Итак было несколько обвинений к Цымбурскому, что он дескать служил режиму. Обвинения столь же аргументированные, что и классовое различие интересов между системным администратором и программистом.
В статьях, которые были приведены в этой ветке, ясно говорилось, что Цымбурский жил в однокомнатной квартире со своей матерью до конца своей жизни. Где же деньги и материальные выгоды от идеологического обслуживания режима ? Их в упор не видно.
История смерти Цымбурского рассказанная в этих статьях тоже однозначно говорит о том, что у человека денег просто не было - много лет назад врачи обследовав Цымбурского заявили, что рак у него исключается, а потом оказалось, что у него рак в той стадии, когда лечение бесполезно. Болел человек долго и тяжело, если бы у него были деньги, всё было бы совсем по другому. Деньги на лечении появились на последней стадии, когда от них не было никакого толка, и появились когда всем уже был ясен интеллектуальный уровень этого человека
Может поддержка властей заключилась в раскрутке Цымбурского ? Ни каких признаков раскрутки не существует, этот человек добивался авторитета и известности качеством своих научных работ, и его раскрутило только доступность его работ в Интернете.
В общим никаких серьёзных признаков сотрудничества с властями ни в каком качестве не существует, и мы получаем нападки на ученного в чистом виде, без каких либо оснований, просто как выражение эмоционального состояния нападающего.
Собственно это дикое эмоциональное проявление со стороны людей, придерживающихся иных политических позиций и есть одно из доказательств величия работ этого ученного, делающего позицию своих интеллектуальных оппонентов в интеллектуальном смысле совершенно ничтожной.
"Остров Россия"
Геополитическое сказание о граде Китеже
Андрей Окара
На днях случилось совсем печальное: скончался Вадим Цымбурский.
Все эти годы хотелось верить в чудо и надеяться на Провидение.
Масштаб потери пока ясен только для тех, кто лично знал Цымбурского или был начитан в его текстах.
Вероятно, через некоторое время фигура Цымбурского будет осмыслена не только в российском, но и в мировом контексте — его назовут одним из ведущих мировых интеллектуалов начала XXI века.
Мне лично довелось знать Вадима Леонидовича с 1999 года и прежде всего как геополитического и геоэкономического мыслителя — нас познакомил известный географ Дмитрий Замятин. Это был интересный период — на издохе ельцинизма, в предощущении чего-то неведомого, и интереснейший круг людей, обретавшихся в окрестностях журнала «Полис», — Ильин, Неклесса, Кочетов, Сергеев, Межуев и далее по списку.
В то время я еще делил интеллектуальное пространство на «своих», «чужих» и «травоядных интеллектуалов». Цымбурский заставил усомниться в адекватности такого деления — хотя бы потому, что ни к одной из этих групп причислить я его не смог. Цымбурский иронизировал над популярным в те годы и интересным мне представлением о Катехоне и говорил, что в раннем христианстве ничего подобного не было, что идея об отдалении Конца и Страшного Суда возникла позже — у Тертуллиана. И вообще его понимание географического — геополитики, геоэкономики и геокультуры — заставляло многих отойти от, казалось бы, железобетонных догм конца 1990-х — от того самого дуализма Моря и Суши. Вместе с тем, упоминания в его присутствии о либералах, шире — о современных политиках как таковых вызывали у него сначала иронию, позже — сарказм и желание жестоко поквитаться. До сих пор помню его реакцию на мою неловкую попытку сравнить Путина с Павлом I…
Мне тогда казалось (и кажется до сих пор), что Цымбурский по мировоззрению и особенно по мироощущению был гностиком. Именно потому он откровенно тяготился материальным измерением жизни — у него, кажется, не было даже компьютера, зато была ставшая теперь почти легендарной целая стая котов и кошек. Именно потому о своей болезни и о том, что он нее нельзя излечиться — можно лишь немного задержаться среди живущих, говорил иронично — без трагизма, страха и паники. Возможно, его самая известная концепция России-как-Острова — это именно мироощущение гностика, тяготящегося обилием, размерами и постоянным расползанием тварного мира и жаждущего скорее обрести своей небольшой участок Земли Обетованной и никого чужого туда не впускать.
Мне Вадим Цымбурский казался чуть ли не современным протопопом Аввакумом: интеллектуальным пророком автаркии России, которая в условиях глобального вызова и острого дефицита ресурсов из России-империи, России-континента должна сжаться до размеров России-острова, до Великороссии-как-таковой. Когда Цымбурский говорил публично, в какой-то момент его пафос и интонации становились настолько бескомпромиссными и нетолерантными, что я вспоминал именно о самых радикальных старообрядцах. Помню, кто-то либерально-благодушный году так в 2000-м в его присутствии сравнивал современный мир с Ноевым Ковчегом — мол, нам нечего делить, мы все — и Россия, и Запад, и Китай, и арабы — должны помочь друг другу спастись в этой лодке! На что Цымбурский злобно съязвил — мол, лодка слишком мала, места предусмотрены только для избранных. Поэтому народы и страны не то чтобы друг друга из лодки выталкивают, но еще и норовят веслом по голове приложить.
Мне как человеку с имперскими симпатиями, ощущающему связь с теоретиками империи еще из XVII–XVIII веков, было интересно говорить и думать об имперской миссии государства, о «всемирной отзывчивости», об универсалиях имперской идеологии. Цымбурский всегда обламывал мой восторженный пафос: не до имперского жиру — быть бы живу в национальном государстве в ситуации ограниченных возможностей и наличия мощной властной корпорации, активно пожирающей ресурсы.
В последнее время стало общим местом — мол, Цымбурский мог бы стать главным идеологом путинской России — концептуализатором изоляционизма и автаркии, но со Старой площади его вовремя разнюхали и никуда не подпускали, не желая иметь неудобного и суперпродвинутого конкурента.
Да ничего подобного!
Кажется, именно он первым завел разговор о современной путинской России как о «государстве-корпорации» — он назвал ее «The Great Russia Utilizations Inc». Цымбурский органически не мог стать духовным поводырем тех, кого он сам называл «корпорацией утилизаторов».
Геополитические логики Цымбурского и идеологов путинского режима схожи лишь на первый взгляд — принципиальным отказом от имперской универсальности. Уже на второй между ними — бездна. Цымбурский — идеолог национального государства-автаркии — обломка империи. Власти России говорили о принципиально ином — об «энергетической сверхдержаве», о либеральной империи, о «суверенной демократии».
Цыбмурскому нужна была Россия-как-Остров, пусть даже похожая на старообрядческую «гарь», «коллективному Путину» — была нужна Россия-как-корпорация, в котором власть и народ, несмотря на все заверения в обратном, — это жесточайшие антагонисты, между которыми ведется борьба — и даже не на жизнь.
По большому счету, ни при Ельцине, ни при Путине, ни при Медведеве имперские идеи в России востребованы не были: тот квазиимперский идеологический постмодернистский «суверенно-демократический» микс о «вставании с колен» последних лет основан на извращенном понимании величия государства. Имперскость — это прежде всего собственная ответственность перед Вечностью, а не желание «наказать» или «поставить на место» своих ближайших и дальних соседей. Империя — это ощущение миссии, а не безнаказанности. По крайней мере, именно так полагали еще киево-печерские авторы известного «Синопсиса» (1674), заразившие имперскостью своих северных соседей. Но в нынешней России грань между имперским универсализмом и шизо-шовинизмом или нефтегазовым этнонационализмом нередко стирается — и это, возможно, самое плохое, что есть в нынешней России.
С Цымбурским мы злобно стебались над подобными «имперцами» — его идеальный Остров, как у Маленького Принца, имел вполне четко очерченные границы — ни о каком расширении он даже и не мечтал — боялся потерять имеющееся. В общем-то, его Остров-Россия был политологическим Сказанием о граде Китеже.
Моя идеальная «империя» была идеократичной и основывалась на мощных эсхатологических ориентирах и технологиях «мягкой власти», но не на брутальности, поэтому ей было сложно найти путь к душам российского политсообщества и выжить в циничном мире государств-корпораций.
То, что после 1991 года Россия отказалась от имперской миссии, фактически отбросило ее в 1653 год — во времена до военного союза с Украиной и освоения Сибири. Мои с Цымбурским диалоги на эту тему (к прискорбию, спорадические и обрывчатые) — пожалуй, попадали в колею главного российского историософского спора: между линией киево-печерского «Синопсиса», Никона и Алексея Михайловича, и, с другой стороны, линией Стоглавого собора, старообрядчества, возможно, Ивана Грозного. Линией яркой, эмоциональной, с заостренным ощущением связи между прошлым и будущим, но с провалом в настоящем.
Цымбурский родился во Львове, но своей родиной считал белорусский Могилев. Возможно, именно отсюда у него такое заостренное ощущение Балто-Черноморской темы, которая всегда была связана с Великим княжеством Литовским — прямым предшественником Беларуси. Сколько-то школьных лет прожил в Алчевске Луганской области — на одном из местных мегазаводов работала его мама. В Украине тех лет множество мировой литературной классики издавалось в хороших, иногда замечательных украинских переводах. Мировую классику (Гете, Данта, Гессе и других) Цымбурский мог огромными кусками цитировать по памяти по-украински — лично я таких людей не встречал даже среди украинских филологов.
Конечно, мне было крайне лестно узнать от Цымбурского, что он следит за моими писаниями. Для меня, как и для некоторых моих коллег, это была, возможно, самая высокая оценка.
В связи с завершением земной биографии Вадима Цымбурского необходимо добрым словом вспомнить трех человек.
Во-первых, Бориса Межуева, который стал идеологом издания и научным редактором единственной большой книги Цымбурского "Остров Россия"[1].
Во-вторых, Станислава Белковского, который организационно осуществил этот книгоиздательский проект.
В-третьих, Глеба Павловского, который финансово обеспечил дорогостоящее лечение, что, по словам самого Цымбурского, продлило его дни.
Вадим Цымбурский не был сторонником учения об апокатастасисе и не верил, что Господь в конце концов таки спасет всех без исключения грешников. А об Аде и Рае у него были весьма жесткие и радикальные представления. Когда-то он даже заметил, что Освенцим и ГУЛАГ в сравнении с Адом — это просто санатории.
Теперь он имеет высшее для ученого-гуманитария счастье — оценить истинную достоверность своих теорий, идеи и догадок…
Примечания:
[1] Цымбурский В.Л. "Остров Россия". Геополитические и хронополитические работы. 1993–2006. М., 2007.
Я благодарен Андрею Окаре за то, что в отклике на смерть Вадима Леонидовича он вновь поставил вопрос о политических убеждениях покойного мыслителя. Вопрос этот мне отнюдь не кажется проходным или случайным. Цымбурский в нефилологических кругах приобрел известность в первую очередь как геополитик, как создатель оригинальной и явно нетипичной при всеобщей увлеченности евразийством в 1990-е годы концепции «Острова Россия».
Между тем, и это очень важно иметь в виду при анализе взглядов автора «Острова» на политическую конъюнктуру своего времени, безусловно, сам выбор геополитики как сферы деятельности в ельцинские годы носил оттенок оппозиционности. Прежде всего, по той причине, что указывал на нереалистичность и непреспективность самой задачи, с какой, собственно, и начинался ельцинский режим, государственность новой России - обеспечить за счет сброса территорий окончательное «вхождение в Европу». Геополитика - не только евразийская, но и островная - как бы привязывала российскую власть и российскую элиту к конкретным географическим границам нашей страны, обращала внимание элит и властей на то очевидное обстоятельство, что с распадом СССР Россия не приблизилась к Европе, но отдалилась от нее.
«Остров Россия» одновременно с признанием этой новой России был вызовом ее элите, не научившейся мыслить и думать «геополитически», сверяя собственные планы и прожекты с реалиями страны, которой эти элиты и были обязаны своей элитарностью. В ряде примыкающих к «Острову России» статей Цымбурский уже вполне четко ставит вопрос о «новой элите» страны, которая вполне спокойно могла бы принять, скажем, проект переноса столицы в Новосибирск - подальше от европейских рубежей, поближе к реальному географическому центру государства.
Цымбурскому отвечали, что в настоящее время цивилизационная идентичность не задается географией. Он парировал этот аргумент, объявляя тех, кто по роду деятельности и интересов выламывается из «географической идентичности», «выбросом России», «антинациональным гражданским обществом». Ему давали понять, что современная элита живет уже не на земле, а витает «в воздухе», что на смену геополитике приходит геоэкономика, а она якобы транснациональна, в ответ он указывал на геополитические основания подлинной «экономики», и национально-цивилизационные основания подлинной «геополитики».
В конечном итоге, геополитическая критика «новой элиты» приобретала, со стороны Цымбурского, все более заметную социальную направленность: он брал под защиту человека глубинки, жителя маленького города, которого психологически, экономически да почти что и физически уничтожает открывшийся для глобальной информационной деревни и закрывшийся для своей собственной страны мегаполис.
Цымбурский стремился к тому, чтобы поддержать то самое движение, которое бы поставило во главу угла интересы глубинной городской России. Не России регионов, каждый из которых пытается самостоятельно, в отрыве от всей страны интегрироваться в глобальный мир, не России-Евразии, копящей силы перед новым имперским рывком на Запад, но России-острова, сознающей свою цивилизационную уникальность, с одной стороны, и хранящей внутреннюю сплоченность, с другой.
Проблема Путина
Проблема состоит в том, что в путинские годы в системе «власть» и «оппозиция» несколько поменялись акценты.
С одной стороны, полноценной смены элит в стране не произошло, в Кремле находился преемник Бориса Ельцина (что для Цымбурского всегда было очень значимым моментом в его отношении конкретно к Путину[1]), управление внутренней политикой осуществляли люди, которые спасли бывшего президента от импичмента и вероятного суда. Более того, как в определенной мере справедливо подчеркивает Окара, не слишком сильно изменилась и психология правящей элиты, особенно той ее части, что контролировала экспорт сырья в Европу.
Между тем, многое все-таки поменялось. Поменялась прежде всего идеология режима. Теперь как раз при власти находились люди, которые говорили о геополитическом и социальном единстве России, о ее уникальности и независимости, о необходимости противодействовать как вызовам извне, так и аппетитам «оффшорной аристократии». Внешняя политика Россия, не сразу и не без проблем, но, в конце концов, едва ли не сдвинулась в том направлении, которое настойчиво рекомендовал Цымбурский в статье «Геополитика для евразийской Атлантиды», эволюционировав в сторону холодного оборонительного союза России с другими континентальными центрами Евразии с целью общего контроля над лимитрофными территориями и противодействия закреплению на этих пространствах США и их союзников.
У геополитики Цымбурского и в путинские годы еще годы еще оставался «оппозиционный» потенциал, но, следует сказать со всей определенностью, он явно слабел. И в первую очередь по той причине, что теперь именно в оппозиционных гостиных толпились те интеллектуалы, кто не уставал твердить о том, что Россия как целостная индустриальная держава не имеет перспектив, что находящийся под путинской властью Остров оторвался от магистрального пути мировой цивилизации, что выход из тупика - исключительно на пути «возвращения в Европу», пускай даже ценой «сброса» новых территорий и опустошения глубинки. Было совершенно очевидно, что таких людей в оппозиции если не большинство, то именно они задают в ней тон, именно они произносят те слова, которые не решаются сказать их более осторожные соратники.
Я думаю, страшная болезнь и связанные с ней обстоятельства во многом избавили Вадима Леонидовича от мучительного выбора в пользу или против власти. Он позволил себе в самом конце жизни этот выбор просто не делать, последнее, что я слышал из его уст о «путинщине» было следующее: этот режим плох, все имеющиеся ему альтернативы в настоящее время еще хуже. Я был вполне готов согласиться с этим выводом.
Однако этой констатацией нельзя ограничиться. Не видя конкретно политической альтернативы существующему положению вещей в России, Цымбурский безусловно задумывался об альтернативе исторической. Протестный потенциал не ушел из его теоретических размышлений, не став оппозиционером, он, безусловно, не превратился в конформиста. Другое дело, что свои претензии к положению вещей в собственной стране он уже затруднялся высказывать на языке геополитики, не случайно он все больше отдалялся от геополитических трудов (и даже так и не смог представить к защите докторской монографию «Морфология российской геополитики») и все больше сосредотачивался на размышлении о своем времени, на том, что он сам называл «хронополитикой российской цивилизации». Только в этой сфере он уже не претендовал на сугубую оригинальность, видя себя и свои труды скромным продолжением идей автора «Заката Европы», «великого Освальда», по определению самого Вадима Леонидовича.
Поэтому для того, чтобы четко представить себе политическое мировоззрение Цымбурского во всей его полноте, невозможно обойти стороной и увлечение автора «Острова России» творчеством немецкого философа.
Загадка второго тома
Освальд Шпенглер - философ, в принципе не чуждый русской мысли. Последний сборник русской идеалистической философии в советские годы был посвящен именно историософии «Заката Европы». Принято считать, что знаменитый «философский пароход» 1922 года был во многом спровоцирован жесткой реакцией большевистских вождей на маленькую книжицу «Освальд Шпенглер и закат Европы» с участием Степуна, Бердяева и Франка. В 1960-е московская интеллигенция зачитывалась статьей Сергея Аверинцева о Шпенглере в журнале «Вопросы литературы»[2] и его же язвительными комментариями к ДСП-шному переводу фрагментов второго тома шпенглеровского бестселлера, в которых почтенный византолог остроумно громил взгляды автора «Заката Европы» на христианство. Наконец, важным интеллектуальным событием конца перестройки стал выход первого тома «Заката Европы» в переводе Карена Свасьяна с его же фундаментальным предисловием к этой книге[3].
И следует сказать, что Цымбурскому было крайне антипатично то отношение к Шпенглеру, которое сложилось в кругах русской (да и не только русской) интеллигенции: от Бердяева до Свасьяна включительно. Цымбурский был совершенно равнодушен к Шпенглеру - интеллектуальному художнику, мыслителю, оказавшемуся способным проникнуть в «душу» античной культуры и блестяще описать «судьбу» своей собственной западной, или как он говорил, фаустовской культуры. Его также не особенно волновал Шпенглер - политик, Шпенглер - консервативный революционер, апологет «пруссачества» и «социализма», империалист и противник «желтой расы».
Следуя за Шпенглером в его выделении России как отдельной цивилизации, вырастающей в тени Запада, однако, развивающейся согласно своим внутренним ритмам, Цымбурский, тем не менее, постоянно спорил со своим любимым мыслителем по поводу характеристики этой цивилизации. Автор «Острова Россия» отказывался считать основным «гештальтом», образом или «прасимволом», России ненависть к «городу» и «городской культуре».
По Шпенглеру, русские - как якобы жители одной большой «сибирской равнины», увлеченные равнинным, лесо-степным, размахом испытывают чувство глубокого отвращения к городу, занесенному в их равнины петровским вестернизационным проектом. Большевизм, согласно «Закату Европы», это и есть вырвавшаяся наружу ненависть равнинного человека к городу. А поскольку в городе, как подчеркивал Шпенглер, фактически и протекает мировая история, то русский большевизм, в его представлении, и Россия в целом представали силами, враждебными истории и цивилизации как таковой. Весь этот комплекс шпенглеровских воззрений на Россию был Цымбурскому глубоко чужд, и опровержению этих взглядов он посвятил немало места в своей книге 2007 года «Остров Россия»[4]. Согласно Цымбурскому, большевизм - это революция «городского человека» против отжившего аграрно-сословного уклада, и эта революция описывается ученым в шпенглеровских терминах (о чем позже).
Итак, ни одна из знакомых отечественному читателю ипостасей Шпенглера Цымбурскому не была особенно близка. Шпенглер привлекал его в первую очередь как автор оригинальной социологической концепции, как создатель теории развития обществ, альтернативной как марксизму, так и либеральному эволюционизму. Проще говоря, его привлекал Шпенглер не первого, а второго тома своего исторического бестселлера. Цымбурский неоднократно говорил о том, что предпочитает второй том «Заката» первому, что в несколько запутанных (и, сразу признаемся, едва ли научных при самом широком понимании слова «наука») рассуждениях о «городе», «существовании и бодрствовании», «духе и деньгах» он видит основание полноценной теории социальной динамики. Именно этот полуэзотерический и вообще мало кому интересный Шпенглер второго тома периодически возникал на страницах поздних статей Цымбурского, именно на этого почти забытого Шпенглера философ постоянно ссылался в своих устных выступлениях, что, кстати, неизменно затрудняло их восприятие аудиторией, как правило, не осведомленной о содержании второго тома знаменитой работы.
Второй том Шпенглера, нелюбимый пасынок мировой славы первого тома, представляет собой во многом тот мир, которым жил Цымбурский. На соответствие с предложенной Шпенглером схемой он пробовал различные эпизоды как древней, так и самой новейшей истории. И чтобы досконально разобраться во взгляде Цымбурского на политические события современности, невозможно избежать краткого анализа указанных Шпенглером «всемирно-исторических перспектив». Напомню, именно так называется второй том «Заката Европы».
Продолжение следует.
[1] «Уважение к иерархии! Да как бы ни симпатизировать В.В. Путину, можно ли забыть, что по происхождению своей власти он - назначенный преемник узурпатора, разгромившего существовавшее государство» (Цымбурский В.Л. Остров Россия. Геополитические и хронополитические работы. 1993-2006. М., РОССПЭН, 2007, с. 173).
[2] Аверинцев С. «Морфология культуры» О. Шпенглера // «Вопросы литературы», 1968, №1.
[3] Свасьян К.А. Освальд Шпенглер и его реквием по Западу // Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1: Гештальт и действительность. М.: Мысль, 1993.
[4] «<...> прасимволом оказывается не просто «бескрайняя равнина», а выделенный на ней, отмеченный локус, не отрицающей Великой Горизонтали и даже подчеркивающий ее, то тяготея расточиться в ее протяженности, то выпирая из нее, «торча над нею» и как бы с ней споря, то соединяясь с нею в систему и обретая в этой системе права господствующего средоточия» (Цымбурский В.Л. Остров Россия. Геополитические и хронополитические работы. 1993-2006. М., РОССПЭН, 2007, с. 353).