Форум С.Кара-Мурзы : Ветка : Я, конечно, понимаю, что уже публиковал это, но не повредит еще. (-)

От	Георгий
К	Георгий
Дата	21.10.2001 00:49:25
Рубрики	Россия-СССР; Манипуляция; Байки;

Я, конечно, понимаю, что уже публиковал это, но не повредит еще. (-)

От	Георгий
К	Георгий (21.10.2001 00:49:25)
Дата	21.10.2001 11:10:59

В копилке - из последнего "Нашего современника"

В копилку выложены главы из книги С. Куняева "Поэзия. Судьба. Россия" и письма читателей. Архив zip.

От	Георгий
К	Георгий (21.10.2001 11:10:59)
Дата	24.10.2001 23:26:11

Вот здорово!

СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ
ПОЭЗИЯ. СУДЬБА. РОССИЯ
Книга воспоминаний и размышлений
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
"В УГОДУ ЧЕРНИ БУЙНОЙ"

"....
Поэты, впавшие в "националистическую ересь", на мой взгляд, просто не выдержали испытания русской всечеловечностью и оказались
недостойны жить в русском языке. Их национальная сущность была моим соблазном, но я пытался овладеть ею, чтобы сделать свой вклад в
"русскую идею", чтобы по этому мостику, мной сооруженному, и они смогли войти в нее... У большинства не хватило воли и бесстрашия
сделать этот шаг. Но что их винить за слабость? Может быть, их разрыв с Россией более естественен, чем нам это кажется? Может быть,
окаймляющие Россию народы почувствовали, что не под силу им русский крестный путь, неподъемна тяжесть, которую она предложила нести
всем миром?
Нет, не деньги и даже не славу (если считать по высшему счету) зарабатывал я переводами.
Скорее всего, выполнял часть программы, заложенной в мое существо русской историей и русской метафизикой. Задача, которую поставила
перед "цивилизованным" и нецивилизованным миром Россия, равновелика цели, которую ставил перед собой Спаситель.
Но даже он уже при жизни, удрученный несовершенством людей, попечалился, что "царство мое не от мира сего", что человечество, может
статься, будет недостойно Нового завета. Может быть, что оно оказалось недостойным и России с ее русской идеей. Потому и раздались
вопли: "Хотим суверенитета!" с тех окраин, откуда 2-3 сто-летия назад неслось: "Россия, спаси..." Христос Спаситель, Россия
спасительница...
Кое-кто из моих собратьев по перу прозрел за эти годы. Из недавно опубликованного интервью Гранта Матевосяна: "...самая большая
потеря - это потеря гражданином Армении статуса человека Империи. Потеря имперской, в лучшем смысле этого слова, поддержки и
имперского начала, носителем которого всегда была Россия... берусь утверждать, что армяне, начиная с 70-х годов прошлого века и до
наших дней, - это более высокие, более могущественные и, как это ни парадоксально, более свободные армяне, чем те, которых
освободили ныне от "имперского ига". Ведь это в 70-е годы прошлого века под крылом России вызрела и вновь состоялась армянская
государственность. В армянской культуре появилась целая плеяда выдающихся людей. В прозе, поэзии, в историографии - всюду и везде,
даже в политических партиях, эти люди были. И так могло быть "всегда и вечно"... Поэтому повторю: самая большая потеря - это потеря
нами гражданства Великой Державы".

Опомнились, да поздно. История уже покатилась вспять, ко временам Ататюрка и шаха Аббаса. Не дай Бог, Турция еще раз напомнит
Армении, что может ей стоить отступничество от России, а что такое нынешние турки, хорошо знают киприоты-греки и несчастные курды.
У поэта Юрия Кузнецова есть пророческое стихотворение о судьбе русской идеи, написанное им четверть века тому назад.

Отдайте Гамлета славянам! -
Кричал прохожий человек.
Глухое эхо за туманом
Переходило в дождь и снег.

Но я невольно обернулся
На прозвучавшие слова,
Как будто Гамлет шевельнулся
В душе, не помнящей родства.

И приглушенные рыданья
Дошли, как кровь из-под земли:
- Зачем вам старые преданья,
Когда вы бездну перешли?

Зачем Грант Матевосян плачет об империи? Зачем я вспоминаю о поэтических сновидениях молодости, в то время когда душа сжимается,
словно пораженная неземным холодом, от окончательной мысли: "Зачем нам старые преданья, когда мы бездну перешли"?

В 1979 году делегация писателей - Серо Ханзадян из Армении, Азиза Джафарова из Азербайджана и я - приехали в Ирак. Ирак с его
легендарным Вавилоном и угрюмой Хатрой, с руинами Ниневии и сказочным Багдадом поразил меня своим восточным величием. Я смотрел, а
глаза не насыщались красотою, я думал, а мысли не могли проникнуть в тайну древнейших пластов истории. Но мои попутчики всю неделю,
пока мы путешествовали по стране с юга на север и обратно, своими гортанными голосами спорили только об одном: кому принадлежит
Карабах... В конце концов мне это надоело. Возле высеченных из камня дворцов Петры я попросил остановить машину и сказал им: "Зачем
вы сюда приехали? Спорить о своем Карабахе? Мне надоело слышать каждый день: "Карабах!" "Карабах!" Я, как руководитель делегации, не
могу вам этого запретить, но, как русский человек, слушать - не хочу. А если будете продолжать - то, вернувшись в Москву, напишу в
отчете, что вы оба душевно больны". Вместо этого, вернувшись в Россию, я написал стихотворение, как я сейчас понимаю, о сущности
русской идеи.

Два сына двух древних народов
такой завели разговор
о дикости древних походов,
что вспыхнул меж ними раздор.

Сначала я слышал упреки,
в которых, как корни во мгле,
едва шевелились истоки
извечного зла на земле.

Но мягкие интеллигенты
воззвали, как духов из тьмы,
такие дела и легенды,
что враз помутились умы.

Как будто овечью отару
один у другого угнал,
как будто к резне и пожару
вот-вот и раздастся сигнал.

Куда там! Не то что любовью
дышали разверстые рты,
а ржавым железом, и кровью,
и яростью до хрипоты.

Что было здесь правдой? Что ложью?
Уже не понять никому.
Но некая истина дрожью
прошла по лицу моему.

Я вспомнил про русскую долю,
которая мне суждена -
смирять озверевшую волю,
коль кровопролитна она.

Очнитесь! Я старую рану
не стану при всех растравлять
и, как ни печально, не стану
свой счет никому предъявлять.

Мы павших своих не считали,
мы кровную месть не блюли
и, может, поэтому стали
последней надеждой земли.

"Последней надежды земли" больше нет. Так что можете жечь дома, угонять овечьи отары, резать друг другу глотки. Россия больше не
вмешивается в ваши древние распри.
....."

От	Георгий
К	Георгий (21.10.2001 11:10:59)
Дата	24.10.2001 23:00:25

Читайте Куняева! Некоторые высказывания надо знать в оригинале!! (-)

От	Василий Т.
К	Георгий (24.10.2001 23:00:25)
Дата	25.10.2001 00:43:00

Приведенные по памяти высказывания других людей - "оригинал" ? (-)

От	Георгий
К	Василий Т. (25.10.2001 00:43:00)
Дата	25.10.2001 00:45:18

Э, нет! читайте целиком!!!

Письмо Нагибина, переписку Эйдельмана с Астафьевым и прочее...

Не верите - дело Ваше.

От	Василий Т.
К	Георгий (25.10.2001 00:45:18)
Дата	26.10.2001 03:23:53

Минуточку...

Доброе время суток.

>Письмо Нагибина, переписку Эйдельмана с Астафьевым и прочее...

Первоначально Вы указали только Куняева :o)))).

Рассмотрим отношение автора к Е.Е. по книге, указанной Вами:

«...Да так (разрыв между ними - В.Т.) и должно было случиться после всяческих диссидентских демонстраций и процессов, после дискуссии "Классика и мы", после моего письма в ЦК КПСС, после его стихов о "русских коалах", после моих статей - о культе Высоцкого, о поэзии Окуджавы и Багрицкого, после его письма в августе 1991 года о необходимости закрытия Союза писателей России….
… Вот всего лишь несколько фраз обо мне из его статей и выступлений последних 10-15 лет:
"Присуждение государственной премии РСФСР им. Горького С. Куняеву как критику-публицисту у меня вызвало чувство возмущенного недоумения. Признаться, я не верил, что ему могут присудить эту премию, которая носит имя человека, плакавшего, когда он слушал чужие стихи".
"Неплохо бы Куняеву помнить, что зависть подобна лисенку, который был спрятан за пазуху обуянным гордыней спартанцем и в конце концов выел ему внутренности".
"Шовинистическое оплевывание таких дорогих для нас поэтов, как Багрицкий, Светлов, а заодно издевательство над целой плеядой погибших на войне поэтов..."
"Он написал письмо в ЦК, жалуясь на засилье евреев и прочих нацменьшинств в издательствах, приписал поклонникам Высоцкого, что они якобы растоптали могилу некоего полковника Петрова, выступил против песен Окуджавы, поддержал ГКЧП..."
"Мне не нравится - и очень серьезно не нравится его точка зрения на национальный вопрос".
…И это лишь малая часть всяческого рода выпадов, шпилек, осуждений. Так что я имею моральное право раз в жизни ответить ему сразу на все обвинения, тем более что предлог есть - вышла книга мемуаров "Волчий паспорт", подводящая итог его шумной публичной судьбе. И я не откажу себе в удовольствии (выделено мной - В.Т.) сказать все, что думаю и о жизни и о книге.»

Если "выжать воду", то останется кухонная склока - "он сказал то-то и то-то, так теперь я ему отомщу".

Я не буду давать характеристику Е.Е. как человеку - я его не знаю, а обсуждать поведение постороннего незнакомого мне человека не привык.

>Не верите - дело Ваше.

Верить на слово меня, к сожалению, отучили :o((((

С уважением, Василий Т.

От	Георгий
К	Василий Т. (26.10.2001 03:23:53)
Дата	26.10.2001 23:41:14

А то, что приводит Куняев.

"Василий Т." wrote in message news:13042@kmf...
> Доброе время суток.
>
> >Письмо Нагибина, переписку Эйдельмана с Астафьевым и прочее...
>
> Первоначально Вы указали только Куняева :o)))).

А то, что приводит Куняев в своей книге.
Прочитайте-ка лучше, а? И что значит - "верить на слово"? Какие ТУТ документы требуются?

От	Василий Т.
К	Георгий (26.10.2001 23:41:14)
Дата	27.10.2001 00:27:23

Повторяю...

Доброе время суток.

>А то, что приводит Куняев в своей книге.
>Прочитайте-ка лучше, а? И что значит - "верить на слово"? Какие ТУТ документы требуются?

В комментариях Вы упустили цитату из книги Куняева.
А затем мой комментарий к ней.

Повторяю.
Книга эта из разряда - "он мне на мозоль наступил, а я ему на спину плюнул" :o).
Для этой разновидности книг не нужны подтверждения, поэтому и доверия к ним - ноль.

С уважением, Василий Т.

От	Георгий
К	Василий Т. (27.10.2001 00:27:23)
Дата	27.10.2001 12:59:40

Неважно. Эти мемуары написал Я, как и "Манипуляцию". То есть,...

"Василий Т." wrote in message news:13129@kmf...
> Доброе время суток.
>
> >А то, что приводит Куняев в своей книге.
> >Прочитайте-ка лучше, а? И что значит - "верить на слово"? Какие ТУТ документы требуются?
>
> В комментариях Вы упустили цитату из книги Куняева.
> А затем мой комментарий к ней.
>
> Повторяю.
> Книга эта из разряда - "он мне на мозоль наступил, а я ему на спину плюнул" :o).
> Для этой разновидности книг не нужны подтверждения, поэтому и доверия к ним - ноль.
>
> С уважением, Василий Т.

... их написали люди, близкие мне по духу. РУССКИЕ люди.
На экземпляре "Манипуляции", подаренном мне, значится "Дорогому Георгию от соавтора", хотя я не был соавтором. Это что-нибудь да
значит...

И давайте заканчивать. Ваше мнение меня уже не интересует - я его понял. %-)))

От	Василий Т.
К	Георгий (27.10.2001 12:59:40)
Дата	28.10.2001 09:43:49

Re: Неважно. Эти

Доброе время суток.

>... их написали люди, близкие мне по духу. РУССКИЕ люди. На экземпляре "Манипуляции", подаренном мне, значится "Дорогому Георгию от соавтора", хотя я не был соавтором. Это что-нибудь да значит...

Это означает - сошлись во мнениях с автором книги. И больше ничего :(((.

А пассаж о РУССКИХ ЛЮДЯХ как близких Вам по духу - это лихо.

>И давайте заканчивать. Ваше мнение меня уже не интересует - я его понял. %-)))

Ну, слава Богу, наконец-то. Я надеялся, что Вы его поймете и с первого раза :)))

С уважением, Василий Т.

От	Георгий
К	Георгий (21.10.2001 11:10:59)
Дата	24.10.2001 22:40:16

А это - о Свиридове и Кожинове

От	Георгий
К	Георгий (21.10.2001 11:10:59)
Дата	24.10.2001 22:40:07

Вот про Евтушенко :-))

СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ

ПОЭЗИЯ. СУДЬБА. РОССИЯ
Книга воспоминаний и размышлений

ГЛАВА ШЕСТАЯ

СУЧИЙ ПАСПОРТ

Видит Бог - наши отношения с Евтушенко в 60-х и даже 70-х годах были вполне приличными. Вместе с ним мы как-то побывали на таежном
Бобришном угоре - на могиле Александра Яшина, бродили по берегам северной лесной реки Юг, на обратном пути заехали в
Кирилло-Белозерский монастырь, фотографировались возле могучих кирпичных стен, а в Вологде сидели в гостях у покойного ныне Виктора
Коротаева. В те времена он казался мне талантливым русским парнем с авантюрной жилкой, с большим, но еще неотвратительным
тщеславием, с нимбом фортуны, колеблющимся над его светловолосой головой... Взгляд только настораживал: расчетливый, холодноватый -
прибалтийский. Раздражала разве что естественная, природная, неистребимая пошлость его чувств и мыслей - о стихах, о политике, о
женщинах, о чем угодно. Но не такой уж это роковой недостаток, особенно в молодости. Да и кто знал, что подобное свойство его натуры
с годами будет укореняться в ней все глубже и прочнее?
А какие памятные вечера были у нас в Грузии, когда в загородном духане в обнимку с братьями Чиладзе - Тамазом и Отаром, возбужденные
высокопарной дружеской патетикой, стихами и красным вином, мы подымались до немыслимых изощренных высот застольного красноречия,
осушая друг за друга, за Грузию, за Россию бокалы пурпурного "Оджалеши", и после каждого тоста по обычаю тбилисских кинто разбивали
вдребезги тарелку, чистая стопка которых была предусмотрительно принесена официантом и поставлена на краешек стола...
Познакомились мы с ним еще в 1956 году, когда к нам, филологам, на Моховую вдохновенный Павел Антокольский, руководивший нашим
литературным объединением, привез его, длинного, худого, белобрысого, и юную, румяную Беллу Ахмадулину. Оба они уже были популярны в
студенческой среде, которая благосклонно в Круглой аудитории слушала стихи - и наши и наших гостей. Я читал свое стихотворение
"Марш-бросок", которое до сих пор включаю в книги. Так сказать, на фоне приезжих знаменитостей в грязь лицом не ударил.
Помню радостное впечатление от его стихов в 1958 году, когда я работал в тайшетской районной газете "Сталинский путь". Кажется, мне
попал в руки журнал с поэмой "Станция Зима" и "Литературная газета" со стихами. Одно мне понравилось особенно - о партизанских
могилах и о том, что автор, с которым я знаком по вечеру на филфаке, жил во время войны в Сибири, что его родина - станция Зима,
где-то рядом с Тайшетом, всего лишь несколько сот километров восточнее... что именно о своей жизни в этих краях он писал в уже
знаменитом тогда стихотворении "Свадьбы":

Дорогой зимней, снежною,
сквозь ветер, бьющий зло,
лечу на свадьбу спешную
в соседнее село,

походочкой расслабленной,
с челочкой на лбу
вхожу, плясун прославленный,
в гудящую избу.

Я сам тогда соразмерял свои поэтические опыты с опытами моих ровесников, естественно, каждый их успех был дорог мне. Приедешь из
дальнего таежного лесопункта или колхоза в свою промороженную однокомнатную избушку, натопишь печь, развернешь газеты, раскроешь
журналы - и чувствуешь себя счастливым, и начинается пиршество духа...
В шестидесятые годы я еще не был столь суров и ожесточенно требователен к своим современникам, историческая трагедия, в которой мы
сегодня живем, еще не просматривалась на горизонте, а всякого рода частные разногласия, - да, они были, но чтобы из-за них
отворачиваться друг от друга, не видеть в упор, презирать, обличать? О том, что такое время наступит, я даже и подумать не мог.
Однажды я гостил летом в Калуге у матушки, возвращался с рыбалки - обросший щетиной, в резиновых сапогах, в телогрейке, и вдруг
увидел возле нашего дома странную пеструю толпу, какие-то фанерные декорации, грузовик, на котором стояла киноаппаратура... Шла
съемка фильма о Циолковском, в котором, естественно, главную роль играл Женя Евтушенко. В парике, с бородой, в длиннополой шляпе и в
плаще, он изображал человека, похороны которого я смутно помнил. А может быть, это была годовщина его смерти, году в 1936-м...
Калужане толпами шли в Загородный Суд, в осеннем небе над крутым откосом, сбегавшим к черному бору, кружил тупоносый дирижабль, из
которого, как разноцветные куклы, высыпались парашютисты... Об этом обо всем я рассказывал ему вечером в гостинице, где мы выпили по
рюмке и где он познакомил меня со своей женой-англичанкой, приехавшей с ним на съемки в мой родной город. Наши литературные
пристрастия и симпатии к тому времени уже окончательно сложились, но это обстоятельство не мешало нам вполне радушно относиться друг
к другу.
"В 1962 году, - как вспоминает сам Е. Е., - Булат, Роберт, я и Станислав Куняев собирались ехать с женами в туристическую поездку в
Швецию, но нас вызвал оргсекретарь Московской писательской организации - бывший генерал КГБ Ильин и сообщил, что Булата где-то
"наверху" вычеркнули из списка. Мы единодушно, и Куняев в том числе, заявили, что без Булата никуда не поедем. Только в результате
нашего прямого шантажа возможным скандалом Булата первый раз выпустили за границу..." (Из книги "Волчий паспорт", М., 1998 г.)
Все правда. В те времена и шантаж такого рода воспринимался нами, как веселая и почти безопасная игра. Все правда, но тем не менее
прожитая жизнь и пути, выбранные нами, развели нас окончательно и навсегда. Да так и должно было случиться после всяческих
диссидентских демонстраций и процессов, после дискуссии "Классика и мы", после моего письма в ЦК КПСС, после его стихов о "русских
коалах", после моих статей - о культе Высоцкого, о поэзии Окуджавы и Багрицкого, после его письма в августе 1991 года о
необходимости закрытия Союза писателей России. В последние двадцать лет - с конца семидесятых - он замечал каждый мой рискованный
шаг, как в свое время КГБ отслеживал его шаги. Впрочем, он не стремился уязвить меня лично. Его цель была в том, чтобы, пользуясь
своей бешеной популярностью, оттеснить русское патриотическое сопротивление, которое с конца семидесятых годов стало поперек дороги
силам, постепенно начавшим разрушение страны. Вот всего лишь несколько фраз обо мне из его статей и выступлений последних 10-15 лет:
"Присуждение государственной премии РСФСР им. Горького С. Куняеву как критику-публицисту у меня вызвало чувство возмущенного
недоумения. Признаться, я не верил, что ему могут присудить эту премию, которая носит имя человека, плакавшего, когда он слушал
чужие стихи".
"Неплохо бы Куняеву помнить, что зависть подобна лисенку, который был спрятан за пазуху обуянным гордыней спартанцем и в конце
концов выел ему внутренности".
"Шовинистическое оплевывание таких дорогих для нас поэтов, как Багрицкий, Светлов, а заодно издевательство над целой плеядой
погибших на войне поэтов..."
"Он написал письмо в ЦК, жалуясь на засилье евреев и прочих нацменьшинств в издательствах, приписал поклонникам Высоцкого, что они
якобы растоптали могилу некоего полковника Петрова, выступил против песен Окуджавы, поддержал ГКЧП..."
"Мне не нравится - и очень серьезно не нравится его точка зрения на национальный вопрос".
И это лишь малая часть всяческого рода выпадов, шпилек, осуждений. Так что я имею моральное право раз в жизни ответить ему сразу на
все обвинения, тем более что предлог есть - вышла книга мемуаров "Волчий паспорт", подводящая итог его шумной публичной судьбе. И я
не откажу себе в удовольствии сказать все, что думаю и о жизни и о книге. Он всю жизнь считал, будто я завидую ему и другим
популярным поэтам. Наивный человек. Как будто у людей нет других, более серьезных причин для отторжения, нежели зависть!
Конечно, его популярность в 60-70-е годы была фантастической. Но его отношения со своими поклонниками были таковы, что завидовать
ему было и глупо и смешно. Он, как наиболее расчетливые звезды "масскульта", знал цену своему поклоннику и невысоко ставил его
обожание, понимая, видимо, примитивность взаимоотношений. Однажды, после большого поэтического концерта, Олег Чухонцев, Евгений
Евтушенко, только что отработавший часа три на эстраде, и автор этих строк очутились в кафе за столиком. К нам тут же подлетел
поклонник. Вернее, не к нам, а к нему.
- Подпишите! - задыхаясь от удачи, он протянул своему Кумиру его же книгу.
Кумир, не прерывая разговора с нами, вытащил авторучку - и не то чтобы спросить поклонника, как того зовут или что-нибудь другое, -
повернулся к нему лишь настолько, чтобы не промахнуться золотым пером "Паркера" мимо обложки, и коряво черканул на ней что-то
отдаленно похожее на свою фамилию.
- Молодой человек, - обратился я к поклоннику, - вот, - я показал на истинного, но малопопулярного поэта Чухонцева, - возьмите и у
него автограф, он тоже пишет стихи и - замечательные...
Почитатель поглядел на меня как на ненормального:
- Какой еще поэт? Вот он - поэт! А этого вашего я не знаю, да и знать не хочу...
Мы рассмеялись, и, когда поклонник гордо удалился, я сказал Кумиру:
- Ты бы хоть именем поинтересовался, написал бы два слова, а то неудобно как-то!
Тут уже Кумир посмотрел на меня как на ненормального:
- Да ты что? С него и автографа за глаза будет! Им больше ничего не надо, я этот народ знаю, уж поверь мне...
В чем, в чем, а в этом ему действительно можно было верить...
Я не придаю большого значения тому, что в 1987 году Евтушенко выступил против присуждения мне Государственной премии. Премия - это
пустяки. Насильно, как говорится, мил не будешь. Вот противостояние, возникшее к августу 1991 года, было делом серьезным.
Через несколько дней после августовской провокации в Союз писателей России пришла толпа - некий 267-й "батальон нац. гвардии." На
второй этаж из нее поднялись трое шпанят-хунвейбинов с бумагой, подписанной префектом Центрального округа Музыкантским, о том, что
наш Союз закрывается, как организация, "идеологически обеспечившая путч". Именно тогда мы узнали, откуда ветер дует: оказывается, не
кто-нибудь, а Евтушенко в эти подлые дни отправил за своей подписью письмо Гавриилу Попову с требованием закрыть
"бондаревско-прохановский" Союз писателей. Сам автор письма уже восседал в бывшем кабинете Георгия Маркова на улице Воровского.
Незадолго до этого он и его соратники - Черниченко, Адамович, Нуйкин, Савельев выгнали старых секретарей из кабинетов (якобы за
связь с ГКЧП), плюхнулись в их теплые кресла и вцепились в правительственные телефоны-вертушки.
Памятуя о наших некогда неплохих отношениях и не до конца веря, что поэт Евтушенко мог написать Гавриилу Попову такой донос, я
вскочил в машину и помчался с Комсомольского проспекта на Воровского.
Евгений, сидевший в кабинете один, поднял на меня свои холодные глаза.
- Женя! Как бы мы ни враждовали, но так опускаться! Ведь в нашем Союзе Распутин, Белов, Юрий Кузнецов, которых ты не можешь не
ценить. Зачем вы возрождаете чекистские нравы? Одумайтесь!
Он с каменным лицом и ледяным взором поджал и без того тонкие губы:
- Стасик! Хочу сказать тебе откровенно: не ошибись, сделай правильный выбор, иначе история сомнет тебя. Не становитесь поперек
дороги. Ты что, не понимаешь - время переломилось. Извини, больше разговаривать не могу. Мне надо ехать...
Мы вышли во двор усадьбы Ростовых, где у дверей Союза стоял его черный "Мерседес". Я шел за ним, еще не потеряв последней глупой
надежды в чем-то переубедить его... Но он уже открывал сверкающую дверцу лимузина, и тут, как на грех, когда он уже садился в
кресло, натянулась пола его пиджака и одна из роскошных золотистых пуговиц отлетела и покатилась под машину. Раздосадованный поэт,
чертыхаясь, присел на корточки и стал искать пуговицу, чуть ли не ползая по асфальту. При виде его согнувшейся озабоченной фигуры я
вдруг понял, что зря приехал к нему и зря начал этот пустой разговор. Пуговицы он так и не нашел - терпения не хватило, и, наверное,
мое присутствие раздражало его, - выпрямился, отряхнул брюки на коленях, сел с несколько перекошенным от такой неожиданной неудачи
лицом за руль, молча закрыл стекло, включил зажигание, нажал на газ, и "Мерседес" с ревом рванулся, огибая согбенную статую Льва
Толстого - молчаливого свидетеля нашего короткого разговора. Я тупо и растерянно взглянул на асфальт, где стояла машина, увидел
золотистую пуговицу, пнул ее ногой так, что она отлетела в траву, и вспомнил строки из своего стихотворенья, написанного в 1987
году.

Ах, Федор Михалыч,
Ты видишь, как бесы
Уже оседлали свои "Мерседесы",
Чтоб в бешеной гонке
и в ярости лютой
рвануться за славою и за валютой...
* * *
Да. Он прав. Время сломалось. Пора подводить итоги. Книжные развалы забиты воспоминаниями. Кого тут только нет! В глянцевых
блестящих обложках Татьяна Доронина рядом с Эльдаром Рязановым, Нонна Мордюкова улыбается Андрею Вознесенскому, Михаил Козаков
подмигивает Анатолию Рыбакову. Чекисты, политики, кумиры эстрады... А в серии "Мой ХХ век" готовятся к выходу в свет Григорий
Бакланов и Юрий Сенкевич... Ну как было Евгению Евтушенко отставать от них? Вот и он написал про всю свою жизнь.
"Я писал не чернилами, а молоком волчицы, спасавшей меня от шакалов. Не случайно я был исключен из школы с безнадежной
характеристикой - с "волчьим паспортом". Не случайно на меня всегда бросались, чуя мой вольный волчий запах, две собачьи категории
людей, ущербно ненавидящие меня - болонки и сторожевые овчарки (профессиональные снобы и профессиональные "патриоты")...
Шестидесятники - это Маугли социалистических джунглей".
Вот такой патетической тирадой начинается эта весьма любопытная книга. "Болонки" - это, как я понимаю, литераторы типа Иосифа
Бродского, Евгения Рейна, Натальи Горбаневской, которые на дух не переносили нашего "вольного зверя", всегда считая, что от него
тянет не "волчьим" запахом, а пованивает коридорами большой идеологии и КГБ, стукачеством и карьеризмом. А "овчарки" и
"профессиональные "патриоты" - это, видимо, люди моей судьбы.
Однако надо кое-что добавить к самохарактеристике нашего Маугли. Хотя он и волчонок, но дрессировке начал поддаваться уже в юности.
Более того, напросился на щедрую зоопарковскую кормежку сам, когда чуть ли не в отроческом возрасте воспел величие усатого Шер-хана
в своей первой книжечке "Разведчики грядущего", изданной аж в 1952 году.

Я знаю, вождю бесконечно близки
мысли народа нашего.

Я верю, здесь расцветут цветы,
сады наполнятся светом,
ведь об этом мечтаем я и ты,
значит, думает Сталин об этом.

Я знаю: грядущее видя вокруг,
склоняется этой ночью
самый мой лучший на свете друг
в Кремле над столом рабочим.

"Я верю", "Я знаю"... Но этих личных чувств ему было недостаточно. Не только сам Маугли, но и северные люди эвенки, по его мнению,
тоже были полны такого рода обожанием:

Слушали и знали оленеводы эвенки:
это отец их Сталин им счастье вручил навеки.

Я верю, я знаю, что эти строки никогда не истлеют и не забудутся, поскольку история идет по спирали и культ Сталина возвращается в
нашу жизнь в какой-то новой ипостаси. А потому не рано ли разболтал волчоныш, что его совратили и, как он признается в своих
мемуарах, нечаянно сделали сталинистом, несколько подпортив волчий запах, исходивший от него, его старшие друзья-поэты. Николай
Тарасов, которого я тоже неплохо знал, однажды, оказывается, позвонил ему и сказал: "- Женя, главный редактор в панике.
Обнаружилось, что в Ваших стихах нет ни одного слова о Сталине... чтоб не мучить Вас, я сам за Вас написал четыре строчки. - Ладно,
валяйте, - весело сказал я. Вскоре я очень хорошо усвоил: чтобы стихи прошли, в них должны быть строчки о Сталине".
Кроме Николая Тарасова, "инъекцию сталинизма" нашему вольному зверьку сделал еще один поэт-ветеринар.
"В 1950 году литконсультант газеты "Труд" Лев Озеров вписал в мое стихотворение... следующие строки: "знаем, верим (Ах, вот откуда
эти "я верю", "я знаю"!) - будет сделано здание, которое будет поставлено, то, что строилось нашим Лениным, то, что строится нашим
Сталиным".
Словом, все случилось, как в знаменитой песне Высоцкого: "И на троих зазвали меня дяди".
Лев Адольфович Озеров был человеком тихим и поэтом никудышным. Возможно, что, напрягши все свои способности, он сочинил и
бескорыстно подарил Е. Е. лучшие четыре строчки из своего забытого ныне творчества. Тому бы благодарить услужливого старика-еврея,
ан нет - до сих пор недоволен. Поистине, ни одно благодеяние не остается безнаказанным.
Вот так старшие друзья-поэты превращали вольнолюбивого волчонка в сторожевую дворняжку сталинской эпохи. Но вот что совсем забавно:
оказывается, наш сталиненыш-Маугли уже в тринадцать лет узнал, каков негодяй этот самый Шер-хан.
"Родная сестра отца "тетя Ра" была первым человеком на земле, сказавшим мне, что Сталин убийца".
Случилось это, по словам несмышленыша, аж в 1945 году, когда "тринадцатилетний племянник" читал ей "свои тошнотворно искренние стихи
о Сталине". Ну совсем голова кругом идет! Так кто же автор бессмертных строчек (Тарасов? Озеров? Евтушенко?) из книжицы, за которую,
в сущности, нашего собачоныша, как он вспоминает, "приняли в литинститут без аттестата зрелости и почти одновременно в Союз
писателей, в обоих случаях сочтя достаточным основанием мою книгу" (Ну попробовали бы не принять, прочитав: "Он думает обо мне"...
"самый мой лучший на свете друг"!).
Но несмотря на уроки тети Ра наивный оборотень еще не раз попадал в тоталитарные и даже антисемитские капканы и волчьи ямы. Несмотря
на то, что он "впервые слово "жид" услышал в Москве", несмотря на то, что "трижды видел на сцене великого Михоэлса", "влюбился в
него" и даже был на похоронах и чувствовал, что "Михоэлса убили", "несмотря на брезгливость с детства к антисемитизму..." И вдруг:
"Я все же поверил тому, что врачи хотели отравить нашего родного товарища Сталина, и написал на эту тему стихи". Вот каков! Написал
да еще прочитал вслух не кому-нибудь, а еврейской семье Барласов: "Никто из убийц не будет забыт, они не уйдут не ответивши. Пусть
Горький другими был убит, убили, мне кажется, эти же". О святая простота! Так вот из нашего дикого волчонка время лепило послушную,
виляющую хвостиком псинку.
Но когда "великий вождь всех времен и народов" почил в Бозе, наш охвостыш, почувствовавший, что лишается "покровителя", обратился к
великой тени другого основоположника. Сам он вспоминает об этом с искренней образностью, достойной восхищения:
"Я принадлежу к тем шестидесятникам, которые сначала сражались с призраком Сталина при помощи призрака Ленина. (Ну как не вспомнить
слова самозванца из великой трагедии: "Тень Ленина меня усыновила, Евгением из гроба нарекла"? - С. К.) Но как мы могли узнать,
раздобыть архивные материалы об ином, неизвестном нам Ленине, которые пылились за семью замками?" И это пишет расчетливый и
вольнолюбивый дикий звереныш, обводивший, по собственному признанию, вокруг пальца таких дрессировщиков, как Хрущев, Андропов,
Крючков, Ильичев, Зимянин, Фурцева, Демичев! Я уж не говорю о всякого рода мелких сошках вроде крупных кагэбешников, секретарей ЦК
комсомола, руководителей Союза писателей, всяческих послов, высших начальников советской цензуры... Да через него Роберт Кеннеди
передавал советскому руководству сведения о том, что имена Даниэля и Синявского были выданы нашему КГБ американскими спецслужбами,
чтобы шум от международного скандала, который неизбежно должен был разразиться во время суда над ними, несколько отвлек мировое
общественное мнение от американских бомбежек Вьетнама... Вот какие поручения и на каком уровне выполнял выкормыш отечественного
тоталитаризма! Вот каков наш волчоныш, по его собственному признанию, и "целе- и нецелесообразный"!
Вроде бы должно было у него хватать всяческой информации о том, что такое советская власть, кто такой Ленин, поскольку гибрид волка
и собаки был неглупым и весьма эрудированным, любознательным книгочеем. Весь мир он изъездил. За тридцать лет, начиная с 1959 года,
по собственному его признанию: "Я побывал в 94 странах и мои стихи переведены на 72 языка" (на большее количество языков были
переведены только труды его бывшего кумира Ленина). Какое грамотное дитя "социалистических джунглей" - все безошибочно посчитало!
Его библиотека собиралась во время этих путешествий. В 1972 году возвращался он из очередной Европы или Америки:
"Я вез книги Троцкого, Бухарина, Бердяева, Шестова, Набокова; Алданова, Гумилева, Мандельштама, "Окаянные дни" Бунина,
"Несвоевременные мысли" Горького..." "Согласно описи, я привез 124 нелегальные книги", "...семьдесят два тома лучшего журнала
эмиграции "Современные записки"...
Отобрали, конечно, у книголюба на границе таможенники это богатство, опись составили, однако не подозревали, бедные, с каким матерым
человечищем имеют дело. Поскольку у него всегда был при себе личный телефон шефа Лубянки Андропова, то наш букинист тут же призвал
на помощь своих лубянских покровителей-дрессировщиков. Все книги до одной ему были возвращены. Представляете, что в этих книгах было
написано про советскую власть и про Ленина, призрак которого в это время помогал ему бороться "с призраком Сталина"? Особенно у
Бунина в "Окаянных днях", у Горького в "Несвоевременных мыслях", в трудах высланных Ильичом из страны философов и ученых - Бердяева,
Булгакова, Шестова? Но наш Маугли настолько верил в торжество и справедливость советской власти, что и после 1972 года, прочитав всю
эту литературу, переиздавал во всяческого рода томах, двухтомниках, собраниях сочинений все свои афоризмы, похожие на клятвы Павки
Корчагина: "Погибну смертью храбрых за марксизм", "Не умрет вовеки Ленин и коммуна не умрет", "Считайте меня коммунистом",
"Коммунизм для меня самый высший интим" (я всегда вспоминаю эту строчку, когда сейчас вижу секс-шопы с вывесками "интим"). После
окончательного укомплектования в 1972 году с помощью Андропова своей уникальной библиотеки, аж до 1988 года вольнолюбивый книгочей,
разочарованный в усатом Шер-хане, продолжал по ночам скулить, глядя на Луну, на поверхности которой он смутно различал очертания
профиля настоящего справедливого вождя и хозяина: "Люблю тебя, отечество мое, за твоего Ульянова Володю, за будущих Ульяновых твоих"
(из поэмы "Казанский университет", написанной к столетию Ленина. - С. К.). Скулил он и о всех его соратниках, оплакивал Бухарина -
"крестьянский заступник, одно из октябрьских светил", о его семье - "отобрали у Ани ее годовалого Юру"; мечтал о памятнике невинно
убиенному Ионе: "Якир с пьедестала протянет гранитную руку стране" (1987 г.), о времени, когда "продолжится революция и продолжится
наш комиссарский род" (1988 г.). Это лишь потом, оказывается, в разгар горбачевской перестройки, прочитав маленький самиздатский
конспект всем известных ленинских цитат, составленный несчастным Веничкой Ерофеевым, наш библиофил наконец-то понял, что из себя на
самом деле представлял Ильич. Удивительно, как это талантливый пьяница Веничка Ерофеев, ни разу в жизни не выезжавший ни в одну
страну из Малаховки, смог научить чему-то коллекционера, который побывал в 92 странах, волоча из каждой ящиками антисоветскую и
антиленинскую литературу! Однако якобы только тогда и пришло к нему прозрение:
"Небольшой сборничек цитат из Ленина, составленный Венедиктом Ерофеевым под названием "Моя Лениниана", поверг меня в глубокую
депрессию, сильно поколебал меня в моих прежних самых искренних убеждениях".
Вот так-то: тетя Ра открыла ему глаза на Сталина, а Веничка на Ленина. Нервы к этому времени у волчатки действительно были изношены,
да и как было не впасть в депрессию, ежели до 1988 года он находился в полном неведении о том, что Якир "расказачивал" Дон, что
Блюхер подписывал смертный приговор Якиру. Однако в период между любовями к Сталину и к Ленину чувственное дитя джунглей успело
завести короткий, но бурный роман с Никитой Хрущевым: "Меня глубоко тронули, заставили задуматься слова Никиты Сергеевича о том, что
у нас не может быть мирного сосуществования в области идеологии... если мы забудем, что должны бороться неустанно, каждодневно за
окончательную победу идей ленинизма, выстраданных нашим народом, - мы совершим предательство".
Представляете себе его состояние в конце 80-х, когда кумиры начали рушиться на глазах? И не только наши, отечественные... Уж как он
боготворил Фиделя ("И вдохновенный, как Моцарт, Кастро"), но пришлось отречься и от него: началась перестройка, отношения с Кубой
испортились, надо было сочинять стихи об очередном хозяине - Горбачеве: ("Как он прорвался к власти сквозь ячейки всех кадровых
сетей, их кадр - не чей-то?! Его вело, всю совесть изгрызя: "Так дальше жить нельзя!"). Однако, к несчастью для нашего хищника,
только было прирученного Горбачевым, коварный и сильный Ельцин начал побеждать не менее коварного, но более слабого своего
конкурента, и волчушок, понюхав воздух, инстинктивно понял, что без стихов о Ельцине ему не обойтись. Стихи сочинились как раз
вовремя - 20 августа 1991 года на митинге у Белого Дома, где надо было подтвердить свою преданность новому хозяину, чтобы припасть к
новой кормушке. Довольный тем, что он успевает прочитать стишок в самый нужный исторический момент, "дитя социалистических
джунглей", наученное дрессировкой и горьким историческим опытом, однако, засомневалось: стоит ли упоминать в стишке фамилию нового
хозяина. Он разом вспомнил (память у него была неплохая - "я не пью водку, потому что она убивает память"), как прокалывался со
Сталиным, с Хрущевым, с Лениным, с Фиделем, с Горбачевым: "Опасно упоминать в стихах живых политиков, даже если в данный момент
истории они вызывают восхищение... Не надо слова "Ельцин" в этом стихотворении... Откуда ты знаешь, каким он станет потом? Но я
резко осадил себя. Стоп-стоп, Женя. Хватит отравлять себя подозрениями... Я не вычеркнул фамилии..."
Да, гены есть гены, черного кобеля не отмоешь добела. Ох, лучше бы уж пил!
К сожалению, жизнь - штука длинная, если считать ее количеством имен, мундиров и сапог, прославленных и облизанных в стихах и в
прозе. Привычка иметь кумира и хозяина - вторая натура, она и подвела любимца публики в очередной раз, утвердив за ним славу певца и
фанатика демократии и доблестного защитника Белого дома. Впрочем, он совершенно искренне уверяет нас, что во все времена его
"придворность была не больше, чем придворность Пушкина". Вот таков он у нас, "невольник чести".
Однако в августовские дни 1991 года бесстрашный подкидыш, "вскормленный молоком волчицы", испытал самый настоящий собачий страх
весьма подлого свойства, затрепетал ну просто как шакал Табаки, спрятавшись от волков-гэкачепистов за очередного полосатого
Шер-хана: "Неужели снова будут ГУЛАГ, психушка, цензура?" "Неужели посадят? Неужели я исчезну, как исчез в 1937 году мой дедушка?"
Перетрусивший волчонок очень испугался за волчиху-маму, "которая в одно прекрасное утро теперь сможет прочитать в продаваемых ею
газетах, что ее сын расстрелян, как враг народа". Чувство страха жило в волчьей душе на протяжении всей жизни, и он искренне
признавался в этом: "На своей шкуре я испытал этот страх в 1957 году" (когда его впервые вербовали в КГБ). "Этот ненавидимый мной
страх вернулся ко мне в 1962 году" (когда Хрущев распекал интеллигенцию), "и утром 19 августа 1991 года... я был выброшен за шкирку
бесцеремонной бандитской рукой истории в страх сегодняшнего Акакия Акакиевича". "Этот проклятый рабский страх все равно жил и живет
во мне".
Волки, как известно, плохо обучаются и почти не поддаются дрессировке. Помните, у Высоцкого: "Мы, волчата, сосали волчицу и всосали:
нельзя на флажки". А наш хоть и боялся, но обучился всему: и перепрыгивать через флажки, и проползать под ними, и бегать по всей
планете с флажками в обеих лапах. Именно это свойство заставляет меня предположить, что в его жилах гораздо больше собачьей крови,
нежели волчьей. А может быть, он всего лишь навсего помесь либеральной болонки и тоталитарной овчарки? Как способный цирковой
пудель, смышленыш обучался тому, как надо поступать в сложных обстоятельствах, у кого угодно - даже у своих соперников и недругов.
В одной из глав книги вольнолюбивый полукровок вспоминает, как недоумевал и возмущался Пастернак, когда "Ваня Харабаров и Юра
Панкратов пришли к Пастернаку и попросили, чтобы он разрешил им подписать письмо, осуждающее "Доктора Живаго", их вынуждали сделать
это в Литературном институте..."
Возмутившись своими сокурсниками по Литинституту, автор "Волчьего паспорта" тем не менее запомнил их простодушный порыв и намотал на
ус их опыт. Он написал стихотворенье "Ограда" на смерть Пастернака, но чтобы напечатать его, испросил у вдовы Луговского "милостивое
разрешение временно перепосвятить мои стихи о Пастернаке Луговскому" (во каков сучонок! - "Волчий паспорт", страница 226 - для тех,
кто не верит этому). Ну как им не восхищаться?! Восславил Сталина, проклял Сталина, заклеймил еврейских врачей-отравителей, а в
"Бабьем яре" - антисемитов, посвятил стихи Пастернаку, потом перепосвятил Луговскому... Ну какому чистопородному зверю под силу
такие превращения, такие мутации? Только разве что серому оборотню из русских народных сказок.
...Отдельные главы "Волчьего паспорта" посвящены Александру Галичу, Александру Солженицыну, крупному кагэбешнику Филиппу Бобкову,
секретарю ЦК КПСС Михаилу Зимянину, с которым автор постоянно встречался в 60-80-е годы. Но я не хочу касаться этих глав и имен.
Лучше предоставлю слово Александру Зиновьеву, который четверть века тому назад в своей книге "Зияющие высоты" написал несколько
веселых страничек о марьинорощинском мутанте и персонажах его будущих мемуаров. Евтушенко у Зиновьева выведен, правда, под какой-то
несерьезной кличкой "Распашонка", в то время как Галич именуется Певцом, Солженицын Правдецом, Бобков - Сотрудником, а Зимянин -
Заведующим, Андропов проходит под кликухой "Сам". Все они живут в государстве Ибании и говорят на ибанском языке. Итак, слово
Александру Зиновьеву.

"Что Вы скажете о поэзии Певца, спросил Журналист у Распашонки. Поэзия непереводима, сказал Распашонка. Меня, например, невозможно
перевести даже на ибанский язык. А на каком же языке Вы говорите, удивился Журналист. Каждый крупный поэт имеет свой голос и свой
язык. Попридержи свой язык, сказал Начальник. А не то останешься без голоса. Собирайся-ка в Америку. Вот тебе задание: покажешь
всему миру, что и у нас в Ибанске полная свобода творчества. Только с тряпками поосторожнее. Знай меру. А то сигналы поступали. Не
больше десяти шуб, понял.
Приехав в Америку, Распашонка прочитал стихи.

Не боюсь никого,
Ни царей, ни богов.
Я боюсь одного -
Боюсь острых углов.
Где бы я ни шагал,
Где бы ни выступал,
Во весь голос взывал:
Обожаю овал!

Как он смел, кричали американцы! И как талантлив! Ах, уж эти ибанцы! Они вечно что-нибудь выдадут такое! Мы так уже не можем. Мы
зажрались. Как видите, я здесь, сказал Распашонка журналистам. А я, как известно, самый интеллектуальный интеллектуал Ибанска. Когда
я собрался ехать сюда, мой друг Правдец сказал мне: пропой, друг Распашонка, им всю правду про нас, а то у них превратное
представление.
А ведь в самом деле смел, сказал Учитель. Цари и боги - это вам не какие-то пустячки вроде Органов. Тут ба-а-а-льшое мужество нужно.
Сослуживец, завидовавший мировой славе Распашонки, сказал, что это вшивое стихотворение надо исправить так:

Где бы я ни стучал,
Чей бы зад ни лобзал,
С умиленьем мычал:
Обожаю овал!

Вернувшись из Америки, Распашонка по просьбе Сотрудника написал обстоятельную докладную записку о творчестве Певца. Для Самого,
сказал Сотрудник. Так что будь объективен. И Распашонка написал, что с точки зрения современной поэзии Певец есть весьма
посредственный поэт, но как гражданин заслуживает уважения, и он, Распашонка, верит в его искренность и ручается за него... Граждан
у нас и без всяких там певцов навалом, сказал Заместитель номер один, а посредственные поэты нам не нужны. Посадить! Либерально
настроенный Заведующий предложил более гуманную меру: выгнать его в шею! Зачем нам держать плохих поэтов? У нас хороших сколько
угодно!
И я смог бы написать что-нибудь такое, за что меня взяли бы за шиворот, говорит Распашонка. А смысл какой? Сейчас меня читают
миллионы. И я так или иначе влияю на умы. В особенности - на молодежь... А сделай я что-нибудь политически скандальное, меня начисто
выметут из ибанской истории. Двадцать лет труда пойдет прахом. Конечно, сказал Учитель. А надолго ли ты собираешься застрять в
ибанской истории? В официальной? А стоит ли официальная ибанская история того, чтобы в ней застревать? А расчет на место в истории
оборачивается, в конечном счете, тряпками, дачами, мелким тщеславием, упоминанием в газете, стишком в журнальчике, сидением в
президиуме. Ты на что намекаешь, возмутился Распашонка. Погоди, сказал Учитель. Учти! Ибанская история капризна. Она сейчас
нуждается в видимости подлинности. Пройдет немного времени, и тебя из нее выкинут, а Правдеца впишут обратно. Торопись, тебя могут
обойти! Распашонка побледнел и побежал писать пасквиль на ибанскую действительность. Пасквиль получился острый, и его с радостью
напечатали в Газете... Молодому поэту Распашонке, любимцу молодежи и органов, за это дали сначала по шее, а потом дачу!"

Об этой же способности к адаптации нашего биогибрида беспощадно написала в своих мемуарах не "либеральная болонка", и не
"патриотическая овчарка", а настоящая, если говорить языком Киплинга, "пантера Багира" - Галина Вишневская:
"Быстро научился он угождать на любой вкус, держать нос по ветру и, как никто, всегда хорошо чуял, когда нужно согнуться до земли, а
когда можно и выпрямиться... Так и шарахало его с тех пор из стороны в сторону - от "Бабьего яра" до "Братской ГЭС" или того хлеще
"КамАЗа", который без отвращения читать невозможно - так разит подхалимажем..."
Однажды она сама прямо прорычала ему в лицо:
"Вы подарили Славе несколько книжек Ваших стихов. Я их прочла, и знаете, что меня потрясло до глубины души? Ваше гражданское
перерождение, Ваша неискренность, если не сказать вранье, Ваше бессовестное отношение к своему народу".
Да, крепко царапнула своими стальными когтями пантера Багира нашего Кабыздошку. Так что не только "либеральные болонки" и
"патриотические овчарки" на дух не принимали его, но, что обиднее, - презирали крупные и независимые особи - Вишневская, Зиновьев,
Вл. Максимов.
Но если отвлечься от вишневской ярости и зиновьевской иронии, то надо признать, что в книге "Волчий паспорт" есть немало
занимательного: рассказы о любовных приключениях в самых разных краях земного шара, о своих четырех женах, со всяческими пикантными
подробностями их интимной жизни, темперамента, телосложения, цвета кожи, с откровениями о том, чем они болели, у кого из них где и в
какой части тела была то ли киста, то ли опухоль, кто из них когда и с какими последствиями делал от него аборты, какая из них и
почему отказывала нашему герою в выполнении супружеских обязанностей, как и по чьей вине родился у него психически неполноценный
ребенок. Я, честно говоря, читая эти страницы, думал, что эти жены, о личной жизни которых автор написал столь откровенно, давно
померли. Ан оказалось, что нет, еще живы и, видимо, читают эти уникальные страницы о себе. Вот образец одной из таких весьма
высокохудожественных и вдохновенных страничек: "В ее жилах скакала необъезженная татарская кровь и величаво всплескивала
итальянская, как медленная вода венецианских каналов, качающая на себе золотые решетчатые окна постепенно погружающихся, словно
Атлантида, аристократических палаццо..." Да эта штука посильнее, чем "Девушка и смерть" Максима Горького, не говоря уже о "Фаусте"
Гете.
Очень подробно исследовав всю свою родословную аж с ХVIII века, автор доказал, что в его жилах нет ни капли еврейской крови. Так что
нашим патриотам, много лет склоняющим его настоящую фамилию "Гангнус", придется эту кампанию прекратить. Почему не взял отцовскую
фамилию? Вы что, не понимаете, что с такой фамилией невозможно было и во сне мечтать о всемирной известности... А она так и манила
его всю жизнь! Ради нее он угождал кому угодно: евреям, русским, партийным вождям, космополитам, патриотам, кагэбешникам,
диссидентам, американцам, кубинцам!
В конце книги Е. Е. выказывает трогательную преданность своим подельникам по перестройке, с которыми он помогал Горбачеву и Ельцину
разваливать великую державу:

Мы сами не добрее, чем Чека,
нас мучают ли тени ночью поздней
Коротича, отшвырнутого в Бостон,
и преданного нами Собчака.

Бедный серенький фантазер! То ему призрак Сталина являлся, а потом его вытеснил "призрак Ленина", теперь приходят по ночам тени
Собчака и Коротича, пока еще не из ГУЛАГа, а всего лишь навсего из Бостона и Парижа.
* * *
Кончилась эпоха демократического хмеля. Скончалась. Смердит. Наступило похмелье. Очень тяжелое. Е. Е. боролся якобы за то, чтобы
наши лесорубы во время отпусков отдыхали на Гаваях (роман "Ягодные места"), чтобы в наших магазинах лежало множество сортов колбасы.
Помнится, как в 1989 году он описал фантастическую сцену, будто бы советская девушка упала в обморок, увидев в ГДР витрину с
десятками колбасных сортов. "Девушка была из алтайского колхоза, работала на комбайне, на тракторе, на заработки не жаловалась.
Девушку премировали за трудовые успехи поездкой в ГДР". Выдумал, конечно, все про обморок, но что лучшие колхозники и рабочие ездили
за границу по профсоюзным путевкам - правда. Я сам не раз встречал их в странах Восточной Европы, на улицах Праги, Берлина,
Белграда. И никто в обмороки не падал...
А теперь в голодные обмороки падают учителя и офицеры, шахтеры и лесорубы, вымирающие от недоедания и холода в брошенных северных
поселках. Не то что до ГДР или Гаваев - до Красноярска и Архангельска добраться не могут. По улицам родной нашему Маугли станции
Зима бродят тени его земляков, пропадающих от безденежья и безработицы, в моей родной Калуге, где мы когда-то встретились с ним на
съемках кинофильма, мои земляки с утра становятся в очереди за молоком (из цистерн подешевле), за костями (они все-таки в пять раз
дешевле мяса). Мне стыдно в этом же магазине рядом с ними покупать колбасу и глядеть на их измученные лица. Пусть этот баловень
судьбы, выкормыш "социалистических джунглей", этот сволочоныш, столько сил положивший для разрушения нашей жизни и воцарения
ельцинской эпохи, пожинает плоды своих деяний - глядит на старух с протянутыми для подаяния ладонями, на мужчин, копающихся в
помойках, на подростков с остекленевшими от наркотиков зрачками и мечтает только об одном, чтобы мы пожалели шакалов из его стаи -
Собчака и Коротича...
"Волчий паспорт"? Да какой там волчий - сучий...