Пояснение: Яна Синегина, героиня романа, ребенком - верующая пионерка из СССР, молющаяся за Сталина, в зрелом возрасте пришла в церковь.
Она выросла на советских фильмах, книгах и песнях...
И сейчас, перетряхивая детство и юность, она пришла к выводу, что это было христианское воспитание. Во всяком случае, внешне оно нисколько не противоречило христианской этике.
ГЛАВА. Исповедь Мир и Антимир. Страница Иоанны 46.
Юлия Иоаннова-Иванова
* * *
Произошло всё одновременно обыденно и чудесно.
В соседнем с Лужиным поселковом магазине "выбросили" гречку, и Иоанну снарядили на машине взять пару мешков. Парень, который помог ей погрузить мешки, от вознаграждения отказался, а сказал, что специально пришёл к магазину поймать попутку, чтоб отвезти домой батюшку, который соборовал его больную бабку.
Ведь до храма километра три и дождик капает.
Батюшка - отец Тихон из местной церкви, куда лужинские обитатели ходили по воскресеньям причащаться. Про которого рассказывали, что он "великий постник", ест только овощи, фрукты да иногда кашу без масла.
Седенький, голубоглазый, с детски-старческой беззубой улыбкой.
- А, Иоанна, вот кого Господь послал... Ну давай, давай, вези...
Было удивительно, что батюшка знал её имя - в храме они никогда не общались. Впрочем, кто-то из лужинцев мог позвать её по имени, имя редкое.
- Ты почему не причащаешься, Иоанна? Ваши все причащаются, а ты - никогда? Иль шибко нагрешила?.. А может, некрещёная?
Он спросил с таким искренним участием и даже волнением, что она сама заволновалась и поспешила уверить, что нет, ничего такого, просто ещё не решила, сможет ли изменить жизнь.
Да, она верит в Бога, да, она сознаёт, что больна и что в таком греховном состоянии её душа погибает, но надо подготовиться, решиться...
- А кто сказал, что у тебя есть время? Разве ты знаешь свой час?
По спине пробежал холодок. Увидала в зеркале выцветшие голубые жалостливые глаза батюшки.
- Ни разу не причащалась... А тебе, матушка, поди за сорок? Это что ж такое, Царица Небесная?
Господь принял мученическую смерть, чтоб мы исцелились. Он тебя любит, ждёт, а ты отвергаешь...
- Да не отвергаю я...
Батюшка едва не плакал. И у Иоанны в носу запершило.
- Вот тут перечень грехов перед исповедью. Читай, потом вернёшь. Сверь, что на совести... С самого детства вспомни...
Вспоминай и пиши в тетрадочку. Всё пиши, не бойся, мы потом всё сожжём. Для Бога пиши...
В воскресенье праздник, ваши в Лавру, сказывали, едут, а ты ко мне приходи. Пораньше, чтоб на исповедь поспеть.
Пост соблюдаешь?
- Когда как, батюшка.
- Соблюдай. Ни есть, ни пить после полуночи. Канон прочти покаянный, молитвы к причащению. И ко мне...
Небось, и младенцев убивала во чреве?
Иоанна кивнула в смятении.
- Так ты убийца, матушка. Убийца и блудница, ибо в браке церковном не состоишь. С такими-то грехами по земле ходить! Ты вон за рулём, всякое может случиться...
- Я приду, батюшка.
Иоанна наклонила голову. Отец Тихон благословил её и засеменил к церковным воротам. В руке осталось ощущение его крепкого быстрого пожатия.
Сколько раз потом, подходя под благословение иногда к совсем незнакомым священникам, она ощутит это пожатие - тайный знак. Неканонический, послабление для немощных.
Верь, надейся, держись - мы вместе... И с нами Бог.
Наверное, не страх, а именно это ободряющее неканоническое пожатие, от которого вдруг перехватило в горле, решило всё. Не убедительные проповеди отца Киприана, не блестящие построения Соловьёва и Флоренского, не увещевания Вари, а именно этот тайный знак. Пароль сухих старческих пальцев.
Разумеется, она никому не расскажет, куда собирается в воскресенье. Так же чудом окажется в ящике стола её мансарды школьная тетрадка в линеечку, почти нетронутая, лишь на первой странице старое расписание поездов, которое Иоанна выдрала.
И стала тетрадь как новенькая, с розовой промокашкой, и опять о чём-то таинственно напоминала.
О детстве, когда верующая пионерка Яна Синегина поклялась Богу Ксении, Который чудесно спас её от страшной грозы, стать хорошей в своей самой лучшей в мире стране.
Которая только что победила фашистов и собиралась и дальше строить Светлое будущее. Поклялась отлично учиться, добросовестно выполнять порученную работу, уважать старших, помогать слабым, не лгать, не красть, не гордиться перед товарищами, выручать попавшего в беду друга.
Делиться последним и трудиться не ради выгоды, а ради людей и этого самого светлого будущего. Не копить денег и вещей... И, если понадобится, отдать жизнь за это будущее, за светлые идеалы, за свою страну и за народ.
И Бог, и страна требовали от неё, в основном, одного и того же, - не было в её детском сознании никакого противоречия, кроме нелепого, иногда доходящего до неё утверждения, что Бога нет.
Но взрослые всё время поминали именно Бога, существовали церкви и вообще в послевоенные годы стали появляться фильмы, вроде "Золушки", где у Золушки была крёстная. И где в финале звучало:
- Когда-нибудь спросят: а что вы, собственно можете предъявить?
И тогда никакие связи не помогут сделать ножку маленькой, душу большой, а сердце справедливым.
И совершенно ясно, что здесь имелось в виду.
Яна-маленькая знала, что когда она замечательно проживёт жизнь во имя счастья людей и светлого будущего, которое смутно представлялось ей в виде сияющей снежной вершины, когда она станет старой и умрёт (прежде эта мысль представлялась чудовищной, невероятной и несправедливой), - верующая Яна знала, что когда её, как бабу Ксению, зароют в землю и оставят совсем одну, и никто, ни мама, ни друзья,ни товарищ Сталин ей не сможет помочь - тогда прилетит Он.
Бог.
Всемогущий Волшебник с ясными добрыми глазами.
Подарит, как Дюймовочке из сказки, крылья, подаст руку, и они улетят в чудесную сказочную страну.
Где всегда лето, где живут только хорошие и добрые, где всем хорошо.
И так будет всегда.
Страна эта где-то высоко на небе, может быть, за этими самыми "сияющими вершинами".
И коммунизм, и Царство Небесное Яна представляла себе примерно одинаково. Вечный сад, счастливые люди с крыльями.
И всем хорошо, потому что все хорошие.
Только не могла понять, как в светлом будущем всем может быть хорошо, если они будут по-прежнему болеть и умирать?
Нет, так не может, не должно быть!
Должен быть обязательно Бог, любящий, могущественный и справедливый, Который заберёт всех из ямы и спасёт, когда уже никто-никто не сможет помочь.
Бог - нечто завершающее, окончательное. Та самая итоговая справедливость, без которой всё мироздание в её детских глазах разваливалось и не имело смысла.
Товарищ Сталин - здесь, Бог - там.
И когда говорят взрослые, что Бога нет, имеется в виду "здесь".
Всё в её мироощущении тогда гармонично заняло свои места.
И теперь, оставив позади бОльшую часть жизни, уже "возвращаясь с ярмарки", она вновь сидела над школьной тетрадкой с розовой промокашкой.
Чтобы переворошить память, переоценить заново и беспощадно отсечь всё, что будет "чернеть внутри" и не даст взлететь душе, когда наступит её час.
И посмотреть подобно монаху из вариной притчи, что же останется после этой перетряски? Когда отсеется всё червивое, растает всё лживое и призрачное, сгорит всё темное и злое...
Что останется настоящего?
Что такое будет она, Иоанна, когда настанет время взлететь?..
Она поняла, наконец, смысл исповеди и причастия, и ужаснулась себе.
Яна-маленькая, верующая пионерка, знала, что нельзя капризничать, хулиганить, лениться, предавать, воровать, лгать, обижать, зазнаваться, жадничать.
Что надо любить товарищей, свою Родину, и быть готовой ради них на любой подвиг.
Она выросла на советских фильмах, книгах и песнях, которые учили, что "всегда надёжный друг в беде протянет руку", "мне в холодной землянке тепло от моей негасимой любви", "ты меня ждёшь и у детской кроватки не спишь и поэтому знаю, со мной ничего не случится"...
Она пела про "священную войну", про "часовых Родины" и "не было большего долга, чем выполнить волю твою".
И "Где найдёшь страну на свете, краше Родины моей?" и "Страна встаёт со славою на встречу дня", и "Во имя счастья и свободы летите, голуби, вперёд", и "Дивлюсь я на небо"...
И сейчас, перетряхивая детство и юность, она пришла к выводу, что это было христианское воспитание. Во всяком случае, внешне оно нисколько не противоречило христианской этике.
За исключением разве что стихов Багрицкого "Смерть пионерки", которые ей уже тогда показались глупыми и кощунственными и она не стала их учить.
Да её никто и не заставлял.
Иоанну потрясло, что она так хорошо это помнит, все свои детские грехи, подростковые, юношеские - абсолютно все! До мельчайших подробностей. В отличие от других событий, уже порядком стёртых в памяти.
Всё, что делала плохого верующая пионерка Яна, осуждалось одновременно в обеих инстанциях.
Во всяком случае, было два определяющих всё фундамента: молитва "Отче наш", которую она выучила в ту страшную грозу в эвакуации, и клятва на Красной площади:
"Обещаю жить и учиться так, чтобы стать достойным гражданином моей социалистической Родины"...
Она писала, писала в мансарде лужинской дачи.
Всё мельче, боясь, что не хватит тетрадки, а память выискивала новые и новые чёрные крупицы прошлого, будто мышиный помёт в горсти зёрен.
Отбирала, просеивала всю жизнь.
Бегал по школьной тетрадке, не успевая за "грехами", подаренный Денисом "Паркер".
Как, оказывается, умела безошибочно отделять память зёрна от плевел! Что отлучало от Бога, от Жизни.
Всё меньше оставалось зёрен - сплошная чёрная груда ядовитого мусора, а она всё вспоминала...
Если действительно даровано нам Небом такое чудо - всё это зло, посеянное тобой в мире, сжечь, вычеркнуть, если не из бытия /хотя Богу возможно всё/, то хотя бы из собственной судьбы, - как можно продолжать таскать с собой эти улики прошлых преступлений?
"Не казаться, а быть"...
Да, что-то сломалось именно после знакомства с Денисом, истории с Лёнечкой, переезда в Москву, что-то рухнуло.
Окружающие стали для неё вроде собственности. Играет, пока не надоест.
Или деловые знакомства. Только брать, брать...
Тщетно силилась Иоанна отыскать хоть какие-то свои добрые дела - их просто не было! На память приходило лишь нечто смехотворное вроде мелочи нищему или кому-то десятку в долг до получки.
Да, она помнила всё.
Но верила ли прежней детской верой в Того, Кто в её последний страшный час, как тогда в грозу, протянет всесильную Руку помощи, вырвет из могильной тьмы и спасёт?
Обычно под верой понимают "уверенность".
А это скорее - духовно-нравственный выбор, упование, страстное желание бытия Божия. Из-за страха собственного небытия.
Или выбор разума, вычислившего божественное устройство мира.
Или выбор души - духовно-нравственный.
И, наконец, выбор сердца - жажда любви Творца, томление по Нему.
Иногда эти моменты совпадают.
Вера - это не уверенность в бытии Божьем, иначе мы бы двигали горы! Это - желание, жажда поверить, подвижка навстречу.
Будь, Господи! Будь таким, как написано в Евангелии.
Владыкой Мира, спаянного Светом и Любовью. Во веки веков.
Выбор Христа - это выбор Его учения. Его концепции мира.
Больший служит, а не большему служат.
Т.е. я пришёл в мир послужить замыслу, а не чтоб служили моим страстям - именно в этом смысл земной жизни христианина.
"Милости хочу, а не жертвы". Советские подвижники шли Его путём, не ведая того.
В то время как "ведающие" ждали награды, "товарищи" отдавали жизнь "за други своя", за счастье грядущих поколений просто по велению сердца, совершенно бескорыстно.
Иоанна прошла стадию детского страха, духовно-нравственного выбора и выбора разумного, рационального.
Сейчас она пришла в Церковь, к церковным таинствам.
Вопрос не стоял для верующей советской гражданки Иоанны Синегиной, верит ли она в Бога, речь шла о доверии к Церкви, именно доверии.
Вот где требовался большой подвиг, подвижка с её стороны - прежде всего понять, разобраться в смысле церковных богослужений, таинств, праздников, постов.
Она поняла, что до сих пор Бог и Церковь не были связаны в её сознании несмотря на все усилия лужинцев.
Отцу Тихону она почему-то поверила целиком и сразу.
"Я зло и тьма, - признавалась тетрадке Иоанна,- Но мне почему-то не страшно. Я больна и безумна, я это понимаю умом.
Я умираю и не чувствую боли. Я никого не люблю, даже себя..."
О Гане она ничего не написала. О Гане, принадлежащем Ему.
Она наконец осознала, что пришла "во врачебницу", с этой детской тетрадкой с чёрными от грехов страницами.
Во врачебницу, куда заказано было ходить пионерам, комсомольцам и вообще "культурным" людям.
Для которых Бог если и был, то чем-то философски-возвышенным, недоступным, а отнюдь не "врагом больных и прокаженных, среди которых душно, непонятно и утомительно".
Она убеждалась, что надо всё сделать именно так, как принято - надеть тёмное платье, платок и стоптанные туфли, чтобы выстоять длинную службу.
И что именно так всё должно быть - почти бессонная ночь над тетрадкой, по-осеннему моросящий дождик, путь к храму по мокрому шоссе - почти бегом, чтоб не опоздать. Потому что опоздать было невозможно.
Ещё пустой полутемный храм, лишь кое-где зажженные свечи, и женщины, не обратившие на неё никакого внимания.
И подмокшая тетрадь - вода накапала с зонта. И неуместно яркий зонтик, который она не знает, куда сунуть.
И стук сердца - кажется, на весь храм, и смиряющий запах ладана...
Да, именно так всё должно быть, как ни протестует разум, зовущий к "сияющим вершинам", к ганиному "Свету Фаворскому"...
Она поняла внезапно смысл этих поверженных в прах человеческих фигурок у ног Христа.
Страх Света. Какие уж тут "Сияющие вершины!"
Ужаснувшаяся собственной тьмы падшая душа, прячущаяся от Света.
Именно так должно быть.
И смиренное ожидание исповеди в дальнем углу храма, и страх, что отец Тихон про неё забыл.
И опять страх, когда он пришёл, и снова исчез в алтаре.
Потом появился, но на неё не смотрит, будто всё забыл. И про их договорённость, и про тайно-ободряющее пожатие...
Он читает долгие молитвы, подзывает мальчика, потом одну бабку, другую.
Будто её, Иоанны, и нет совсем.
Храм тем временем наполняется людьми, пора начинать службу. У Иоанны подкашиваются ноги. Может, он не узнал её? Этот дурацкий плащ, платок...
И непреодолимое желание сбежать.
- Подойди, Иоанна.
Стукнуло сердце. Взять себя в руки не получается. Да что это с ней?
-Не иди, умрёшь! - будто шепчет кто-то, - Извинись, что плохо себя чувствуешь, и беги. Всё плывёт, ты падаешь...
Всё действительно плывёт, но отец Тихон уже взял тетрадку, надел очки.
- Что, худо? Сейчас пройдёт, это духовное. Это враг, он сейчас не знает, куда деваться. Держи свечу, Иоанна. Ближе.
Он читает её жизнь, шевеля по-детски губами.
Они только вдвоём в исповедальном углу. Полная народу церковь ждёт, монотонный голос псаломщика читает "часы".
Потом начинается служба. Отец Тихон в нужных местах отзывается дьякону, продолжая читать.
Ей кажется, все смотрят на неё. Господи, тут же целый печатный лист! Он до вечера будет читать...
Отец Тихон по одному вырывает листки, бросает в блюдо на столике и поджигает свечкой. Корчась, сгорают листки, чёрные страницы иоанновой жизни.
Листки полыхают всё ярче, на всю церковь. Настоящий костёр - или ей это только кажется?
Так надо. Что останется от тебя, Иоанна?
Господи, неужто всё прочёл? Так быстро? Это невозможно...
Но сама знает, что возможно, здесь совсем иной отсчёт времени.
Отец Тихон снимает очки. На блюде корчится, догорая, последний листок.
Отец Тихон отдаёт ей обложку с промокашкой, которую Иоанна машинально суёт в карман плаща.
- Прежде матерей-убийц в храм не пускали, у дверей молились, - качает головой отец Тихон.
И Иоанна уже готова ко всему - пусть выгонит, опозорит на весь храм, лишь бы скорее всё кончилось...
Но происходит нечто совсем неожиданное.
- Разве можно так себя ненавидеть? Надо с грехом воевать, а ты - с собой...
Бедная ты, бедная...
Это ошеломляет её, привыкшую считать себя самовлюблённой эгоисткой.
Как он прав! Ведь она уже давно ненавидит себя... С какой злобой она тащила себя, упирающуюся, в яму на съедение тем, кого не получалось любить.
И они охотно жрали, насиловали её, как плату, искупление за эту нелюбовь.
Но разве они виноваты, имеющие право на подлинник, а не эрзац? Она сама ненавидела этот эрзац - Иоанну одновременно изощрённо-чувственную и ледяную.
Рассудочную, самовосстанавливающуюся всякий раз подобно фантому, для нового пожирания.
Не они виноваты. Не виновата и та ганина "Иоанна", вечно юный прекрасный лик, одновременно грустный и ликующий, обречённый на разлуку с реальным миром, летящим прочь по ту сторону бытия.
Рвущийся в него и отвергающий.
Лишь она, Иоанна Падшая, достойна казни... Сейчас отец Тихон осудит её, прогонит, назначит долгую епитимью.
Он не должен жалеть её. Не должен так смотреть...
Опираясь на её руку, отец Тихон медленно, с трудом опускается на негнущиеся колени.
Вся церковь ждёт. Псаломщик начинает читать "по новой", пока батюшка с истовой жалостью молится о "заблудшей рабе Божьей Иоанне".
Невесть откуда взявшиеся слезы заливают ей лицо.
"Бедная ты, бедная!.." Годами убивающая себя и не ведающая, что творящая... Или ведающая?
Она опускается рядом.
- Нельзя на коврик! Для батюшки коврик!- шипит кто-то в ухо.
Она послушно отодвигается, умирая от жалости, ненависти и любви к бедной Иоанне Падшей...
- Неужели сразу причаститься разрешил? - изумится вернувшаяся вечером из Лавры Варя, которой Иоанна, не утерпев, всё поведает. - Ему же за тебя перед Богом отвечать, если сорвёшься.
Всё равно что преступника на поруки.
Слишком мягкий он, отец Тихон... Прости меня, Господи, батюшке, конечно, видней...
Но у тебя теперь будет огненное искушение - жди. Так случается, когда без епитимьи к причастию...
Взрыв бывает - мир и антимир.
" - Нам хочется удобно жить, а империализм с этим не согласен.
- Я понимаю, что он не согласен, - говорю я.
- Так ни черта вы не понимаете, - горячится Молотов, - вы только на словах это признаёте. А на деле развёртывается всё более жестокая и опасная борьба.
Только нам этого не хочется, потому что мы хотим и жить хорошо, и бороться. Ну, а так ведь не бывает.
Те события, которые в Польше происходят, они могут и у нас повториться, по-моему. Если мы будем вести такую благодушную линию, что каждый день только пишем приветствия... Это болтовня, это самореклама.
Нам нужна борьба, как это ни трудно, а мы создаём иллюзию...
Я смеюсь, получаю к Новому году приветствия: желаю вам спокойной жизни и прочее.
Они желают спокойной жизни, а я знаю, что это невозможно! Если я захочу спокойной жизни, значит, я омещанился!
Свою задачу как министр иностранных дел я видел в том, чтобы как можно больше расширить пределы нашего Отечества.
И кажется, мы со Сталиным неплохо справились с этой задачей". /Беседы: Молотов-Чуев/
* * *
"...Вспоминается рассказ А.И.Мгеладзе /Первый секретарь ЦК КП Грузии в последние годы жизни И.В.Сталина /, дополненный Молотовым, о том, как после войны на дачу Сталина привезли карту СССР в новых границах - небольшую, как для школьного учебника.
Сталин приколол её кнопками на стену:
- Посмотрим, что у нас получилось...
На Севере у нас всё в порядке, нормально. Финляндия перед нами очень провинилась, и мы отодвинули границу от Ленинграда.
Прибалтика - это исконно русские земли! - снова наша, белорусы у нас теперь все вместе живут, украинцы - вместе, молдаване - вместе. На Западе нормально.
И сразу перешёл к восточным границам.
- Что у нас здесь?.. Курильские острова наши теперь, Сахалин полностью наш, смотрите, как хорошо!
И Порт-Артур наш, и Дальний наш, - Сталин провёл трубкой по Китаю, - и КВЖД наша. Китай, Монголия - всё в порядке...
Вот здесь мне наша граница не нравится! - сказал Сталин и показал южнее Кавказа". /Беседы: Молотов-Чуев/.
СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ ИОСИФА:
1949г. Ответы на вопросы генерального европейского директора американского агентства "Интернейшнл Ньюз Сервис".
Постановление "О новом снижении с 1 марта 1949 года государственных розничных цен на товары массового потребления".
Переговоры с правительственной делегацией Корейской Народно-демократической республики об экономическом и культурном сотрудничестве.
Участие в совместном заседании Совета Союза и Совета Национальностей пятой сессии Верховного Совета СССР.
Приветствие Марселю Кашену .
Приветствие Вильгельму Пику и Отто Гротеволю.
Приветствие Ким Ир Сену.
Поздравление московскому автозаводу им. Сталина в связи с 25-летием завода. Поздравление Маршалу Чойболсану и монгольскому народу в связи с 25-летием провозглашения Монгольской Народной республики.
* * *
"В связи с 70-летием поступило 15040 подарков и более 800 тысяч рапортов, благодарственных писем и адресов.
Кроме того, в течение последних двадцати пяти лет на имя товарища Сталина было прислано 4140 подарков и 104048 рапортов, благодарственных писем и адресов.
Всего на 15 апреля 1950 года поступило 19180 подарков и около миллиона рапортов, благодарственных писем и адресов. Подарки и пр. шли со всех концов мира. Поступление продолжается".
"Сталин не рассматривал эти подарки как личную собственность. В его понятиях они принадлежали государству, с которым он себя отождествлял.
22 декабря 1949 года в Музее изобразительных искусств им. Пушкина, в Музее революции СССР и Политехническом музее была развёрнута выставка подарков любимому вождю".
/Е. Громов/.
* * *
СЛОВО К ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ
Спасибо Вам, что в годы испытаний
Вы помогли нам устоять в борьбе.
Мы так Вам верили, товарищ Сталин,
Как может быть не верили себе.
Вы были нам оплотом и порукой,
Что от расплаты не уйти врагам.
Позвольте ж мне пожать Вам крепко руку,
Земным поклоном поклониться Вам...
За Вашу верность матери-Отчизне,
За Вашу мудрость и за Вашу честь,
За чистоту и правду Вашей жизни,
За то, что Вы такой, какой Вы есть.
Спасибо Вам, что в дни великих бедствий
О всех о нас Вы думали в Кремле.
За то, что Вы повсюду с нами вместе.
За то, что Вы живёте на земле.
/Исаковский. 1949 год/.
* * *
"...Главное достоинство романа Лациса состоит не в изображении отдельных героев, а в том, что главным и подлинным героем романа является латышский народ...
Роман Лациса есть эпопея латышского народа, порвавшего со старыми буржуазными порядками и строящего новые социалистические порядки".
/И. Сталин/.
"Второй вопрос относился к Достоевскому. Я с ранней молодости считал Достоевского во многом самым большим писателем нашего времени и никак не мог согласиться с тем, что его атакуют марксисты.
Сталин на это ответил просто:
- Великий писатель - и великий реакционер. Мы его не печатаем, потому что он плохо влияет на молодёжь.
Но писатель великий!"
/М. Джилас/.
* * *
"...Димитров, примирительно и почти послушно:
- Верно, мы ошиблись. Но мы учимся и на этих ошибках во внешней политике.
Сталин, резко и насмешливо:
- Учитесь. Занимаетесь политикой пятьдесят лет и - исправляете ошибки ! Тут дело не в ошибке, а в позиции, отличающейся от нашей.
Я искоса посмотрел на Димитрова: уши его покраснели, а по лицу, в местах как бы покрытых лишаями, пошли крупные красные пятна. Редкие волосы растрепались, и их пряди мёртво висели на морщинистой шее.
Мне его было жаль. Волк с Лейпцигского процесса, дававший отпор Герингу и фашизму в зените их силы, выглядел уныло и понуро.
Сталин продолжал:
- Таможенный союз, федерация между Румынией и Болгарией - это глупости!
Другое дело - федерация между Югославией, Болгарией и Албанией. Тут существуют исторические и другие связи. Эту федерацию следует создавать чем скорее, тем лучше. Да, чем скорее, тем лучше - сразу, если возможно, завтра!
Да, завтра, если возможно! Сразу и договоритесь об этом.
- Следует свернуть восстание в Греции, - он именно так и сказал: "свернуть".
- Верите ли вы, - обратился он к Карделю, - в успех восстания в Греции?
Кардель отвечает:
- Если не усилится иностранная интервенция и если не будут допущены крупные политические и военные ошибки...
Но Сталин продолжает, не обращая внимания на слова Карделя:
- Если, если! Нет у них никаких шансов на успех.
Что вы думаете, что Великобритания и Соединённые Штаты - Соединённые Штаты, самая мощная держава в мире, - допустят разрыв своих транспортных артерий в Средиземном море? Ерунда.
А у нас флота нет.
Восстание в Греции надо свернуть как можно скорее".
/М.Джилас/
* * *
... "Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключалось в том, чтобы изменить его".
Коммунизм и коммунисты всегда и всюду побеждали - пока возможно было осуществление этого единства их учения с практикой.
Сталину же непостижимую демоническую силу придало упорство и умение соединять марксистско-ленинское учение с властью, с государственной мощью.
Потому что Сталин - не политический теоретик в полном смысле этого слова: он говорит и пишет только тогда, когда его к этому принуждает политическая борьба - в партии, в обществе. А чаще всего и тут и там одновременно.
В этом слиянии мысли и реальности, в этом деловитом и неотвлечённом прагматизме и состоит сила и оригинальность взглядов Сталина...
Следует добавить: упуская и недооценивая это качество его взглядов или формально подходя к его текстам, и догматики на Востоке, и многие серьёзные исследователи Сталина на Западе затрудняют себе сегодня разгадку его личности и условий, в которых он пришёл к власти.
Необходимо ещё раз повторить, что сталинский марксизм, сталинские взгляды никогда не проявляются - как будто их вовсе не существует, отдельно от нужд послереволюционного советского общества и советского государства.
Это марксизм партии, жизненная необходимость которой - превращаться во власть, в "ведущую", господствующую силу.
Своё отношение к Марксу и Энгельсу Сталин, разумеется, никогда открыто не высказывал.
Это поставило бы под угрозу веру верных, а тем самым и его дело и власть.
Он сознавал, что победил прежде всего потому, что наиболее последовательно развивал формы, соединяющие догматы с действием, сознание с реальностью.
Сталину было безразлично, исказил ли он при этом ту или иную основу марксизма".
/М. Джилас/.
"Законченность, то есть "научность" марксизма, герметическая замкнутость общества и тотальность власти толкали Сталина на непоколебимое истребление идеологических еретиков жесточайшими мерами.
А жизнь вынуждала его самого "предавать", то есть изменять, самые "святые" основы идеологии.
* * *
СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:
Итак, Иосифу досталось засыхающее, почти лишённое корней дерево, где, умирая, каждый лист, каждая ветвь пытались в агонии оттянуть соки на себя.
А общественное мнение утверждало, что смешно и даже преступно /поскольку ущемляет права каждого отдельного листа/ работать на Целое.
Что этого Целого вообще нет, и смысла ни в чём нет, и Истины нет.
Что вообще искать Истину и Смысл - преступление и блажь. Что Россия вечно "мутит воду", за что её давно пора стереть с лица земли или, по крайней мере, надеть на неё смирительную рубашку и изолировать от "приличного общества".
Как выразился изящно господин Парамонов с радио "Свобода":
- Автор продолжает искать истину, не подозревая, что истина в гонораре.
- Так и сказал? - захлопал АГ чёрными ладошками. - Спиши мне эту песню!
- Уже списал, дарю для Суда. Истина для таких господ если и есть, то она вроде пушкинской Золотой рыбки, должной служить у старухи-цивилизации "на посылках".
Чем это кончилось - всем известно.
Итак, Иосифу оставалось лишь одно - заставить засыхающее дерево функционировать в соответствии с Замыслом - все его части согласованно служить Целому.
Это была основа его идеологии, он принуждал их это делать.
Ну а иные, лучшие "листья" Иосифа, служили Замыслу жертвенно и радостно, хоть и не верили в божественное своё происхождение. Зная, что скоро облетят и исчезнут, просто став удобрением для будущих листьев и жизни Дерева.
Это делало их подвиг ещё более прекрасным и трогательным - не ведающих, что Дерево растёт к Небу, и давший кому-то жизнь сам становится жизнью.
"Все да едины будут" во имя исполнения Замысла, который есть Жизнь - вот девиз царствия Иосифа.
Так за что же им, листьям - и рабам, и сынам, и наёмникам - судить его, спасшего их, избавившего от страшной участи бесполезных засохших ветвей, которые, по грозному Божию определению, "отсекают и бросают в огонь"?
3а что судить человека, который, увидав умирающее дерево, попытался спасти его? Пусть даже не строго по закону, неумело, порой варварскими методами, но всё же СПАСТИ!
Он прозрел Божий Замысел исторического процесса - формирование преображённого Нового Адама.
Богочеловека, способного жить в Царствии, где каждая животворящая клетка, /дающая другим жизнь/ станет необходимой составной частью этой единой вселенской души Богочеловечества.
Где каждая часть - вечна, неповторима и бесценна, если осознает и исполнит на земле своё предназначение.
Животворить, сеять в жизнь.
"А в общем, надо просто помнить долг, от первого мгновенья до последнего..." - как пелось в самом популярном советском сериале.
Лучше не скажешь. Ты получил от Творца в долг жизнь, силы, здоровье, таланты, разум и должен, реализовав их, исполнить то, для чего призван.
Помнить ДОЛГ, возвращать его Творцу через творческое взаимное возрастание и служение друг другу "от первого мгновения до последнего" - таков путь в Царствие.
Оставь нам долги наши как и мы оставляем должникам нашим...Идеальная формула вечной Жизни.
Путь этот индивидуален, нельзя сказать, что государство Иосифа всех вело к Жизни. Но можно твердо сказать, что оно уводило от "смерти второй".
"Выйди от неё, народ Мой"...
Иосиф пытался "кроить новые мехи", самому стать "инженером человеческих душ".
Не мёртвых душ, а способных жить в "будущем веке".
И отчаянно призывал, а то и принуждал служителей культуры, обладающих даром слова, стать его соратниками.
Они это делали плохо, с кукишем в кармане. И Иосиф втайне презирал и ненавидел их, предающих не столько его лично, но Дело.
>- Таможенный союз, федерация между Румынией и Болгарией - это глупости!
Другое дело - федерация между Югославией, Болгарией и Албанией. Тут существуют исторические и другие связи. Эту федерацию следует создавать чем скорее, тем лучше. Да, чем скорее, тем лучше - сразу, если возможно, завтра!
А если Джилас не врет, то Сталин настаивал на несусветной глупости. Болгария с Сербией воевала то ли три, то ли четыре раза меньше чем за столетие. И только совершенно некомпетентный в балканской проблематике человек мог настаивать на их немедленном объединении. Не говоря уж о федерации с Албанией, албанцев терпеть не могли ни сербы, ни болгары.
Но у Джиласа дальше есть еще интереснее:
"Молотов снова возвращается к болгаро-румынскому таможенному союзу, утверждая, что это начало слияния двух государств.
Сталин вмешивается, говоря, что таможенные союзы вообще нереальны. После того как дискуссия снова несколько успокаивается, Кардель замечает, что некоторые таможенные союзы на практике оказываются неплохими.
- Например? - спрашивает Сталин.
- Ну, например, Бенилюкс, - говорит осторожно Кардель, - в нем объединились Бельгия, Голландия и Люксембург.
Сталин:
- Нет, Голландии там нет, это только Бельгия и Люксембург, - это чепуха, не имеющая значения.
Кардель:
- Нет, туда входит и Голландия.
Сталин упрямо:
- Нет, Голландия не входит.
Сталин смотрит на Молотова, на Зорина, на остальных - я ощущаю желание объяснить ему, что слог "ни" в названии Бенилюкс происходит от "Нидерланд" - подлинного наименования Голландии. Но поскольку все молчат, молчу и я - и Бенилюкс остается - без Голландии."
Это еще не маразм, наверное. Но это уже некомпетентность, убежденная в собственной непогрешимости.