Руководитель политического департамента партии "Единая Россия", публицист и основатель Кремлевской школы блогеров АЛЕКСЕЙ ЧАДАЕВ рассказал корреспонденту “Ъ” ЕЛЕНЕ ЧЕРНЕНКО, почему российские власти не боятся социальных сетей вроде Facebook и Twitter.
— В западных СМИ восстания в Северной Африке и на Ближнем Востоке называют Twitter-революциями, или революциями социальных медиа. Как вы относитесь к этому термину?
— "Твиттер-революции" — это слово-обманка, прячущее суть процесса за технологиями. Оно заставляет нас фиксироваться лишь на средствах коммуникации и мобилизации. Однако для того, чтобы мобилизовать людей на протестные выступления, надо, чтобы, во-первых, существовали сами эти люди, годные к мобилизации, и, во-вторых, чтобы существовала необходимость и предрасположенность к такой мобилизации.
Реальный движок протестных выступлений — это социальные лакуны, "белые пятна" социумов. То есть группы или сообщества, наличия которых та или иная система попросту не предполагает — как правило, из-за того, что, когда она создавалась, их еще не было. И уже внутри таких групп формируется оппозиционное или революционное ядро, для которого твиттеры и фейсбуки оказываются просто наиболее удобным и современным средством общения и самоорганизации.
— Почему же тогда западные политики, политологи и журналисты так активно продвигают этот термин?
— Это старая разводка, эксплуатирующая классический прогрессистский миф: дескать, Запад создает технологии, которые проникают в недоразвитые страны и пробуждают в их жителях стремление к иной жизни. Для западного (или антизападного — в этом они совпадают) сознания привычно настаивать на "цивилизаторской миссии" новых технологий. Этот подход основан на старой попперовской концепции "открытого общества" и на идеях Маклюэна, что движущей силой социально-экономического развития является смена технологий и способов коммуникации. То есть на том, что всякое новое средство коммуникации порождает социальные сдвиги и катаклизмы.
Но это не полностью фикция. Интернет-коммуникации — это действительно коммуникации другого рода, чем медиа эпохи массовых обществ. Они идут по земле или, как говорят политтехнологи, "от двери к двери", хотя в данном случае уместнее было бы говорить "от аккаунта к аккаунту". Это такая сеточка, которая плетется от человека к человеку, от группы к группе. Ее никакой вертикалью накрыть не получается. И системы, основанные на вертикальном распределении коммуникативного сигнала — как прямого, так и обратного,— действительно на этом и спотыкаются.
— Но как только власти Туниса, Египта и Ливии поняли, что начинают "спотыкаться", они заблокировали доступ к социальным сетям.
— Когда начинается массовое выступление, пить "Боржоми" уже поздно. Все условия уже созданы. Уже есть эти группы. Для них твиттеры и фейсбуки, по Ленину, не только коллективный агитатор и пропагандист, но и коллективный организатор. Далее организованное ими сообщество живет своей собственной жизнью. Развиртуализованной.
Тут есть еще один немаловажный фактор — последствия демографического взрыва. В арабских странах много молодежи и довольно-таки старые режимы, управляемые пожилыми "агентами" со времен противоборства КГБ и ЦРУ. Сталкиваясь с новыми коммуникативными формами, они сыплются. Российское же общество старше, и этой энергии молодости в нем гораздо меньше. За исключением некоторых регионов, о которых особый разговор.
— Но западная пресса пишет, что и в России могут произойти события как в Северной Африке и что российские власти боятся Facebook.
— Бояться точно ничего не стоит. Это просто новый инструмент, новое оружие, с ним надо работать. Я бы задумался над этим совершенно в другом ключе. А, может, мы сами попробуем устроить твиттер-революцию в какой-нибудь важной для нас точке географии. Пространство русского мира большое. Почему бы не…
—…поднять на протест русскоязычных граждан Эстонии?
— А что? Они разобщены, сидят каждый в своей квартире и ничего не могут сделать с этим карликовым левиафаном, который стремится их натурализовать и интегрировать в свой убогий восточноевропейский каркас. Понятно, что все старые методы их организации, мобилизации, агитации и пропаганды не работают. А новые — почему бы и нет?
— То есть технологии сами по себе нейтральны, и их может одинаково эффективно использовать любая сила — провластная или оппозиционная?
— Конечно! Это просто инструмент. Просто есть те, кто успевает их освоить и соединить это знание с социологией, то есть со знанием того, как устроено то или иное общество, где его болевые точки, на которые можно надавить, чтобы получить нужный результат. В Ливии болевой точкой были межплеменные противоречия.
— И кто же на них надавил?
— Не знаю и не хочу строить версии. Можно с одинаковой убедительностью говорить, что это всемирный сионистский заговор или что все это неударная кампания курортов Краснодарского края. Я думаю так: с одной стороны, это не могло произойти абсолютно стихийно. С другой стороны, понятно, что там нужно было чуть-чуть подтолкнуть ситуацию в нужном направлении, правильно ее проанализировав, поняв и просчитав. Тут самым мощным оружием являлся анализ социума. Главное, что дают социальные сети — "Фейсбук", "В контакте", "Одноклассники",— это четкий и точный срез общества. По региону, возрасту, профессии, доходам. Общество перед тобой как на ладони. Я бы сравнил это с системой GPS, но применительно к социальной географии.
— А российские власти умеют с этим инструментом работать?
— Я глубоко неуверен в этом. У меня есть ощущение, что пока у нас это все еще рассматривается как игрушка. Но система GPS тоже долгое время рассматривалась как игрушка. Мы поздно сообразили, какая это мощная штука, хотя в общем-то успели свой ГЛОНАСС изваять, худо-бедно.
— А в каких социальных сетях рунета происходит наиболее активное политическое брожение?
— Флагман борьбы с "режимом" — это "Живой журнал". Самая недовольная среда из всех существующих в рунете — блогеры. И это при том, что ЖЖ на корню скупил "проклятый режим", но тем не менее борьба с ним там идет со все возрастающей интенсивностью. Все стадо боевых хомячков Навального пасется именно там. И уже оттуда вылезает во все остальные среды и в офлайн тоже.
— В одной из своих колонок вы недавно заявили, что "интернет-аудитория — это больше не маргинальное сообщество продвинутых" и что "выборы в Госдуму в 2011-м — это первые в истории нашей страны выборы, где кампания в сети будет иметь такое же, если не большее, значение, чем кампания в традиционных массмедиа". К этому осознанию в правящей партии пришли только сейчас?
— На самом деле интернет имели в виду уже на последних трех кампаниях, но он, действительно, всегда воспринимался как узкая, маргинальная среда. Более того, считалось, что интернетом пользуются более обеспеченные люди, а у нас ведь чем богаче человек, тем он аполитичнее. Считалось, что интернет-пользователи бухтят-бухтят, но не голосуют. Поэтому не только "Единая Россия", но и все остальные партии вели и ведут отчаянную борьбу за голоса малобюджетных групп — посредством раздач пряников либо обещаний.
Но в последнее время интернет-аудитория увеличивается взрывными темпами. Если полгода назад мы говорили о 35 млн. пользователей в России, сейчас уже можно говорить о 50 млн. И сеть перестала быть только пространством для обмена мнениями. Теперь это и разнообразные сервисы, и инструмент организации и мобилизации. Та же сетевая благотворительность — это уже действие, а не просто разговоры. Кроме того, социальные сети открывают большой потенциал для геотаргетинга, дают возможность формировать группы с очень четкой географической привязкой. Вплоть до объединения жителей твоего избирательного округа. Раньше такой предельной адресности не было, ты вещал в пустоту, как бы всем и никому.
— А почему Кремлевская школа блогеров закрылась?
— Моя проблема была в том, что я готовил в первую очередь не каких-то топовых блогеров, а учителей, то есть людей, способных обучать других использованию тех или иных сетевых технологий. Обучив несколько людей, я через какое-то время обнаружил их в коммерческом секторе. Там денег гораздо больше, чем в политике. И гораздо приятнее работать на крупную компанию, чем бороться в сети с "кровавым режимом" или, наоборот, за оный.
— Ну а в таком случае хватит ли у "Единой России" людских ресурсов, чтобы в полной мере использовать возможности, которые дает интернет и социальные сети, на следующих выборах?
— Хороший вопрос. В том смысле, что если у тебя есть выбор заниматься политикой или зарабатывать деньги, то, скорее всего, ты выберешь деньги. За редким исключением маньяков вроде меня, любой так и поступит. Но если в ходе кампании интернет станет реальным полем противостояния, то бойцы — в том числе и из коммерческого сектора — подтянутся на обе стороны фронта.
На днях в связи с обстоятельствами, описанием которых не хочу утомлять читателей, я вынужден был впервые за много лет посмотреть одну из ключевых информационных программ на одном из ключевых телевизионных каналов. Я целый час смотрел эту околесицу. Целый час!
Неужели жалость в вашем сердце не шевельнется? "Сам виноват, что стал смотреть", скажете? Правильно! Виноват! Но, терзаемый чувством своей вины, должен же я был хоть что-то понять! И хотя бы этим оправдать и свое страдание, и свою вину, и очень многое другое.
Ну, так я что-то понял!
Я понял, почему сотворяют беспомощную телевизионную околесицу вполне профессиональные, одаренные и далеко не глупые люди.
Я понял, что в каком-то смысле не они виноваты в этом, понял, зачем нужна вся эта околесица.
И я понял, кому эта околесица нужна, кому она адресована.
Не для манипуляции обществом она нужна. Это было бы скверно, но рационально. Обществом так сейчас манипулировать невозможно. Общество слишком хорошо знает, в какой степени все неблагополучно. И его "шоколадными" телесюжетами не убедишь. Те, кто все это делают, прекрасно понимают, что не убедишь.
Так кому же адресованы эти сюжеты? Начальникам!
Начальники сами заказывают сюжеты, сами их смотрят и успокаиваются. Не потому успокаиваются, что общество успокоилось. А потому успокаиваются, что двухполюсная модель. Неравновесная, лишенная синтеза. И по этой причине постоянно требующая огромных доз виртуального "шоколада", то есть "успокоина".
За такие дозы "успокоина" чем пришлось заплатить? Телевидением, вот чем. В 1996 году телевизионщики, от которых требовали немыслимых усилий, направленных на то, чтобы избрать Ельцина, кричали: "В результате мы погубим "ящик"!". "Ящик" тогда с трудом, но выжил. А сейчас он загибается на глазах. И никто по этому поводу не базарит. Притом что ничего, кроме "ящика", – нет.
Скажут: "Почему это ничего, кроме "ящика", нет?"
Чуть позже я объясню, почему. А пока – о "ящике".
Итак, его, во-первых, изводят на корню, рапортуя о "шоколаде".
Во-вторых, он буквально дышит на ладан по причинам обобщенно-исторического характера.
Есть общемировая тенденция, согласно которой стремительно удешевляется информационно-техническая инфраструктура (аналог хадвера) и стремительно удорожается контент (аналог софтвера). Я не хочу заполошничать по этому поводу и утверждать, как многие мои друзья (между прочим, люди вполне "ничего себе", компетентные), что через пять лет современной телеиндустрии (ну, "Останкино" там или наподобие) уготовано то место, которое ныне занимают в музиндустрии заводы грампластинок. Бывшие несколько десятилетий назад монополистами в своем деле, а теперь оказавшиеся на глубочайшей обочине. Нет, процессы пойдут чуть медленнее. Но они пойдут именно в этом направлении. И они уже идут в этом направлении. Причем полным ходом.
Вы читали текст выступления госсекретаря США Хиллари Клинтон в Университете Джорджа Вашингтона? Если не читали, то прочитайте. Выступление называется "Плюсы и минусы Интернета: о возможностях и вызовах в сетевом мире". Из этого выступления явствует, что США бросают на Интернет большие усилия, нежели на армию и финансы. И что они очень специфически понимают функции Интернета, соотношение между своей и чужой защищенностью в киберпространстве (не все ведь могут бросить на эту защищенность такие деньги, как США), свободную конкуренцию в сфере идей и многое другое.
Короче – в 1996 году у телевидения Гусинского и Березовского не было конкурента в виде Интернета вообще и Интернет-телевидения, в частности. А теперь все совсем по-другому. Если кто-то этого не понимал до событий в Египте, то теперь этого может не понимать только тяжелый невротик.
Российская власть сама дала отмашку на всемерное развитие Интернета, продемонстрировав, как она любит ЭТО. И не удосужившись прочитать всерьез, что в ЭТОМ про нее пишут.
Но, может быть, власть способна оседлать Интернет? Нет, не способна. Потому что невротической власти нужен "шоколад". И все, кого она нанимает для того, чтобы что-нибудь оседлать, подлаживаются под этот заказ на "шоколад". А рядом есть другой контент, другой формат продукции. И, как пелось когда-то, "эту песню не задушишь, не убьешь". В этом смысле, с "ящиком" уже тяжелейшие проблемы (это я мягко говорю "тяжелейшие"). Пока что "ящик" определяет многое – не спорю. Но у него уже появился конкурент. И уж точно этот конкурент у нас не менее силен, чем в Египте.
Так что же есть, если с "ящиком" такие проблемы?
"Как "что?", – скажет читатель, усмехнувшись. – Мы непрерывно лицезрим, что именно есть, а этот себя аналитиком называет и не понимает. Репрессивный аппарат есть!"
Что ж, давайте обсудим, есть ли он. Точнее, в каком смысле он есть. Любое "есть" предполагает некоторые рамки. Внутри которых данное явление есть, а за пределами – нет. Я здесь буду обсуждать только одно обстоятельство – эти самые рамки. Я не буду обсуждать, хороший этот аппарат или нет, нужен он или не нужен. Я рамки буду обсуждать. И ничего больше. "And nothing more", как говаривал Эдгар По.
Если ключевые фигуры в репрессивном аппарате, во-первых, воруют в особо крупных размерах и, во-вторых, вывозят наворованное за рубеж, то репрессивный аппарат есть лишь до тех пор, пока этого хотят зарубежники. Те, кто контролирует счета, на которых находятся вывезенные из страны деньги, наворованные аппаратом. Я не хочу сказать, что если этот аппарат наворовал деньги и спрятал их в свой сарай, то это благо, а если он их наворовал и вывез в Лихтенштейн, то это зло. Я не благо здесь обсуждаю. Благо – это когда не ворует ни репрессивный, ни иной аппарат.
Но благо пусть обсуждает комиссия по борьбе с коррупцией. Я же обсуждаю реальность. А также эффективность. А также рамочные условия. И утверждаю, что если ключевая фигура в репрессивном аппарате наворовала очень много и это "очень много" вывезла из страны, то разместила она вывезенное не в абсолютно черном офшоре. Тем более, что таких офшоров уже фактически нет. Она это разместила в зоне, подконтрольной или США, или Китаю.
Слишком многие боятся зон, подконтрольных Китаю, потому что если в этих зонах спрятать "бабки", то китайцы "бабки" не отдадут никогда. Проценты будут платить. Но "бабки" не отдадут. Особенно если для этого условия необходимые обнаружатся. А они, как все понимают, обнаружатся незамедлительно.
Соответственно, сильно наворовавшие и прячущие наворованное за рубеж представители репрессивного аппарата чаще всего становятся зависимы от США. В этом подлинный смысл египетского прецедента. Больше всего США боятся, что ситуация кардинально сдвинется в сторону Китая. И раньше, чем это произойдет, США действуют. То есть приходят к таким представителям репрессивного аппарата (для их описания я давно, между прочим, ввел термин "счетократия") и говорят: "Или будешь делать, что мы скажем, – или мы отберем "бабки".
Счетократ – всегда "бабкофил". Он всю жизнь посвятил тому, чтобы эти "бабки" собирать и за рубежом прятать, они ему дороже всего на свете. Чего ради он не будет американцев слушаться? То есть он, конечно, американцев ненавидит. В том числе, и за то, что они его двумя руками держат за эти самые, прошу прощения, "бабки". Но он притворится лояльным, чтобы "бабки" не потерять. Ему главное – понимать, что коллеги поступят аналогичным образом. Когда американцы предоставляют ему убедительные доказательства того, что будет именно так, он соглашается. И с этого момента превращается "из Савла в Павла". До этого момента он радостно давил любые выступления народных масс и с презрением говорил "дерьмократия". А с этого момента он всем сердцем начинает любить демократию, законность и абсолютно теряет способность давить народные массы. Вчера он был "держимордой", а сегодня, знаете ли, этакий юрист-цивилист. Интеллигент, гуманист до мозга костей.
Отключив репрессивный аппарат, американцы посылают два мессиджа. Один – либералам, лидеров которых они перед этим тренировали у себя в Колумбийском университете (кто не верит, пусть почитает The Daily Beast от 1 февраля 2011 года). У этих не залежится. У них и "твиттеры" есть, и "фэйсбук", и мало ли еще что. Все это, как мы понимаем, не у феллаха нищего египетского есть, правда же? Этим – главное знать, что их не начнут поливать свинцовым дождем. И скармливать крокодилам. Как только американцы их заверяют, что этого не будет (а они американцам верят), они выходят на улицы. И слагают авангард.
Но авангарда мало. А поскольку его мало, то американцы вынуждены идти на диалог с фундаменталистами. Которые не через "фэйсбуки" контролируют широкие массы, а через мечети. Или иные аналогичные точки. В каких-то регионах мира речь идет именно о мечетях и исламском радикализме. А в каких-то регионах – о специфическом национализме, который я неоднократно описывал, называя его "уменьшительным" и "ликвидационным". И который у нас продемонстрировал свои качества, разминаясь на Манежной площади. И то ведь – зачем американцам активизировать русский неликвидационный, "расширительный", национализм? Глупо это было бы с их стороны, не правда ли? А они ведь не дураки!
Итак, я уже описал модель классической американской "твиттерной" революции. Там, где нет счетократии, эта модель обречена постольку, поскольку хотя бы репрессивный аппарат окажется минимально функционален. Мне скажут, что это не особая радость. Но я здесь не о радости говорю. Я функциональные модели описываю. Мне скажут также, что без идеологии и действительного развития даже не счетократический аппарат рано или поздно потеряет функциональность. И я опять-таки соглашусь. Но если аппарат не "счетократичен", то он не сразу потеряет функциональность. А если он "счетократичен", то он потеряет ее сразу. То есть он просто передаст ее в другие руки. И это мы тоже наблюдаем. Причем наконец-то с достаточно близкого расстояния. Кто-то считает, что египетский колокол звонит не по нам?
Итак, в России нет не только "ящика". Не только манкой идеологии, без которой НИКОГДА нет "ящика". Не только политического языка, то есть способности привлекать внимание широких активов к обсуждаемым проблемам. Нет и репрессивного аппарата. То есть, он есть, и о-го-го какой, пока ситуация не вышла за определенные рамки. А как только она выйдет за эти рамки, его не будет. И что тогда есть? Массы есть? Контролируемые "Единой Россией", наверное... Смешно. Сколько раз предупреждали, что нельзя опираться на конформистов. Сколько раз говорили о прецеденте – конформизме поздней КПСС. Тот конформизм, который есть сейчас у нынешней правящей партии, несопоставимо выше, чем тот, который был у КПСС в 1991 году.
И еще раз: ни мобилизационный потенциал партии, ни мобилизационный потенциал масс, ни мобилизационный потенциал репрессивного аппарата, ни мобилизационный потенциал СМИ ("ящика") – невозможны без полноценной идеологии. Которую уже, конечно же, родил на свет божий господин Юргенс с его ИНСОРом. Чуете, какова ситуация? Ну, прямо-таки сплошной "шоколад".
Но, наверное, деньги есть. Идеологии нет, репрессивного аппарата нет, масс нет, информационных инструментов нет настоящих – но деньги есть. А кто вам сказал, что они есть? Кудрин, если уметь читать, что именно он говорит не по форме, а по существу, постоянно намекает, что их нет.
Однако почему-то надо считать, что они есть. И опять-таки понятно, почему. Потому что "всё в шоколаде".
В дополнение к вышесказанному есть еще одно обстоятельство – самое ключевое. Чтобы получить окончательный ответ на вопрос, почему так странно, невротично и бессмысленно говорят о будущем, нужно обсудить, увы, и это печальное обстоятельство.
Потому говорят так о будущем, что его – при сохранении тех глобальных тенденций, которые сейчас на наших глазах формируются, – у России нет.
В доме повешенного не говорят о веревке. На многих зарубежных интеллектуальных площадках (не только, между прочим, западных) приходится слышать: с русскими незачем обсуждать стратегию, ибо зачем ее обсуждать, если у них нет будущего?
Потому-то у нас будущее обсуждают именно невротически, не к месту. Обсуждают без страсти, без привлечения должного аппарата, без соединения в этих обсуждениях идеализма и прагматизма. Обсуждают, обсуждают, обсуждают... А потом вдруг: "Ой, я вас умоляю! Какой еще исторический результат?"
Спросят: "Почему это нынешние тенденции исключают для России любое будущее, в том числе, и периферийное?"
Отвечаю. Анализ всего, что происходит сейчас на Большом Юге (а там происходят невероятно масштабные и очень страшные вещи), выявляет один-единственный стратегический смысл происходящего. На наших глазах происходит резкая трансформация глобальной архитектуры мира. Те, кто создают новую архитектуру, – не развлекаются. Чертежи нового глобального дома делаются для того, чтобы этот дом построить. А чтобы его построить, надо расчистить стройплощадку.
Сначала ее расчищали, демонтируя СССР и коммунизм (отсюда такая роль падения Берлинской стены), теперь демонтируют нечто большее. Великий принцип Модерна, согласно которому все страны мира рано или поздно доразовьются до уровня стран-лидеров. Вместо такого мира, обладающего на перспективу определенной гомогенностью (прошу не путать с универсальностью), строится (да-да, уже не только моделируется, но и строится) мир, состоящий их трех зон. Большого Юга как зоны неразвития (Контрмодерна), Большого Дальнего Востока как зоны догоняющего развития (Модерна) и Большого Запада как зоны совокупного – финансового, информационного и даже военно-репрессивного – сервиса (Постмодерна).
России нет места ни в одной из этих трех зон. А значит, в ТАКОМ, стремительно наползающем на нас, будущем у России нет места ВООБЩЕ. Это понимают и на Большом Юге, и на Большом Востоке, и на Большом Западе. Скорее всего, Россия как часть Севера будет отдана в качестве утешительного приза Большому Югу. Но тут уж как получится.
Вывод: если Россия хочет жить, то она должна не размещать себя в рамках формирующейся тенденции, а эти тенденции переламывать. Она должна не вписываться в новую глобальную архитектуру, а предлагать и реализовывать новую глобальную архитектуру. Что, кстати, и делал Советский Союз, время от времени вяло поминаемый всуе. Мол, не было в нем национализма и так далее.
Если же Россия не будет создавать притягательной (мобилизующей ее население, собирающей вокруг нее другие страны) глобальной архитектуры, если она не будет эту свою архитектуру реализовывать – то ей, повторяю, не найдется места вообще. В этом самом будущем, будь оно неладно, места ей вообще нет – понимаете?
В старом мире всеобщего модерна предполагалось наличие для нее места. Не ахти какого, но места.
А в новом мире, состоящем из этих трех зон, никто ей никакого места не предлагает. Ей морочат голову, по ее поводу издеваются, и только. А значит, нет возможности избежать креста великого исторического деяния (он же "крест империи", мессианский крест, крест сверхдержавности и так далее). Или этот крест, или полная смерть страны.
Если страна не захочет смерти, она взвалит на себя этот крест. Если элита страны не полная падаль, она сделает то же самое вместе со страной.
Мне возразят, что крест не взваливают на плечи только от безысходности. И я полностью с этим соглашусь. Но обо всем том, что, помимо безысходности, необходимо для того, чтобы решиться на подобное и выдержать такую ношу, – как-нибудь в другой раз.