Сурков освобожденный
Почему в политике и в обслуге так много графоманов и когда это кончится
Виталий Лейбин
8 мая 2013
Как это бывший серый кардинал и очаровательный демон российской политики, демиург и т.д. и т.п. вдруг да и уйдет? Да и куда, где еще демонам жить, кроме условного «Кремля»? Подобные вопросы возникают от того, что политически возбужденные, но политически наивные люди жизнь читают как роман. Это в лучшем случае, потому что даже до по-шекспировски сложных характеров далеко: мол, Путин – вор, Навальный – Госдеп. Понятно, почему так происходит: исторически новая (антисоветская) часть нашей номенклатуры – это поколение внуков Аркадия Гайдара, занявшееся приватизацией, экономикой, маркетингом, политтехнологиями, бизнесом. На смену писателям-шестидесятникам, пришли графоманы – люди быстро, стремительно сменившие профессию на конъюнктурную, но немного тоскующие по писательскому перу или научной карьере.
В юности командовали полком (олигархической корпорацией, играли в правительстве), а потом, конечно, надо же и книгу написать. Владислав Сурков уже написал много стихов и песен, две книги, причем последнюю почти мистическую, так что какие-то там расклады в новой политической конфигурации могут выглядеть мелковато – что такое дрязги в администрации по сравнению с русской историей и великим русским языком.
Для того, чтобы увидеть драму и сложность Владислава Суркова и его эпохи, можно просмотреть еще раз наш эпический очерк, где внимательные и увлеченные «кремлеведением» люди найдут много инсайда (см. http://rusrep.ru/article/2012/01/30/surkov ). И поэтому, не повторяясь, я бы хотел отойти от жанра графомании, любимого в нашей политике, экспертной и журналисткой прослойке. Хотелось бы поговорить, как мог бы быть построен политический анализ, основанный не на литературщине, а на каком-никаком мышлении. Возьмем метод социологической идеализации, построим принципиальную, грубую, но этим и полезную, рабочую схему российского политического режима.
Если убрать детали и оставить ребра истории, ее каркас, то можно заметить, что наш действующий политический режим – это режим, основанный на торговле и подкупе. То есть на самом деле – на либеральных основаниях, понятых уникально широко. Обменные отношения не только и не столько денежные, сколько административные и ресурсные определяют его устойчивость.
Теоретическая база для существования такого режима была блестяще описана в 80-е Симоном Кордонским и Виталием Найшулем и называлась «теорией административного рынка». То, что было аналитическим описанием позднесоветской системы, стало чуть ли не идеологическим оправданием (по крайней мере – объяснением) постсоветской. Постоянный подкуп, передел советских активов и административная торговля описывалась не как коррупция, нарушение порядка, а как просто одна из форм рынка – переходная, так сказать.
Да и сейчас это сложно называть коррупцией – это не извращение режима, а его суть. Он с самого начала построен на подкупе: центральная власть, раздавая ресурсы государства, покупает номенклатуру, бизнесменов, пенсионеров и др. Ресурсы раздают в разном объеме в зависимости от степени опасности той или иной группы для устойчивости и всей конструкции власти.
Этот режим был исторически неизбежен, наверное, с конца 60-х, после Пражской весны. Интеллигенция, шестидесятники (см. http://rusrep.ru/2010/22/shestidesyatniki/ ), поколение, прошедшее войну и создавшее великий технологический и культурный прорыв, постепенно, но неизбежно входило в явную оппозицию, или тихую фронду, к номенклатуре. К перестройке у лидеров этого поколения, советской интеллигенции, чьи надежды на сотрудничество с режимом, его либерализацию, «конвергенцию капиталистической и социалистической систем» провалились, не было способов общаться с советским строем – оно уже хотело просто покончить с коммунизмом и с остатками ГУЛАГа. Одновременно номенклатура, освободившись от гнета репрессий и ротаций, принялась потреблять, возжелала благ, доступных западной номенклатуре. У народа не было потребительских товаров. Все сошлись на том, что «ворюга мне милей, чем кровопийца»: чтобы власть не строилась больше на репрессиях и «тотальной» идеологии, она должна была строиться на циничной прагматике и подкупе.
Группа условных «либералов» во власти, детей и читателей шестидесятников, и осуществляла инсталляцию этого режима. Теперь это режим, во-первых, создан, во-вторых, столкнулся с объективными пределами своего существования, которые делают уход Владислава Суркова, а раньше – Алексея Кудрина и многих других замечательных людей исторически неизбежным, а новое поколение бюрократов будет не таким ярким, потому что это уже не авторы, а потребители нового режима.
В чем все-таки проблемы этого гармоничного в целом режима? Вот несколько тезисов.
Первый
Режим этого типа «либеральный» и в том смысле, что должен опираться на голосующий народ, на рейтинг и прочее. Народ пока был бедный, это было для режима нейтрально – подкуп работал. Но оказалось, что народ теперь хочет не только хлеба, но и исторической преемственности и справедливости – великой страны. И эта логика выше логики и устремлений отдельных людей, это исторично – трудно за 25 лет лишить страну с тысячелетней историей памяти и гордости. И тут парадокс – Путин опирается на народ, который жаждет сильной России, а из инструментов управления есть только подкуп. Противоречие отчасти микшировалось и Сурковым, и его идейными концептами, примиряющими суверенитет и либерализм, но по сути это ничего не меняло.
Второй
Отсюда тема «нового 1937 года». Дело не в том, что народ забыл или оправдывает ужасы сталинизма, просто в неловкой российской политической полемике так выглядит требование к государству взять силовые инструменты управления, перестать править только на подкупе, начать править и на силе. Владислав Сурков, судя по легенде, хотел уйти еще во время ареста Михаила Ходорковского, когда эта драма начала впервые разворачиваться, но Волошин его якобы уговорил остаться, чтобы попытаться примирить на новом уровне государство подкупа и государство силы. Но противоречие пока выглядит неустранимым.
Третий
Попытка государственных либералов опереться на какой-то «народ», создать себе массовую политическую опору всегда проваливались. Сначала олигархи наплевали на реформаторов, потом и «креативный класс» без сожаления стал мочить Суркова, несмотря на общие тусовки и «чтения». Но, кстати, именно Сурков лучше многих либералов понимал, почему это так: в политике в любой стране можно всерьез опереться только на классы и движения, которым зачем-то нужна своя страна. Поэтому он создавал карикатурных «Наших», но их не любил, он любил «креативщиков», хотя не все они считали его «четким пацаном».
Четвертый
На этом месте стоило бы усложнить схему и указать, какие экономические базисы и экономические классы могли бы быть опорой государства, которое вышло из ловушки подкупа и еще не попало в ловушку массовых репрессий. Об этом Сурков тоже думал, отсюда возникла тема модернизации. Но он был «гуманитарным технологом», и писателем, и, видимо, полагал, что инновации и модернизации, что что-такое чистенькое и офисное – дизайнеры, айтишники, иностранные гости... Но мысль была трезвая: экономика подкупа – это экономика перераспределения ресурсов, которые могут и кончиться. Опираясь на подкуп, нового ресурса не создашь. Надо опираться на тех, кто может производить что-то новое. Но понимал ли он, что к производительному классу кроме чистеньких креативщиков и в большей мере, чем они, относятся и рабочие, и инженеры, и не очень чистенький малый и средний бизнес, и ученые, и врачи, и учителя – большой народ?
Пятый
А вообще, возможен такой политический поворот? Распределительные классы сильны, на них строится государство. Новые производительные силы политически ничтожны и тоже зависят от системы подкупа и доступа к государственным ресурсам. Теоретически, наверное, поворот возможен – возращение в 37-ой год возможно только в виде карикатуры. Переделить советскую собственность еще один раз возможно, но вряд ли страна выдержит больше. Но как поворот может пройти – неясно, естественного третьего пути не просматривается.
Шестой
Если и есть надежда, то она на искусственное, человеческое, на волю. Самое интересное сейчас – это рождение нового поколения русской интеллигенции. Кто придет за внуками Аркадия Гайдара и читателями братьев Стругацких? Будет ли новое поколение нашей интеллигенции одновременно и родину любить (не хотеть еще раз разрушить свое государство), но при этом испытывать ненависть и гадливость к репрессиям и жестокостям? Будет ли оно более рациональным, не столь безоглядно поэтичным, как их отцы? Сможет ли производительный (и уже поэтому патриотичный) класс «осознать себя как класс» и овладеть номенклатурой, развращенной подкупом?
Но тут я должен замолчать, поскольку, как и принято в нашем поколении, кажется, уже ударяюсь в утопическую графоманию.
Бes Суркова
Валерий Коровин об авторе действующей политической системы и судьбе его детища
Сурков ушёл, теперь уже и из правительства. Но два вопроса не дают покоя мыслящей части нашего общества: кто мог бы заменить Суркова (и надо ли)? И что будет дальше с самим Сурковым, какова его дальнейшая судьба и личные планы?
Фактор Суркова. Имитация как технология
Строго говоря, Владислава Суркова после его отставки в правительстве может заменить кто угодно. Ибо переместившись с позиции «креатора» политической системы современной России в правительство, он уже находился в отставке. По сути, назначение Суркова главой аппарата правительства и было почётной пенсией для него на всю оставшуюся жизнь. Неясным можно считать лишь то, почему его сместили и оттуда? На этот счёт есть разные версии, но, строго говоря, правительство не сильно-то и потеряло с уходом Суркова, ибо как раз на неполитической должности главы аппарата правительства его может заменить любой. Назначенный Приходько менее приятен, чем обсуждавшийся накануне Беглов, уже хотя бы потому, что это – человек из предыдущей эпохи, это кадр, который работал ещё с Ельциным, он есть продукт ультралиберальной ельцинской политической модели, его пребывание во властных структурах до сих пор и так вызывает серьезные вопросы. Но когда мы вспоминаем – кого пришлось заменить Сергею Приходько, – Беглов или любой другой, покладистый, послушный путинский чиновник реалистского типа становится вполне приемлемым. Особенно с учётом того, что этому правительству осталось недолго. В свете высказываний премьера Медведева о том, что «Отставка правительства обязательно состоится, какие сомнения в этом», становится абсолютно не принципиально, кем заменили Суркова. Пусть это будет Приходько – некритично – ибо мы наблюдаем, по сути, последние дни, может, недели, в крайнем случае последние месяцы нынешнего правительства.
Важно другое: либеральный медведевский эксперимент подходит к своему завершению, он свою функцию выполнил. Был полезен Путину, гарантировав ему спокойное пересиживание необходимого по Конституции срока на посту премьера, обеспечив передачу президентских полномочий обратно Путину. И, в принципе, если бы не этот неолиберальный медведевский проект, который длился четыре года, возможно, у Путина было бы больше проблем, и он не так свободно и не так легко принял бы власть обратно в свои руки. А так у него была отсрочка для того, чтобы дать скалящемуся Западу некую надежду, возникшую с приходом Медведева относительно кардинальной смены политического курса в России «бархатным» путём.
Если бы не Медведев, то жёсткий накат со стороны Запада начался бы не сейчас, когда Россия более-менее готова ответить на него, а уже в 2007 году, в состоянии, когда Россия была не в состоянии отвечать на реальные внешние вызовы. И вот тогда неизвестно, смог бы удержаться Путин у власти, смог бы он сохранить целостность государства, смог бы он отстоять суверенитет, и как Россия ответила бы на вызов августа 2008 года? Всё это ставило путинскую систему под большой вопрос. Но в связи с тем, что у власти находился Медведев и его либеральный имитационный, модернизаторский политический проект, Запад в какой-то момент, очевидно, поверил или сделал вид, что поверил в то, что возможна soft-power смена Путина на более либерального руководителя. И вот именно в создании этой имитационной модели Сурков и играл решающую роль. Он придавал убедительности происходящему. Как успешный, эффективный имитатор он имитировал теперь уже либеральную модель, он серьёзно заставил Запад поверить в то, что в России происходит модернизация, причём не только технологическая модернизация, что Западу невыгодно и неинтересно, но именно социальная модернизация. Что меняются, трансформируются социальные архетипы, и при Медведеве они будут меняться в либеральном ключе ещё более стремительно. Убедительность, с которой действовал Сурков, и позволила отложить жёсткий накат. Возникло даже устойчивое ощущение того, что Медведев пойдёт на второй президентский срок, о чём серьёзно говорили политологи в самой России.
Путинский стиль - мягко и неспешно. Три сценария для Суркова
Сейчас всем очевидно - и внутри России и вовне, - что Путин не собирается сдавать наши национальные интересы; не собирается поступаться суверенитетом, занимается укреплением наших военных возможностей. И постепенно, плавно, медленно, но всё же переходит к внутренним политическим «чисткам», освобождая российское политическое пространства от когорты коррупционеров и людей, мотивированных исключительно своими корыстными интересами. В России, конечно, привыкли к «чисткам» иного рода, но Путин не изменяет себе и в этом, действуя мягко в методах и неспешно в сроках. Нам, конечно, хотелось бы, чтобы это происходило быстрее. Но таков путинский стиль, поэтому всё происходит так же осторожно, как это всегда происходило раньше, как это свойственно Путину. И Сурков как человек-функция, выполнивший своё предназначение, также неспешно и плавно перемещается с первых позиций, - с тех, с которых он, по сути, единолично управлял государством и его внутриполитическими процессами на должности первого заместителя главы администрации президента, на вторые позиции, на должность главы аппарата правительства, а оттуда уже на третьи и четвертые… И здесь главный вопрос связан с тем, насколько далеко Путин будет перемещать Суркова. Этот вопрос часто задаётся не только относительно Суркова, но и, например, относительно Сердюкова, Билалова... Но так как сегодня Сурков является фигурой номер один в текущих политических процессах, то главным образом вопрос стоит именно о его перемещениях.
Первый вариант, который часто рассматривается, это вариант «лайт»: Сурков тихонько пристроится на какой-то непыльной чиновничьей позиции, и будет досиживать там свои последние политические дни. Это такой типичный путинский вариант, который больше всего нравится Путину - Сурков будет вести себя тихо и перестанет вмешиваться в политику. Но зная характер, настрой, и в принципе потенциал этого человека, сложно поверить в то, что он удовлетворится таким пенсионным «досиживанием» своих дней. Для этого сценария вполне подошло бы место главы аппарата правительства, откуда его всё же убрали.
Тогда возникает второй сценарий дальнейшей судьбы Владислава Юрьевича при Путине – это спокойный отъезд на Запад. Например, в Лондон, где у него всё: близкие, деньги, друзья. Или в какую-то другую точку глобального Запада, откуда он даже при желании не сможет серьёзно влиять на политические процессы в России, что доказал опыт Березовского, который так же пытался влиять на ситуацию в стране, но что из-за её пределов ему не удавалось делать достаточно эффективно.
Наконец, третий сценарий, которого может быть, больше всего вожделеют массы, население нашей страны, большинство патриотических экспертов, политологов, - это сценарий отправки к Ходорковскому, к тому, кто и являлся изначально патроном Суркова, давшим ему путёвку в жизнь и в большую политику. Но как раз этот сценарий явно не в путинском стиле. Ибо, как мы видим, Путин избегает насилия и политической расправы. Выполнив свои обязательства перед Ельциным и сохранив позиции ельцинской т.н. «семьи», позволив им избежать судебного преследования и политических последствий за то, что они сделали со страной в 90-е, Путин тем самым обозначил спокойную модель передачи политической власти от одного лидера к другому. Оставив Ельцина в покое, не трогая Горбачёва, тихо загибающегося от старости в абсолютном одиночестве и всеобщем презрении, Путин тем самым намекает на своё желание так же спокойно уйти от власти тогда, когда он посчитает нужным. Без дальнейшей политической или какой-либо иной серьёзной расправы над ним самим. Путин хочет отладить устойчивую модель, спокойную, без последствий в момент передачи власти от одного руководителя к другому. Поэтому он всеми возможными средствами демонстрирует нежелание и неготовность осуществлять жёсткие репрессивные политические действия над кем бы то ни было из тех, кто когда-либо находился у власти и принимал политические и государственные решения, даже если этот человек серьёзно ошибался в своих решениях и допускал критические просчёты. Иное дело – прямое нарушение закона, уголовное деяние, - но даже в этом случае, как мы видим по ситуации с Сердюковым, Путин очень осторожен и допускает момент судебного преследования только в случае обнаружения и неопровержимой констатации вопиющих правовых уголовных нарушений и выпадений за рамки закона, при наличии неопровержимых улик. Все остальные случаи, особенно те, которые ассоциируются с неким политическим преследованием, Путин жёстко исключает. Отсюда фраза о том, что «сегодня не 37-й год». Это контрастно подчёркивает настрой Путина.
Конечно, население страны в большинстве своём хотело бы как раз видеть от Путина именно 37-й год, и чем больше в Путине Сталина, тем выше у него рейтинг, тем больше его популярность. Но это имеет и обратную сторону, влечёт за собой определённые риски. В каком-то смысле, это опасная игра. Имитировать Сталина, конечно, беспроигрышный ход с точки зрения рейтинга и роста популярности у населения. Но можно столкнуться с обратной стороной, теми последствиями, которые такая модель влечет за собой – постоянный страх за свою собственную безопасность, за свою собственную жизнь, необходимость нести историческую ответственность за просчёты. И самое главное: можно подвергнуться политической расправе в случае болезни или серьёзных ошибок при неспособности удержания власти... Путин избегает этого, обратная сторона более жёсткой системы власти его пугает больше, нежели привлекают её преимущества. Поэтому «отправка Суркова к Ходорковскому» – это не путинское решение. Даже если это произойдёт, это произойдёт вопреки Путину, по воле каких-то иных политических сил, так же как и посадка самого Ходорковского была решением и волевым проявлением не самого Путина, а кого-то из его окружения.
Путин и Сурков? Путин или Сурков
С другой стороны, нахождение Суркова в политически активной позиции несёт угрозу для Путина; угрозу некоего soft-power отлучения его от власти посредством сложных политтехнологических ходов, серии политических проектов, комбинаций, медиавирусов, всего того, в чём Сурков является виртуозом. Плюс, если учитывать, что всё это будет происходить в политической системе, создателем которой является Владислав Юрьевич, которую он сам запрограммировал, то здесь угроза его эффективного воздействия на путинскую систему власти и, особенно, на путинское единоличное влияние и контроль за политическими процессами в стране, значительно и многократно возрастает.
И в этой сфере Сурков – куда более эффективный и более сильный противник, чем был Березовский – с его излишней эмоциональностью, склонностью впадать в крайности, с его экспрессивностью и невыдержанностью. Сурков многократно превосходит Бориса Абрамовича по качеству и уровню представлений о том, как всё устроено, и как с этим оперировать. И если Борис Абрамович формировал российскую политическую систему лишь поверхностно, как скользящий по волнам сёрфингист правит волны, то Владислав Юрьевич как раз создал и волны, и бассейн, в котором они плещутся, и ветряные установки, которые имитируют ветер, вызывающий волнение воды в этом бассейне. А также всех сёрфингистов и их доски. То есть он создал здесь всё. По этой причине ещё долго будет существовать инерция, следуя которой основные политические акторы будут принимать ключевые решения, действовать сами, заставлять действовать других, не понимая, что Суркова уже нет, и его политическая система взаимоотношений и обязательств давно нелегитимна, обескровлена, обесточена, и в принципе можно уже не следовать правилам, которые он установил.
Тем не менее, некая человеческая консервативность, либо страх, либо уверенность, что всё ещё вернётся, будет какое-то время действовать, и сурковская политическая модель будет продолжать функционировать уже без него. А если ещё он каким-то образом к ней подключится, и хоть как-то будет подпитывать её своей креативностью, безудержной энергией и нескончаемым потоком новых идей и комбинаций, то она может просуществовать довольно долго. И, может быть, с учётом подключения каких-то внешних факторов, довольно эффективно и продуктивно. А там – глазом не успеем моргнуть, как нынешняя путинская стабильность, незыблемый и непоколебимый столп вертикали власти вдруг куда-то испарится, исчезнет, как выключенная голографическая картинка, которая транслируется сурковским лазерным нано-проектором. Секунда, и ничего не останется.
В худшем же для Суркова случае, если рассмотреть первые два сценария, созданная им и действующая по сей день политическая система страны без его участия в ближайшие годы будет стагнировать, давать сбои и разваливаться, становясь неуправляемой. Назло Путину. Отстранил от политики – получай! Попробуй, управься со столь сложным механизмом без инструкций и надзора его создателя!
Опасный оппонент
Бороться с сурковской системой, пытаться её демонтировать – всё равно что пытаться демонтировать или хотя бы кардинально перестроить корабль, на котором плывёшь. Поэтому здесь вариант у Путина может быть только один – новый корабль: создание с нуля полноценной, не виртуальной, а реальной политической реальности, основанной на идеологии, на фундаментальных ценностях нашего народа, на мировоззрении, на исторических, стратегических целях. Только такая реальность сможет победить привлекательную, красочную, эффектную, но абсолютно симуляционную, и от этого не менее опасную реальность, созданную Владиславом Юрьевичем Сурковым, который действительно является демиургом современной российской политической системы, креатором всех политических функционеров и основных политических фигур, и программистом смыслового информационного и культурологического пространства современной России.
Не умаляя личного величия этого человека, следует признать некую историческую фатальность этой фигуры для России как исторического субъекта, имеющего тысячелетнюю преемственность своих циклов, величайшую историю, величайший народ в своей основе. Всё это, конечно же, совершенно непонятно и неприятно для Суркова, сторонника более зыбких, ликвидных, искусственных симуляционных фасадных форм. Но факт остаётся фактом - это серьёзный противник, серьёзная фигура, это серьёзный субъект, который уже оставил своё место в истории современной России, и иметь его в качестве политического оппонента просто опасно.
Валерий Коровин,
заместитель руководителя Центра консервативных исследований Социологического факультета МГУ
Сурков
Неизвестная политическая история путинской России
Путинские нулевые закончились. После того как Владислав Сурков лишился роли главного идеолога режима, очевидно, что все в российской политике будет иначе. Может быть, на коне окажутся суровые администраторы без сантиментов и воображения, а может быть, наступает время собственно политиков, которые будут способны говорить с народом напрямую, а не через заместителей посредством гуманитарных технологий. Но увидеть будущее страны невозможно, не разобравшись в том, что именно произошло с ней и с нами. И один из ключевых вопросов: «Кто такой мистер Сурков?»
Виталий Лейбин, Виктор Дятликович, Дмитрий Карцев, Андрей Веселов
30 января 2012, №04 (233)
—Он князь тьмы, он черен с ног до головы, от него, как сказал бы Уго Чавес, пахнет серой. Он был причастен ко всем мерзостям путинской эпохи: от «наших» и якеменок до отмены губернаторских выборов и запрета оппозиционных партий, — безо всякой иронии заявил в интервью «РР» лидер Республиканской партии России Владимир Рыжков.
«Вы сурковская пропаганда! Вы сурковская пропаганда!» — твердят оппозиционеры в ответ на вопросы государственных СМИ даже сегодня, когда Сурков ни за какую пропаганду уже не в ответе. С другой стороны, те, кто встречался с ним не в качестве униженного подчиненного или «врага и предателя», почему-то не чувствовали дьявольского серного запаха.
Писательская интуиция Виктора Пелевина породила в одной из последних его книг образ-притчу: «Принято считать, что власть опирается на штыки. Но… Представьте, что вы затюканный и измученный российский обыватель. Вы задаетесь вопросом, кто приводит в движение зубчатые колеса, на которые день за днем наматываются ваши кишки, и начинаете искать правду — до самого верха, до кабинета, где сидит самый главный кровосос. И вот вы входите в этот кабинет, но вместо кровососа видите нереально четкого пацана, который берет гитару и поет вам песню про “прогнило и остоебло” — такую, что у вас захватывает дыхание: сами вы даже сформулировать подобным образом не можете».
Все точно, вплоть до гитары. Андраник Мигранян в частной беседе рассказывал американскому послу, что каждый раз, когда он едет в США, Сурков просит привезти ему кучу дисков с американским рэпом. А вместе с лидером группы «Агата Кристи» Вадимом Самойловым Сурков записал два рок-альбома. Причем сотрудничество это было исключительно творческим, без какой-либо примеси политики или корысти: Самойлову просто понравились тексты песен еще до того, как он узнал, с каким «начинающим автором» имеет дело.
— Когда я прочел эти стихи, я понял, что это очень глубоко и очень умно, — вспоминает он. — Кроме того, это очень светло. И хотя в этих стихах используются темные образы, полярность их раскрытия абсолютно светлая. Я убежден и я чувствую, что Владислав Сурков — светлый человек.
Этот контраст образов — загадка. Среди множества интервью, которые мы брали при подготовке этого очерка, нас поразило признание политолога Глеба Павловского:
— Будучи членом той же команды, я и с себя не могу снять этой ответственности — мы все были слишком одержимы страхом перед реальностью, страхом перед реальной Россией, в основе которого, конечно, лежала травма 1991 года. Сегодня я подозреваю, что Россия не настолько страшна, как нам казалось еще лет пять назад. Хотя это очень неожиданный и, так сказать, своенравный зверь.
Страх перед реальностью — отличный повод производить противоречивое впечатление. Павловский признается в этом только теперь, после того как вышел из команды, выступив против третьего срока Владимира Путина. Владислав Сурков отказался от продолжения карьеры «теневого политического министра» из-за той же проблемы: как стало известно «РР», он еще летом подготовил ряд демократических поправок, которые теперь на фоне протестов внес в Думу Дмитрий Медведев.
— Я знаю, что Сурков далеко заходил в своих попытках что-то изменить, повлиять на решения, в том числе самые кардинальные, свидетелями которых мы были в этом году, — говорит Павловский.
Проблема же страха перед реальной Россией не нова, и она, похоже, обсуждалась внутри команды. Вот цитата Суркова 2005 года: «Я уверен, что российские люди… способны к демократии и способны в ней жить и ее создавать… Не искусственно мы это сдерживаем, как многим кажется. Мы просто боимся».
Страшная Россия
«Я испытал огромное облегчение, как будто удалось сбросить со спины огромного паразита», — так прокомментировал Сурков крушение СССР в интервью немецкому «Шпигелю». И это вряд ли только работа «на публику»: понимание государственной катастрофы пришло позже, чем ощущение драйва того времени. Когда он начал работать с Михаилом Ходорковским, ему было всего 23 года. А к 1992-му он уже имел репутацию одного из самых влиятельных лоббистов и пиарщиков в стране. На пару со своим близким товарищем Вадимом Бойко он проталкивал через Думу проекты сначала в интересах структур Ходорковского, потом Альфа-Банка.
— Он профессиональный лоббист, политтехнолог, который еще в середине 90-х коррумпировал власть, разнося «денежные поощрения», то есть взятки, — считает Владимир Рыжков, который мог знать ситуацию с другой стороны — как тогдашний депутат и вице-спикер Думы. В одном из интервью Рыжков уверял, что Сурков пытался подкупить и его: «Он спросил, что я хочу от него в материальном плане в обмен на вступление в партию “Единство”. Когда я сказал ему, что мне от него ничего не нужно, он был искренне удивлен».
Возможно, хорошее знание Сурковым человеческих слабостей, неверие в людей и нелюбовь к разношерстному парламенту — из тех времен. Он видел Верховный Совет, а потом и Думу вблизи, а не на демократической телекартинке. Похожее мнение он впоследствии высказал о судах: «Когда мне говорят о зависимости судов — да, она есть… Но что с ними делать, если они зависимы по природе своей? Если люди там либо покупаемы, либо боятся начальственных звонков?.. И кто удержится от соблазна подчинить их себе?»
Он чуть было не стал одним из совладельцев ЮКОСа — был бы теперь в изгнании либо в тюрьме. Бывший совладелец компании Леонид Невзлин признает, что они с Ходорковским обсуждали просьбу Суркова стать их компаньоном, но отказали: не видели в нем своего.
Наверное, Сурков должен быть им благодарен за тот отказ: он позволил ему добиться большего — реальной власти. Возможно, совладельцы ЮКОСа уже тогда почувствовали: тщеславие, в котором Сурков часто сам признается, лежит не в области бизнеса. Это скорее власть, возможность действовать с большими, историческими последствиями. Еще в Верховном Совете он лоббировал ограничение деятельности иностранных банков и укрупнение российских — практически то же, что впоследствии делал с партийной системой.
«И в “Менатепе”, и в Альфа-Банке я занимался одним и тем же — связями с общественностью. Точнее, с органами власти, — формулировал Сурков свою позицию после назначения на “Общественное российское телевидение” в 1998 году. — Мне импонирует разрешение конфликтов».
И настоящий большой конфликт не заставил себя ждать. Приход Суркова во власть был как призыв на фронт — он стал помощником главы администрации президента 15 мая 1999 года, за три дня до этого Ельцин с подачи «семьи» отправил в отставку «розового» премьер-министра Евгения Примакова. Шаг, казалось, безумный с точки зрения политических перспектив: по опросу фонда «Общественное мнение», 81% избирателей эту отставку не одобрили. А впереди были парламентские выборы. Незадолго до этого едва не стала реальностью идея импичмента Ельцину: по одному из вопросов — войне в Чечне — для его объявления Госдуме не хватило всего семнадцати голосов. Считается, что это как раз заслуга Суркова: еще не работая в администрации президента, он по ее поручению «работал» с депутатами Думы, убеждая их голосовать против импичмента.
— Во власти тогда был дефицит креативных людей. Исполнительные, дисциплинированные были. С приходом Путина их даже стало больше, потому что пришли питерские. Это была сверхдисциплинированная команда с мегакорпоративным сознанием. Им можно доверить дочку, миллиард долларов, но при этом они все равно были разновидностью среднеазиатской овчарки с соответствующим интеллектом. У них все четко: друзья — враги. А у Суркова мозг кувыркающегося в воздухе стрижа, — образно описывает ситуацию Сергей Доренко, объясняя, зачем власти понадобился Сурков.
Итак, рейтинг Ельцина — 2% (сравните с «кризисными» 44% Путина в декабре 2011-го). Серый кардинал Кремля Борис Березовский на каждом углу кричит, что он единолично управляет всем в стране, производя весьма неоднозначное впечатление на общество. Но власть от него зависит, он остается главным генератором идей: спасительное «Единство» придумал именно он.
А вот его результат на парламентских выборах 1999 года должен был обеспечить именно Сурков — в случае даже относительной неудачи «Единства» власть могла просто рухнуть: парламент, в котором большинство было бы у коммунистов и Лужкова, мог не утвердить Путина премьером, спровоцировав кризис власти, схожий с 1993 годом. Даже после относительной удачи на выборах Суркову пришлось плести сложные интриги для создания парламентского большинства. Тут все средства были хороши, цена вопроса — выживание или гибель.
Начало строительства вертикали
«Я воспринимаю пожелание как военный приказ. И в этом смысле я гораздо лучше, чем человек, который воспринимает приказ как пожелание», — сказал как-то о себе Сурков. В 1999 году страна на жестких и очень конкурентных выборах проголосовала за возрождение государства, а вовсе не за партии, созданные «кремлевскими» или «лужковскими». Подъем общества, и многолетний рекордный рейтинг Путина — результат этого общественного возбуждения, а вовсе не плод исключительно «агитации и пропаганды». Но, с точки зрения Суркова, угроза не ослабла. И если полувоенные политические спецоперации приводят к такому успеху, то трудно поверить, что Россия и ее народ «не страшны» и что значение имеют не только политические технологии, но и голоса граждан.
Для Суркова начало нулевых было временем максимальной мобилизации. Уже за первые годы своей работы в Кремле он устранил почти все прямые угрозы для власти.
«Медведь» поглотил примаковско-лужковское «Отечество», для чего была провернута интрига «в стиле стрижа». «Отечество» оттеснили от распределения руководящих должностей в Думе, подписав пакетное соглашение между «Единством», КПРФ, ЛДПР и группой «Народный депутат». Шедшие брать власть региональные элиты неожиданно для себя оказались оппозицией. Но, не в силах существовать в такой роли — ни ментально, ни материально, — они тут же пошли на поклон Кремлю. В результате была образована правящая коалиция «Единства» и «Отечества», очень скоро слившихся в одну партию.
Контроль над телевидением был установлен исходя из свойственной всем реформаторам новой России уверенности в том, что они обладают сакральным знанием, а народ страшен и темен, и им все равно будут манипулировать, так пусть лучше это делают «наши люди».
— Сурков, безусловно, виноват в том, что у нас такое вот телевидение, — утверждает Марина Литвинович, в то время член кремлевской команды пиарщиков. — Примерно в той же степени, в какой в этом виноваты я, Глеб Павловский, Александр Волошин, Эрнст и Добродеев. Когда Путин пришел к власти, был заявлен целый пакет либеральных реформ, подготовленный Центром стратегических разработок во главе с Грефом. И появилась задача объяснить населению, зачем все эти реформы, вообще говоря, нужны, что будет дальше и как страна будет развиваться. Возник механизм донесения политической воли до телевидения. А потом с помощью того же механизма стали передавать все что угодно. Тут и черные списки, и понимание, кого можно показывать, а кого нет, и так далее. Иногда Слава просто звонил и говорил, что показывать. Собирались совещания, он писал темники. Просто я настаиваю, что первоначально эта система создавалась с благими намерениями.
Хорошие или плохие, но созданные государственные механизмы начинают жить своей жизнью:
— В мою бытность заместителем главного на «Первом канале» у нас были ситуации, когда мы советовались, но не было ситуаций, когда мы получали указания, за исключением терактов, — вспоминает Марат Гельман. — Инструментарий, который использовал Сурков, — это то, что сейчас называют «гуманитарными технологиями»: переговоры, убеждение, соглашения. Другие персонажи использовали другие инструменты — у них в руках были прокуратура, налоговая…
Интересно, что в 2002 году Владислав Сурков верил не только в политические манипуляции, но и в собственно политику. На семинаре «Единой России», распекая активистов партии, он предлагал им выбор — заниматься чем-то живым и настоящим или просто выполнять поручения: «Интеллектуальная жизнь в партии на нуле, ни одной интересной идеи, от партии в народе не осталось ни одного афоризма. Главное проклятие “Нашего дома — России” и теперь наше — чрезмерная бюрократичность. Если не будете партией, сами все сделаем, а вас будем использовать только как ходоков перед выборами. Я думаю, такая роль многих из вас не устроит, вы способны на большее». И уточнял: «На самом деле это никакая не стабильность. Это усталость после ельцинской эпохи. Нация накувыркалась и устала, решила немного отдохнуть».
— То, что Суркова сейчас демонизируют, я связываю с тем, что в человеке, который берет на себя функцию коммуникации с внешним миром, всегда видят центр силы, — считает Марат Гельман.
Сурков всегда был прежде всего «говорящим органом» государства, он продолжал «разрешать конфликты», силовая же власть была, конечно, не у него.
— Когда влияние человека соразмерно его должности, нам это кажется нормальным, — поясняет Гельман. — Мы не демонизируем президента или премьера. Когда же влияние больше должности, это нам кажется странным и даже подозрительным. На самом деле его влияние держалось на том, что Слава был очень технологичным. Вы могли с экспертами обсуждать, что делать, но как делать, знал именно Сурков.
Первая олигархическая
«Демократия наша — фактически ровесница века, свежий продукт трагической трансформации через царизм, социализм, олигархию», — писал Сурков в статье о «суверенной демократии» для журнала «Эксперт».
Арест Ходорковского и Лебедева коренным образом изменил политическую ситуацию в стране. Безусловно, это было чувствительно и для Владислава Суркова. И не только потому, что он, по собственному признанию, «десять лет работал с Ходорковским и относится к нему с большим уважением», но и потому, что усилились силовые фракции власти. Без шума, но при явном несогласии с «силовым вариантом» решения проблемы ушел в отставку Александр Волошин, закончилось влияние ельцинской «семьи». Как утверждает легенда, хотел уйти и Сурков, но Волошин убедил его остаться, чтобы продолжить строительство государства методами более тонкими, чем просто «посадить и отобрать».
В любом случае, если Сурков и не был согласен с подобными методами и опасался усиления репрессивной вертикали, то с целями и задачами государства он солидаризировался полностью: «Я ему [Ходорковскому] говорил, что власть, как и любовь, купить нельзя. Иметь представление о том, что несколько коррумпированных фракций сделают тебя премьер-министром, — это наивно. У него были такие странные представления».
На выборах в парламент на фоне дела ЮКОСа звездой стал блок «Родина» с его антиолигархической и националистической риторикой. Его возглавили Сергей Глазьев, которого ранее прочили на смену Зюганову в КПРФ, и Дмитрий Рогозин, не нашедший себе достойного места в «ЕР». Это первый удачно стартовавший проект «второй партии», возможного элемента каркаса двухпартийной системы по западному типу, как это понимали в Кремле.
Вряд ли сам Владислав Сурков был доволен сооруженной им конструкцией: по происхождению и культурному складу он скорее предпочел бы в качестве партнера «ЕР» по будущей коалиции правую партию, а не левых националистов. Но повестка была задана не им и, возможно, даже не Путиным, а логикой усиления государства. «Яблоко» и СПС активно консультировались с Сурковым, их лидеры надеялась на помощь Кремля, но в Думу не попали. И это был как раз демократический результат: «страшная Россия», то есть народ, поддержала борьбу с олигархами, тогда как Чубайс, несмотря на былую вражду, прямо высказался в защиту Ходорковского, а «Яблоко» продолжало пользоваться деньгами ЮКОСа.
«Что бы сейчас ни говорили правые и “Яблоко”, никто им не мешал. Может, они еще вернутся в следующий парламент — бог им в помощь. Может, это и хорошо. Но мне кажется, сегодня надо укреплять правый либеральный современный европеизированный фланг “ЕР”», — говорил Сурков на встрече с «Деловой Россией»
В результате этого политического эпизода, собственно, и возникло российское государство в его нынешнем виде — со способностью консолидировать средства, полученные от торговли полезными ископаемыми, и направлять их на социальные и прочие проекты, с победой «вертикали» над конкурентами в большом бизнесе, с полным послушанием административной иерархии.
В Кремле с подачи Суркова победило представление о возможности построить идеальную политическую систему исключительно с помощью искусственного форматирования. В свое время в результате бунта депутата-единоросса Анатолия Ермолина стал известен эпизод, иллюстрирующий новую, деполитизированную, прямо административную стилистику власти.
В 2003 году Ермолин пожаловался в Конституционный суд на то, что Владислав Сурков прямо давит на депутатов партии власти. В недавно вышедшей книге «Операция “Единая Россия”» этот эпизод со слов Ермолина воспроизведен так. Владислав Сурков, вызвав в Кремль группу депутатов (в том числе представителей крупных корпораций), иногда голосующих вразрез с линией партии, начал их распекать. «Ты кто такой, ты как кнопки жмешь? Тебе что, непонятно, что ли: что написано в табличке — так и должен нажимать. Вы тут думаете, что вы депутаты Государственной думы? — Сурков обвел взглядом присутствовавших. — Каждый из вас лично мне обязан! Я за каждого из вас просил, поручался. Будете делать то, что я вам скажу… Голосуйте, как вам написано. Без вас разберемся, как надо законы писать. Ваша задача — правильно на кнопки нажимать… Кто не понял, посмотрите и объясните своим руководителям, что сейчас происходит с ЮКОСом».
— Эта система, — объясняет Павловский, — отчасти реакция на слабую Думу 90-х годов. Хотелось построить машину, которая будет автоматически принимать все необходимые законопроекты. А в основе этого, конечно, лежит та философия, что команда все знает лучше всех. В итоге это привело к тому, что команда находится в круговой обороне.
Круговая оборона
«Все мы должны осознать: враг у ворот. Фронт проходит через каждый город, каждую улицу, каждый дом. Нам нужны бдительность, солидарность, взаимовыручка, объединение усилий граждан и государства, — говорил после Беслана Сурков в интервью “Комсомольской правде”. — У фальшивых либералов и настоящих нацистов все больше общего. Общие спонсоры зарубежного происхождения. Общая ненависть. К путинской, как они говорят, России. А на самом деле к России как таковой».
2004 год мог стать триумфом восстановленного государства, а стал самым тяжелым годом путинской эпохи. Трагедия в Беслане вызвала настоящий шок. Революция на Украине заставила многих в Кремле подумать, что неожиданный всплеск терроризма и другие проблемы могут быть частью необъявленной войны. Это было не нагнетание «антиамериканизма», как казалось тогда либеральной общественности, это был реальный страх.
— Мы все преувеличиваем риски импорта «оранжевой» революции. Я тоже преувеличиваю. Поэтому я не могу валить это на Суркова, — говорит Глеб Павловский. — Но представьте себе 2005 год, когда Америка Буша не только вела несколько войн одновременно, но и объявила, что будет вести войну там, где ей вздумается, и по тому поводу, который найдет нужным. Причем в качестве повода она выдвинула защиту демократии. Кто мог поручиться, что Бушу не придет в голову полезть на постсоветское пространство? Это горячий парень, и его остановил только мировой кризис.
Непосредственным рабочим фоном для Суркова было поведение политиков, с которыми он был на «ты» и чье поведение в контексте происходящего он, видимо, воспринимал как предательство. Лидер СПС Борис Немцов ездил в Киев целоваться с Виктором Ющенко, Дмитрий Рогозин с «Родиной» вышли из-под контроля, тоже поверив, видимо, в наступление «оранжевой» эпохи.
Впрочем, от потрясения власти быстро оправились и стали действовать, исходя из логики «если есть сопротивление, значит, направление выбрано верно». Отсюда первая реакция на шок — отмена прямых выборов губернаторов. Интересно, что сам Сурков был против этого решения, но это была давняя идея еще Волошина, и к тому времени в Кремле по поводу нее сложился консенсус:
— Вообще говоря, это была одна из идей, проникших в команду с самого начала, — свидетельствует Павловский. — Идея, что теперь Россия должна стать свободной на нижнем уровне, но унитарной.
«В новой процедуре назначения губернаторов увидели только произвол власти, — комментировал эту меру сам Сурков. Когда решение было принято, он уже не спорил, а реализовывал. — Не то что кто-то не доверяет народу. Но нам не хватает еще, чтобы в Дагестане избрали какого-нибудь ваххабита!»
Прямым ответом на «оранжевую» революцию и громкие акции лимоновцев стало создание прокремлевских молодежных движений.
— Как часто случалось со Славой, это была логика симметрии, — поясняет Марат Гельман. — Если в интернете есть люди, которые борются против власти, то должны, значит, быть и те, кто за власть. Если есть митинг оппозиции, должен быть митинг сторонников власти. Есть у оппозиции такие безбашенные ребята, как лимоновцы, которые идут на все, нарушают закон, — значит, у власти тоже должны быть такие — отмороженные, готовые на все, топчущие портреты врагов… Но симметрия не всегда работает. К примеру, художественная общественность никогда не простит сжигания книг Сорокина (на самом деле книги символически опускали в макет унитаза, но в памяти многих остался другой образ. — «РР»). Понимаете, есть какие-то вещи, которые мы внутренне готовы позволить оппозиции, но не готовы позволить власти.
Не простят Суркову и очевидной неискренности. Публично утверждая, что «проводимая “Идущими вместе” кампания по уничтожению книг отвратительна», он параллельно создавал еще более мощную структуру, получившую карт-бланш на идеологическую войну любыми средствами.
Конечно, Владислав Сурков и в этой ситуации, по крайней мере на словах, пытался усложнить конструкцию, поработать с «Нашими» на энергии убеждения. В момент создания движения он даже говорил молодежным активистам, что, возможно, к 2008 году на их основе будет создана новая партия и что от них требуется в первую очередь идейность, а не финансовая заинтересованность.
Но оказалась, что этот «человеческий материал» ему не очень нравится, что даже идейные противники ему ближе, чем ребята без развитого критического мышления.
— Сурков неоднократно жаловался на то, что работать приходится с полными дураками — иногда он называл их мудаками, — вспоминает Марина Литвинович. — А он старался собирать вокруг себя людей творческих, креативных.
Поиски усложнения
«Система сейчас испытывает дефицит сложности, — говорил Сурков еще в декабре 2006 года. — Потому что она была плодом отчасти реакционного курса предыдущих лет… Централизация власти приобрела такой вид, дальше которого идти опасно… Советский Союз, на мой взгляд, именно в силу своей сверхцентрализации рухнул».
С его программной статьи о суверенной демократии в «Эксперте» в том же году начался публичный поиск способов усложнения.
— Концепт суверенной демократии придумал Романо Проди, — считает издатель Модест Колеров, в те годы отвечавший в администрации президента за межрегиональные связи. — В наших условиях он оказался в середине нулевых едва ли не единственным революционным, дискуссионным концептом в политической философии, который заставил мобилизоваться и сторонников, и противников, и скептиков, и апологетов.
Период активного проектирования «сложности» включал в себя поиски и создание кандидатов на «вторую партию», будущего партнера по коалиции, и укрупнение партий, и создание Общественной палаты. Все это известно, поскольку так или иначе реализовалось. Кое-что из этого положительно оценивают даже такие недруги Суркова, как Невзлин: «Я ни в коем случае не настроен критично ко всему, что он делает, потому что наличие приличных людей в Общественной палате спасло, как я считаю, Бахмину и помогло выйти из тюрьмы Алексаняну. За это я Суркова благодарить не буду, но в Общественной палате есть люди, которым я буду всегда благодарен».
Гораздо менее известно, что в 2006 году Сурков отстаивал идею, что парламент — большинство или коалиция — должен формировать правительство, что парламент следует усилить и, следовательно, «отпустить». Критически настроенное «творческое сословие» считало эти предложения всего лишь идеологической ширмой режима, тем более что «вторая партия» во главе с Сергеем Мироновым поначалу выглядела смешно, а когда начала побеждать в регионах, столкнулась с обычными силовыми методами конкуренции. Вне зависимости от чьих-то намерений было понятно, что система почти достигла пика могущества и должна сопротивляться рискованному усложнению:
— Была серьезнейшая развилка, связанная с регистрацией партий, — говорит Гельман. — И тогда действительно администрация отстояла жесткий порядок. Из социологических исследований выходило, что если сильно облегчить регистрацию и пустить всех — не только Рыжкова и Немцова, но и националистов разных видов и форм, — то как раз демократы, ради которых мы все это делаем, ничего не наберут, зато мы дадим зеленый свет каким-то опасным экстремистским силам. Особенно это касалось промусульманских партий: было достаточно серьезное давление, чтобы зарегистрировать партии типа «Истинные патриоты России» — это бывшая Исламская партия.
Идеальная утопия суверенной демократии, как сказал Сурков на встрече с академиками РАН в 2007 году, оказалась во многом именно риторической формулой. Сейчас, впрочем, понятно, что в «страхе перед Россией» средствами одних только «гуманитарных технологий» эта задача и не могла быть решена.
— Может быть, стране нужен был врач, лидер-врач. Но лидера-врача не нашлось, — считает Павловский. — Сурков занимался временным протезированием на территории России. Отсюда и отношение к населению как к пациентам. И вначале это отвечало реальной ситуации. Но со временем возникает соблазн затягивать это состояние, превращать страну в вечного перебинтованного, которому все опасно, все болезненно. И это, конечно, уже начало перерождения системы.
Тот же образ использовал и сам Сурков в интервью литератору Сергею Минаеву: «Это как если бы больного лечили, лечили успешно, он поправился, а его все продолжают лечить. Хватит уже лечить. Пора отпускать».
Но все-таки настоящего пика своего могущества система достигла благодаря своему усложнению в 2007 году. Сурков даже считал, что выдвижение в президенты Дмитрия Медведева было спасением для системы. Это уникальный случай в политической практике: два электората — «традиционный», путинский, и «новый», ориентированный на перемены, демократизацию и Медведева, — сложились. Именно тогда Сурков прямо заявил, что такого успеха у партии власти больше в истории не будет. По нашей информации, решение принял сам Владимир Путин, не поддержав тогда «партию третьего срока», а также выбрав в преемники более «либерального» Медведева, а не «такого же, как он» Сергея Иванова.
Перестройка-застой
После 2008 года Владислав Сурков счел, что теперь может быть более инициативен. Сильный аппаратчик, при новом президенте он почувствовал и новые угрозы, и новую степень свободы — такой атмосферы постоянных номенклатурных дрязг, как утверждает Павловский, при Путине не было. Первая идея была попытаться ослабить контроль над «ящиком», то есть федеральным ТВ. По инициативе Суркова эту идею в разговоре с президентом выдвинули руководители центральных телеканалов. Но она провалилась.
— Тем, кто не может, как и я, смотреть сейчас телевизор, хочу сказать, что последние лет пять, примерно с момента появления фигуры Медведева, телевидением в администрации занимались другие люди, не Сурков, — утверждает Модест Колеров. — А во-вторых, руководители трех главных федеральных каналов давно превратились в медийных олигархов, которые подчиняются только президенту. И тем, кто измучен той запредельной степенью психотерапии, которая льется на нас с экранов, хочу сказать, что Сурков к ней имеет куда меньшее отношение, чем Громов, Тимакова или Медведев.
Второй «большой» идеей, начавшей прорабатываться задолго до выборов 2011 года, было создание правой партии, будущего разумного партнера партии власти по коалиции. Это прямо вытекало из тезиса о том, что второго такого успеха, как в 2007 году, у «Единой России» больше не будет. Кандидат на роль лидера партии предлагался парадоксальный и именно поэтому сильный — Алексей Кудрин. У Суркова и Кудрина отношения всегда были весьма сложные. Сурков на многих совещаниях на протяжении десяти лет прямо винил министра финансов в том, что в богатеющей стране почему-то нет денег на строительство дорог, а Кудрин в свою очередь костерил отступления от демократии. Но было у них и много общего: оба они творцы одной вертикали. Как написал однажды Павловский, «философия Кудрина заключается в глубочайшем недоверии к человеку, и это то немногое, что объединяет его с Сурковым».
Партия Кудрина теоретически могла быть успешной не только из-за спроса на перемены и новые лица в политике, но и потому, что разделилась бы вертикаль власти. «Хозяин всех денег» Кудрин был чрезвычайно влиятелен не только в Москве, но и во всей толще региональной бюрократии. Однако именно это как раз и могло насторожить Путина: раскол элит — родовая травма новой России. Лидерство Прохорова в «Правом деле» погубили не столько интриги Суркова, как подозревал олигарх, обозвавший его «кукловодом», сколько спешка и нервы в условиях стремительного приближения к неизбежному кризису власти. И, конечно, надо всем этим витал страх — страх «отпустить систему» и отнять голоса у «Единой России».
Впрочем, рейтинг партии и сам упал, но по другим причинам. 2011 год породил новый феномен в выборной социологии: лидер «ЕР» Дмитрий Медведев вносил отрицательный вклад в рейтинг своей партии как «хромая утка» и полуотставленный президент. Никакой политический технолог и консультант не мог бы вразумительно объяснить народу рокировку Медведева и Путина. Даже Сурков. Лидеры страны, как мы сейчас понимаем, не лукавили, говоря про старые договоренности о передаче власти, хотя всеми подразумевалось, что могут возникнуть и какие-то новые обстоятельства. Но новые обстоятельства не могли возникнуть сами, а попытки усложнения системы тогда провалились.
Дивный новый мир
Интервью Минаеву о понимании «партии раздраженных городских сообществ» Владислав Сурков дал 5 декабря, то есть еще до массовых протестов. Он готовился — это видно и по быстро появившимся предложениям по выборам губернаторов, и по техничному введению в президентскую гонку «свежего кандидата», Михаила Прохорова.
«Дело в абсолютной реальности и естественности протеста. Лучшая часть нашего общества, вернее, наиболее продуктивная его часть требует уважения к себе». С этой фразой Суркова явно полемизирует в своей первой предвыборной статье Владимир Путин: «Сегодня говорят о разных формах обновления политического процесса. Но о чем предлагается договариваться? О том, как устроить власть? Передать ее “лучшим людям”? А дальше-то что? Что делать-то будем?» Редкий случай, когда внутренняя идейная полемика вылезла наружу.
На кого, собственно, опирается власть в России? На лояльных «дуболомов», на «питерских», на «лучших людей», на «страшный» народ, на «пациента» под ножом самоуверенных реформаторов? Еще до всяких протестов стало очевидно, что команда уже не сможет никого убедить в том, что знает все лучше всех. Не только политические проблемы, но и реформы, скажем, в медицине и образовании вызывают явное недоверие и протест. Общество в целом и профессиональные сообщества требуют, чтобы их допустили до участия в государственных делах.
— Задачи, которые стоят перед любым будущим правительством, если оно будет что-то значить, — это задачи, которые надо будет решать совместно с обществом, с профессиональными средами, с новым «креативным» или не «креативным» классом, но на равных, — считает Глеб Павловский.
Статью Дмитрия Медведева «Россия, вперед!» по большей части готовил Сурков, так что его новая должность — вице-премьера именно по этому направлению — неслучайна: отвечать за модернизацию в этом случае — значит буквально отвечать за свои слова. Это настоящая политическая позиция вместо роли техничного исполнителя и идеолога при политике. Тонкие политические технологии уже, похоже, не смогут заменить собственно политической деятельности.
В статье использованы материалы Wikileaks и свидетельства источников «РР», которые предпочли остаться неназванными.