» с личностью лидера. Однако это лишь самые внешние различия – на самом деле, в своей «основе» «сталинский СССР» и «бонапартистские» режимы отличаются кардинально. Именно поэтому судьба нашей страны оказалась столь отличной не только от судьбы указанных «империй», но и от того, что было предсказано ей Троцким.

Подобное утверждение может показаться странным – ведь, как может показаться, Лев Давыдович оказался во всем прав. Ведь, как было уже сказано, СССР не просто распался – он был «сдан» «той самой» «сталинской номенклатурой».

* * *

Или не совсем сталинской? Все-таки Советский Союз смог просуществовать более 60 лет после «сталинского термидора» 1925 года, и каких лет! Индустриализация, коллективизация, победа в Великой Отечественной войне, освоение Севера и Космоса, вообще, достижение передовых вершин в науке и технике. Наконец, практически полное изменение социальной структуры общества, превращение из архаичной крестьянской страны в передовую научно-техническую. Наконец – опять-таки, сравнение с указанными Империями – именно СССР сумел осуществить немыслимую до того ситуацию в мире. Более полувековое отсутствие «большой войны». (Да и Великая Отечественная так же являлась с самого начала войной оборонительной.) Какой уж тут «Бонапарт» и бонапартизм…

Так значит Троцкий, а за ним и современные «троцкисты», все-таки ошибались в своей оценке СССР после 1925 года, как «термодорианского» общества? Впрочем, об этом будет сказано в следующей части…
От Durga
К Durga (29.10.2016 02:07:46)
Дата 29.10.2016 02:11:28

Часть 3 Революция и авторитаризм.

http://anlazz.livejournal.com/142807.html

Как уже говорилось в прошлых частях, победа идей Троцкого у современных левых привела к тому, что почти каждый человек, пытающийся разобраться с проблемой того, что не совсем корректно можно назвать "сталинским режимом", задает себе один вопрос: так был ли в СССР бонапартистский переворот? Хотя на самом деле, этому вопросу должен предшествовать другой. А именно - возможен ли этот переворот вообще в реалиях нашей страны? То есть, возможен ли при социализме приход к власти некоего "военного диктатора", опирающегося на реакционные элементы, и, по сути, подавляющего Революцию под маской ее защиты. Конечно, сам Троцкий в этом ни на мгновенье не сомневался - однако так ли безоговорочно мы должны верить в прогноз пускай талантливого, но, все-таки, человека? Да еще и явно пострадавшего от указанного "режима". Правда, сам Троцкий при этом ссылается на марксистскую теорию, но так ли безукоризненна эта ссылка? Собственно, рассмотрение как раз этого вопроса и позволяет высветить основные проблемы указанного вопроса.

* * *

И, прежде всего, находясь в рамках марксистского дискурса, не стоит забывать о «классовом вопросе». Т.е., о том, какие классы и как участвуют в рассматриваемых событиях. Вот тут то мы и подходим к тому самому нюансу, который в корне меняет вышеуказанную картину. А именно - основой бонапартистского переворота выступает буржуазия. Обычно пишут – «реакционная» - чтобы отличить от той «прогрессивной» буржуазии, которая является основой буржуазных революций. Однако это не совсем верно. Конечно, как и в любом классе, среди буржуазии присутствуют люди и с реакционными, и революционными взглядами - однако то, какие из них "займут верх" и станут выразителями "воли класса", определяется вовсе не их начальным количественным соотношением. Гораздо важнее другое - то, как эта самая "воля" способствует улучшению положения класса, накоплению им своего "могущества" и увеличении его доли в распределении имеющихся ресурсов. (Что, впрочем, одно и то же.) Т.е., самое важно тут то, как та или иная политическая позиция отразится на имеющейся у класса собственности. Пока развитие революции способствует ее росту и "укреплению позиций", буржуазия выступает революционным классом. (В целом, конечно - поскольку часть ее "элементов" может противиться наступающим переменам, но их голоса теряются в общем "хоре" сторонников революции.)

Однако данное состояние не может быть бесконечно долгим. Дело в том, что революция, как уже не раз говорилось, является процессом, протекающим по определенным законам. Одним из них является принцип возрастания радикальности, означающей невозможность остановиться на определенном уровне общественных изменений. Нельзя требовать от революции - настоящей, не имитационной - чтобы она "лишь убрала" наиболее неприятные моменты "старого порядка" - и "самоаннигилировалась". На самом деле, это процесс подчинен определенной, уже не раз упомянутом, логике, связанной с распадом старого социума, активизации имеющегося в обществе локуса и "сборке" вокруг него уже нового "общественного порядка". Причем, поскольку, в довершение к всему, указанные процессы проистекают взаимосвязано, а значит думать о произвольном управлении ими практически невозможно. (По, крайней мере, на этапе буржуазных революций.)

Именно поэтому революция, начинающаяся, как довольно умеренно-буржуазная, очень быстро проходит данный этап, и переходит на "уровень", когда вместе интересов буржуазии определяющими становятся интересы "городских низов". Причина этого, между прочим, очевидна - революция уничтожает существующую систему подавления, а новая, буржуазная, еще не может быть создана. Поэтому на какое-то время масса берет ситуацию в свои руки. Правда, так же очевидно, что, до определенного исторического момента, она никаким образом не может удержать сложившееся положение. Для того, чтобы стать настоящим субъектом истории, народу требуется достичь определенного уровня развития, соответствующего "пролетарскому" периоду революционной борьбы. До тех пор, пока этого не случилось, "народный" этап революции неизбежно будет терпеть поражение. В самом лучшем случае, его могут попытаться использовать в своих интересах т.н. "популисты". Причем, данное слово не несет в данном случае исключительно отрицательного значения - это могут быть и абсолютно честные и благородные люди, мечтающие о народном благе. Таковыми являлись, например, якобинцы.

* * *

Однако, пока революция находится на "пике", она неизбежно начинает "ударять" уже не только, и не столько, по элементам "старого порядка", сколько по той самой собственности, что в буржуазном обществе выступает мерой всего. Итог, как говориться, немного предсказуем. А именно - буржуазия оказывается способной поддержать любую силу, которая обязуется защитить ее от радикалов. С этого момента "народная волна" революции обречена: поскольку народ не обладает требуемой субъектностью, то лишенный поддержки буржуазии (отдельные "популисты" не в счет) он терпит поражение. А если против него выступает какая-нибудь сила, организация которой превосходит окружающий уровень, то она очень быстро оказывается абсолютным победителем.

Такой силой для буржуазных революций (по крайней мере, XVIII-XIX веков) оказывается армия. Разумеется, она так же испытывает влияние Большого Хаоса, в революционное время буквально пропитывающего все общество. Однако, из всех возможных подсистем, именно данная подсистема оказывается самой «быстро восстанавливающейся». Разумеется, разбор причин этого уведет нас слишком далеко в дебри революционной социодинамики, поэтому в данной теме стоит указать их лишь очень кратко. А именно – тут важным оказывается совокупность достаточно простой деятельности и высокой значимости для общества данной сферы. Причем, не просто значимости, а значимости очевидной – в период буржуазных революций соседи только и ждут, как «вцепиться зубами в горло» новой Республике. Поэтому

Именно поэтому "новая армия" формируется в "новом обществе" одной из первых - и на фоне всеобщего развала выглядит, как настоящий "бастион порядка". Вокруг еще идут процессы распада, власть одних сил падает, других возвышается - а армия уже воюет ради "нации". Более того, поскольку буржуазная нация неизменно означает стремление к расширению рынков – то, что впоследствии будет названо империализмом – то указанная оборонительная война очень быстро переходит в войну завоевательную. Можно даже сказать, что если новое государство не будет захвачено соседями в самом начале, то оно неизбежно превращается в агрессора – поскольку именно путь агрессии позволяет буржуазии реализовать свою главную сверхидею: быстрое увеличение капитала. Поэтому совершенно неудивительно, что именно армия связывается у новоявленных «хозяев революции» с самыми радужными надеждами. А уж этот фактор и порождает будущего Бонапарта - т.е., диктатора, способного дать буржуа и необходимый порядок, и необходимый рынок.

* * *

Именно на основании двух стремлений буржуа: мечты об обуздании революции и желание распространить возможность своего «бизнеса» на максимально возможное расстояние, и держится тот самый режим, который принято называть «бонапартизмом».

Все вышесказанное показывает, что базисом указанного «переворота» выступает буржуазное, и только буржуазное общество. Применять данную концепцию там, где собственность перестает быть основой жизни – а именно это произошло в Советской России – было бы очень странно. Ведь при отсутствии буржуазии становится непонятным, кто может желать ограничение "радикальности" революции, подавления ее "народной" составляющей силой армии. Пролетарии, наподобие той самой унтер-офицерской вдовы, которая сама себя высекла? Разумеется, можно сказать, что таковым "классом" является номенклатура - что, обыкновенно, и делается, начиная с Троцкого. Однако данное утверждение является достаточно спорным, и прежде всего, потому, что пресловутая "номенклатура" - бюрократия - классом не является. Ее даже социальным слоем признать трудно, поскольку данная категория охватывает слишком большой "спектр" различного рода занятий. Разумеется, считать, что вообще все "конторские служащие" имели свои, четко сформулированные и отличные от остальной массы "классовые интересы", было бы странным - слишком велик был разброс их полномочий, условий жизни и места в системе производства. Поэтому обыкновенно оговаривается, что под условным «термидорианским классом» подразумеваются не вся бюрократия, а только та ее часть, которую и принято именовать «номенклатура».

Если считать строго, то номенклатура, как таковая, охватывает список должностей, требовавших для своего занятия согласование с партийными органами. Численность ее в данном смысле была небольшой - тот же Воспенский (отпетый антисоветчик и "номенклатуроненавистник") указывает ее размер в 250 тыс. человек - на 1959 год. Но это самый расцвет предполагаемого "термидора", в 1920 годах количество и "освобожденных" партработников, да и вообще, всевозможных руководителей более-менее крупного ранга, было гораздо меньше (из-за намного более простой структуры народного хозяйства). Однако, если бы дело касалось только незначительного размера «номенклатуры», то ее еще можно было, с определенной натяжкой, признать опорой свершившегося переворота. (Хотя реально для данного состояния необходима, все-таки, относительная массовость.) Но гораздо важнее то, что указанный слой не может рассматриваться, как полноценный экономический субъект, наподобие буржуазии или феодалов. Собственно, это понятно – так же смешно было бы рассматривать в качестве отдельного класса пресловутых «менеджеров высшего звена». (Хотя делались и такие попытки.) Впрочем, указанные менеджеры хотя бы обладают некоей возможностью перейти к конкуренту – и тем самым оказать на фирму определенное давление. Номенклатура же обречена находиться в одной единственной системе, обреченная одним единственным набором полномочий – который расширен мог быть лишь вышестоящей инстанцией.

Наделять данную категорию людей политической субъектностью было бы верхом глупости. Да, представитель номенклатуры мог желать занять более высокое место «в системе» - как и любой представитель иерархически построенной структуры. Да, он мог приложить ради этого немалое усилие – но выйти за границы системы он не мог. Он мог желать увеличения количества «пайка» («оклада», привилегий) – но не более того. Это буржуа, по сути, больше всего желал уменьшения доли рабочих в распределении прибавочного продукта – идеально до физиологического минимума. Бюрократ подобной надобности не испытывал – его интересы не были антагонистичны интересам иных социальных слоев. Нет, конечно, определенные ростки «классового мышления» у него замечались. Но они были ничтожны по сравнению с мощными «побегами» иерархической борьбы – основной задачи, на которую ориентировались представители данного слоя. Именно поэтому они массу сил тратили ради того, чтобы «потопить» ближнего, рассматриваемого, как конкурента по иерархии, но оказывались неспособными к устройству пресловутого «термидора». (Специально отмечу – 1991 года термидором не был, это совершенно иной процесс. Но разбирать его надо отдельно.)

* * *

А если не номенклатура, то кто же тогда стал тем классом, что передал корону в руки новоявленного «Бонапарта». Рабочие? Крестьяне? Нет, кстати, некоторые считают, что Сталин во время своего «переворота» опирался именно на крестьян, но механизм данной «опоры» является еще менее ясным, нежели механизм «номенклатурного реванша». Как жители села могли поддержать «диктатора» в его борьбе с пролетариатом, представить тяжело – из-за не раз уже указанной своей слабости, и в экономическом, и в политическом плане. Конечно, определенное влияние на развитие политики в Советском Союзе они оказывали – но в совершенно ином плане. К примеру, НЭП, как известно, начал отнюдь не Сталин, а Ленин, которого в «термидорианстве» обвинять вообще бессмысленно. (Хотя некоторые и пытаются.) Сталин же, напротив, как раз в период предполагаемого «переворота» (во второй половине 1920 годов) перешел к совершенно иной политике, которая саму идею «опоры на реакционное крестьянство» делало невозможным. Так что и этот «вариант» не проходит…

Короче, можно сказать, что бонапартизма в классическом виде в советском обществе быть не может. И все разговоры о «сталинском термидоре» следует воспринимать лишь в качестве некоей аллегории. Однако тогда возникает вопрос – а как же быть тогда с уже упомянутой марксистской схемой развертывания революции. С ее нарастанием радикализма, апогеем и «откатом». Неужели эта социодинамика применима лишь к буржуазным революциям? И вот тут мы подходим к самому интересному. А именно – разумеется, данная динамическая модель абсолютно верна. Она опирается на диалектическое рассмотрение революционного процесса, относящегося к его глубинным, системным свойствам. Однако это значит, что любая революция должна пройти через что-то подобное. А значит, «термидор» неизбежен? И он будет даже при отсутствии собственности? Или не будет?

Ответ, разумеется, существует, хотя он и немного неожидан. Он состоит в том, что «термидор» при социалистической революции, конечно, будет. Только вот «термидором» он являться не будет. На самом деле, все просто – дело в том, что пресловутый откат после выхода революции на «максимум», по сути, неизбежен. Но это не обязательно должен быть военный переворот, устанавливающий после себя пресловутую Империю. Все это верно лишь тогда, когда, как описано выше, существует собственнический класс, желающий укрепить и увеличить свою собственность. Если же его нет – то подобный процесс принимает иную форму.

* * *

Вот ту мы и подходим к той самой ошибке Троцкого, которая в итоге и привела его к трагической встрече с Меркадером. Он совершенно верно посчитал, основываясь на марксистской теории, что российская революция в лице «сталинского режима» столкнулась с явлением, выступающим аналогом бонапартистского переворота. Но при этом не учел, что этого самый «бонапартизм» не может быть бонапартизмом «классического толка», т.е., приходом к власти контрреволюционной части буржуазии. Точнее сказать, он пытался учесть разницу между «чистой» контрреволюцией и «контрреволюцией сталинской» – но, ИМХО, получилось это не очень хорошо. Что же касается троцкистов, то они упростили идеи Троцкого до предела, при котором указанная разница вообще исчезла. (Так что рассуждать, о что и когда говорил Троцкий, нет особого смысла - в реальности влияние на "постсоветский мир" оказывает именно предельно упрощенное предстваление его последователей.) С т.з. троцкистов, «сталинский режим» являлся режимом однозначно контрреволюционным, безо всяких оговорок. Правда было непонятным, почему прогнозируемая «реставрация» никак не наступает – однако, кто умеет ждать, своего всегда дождется. Почти через семь десятилетий после предполагаемого "переворота", и через четыре десятилетия после смерти Сталина эта самая реставрация, наконец-то, настала. Что и привело к окончательной победе троцкистских идей - хотя бы в указанной области. Правда – вот ирония истории – сам Троцкий при этом подвергся чуть ли не большей демонизации, нежели Сталин, и до сих пор для большей части постсоветских граждан выступает в качестве «демона во плоти». Совершенно незаслуженно, конечно…

Что же касается Сталина, то для него, как уже говорилось не один раз, указанная «контрреволюционная модель» привела не только к утверждению представления о данном деятеле, как о некоем монархе (ну, а что – если бонапартизм, то должен быть и Бонапарт), но и к развитию среди современных левых того, что можно назвать «культом личности». А именно – к господству убеждения, что реальное воздействие на историю может оказывать только личность. И тут не важно – воспринимаются эти изменения как положительные или как отрицательные, т.е., выступает ли Иосиф Виссарионович как «спаситель Земли Русской» или как «Кровавый Тиран». Важно то, что единственным основанием последующих событий рассматриваются уникальные свойства его личности. Такой вот забавный результат «двукратной ошибки» – вначале у Троцкого, а затем у троцкистов – в результате чего получилась картина, полностью противоположная тому, что марксизм говорит о бонапартизме. (Причем, о настоящем бонапартизме с настоящим Бонапартом, от которого «советский вариант» отличается кардинально.)

Этот самый «культ личности», почти полностью поразивший современное левое и коммунистическое движение, является сегодня крайне серьезной проблемой. Причем, он давно уже утратил свою «персонификацию» на «Отце народов», и стал поистине глобальным – сейчас любые исторические процессы принято увязывать с тем или иным «вождем». На роль последних в нашей стране, к примеру, выдвигаются Хрущев, Брежнев, Андропов, естественно, Горбачев с Яковлевым, Ельцин, ну, и конечно же, нынешний президент. Наверное, только Черненко и Медведев избежали подобной участи. Впрочем, тут нет смысла особенно рассматривать эту тему, поскольку она очень сложна – достаточно упомянуть, к примеру, что идея «культа личности», помимо упомянутой «троцкистской» модели опирается еще и на архаичные представления о Истории, как арене деятельности героев. Так что подробный разбор увел бы нас очень далеко от выбранной темы.

* * *

Возвращаясь же к «сталинскому режиму», стоит сказать, что его особая роль в истории СССР состоит как раз в той самой «псевдотермидорианской» (или, «паратермидорианской», что более точно) роли. Т.е., в том, что он явился результатом развертывания революционного процесса, пускай и в несколько неожиданной роли. Однако итогом всего этого стало не только построение мощного и развитого социалистического (в первом приближении) государства, но и полное изменение развития всего мира. Но об этом надо говорить отдельно...
От miron
К Durga (29.10.2016 02:11:28)
Дата 29.10.2016 09:47:10

Стиль Ходжи Насретдина. Научностью и не пахнет.

"Наделять данную категорию людей политической субъектностью было бы верхом глупости."
От Durga
К Durga (29.10.2016 02:07:46)
Дата 29.10.2016 02:09:55

Часть 4 Революция и авторитаризм. Окончание.

http://anlazz.livejournal.com/143022.html

Завершая рассмотрение проблемы советского, а еще точнее, «сталинского» авторитаризма, мы должны показать главное. А именно – объяснить, наконец-то, то, что в реальности скрывается за пресловутым «авторитаризмом» и «тоталитаризмом», какие реальные общественные механизмы скрывают эти расхожие слова. На самом деле, именно это является самым главным, что мы можем извлечь из рассмотрения указанной проблемы – поскольку, как всем известно, сам Иосиф Виссарионович давно умер, что можно сказать и о указанном режиме. А значит, его критика или восхваление не имеют абсолютно никакого значения – за исключением того, чтобы дать нам инструмент в решении наших, современных проблем. Именно об этом и пойдет речь ниже…

* * *

Итак, Сталин выступил для Русской Социалистической Революции тем, чем Наполеон выступил для революции Великой Французской. Но не в прямом смысле – как создатель монархической Империи – а в том, что его правление имело тот же «глубинный смысл». Так же, как Наполеон, точнее, буржуазный класс, «преобразовал» революционную стихию в отточенный инструмент реализации интересов французского капитализма, так же и Сталин, точнее, стоящие за ним силы сумели сделать это с Революцией социалистической. При этом прямая аналогия тут невозможна: основным смыслом деятельности Наполеона (точнее, обоих Наполеонов – дяди и племянника) выступало создание «общего рынка», столь необходимого капитализму. И во внутренней политике, и в политике внешней, главным «наполеоновским планом» было устранение причин, мешавших свободному движению капиталов (в том числе, в форме товара и даже труда). Этому был посвящен и знаменитый «Кодекс Наполеона», и попытка создания прообраза «Евросоюза» в виде Империи и «коронации» своих маршалов на престолы захваченных государств. В общем, все делалось ради того, чтобы именно французский капитал стал «господином Европы», вытеснив англичан (господство которых основывалось на тесном сотрудничестве с феодальными режимами). Правда, «не срослось» – как говориться, нечего было Москву сжигать! Но это, понятное дело, не отменяет выбранного направления...

Разумеется, Сталину все это было абсолютно не к чему. Ни к чему это все – если вести речь об установлении единого рынка под господством национального капитала – было и Советскому Союзу, как государству «диктатуры пролетариата». Собственно, именно поэтому ожидать от молодого государства «наполеонщины» - т.е., стремительного «имперского» натиска на окружающие его страны – было бы странным. Его и не было. Но было другое движение, столь же важное для российского общества, каким для французской буржуазии было стремление к увеличению рынка. Речь идет о процессе, который принято именовать индустриализацией. И который, по сути, и являлся основанием того самого «сталинского термидора», что столь «любим» современными левыми.

* * *

Именно в идее «сталинской эпохи», как эпохи индустриализации, и лежит ключ к пониманию всего советского общества. Правда, этому пониманию мешает определенная «заезжанность» указанного представления: данный период еще со школьных времен принято связывать с расширенной модернизацией общества. Собственно, вплоть до постсоветских времен - когда главной доминантой указанного времени стал пресловутый «культ личности» - основным представлением о жизни 1930-1950 годов выступала «эпоха великих строек». Да и теперь, несмотря на все, полностью выбросить данную парадигму, и представить указанный период, как время застоя, а то и деградации, оказывается невозможным. (Хотя подобные попытки делались неоднократно– но безрезультатно.) Другое дело, что в настоящее время идет мощнейшая компания о «цене индустриализации», но сама ее суть не отрицается.

Однако «качественная» оценка данного явления очень часто опускается. Говориться, что вот, построили столько-то заводов, проложили столько-то дорог, открыли столько-то школ и больниц – и все. В современном восприятии все это выступает событием привычным – ведь практически все активные граждане родились среди школ, больниц, тракторов, линий электропередач, заводов, железных дорог и т.п. вещей. Но еще лет сто назад подобная картина в нашей стране была невозможной за пределами нескольких крупных городов. Даже уездный город в то время– это, прежде всего, место реализации сельскохозяйственной продукции, и место пребывания властей, должных организовывать данный процесс. По сравнению с подобной ситуацией «опутывание» всей страны сетью МТС и строительство даже небольших заводов в небольших городах выступало настоящей революцией. Причем не только в переносном смысле. Ведь это значило ни больше - ни меньше, как превращение основной массы населения в пролетариат.

Т.е., в тот самый класс, который, согласно советской «идеологии», являлся основным «выгодополучателем» от государства диктатуры пролетариата. Конечно, последнее можно было бы посчитать банальной идеологической уловкой, но это не так. Да, конечно, положение промышленным рабочих в раннем СССР существенно отличалось от положения «господ» при классовом обществе. Однако если сравнивать его с тем, что было еще недавно, то можно заметить существенные улучшения, произошедшие за первые годы советской власти. Например, был решен т.н. «жилищный вопрос» - тот самый «скрытый параметр», что очень долго «опускал» уровень жизни большей части пролетариев очень низко. Жилье в Российской Империи стоило достаточно дорого – сказывалось почти полное отсутствие строительной индустрии. Итогом этого была крайне высокая цена, приводившая к невозможности для большинства не то, чтобы снимать отдельную квартиру, но даже иметь отдельную комнату. В итоге большинство пролетариев вынуждены были довольствоваться пресловутыми «углами» - местом в жилом помещении. Да еще и зачастую находившемся в ужасном состоянии. Были популярными и «рабочие казармы» - бараки, в которых проживало огромное количество людей без минимальных санитарных условий.

Вот эти самые занимающие "казармы", подвалы, землянки и т.п. помещения, люди Советской властью были переселены в пресловутые «коммунальные квартиры» - что было несомненным достижением. Это в позднем СССР подобное жилье выглядело адом – для человека же из переполненного подвала отдельная комната выглядела, как вершина счастья. Впрочем, только жильем «ранние» достижения советской власти не исчерпывались – к примеру, практически сразу же после революции была развернута система медицинского обслуживания пролетариата и система образования для его детей. И даже пресловутая «карточная система» питания, для позднесоветских граждан служащая исключительно предметом насмешек, для человека 1920 годов выглядела, как очевидное достижение: теперь рабочий получал минимум продовольствия вне желания спекулянтов обогатиться. Разумеется, о полной сытости говорить было нельзя – но риск голодной смерти уменьшился на порядок.

* * *

Однако, описывая все эти достижения Советской власти, стоит упомянуть о самом главном. А именно – о том, что все это была не столько «чистая забота» новой власти о жизни рабочих, сколько следствие ее прямой связи с данным слоем. Собственно, большая часть большевиков и до Революции имела рабочее происхождение. После нее же партия стала практически целиком пролетарской - настолько, что это вызывало определенные проблемы для связи с иными классами, к примеру, крестьянством. Впрочем, стоит понимать, что именно подобная роль партии - точнее, "партии", потому, что эта самая организация чем дальше, тем меньше становилась похожей на привычные нам политические организации - и отводилась в создаваемой системе власти. На самом деле, в стране, где подавляющая часть населения существовала в системе мелкотоварного производства, именно ВКП(б) и "стягивающаяся" вокруг нее система власти становилась главным инструментом "диктатуры пролетариата". Именно из-за подобной особенности и произошло столь спорная для многих "замена" власти Советов на "власть парткомов", а точнее, "партификация" Советской власти, связанная с практически монопольным представлением в них большевиков.

Это следует учитывать, и ни в коем случае не сравнивать подобную систему с той, что существовала при позднем СССР, когда пресловутая КПСС давно уже превратилась в бессмысленный и бесполезный инструмент, абсурдный при существующей структуре общества. (От которого рады были избавиться, как только представилась возможность.) В условиях раннего СССР пролетарский характер партии был очевиден, более того, был очевиден и однозначно демократический ее характер. Действительно, где еще рабочий мог на равных разговаривать, к примеру, с директором завода?

Да что там директор - даже инженер в данное время был существом, по сути, недосягаемым. Ведь существующая структура производства в данный момент открыто диктовала иерархию: "прямое" управление Советами, к примеру, машиностроительным заводом (не говоря уж о более сложных производственных цепочках), могло быть лишь в мечтах разного рода анархистов. (Впрочем, многие анархисты вообще предлагали отказаться от машиностроительных заводов.) Разумеется, подобное состояние было временным - к сожалению, созданная на иерархической основе, данная система через некоторое время оказалась "элитизированной", с отделением "партийной элиты" от масс. Однако до тех пор, пока подобное "превращение" не стало критическим, партия прекрасно выполняла свою основную задачу - способствовала трансляции пролетарских ценностей на крестьянско-мещанское общество.

* * *

Таким образом, мы можем точно указать, какой именно класс стал основанием для сталинского "псевдобонапартизма". Это, как не парадоксально звучит, именно рабочий класс. Т.е., советское государство раннесоветского периода действительно можно рассматривать, как "государство диктатуры пролетариата". Более того, выстраивание пресловутой "номенклатурной системы" - т.е., подчинение руководителей, занимающих высокие хозяйственные должности, партийной дисциплине - это ни что иное, как элемент указанной "диктатуры". Разумеется, все это не означает, что указанная ситуация оставалась неизменной до самого конца, равно как и о том, что партийные деятели всегда стремились выступить верными слугами рабочего класса, однако в целом ситуация может трактоваться именно так. Ведь, как уже не раз говорилось, и при "классическом" бонапартизме нельзя сказать, что созданная имперская система в полной мере остается служанкой буржуазии. Напротив, очень быстро она начинает проявлять "свои" интересы, могущие в чем-то противоречить интересам многих капиталистов - к примеру, тот же "хрестоматийный" "русский поход" первого Бонапарта, малоинтересный в качестве расширения рынка, но зато очень важный с т.з. честолюбия самого императора. (Впрочем, и "второй" влез в ту же "русскую ловушку", со своим участием в Крымской войне, обеспечив себе роль "таскателя каштанов из огня" для враждебного британского капитализма.) Но в целом, классовая роль бонапартистской диктатуры оставалась неизбежной.

И значит, с точки зрения «социодинамической структуры» революционного процесса, "номенклатурный переворот" при революции социалистической действительно выступает аналогом термидорианского переворота при революции буржуазной. Но аналогом именно в указанной схеме, как неизбежный этап развития революции - а вовсе не поставленным целям, как обыкновенно считают критики «сталинского термидора». В отличие от бонапартизма, рассчитанного на подавление народных требований в пользу развития буржуазной собственности, советский "номенклатуризм" (наверное, так лучше всего называть данное явление в отличие от "псевдобонапартизма", чтобы не было кривотолков) ставил во главу угла как раз положение народа.

Однако при этом в качестве "объекта подавления" оказывались не только "чисто буржуазные" явления, и так "автоматически" включенные в разновидность контрреволюции. Но и многие революционные явления, не могущие дать непосредственное улучшение жизни пролетариата. Сюда, к примеру, указанная Троцким "семейная контрреволюция", т.е., отказ от модернизации семейной жизни, возврат в общественной жизни к патриархальной модели семьи. Или знаменитая идея "построения социализма в отдельно взятой стране", т.е., отказ от курса на прямую поддержку мировой революции. (Еще раз замечу, прямую, поскольку Коминтерн был распущен только во время Второй Мировой войны.) Сюда же можно отнести и пресловутую "культурную контрреволюцию" (в узком смысле), т.е., отказ от авангарда в искусстве в пользу "классики".

И, наконец, самое главное - отказ от идеи "прямого народного правления" в пользу восстановления иерархической управленческой структуры. На самом деле, подобное, как не странно это звучит - следствие "пролетарской" ориентации советского общества. Ведь, понятное дело, организовать управление сложным производством посредством "народного схода" на имеющемся уровне развития было невозможно. А значит, само существование рабочего класса, диалектически связанного со сложным производством, оказывалось связанным с возможностью возвращения к иерархическим, "отраслевым" структурам. Впрочем, как уже указано выше, рабочим предоставлялась возможность участвовать в решение проблем через партийные органы - что, конечно, менее очевидно, однако является единственно возможным решением совместить требование рабочей демократии и существования сложного производства в то время. И да, для участия в подобной системе требовался определенный уровень компетенции - но это, наверное, самое естественное требование в условиях, когда общий образовательный уровень был близок к нулю.

* * *

Таким образом, можно сказать, что "номенклатуризм" действительно оказывался определенным образом контрреволюционным – поскольку действительно «отсекал» многие прогрессивные завоевания революции. Но именно те из них, которые никак не могли быть реализованы в раннесоветских условиях. Вот в этом и состоит ключ к пониманию «сталинского режима», его прогрессивности и архаичности. Действительно, он не был абсолютным сосредоточением всего хорошего, что было порождено русской Революцией. (Как это хотелось бы многим - и в то время, и сейчас.) Напротив, очень многие положительные явления, порожденные ей, данный режим ограничивал. Или вообще, отменял. Причем, что наиболее обидно, как раз те ее качества, которые впоследствии весьма пригодились бы, но на текущий момент оказывались излишними.

Именно указанная особенность «сталинизма» и оказалась определяющей в плане формирования «негативного имиджа» указанного общественного устройства: когда на определенном этапе развития стало понятно, что текущее положение уже не удовлетворяет требованиям общественного развития, некоторые граждане неожиданно обнаружили, что требуемые изменения примерно соответствуют тому, что могло бы быть построено сразу после революции. Однако не получило развития, уступив место сверхидее индустриализации. Поэтому для них естественным оказалось соотношение своих проблем с этими «нереализованными возможностями»: дескать, если бы в свое время сделали бы по другому, то нам бы лучше жилось…

То, что до завершения этого процесса данные изменения – «семейная революция» или «народная демократия» - просто не могли быть реализованы, мало кого волновало. Что поделаешь: человек привык воспринимать текущее состояние, как «естественное», и для него сложно понять, что многие привычные вещи (вроде всеобщей грамотности или доступности социальных услуг) еще недавно выступали недоступной роскошью. А главное, мало кто мог вспомнить, что без решения жизненной проблемы российского общества – низкого уровня прибавочного продукта, характерного для российского мелкотоварного аграрного производства – никакие иные задачи решены быть не могли. Начиная с возможности самого выживания – если вспомнить, что до самого завершения индустриализации села регулярный голод был нормой для нашей страны, да еще прибавить постоянно случавшиеся эпидемии. И заканчивая возможностью творческой самореализации человека - для чего требовалось создание высокоразвитой и охватывающей все, включая самые современные отрасли, экономики. Пока же этого всего не было создано, говорить о развертывании действительно коммунистических отношений в обществе было рано.
* * *

Таким образом, система, которая воспринимается нами, как исключительно авторитарная и основанная на власти номенклатуры, в реальности выступала, как необходимое звено в «дотягивании» существующего народного хозяйства – основы человеческого существования – до того уровня, когда можно будет запустить механизм «коммунизации» общества. Именно в этом и состояла ее роль в развитии Революции. Не злая воля вождей вела, например, к сворачиванию общественной дискуссии и утверждению иерархии – а железная необходимость создания передовой промышленности, для которой, на текущем уровне технологического развития, требовалась именно подобная организация общества. Если бы этого сделано не было - то никакой Сталин не смог бы остаться руководителем Советского государства - просто потому, что советского государства бы очень скоро просто не стало. Каким бы властолюбием и талантами указанный субъект бы не обладал. А значит, Сталин только потому смог стать Сталиным, что смог понять указанную истину (как -для нас не важно, пускай даже «подсмотрев» ее у Троцкого) – в том время, как множество иных, возможно гораздо более талантливых товарищей – закончили свои дни весьма печально. И, следовательно, про данного деятеля можно сказать ровно то же самое, что в свое время было сказано про Бонапарта. А именно, не Бонапарт создал бонапартизм, а напротив, потребность в реализации определенных буржуазных интересов создало условия для построения Империи, и для превращения «маленького генерала» в великого полководца.

Поэтому сама критика «сталинизма», причем критика абсолютно справедливая, указывающая на реальные недостатки данного режима, в любом случае должна принимать во внимание указанную особенность революционного процесса. Без этого она превращается в банальный пасквиль, если и имеющий какое-то значении, так только отрицательное, ведущее к накоплению энтропии в обществе. Т.е., ее результатом будет не прояснение логики общественных процессов и появлению возможности более точного предсказания их поведения в будущем, а напротив, утрата данной возможности. Собственно, так и случилось – созданная в результате целой цепочки ошибок модель «культа личности» не только привела к невероятному искажению отечественной истории, но и стала основанием для совершенно завышенного отношения к «личностному фактору». (Иначе говоря, судьба не только советского государства, но и всех существующих государств, в глазах современного человека оказалась «сцеплена» с личными качествами тех или иных политических деятелей. Впрочем, еще хуже то, что все принятые ими решения оказались связанными исключительно с их индивидуальной психикой.)

И понятно, что результаты торжества этого заблуждения оказались соответствующими. Причем, что самое обидное, самыми критичными они стали для левых. (Для правых полный провал в теории не так заметен, так как у них сейчас власть – а вот левые оказались в полной … скажем так, прострации). Хотя именно они имеют возможность использовать тот мощнейший аппарат диалектического анализа, что дает марксизм. Что, в теории, должно неминуемо привести их к победе – как привело в свое время большевиков. Но, понятное дело, говорить о данном аспекте надо отдельно…

От miron
К Durga (29.10.2016 02:09:55)
Дата 29.10.2016 09:52:45

Товарищ не понимает...

"...пресловутая КПСС давно уже превратилась в бессмысленный и бесполезный инструмент, абсурдный при существующей структуре общества. (От которого рады были избавиться, как только представилась возможность.)"

Он так и не понял, что парткомуы играли роль арбитражных судов.