Форум С.Кара-Мурзы : Ветка : С.Кара-Мурза, О.Куропаткина и др.Реформация: рождение буржуазного общества. Цикл

От	И.Т.
К	All
Дата	21.03.2015 16:53:07
Рубрики	Прочее; Теоремы, доктрины; Практикум; Семинар;

С.Кара-Мурза, О.Куропаткина и др.Реформация: рождение буржуазного общества. Цикл

Реформация: рождение буржуазного общества

Начало цикла

1. Реформация: рождение буржуазного общества
Сергей Кара-Мурза, Оксана Куропаткина

http://centero.ru/dialogs/reformatsiya-rozhdenie-burzhuaznogo-obshchestva#sthash.ko2RAKB0.dpuf
2 марта 2015

Сергей Кара-Мурза: Мы изучаем российское общество, но нам очень важно знать, по какому пути развивалось общество западное, какие принципиальные выборы оно делало на главных перекрестках своей истории. Мы связаны с Западом очень тесно, хотя в ходе развития наших цивилизаций всегда была и тяга друг к другу, и напряженность вплоть до войн. Не раз в программах модернизации в Россию пытались перенести западные ценности и социальные формы, и часто мы несли большой урон из‑за плохого знания истоков фундаментальных идей, положенных в основу жизнеустройства Запада, — очень специфичных и для нашей культуры необычных.

Реформация: рождение буржуазного общества

После принятия христианства и раскола западной церкви с православием главным распутьем в траектории Запада была Реформация — радикальная революция в религиозной и, шире, духовной сфере, которая длилась почти полтора века (ее началом принято считать выступление Мартина Лютера, который в 1517 году прибил к дверям церкви свои «95 тезисов»).

Религиозная революция переросла в ту цепь революций (научная, промышленная и великие буржуазные революции), которые изменили картину мира, сознание и тип мышления человека Запада, а далее тип хозяйства, общества и политических систем. Эти революции и породили принципиально новую цивилизацию — современный Запад.

Эта мощная цивилизация нуждалась в непрерывной экспансии и обладала качествами, делавшими ее принципиально иной, нежели все «незападные» культуры. Те страны и культуры, которые не сумели защититься от Великого похода Запада, погибли или стали «периферией», вспомогательными зонами Запада.

России, находящейся «между молотом Запада и наковальней Востока», приходилось и учиться у Запада, и защищаться от него, и предпринимать тяжелые чрезвычайные программы собственного самобытного развития для обретения сил и знаний, чтобы, как сказал Менделеев, «уцелеть и продолжить свой независимый рост».

Конечно, в современном сложном обществе идеи, установки и принципы протестантов времен Реформации не бросаются в глаза, они опустились на глубинные уровни культуры. Однако во многих ключевых общественных и политических институтах Запада они продолжают действовать, и знать их нам необходимо. В нашем разговоре мы и коснемся, очень кратко, важных для нас сторон.

Оксана Куропаткина: Принципы Реформации разрушили средневековую картину мира, уже значительно поколебленную Ренессансом.

Принцип «только благодать» (sola gratia) подчеркивал бесполезность выполнения ритуальных предписаний и добрых дел самих по себе — из‑за глубокой испорченности человека, которого спасти может только и исключительно милость Божья.

Принцип «только вера» (sola fide) утверждал обязательность личной глубокой веры человека, которая сподвигает его творить праведные дела, являющиеся знаком изменений в его сердце. Не община, а каждый отдельный человек становится главным актором своего спасения. Церковные служители считаются простыми делегатами сообщества верующих, все верующие соответственно являются носителями священства.

Принцип «только Христос» (sola Christus) упразднил и «небесную» часть церкви — святых как ходатаев и заступников за грешников: между Богом и человеком существует только один посредник — Богочеловек Иисус Христос.

Сергей Кара-Мурза: Э. Фромм так определяет значение Реформации в трансформации Запада: «Самое значительное и длительное воздействие на развитие в Европе и во всем мире оказала все же Реформация. Протестантизм и кальвинизм обратились к чисто патриархальному духу Ветхого Завета и устранили материнский принцип из своих религиозных представлений. Материнская любовь церкви и Богородицы не простиралась больше на человека. Он предстал одиноким перед серьезным и строгим Богом, чьей милости мог добиться только благодаря абсолютной покорности».

Оксана Куропаткина: Отмечу, что все же не совсем одиноким — Христос, Которого следовало принять как личного Спасителя, спасает человека от ада. Крестная жертва Христа, на которой протестантизм акцентируется больше, чем другие христианские конфессии, дает человеку надежду на искупление грехов и эмоциональную связь с Богом, Который стал человеком. Другое дело, что Христос, при всей Своей человечности, — Бог, а святые, при всем своем величии, — такие же люди. Человек не мог не почувствовать себя одиноким, оставшись без семьи «старших братьев» и только с одним Посредником.

Сергей Кара-Мурза: О святых пока не будем, надо разобраться с главной идеей. По‑моему, утверждение, что Христос протестантов «дает человеку надежду и спасает человека от ада» — это очень вольная трактовка. Вот фундаментальное утверждение кальвинистов (1609 год), которое особо выделяет Макс Вебер в своей «Протестантской этике»: «Хотя и говорят, что Бог послал сына своего для того, чтобы искупить грехи рода человеческого, но не такова была его цель: он хотел спасти от гибели лишь немногих. И я говорю вам, что Бог умер лишь для спасения избранных».

В том-то и дело, что человек не мог иметь надежду на спасение, он мог только его желать. За миллионы лет до его рождения его имя уже было занесено в список избранных ко спасению или в список отверженных. Симптомы избранности (например, богатство) были очень ненадежны.

Оксана Куропаткина: Сразу отмечу, что, когда мы рассуждаем о протестантизме и о его положениях, не следует забывать, что он не исчерпывается кальвинизмом — есть еще лютеранство и течения, восходящие к анабаптизму, где нет учения о предопределении. Так что для этих деноминаций надежда на Христа-Искупителя и подателя надежды на спасение безусловна и непротиворечива. А теперь по поводу самого кальвинизма. В его классическом и общепринятом тексте, «Канонах Дортского Синода» (1618–1619), действительно указано, что искупительная смерть Христа касается только избранных ко спасению — так что да, точка зрения «строгих» кальвинистов, которую приводит Вебер, возобладала, несмотря на споры и разногласия по этому вопросу. Официальная церковная позиция — надежда у христианина, притом что «предопределенность» окончательно прояснится на небесах, есть: «Синод отвергает заблуждения тех, кто учит, что в этой жизни нет ни плода, ни осознания, ни уверенности в неизменном избрании к славе, за исключением условной уверенности, зависящей от некоторых случайностей и обстоятельств» (Каноны Дортского Синода). К таким «плодам» относятся принадлежность к «истинной церкви», способность к покаянию и исправлению, «святые проявления благочестия».

Другое дело, что в реальной духовной жизни кальвиниста, несмотря на все официальные церковные предписания, продолжал жить страх: а вдруг бесовские искушения, которым я подвергаюсь, есть показатель моей вечной погибели, а не того, что Бог и «избранному» попускает впасть в искушение? Этот страх потом перешел и в культуру.

Продолжим разговор о принципах Реформации. Принцип «только Писание» отрицает водительство церкви-общины — обесценивается накопленный ею опыт толкования Писания (Предание) и ее право централизованно его трактовать. Поскольку человек сам ответственен за свое спасение, он самостоятельно должен читать Библию и толковать ее. Это — его личные отношения с Богом. Принцип «только Богу слава» (Soli Deo gloria) отменил не только особый статус святых, но и поставил под сомнение священность и незыблемость любого социального статуса — человек, сколь бы он сильно ни отличался от других, остается всего лишь человеком, а абсолютно почитать следует только своего Творца и Искупителя. Из принципа «только Богу слава» проистекает еще один очень важный вывод — всё, что делает христианин, в церкви или в повседневной жизни, должно служить к прославлению Бога. Нет неважных для спасения областей жизни, нигде человек не может дать себе спуску: вся его жизнь, все его повседневные обязанности — это жертва Богу.

Сергей Кара-Мурза: Это очень важное и до сих пор актуальное установление: «всё, что делает христианин, в церкви или в повседневной жизни, должно служить к прославлению Бога». То есть, все то, что непосредственно не служит к прославлению Бога, не имеет смысла! Тут не скажешь: «Не жалеть живота своего за други своя». Истинному протестанту не требуются любовь к ближнему или добрые дела. Макс Вебер специально обращает на этот принцип внимание: «Это выражено в цитированном у Плитта ответе на вопрос: “Нужны ли добрые дела для спасения?” Ответ гласит: “Не нужны и даже вредны; если же спасение даровано, то нужны лишь постольку, поскольку тот, кто их не совершает, не может еще считать себя спасенным”. И здесь, следовательно, не реальная необходимость, а лишь способ установить факт».

Подумайте: не нужны и даже вредны! Не отвлекайтесь на добрые дела!

Оксана Куропаткина: Здесь нельзя не сказать о самом болезненном парадоксе кальвинизма, на который указывали и который не смогли разрешить ни сам Кальвин, ни его последователи. С одной стороны, добрые дела сами по себе не могут никого спасти: человек, по природе глубоко испорченный, не должен обманываться, что ими может «заслужить» спасение — эта идея опасна и вредна, потому что, с точки зрения кальвинистов, уничтожает значение искупительной жертвы Христа. С другой стороны: «тот, кто их не совершает, не может еще считать себя спасенным» — то есть добрые дела — один из индикаторов «спасенности». «Избранный» не может их не творить. Фраза, которую приводит Плитт, совмещает два этих противоречивых утверждения.

И еще про «добрые дела». По идее, всё, что человек делает — служение Богу. Речь идет не о том, чтобы отделить то, что служит непосредственно для прославления Всевышнего, от того, что этому не служит, а о том, чтобы всю повседневную жизнь без остатка посвятить Богу. Неважных для спасения дел нет.

Сергей Кара-Мурза: Чем обосновано утверждение, что «по идее, всё, что человек делает — служение Богу»? Этого не может быть. Люди живут на земле и грешат. Выходит, и разбойник, зарезав кого-то на большой дороге, послужил Богу? Трудно поверить, что на таком основании стояла Реформация.

Оксана Куропаткина: Уточню: конечно, речь идет не о грехах, а просто обо всех «нейтральных» повседневных делах, которые ранее считались не относящимися напрямую к спасению души — например, о «мирской» работе, выполнении домашних обязанностей и т.п. Это напрямую связано с концепцией призвания, о котором первым начал говорить Лютер, а Кальвин очень четко сформулировал: каждого человека Бог поставил на свое место и доверил определенное дело, как в семье, так и в обществе, сделав его Своим управляющим; человек, честно трудясь, идет путем спасения и прославляет Бога. Кальвин отмечает: «…не будет на земле дела столь презренного и нечистого, которое не засияло бы пред Богом и не стало бы чрезвычайно драгоценным, лишь бы им мы послужили нашему призванию». Труд становится религиозной ценностью, бережливость и воздержанность в мирской жизни, то есть т.н. «мирской аскетизм», — одной из главных христианских добродетелей.

Сергей Кара-Мурза: Здесь, пожалуй, кроется главный принцип протестантской этики, которая и задала смысл «современного капитализма» (т. е. западного) и сформировала особый тип предпринимателя. «Мирским призванием» стала не любовь к ближнему, а нажива. Эта идея была взята из Ветхого Завета — разве можно это забывать?

Вспомним, что Маркс и Энгельс, резко отвергавшие любую религию, ценили именно Реформацию за то, что она создала духовные условия для возникновения капитализма. По мнению Энгельса, протестантизм был высшей формацией христианства. Он пишет, выделяя курсивом всю эту фразу: «Немецкий протестантизм — единственная современная форма христианства, которая достойна критики».

Оксана Куропаткина: Уточню — «нажива», а точнее — успех, преуспевание, необязательно выражающийся материально, — для протестантизма кальвинистского толка — не самоцель, а только один из индикаторов его «избранности». Более того — среди кальвинистов еще в XVII веке шли споры, считать ли такой успех индикатором. «Скептики» требовали доказательств того, что успех был достигнут праведным путем, и опасались, что нажива может отвратить христиан от главной цели и стать идолом. Другое дело, что капиталистическая культура не вникала в богословские изыски и взяла из кальвинизма то, что ей было выгодно.

Сергей Кара-Мурза: Не могу принять Ваше уточнение, что слово «нажива» надо понимать «точнее как успех, преуспевание, необязательно выражающийся материально, а не самоцель». Вебер специально приводит высказывание известного протестантского проповедника Джона Уэсли: «Мы обязаны призывать всех христиан к тому, чтобы они наживали столько, сколько можно, и сберегали все, что можно, то есть стремились к богатству».

У нас же не дискуссия схоластов, а попытка реконструировать вклад Реформации в становление современного Запада, ключевым элементом которого стал капитализм, а теперь и в России его пытаются построить. И М. Вебер для этого писал свою книгу. Он не зря приводит объясняет пословицу американских пуритан: «“Из скота добывают сало, из людей — деньги”. [Это] своеобразный идеал “философии скупости” … — кредитоспособный добропорядочный человек, долг которого рассматривать приумножение своего капитала как самоцель. Суть дела заключается в том, что здесь проповедуются не просто правила житейского поведения, а излагается своеобразная “этика”, отступление от которой рассматривается не только как глупость, но и как своего рода нарушение долга».

Оксана Куропаткина: Когда я утверждала, что нажива — не самоцель, я имела в виду только то, что для протестанта она должна служить высшей цели — спасению и обращению к Богу — и не застилать ее. Как раз то, что нажива — один из лучших способов угождения Богу, символ богоугодного устройства жизни, «освятило» ее и действительно сделало религиозным долгом.

Сергей Кара-Мурза: Вебер пишет о мировоззрении, которое легло в основание буржуазного общества: «Нажива в такой степени мыслится как самоцель, что становится чем-то трансцендентным и даже просто иррациональным по отношению к “счастью” или “пользе” отдельного человека. Теперь уже не приобретательство служит человеку средством удовлетворения его материальных потребностей, а все существование человека направлено на приобретательство, которое становится целью его жизни. Этот с точки зрения непосредственного восприятия бессмысленный переворот в том, что мы назвали бы “естественным” порядком вещей, в такой же степени является необходимым лейтмотивом капитализма, в какой он чужд людям, не затронутым его веянием».

Ведь действительно людям, не затронутым веянием капитализма, это покажется бессмысленным переворотом «естественного» порядка вещей! В конечном счете, здесь корень кризиса постсоветской России. А.Н. Яковлев, выступая с речью в Ватикане, сказал о перестройке: «Этика и Реформация, идущие по нашей земле, неразделимы». А надо бы вспомнить, скольких жертв стоили потрясения, вызванные Реформацией.

Далее затронем главные блоки духовного фундамента Запада, которые заложила протестантская Реформация.

Это диалог из 5 разделов.

Продолжение следует.

От	И.Т.
К	И.Т. (21.03.2015 16:53:07)
Дата	23.04.2015 23:44:42

С.Кара-Мурза, О.Куропаткина. Как Реформация «освятила» капитализм

http://centero.ru/dialogs/kak-reformatsiya-osvyatila-kapitalizm

Как Реформация «освятила» капитализм

Сергей Кара-Мурза, Оксана Куропаткина

22 апреля 2015

Сергей Кара-Мурза и Оксана Куропаткина продолжают диалоги о том, как повлияла Реформация на становление нового человека и общества Запада. Мы изучаем российское общество, но нам очень важно знать, по какому пути развивалось общество западное, какие принципиальные выборы оно делало на главных перекрестках своей истории. Не раз в программах модернизации в Россию пытались перенести западные ценности и социальные формы, и часто мы несли большой урон из‑за плохого знания истоков фундаментальных идей, положенных в основу жизнеустройства Запада, — очень специфичных и для нашей культуры необычных. В заключительном выпуске диалогов, посвященных влиянию протестантской революции на западный мир, речь пойдет о том, как Реформация «освятила» капитализм и предпринимательство, сделала преумножение богатства религиозной обязанностью, и к каким последствиям это привело.

Как Реформация «освятила» капитализм

Сергей Кара-Мурза: Все, что мы говорили о Реформации, подводит к главному ядру системы воздействий этой великой революции на преобразование общества — возникновение современного капитализма. Тема огромна, мы кратко затронем два–три события, огрубляя выводы и опуская множество оговорок.

По-моему, надо начать с нового религиозного представления о предпринимательстве. Это был разрыв непрерывности в культуре Европы. До этого мирская деятельность была не связана с этикой, а предпринимательство было терпимо, но, как предупреждали каноны, «едва ли будет угодно Богу» (Deo placer vix potest).

Однако Лютер, переводя Библию на немецкий язык, применил слово Beruf, т.е. профессия или призвание. Раньше слово профессия обозначало миссию священника, а в светской литературе не употреблялось ни в каком языке. Как пишет Вебер, «это слово в его нынешнем значении впервые появилось в переводах Библии, и соответствует не духу подлинника, а духу перевода… Новым является не только значение данного слова, нова и сама идея, созданная Реформацией… В этом понятии заключена оценка, согласно которой выполнение долга в мирской профессии рассматривается как наивысшая задача нравственной жизни человека… Не подлежит никакому сомнению, что такого рода нравственная квалификация мирской профессиональной деятельности — одна из самых важных идей, созданных Реформацией и, в частности Лютером, — чревата чрезвычайно серьезными последствиями».

Оксана Куропаткина: «Освящение» предпринимательства имело несколько последствий.

Во-первых, оно привело к установлению четко регламентированной деловой этики. Добросовестное выполнение обязательств стало религиозной добродетелью. И шотландские пуритане, и английские и американские квакеры строго следили за предпринимателями из своей среды — насколько те честно и добросовестно трудятся, нет ли на них жалоб со стороны клиентов и партнеров. За нарушения деловой этики следовали церковные наказания.

Особо безупречная репутация была у квакеров. Именно они ввели в торговлю принцип фиксированной цены и ценники — их клиенты, зная правдивость квакеров, были уверены, что товар оценен правильно, без спекуляций, поэтому торговаться нет смысла. Наказания неудачливых предпринимателей были максимально жесткими — квакер, ставший банкротом, исключался из общины. Доверие к квакерским структурам было максимальным; пользуясь им, успешные квакеры открывали банки — в XIX веке почти половина коммерческих банков в Англии имела квакерское происхождение.

Во-вторых, купечество стало считаться могущественной силой, воплощавшей волю Бога и, соответственно, мощь страны (как ранее рыцарство). Из этого сословия стала выделяться элита, составляющая торговые компании.

Попасть туда было не так просто. Так, в Британскую Левантийскую компанию принимали только купцов с солидным доходом и только граждан Лондона. Эти новые корпорации государство наделяло очень большими полномочиями. Например:

— Британская Ост-Индская компания имела частный военный флот;

— Московская компания (Великобритания) имела право наказывать членов компании (для этого у нее были свои силы правопорядка), строить и снаряжать свои корабли, торговать во всех портах, завоевывать страны и города на нейтральной территории, противодействовать совместным действиям торгующих в России иностранцев и даже англичан, если они не являются членами Московской компании;

— Голландская Ост-Индская компания обладала правом от имени государства объявлять войну и заключать мир, строить в колониях города и крепости, чеканить монету, заключать договоры с другими странами, назначать чиновников.

Государство отдавало на откуп таким компаниям целые регионы. Так, Британская Ост‑Индская компания в течение ста лет разоряла Индию на правах монополиста (этот период в историографии называется The Great Calamity period), что привело к разрушению традиционных ремесел и деградации земледелия; в результате от голода умерли до 40 миллионов индийцев. Разграбление колоний, которое делалось руками торговых компаний, служило важной подпоркой благосостояния метрополий. Так, американский историк Брукс Адамс отмечает, что в первые 15 лет после присоединения Индии британцы вывезли из Бенгалии ценностей на сумму в 1 миллиарда фунтов стерлингов.

Помимо вывоза ценностей из колоний, торговые компании активно промышляли работорговлей, особенно Королевская Африканская компания (Великобритания), Датская и Голландская Вест‑Индские компании.

Купцы-протестанты объединялись и на межгосударственном уровне, создавая неформальные альянсы, как, например, английские пуритане и французские кальвинисты.

В-третьих, повышение статуса предпринимателей размыло границу между только «терпимыми» в обществе купцами и аристократией, считавшей ранее, что заниматься торговыми делами и иметь к ним прямое отношение ниже достоинства «человека элиты». Это представление постепенно меняется после Реформации: короли в ряде случаев инициировали создание торговых компаний; участниками, например, Шведской Ост‑Индской компании были высокопоставленные чиновники и представители высшей аристократией; постоянным пайщиком Шведской Вест‑Индской компании был кронпринц. Это было бы невозможно без массовой убежденности в богоугодности и нравственной чистоте предпринимательства.

Сергей Кара-Мурза:

Здесь можно увидеть трагедию — деятели Реформации были, как бы мы сейчас сказали, радикальными противниками капитализма, и они же, того не предполагая, его поддержали авторитетом религии.

Вебер писал: «Культурные влияния Реформации в значительной своей части — а для нашего специального аспекта в подавляющей — были непредвиденными и даже нежелательными для самих реформаторов последствиями их деятельности, часто очень далекими от того, что проносилось перед их умственным взором, или даже прямо противоположными их подлинным намерениям».

Кстати, у ранних пуритан «в иерархии угодных Богу профессий за профессиями ученых следует сначала земледелец», но со временем предприниматели были уравнены с учеными.

Оксана Куропаткина: Земледелие, в соответствии с ветхозаветной традицией, действительно считалось богоугодным и почетным трудом — причем не только у «маргиналов» Реформации, живущих сельскохозяйственными коммунами (меннонитов, гуттеритов, гернгутеров), но и у новоанглийских пуритан. Так, в штате Виргиния в XVII–XVIII веках местной аристократией считались именно успешные земледельцы.

Кроме того, нашелся способ совместить земледелие и предпринимательство — фермерство. В Англии оно с XVII века стало господствующей формой ведения сельского хозяйства — после полного уничтожения крестьянской земельной собственности в результате огораживаний. В США, Канаде, Австралии, Новой Зеландии фермерство возникло в XVIII–XIX веках в результате колонизации как свободных, так и захваченных у местного населения земель. Фермерские хозяйства буров (голландцев-кальвинистов) в Южной Африке были основой их республик.

Сергей Кара-Мурза: Второй важный вывод из трудов Вебера и последующих работ заключается в том, что

Реформация открыла путь современному капитализму не только посредством религиозной легитимации предпринимательства и наживы, но и тем, что кардинально изменила мировоззрение широких масс трудящихся Западной Европы.

Как пишет Вебер, «повсюду, где утверждалось пуританское мироощущение, оно при всех обстоятельствах способствовало установлению буржуазного рационального с экономической точки зрения образа жизни… Пуританизм стоял у колыбели современного “экономического человека”».

Карл Поланьи, описывая в книге «Великая трансформация» (1944) процесс становления капитализма в зонах протестантизма, отмечал, что речь шла о «всенародной стройке», что главные идеи нового порядка были приняты народом. Он писал: «Слепая вера в стихийный процесс овладела сознанием масс, а самые “просвещенные” с фанатизмом религиозных сектантов занялись неограниченным и нерегулируемым реформированием общества. Влияние этих процессов на жизнь народов было столь ужасным, что не поддается никакому описанию. В сущности, человеческое общество могло погибнуть, если бы предупредительные контрмеры не ослабили действия этого саморазрушающегося механизма».

Вебер писал, что «религиозная аскеза предоставляла в его [предпринимателя] распоряжение трезвых, добросовестных, чрезвычайно трудолюбивых рабочих, рассматривавших свою деятельность как угодную Богу цель жизни. Аскеза создавала и спокойную уверенность в том, что неравное распределение земных благ, так же как и предназначение к спасению лишь немногих, — дело божественного провидения, преследующего тем самым свои тайные, нам не известные цели. Уже Кальвину принадлежит часто цитируемое впоследствии изречение, что “народ” (то есть рабочие и ремесленники) послушен воле Божьей лишь до той поры, пока он беден».

Религиозное оправдание позволило богатым странам Запада четыре века проводить жестокую социальную политику (ее эмпирические индикаторы хорошо показаны Ф. Броделем).

В большой книге «Понимание бедности» (1993) английский историк Пит Элкок дает обзор развития этого социального явления и представлений о нем в классической стране либерализма — Великобритании — начиная с ранних стадий современного капитализма. Он пишет: «Бедность в определенной степени создается или, по крайней мере, воссоздается, как результат социальной и экономической политики, которая разрабатывается для того, чтобы контролировать бедность и бедных... Большинство писавших об истории бедности в Британии описывают состояние бедности и политики по отношению к ней, начиная с периода постепенного вытеснения в XVII–XVIII веках феодализма капитализмом — то есть с периода, когда зародилась современная экономика…

Этот подход ярко выражен в Законодательном акте о бедных, принятом в 1601 году во время правления Елизаветы... Закон о бедных оказался самым значительным достижением, очертившим развитие политики по отношению к бедности вплоть до конца XIX века; политика эта строилась преимущественно на контроле и устрашении».

Маркс считал, что пролетариат Запада является революционным классом. Опыт показал, что это не так: дух капитализма гнездился не только в буржуазии, но не в меньшей степени и в рабочих.

Для устойчивости современного общества это даже важнее, чем буржуазное сознание самих капиталистов. Дело в том, что до середины ХIХ века мировоззрение рабочих исключало представление об эксплуатации как зле, а затем поступавшие из колоний ресурсы позволили предпринимателям «делиться» прибылью с большинством рабочих, прививая им буржуазную идеологию.

Вебер писал: «Очевидно, во всяком случае, то, что аскеза лишила труд этого посюстороннего мирского очарования (в наши дни капитализм уничтожил его навсегда) и перенесла значение его в мир иной. Профессиональная деятельность как таковая угодна Богу. Безличность современного труда, его безрадостность и бессмысленность, с точки зрения отдельного человека, в ту [докапиталистическую] эпоху еще не получает религиозного обоснования. Капитализм в период своего возникновения нуждался в рабочих, считавших долгом своей совести подчиняться экономической эксплуатации. В настоящее время капитализм занимает настолько прочные позиции, что не нуждается в потусторонних поощрениях для того, чтобы возбудить и рабочих желание трудиться».

Оксана Куропаткина: Действительно, у протестантов, как отмечает Вебер, «выполнение долга в рамках мирской профессии рассматривается как наивысшая задача праведной жизни человека». Какими бы тяжелыми ни были условия жизни и труда, это не должно отвратить человека от честного выполнения его долга — точно так же, как суровые лишения не должны отвращать средневекового монаха от его аскезы.

Социальные бедствия в процессе преобразований XVI–XVII веков и узаконенная жестокость к бедным, которые служили процветанию нового предпринимательского класса и сделавшей на него ставку аристократической верхушке, действительно имели религиозно-этическое оправдание. Речь идет о таких явлениях, как:

— изъятие земли у английских и датских крестьян;

— лишение норвежских бедняков традиционно положенной им части, которая ранее выдавалась им из церковной десятины;

— полукрепостническая зависимость крестьян в некоторых провинциях Нидерландов, которая была отменена только в конце XVIII в.;

— нищенская зарплата нидерландских рабочих при самой высокой в тогдашней Европе стоимости жизни;

— рабский труд «сервентов» (бедняков, которые подписали контракт на бесплатную работу в течение 7–10 лет в надежде на то, что им будет выдан участок земли после отработанного срока) в хозяйстве новоанглийских колоний.

Маркс писал, что Ян де Витт, голландский государственный деятель XVII века, прославлял чрезмерное обложение народа «как наилучший способ развить в наемном рабочем покорность, умеренность, прилежание и... готовность переносить чрезмерный труд».

Сергей Кара-Мурза:

Когда Вебер писал свой труд о протестантской этике и духе капитализма, он сравнивал возникшее в результате Реформации общество с Россией, где разыгрывалось столкновение с либеральным проектом западников. Его выводы для нас очень актуальны.

Он показал, какая пропасть пролегла между людьми с традиционной этикой и теми, кто проникся духом капитализма и воспринял «протестантскую этику». Речь идет о важных жизненных установках.

Вебер писал о предпринимателях: «Само дело с его неустанными требованиями стало для них “необходимым условием существования”. Надо сказать, что это действительно единственная правильная мотивировка, выявляющая к тому же всю иррациональность подобного образа жизни с точки зрения личного счастья, образа жизни, при котором человек существует для дела, а не дело для человека…

Именно это и представляется, однако, человеку докапиталистической эпохи столь непонятным и таинственным, столь грязным и достойным презрения. Что кто‑либо может сделать единственной целью своей жизненной деятельности накопление материальных благ, может стремиться к тому, чтобы сойти в могилу обремененным деньгами и имуществом, люди иной эпохи способны были воспринимать лишь как результат извращенных наклонностей, “auri sacra fames” (злата проклятая жажда)».

Вот данный Вебером пример различий поведения немцев в одной и той же сельской местности в «переходный период». Он пишет: «Одним из технических приемов, при помощи которых современный предприниматель стремится повысить интенсивность труда “своих” рабочих и получить максимум производительности, является сдельная оплата труда… Однако тут возникают неожиданные затруднения. В ряде случаев повышение расценок влечет за собой не рост, а снижение производительности труда, так как рабочие реагируют на повышение заработной платы уменьшением, а не увеличением дневной выработки. Так, например, жнец, который при плате в 1 марку за морген ежедневно жнет 2,5 моргена, зарабатывая таким образом 2,5 марки в день, после повышения платы на 25 пфеннигов за морген стал жать вместо предполагавшихся 3 моргенов, что дало бы ему теперь 3,75 марки в день, лишь 2 моргена, получая те же 2,5 марки в день, которыми он, по библейскому выражению, “довольствовался”…

Приведенный пример может служить иллюстрацией того строя мышления, который мы именуем “традиционализмом”: человек “по своей природе” не склонен зарабатывать деньги, все больше и больше денег, он хочет просто жить, жить так, как он привык, и зарабатывать столько, сколько необходимо для такой жизни. Повсюду, где современный капитализм пытался повысить “производительность” труда путем увеличения его интенсивности, он наталкивался на этот лейтмотив докапиталистического отношения к труду, за которым скрывалось необычайно упорное сопротивление; на это сопротивление капитализм продолжает наталкиваться и по сей день, и тем сильнее, чем более отсталыми (с капиталистической точки зрения) являются рабочие, с которыми ему приходится иметь дело».

Это необычайно упорное сопротивление мы и наблюдаем в российской реформации.

Оксана Куропаткина: Мы уже говорили в других диалогах, что

стремление к наживе из низменной человеческой алчности превратилось в религиозную обязанность — показатель рачительного и ответственного отношения к жизни.

Кальвин дал протестантизму образ «управляющего Бога» — Хозяин мира каждому вверил часть своего достояния, в том числе и финансы. Ричард Бакстер, пуританский проповедник XVII века, утверждал, что задача человека исходя из этого постулата — как можно разумнее распоряжаться деньгами своего Владыки; тот, кто отказывается их выгодно вложить и преумножить, не просто допускает житейскую оплошность или непрактичность, но и грешит, небрежно относясь к чужим деньгам. Развитие «дела», его конкретно исчислимое процветание — это ценность сама по себе.

Отметим в этой связи и легитимацию ростовщичества, которое всегда считалось проявлением алчности. Оно осуждалось, хотя и терпелось в определенных рамках. Реформация способствовало изменению отношения к этому явлению и зарождению современной банковской системы. Экономист Андрей Заостровцев пишет: «…начиная с XVI в., с произведений Ж. Кальвина, а особенно после выхода в свет трактатов Дж. Локка “Соображения о последствиях понижения процентов на денежные капиталы” (1691 г.) и И. Бентама “В защиту роста” в экономической мысли окончательно закрепилось положение о научной состоятельности и справедливости ростовщической деятельности. Однако к тому времени древнее “стихийное” ростовщичество уже стало неэффективным. Сравнительно высокий процент, отрицательное отношение населения, неопределенность условий займа и, главное, появление буржуазии, слоя предпринимателей, которому необходимы были займы уже не как платежные или покупательные средства, а как капитал, вкладываемый в дело, — все это привело в итоге к развитию цивилизованного кредита, к появлению первых банков современного типа».

В эту же эпоху зародились инструменты нынешнего финансового мира. Так, в Голландии в XVII веке была изобретена новая форма собственности на капитал — акция (actie), эмиссионная бумага, закрепляющая право ее владельца на часть прибыли компании. Тогда же появились и игры на бирже — в связи с тем, что стоимость акций менялась каждый день, и влиял на это больше азарт игроков, чем воздействие экономических факторов. Во время т.н. «тюльпановой лихорадки», как уже отмечал наш Центр, стала применяться фьючерсная торговля.

Сергей Кара-Мурза: Сопротивлением сопровождается в российской реформе и программа искоренения общинных принципов жизнеустройства. Сначала в деревне, а потом с начала ХХ века в промышленности

община действовала не как производственная структура, ориентированная на максимальную прибыль, а как сила, организующая кооперативный эффект производства и быта.

(В пределе, в советский период, в масштабе страны).

Об этом Вебер пишет: «Современная рациональная организация капиталистического предприятия немыслима без двух важных компонентов: без господствующего в современной экономике отделения предприятия от домашнего хозяйства и без тесно связанной с этим рациональной бухгалтерской отчетности».

Эту попытку долго пробивали с начала 1990‑х годов и в ликвидации социальной сферы предприятий, и в реформе ЖКХ, и в разрушении колхозов и совхозов.

Для такого расчленения систем, которые работали с огромным синергическим эффектом, требовалась особая расчетливость, ограниченная рамками субоптимизации. Реформация задала эту догму примерно до 1930‑х годов, когда Великая депрессия заставила открыть дорогу «кейнсианской революции».

Оксана Куропаткина: Разрушение кооперативного принципа действительно происходило в странах протестантской традиции — хотя некоторые общности, достигшие больших экономических успехов, вроде квакеров, сопротивлялись этому процессу и критиковали его за нарушение баланса в обществе.

Сергей Кара-Мурза: Завершая и эту тему, и большой разговор о Реформации, отметим, что еще в начале ХХ века. Вебер писал: пуританизм «преобразовал эту “расчетливость” [“calculating spirit”], в самом деле являющуюся важным компонентом капитализма, из средства ведения хозяйства в принцип всего жизненного поведения».

А у нас этот принцип не приживается, хотя надо учесть, что вода камень точит. Но надо еще посмотреть, как свои догмы переварит и Америка. Жак Аттали составил подробную хронику кризиса 2008 года, в которой пишет о США: «В стране, где на протяжении двух веков было возможно абсолютно все, опьянение властью слов и игнорирование суровой действительности превратилось в идеологию… Протестантская Америка, которая делала первые шаги вместе с кальвинизмом, ставя во главу угла бережливость и труд, теперь культивирует мысль о том, что Бог ее выбрал и гарантирует победу именно ей…

4 марта 2008 г. на Уолл‑стрит инвестиционный банк Bear Stearns оказался на грани банкротства, потеряв 13 400 миллиардов долларов от сделок на деривативах (13,4 террадолларов — больше ВВП страны!)… Сейчас мы имеем дело со сложной системой, своего рода “големом”, не имеющим цели и способным одновременно служить человечеству и все разрушать на своем пути. Ибо ему неведомы этические нормы и чувства».

От	И.Т.
К	И.Т. (21.03.2015 16:53:07)
Дата	27.03.2015 00:34:55

С.Кара-Мурза, О.Куропаткина. Как Реформация изменила отношения в семье и в армии

http://centero.ru/dialogs/kak-reformatsiya-izmenila-otnosheniya-v-seme-i-v-armii
http://sg-karamurza.livejournal.com/208776.html

Как Реформация изменила отношения в семье и в армии

Сергей Кара-Мурза, Оксана Куропаткина

24 марта 2015

Сергей Кара-Мурза и Оксана Куропаткина продолжают диалоги о том, как повлияла Реформация на становление нового человека и общества Запада. Мы изучаем российское общество, но нам очень важно знать, по какому пути развивалось общество западное, какие принципиальные выборы оно делало на главных перекрестках своей истории. Не раз в программах модернизации в Россию пытались перенести западные ценности и социальные формы, и часто мы несли большой урон из‑за плохого знания истоков фундаментальных идей, положенных в основу жизнеустройства Запада, — очень специфичных и для нашей культуры необычных. В прошлых выпусках рубрики речь шла о том, почему именно протестантизм заложил основу капитализма, какие сдвиги в концепции человека принесла с собой Реформация, какие важные для общества Запада социальные формы изменили или создали протестанты. В новом диалоге участники обсудят, как Реформация изменила институт семьи и армии.

Сергей Кара-Мурза: Реформация трансформировала и ряд институтов: семью, армию, экономику и хозяйство, науку, государство. Начнем с семьи и армии?

Оксана Куропаткина: Да, начнем с них. Важность семьи как «боевой единицы» подчеркивали все три «отца» Реформации — Лютер, Цвингли и Кальвин. Двое первых и сами были многодетными отцами. Семейные обязанности, особенно долг отца, стали важной религиозной обязанностью в рамках «мирского аскетизма». Семья как «начальное училище благочестия» стала структурной единицей общины.

Как Реформация изменила отношения в семье и в армии
Грант Вуд. Американская готика. 1930

Сергей Кара-Мурза: Да, семья стала «ячейкой общества» с суровой дисциплиной и четкой дистанцией ее членов друг от друга, определенной их обязанностями.

Возник небывалый ранее тип одиночества человека — в семье. Вебер пишет о том, какую роль сыграла Реформация в разрыве традиционных связей даже между близкими людьми в семье:

«Общение кальвиниста с его Богом происходило в атмосфере полного духовного одиночества. Каждый, кто хочет ощутить специфическое воздействие этой своеобразной атмосферы, может обратиться к книге Беньяна Pilgrim's progress (“Путешествие пилигрима”), получившей едва ли не самое широкое распространение из всех произведений пуританской литературы. В ней описывается, как некий “христианин”, осознав, что он находится в “городе, осужденном на гибель”, услышал голос, призывающий его немедля совершить паломничество в град небесный. Жена и дети цеплялись за него, но он мчался, зажав уши, не разбирая дороги и восклицая: “Life, eternal life!” (“Жизнь! Вечная жизнь!”). И только после того, как паломник почувствовал себя в безопасности, у него возникла мысль, что неплохо бы соединиться со своей семьей».

Оксана Куропаткина:

«Обращение» семей и постоянная работа с ними существенно укрепили протестантские церкви и способствовали не только их численному увеличению, но прибавлению в церковный «актив» молодежи, с детства воспитанной в суровой дисциплине.

Сергей Кара-Мурза: Я подозреваю, что именно такое отношение к детям сразу толкнуло народы Юга Европы к войнам Контрреформации. В Реформации дети предстают греховными, ибо зачаты «во грехе». Эта изначальная греховность ребенка изживается суровым воспитанием, постепенной победой над дьяволом. Некоторые педагоги этим объясняют сохранение в английских школах, почти поныне, телесных наказаний. Это — совершенно иной взгляд на ребенка, нежели в других культурах. У нас, например, любой ребенок изначально невинен, независимо от грехов родителей («сын за отца не ответчик»), а кальвинисты доходили до отлучения от церкви новорожденных. Вебер пишет: «Строгие пуритане — английские и шотландские индепенденты — смогли возвести в принцип требование не допускать к крещению детей заведомо отвергнутых Богом людей (например, детей пьяниц)». Отец любил опрокинуть стаканчик — а ребенка отлучают от церкви. Ничего себе!

Очень уж необычным было присущее кальвинизму представление о греховности супружеских отношений вообще и даже деторождения. При этом, наоборот, оправданной оказывалась как раз проституция. Вебер пишет: «Половое влечение, сопутствующее деторождению, греховно и в браке… Некоторые пиетистские течения видят высшую форму брака в сохранении девственности супругов… Пуританский и гигиенический рационализм идут различными путями, однако в этом пункте они мгновенно понимают друг друга. Так, один рьяный сторонник “гигиенической проституции” мотивировал моральную допустимость внебрачных связей (в качестве гигиенически полезных) — речь шла о домах терпимости и их регламентации — ссылкой на Фауста и Маргариту как на поэтическое воплощение его идеи. Восприятие Маргариты в качестве проститутки и отождествление бури человеческих страстей с необходимыми для здоровья половыми сношениями вполне соответствуют духу пуританизма».

Надеюсь, что во времена «развитого капитализма» эти догмы смягчились?

Макс Вебер посвящает этой стороне дела очень большое внимание. Он пишет: «Эта отъединенность является одним из корней того лишенного каких-либо иллюзий пессимистически окрашенного индивидуализма, который мы наблюдаем по сей день в “национальном характере” и в институтах народов с пуританским прошлым, столь отличных от того совершенно иного видения мира и человека, которое было характерным для эпохи Просвещения». Эта религиозная проповедь протестантов, распространяемая в массовой литературе, оказывала на людей вполне реальное воздействие, которое резко ослабляло кровнородственные связи как инструмент для соединения человеческих общностей.

Оксана Куропаткина: Представления об изначальной греховности человека связаны с учением о первородном грехе (все люди, кроме Христа, наследовали и наследуют падшую природу Адама и грешны с рождения) — оно общехристианское. Однако, как было сформулировано церковью еще в III–IV века, во время крещения младенцам прощается первородный грех, хотя его последствия так или иначе остаются в каждом человеке.

Кальвин и его последователи, в отличие от анабаптистов, не отвергли крещения младенцев, но фактически упразднили его смысл, поскольку никто не знает, предопределены люди ко спасению или нет, — значит, и «смыть» грех Адама крещение само по себе не может.

Изначальную, сущностную тягу ко злу каждого человека кальвинисты подчеркивали особо (по сравнению с другими конфессиями): «…все люди зачаты в грехе и рождаются чадами гнева, непригодны для спасительного добра, склонны к злу, мертвы во грехах своих, рабы греха; и без благодати возрождающего Святого Духа они не желают и не способны обратиться к Богу, изменить свою испорченную природу или даже расположить себя к такому изменению» (Каноны Дортского Синода).

Человек, даже если он «избранный», поскольку Бог его «в этой жизни не избавляет всецело от плоти и тела греха», нуждается в правильном наставлении, чтобы спастись от искушений. Семья — это тот микросоциум, который больше, чем какая-либо другая группа, способен научить человека его обязанностям — прежде всего поставить ему жесткие границы. Интересно, что в русской педагогике, опиравшейся на православную традицию, главным считалось найти что-то хорошее в самом дурном воспитаннике и зацепиться за это, поскольку человек считался хорошим, даже если он несовершенен, а в английской и американской педагогике, впитавшей пуританские традиции, главной целью было подавить дурные склонности даже в самом хорошем воспитаннике, потому что даже самый хороший человек — в душе порочен и зол.

Без семьи практически невозможно вырастить настоящего христианина. Ричард Бакстер писал: «Вы не увидите всеобщей реформации, пока не добьетесь реформации в семьях».

Он же наставлял священников, чтобы они делали обходы по семьям и проверяли, учат ли отцы своих детей Писанию и катехизису. Если отцы ведут себя неподобающе, то, во-первых, они не могли поставить должных рамок своим детям — значит, даже «избранные» дети дурны и развращены, а таким не место в «общине верных», среди суровых аскетов: еще подадут дурной пример; во-вторых, раз отец не выполняет, в силу своего поведения, роль духовного наставника в семье, значит, и семья — не духовная боевая единица и, соответственно, не входит, вместе со своими членами, в общину. Так что здесь логика «строгих» кальвинистов, отлучающих детей, вполне последовательна.

Что касается семьи и брака. С одной стороны, все протестантские течения, включая кальвинистов, уделяли и уделяют семейным вопросам очень много внимания и провозглашали святость и нерушимость семьи, многодетные семьи считались Божьим благословением, деторождение — священной обязанностью женщины. С другой стороны, действительно, всем известна пуританская брезгливость к половым вопросам. Христианская традиция в целом довольно аскетична, но пуритане, подчеркивающие тотальную греховность и несовершенство человека, делали особый акцент на порочности всего «природного» и физиологического, о чем они говорили больше представителей других христианских конфессий. Страстное проявление чувств может помутить средство спасения — разум, неусыпно надзирающий за греховными порывами и пресекающий их, а потому оно сурово осуждалось.

Вот и противоречие: с одной стороны, семья нужна как единица общины и средство воспитания души, с другой — семейные отношения, в частности, отношения мужчины и женщины, — порочны. Это противоречие привело к тому, что основой семьи стал долг, часто тягостный, а не любовь друг к другу.

Проституция и порнография, действительно очень развитые в странах пуританской культуры, связана, на мой взгляд, и с «местью» сексуального начала, так сурово подавляемого, и с брезгливым и утилитарным отношением к полу, в котором сходились и пуританин, и владелец публичного дома.

Сергей Кара-Мурза: Я не могу не верить Максу Веберу, поскольку его книга «Протестантская этика…» сопровождает каждый тезис и цитату скрупулезной библиографией, какую редко встретишь в науке. Кроме того, он и сам был лютеранином и умел отодвинуть свои идеологические предпочтения.

В связи с детьми Вебер пишет о рациональности протестантских народов: «“Человечность” в отношении к “ближнему” как бы отмирает. И это находит свое выражение в ряде самых разнообразных явлений. Так, для того чтобы ощутить атмосферу этого вероучения, приведем в качестве иллюстрации прославленного — в известном отношении не без оснований — реформатского милосердия (charitas) следующий пример: торжественное шествие в церковь приютских детей Амстердама в их шутовском наряде, состоявшем из двух цветов — черного и красного или красного и зеленого (наряд этот сохранялся еще в XX в.), — в прошлом воспринималось, вероятно, как весьма назидательное зрелище, и в самом деле оно служило во славу Божью именно в той мере, в какой оно должно было оскорблять “человеческое” чувство, основанное на личном отношении к отдельному индивиду».

Насколько необычными были взгляды кальвинистов того времени, видно из такого замечания Вебера: «Достаточно обратиться к знаменитому письму герцогини Ренаты д'Эсте, матери Леоноры, к Кальвину, где она среди прочего пишет, что “возненавидела” бы отца или мужа, если бы удостоверилась в том, что они принадлежат к числу отверженных..; одновременно это письмо служит иллюстрацией того, что выше говорилось о внутреннем освобождении индивида от “естественных” уз благодаря учению об избранности».

Оксана Куропаткина: Перейдем к армии.

Армия, как и семья, стала религиозным объединением. Началось это еще с XVI века, с протестантских ополчений.

В армии гугенотов ввели наказания солдат за нарушение церковной дисциплины; «лесные гёзы» во времена Нидерландской революции, помимо всего прочего, казнили испанских пособников по приговору кальвинистских консисторий — то есть выполняли функцию церковных палачей.

Сергей Кара-Мурза: Да, это были армии совершенно нового типа, удивляли «отсталых», как нас в 1941 году. Воины с «функцией церковных палачей»! Но главное — пуритане создали современную военную дисциплину. Вебер пишет: «Кромвелевские ironsides (“железнобокие”), которые во весь опор с поднятым пистолетом в руке неслись на врага, не стреляя без приказа, превосходили “кавалеров” отнюдь не дервишеподобной страстностью, а трезвым самообладанием и следованием воле командира».

Оксана Куропаткина: В следующей беседе поговорим о том, какие изменения коснулись науки, экономики и хозяйства, а также государства.

Другие диалоги по этой теме:

— Реформация: рождение буржуазного общества;

— Как Реформация изменила западного человека.

— Какие социальные формы создала/изменила Реформация.

От	И.Т.
К	И.Т. (21.03.2015 16:53:07)
Дата	21.03.2015 23:13:23

С.Кара-Мурза, О.Куропаткина. Какие социальные формы создала/изменила Реформация

Цикл. Реформация: рождение буржуазного общества.

Беседа 3

http://sg-karamurza.livejournal.com/208147.html
http://centero.ru/dialogs/kakie-sotsialnye-formy-sozdala-izmenila-reformatsiya

Какие социальные формы создала/изменила Реформация

Сергей Кара-Мурза, Оксана Куропаткина

16 марта 2015

Сергей Кара-Мурза и Оксана Куропаткина продолжают диалоги о том, как повлияла Реформация на становления нового человека и общества Запада. Мы изучаем российское общество, но нам очень важно знать, по какому пути развивалось общество западное, какие принципиальные выборы оно делало на главных перекрестках своей истории. Не раз в программах модернизации в Россию пытались перенести западные ценности и социальные формы, и часто мы несли большой урон из‑за плохого знания истоков фундаментальных идей, положенных в основу жизнеустройства Запада, — очень специфичных и для нашей культуры необычных. Мы уже поговорили о том, почему именно протестантизм заложил основу капитализма и какие сдвиги в концепции человека принесла с собой Реформация. Продолжим обсуждать влияние Реформации на культуру Запада разговором о тех социальных формах, которые изменили или создали протестанты.

Социальные формы, рожденные Реформацией

Оксана Куропаткина: Протестантизм, активно распространяясь в XVI–XVII веках, не только использовал прежние социальные формы, но и создавал новые, которые легли в основу западного общества нового типа — гражданского общества. Сначала скажем о тех уже существовавших социальных формах, к которым обращались протестанты.

Крестьянская сельскохозяйственная коммуна стала уделом «маргиналов» Реформации — анабаптистов (меннонитов, гуттеритов) и мистических сект (гернгутеров), которые создавали таким образом свой мини-социум, спасаясь и закрываясь от враждебного им внешнего мира. При этом ряд таких коммун пользовались высокой «профессиональной» репутацией во внешнем мире: меннониты, особенно американские амиши, — как лучшие специалисты в ведении сельского хозяйства (так, немецких меннонитов приглашала Екатерина II для основания колоний на Урале и в Сибири), гуттериты в Чехии — как лучшие врачи. Другие «коммунары» — буры (голландцы-кальвинисты) в Южной Африке — на основе сети своих коммун даже создали свои республики, просуществовавшие весь XIX век.

А вот у старых общностей привилегированных и образованных сословий была другая судьба. Сословные органы и профессиональные корпорации — дворянские объединения (Франция), городские собрания (Германия), объединения по профессиональному признаку (Канада в XVII веке) — стали площадкой для лютеран и кальвинистов. Использовалась и форма партий, известная со времен Венецианской республики, — католики, лютеране и кальвинисты в Священной Римской империи, когда защищали свои интересы перед императором и рейхстагом, официально считались партиями.

Протестанты использовали не только светские, но и религиозные сословные органы. Так, в Королевстве Венгрия (на территории современной Словакии) бытовали неформальные объединения католических священников — т.н. контубернии. Они использовались тайными протестантами для трансляции и распространения идей Реформации.

Но особую роль в этом сыграли школы и университеты. Важность школы подчеркивал Лютер, который одним из первых в Европе предложил проект всеобщего образования и настаивал, что христиане должны отдавать своих детей в школу, потому что иначе не вырастить разумных людей и верных христиан. В «протестантской» части Германии и в штате Массачусетс в Новой Англии школьное образование для всех сословий стало обязательным.

Протестантские школы выполняли не только просветительскую, но и миссионерскую функцию.

Особенно успешной она была там, где официальные церковные структуры не могли преодолеть равнодушие населения к религии. Так, в Исландии ожил интерес к официальной церкви, а в Королевстве Венгрия возродился интерес к протестантской церкви в благодаря школам лютеран-пиетистов. В Латвии гернгутерские школы и семинарии сформировали латышскую интеллигенцию. Университеты использовались для подготовки кадров-пасторов и проповедников (самый яркий пример — Женевская академия, основанная Кальвином) и для формирования протестантской интеллектуальной элиты (особенно это заметно было в Германии).

Сергей Кара-Мурза: Эти социальные формы, включая секты, существовали и в Средние века, но в ходе Реформации при организации протестантских общин и сект они приобрели новое качество. Они стали весьма автономными от большой, «вселенской» церкви, секты отделились от ее «тела». Вебер приводит такое положение кредо пуритан: «Слава Богу — мы не принадлежим к большинству». Это многозначительная формула.

Оксана Куропаткина: Как я уже отметила выше, протестанты активно создавали новые социальные формы. Прежде всего их творчество коснулось церковной общины, принципы жизнеустройства которой базировались на новой протестантской антропологии. Изменения затронули как внутреннюю жизнь общины, так и ее связи с другими общинами.

Прежде всего скажем о внутренних принципах жизнеустройства. Церковь представлялась не как община-организм, а как союз, ассоциация «управляющих Бога», что-то вроде корпорации. С одной стороны, праведность как результат личных отношений с Богом — это ответственность отдельного человека. С другой стороны, недолжное поведение члена такой корпорации влечет угрозу для всех остальных: во‑первых, дурной пример для общества заразителен, а во‑вторых, на общество, попустительствующее греху, может обрушиться гнев Божий.

Поэтому для помощи в личном спасении и в целях сохранения корпорации был установлен принцип крайне жесткой самодисциплины и сопутствующей ей церковной дисциплины.

Человек должен тщательно проверять самого себя, является ли достойным христианина его поведение во всех областях жизни — ведь это прямое доказательство его веры, «которая без дел мертва». Священнику же в культовой для протестантских священнослужителей книге «Реформированный пастор» английского проповедника Ричарда Бакстера (XVII век) предписано знать все о духовном состоянии и поведении всех членов своей церкви и в случае недолжного поведения прибегать к публичному порицанию виновных, а в случае их упорства — исключать из церковной общины, то есть лишать провинившихся не только возможности присутствовать на богослужении, но и обычного общения с членами церкви.

В протестантских общинах в Новой Англии, в частности, в Массачусетсе, наблюдение за ее членами велось на официальном уровне: на каждого человека руководство церкви заводило что‑то вроде личного дела. Туда входило его «свидетельство» при вступлении в общину (публичное исповедание своей веры и рассказ о том, как человек уверовал), рекомендации нескольких членов церкви, подтверждающих, что человек достоин вступить в эту общину, и досье, состоящее из наблюдений за его характером, привычками, поведением на протяжении всего пребывания человека в общине. Отметим, что такое наблюдение велось с согласия членов церкви, зачастую искренне убежденных, что без такой суровой дисциплины они могут оступиться.

В XVII–XIX веках в церковь могли обратиться за рекомендацией — нанимал ли работодатель рабочего или собирались ли предприниматели заключить контракт с бизнесменом, в надежности которого они хотели удостовериться. Соответственно, нечестный и просто аморальный поступок мог стоить человеку карьеры и положения в обществе в целом.

В лютеранских (особенно датских) и кальвинистских церквях были организованы коллегии, комиссии и комитеты — отдельные группы, которые занимались какой-либо сферой церковного служения (благотворительностью, просветительством и т.п.). Объединения активных прихожан «специализировались» и «профессионализировались».

Сергей Кара-Мурза:

Такая форма организации, сложившаяся во многом в протестантских сектах, была впоследствии перенесена на городское управление (ратуши и городские комитеты) и на науку.

Основоположники современной науки в странах, где господствовал протестантизм, собирались в сообщества по типу сект. По аналогии с влиятельными коллегиями в ратушах, эти сообщества стали называть «невидимые коллегии» (в нашей литературе этот термин неверно переводится как «невидимый колледж»). Эти организации сыграли большую роль в институционализации науки.

Так, в 1656 года Роберт Бойль переезжает в Оксфорд. Здесь он входит в круг ученых, проповедовавших новые идеи в науке. Занимать такую позицию было еще опасно, поэтому ученым приходилось скрывать свою деятельность от реакционных чиновников и церковников. Группа ученых, куда вошел Бойль, собиралась в доме одного врача. Их кружок стал именоваться «невидимой коллегией». Спустя несколько лет члены «невидимой коллегии» собрались в Лондоне и 28 ноября 1660 года составили памятную записку об учреждении коллегии для развития физико-математических экспериментальных наук. Заявив о себе открыто, они стали собираться на еженедельные заседания, которые проходили в Лондоне и Оксфорде. Вскоре научное сообщество получило столь широкую известность, что король Карл II указом от 15 июля 1662 года дал ему название Королевского общества.

Концепция «протестантской науки» интенсивно разрабатывалась начиная с 1930 х годов ведущим американским социологом Робертом Мертоном. В своей диссертации и известной статье «Наука, техника и общество в Англии XVII века» (1938) он писал: «Соединение рационализма с эмпирическим подходом, столь характерное для пуританской этики, составляет суть самого духа современной науки».

Однако нельзя обойти тот факт, что соединение в этих сектах-коллегиях религиозных изысканий с научными (так происходило и в собраниях великих ученых) порождало и необычные разрушительные мыслительные конструкции. Особенно в политике иррациональность религиозного переживания становилась уязвимым местом. Уайтхед писал об этом: «Религиозные интуиции, даже если они исходят из чистейшего источника, всегда подвержены опасности соединиться с низменными страстями и деяниями, которыми охвачено реально существующее общество» [Уайтхед А.Н. Избранные работы по философии. М.: Прогресс. 1990, с. 414].

В мифологизированной истории английского общества замалчивалась та роль, которую сыграла в «протестантской науке» проблема ведьм и демонов — поскольку ученые принимали непосредственное участие в жестоких репрессиях. Ричард Бакстер («самый великий из пуритан») представлен Мертоном как выразитель духа новой науки. Но он в 1691 году опубликовал книгу «Доказательство существования мира духов», в которой призывал к крестовому походу против «секты Сатаны». В Германии «настольным руководством в процессах о ведьмах» были труды «отца германских криминалистов» лейпцигского профессора Бенедикта Карпцов — он как судья лично подписал двадцать тысяч смертных приговоров.

Особенно фанатичной иррациональностью отмечены установки сект (включая научные коллегии), которые перебрались в Америку. Реальность обстановки в пуританской Новой Англии самого конца XVII века описана историками в таких выражениях: «К середине 1692 года процессы над “ведьмами” получили наибольший размах. Тюрьмы были переполнены, жизнь любого достопочтенного гражданина зависела от тайного или открытого доносчика, “видевшего” призрак и сообщившего властям об этом. Ничто не могло стать гарантией социальной безопасности. Никто не смел вставать на защиту жертв — самовольных защитников немедленно обвиняли в пособничестве дьявольской силе… Для семнадцатого века — и отнюдь не только для 80–90-х годов — вера в существование ведьм в Новой Англии составляла часть не только религиозных верований, но даже и научных убеждений» [Покровский Н.Е. Ранняя американская философия. М.: Высшая школа. 1989, с. 165–166].

Идеологами этих процессов против ведьм был ректор Гарвардского университета Инкрис Мезер и виднейший американский ученый того времени, естествоиспытатель, философ и историк Коттон Мезер.

Осенью 1692 года, по завершении сейлемских процессов, К. Мезер написал трактат «Чудеса незримого мира», где давал богословское обоснование казней: «Полчища бесов, к ужасу нашему, вселились в город, являющийся центром колонии и в известном смысле первенцем среди наших английских поселений».

Резкие изменения социальных, культурных и духовных институтов, подобные Реформации и завоевания Америки, порождают такие структуры сознания и поведения.

Оксана Куропаткина: Естественно, если наука органично заимствовала у протестантизма «сектантскую» форму организации и «сектантскую» дисциплину (строгие требования к добросовестности ученого и его подотчетность ученой корпорации), она приобрела и протестантскую горячность, которая парадоксально сочетается с рациональностью.

Сергей Кара-Мурза: Сочетание добросовестности ученого с «охотой на ведьм» никак нельзя назвать естественным, это явление именно парадоксально. Еще Френсис Бэкон постулировал как особенность научного мышления изгнание всяческих «идолов» («идолов площади, рынка и театра»). И наука в целом этой норме следовала, хотя ученые долгое время наряду с научной картиной мира обдумывали и религиозную картину — параллельно, но не смешивая. Я думаю, изуверство некоторых невидимых коллегий ученых, слишком глубоко погруженных в «религиозные интуиции» своих протестантских сект, — это выбросы иррациональной «энергии», которые наблюдаются при культурных и социальных катастрофах. Явление это очень важное и плохо изученное, и ставить его в ряд «естественных» ошибочно, особенно учитывая недавний опыт ХХ и ХХI веков. Но это особая и тяжелая тема.

Оксана Куропаткина: Продолжим разговор о новых социальных формах. Появилась и альтернатива официальным собраниям в церкви — малые домашние (молитвенные) группы, которые были созданы в XVII веке лютеранскими пасторами в Германии, озабоченными упадком веры и формализмом прихожан. Центр духовной жизни был перенесен с церковного богослужения на неформальные встречи небольшого количества прихожан (10–15 человек), которые вместе молились и читали Библию.

Движение малых групп, сосредоточенное на строительстве практической христианской жизни и строго наблюдавшее за нравственностью своих членов, было позднее названо пиетизмом.

В Эстляндии (современной Эстонии) и Латвии крестьянское антипомещичье движение в первой половине XVIII века, а в Дании — в первой половине XIX века начиналось именно с таких малых молитвенных групп.

С гернгутерских и пиетистских собраний — малых групп, вызвавших серьезный интерес у простого народа.

Были изменены и принципы руководства церковью и связи между общинами. На смену «епископальному» устройству пришла церковная организация ассоциативного типа. Она в целом была принята во многих протестантских деноминациях. Базовой ячейкой является церковный приход, управляемый т.н. конгрегацией (или сессией), в состав которой входят пасторы, ответственные за богослужения, организацию таинств и обучение, а также выборные из состава прихожан мирские «старейшины» (пресвитеры) и «министры» — проповедники.

Несколько конгрегаций объединяются в пресвитерии, в которые также наряду с церковнослужителями входят и авторитетные миряне, избираемые конгрегациями. Представители пресвитерий собираются на синоды или ассамблеи — что-то вроде общего собора или съезда, где решаются общие для деноминации (или ее части) вероучительные и организационные вопросы.

Такая организация быстро превратила протестантские деноминации в международные структуры.

Связи между приходами обеспечивали и т.н. миссионерские сообщества, консолидировавшие ресурсы для масштабной миссионерской, благотворительной и просветительской деятельности. Миссионерские сообщества, созданные в Австро‑Венгрии для разных этносов, активно использовались, например, активистами словацкого национального движения. Социальная структура современной Канады во многом сформировалась благодаря многочисленным миссионерским сообществам.

Для привлечения людей в церковь протестанты организовывали особые внецерковные площадки. Так, внецерковные собрания, напоминающие просветительские и дискуссионные клубы, практиковали голландские кальвинисты-проповедники (в основном среди городского простонародья) перед Нидерландской революцией. В 1620–1630‑х годах такая форма активно использовалась английскими пуританами, которые организовывали собрания типа клубов, где обсуждались проповеди и дискуссионные богословские вопросы. Американские методисты в конце XVIII — начале XIX века придумали кемпинги — общие загородные собрания, куда для молитвы и слушания «проповедей покаяния» приезжали представители разных рас и сословий, которые во время таких собраний были принципиально равны.

Сергей Кара-Мурза:

Протестанты принципиально по‑новому организовали благотворительность.

Они создали благотворительные фонды (так, первые общественные кассы для помощи бедным появились в Германии по распоряжению Лютера). В середине XVII века в Англии открылись работные дома — исключительно жестокое учреждение. В 1865 году в Лондоне появилась новая протестантская деноминация, она же и международная благотворительная организация — Армия спасения.

Стоят эти организации, как и вся протестантская благотворительность, на принципиально иных основах, чем, например, благотворительность католическая. В Испании разительна разница между приютами для бедных, созданными католической общиной «Каритас», и приютами Opus Dei, ориентирующимися на протестантские образцы. В приютах «Каритас» — семейная атмосфера, нищих ни к чему не принуждают, обращаются с ними очень уважительно. А вот приюты Opus Dei отличаются армейской дисциплиной — нищих заставляют мыться и выполнять жесткие правила. При этом отношение к ним столь холодное (они же «отверженные»), что нищие сбегают от такой благотворительности.

В середине 1990‑х годов в Париже «скинхеды» облили спящего бездомного бензином и сожгли. Публика возмутилась — почему бездомных не караулят в приютах. Начальник полиции Парижа объяснил, что обществу следует посмотреть на себя в зеркало: его отношение к нищим и бездомным таково, что никакая охрана не уследит за ними в приютах.

Оксана Куропаткина: Эта разница не удивительна.

Католическая благотворительность исходит, во‑первых, из уважения к человеку как к образу Божьему — если человек унижен социальными условиями, ему необходимо вернуть чувство собственного достоинства. Во-вторых — из идеи солидарности: Христос показал Свое единство со всем страдающим человечеством, к тому же призвал и Своих последователей — быть не снисходительным и высокомерным благотворителем, а сострадающим собратом всякому нуждающемуся.

Протестантская благотворительность исходит из другого убеждения: поскольку каждый человек призван быть управляющим Бога, а церковь как корпорация «верных» ему в этом помогает, то необходимо заботиться о том, чтобы все члены общины были максимально эффективными управляющими. Человек, ведущий себя ненормативно (нищий, алкоголик), не выполняет своего призвания. Его следует «привести в норму», помочь вернуться к исполнению своего долга. А для этого «заблудшему» нужно отнюдь не сострадание и сопереживание, ему — еще больше, чем обычному члену церкви — необходима железная дисциплина, которая поможет избавиться от пороков. Этот тезис был впервые сформулирован в церквях Новой Англии в XVII веке (до этого в кальвинистских общинах господствовало убеждение, что нищим как явно не «предопределенным» вообще помогать не следует), а широко популяризован был в 1720–1740 годах в Америке во время т.н. Первого Великого пробуждения — мощного религиозного ренессанса в протестантских церквях. Кстати, идея реабилитационных центров для алкоголиков (и в целом социальной реабилитации) возникла именно тогда.

От	И.Т.
К	И.Т. (21.03.2015 16:53:07)
Дата	21.03.2015 18:04:55

С.Кара-Мурза, О.Куропаткина. Как Реформация изменила западного человека

2 беседа цикла "Реформация: рождение буржуазного общества"

Как Реформация изменила западного человека

http://centero.ru/dialogs/kak-reformatsiya-izmenila-zapadnogo-cheloveka

Мы затронули несколько основных протестантских постулатов и напомнили о том, почему именно они заложили основу капитализма.Теперь поговорим о тех сдвигах в представлении человека о самом себе и своем месте в мире, которые принесла с собой Реформация.

Оксана Куропаткина: Реформация началась как протест не только против злоупотреблений в католической церкви, но и против ее концептуальных основ — принципов отношений человека и Бога.
В католичестве церковь понимается как община, где ее члены связаны друг с другом, как в живом организме. Спасение — во многом коллективный акт, невозможный без таинств Церкви, без ее водительства (только особо посвященные — святые и священнослужители — могут авторитетно толковать Слово Божие) и без ее заступничества: за отдельного человека молится не только церковь земная, но и церковь небесная — святые. С помощью церкви отдельный человек, грешный и несовершенный, мог твердо надеяться на спасение — его от вечной погибели защищала церковь-община. Человек, соблюдающий церковные предписания, на это надеяться мог тем более.

Сергей Кара-Мурза: Устранив веру в коллективное спасение, Реформация запустила долгий процесс разрыва человеческих отношений, основанных на солидарности и связывающих людей в тип общин, организованных на принципе «один за всех и все за одного». Самосознание людей, считавших, что «человек человеку брат», заменилось идеей конкуренции. В конце ХIХ века Фридрих Ницше писал в книге «По ту сторону добра и зла»: «Сама жизнь по существу своему есть присваивание, нанесение вреда, преодолевание чуждого и более слабого, угнетение, суровость, насильственное навязывание собственных форм, аннексия и по меньшей мере, по мягкой мере, эксплуатация». Ведь это мы и сегодня видим как кредо политики Запада (да и нашей западнической элиты).

Макс Вебер пишет: «Чем больше космос современного капиталистического хозяйства следовал своим имманентным закономерностям, тем невозможнее оказывалась какая бы то ни было мыслимая связь с этикой религиозного братства. И она становилась все более невозможной, чем рациональнее и тем самым безличнее становился мир капиталистического хозяйства».

Оксана Куропаткина: Да, индивидуализм — это не природное качество человека и не особенность личного характера. Это — сложный элемент религиозной картины мира, сложившейся в Реформации. Живя в мире, протестант уже носит в себе свой маленький ад — последствие радикального разрыва с Богом. Благодать Божья и личная вера открывают к Нему путь — но, согласно Кальвину и его последователям (а их точка зрения была ведущей в раннем протестантизме), они тоже — дары Бога, Который дает их только тем, кого Он предопределил к спасению. Человек не может быть уверен, что он избран — это выяснится только на небесах. Кроме того, «избранный» остается несовершенным человеком — его постоянно атакуют бесы. Связи между людьми в «общине верных» условны и неустойчивы — они не имеют высокой ценности, поскольку могут не перейти в вечность: человек может оказаться отверженным, и тогда ему никто не поможет; каждый, с кем он соприкасается, тоже может оказаться отверженным и «чадом дьявола», с которым у «спасенного» не может быть ничего общего в загробном мире.

Сергей Кара-Мурза: В этом постулате для нас кроется главный смысл, антропологический принцип, в который, на мой взгляд, никак не может поверить большинство нашего населения. Действительно, трудно поверить. Вебер с большим волнением приводит это фундаментальное утверждение кальвинистов (1609 год): «Хотя и говорят, что Бог послал сына своего для того, чтобы искупить грехи рода человеческого, но не такова была его цель: он хотел спасти от гибели лишь немногих. И я говорю вам, что Бог умер лишь для спасения избранных».

Оксана Куропаткина: Отмечу, что в это трудно было поверить даже самим кальвинистам. Тезис «Христос умер не для всех» и идея предопределения вызывала ожесточенные споры — споры, закончившиеся в начале XVII века разделением на ортодоксальных кальвинистов и арминиан — последователей голландского теолога Якоба Арминия, который отверг учение о предопределении и провозгласил важность человеческой воли в спасении. И все протестантские деноминации, кроме возникших еще в XVI веке лютеран и анабаптистов, в своем богословии делятся на кальвинистов и арминиан. Такое деление может проходить и внутри одной деноминации — например, у баптистов. Арминиан и было, и есть достаточно много. Другое дело, что и на порвавших с кальвинизмом протестантов кальвинистская этика и мироощущение очень сильно влияли, поскольку они довольно быстро перешли из чисто религиозных убеждений в общую культуру.

Сергей Кара-Мурза: Вебер так пишет о духовных причинах сдвига Запада к индивидуализму: «Верой, во имя которой в XVI и XVII вв. в наиболее развитых капиталистических странах — в Нидерландах, Англии, Франции — велась ожесточенная политическая и идеологическая борьба и которой мы именно поэтому в первую очередь уделяем наше внимание, был кальвинизм. Наиболее важным для этого учения догматом считалось обычно (и считается, в общем, по сей день) учение об избранности к спасению. … Это учение в своей патетической бесчеловечности должно было иметь для поколений, покорившихся его грандиозной последовательности, прежде всего один результат: ощущение неслыханного дотоле внутреннего одиночества отдельного индивида. В решающей для человека эпохи Реформации жизненной проблеме — вечном блаженстве — он был обречен одиноко брести своим путем навстречу от века предначертанной ему судьбе».

Оксана Куропаткина: Можно разделить два важнейших антропологических последствия, проистекающих из доктрин Реформации: один касается места человека в мире, другой — его отношений с самим собой.

И Лютер, и Кальвин постоянно подчеркивали экзистенциальный, трагический разрыв между Богом и человеком. Человек обладал образом Божьим до грехопадения — но после него его природа настолько помрачилась, что стала дьявольской — или близкой к ней. . Как отмечают «Каноны Дортского Синода», «мы по природе – чада гнева». Соответственно, человек бесконечно далек от своего Творца и гораздо ближе к сатане.

Сергей Кара-Мурза: Вебер приводит выдержки из канонических текстов кальвинистов. Бейли (1724) советует каждое утро, выходя из дому, представлять себе, что тебя ждет дикая чаща, полная опасностей. Шпангенберг настойчиво напоминает о словах пророка Иеремии (17, 5): «Проклят человек, который надеется на человека» (1779). Вебер пишет: «Для того чтобы полностью понять всю своеобразность человеконенавистничества этого мировоззрения, следует обратиться к толкованию Хорнбека о завете любви к врагам: «Мы тем сильнее отомстим, если, не свершив отмщения, предадим ближнего в руки мстителя-Бога... Чем сильнее будет месть обиженного, тем слабее будет месть Божья» (1666)».

Нам непросто будет разобраться, как при таком представлении о человеке на Западе сумели консолидировать жесткое и дисциплинированное «холодное» общество. Людей в нем соединяет не любовь и сострадание, а страх, ненависть и стыд. Неужели они могут скреплять отношения людей? Вебер поясняет, что дарованная избранным милость требовала от них «не снисходительности к грешнику и готовности помочь ближнему..., а ненависти и презрения к нему как к врагу Господню».

Об этом надо будет говорить особо — в России «сборка» общества происходила совсем по-иному. Россия все еще относится к категории, которая называется «теплое общество лицом к лицу».

Оксана Куропаткина: Да, распад общины и религиозного братства поставили перед человеком и церковью совершенно новые проблемы. Ведь теперь не только нельзя опереться на плечо товарищу по вере, но и святые — «старшие братья» живых христиан — ничем не могут помочь христианину, поэтому к ним запрещено обращаться. Таким образом, человек ни в чем до конца не уверен, находится в постоянном страхе, что его принадлежность к Богу — иллюзия, и он остается бесконечно одиноким в мире людей. Вера в единственного посредника между Богом и человеком, Богочеловека Христа, несколько смягчает этот экзистенциальный страх, но не устраняет его.

Лучше всего этот страх выразил немецкий поэт XVII века Иоганн Гюнтер:

Будь проклят этот мир! Будь проклят свет дневной!
Будь трижды проклято мое долготерпенье!
Оставь меня, но вновь не тешься надо мной,
Не умножай мой страх! Даруй мне утешенье!

Христос, спаситель мой! Я вновь тебе молюсь.
В бессилии в твои объятия валюсь:
Моя земная жизнь страшней любого ада.
Я чую ад внутри, я чую ад вовне.
Так что ж способно дать успокоенье мне?
Лишь только смерть моя или твоя пощада!

Сергей Кара-Мурза: Да, «страх Запада» стал предпосылкой Реформации. Разрыв «протестантов» с Римской католической церковью («вавилонской блудницей») многим обязан тому, что Лютер был гениальным выразителем массовых страхов своего времени.
У него страх перед дьяволом доходил до шокового состояния, порождал видения и вел к прозрениям. Но Лютер «сублимировал» свои страхи в такое эмоциональное и творческое усилие, что результатом его стали гениальные трактаты и обращения.
Он повел за собой столь большую часть верующих потому, что указал путь для преодоления метафизического, религиозного страха. Во-первых, он «узаконил» страх, назвал его не только оправданным, но и необходимым. Человек, душу которого не терзает страх, — добыча дьявола. Во-вторых, Лютер «индивидуализировал» страх, лишил его заразительной коллективной силы. Это произошло в результате отхода от идеи религиозного братства. Отныне каждый должен был сам, индивидуально иметь дело с Богом, причем не столько со Спасителем, сколько с грозным Богом-отцом.
Через индивидуальную веру и лежал путь к преодолению страха у Лютера: «Страх излечивается внутренним слышанием Бога в себе». Эта вера стала индивидуальным убежищем от страха. Но надо признать, что отказ от коллективного спасения в свою очередь беспредельно увеличил страх иного типа и вызвал массовое озлобление, которое надолго погрузило Запад в хаос. «Страх Лютера» породил такую охоту на ведьм, с которой ни в какое сравнение не идут преследования католической Инквизиции (миф о которой — порождение историков-протестантов XIX века). При сравнительно небольшом еще населении Европы в ходе Реформации в ее зоне были сожжены около миллиона «ведьм».
Именно виднейшие деятели протестантизма (Лютер, Кальвин, Бакстер) были фанатичными преследователями ведьм. Лютер непрестанно требовал выявлять ведьм и сжигать их живыми. Ричард Бакстер («самый великий из пуритан»), в 1691 году (!) опубликовал книгу «Доказательство существования мира духов», в которой призывал к крестовому походу против «секты Сатаны». Это притом, что в Испании на процессе 1610 года молодой инквизитор Алонсо де Салазар убедительно доказал, согласно нормам позитивного научного метода, что ведьм и демонов не существует. Салазара поддержал архиепископ Толедо Великий инквизитор Бернардо де Сандоваль, а затем и Высший совет Инквизиции. Это был важный шаг к рациональности: преследование ведьм в католичестве прекратилось.
Ницше пишет о том времени: «Еретики и ведьмы суть два сорта злых людей: что в них есть общего, так это то, что и сами они чувствуют себя злыми, но при этом их неодолимо тянет к тому, чтобы сорвать свою злобу на всем общепринятом (будь то люди или мнения). Реформация — своего рода удвоение средневекового духа ко времени, когда он утратил уже чистую совесть, — порождала их в огромном количестве».
Порожденный Реформацией хаос в сознании привел к массовым жертвам. Реформация привела и к Тридцатилетней войне, и к великим крестьянским и религиозным войнам, в которых погибло 3/4 населения Чехии и 2/3 населения Германии. Главной темой гравюр снова стала смерть — уже как следствие войн и массовых казней.

Оксана Куропаткина: Замечу, что отрицать существование дьявола католики не могли – о нем как о враге рода человеческого, как и о мире бесов, недвусмысленно и многократно говорится и в Библии, и в церковном предании. Другое дело, что инквизиторы отвергли существование конкретного инструмента дьявольских козней, так пугающего народ, — ведьм, а вот протестанты, сохранив традиционную веру в злых духов, взялись за поиски «инструментов» с ревностью неофитов.

Сергей Кара-Мурза: Может, я ошибаюсь, но по-моему, страх, порожденный Реформацией, обусловлен не «традиционной верой в злых духов». В истории «страх Запада» поднимался волнами и каждый раз это был новый мировоззренческий феномен. «Страх Лютера» не был вызван «ревностью неофита», это был важный шаг по новой философской траектории. Поэтому и в ХIХ веке его понимание было актуальным.

Оксана Куропаткина: Да, но не будем забывать, что в ответ мыслители Реформации дали важное послание для антропологии — утверждение «добродетельности» испытующего и ничему не доверяющего разума, «беспокойного» разума.
Это послание было сложным, ведь отцы Реформации относились к разуму скептически (сам Лютер предупреждал: «разум — шлюха дьявола»). Понятно — не может несовершенный человек познать Бога немощным умом.
С другой стороны, если человек совсем не рассуждает, это тоже заблуждение, которое отвратит здравомыслящих людей от истинной веры. Как говорил Кальвин, «мы не должны предлагать людям ничего, объясняя Писание, что с точки зрения человеческого разума кажется абсурдным». Истина явлена в Иисусе Христе — это то, в чем нет сомнений, но слишком много в Писании парадоксов, в том числе и в вопросах веры. Нужно истину объяснить внятно и логично — а для этого нужны интеллектуальные усилия. Они, в свою очередь, натыкаются на несовершенство человека — не может смертный выстроить такую схему или доктринальную модель, которая вмещала бы всю истину Библии без изъяна. Именно поэтому каждому христианину необходимо постоянно размышлять над Священным Писанием, постоянно молиться и спрашивать себя, правильно ли ты его понял. Таким образом, «беспокойный разум» — немаловажное средство спасения души, поскольку не дает христианину «завязнуть» в заблуждении.

У разума есть еще одна важнейшая функция — наведение порядка во внутреннем мире, дисциплина чувств. Недаром Цвингли считал рациональное познание природы очень полезным для внутренней аскезы — человек «структурирует» себя и ищет причинно-следственные связи в своем поведении так же, как он это делает, исследуя внешний мир. Чем более ясно и трезво человек смотрит на себя, тем больше его разум свободен от заблуждений, а душа успешнее «ускользает от дьявола» — тем, соответственно, человек ближе к Христу. Пуритане привыкали внимательно следить за своей жизнью и постоянно задавать себе вопросы о причинах своего поведения и малейших движений души — занимая при этом отстраненную исследовательскую позицию. Благодаря этому появилась традиция исповедальных писем, существенно повлиявшая, в частности, на английскую классическую литературу. Например, знаменитый роман Шарлотты Бронте «Джейн Эйр» — наиболее яркое выражение пуританской традиции «допроса души».

Сергей Кара-Мурза: Конечно, внедрить в массовое сознание нормы разумного мышления — великое дело Реформации. Но все же, на мой взгляд, «наведение порядка во внутреннем мире, дисциплина чувств» на многих направлениях не увенчались успехом.
Срывы массового сознания в общностях протестантов были нередки и крайне интенсивны. Один германский фашизм чего стоит. Рациональность Запада не столько усмирила страх, сколько интегрировалась с ним.
Датский философ Сёрен Кьеркегор подвел итог становлению «страха Лютера». Он пишет: «Страх — это возможность свободы, только такой страх абсолютно воспитывает силой веры, поскольку он пожирает все конечное и обнаруживает всю его обманчивость. Ни один Великий инквизитор не имел под рукой столь ужасных пыток, какие имеет страх, и ни один шпион не умеет столь искусно нападать на подозреваемого как раз в то мгновение, когда тот слабее всего, не умеет столь прельстительно раскладывать ловушки, в которые тот должен попасться, как это умеет страх; и ни один проницательный судья не понимает, как нужно допрашивать обвиняемого — допрашивать его, как это делает страх, который никогда не отпускает обвиняемого — ни в развлечениях, ни в шуме повседневности, ни в труде, ни днем, ни ночью».

И эта идея системообразующей роли страха не перестает разрабатываться начиная с Гоббса, который и ввел этот постулат: «Следует признать, что происхождение многочисленных и продолжительных человеческих сообществ связано... с их взаимным страхом». То есть, под той положительной мотивацией, какой Адам Смит считал поиск выгоды на рынке, лежит страх (например, быть побежденным в конкуренции). При этом страх должен быть всеобщим, и спасение в свободе подразумевает подавление иных. Гоббс пишет: «Когда же частные граждане, т.е. подданные, требуют свободы, они подразумевают под этим именем не свободу, а господство».

Эти представления о роли страха, возникшие на заре Нового времени, актуальны и поныне. Идея смерти и возрождения составляет одну из главных тем протестантских проповедников, а в XIX веке она лежала в основе особого жанра проповедей в США — «возрождений» (Revivals) или «пробуждений (Awakenings). Они превращались в массовые спектакли, на которые съезжались люди за сотню миль, в повозках с запасами пищи и постельным бельем на много дней. Осталось подробное описание одного такого сборища в штате Кентукки в августе 1801 года. На него собралось 20 тысяч человек.
Проповедники доводили людей до такого ужаса, что они обращались в паническое бегство, а многие падали в обморок, и поляна походила на поле битвы, покрытое распростертыми телами. Поскольку успех проповеди определялся числом «упавших», то велся их точный учет. В один из дней число людей, потерявших сознание от ужаса, составило 3 тысячи человек.

Оксана Куропаткина: Проповеди во время таких «возрождений» были построены на противопоставлении ада, который ждет нераскаявшихся и в котором они сейчас живут, и рая, жизни с Богом, который доступен, если человек искренне покается и «примет Христа как своего личного Спасителя». Многие русские уже в 1990-е годы, во время массовых протестантских проповедей в России, слыша эту ставшую уже стандартной фразу американских проповедников, не понимали до конца ее смысл – почему она произносится с таким надрывом? А смысл становится полностью понятен в рамках пуританской традиции: только личный шаг навстречу Богу может избавить человека от того невыносимого ада и страха смерти, в котором он живет.

Сергей Кара-Мурза: Православие и выросшая на его почве культура делали акцент на любви (согласно прекрасному изречению апостола Иоанна: «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви» (1 Ин4:18)), и это не оставляло места для экзистенциального страха. Сошлюсь на нашу учебную литературу. Сразу бросается в глаза: никогда в России в сознание не вводился вирус мистического страха. Этого не делало ни православие, ни народные сказки. Наши грехи поддавались искуплению через покаяние и добрые дела, так что и разбойник Кудеяр мог надеяться на спасение души.

Смерть и спасение души занимали свое место в мыслях человека, но философия смерти была окрашена лирическим чувством, любовью к земле и оставляемым близким. У Владимира Даля в «Пословицах русского народа» смерти посвящен самый большой раздел. Но ни в одной пословице нет экзистенциального страха. В смерти человек не одинок, он чувствует поддержку братства: «Кабы до нас люди не мерли, и мы бы на тот свет дороги не нашли». Даже в прощанье видна теплота: «Помрешь, так прощай белый свет — и наша деревня!». А Йохан Хёйзинга говорит о европейском восприятии смерти накануне Реформации, что в нем совершенно отсутствуют лирические мотивы и теплые нотки — лишь высокий и чистый ужас.

В язык вошли связанные со смертью слова, которые невозможно перевести на русский язык. Было создано бесчисленное множество картин, миниатюр и гравюр под названием «La danse macabre» (у нас — «Пляска смерти»). На деле на них «пляшет» не Смерть и не мертвец, а «мертвое Я» — неразрывно связанный с живым человеком его мертвый двойник. Печатный станок сделал гравюру доступной всем жителям Европы, и изображение Пляски смерти пришло практически в каждый дом. Хёйзинга пишет об эффекте: «содрогание, рождающееся в сферах сознания, напуганного жуткими призраками, вызывавшими внезапные приступы липкого, леденящего страха».

В России против страха вечных мук выступили религиозные философы. Василий Розанов говорил о всепрощении на небесах рода людского. Николай Бердяев заявил, что ад придуман «утонченными садистами». Николай Федоров считал нелепостью, что «одни (грешники) осуждаются на вечные муки, а другие (праведники) — на вечное созерцание этих мук». Бердяев писал: «Апокалиптические пророчества условны, а не фатальны, и человечество, вступив на путь христианского “общего дела”, может избежать разрушения мира, Страшного суда и вечного осуждения. Федоров проникнут пафосом всеобщего спасения и в этом стоит много выше мстительных христиан, видящих в этой мстительности свою ортодоксальность».

Вероятно, с богословской точки зрения эти философы были на грани ереси, но они выражали «предрассудки» нашей культуры, а это вещь важная.

Оксана Куропаткина: Культурная традиция все же отличается от собственно религиозной. Православие, как и католичество, не отказывалось от идеи вечных мук. Идея всеобщего спасения – то есть, что спасутся все люди, осужденная еще в VI в. на Пятом Вселенском Соборе – при том, что некоторые Святые Отцы ей симпатизировали – не могла быть «мейнстримом». С другой стороны, протестантизм кальвинистского толка, помимо яркого переживания адских мучений, давал своим последователям и выход – в частности, в интенсивных мистических переживаниях – во время покаяния или молитвы к Спасителю. Переживание близости к Богу и Его прощения – очень важный момент, к которому старались приблизить своих слушателей все проповедники «пробуждений». Можно сказать, что это была массовая психотерапия «по-американски» с помощью религиозных средств – многие свидетельствовали об обретении радости и душевного мира после экстаза на протестантских «покаянных» собраниях. Так что все не так однозначно.

Но опять же — культурный пласт, образовавшийся под влиянием религиозных традиций, может отличаться от исходных религиозных идей (но радикально не противореча им). И в русской, и в западной культуре закрепились самые «пиковые», радикальные положения из религиозных систем.

Вот, кстати, вопрос. Мы знаем, что Реформация по времени совпала с Великими географическими открытиями и возникновением колониальных империй. Активную роль в этом процессе играли и видные деятели протестантизма, и целые общности протестантов из Голландии и Англии. Как они повлияли на антропологические воззрения того времени?

Сергей Кара-Мурза: Эту проблему нельзя обойти. Порождением Реформации стал расизм. Его не было в средневековой Европе. Колонизация заставила отойти от христианского представления о человеке, и религиозное обоснование разделения людей на две категории — избранных и отверженных — было очень кстати для колонизаторов.

Они позаимствовали у реформаторов идею избранного народа (культ «британского Израиля»), а затем дошли до расовой теории Гобино. Как писал Арнольд Тойнби в середине ХХ века, «среди англоязычных протестантов до сих пор можно встретить “фундаменталистов”, продолжающих верить в то, что они избранники Господни в том, самом буквальном смысле, в каком это слово употребляется в Ветхом завете». Именно пуританский капитализм породил идею о делении человечества на высшие и низшие подвиды. Тойнби пишет: «Это было большим несчастьем для человечества, ибо протестантский темперамент, установки и поведение относительно других рас, как и во многих других жизненных вопросах, в основном вдохновляются Ветхим заветом».

По этому поводу уже в XVI веке произошел теологический спор в связи с колонизацией Америки. Католики установили, что «у индейцев есть душа», и они — полноценные люди, что было оформлено Инквизицией. Протестанты, напротив, считали, что индейцы — низший вид, что они не способны освоить ценности рационального мышления. Следовательно, на них не распространялись права человека. Насколько важна была эта философская установка, показывает последующая практика: как только Инквизиция распространила по городам и весям, что индейцы — люди по образу и подобию Божьему, испанцы начали жениться на индианках, дав начало целой новой расе креолов. Протестанты же провели «очистку» территории от индейцев.

Влияние расизма и рабовладельчества на формирование европейских народов Нового времени — большая и больная тема. Изживание расизма идет с большим трудом и регулярными рецидивами. Дело в том, что расизм — не следствие невежества какой-то маргинальной социальной группы, а элемент центральной мировоззренческой матрицы Запада. Ведь даже Иммануил Кант писал, что «у африканских негров по природе отсутствуют чувства, за исключением самых незначительных» и что фундаментальное различие между людьми белой и черной расы «похоже, гораздо больше касается их ментальных способностей, чем цвета кожи».

Важно и то, что это деление людей быстро пришло в метрополии в форме социального расизма. Деление на классы в буржуазном обществе приобрело расовый характер: уже Рикардо говорит о «расе рабочих», а Дизpаэли о «расе богатых» и «расе бедных».

Не менее важно, что расизм европейцев стал служить им психологической защитой от страха вечных мук. Расизм давал некоторую надежду на то, что явная «избранность» европейцев в сравнении с расами аборигенов колоний согласована с «небесными списками». Эрих Фромм высказал такое суждение: «Человек, освободившийся от пут средневековой общинной жизни, страшился новой свободы, превратившей его в изолированный атом. Он нашел прибежище в новом идолопоклонстве крови и почве, к самым очевидным формам которого относятся национализм и расизм».

Оксана Куропаткина: О создании новых социальных формах и трансформации социальных институтов в результате Реформации мы поговорим в следующих беседах.

От	Sereda
К	И.Т. (21.03.2015 18:04:55)
Дата	12.04.2015 16:45:47

И как невежество не изменило восточного

>С помощью церкви отдельный человек, грешный и несовершенный, мог твердо надеяться на спасение — его от вечной погибели защищала церковь-община. Человек, соблюдающий церковные предписания, на это надеяться мог тем более.

Было бы неплохо, если бы О. Куропаткина привела цитату или ссылку на католический текст, откуда она извлекла столь авангардную мысль. Честно говоря, я не специалист по католичеству, но для православного твёрдая уверенность в своём спасении звучит как пресловутая "прелесть".

>Сергей Кара-Мурза: Устранив веру в коллективное спасение,

???

>Человек не может быть уверен, что он избран — это выяснится только на небесах. Кроме того, «избранный» остается несовершенным человеком — его постоянно атакуют бесы.

Чем это отличается от святоотеческого учения в Православии? "Берегитесь, яко опасно ходите" Ефесянам 5:15

>Оксана Куропаткина: Можно разделить два важнейших антропологических последствия, проистекающих из доктрин Реформации: один касается места человека в мире, другой — его отношений с самим собой.

>И Лютер, и Кальвин постоянно подчеркивали экзистенциальный, трагический разрыв между Богом и человеком. Человек обладал образом Божьим до грехопадения — но после него его природа настолько помрачилась, что стала дьявольской — или близкой к ней. . Как отмечают «Каноны Дортского Синода», «мы по природе – чада гнева». Соответственно, человек бесконечно далек от своего Творца и гораздо ближе к сатане.

>Сергей Кара-Мурза: Вебер приводит выдержки из канонических текстов кальвинистов. Бейли (1724) советует каждое утро, выходя из дому, представлять себе, что тебя ждет дикая чаща, полная опасностей. Шпангенберг настойчиво напоминает о словах пророка Иеремии (17, 5): «Проклят человек, который надеется на человека» (1779). Вебер пишет: «Для того чтобы полностью понять всю своеобразность человеконенавистничества этого мировоззрения, следует обратиться к толкованию Хорнбека о завете любви к врагам: «Мы тем сильнее отомстим, если, не свершив отмщения, предадим ближнего в руки мстителя-Бога... Чем сильнее будет месть обиженного, тем слабее будет месть Божья» (1666)».

Это парафраз на слова Апостола Павла.

>Нам непросто будет разобраться, как при таком представлении о человеке на Западе сумели консолидировать жесткое и дисциплинированное «холодное» общество. Людей в нем соединяет не любовь и сострадание, а страх, ненависть и стыд. Неужели они могут скреплять отношения людей? Вебер поясняет, что дарованная избранным милость требовала от них «не снисходительности к грешнику и готовности помочь ближнему..., а ненависти и презрения к нему как к врагу Господню».

>Об этом надо будет говорить особо — в России «сборка» общества происходила совсем по-иному. Россия все еще относится к категории, которая называется «теплое общество лицом к лицу».

Тоже интересно было бы расшифровать эту метафору. Как эта мысль будет звучать в более рациональном изложении? Общество, сплоченное попустительством греху и тотальным пофигизмом?

Кстати, это не будет полностью соответствовать фактам. На нынешнем этапе истории, в СССР грешника Чикатило расстреляли. В странах кальвинизма (Швейцария) он бы и сейчас мог жить в комфортабельной тюрьме со всеми удобствами.

В рамках рассуждений О. Куропаткиной это парадокс.

>Оксана Куропаткина: Да, распад общины и религиозного братства поставили перед человеком и церковью совершенно новые проблемы. Ведь теперь не только нельзя опереться на плечо товарищу по вере, но и святые — «старшие братья» живых христиан — ничем не могут помочь христианину, поэтому к ним запрещено обращаться. Таким образом, человек ни в чем до конца не уверен, находится в постоянном страхе, что его принадлежность к Богу — иллюзия, и он остается бесконечно одиноким в мире людей. Вера в единственного посредника между Богом и человеком, Богочеловека Христа, несколько смягчает этот экзистенциальный страх, но не устраняет его.

>Лучше всего этот страх выразил немецкий поэт XVII века Иоганн Гюнтер:

>Будь проклят этот мир! Будь проклят свет дневной!
>Будь трижды проклято мое долготерпенье!
>Оставь меня, но вновь не тешься надо мной,
>Не умножай мой страх! Даруй мне утешенье!

>Христос, спаситель мой! Я вновь тебе молюсь.
>В бессилии в твои объятия валюсь:
>Моя земная жизнь страшней любого ада.
>Я чую ад внутри, я чую ад вовне.
>Так что ж способно дать успокоенье мне?
>Лишь только смерть моя или твоя пощада!

Эти стихи вызваны невозможность опереться на плечо "товарища по вере"? Или, может быть, переживаниями по поводу зла, наблюдаемого в мире?

>Сергей Кара-Мурза: Да, «страх Запада» стал предпосылкой Реформации. Разрыв «протестантов» с Римской католической церковью («вавилонской блудницей») многим обязан тому, что Лютер был гениальным выразителем массовых страхов своего времени.
>У него страх перед дьяволом доходил до шокового состояния, порождал видения и вел к прозрениям. Но Лютер «сублимировал» свои страхи в такое эмоциональное и творческое усилие, что результатом его стали гениальные трактаты и обращения.
>Он повел за собой столь большую часть верующих потому, что указал путь для преодоления метафизического, религиозного страха. Во-первых, он «узаконил» страх, назвал его не только оправданным, но и необходимым. Человек, душу которого не терзает страх, — добыча дьявола. Во-вторых, Лютер «индивидуализировал» страх, лишил его заразительной коллективной силы. Это произошло в результате отхода от идеи религиозного братства. Отныне каждый должен был сам, индивидуально иметь дело с Богом, причем не столько со Спасителем, сколько с грозным Богом-отцом.

195. Рассказывают, что авва Антоний, будучи однажды приведен в недоумение глубиною домостроительства Божия и судов Божиих, помолился и сказал: Господи! отчего некоторые из человеков достигают старости и состояния немощи, другие умирают в детском возрасте и живут мало? Отчего одни бедны, – другие богаты? Отчего тираны и злодеи благоденствуют и обилуют всеми земными благами, а праведные угнетаются напастями и нищетою? – Долго был он занят этим размышлением, и пришел к нему глас: Антоний! внимай себе и не подвергай твоему исследованию судеб Божиих, потому что это – душевредно.

Из «Отечника» святителя Игнатия (Брянчанинова)

>Через индивидуальную веру и лежал путь к преодолению страха у Лютера: «Страх излечивается внутренним слышанием Бога в себе». Эта вера стала индивидуальным убежищем от страха. Но надо признать, что отказ от коллективного спасения в свою очередь беспредельно увеличил страх иного типа и вызвал массовое озлобление, которое надолго погрузило Запад в хаос. «Страх Лютера» породил такую охоту на ведьм, с которой ни в какое сравнение не идут преследования католической Инквизиции (миф о которой — порождение историков-протестантов XIX века). При сравнительно небольшом еще населении Европы в ходе Реформации в ее зоне были сожжены около миллиона «ведьм».

Что должно наводить на размышления о реалистичности цифры.

>Именно виднейшие деятели протестантизма (Лютер, Кальвин, Бакстер) были фанатичными преследователями ведьм. Лютер непрестанно требовал выявлять ведьм и сжигать их живыми. Ричард Бакстер («самый великий из пуритан»), в 1691 году (!) опубликовал книгу «Доказательство существования мира духов», в которой призывал к крестовому походу против «секты Сатаны». Это притом, что в Испании на процессе 1610 года молодой инквизитор Алонсо де Салазар убедительно доказал, согласно нормам позитивного научного метода, что ведьм и демонов не существует. Салазара поддержал архиепископ Толедо Великий инквизитор Бернардо де Сандоваль, а затем и Высший совет Инквизиции. Это был важный шаг к рациональности: преследование ведьм в католичестве прекратилось.

Интересно посмотреть на кампанию по преследованию ведьм под углом её сравнения с аналогичными массовыми психозами, например, происходящими в современных африканских странах?

С одной стороны, ни один христианин традиционных конфессий не будет отрицать существования мира духов. Достаточно почитать житие преп. Серафима Саровского и историю его ученика Н.А. Мотовилова.

С другой стороны, я посмотрел описание работы Алонсо де Салазара. Скорее, это следует назвать высококлассным криминилистическим методом. Хорошее расследование. Да, различие между А. де Салазаром и Б. Карпцовым налицо. Бросается в глаза, что испанцы не верили в эффективность пыток и чётко отслеживали личную заинтересованность свидетелей. Карпцов явно верил в пытку, и, я не удивлюсь, если он доверял любым свидетельским показаниям, если они были на руку его предположениям.

>Ницше пишет о том времени: «Еретики и ведьмы суть два сорта злых людей: что в них есть общего, так это то, что и сами они чувствуют себя злыми, но при этом их неодолимо тянет к тому, чтобы сорвать свою злобу на всем общепринятом (будь то люди или мнения). Реформация — своего рода удвоение средневекового духа ко времени, когда он утратил уже чистую совесть, — порождала их в огромном количестве».
>Порожденный Реформацией хаос в сознании привел к массовым жертвам. Реформация привела и к Тридцатилетней войне, и к великим крестьянским и религиозным войнам, в которых погибло 3/4 населения Чехии и 2/3 населения Германии. Главной темой гравюр снова стала смерть — уже как следствие войн и массовых казней.

Современные исследователи критически относятся к грандиозным описаниям разгромов "бедных Магдебургов". Почему? - Заметили влияние военной пропаганды. Как известно, никогда так не врут, как во время войны.

>Оксана Куропаткина: Замечу, что отрицать существование дьявола католики не могли – о нем как о враге рода человеческого, как и о мире бесов, недвусмысленно и многократно говорится и в Библии, и в церковном предании. Другое дело, что инквизиторы отвергли существование конкретного инструмента дьявольских козней, так пугающего народ, — ведьм, а вот протестанты, сохранив традиционную веру в злых духов, взялись за поиски «инструментов» с ревностью неофитов.

>Сергей Кара-Мурза: Может, я ошибаюсь, но по-моему, страх, порожденный Реформацией, обусловлен не «традиционной верой в злых духов». В истории «страх Запада» поднимался волнами и каждый раз это был новый мировоззренческий феномен. «Страх Лютера» не был вызван «ревностью неофита», это был важный шаг по новой философской траектории. Поэтому и в ХIХ веке его понимание было актуальным.

>Оксана Куропаткина: Да, но не будем забывать, что в ответ мыслители Реформации дали важное послание для антропологии — утверждение «добродетельности» испытующего и ничему не доверяющего разума, «беспокойного» разума.
>Это послание было сложным, ведь отцы Реформации относились к разуму скептически (сам Лютер предупреждал: «разум — шлюха дьявола»). Понятно — не может несовершенный человек познать Бога немощным умом.
>С другой стороны, если человек совсем не рассуждает, это тоже заблуждение, которое отвратит здравомыслящих людей от истинной веры. Как говорил Кальвин, «мы не должны предлагать людям ничего, объясняя Писание, что с точки зрения человеческого разума кажется абсурдным». Истина явлена в Иисусе Христе — это то, в чем нет сомнений, но слишком много в Писании парадоксов, в том числе и в вопросах веры. Нужно истину объяснить внятно и логично — а для этого нужны интеллектуальные усилия. Они, в свою очередь, натыкаются на несовершенство человека — не может смертный выстроить такую схему или доктринальную модель, которая вмещала бы всю истину Библии без изъяна. Именно поэтому каждому христианину необходимо постоянно размышлять над Священным Писанием, постоянно молиться и спрашивать себя, правильно ли ты его понял. Таким образом, «беспокойный разум» — немаловажное средство спасения души, поскольку не дает христианину «завязнуть» в заблуждении.

>У разума есть еще одна важнейшая функция — наведение порядка во внутреннем мире, дисциплина чувств. Недаром Цвингли считал рациональное познание природы очень полезным для внутренней аскезы — человек «структурирует» себя и ищет причинно-следственные связи в своем поведении так же, как он это делает, исследуя внешний мир. Чем более ясно и трезво человек смотрит на себя, тем больше его разум свободен от заблуждений, а душа успешнее «ускользает от дьявола» — тем, соответственно, человек ближе к Христу. Пуритане привыкали внимательно следить за своей жизнью и постоянно задавать себе вопросы о причинах своего поведения и малейших движений души — занимая при этом отстраненную исследовательскую позицию. Благодаря этому появилась традиция исповедальных писем, существенно повлиявшая, в частности, на английскую классическую литературу. Например, знаменитый роман Шарлотты Бронте «Джейн Эйр» — наиболее яркое выражение пуританской традиции «допроса души».

В принципе, не вижу здесь существенных различий с православной аскетикой (не знаю, как в католицизме).

Другое дело, что в Европе это учение благодаря развитой уже в 17-м веке системе образования и книгопечатания "дошло до каждого". Восточная Европа в этом была не столь продвинута. Поэтому православная аскетика была достоянием очень немногих.

Про конфессиональную ситуацию в современных странах Африки часто пишут "номинально христианство (ислам) с сильным влиянием традиционных анимистических верований". По-моему, так же можно было охарактеризовать христианство в странах Восточной Европы в ту эпоху.

>Оксана Куропаткина: Проповеди во время таких «возрождений» были построены на противопоставлении ада, который ждет нераскаявшихся и в котором они сейчас живут, и рая, жизни с Богом, который доступен, если человек искренне покается и «примет Христа как своего личного Спасителя». Многие русские уже в 1990-е годы, во время массовых протестантских проповедей в России, слыша эту ставшую уже стандартной фразу американских проповедников, не понимали до конца ее смысл – почему она произносится с таким надрывом? А смысл становится полностью понятен в рамках пуританской традиции: только личный шаг навстречу Богу может избавить человека от того невыносимого ада и страха смерти, в котором он живет.

>Сергей Кара-Мурза: Православие и выросшая на его почве культура делали акцент на любви (согласно прекрасному изречению апостола Иоанна: «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви» (1 Ин4:18)), и это не оставляло места для экзистенциального страха. Сошлюсь на нашу учебную литературу. Сразу бросается в глаза: никогда в России в сознание не вводился вирус мистического страха. Этого не делало ни православие, ни народные сказки. Наши грехи поддавались искуплению через покаяние и добрые дела, так что и разбойник Кудеяр мог надеяться на спасение души.

...то есть если он сделает "личный шаг навстречу Богу". Где же противоречие со сказанным выше о протестантизме?

Апелляция к "народным сказкам" - это ссылка на дохристианские "анимистические верования", на язычество.

>Смерть и спасение души занимали свое место в мыслях человека, но философия смерти была окрашена лирическим чувством, любовью к земле и оставляемым близким. У Владимира Даля в «Пословицах русского народа» смерти посвящен самый большой раздел. Но ни в одной пословице нет экзистенциального страха. В смерти человек не одинок, он чувствует поддержку братства: «Кабы до нас люди не мерли, и мы бы на тот свет дороги не нашли». Даже в прощанье видна теплота: «Помрешь, так прощай белый свет — и наша деревня!». А Йохан Хёйзинга говорит о европейском восприятии смерти накануне Реформации, что в нем совершенно отсутствуют лирические мотивы и теплые нотки — лишь высокий и чистый ужас.

>В язык вошли связанные со смертью слова, которые невозможно перевести на русский язык. Было создано бесчисленное множество картин, миниатюр и гравюр под названием «La danse macabre» (у нас — «Пляска смерти»). На деле на них «пляшет» не Смерть и не мертвец, а «мертвое Я» — неразрывно связанный с живым человеком его мертвый двойник. Печатный станок сделал гравюру доступной всем жителям Европы, и изображение Пляски смерти пришло практически в каждый дом. Хёйзинга пишет об эффекте: «содрогание, рождающееся в сферах сознания, напуганного жуткими призраками, вызывавшими внезапные приступы липкого, леденящего страха».

>В России против страха вечных мук выступили религиозные философы. Василий Розанов говорил о всепрощении на небесах рода людского. Николай Бердяев заявил, что ад придуман «утонченными садистами». Николай Федоров считал нелепостью, что «одни (грешники) осуждаются на вечные муки, а другие (праведники) — на вечное созерцание этих мук». Бердяев писал: «Апокалиптические пророчества условны, а не фатальны, и человечество, вступив на путь христианского “общего дела”, может избежать разрушения мира, Страшного суда и вечного осуждения. Федоров проникнут пафосом всеобщего спасения и в этом стоит много выше мстительных христиан, видящих в этой мстительности свою ортодоксальность».

Остаётся только узнать, какое отношение сами Розанов и Бердяев имеют к христианству.

Что касается Фёдорова (Николай Фёдоров) - то он не имел точно. Это "русский космист" чистой воды. Парадоксальная реакция русского самоучки 19-го века на европейскую науку. Коллега Толстого, учитель Циолковского...

>Вероятно, с богословской точки зрения эти философы были на грани ереси, но они выражали «предрассудки» нашей культуры, а это вещь важная.

За гранью. Очень не хватает Рериха.

Интересно, насколько русская культура не понимает (не осознаёт? не способна осознать?) неразрывной связи таких высших понятий как "любовь" и "свобода".

Кальвин говорит, что человеку не дано сделать свой выбор, его выбор предопределён. При этом, имеются ввиду предопределённые к погибели. Кульвинист ужасается, дисциплинируется и желает увидеть в себе предопределённость к спасению.

Русский космист говорит, что человеку не дано сделать свой выбор, его выбор предопределён. При этом, имеются ввиду тотальное предопределение к вечному блаженству. Космист расслабляется, и начинает творить такое, что у наблюдающих челюсть отваливается.

Вот сделал (условно, я ему в душу не глядел) А.Р. Чикатило свой свободный выбор. Занимался тем, чем занимался. Хотел ли он в погибель? Вряд ли. Он хочел и девочку задушить и съесть, и в рай войти. В рамках "русского космизма" это вполне совместимые задачи. Хотя кальвинисты-изуверы вряд ли бы согласились с такой постановкой вопроса.

По-моему, это суть всех приведенных рассуждений.