все же прямого упоминания "инструкции" в ней нет и дело происходит в 1970.
В целом весьма информативная книжка,но конечно пристрастная.
Не удержался и добавил кусочек с упоминанием Левады
===============
Книга Андрея Грачева "Горбачев. Человек, который хотел, как лучше..."
издательство ВАГРИУС
аннотация
==========
Автор книги - советник, пресс-секретарь Президента СССР, основываясь
на многолетних впечатлениях и ранее не публиковавшихся документальных
материалах, создает первый в России психологический портрет Михаила
Горбачева
==================
...
Став вторым секретарем
крайкома, он вплотную приблизился к тому, что вполне можно назвать уже
политической должностью. Впереди открывались горизонты членства в ЦК, а
крепкая рука Федора Давыдовича Кулакова, к тому времени уже члена Политбюро,
наряду с явным благоволением таких могущественных земляков, как Суслов и
Андропов (с Юрием Владимировичем он познакомился во время его приезда в
Минводы в 1969 году), прибавляли ему уверенности. Через год в Москве, не без
нажима все того же Кулакова, решили, что перспективный второй секретарь
созрел для самостоятельной работы. Преемник Кулакова Л.Ефремов был отозван в
Москву, и Михаил Сергеевич, пройдя через смотрины в нескольких кабинетах ЦК,
в апреле 1970 года перед окончательным утверждением переступил порог
кабинета Генерального секретаря, еще не подозревая, что пятнадцать лет
спустя станет его хозяином.
В ГВАРДИИ БРЕЖНЕВА
Став в 39 лет одним из самых молодых руководителей крупнейшего,
стратегического с точки зрения вклада в экономику страны региона - по
площади Ставропольский край равняется Бельгии, Швейцарии и трем
Люксембургам, вместе взятым, - Горбачев оказался в совершенно новой для себя
ситуации. Степень самостоятельности, суверенности таких, как он, партийных
"баронов", несмотря на теоретически сохранявшийся "присмотр" из Москвы, была
весьма велика. Конечно, за первыми секретарями обкомов и крайкомов в большей
степени, чем за руководителями союзных республик, правивших просто, как
удельные князья, приглядывало недреманное око Отдела оргпартработы и
"карающий меч" ЦК - Комитет партийного контроля. Тем не менее функционеры,
достигшие уровня первого секретаря в регионе, знали, что отныне они в касте
"неприкасаемых" и что тронуть их пальцем не позволено ни прокуратуре, ни
даже КГБ, а кропотливо накапливаемый на каждого из них в недрах КПК
компромат может быть пущен в ход только по личному распоряжению генсека.
Отсюда следовал логичный вывод: демонстрируй беззаветную личную преданность
высшему начальнику и будешь иметь полную свободу рук на отданной тебе в
управление территории.
В то время, когда в эту касту партийных наместников попал Горбачев,
отношения Брежнева с первыми секретарями еще не были сведены к одним лишь
демонстративным проявлениям раболепия с их стороны - до хора славословий в
адрес автора "Малой земли", "Возрождения" и выдающегося военачальника
оставался десяток лет, и отношения строились на принципах почти взаимной
выгоды. Понятно, что расположение генсека было жизненно необходимо не просто
для благополучия каждого секретаря, но и для его области. Однако и сам
Леонид Ильич, который в начале 70-х годов, как напоминает Горбачев, еще "не
был похож на карикатуру", нуждался в поддержке преданных ему лично членов ЦК
в маневренной борьбе по оттеснению на второй план премьера А.Косыгина -
после отстранения В.Подгорного тот оставался неуместным напоминанием о
"тройке", сместившей Н.Хрущева под девизом "коллективного руководства".
Горбачева ему явно рекомендовал Кулаков - и не только как
перспективного руководителя края, но и, безусловно, как гарантированное
ценное пополнение отряда "брежневцев" в ЦК, на кого генсек мог спокойно
положиться. Этим в значительной степени объясняется внимание Брежнева к
молодому выдвиженцу, которому он уделил несколько часов неспешного разговора
в кабинете на Старой площади, и доверительный тон, и явное стремление
завоевать расположение собеседника, с которым он готов был, почти как с
равным, обсудить все - проблемы экономики, кадровые вопросы и даже внешнюю
политику. После деликатной обкатки у генсека операцию "вербовки" новичка в
личную гвардию Брежнева завершил ритуал его введения в привилегированный
круг первых секретарей, членов ЦК, составлявших замыкавшуюся на Кулакове
"группу быстрого реагирования", которые по его сигналу должны были в случае
необходимости своими выступлениями на Пленуме и критикой правительства
Косыгина подкрепить позиции Брежнева. (Позднее Горбачев уже в содружестве с
Лигачевым воссоздаст эту проверенную в деле формулу, когда вопрос о его
собственном избрании на пост генсека будет во многом зависеть от поддержки
большинства членов ЦК.) И хотя церемонию посвящения в члены этой ни для кого
не секретной "группы поддержки" Михаил скомкал, отказавшись выпить залпом
полный фужер водки, чем вызвал общую настороженность, он снял возникшие
политические подозрения на свой счет, рассказав о доверительном разговоре с
генсеком.
И все же, оказавшись на вершине карьеры, немыслимой по крайней мере в
те годы для партийного функционера его возраста, Горбачев чувствовал себя
неуютно. В отличие от принявших его в свой клан коллег-секретарей, он
оставался человеком им в значительной степени посторонним. И не только
потому, что принадлежал к другому поколению, будучи самым молодым и
недостаточно солидным, хотя уже начал потихоньку лысеть и округляться, а
потому, что был заражен, "отравлен" университетом и его атмосферой,
затронувшей его московской "оттепелью", - всем, что потом стало называться
"шестидесятничеством". Не только воспоминания о студенческой вольнице на
Стромынке, о факультетском братстве и полузабытом римском праве тянули его в
сторону от суеты партийной работы к книгам и мечтам о диссертации, но и все
прочитанное, ночные споры об истинном социализме, беседы с сокровенным
дружком З.Млынаржем, домашние диспуты с Раисой о Плеханове и Канте.
Еще до того, как стал первым человеком в крае, он, разъезжая по
районам, видел, насколько примитивны условия жизни занятых изнурительным
трудом людей. В его голове рождались "бунтарские мысли". Но, как признается
сам Михаил Сергеевич, "серьезно размышлять над всем этим было недосуг -
заедала текучка". Кроме того, пока он добросовестно и, надо полагать,
увлеченно трудился на различных участках, всякий раз сталкиваясь с чем-то,
что вызывало непонимание или протест, он делился своими чувствами в письмах
Раисе (а писал он ей их регулярно, в том числе и из поездок по краю), с
молодым пылом обличал "чванливость и косность безграмотной бюрократии". Но
чем выше поднимался по служебным ступеням, тем больше ощущал себя одним из
представителей этого "ордена начальников", и, стало быть, нерастраченное
негодование следовало обращать прежде всего на себя.
Что же мог он сделать, как вести себя, не изменяя студенческому
прошлому, общим с Раисой взглядам, позициям и надеждам, как не поддаться
всей этой рутине, не распуститься, подобно провинциальным "вождям", и не
ассимилироваться, при этом никому себя не противопоставляя и не
самоизолируясь? Да и можно ли было остаться "шестидесятником" не в Москве, а
в провинции, да еще если служишь власти, являешься в глазах людей ее частью
и, стало быть, разделяешь с ней ответственность за то, что творится вокруг?
Неизвестно, обсуждали ли это между собой Михаил и Раиса. Известно лишь,
как отзывался Михаил Сергеевич о "шестидесятниках": "эти люди были нацелены
на перемены, на реформы, но долго не имели возможности проявить себя в
деле". В свою очередь, о феномене Горбачева и его поколении Андрей Синявский
в интервью французской газете "Либерасьон" заметил следующее: "Он отличался
от других тем, что попытался осуществить то, о чем они говорили и о чем
мечтали". Не в этой ли его попытке воплотить в жизнь мечтания политических
романтиков 60-х годов, оказавшиеся в значительной степени мифами, объяснение
ревности и недоверия, которые демонстрировали по отношению к перестройке
некоторые диссиденты?
Горбачев не был обречен, как московские интеллектуалы 60-70-х годов,
среди которых были и его однокурсники, давать выход эмоциям на кухнях,
накрывать телефон подушкой, бессильно проклинать КГБ и жаловаться на
цензуру. В ранге первого лица в крае он уже мог многое сделать. Выше него
были только генсек и Господь Бог, да еще, пожалуй, Система, в те годы еще
более неприкосновенная, чем сам Господь. Мог ли что-то реально предпринять,
не касаясь Системы, даже самый первый секретарь? Оказалось, мог, и немало
...
Куда более типичными выглядели соседи Горбачева по другим
южнороссийским областям - краснодарец С.Медунов или ростовчанин
И.Бондаренко, которые вовремя рапортовали Москве об успехах и не приставали
к Центру с лишними инициативами, обменивая свое усердие в прославлении
мудрости руководства ЦК и "лично" Леонида Ильича на практически полную
безнаказанность. В результате любые жалобы, поступавшие с мест сигналы о
фактах произвола и беззакония, царившего в этих удельных княжествах,
исправно переправлялись тем, кого они касались, для "принятия мер", а
затевавшиеся было КПК дежурные "проверки" благополучно захлебывались (в том
числе в обильных возлияниях, которыми встречали московских инспекторов
местные власти).
...
Для того чтобы
оказаться среди них, девушка, да еще из глубокой провинции, как Раиса,
несмотря на ее золотую медаль, должна была быть, безусловно, неординарной
личностью. Раиса тогда такого впечатления не производила.
Очень худенькая, очень сосредоточенная - такой она запомнилась
однокурсникам, среди которых оказались будущие звезды философии и социологии
Мераб Мамардашвили и Юрий Левада. В те годы она, даже будучи очень
привлекательной, не выглядела эффектной и уж точно не была кокетливой.
Производить яркое впечатление в те, еще достаточно голодные годы ей не
позволяла и тогдашняя бедность. Раиса выросла в семье с более чем скромным
достатком, и ее матери и отцу, железнодорожнику, растившим троих детей, ради
того чтобы "поднять" их и дать образование, приходилось отказываться от
многого. Рая не могла позволить себе не только лишнее платье, но и теплую
одежду для зимы, и, как она рассказывала дочери, видимо, заработала
ревматизм, когда бегала по морозу в тонких чулках и легких туфлях. Но
стесненность в средствах ее тогда ничуть не угнетала - может быть, и она
принадлежала к породе "чуть-чуть сдвинутых", во всяком случае, увлеченных
своим необычным предметом - и к жизненным трудностям студента относилась
философски. Даже естественное для юной привлекательной девушки внимание к
своей внешности и производимому на окружающих впечатлению было просто не в
ее характере. Красить губы, по словам супруга, она впервые начала в 30 лет.