От И.Л.П.
К All
Дата 24.12.2001 14:33:52
Рубрики Прочее;

Удивительное в дем. прессе: Разоблачение мифов о войне

http://www.newtimes.ru/newtimes/artical.asp?n=2928&art_id=1924

Журнал «Новое время» от 23.10.2001

История и современность

Поворот, которого могло и не быть
Успех московской битвы решило чутье и умение советских полководцев

Лев Безыменский




Считают, что в войнах точно определимы лишь даты их начала и конца. Правда, что
касается Второй мировой, до сих пор идут споры – начинать ли отсчет от традиционного 1
сентября 1939 года или от куда более ранних дат войны на Дальнем Востоке. Зато
окончание войн бесспорно: капитуляция здесь кладет спорам конец. Подпись Кейтеля в
Карлсхорсте и церемония на линкоре «Миссури» сомнению не подлежат.
Зато как определять время решающих поворотов в самом ходе сражений? Особенно когда
они еще идут и одна сторона не только не знает о намерениях другой, но постоянно и
намеренно вводится в заблуждение. Конечно, изучая опыт 1812 года, в германском
генштабе военные могли полагать, что русские армии в 1941 году когда-либо перейдут в
контрнаступление – благо, что таких попыток со стороны Красной армии было
достаточно. Но не историки определяли тогда военные решения Гитлера. Сейчас, изучая
архивные данные и записи решающих выступлений фюрера, можно утверждать: Гитлер
не считал, что Сталин после летних поражений вообще сможет оправиться и нанести
вермахту тот контрудар, который датирован 6 декабря 1941 года.
Да что Гитлер! Начальник генштаба сухопутных сил, сверхосторожный и сверхопытный
генерал Франц Гальдер, уже 3 июля 1941 года счел, что «вся восточная кампания
выиграна в течение 14 дней». На следующий день (4 июля) главное командование
вермахта (ОКВ) получило задание Гитлера: в условиях, когда война на Востоке выиграна,
подготовить... сокращение пехотных соединений вермахта. Генерал Вальтер Варлимонт,
получивший это указание, уже в послевоенные годы (я беседовал с ним в его доме на
Тегернзе) так характеризовал настроения в Берлине:
– Вы знаете, я тогда просто обезумел. Такие успехи, такие успехи!
Это «безумие» продолжалось долго. Недаром 10 октября 1941 года «Фёлькишер
Беобахтер» вышла под шапкой: «Великий час пробил, исход восточного похода решен».
Конечно, Вальтер Варлимонт был излишне эмоционален. Он и его коллеги в ОКВ
оставались вполне рациональными и готовили ряд генштабистских мер, рассчитанных на
предложение военных действий уже после падения Москвы (знаменитая директива № 32
от 11 июня о продвижении в Закавказье, Иран, Афганистан, Индию). Это были реальные
шаги, а не только демонстративные акты (типа подготовки немецкого парада на Красной
площади). Кстати, последняя больше относится к числу эффектных журналистских
вымыслов. Гитлер никогда о нем не говорил, считая, что войска в Москву войти не
должны.
Не только в Берлине казалось, что после «котлов» под Минском, Киевом, Смоленском
Красная армия не в состоянии будет сопротивляться. 24 октября 1941 года Уинстон
Черчилль писал начальнику британской военной разведки генералу Дэвидсону: «Каковы,
по вашему мнению, шансы, что Москва падет еще до зимы? Я сам расцениваю шансы как
1:1». Такие же пессимистические оценки высказывались и в Вашингтоне.
Одним словом: весь мир лишь ожидал, когда Москва падет. Эти настроения были
заразительны: хотя Жуков о сдаче столицы не помышлял, Лаврентий Берия 15 октября
перед решающим заседанием политбюро заявил:
– Москва – не Советский Союз. Оборона Москвы – дело бесполезное.
Берия не только случайно «ронял» такие замечания. Весь его аппарат активно готовился к
переходу на подпольное положение (и это были правильные меры!). Даже Сталин,
внутренне уверенный в том, что Жуков не пустит немцев в Москву, разрешил пригнать
свой вагон к Абельмановской заставе и приехал на этот тупиковый путь, чтобы проверить
ход выполнения его указаний. Правда, в вагон он не вошел и уехал обратно в Кремль.
Ждали ли в Берлине контрудара?
Германский генштаб не был настолько охвачен «варлимонтовским безумием», чтобы не
предполагать активных действий Красной армии под Москвой. Но летние победы,
безусловно, подтверждали Гитлеру, главкому сухопутных сил Браухичу и всем прочим,
что с немецкой стороны победы были реальным и блестящим успехом замысла операции
«Барбаросса».
Любопытно, что когда в Берлин пришло известие о речи Сталина в метро «Маяковская» и
на параде на Красной площади, Йозеф Геббельс, прекрасно понимавший смысл этих
выступлений, спокойно записал в своем дневнике:
«Политическая картина в значительной мере определяется редкими речами Сталина. Он,
очевидно, был заинтересован, чтобы обратиться к народам Советского Союза и
подбодрить их... Наши потери он определил в размере 4,3 миллиона человек, а свои в 2
миллиона, из которых 378 тысяч пропавшими без вести».
Эти цифры на Геббельса впечатления не произвели (кстати, они были, безусловно,
неточны). Затем он заметил:
«В действительности в наших руках уже находится свыше 3,5 миллиона большевистских
пленных».
Увы, Геббельс был ближе к правде, чем Сталин. И был ближе, когда иронизировал над
характеристикой положения Германии, как готовой к взрыву (против Гитлера)
«пороховой бочке». Вермахт обладал реальным военным преимуществом и именно так
видели положение в Лондоне и Вашингтоне.
Конечно, Геббельс в это время уже понимал, что «молниеносной войны» не получилось.
Еще до сентября он записал: «С необоснованными иллюзиями надо покончить. После
того, как выяснилось, что восточная кампания не может быть закончена в короткий срок,
немцы должны знать, перед какими трудностями мы стоим».
Что же, после битв под Смоленском и Вязьмой с «необоснованными иллюзиями», может
быть, в Берлине покончили. Но что считать необоснованными? Когда 13 ноября
начальник генштаба Гальдер прибыл на решающее совещание в Оршу, он согласился с
мнением генерал-фельдмаршала фон Бока о возобновлении приостановленного было
наступления. Как он сказал в беседе.
– Мы не хотим останавливать Бока, если он верит в успех.Очередная иллюзия?
Знали ли немцы, что происходит в Москве?
Успехи оперативного искусства немецкого генштаба и полевых командиров летом –
осенью 1941 года были бесспорны. А в области разведывательной?
С одной стороны, казалось, что и здесь вермахт преуспел. Под Смоленском и Вязьмой
группе армий «Центр» (фон Бок) удалось нащупать слабые места советской обороны и
достичь окружения нескольких советских армий. Но есть и другие факты. Немецкой
разведке не удалось проникнуть ни в глубину советской обороны, ни в глубину советских
замыслов.
Например, в конце ноября немецкая агентурная разведка доложила Гитлеру о речи, якобы
произнесенной маршалом С. К. Тимошенко в советской ставке. Он будто бы считал
возможной сдачу Москвы, к чему готовился «еще с октября». Контрнаступление
Тимошенко якобы предлагал «через 5 – 6 месяцев», причем не под Москвой, а у Ростова.
Будущий генерал Гелен, считавшийся звездой немецкой разведки, гарантировал
правдоподобие этих данных. Но они были ложными: более того, они были «подброшены»
советской стороной, перехватившей немецкую агентуру. Добавим, что «всеведущий»
Гелен в октябре так и не узнал о выгодной для немцев ситуации в Москве 16–19 октября, а
получил (от турецких дипломатов) сведения о панике лишь несколько месяцев спустя.
Конечно, военные решения не принимаются только на основе агентурных данных. У ОКВ
и в штабе фон Бока были и другие источники, в первую очередь – войсковая разведка,
которая доносила об усиливающемся сопротивлении войск советского Западного фронта,
об учащении контратак, даже о появлении (редком!) новых частей. Но какие делались
выводы?
Гитлер (в беседе с Гальдером 19 ноября): «Противник неспособен к крупному
наступлению, хотя частично проявляет активность».
Генштаб сухопутных сил, 4 декабря:
«Во время наступательных боев последних дней подтвердилось наше впечатление о
противнике... В целом его состояние таково, что нельзя ожидать, чтобы он в настоящее
время предпринял большое контрнаступление силами, имеющимися у него перед фронтом
группы («Центр»).
6 декабря пришлось подумать об ином. Поворот все-таки совершился.
Поворот не заметили?
Это не анекдот, но перехода советских войск в знаменитое контрнаступление под
Москвой в Берлине... не заметили. Считали, что речь идет об очередных местных
контратаках. По привычке считали, что инициатива в немецких руках и у них – закон
действий. Им было невдомек, что 6 декабря советская ставка назначила начало операции,
а «законом» считали изданную 8 декабря директиву фюрера № 39. Гитлер в ней
распорядился о... переходе к обороне из-за «неожиданно ранней зимы и возникших в
связи с этим трудностей снабжения».
Но очень скоро фон Бок, Гальдер и за ними Гитлер убедились, что не они диктуют
развитие событий. 16 декабря Гитлер издал печально известный «стоп-приказ», а за ним
последовала серия нашумевших отставок: Браухич, Гудериан, фельдмаршалы фон Бок и
фон Лееб. Пришлось с Западного (немецкого) фронта перебросить 39 дивизий, 6 бригад и
300 тысяч маршевого пополнения.Как же это удалось
Когда в тиши подмосковного соснового бора (он вплотную прилегает к нынешней
Кольцевой автостраде) мне выпал редкий и благословенный случай беседовать о битве
под Москвой с Георгием Константиновичем Жуковым, то я не мог скрыть удивления,
когда маршал рассказывал:
– 29 ноября я попросил Сталина отдать приказ о контрнаступлении. Но Сталин сразу
согласия не дал, сказал, что должен сначала посоветоваться с Генштабом...
Не менее я удивился, когда он рассказал, что первоначально командование Западного
фронта не думало о большом глубоком контрнаступлении и планировало удар глубиной
не более 60–100 километров. Главным для Жукова было отбросить угрожавшие Москве
части вермахта. Таким образом, задача была частной. Взаимодействия с другими,
соседними, фронтами не предусматривалось, и 30 ноября с этим Сталин согласился.
Слова Жукова в его донесении Сталину 29 ноября «противник истощен» основывались на
горьком опыте тяжелых боев своих армий. Но будущий маршал за этим внешне для
Красной армии невыгодным опытом невероятным чутьем ощутил объективную правду.
Сейчас, читая записи в дневниках Гальдера и фон Бока, приходишь в удивление: Жуков
как бы читал эти дневники, их откровенные строки. Насколько же глубоко было
понимание сути боев под Москвой великим полководцем! Этим пониманием обладал и
Сталин, когда по совету маршала Шапошникова решил, что настал желанный час. У
Верховного главнокомандующего исчезло былое недоверие к Генштабу.
В ответ на предложение Жукова Сталин действовал на первый взгляд странно: с одной
стороны, он утвердил наступление Западного фронта в его оригинальном варианте (то
есть в прежней глубине). С другой – в тот же день, 30 ноября, отдал от имени Ставки
команду не только Западному и Юго-Западному фронтам, но и Калининскому фронту
(генерал Конев) перейти в контрнаступление еще раньше. То есть удар переводился
Ставкой на более высокий уровень!
Да, Ставка давно ожидала этой возможности. Еще 1 ноября был отдан приказ о
формировании в тылу 10 новых армий и ряда танковых соединений. Тогда от их
немедленного использования пришлось отказаться (Бок возобновил фронтальное
наступление, и его надо было отразить). 24 ноября Ставка стала перебрасывать свои
резервы из Поволжья, для чего было мобилизовано в течение 7–10 дней свыше 60 тысяч
железнодорожных вагонов.
Но Ставка была бережлива: Александр Михайлович Василевский – один из творцов
Московской операции – признавался в беседе со мной, что он порой удивлялся, почему
Ставка не отдавала резервов для помощи Жукову.
– Но Сталин был прав, – говорил маршал, когда вспоминал о былых днях. Действительно,
три резервные армии были сбережены для контрнаступления. К 6 декабря все три
наступавших фронта получили 27 дивизий (расчетных). Тем самым группировка была
усилена до 1,1 миллиона человек, более 700 танков и 1000 самолетов. И все-таки немецкая
группа армий «Центр» превосходила советские силы в пехоте и танках... в 1,5 раза.
Иными словами, победа под Москвой была в первый раз победой не числом, а умением.
Причем верным оказался психологический момент, угаданный Жуковым и Сталиным:
противник был действительно истощен. В Москве еще не знали о приказах об остановке
4-й немецкой армии, не узнали и будущей директивы 39. 5 декабря перешел в наступление
Конев, в созданный им и правым флангом Жукова 6 декабря прорыв устремились 1-я
ударная, 10, 13, 20 и 30 армии, а затем и левый фланг Западного фронта плюс Юго-
Западный фронт. Контрнаступление не было легким, лишь 13 декабря Ставка решила
сообщить стране и миру о контрнаступлении. Оно завершилось лишь к середине января
1942 года.
Сейчас военные историки упрекают и советскую Ставку в переоценке своих сил, не
давшей возможности отодвинуть фронт еще дальше на Запад. Они по-своему правы.
Война в 1942 году не кончилась. Но это не снимает колоссального значения Московской
битвы, которая и по своему политическому, военному и психологическому значению
возымела огромное влияние на весь ход войны. Надо было определить точные сроки
контрнаступления, надо было собрать силы для него, надо было их правильно
использовать. Эти три элемента сложились в то, что именуется Победой Красной армии
под Москвой.
От Товарищ Рю
К И.Л.П. (24.12.2001 14:33:52)
Дата 24.12.2001 14:46:45

А почему вы назвали Л.Безыменского "демократом"? Читайте его остальные труды (-)
От И.Л.П.
К Товарищ Рю (24.12.2001 14:46:45)
Дата 24.12.2001 14:57:41

Re: Не Л.Безыменского, а "Новое время"

Один из постоянных авторов этого журнала - В. Новодворская, она, по моему, даже входит там в ред. коллегию. Да и общая направленность журнала - в этом духе.

P.S. А у Вас есть ссылки на работы Безыменского? Очень было бы интересно

С уважением

От И.Л.П.
К И.Л.П. (24.12.2001 14:33:52)
Дата 24.12.2001 14:37:50

Re: Выходит, Советское руководство и Жуков берегли солдат...

Такой вывод можно сделать из этой статьи, несмотря на отдельные оговорки.

Это радикально противоречит нынешней "официальной правде" о войне, согласно которой Сталин и Жуков старались положить наших солдат как можно больше.

От Георгий
К И.Л.П. (24.12.2001 14:37:50)
Дата 24.12.2001 16:17:09

Да, хорошая иллюстрация к "конформизму без репрессий".

То есть наоборот, конечно, - в данном случае.
Очень необычно в наше время, входя в какую-то группу, идти в чем-то против нее. Причем при отсутствии каких-то реальных репрессий. Это наводит на мысль, что и в то время далеко не малая доля конформизма была обусловлена боязнью потери хлебного места и "уважения окружающих", а не просто прямыми угрозами для жизни.