От C.КАРА-МУРЗА
К All
Дата 25.10.2007 12:04:04
Рубрики Прочее; Тексты;

Re: Ремизов: "Кондопога...

Сергей Кара-Мурза
Методологические основы «гражданского этнонационализма»

М.В. Ремизов ведет на сайте АПН колонку. 24 октября его статья названа фундаментально: «О революции». Поскольку в статье он обращается лично ко мне со словами «Сергей Георгиевич, хочу Вас уверить, что…», я вынужден дать свои комментарии.
Прежде всего, на мой взгляд, М.В. Ремизов делает ошибку как руководитель площадки АПН. Она была одной из очень и очень немногих, которая обещала стать сетевой ячейкой, задающей стандарты рационального обсуждения проблем нашего кризиса и проблем русского национализма. Отход в сторону идеологической патетики и пропаганды одной, причем невызревшей, доктрины – потеря, многократно превышающая гипотетическую пользу от этой пропаганды. Говорю это не потому, что мы расходимся в оценке конкретной доктрины. Мы, похоже, по-разному видим ценность АПН.
Теперь о статье в колонке. В ней нарушено одно из требований, предъявляемых к рациональному рассуждению – мера. Заглавие и вводная часть (о революциях, включая русскую революцию 1917 г.) задают контекст, с которым несоизмерима основная содержательная часть – события в Кондопоге. Эти два явления очень различны и по масштабу, и по структуре, и по вектору. М.В. Ремизов считает, что они однопорядковые и генетически родственные («это наследие той революции»)? Следовало бы этот тезис определенно заявить, он очень серьезен. Думаю, с ним мало бы кто согласился даже из авторов АПН (например, К. Крылов предлагает совсем иную модель генетической связи «Кондопоги»).
М.В. Ремизов так вольно применяет понятия, что дискуссия лишается общей основы. Он пишет: «Без признанного права на восстание «народный суверенитет» является пустым звуком. Основные государства современности имеют в своем фундаменте это право».
Что это за «право», о каких «основных государствах современности» речь? Какой реальный смысл имеет эта художественная метафора? Все понятия в ней неопределимы в принципе. И все это для того, чтобы можно было любое действие любой группы людей назвать «народным». Так сотня подростков Кондопоги, устроивших небольшой погром в кафе «чужого», приобретает статус «народа» (причем не «народа Кондопоги», а прямо «русского народа»). А погром приобретает статус «народного восстания». Ну, а те, кто в этом сомневаются, прямиком направляются в виртуальную зону «врагов народа».
Кстати, о дискуссиях. Лично я не люблю в них лезть, но коллеги просили дать для сайта «Русский проект» статью, причем конкретно статью о трактовке событий Кондопоги в «Комсомольской правде». Ну, я написал – под адекватным содержанию заглавием: «После Кондопоги: год без рефлексии». Заглавие поменяли, статью поместили в «живом журнале», обсуждает ее М.В. Ремизов на совсем другом сайте. Возможно, он не знает о «народном негодовании», которое вызвала эта статья в аудитории «Русского проекта». Если бы знал, то, по обычаям «основных государств современности», должен был бы выразить свое отношение. Ибо реакция аудитории – социологический факт, и если ее учитывать, то ему следовало бы так уточнить свой сильный тезис: «Погром кафе и тупая злоба читателей – народное восстание».
При таком обращении с понятиями страдает и логика. М.В. Ремизов пишет: «Что может быть общего между банальной ксенофобией маршевиков [«русского марша»] и высокими идеями гражданских свобод, гражданской доблести? А общего очень много».
Это – очень сильный тезис, который не подкреплен никакими доводами. Конечно, общего очень много между абсолютно всеми явлениями в мире (например, у ксенофобов очень много общего со Львом Толстым). Мы же осознаем реальность с помощью понятий и моделей, отсекающих несущественные связи. Так надо сказать, что общего между «банальной ксенофобией» и «гражданскими свободами»? Зачем интриговать?
М.В. Ремизов делает сильное утверждение о методологической основе «народного восстания»: «Если хищнические кланы образованы по родо-племенному признаку, что не редкость при феодализме, то вполне естественно, что при их демонтаже этот признак также становится основным. Русские не сами трайбализируются. Они всего лишь адекватно описывают окружающие их трайбалистские структуры».
Но такие надо обосновывать. Отложим в сторону формационную схоластику – феодализм, капитализм. Что имеется в виду - что если надо демонтировать «хищнический родо-племенной клан», то русские должны и сами разделиться на «хищнические родо-племенные кланы»? Вдумаемся: «русские не сами трайбализируются», они просто принимают предложенные им способы жизни. Вся эта концепция, на мой взгляд, совершенно ложна – и исторически, и логически. Неужели этот «симметричный ответ» предлагается современному русскому народу как путеводная нить?
И ведь тут опять надо вспомнить о мере. Какая же сила задала русским язык «этнического» ответа в Кондопоге? В статье «Комсомольской правды» сказано: «Из двух десятков чеченских семей, живших до прошлого августа в Кондопоге, уехали почти все». И ради этого Ремизов оправдывает, как «признак его [русского населения] адекватности» переход к самоорганизации на принципе этничности? Симптом культурного кризиса представляют проявлением национального сознания державного народа.
Ряд других утверждений М.В. Ремизова общего характера мне также кажутся нелогичными. Вот, например: «Я не могу даже вообразить такую концепцию гражданского национализма, которая основывалась бы на требовании терпеть беспредел «новых господ», ведущих себя как завоеватели, во имя общегосударственной стабильности».
Тут есть полемический перехлест (что это за фантастическая концепция, которая бы «основывалась» на таком странном требовании?). Но главное – в самой мысли. М.В. Ремизов «не может даже вообразить», как это можно терпеть беспредел «новых господ». А разве он сам сегодня не терпит? А разве не терпели миллионы людей немецкую оккупацию? И разве не терпели русские триста лет монгольское иго? Терпение – важнейший стратегический способ борьбы, как и отступление на войне. Без терпения борьба в принципе невозможна.
Вот производный от первого тезис: «Гражданственность начинается именно с отказа от этой рациональности выживания-через-терпение». Не знаю, причем здесь гражданственность, а сам этот «отказ от рациональности» мне кажется обычной глупостью. Терпеть ради выживания («желательно помучиться») или гордо запеть «Интернационал» и «сразу умереть» - определяется конкретной ситуацией, а не афоризмами Гегеля. При такой «гражданственности» русских как народа на Земле вообще не появилось бы.
Философские советы М.В. Ремизова мне кажутся просто странными, другого слова не подберу. Вот, например, такое суждение: «Хорошо, если эта борьба протекает бескровно, с преобладанием политических инструментов, но, как правило, она сопряжена с применением силы или угрозой применения силы. Вы считаете это слишком рискованным? Ну тогда не надо говорить о гражданских ценностях».
Эти истины уместны в устах комиссара перед атакой, когда уж не до логики. Почему, если я, обдумывая конкретное решение, включаю в алгоритм задачу на «оценку рисков», я теряю право «говорить о гражданских ценностях»? Какая связь? Это два разных элемента умозаключения, которые оба надо иметь в виду. Человек, который делает то, что признано «слишком рискованным», на мой взгляд, просто дурак, и к проблеме гражданских ценностей это никакого отношения не имеет. Хотя есть и такие умные, которые сами «слишком рискованных» шагов не делают, но других призывают.
Не могу я согласиться и с теми утверждениями, в которых М.В. Ремизов оценивает состояние общественного сознания в РФ исходя из событий в Кондопоге. Он пишет: «Кондопога — это и есть гражданский национализм в его зачаточном виде. Это восстание человеческого достоинства против «традиционных прав» феодальной банды… Русское большинство с предельной категоричностью отторгает любую претензию на роль «новых господ». Даже высококультурных, доброжелательных и единокровных... В этом заключен пока не реализованный потенциал гражданского сознания».
«В зачаточном виде», «пока не реализованный потенциал» - ну и аргументы для вывода. Ну разве мы видим в нынешней нашей реальности ту картину, которую нарисовал М.В. Ремизов! Вчитаемся: «Русское большинство с предельной категоричностью отторгает любую претензию на роль «новых господ». Даже высококультурных, доброжелательных и единокровных».
Какая там «предельная категоричность»? Где и когда большинство отторгло «любую претензию»? Неужели Абрамович и Вексельберг – как раз и есть «высококультурные, доброжелательные и единокровные»? Ну и ну!
М.В. Ремизов пишет о моем тексте, с которым спорит: «В самой статье сказано много верного, много того, с чем мы должны считаться». Ну так и надо обсуждать утверждения «самой статьи», а не читать в сердцах. Нет, начинается герменевтика: «Судя по всему, автор всерьез убежден в том, что…». К чему этот туман? Если я в чем-то убежден, я и говорю прямо. И ведь статья-то вообще не о событиях в Кондопоге! У меня сказано: «Этапом в развитии проблемы стали события в 2006 г. в Кондопоге, и не сами события, а их идеологическое использование». Речь – об «идеологическом использовании»! Сама эта колонка на АПН – также есть «идеологическое использование», так не следовало бы подменять предмет.
И что это за ненужная галантность - «в статье много верного»? Что же там может быть верного, если В.М. Ремизов не согласен с основными мыслями (высказанными, видимо, где-то в других статьях)? Как может быть верным то, что выводится из неверных посылок? Я, например, считаю неверными посылки В.М. Ремизова, и из-за них становятся неверными частные тезисы – разорвать эти элементы умозаключений как системы нельзя.
Вот, В.М. Ремизов делает такой заход: «Отметим и еще один парадоксальный момент в позиции советского государственника» (это обо мне – такое парадоксальное определение). И опять чтение в сердцах: «По сути, автор статьи… не просто предлагает людям терпеть гнет этнических мафий... Прежде всего, он предлагает терпеть вопиющее бессилие, демонстративную несостоятельность самого государства, чтобы ненароком не разрушить то, что осталось. Опять же, по-своему рационально».
Зачем все эти неопределимые термины: «гнет этнических мафий», «вопиющее бессилие»? Какая с таким понятийным аппаратом может быть дискуссия – только «битва призраков». И что значит «по-своему рационально»? Мы от общих норм рациональности отказываемся? Ради чего предлагается такая колоссальная утрата?
Допустим, я действительно «предлагаю терпеть, чтобы ненароком не разрушить то, что осталось» [от государства]. Почему же это «рационально по-своему»? Это обычное разумное предложение. Разве можно назвать «рациональным по Ремизову» предложение «ненароком разрушить»? Разрушать что бы то ни было «ненароком» - глупо, это никак не может быть рациональным. Разумными были бы утверждения совершенно другого типа: «Кара-Мурза ошибается, риск что-то разрушить преувеличен» или «мы не собираемся разрушать нынешнее государство ненароком, это наша сознательно выбранная цель». Такие утверждения уже могут быть предметом обсуждения.
И наконец, последний вывод из рассмотрения Октябрьской революции и Кондопоги «в одном флаконе»: «По-настоящему революционной может быть абсолютно позитивная и серьезная русская заявка на всю полноту российского государства. Пусть пока и не подкрепленная иной силой, кроме силы убеждения».
О чем это? О какой жидкости из флакона?
От IGA
К C.КАРА-МУРЗА (25.10.2007 12:04:04)
Дата 06.11.2007 21:23:14

Межуев: Национализм фабрик и университетов

http://www.rosbalt.ru/print/428639.html

Дата: 2007-11-06 15:07:00+03
Национализм фабрик и университетов

«Росбалт» представляет новую рубрику »Смысл недели» — дискуссию по одному из пунктов повестки недели. Первый материал посвящен проблеме национализма.

День народного единства 4 ноября с 2005 года стал почти официальным праздником русских националистов. В этот день представители различных националистических и патриотических организаций планируют проведение так называемых «русских маршей» с целью декларации своих требований. Организации эти со времен первого «русского марша-2005» уже значительно разошлись между собой, и потому некогда единый поток националистического движения разбился на множество маленьких и больших ручейков.

Однако среди всех течений имеется одно преобладающее. И связано оно с набравшим немалую популярность в националистической среде Движением против нелегальной иммиграции, возглавляемым Александром Беловым. Движению удалось главное — захватить приоритетное право на обозначение себя националистами, и потому активно разрабатываемая им имиграционная тема за последние два-три года вытеснила из повестки дня националистических движений все иные вопросы.

«Национализм» в европейском понимании, то есть национализм этнический, одержал победу над «национализмом» в трактовке американской. Дело в том, что американцы вообще бы не назвали сторонников Белова националистами — таковыми в Штатах именуют радикальных сторонников превосходства США на мировой арене, типа Ричарда Чейни и его сторонников. В России людей соответствующих взглядов теперь чаще называют «державниками» или, что не совсем точно, «имперцами». Люди же, защищающие особые права коренного населения в Америке, — это «нативисты». Американцы вообще используют свою особую политическую терминологию, отличающуюся от европейской. Так, «либералы» в США — это в сущности европейские социал-демократы, а «консерваторы» — это именно рыночные «либералы». Наши соотечественники часто путаются в этих определениях, именно потому что не учитывают различие европейского и американского политического словаря.

Однако если мы отвлечемся от этого расхождения в понятиях, то увидим, что в расхождении двух типов «национализма» — этнического и государственного — имеется и определенный социальный подтекст. Каждый из этих «национализмов» ( по крайней мере, на русской почве) отражает разные идеологические установки и политические приоритеты разных слоев населения. Нынешний «национализм» отличается от прежде столь популярного государственничества далеко не только выдвижением этнической компоненты на первый план, но и целым рядом политических позиций, в общем не характерных для мировоззрения большей части людей, представлявших патриотическую оппозицию в 1990-е годы. В частности, для нынешних «националистов» критически важным является вопрос о праве каждого человека на свободное ношение оружия, прежде всего — в целях самозащиты от вооруженных без всякого права представителей этнических банд. Гораздо менее значимы для них такие проблемы, как развитие высоких технологий, падение престижа высшего технического образования в России или «утечка мозгов».

Сегодняшний национализм гораздо менее заинтересован в вовлечении государства в экономическую и в целом социальную жизнь, поэтому зачастую он носит прямо либертарианский, а в крайних случаях — и откровенно антигосударственный характер. В какой-то степени это разделение двух разных национализмов точно калькирует раскол в американской политической жизни, в котором расхождение между двумя типами националистического сознания (в самом общем смысле и условно говоря) — либертарианским и государственно-капиталистическим — выступает в максимально четкой и внятной форме

До недавних пор я сам не мог для себя внутренне сформулировать смысл этого разделения, пока мне не попалась в руки вышедшая в 2003 году книга амеркианского политолога Майкла Линда «Сделано в Техасе». Майкл Линд — человек, который сам себя назвал «новым националистом». Однако он резко противопоставляет национализм в собственной версии (его можно назвать еще «левым национализмом», хотя сам Линд определяет свою доктрину как «радикальный центризм») тому, который стал мейнстримом в Республиканской партии со времен прихода к власти нынешнего американского президента.

Линд выделяет национализм сельского Юга, традиция которого восходит ко временам Конфедерации, экономически тесно связанной с Британией, с поддержкой аграрного производства, с протестом против всякого модернизационного влияния государства, и, соответственно, с либертарианскими установками. Недоверие к государству, неприятие вмешательства государства в общественную жизнь, в жизнь региональных сообществ в этом комплексе воззрений очень тесно сочетается со стремлением сохранить этническую чистоту локального сообщества, с устойчивой традицией если не расизма, то, по крайней мере, сегрегационизма. Это — один национализм или, точнее, «нативизм», как предпочитают говорить сами американцы. Национализм домодернизационный, антииндустриальный и антигосударственный, национализм остатков аграрного общества.

Но существует и другой национализм — модернистский, направленный на развитие индустрии, на стимулирование и подъем национального производства. Он связан с централизованной государственной политикой, со стремлением прогрессивной элиты времен Рузвельта, Кеннеди и Джонсона осуществить в стране индустриальную революцию и, в том числе, индустриализировать аграрные регионы Юга.

Линд называет экономическую модель государственного национализма «американской», хотя правильнее было назвать ее «германской», памятуя, что впервые она была введена в действие по рецептам немецкой экономической школы в период правления Бисмарка.

Линд указывает на то, что в Америке национализм конфедеративного Юга постепенно вытеснил национализм модернистского Севера. Республиканцы стали во все в большей степени подпадать под влияние южан, прежде всего протестантов-фундаменталистов, а в рядах Демократической партии стало побеждать интернационалистское крыло, ориентированное на ценности мультикультурализма — с одной стороны, и рыночной свободы — с другой. Тот самый либерально-националистический центр, одним из последних выразителей идей которого и мог бы считаться сам Майкл Линд, потерпел радикальное поражение в Америке после Вьетнамской войны, за начало которой представители этого центра несли непосредственную ответственность.

Аналогичная метаморфоза произошла с национализмом и в нашей стране. «Национализм фабрик и университетов» сменился «национализмом слободских окраин».

Что значило быть националистом в 1990-е годы? Это значило бороться за то, чтобы российские покупатели приобретали российские, а не импортные товары, за то, чтобы Россия имела собственную обрабатывающую промышленность, разрушенную либеральными реформами, собственную фундаментальную науку, чтобы страна входила в мировое разделение труда не только как поставщик сырья. Это означало борьбу за государство (иногда и против воли самого государства) как за двигатель социального прогресса. Наконец, этот национализм также допускал стремление оградить население страны от наплыва дешевой рабочей силы из-за рубежа, однако мотивом здесь выступало не желание сохранить этническую однородность, но требование протекционизма в отношении социальных интересов собственного работника. Это был национализм развития, национализм производства.

Нельзя сказать, что нынешние националисты выступают против всех этих положений. Проблема — в акцентах. Национализм сегодняшнего дня в России — это социальное движение людей, в целом принявших как данность сырьевую специализацию отечественной экономики. 1990-е годы отвратительны им не по причине краха индустриального и высокотехнологичного производства, но в силу несправедливого — и в первую очередь, в этническом отношении — распределения доходов. Националисты недовольны тем, что коренное население оказалось ущемлено в процессе приватизации крупной собственности, а также при перераспределении доходов от сырьевой отрасли. Сегодняшний национализм — это национализм перераспределения, а не производства.

Если «старые» националисты ориентировались на взгляды и настроения тех людей, кого часто называют «старым средним классом» — российскую научно-техническую интеллигенцию, более всех пострадавшую во время рыночных реформ и напрямую зависевшую от хозяйственной политики государства, то социальной базой «новых» националистов может считаться «новый средний класс», собственно, вследствие этих реформ и появившийся на свет.

«Старых» националистов типа Сергея Глазьева мало интересовало засилье выходцев из СНГ на городских рынках, потому что их мало волновали рынки вообще — все внимание этих людей было приковано к положению дел в научно-исследовательских институтах, на фабриках и КБ.

«Новых» же националистов фабрики и КБ интересуют гораздо меньше, чем рынки и этническая преступность. И, кстати говоря, именно по этой причине «новые» националисты гораздо более прохладно относятся к достижениям советского времени — успехи индустриализации не компенсируют им упадок деревни и уничтожение генофонда.

Будет большой ошибкой сказать, что интересами какой-то одной группы населения можно пренебречь во имя другой, что потребности мелкого собственника в России следует принести на алтарь во имя величия державы. И все же трансформацию национализма, совершившуюся за последние три года, я бы не назвал позитивной.

«Национализм фабрик и университетов» — та идеология, исчезновение которой из общественно-политического спектра не будет компенсировано торжеством никакой иной: ни экономическим либерализмом в духе Гайдара, ни демократическим интернационализмом в духе Явлинского, ни патриотическим этнонационализмом в духе Рогозина. К сожалению, после распада «Родины» и взятия части государственно-националистических требований в качестве идеологических постулатов нынешнего официального курса модернизационный национализм оказался не представлен в политическом спектре никакой общественной силой. Способной взять, в том числе, ответственность за конкретный экономический курс государства и его последствия.

Более того, не имея внятного идеологического оформления, этот «национализм» вскоре утратил право на свое имя. Возможно, со сложившейся терминологией придется согласиться, а «старым» националистам нужно будет поискать для самоименования какое-то другое слово. И кто знает — может быть, не самым плохим окажется спокойный и никого не бросающий в дрожь термин «социал-демократы».

Борис Межуев, руководитедль международного отдела журнала «Смысл», ведущий рубрики «Смысл недели»
От IGA
К C.КАРА-МУРЗА (25.10.2007 12:04:04)
Дата 04.11.2007 00:59:51

Крылов о приговоре "погромщикам"

http://rus-proekt.ru/nrpc/2150.html

Приговор «кондопожским погромщикам»: 3 года условно 2 ноября 2007

Обвинительным приговором закончилось дело о погромах в Кондопоге 2 сентября 2006 года. За участие в погромах и поджогах торговых точек выходцев с Кавказа двенадцать жителей Кондопоги признаны виновными и приговорены к трем годам лишения свободы условно. Дело шестерых кавказцев, обвиняемых в драке у ресторана «Чайка» 30 августа 2006 года, Верховный Суд Карелии все еще рассматривает.

Мы попросили эксперта Русского Клуба прокомментировать приговор:

Константин Крылов:

К сожалению, приговор суда был предрешён.



Во-первых, наши суды вообще известны «обвинительным уклоном». Оправдание кого-либо считается дурным тоном.



Во-вторых, данное дело, связанное с пресловутой «русской 282-й статьёй», было обречено завершиться признанием вины подсудимых, даже вне зависимости от их виновности. Хотя бы потому, что существует социальный заказ на признание кондопожцев виновными. Но три года условно – это не отсидка, это острастка.



И, наконец, есть последнее (но не по важности) обстоятельство. Обвиняемые и в самом деле сделали то, в чём их обвиняют. Можно спорить о словах – например, о слове «погром». Но факты имели место быть. Другое дело, что обстоятельства, с моей точки зрения, полностью оправдывают эти действия, но закон этого не учитывает.

Позволю себе такое сравнение. Во время пожара человек выламывает дверь в чужую квартиру, чтобы спасти задыхающихся в дыму людей. Предъявлять ему после этого обвинения в хулиганстве – а вообще-то выламывать чужие двери, мягко говоря, нехорошо – было бы странно, не так ли?

Так вот, в Кондопоге (как и по всей России) полыхает пожар. Это пожар иноэтнической агрессии, направленной на русских. Она принимает различные формы, но эта агрессия существует. И действия так называемых «погромщиков» не разжигали его, а гасили.

Если эта проблема не будет решена мирным и цивилизованным способом, русские будут брать дело защиты своей жизни, чести и достоинства в свои руки. Только тогда они будут считать российскую власть врагом. Этого ли хотят добиться те, кто требует крови кондопожцев?


http://www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=821867&NodesID=6

Погром в Кондопоге признали условным
// Суд оставил участников беспорядков на свободе

Вчера в Кондопожском горсуде был оглашен приговор 12 участникам массовых антикавказских беспорядков, происшедших в городе 2 сентября прошлого года (российские телеканалы подробно осветили эту новость -- см. рубрику "Доступ к теле", стр. 4). Беспорядки стали реакцией горожан на побоище, устроенное в ночь на 30 августа в местном ресторане "Чайка" группой кавказцев (сейчас они также находятся под судом). Все подсудимые получили минимально возможное по закону наказание -- по три года лишения свободы условно. Им назначены испытательные сроки -- от двух до трех лет. Пострадавшие от погромов чеченцы намерены добиваться пересмотра дела.

Суд практически полностью удовлетворил требования гособвинения -- в прениях прокурор просил приговорить каждого из подсудимых к трем годам лишения свободы условно с трехлетним испытательным сроком. После оглашения судебного решения осужденные и их адвокаты сказали, что пока не определились, станут ли его обжаловать.

Напомним, в ночь на 30 августа прошлого года жители Кондопоги Сергей Мозгалев и Юрий Плиев устроили драку с обслуживающим персоналом "Чайки" (за это их приговорили к трем с половиной годам и восьми месяцам колонии соответственно). Владельцы заведения вызвали свою криминальную "крышу" -- шестерых выходцев с Северного Кавказа. Те устроили в "Чайке" поножовщину, двое жителей города, Денис Усин и Григорий Слезов, были убиты.

После похорон Дениса Усина и Григория Слезова 2 сентября в городе начались массовые беспорядки, в которых, по разным данным, участвовало от 100 до 150 человек. В ходе погромов молодые люди несколько раз поджигали ресторан "Чайка", а также разгромили несколько торговых точек, принадлежавших выходцам с Северного Кавказа. По факту беспорядков прокуратура возбудила уголовное дело по ст. 212 УК РФ, в итоге обвинение было предъявлено 12 местным жителям, младшему из которых еще не было 18 лет, а старшему исполнилось 27 лет. Никто из них ранее не имел судимостей. Однако пока шло следствие, обвиняемый Андрей Муравицкий успел получить незначительное наказание за хулиганство.

Рассмотрение дела в отношении участников погромов началось в августе этого года. По версии следствия, подсудимые выломали оконные решетки в магазине, расположенном в одном здании с рестораном "Чайка", магазинах #4 (ООО "Гермес") и "Фламинго", разгромили зал игровых автоматов, пытались поджечь ресторан "Чайка" и муниципальный склад, выбивали стекла и выносили из магазинов пиво и продукты. В частности, Александра Теренина обвинили в том, что он вынес из магазина три упаковки пива (в суде обвиняемый выразил готовность возместить стоимость напитка). Из магазина ООО "Гермес", по данным следствия, один из подсудимых вынес ящик груш, а другой -- три груши и две шоколадки.

Подсудимые объясняли свои действия в суде по-разному. Например, Иван Каюрин рассказал, что кто-то из погромщиков просто попросил его подержать решетку, выломанную из окна магазина. Он просьбу выполнил, но не ожидал, что это сочтут за преступление.

Ущерб от действий погромщиков был оценен в 4,6 млн руб. (1,5 млн руб. из них пришлись на поврежденную муниципальную собственность). Горадминистрация отказалась от иска по этому поводу, посчитав, что несправедливо заставлять возмещать ущерб только тех, кто попал под суд. Вопрос о возмещении убытков фирмам и частным предпринимателям будет решаться в гражданском суде.

Подсудимые признали вину частично и были не согласны с квалификацией их преступления: молодые люди настаивали, что их нужно судить не за участие в массовых беспорядках, а за мелкое хулиганство. Адвокаты заявляли, что в суде не нашла подтверждения версия о массовых беспорядках. Защита отмечала, что, в частности, не доказано, что волнения были организованны. Защита напомнила, что в суд не были представлены якобы изъятые следствием листовки с призывами к погромам и не была установлена личность людей, которые, по словам некоторых свидетелей, якобы разливали спиртное и раздавали яйца и помидоры для забрасывания здания администрации. Адвокаты отмечали также, что подсудимые не могли парализовать работу городских служб, поскольку все заведения в городе к тому моменту были закрыты, а движение транспорта прекращено по решению властей. Поддержать подсудимых пришли матери убитых кондопожан Дениса Усина и Григория Слезова. После приговора они сказали, что обвиняемые на самом деле являлись не погромщиками, а защитниками Кондопоги. По их словам, отвечать за происшедшее должны "не мальчики, а представители власти".

Между тем глава чеченской общины Карелии Магомед Матиев считает приговор погромщикам неоправданно мягким. "Условные сроки тем, кто из-за националистических побуждений громил дома и имущество ни в чем не повинных людей,-- это не по справедливости",-- заявил вчера Ъ господин Матиев. Он считает, что следствие и судебное разбирательство этого дела проводились необъективно и предвзято, без учета мнения потерпевших -- пострадавших в результате погрома чеченцев не вызвали в суд и не поинтересовались причиненным им ущербом. Господин Матиев убежден, что такой мягкий приговор приведет к новым погромам. "Погромщикам намекнули -- бейте, гоните отсюда нерусских и вам ничего за это не будет",-- сказал он. Магомед Матиев сообщил, что пострадавшие в ходе погромов намерены добиваться пересмотра этого дела. "Завтра я встречаюсь с главой Карелии Сергеем Катанандовым, с которым буду обсуждать в том числе и итоги этого судебного разбирательства",-- сообщил господин Матиев. Он отметил, что попросит главу республики восстановить справедливость в отношении пострадавших, которым "не выплатили даже компенсации за нанесенный погромщиками ущерб".

Антонина Ъ-Крамских, Петрозаводск; Муса Ъ-Мурадов
От Дионис
К C.КАРА-МУРЗА (25.10.2007 12:04:04)
Дата 02.11.2007 00:43:54

Re: Ремизов: "О революции - 2"

Михаил Ремизов, homo politicus
О революции — 2

http://www.apn.ru/column/comments18255.htm#comments

В хорошем обществе объяснения являются признаком дурного тона. Так, кажется, говорил Гегель. Чтобы избегать объяснений, я, как правило, стараюсь не читать комментариев к своим статьям, но иногда делаю исключения.

Это меня и подвело.

В одном из развернутых откликов на предыдущий текст мне довелось увидеть себя в непривычной роли «комиссара», который зовет в атаку под пулеметный огонь, но сам не спешит подниматься из своего овражка. С этим амплуа мне не хотелось бы иметь даже карикатурного сходства. Поэтому позволю себе небольшое пояснение.

В статье недельной давности речь шла не о том, что нам делать — «терпеть» зло или «не терпеть»? А о том, как следует оценивать протестные действия тех людей, в жизни которых порог терпения уже оказался превзойден:
как преступление люмпенизированных и одичавших погромщиков,
или как реализацию «частью народа» своего «священного права и неотложнейшей обязанности» (такова формулировка «права на восстание» из французской декларации прав человека и гражданина 1793 г.)?

На мой взгляд, этот вопрос имеет большое этическое и политическое значение. Примерно такое же, как способность к конкретно-историческому различению «террористов» и «партизан», чьи действия по фактическому составу бывают идентичны.

Сторонники первой версии (считающие ответные действия кондопожцев преступными) могут быть сколь угодно достойными и ответственно мыслящими людьми. Но они не являются «гражданскими националистами», если мы хоть сколько-нибудь серьезно и строго относимся к идее «гражданственности».

Пожалуй, об этом достаточно. Основная цель моего повторного обращения к революционной теме не в заострении полемики, а, напротив, в том, чтобы исправить тот перекос в сторону «злобы дня», который имел место в предыдущей статье.

Революция 90-летней давности — событие достаточно значительное для того, чтобы мы могли говорить о нем вне контекста сегодняшних околореволюционных эпизодов.

* * *

Октябрьская революция остается сегодня бесхозным историческим событием. Она никому не нужна. Даже коммунисты празднуют ее как-то стыдливо. И это не случайно.

Главная особенность красного Октября сегодня состоит в том, что его значение невозможно обосновать в терминах советской революционной ортодоксии. Т.е. ссылаясь на формационный переход в социалистическое общество.

Формационный переход можно признать таковым лишь в том случае, если в своих основах он необратим. Если же прорыв в последнюю, постисторическую формацию закончился провалом одновременно в капитализм, феодализм, а местами, и в рабовладение, то, видимо, что-то было не так либо с революцией, либо с самим формационным подходом. Понятно, что революционные ортодоксы могут ввести задним числом массу гипотез для сохранения лица. Но история — дама впечатлительная. Ее не интересуют наши оправдания. Ее интересуют наши предложения.

Поэтому, говоря о смысле революции 90-летней давности, следует делать акцент не на ее формационных «плодах», которые оказались пущены по ветру, а на тех ценностях, которые могут оказаться руководством к действию для нас сегодняшних.

Попробуем перечислить хотя бы некоторые из них.

1. Всякая революция интересуется равенством. Классические западные революции ограничились утверждением равенства гражданского, публично-правового. Русская революция пошла гораздо дальше, поскольку была убеждена что идея гражданско-правового равенства — фикция без ее проекции в экономическую, производственную сферу. Возможно, сегодня это покажется странным, но «социальное равенство» — совсем не то же самое, что имущественная уравниловка. Скажем, идея гражданского равенства не предполагает уравнивания силовых и умственных возможностей людей или их наследственных положений. Она предполагает «всего лишь» отказ от взаимного господства. Точно так же, идея социального равенства касается не имущественной унификации граждан. Она совсем о другом — об отказе людей от взаимной эксплуатации.

Существует максималистская версия этой идеи, которая предполагает, в конечном счете, отказ от эксплуатации в мировом масштабе на основе обобществления средств производства. Это социализм. Но существует и реалистическая версия этой идеи: отказ от эксплуатации в рамках национального сообщества на основе партнерства трудящихся, предпринимателей и властей. Это солидаризм. В одной из недавних статей Павел Святенков предложил определение нации как «сообщества людей, отказавшихся эксплуатировать друг друга». Оно довольно точно выражает суть солидаристского проекта, одним из исторических источников которого может и должно стать наследие октябрьской революции.

2. Русская революция была по своим последствиям, а отчасти и по своему самосознанию, антиколониальной революцией. Она представляет собой уникальный прецедент выхода из тупика периферийного развития, «развития недоразвитости» (имперская Россия в этом тупике, увы, оказалась).

Безусловно, в момент взятия Зимнего этот смысл вряд ли присутствовал в сознании основных действующих лиц. Он вышел на авансцену, наверное, лишь в момент сворачивания НЭПа. Превращение СССР в альтернативную «мир-экономику», в комплексную и внутренне связную «страну-систему» не могло произойти в ходе самой революции и в ходе разгребания ее завалов. Но предпосылкой этого удивительного превращения была идеология революционной группы большевиков, категорическим императивом которой был прорыв в сфере развития производительных сил и производственных отношений. Наука и производство были для большевиков религией, что, в конечном счете, и сделало возможным преодоление колониальной зависимости от Запада.

3. В основе русской революции, больше, чем в основе какой-либо другой, лежала идея приоритета политики над экономикой и иными сферами общественной жизни. Назовем это коротко: ленинский волюнтаризм. Немецкий консерватор Гюнтер Рормозер писал, что «в ХХ веке только Ленин и Шмитт понимали, что такое политика», поскольку оба они обосновали, один теоретически, другой практически, конституирующую роль решения, принимаемого в пороговой ситуации. Истинное политическое действие необъяснимо в терминах «предпосылок» (каковые, как мы помним, по мнению классических марксистов столетней давности, еще «не созрели»). Оно само будет точкой отсчета для объяснения всего остального.

Сегодня без преувеличения можно сказать, что залогом нашего выживания в истории является уверенность, подкрепленная примером большевиков, в том, что организованная и осознанная коллективная воля способна изменить ход истории. Разумеется, лишь в том случае, если она применена «в нужное время и в нужном месте».

Пожалуй, вот три актуальные ценности русской революции, которые хотелось бы выделить в самом первом приближении: социальное равенство (в форме солидаризма), антиколониальный прогрессизм, волюнтаризм (он же — вера в организованное чудо).

Уверен, найдется немало желающих напомнить мне, что все эти ценности имеют лишь очень косвенное отношение к тому, «как все было на самом деле». Не сомневаюсь. Но речь сейчас не о том, что думала о себе русская революция 90 лет назад, а о том, что нам следует думать о ней сегодня.

Главный вопрос в этой связи: нужны ли нам перечисленные ценности?

И если нужны — а я уверен, что это так, — то не лучше ли утвердить их через повторное прочтение старой революции, чем через ожидание новой?
От Дионис
К Дионис (02.11.2007 00:43:54)
Дата 02.11.2007 00:47:21

Полемика ради самопиара. Везде одно и то же (-)
От IGA
К C.КАРА-МУРЗА (25.10.2007 12:04:04)
Дата 01.11.2007 22:45:22

Коммюнике "Русского Клуба"

http://rus-proekt.ru/nrpc/2110.html

Одна нация - одно государство
2 ноября 2007

Закат Запада и "национализм слобод".
Коммюнике "Русского Клуба".


Холмогоров:

— Тема у нас сегодня... не знаю, сложная или простая — в том смысле, что на самом деле она много раз возникала у нас на обсуждениях. Кажется, еще на втором, самом малочисленном из всех Клубе Константин даже специально предложил вынести ее в качестве отдельной темы. Вот мы ее в качестве отдельной темы и решили сделать. Это тема антигосударственного национализма, и вообще соотношения национализма как идеологии — и лояльности к государству, государственничества, этатизма как идеологии. Можно сказать и так, и так.

У нас, как все мы достаточно хорошо знаем, существуют две постулируемые крайности — постулируемые в том смысле, что непонятно, представляет ли их кто-нибудь на самом деле. Точнее, до какого-то момента было непонятно. Теперь уже понятно, что, по крайней мере, одну из этих крайностей решили обозначить в реале. В чем состоит суть? Грубо говоря, этатист говорит: вот — вы ужасные националисты, вы стремитесь разрушить государство, уничтожить его, оно для вас тюрьма и главный враг русского народа, вы хотите его сдать американцам, чтобы по Красной площади проехали белые «абрамсы»... и все в том же духе. В ответ на это обвиненные националисты отвечают нечто прямо противоположное: вот вы — охранители, этатисты, лизоблюды, за копеечку можете продать что угодно, оправдываете любую мерзость. Сейчас новейший тренд в этой области — цитировать либо формулу Кара-Мурзы: «Потерпите», либо фразу Саши Казакова: «Посотрудничайте».

Одна из этих крайностей у нас материализовалась во вполне четкую, ясную, связную, логически четкую, с надрывом и со слезой в голосе позицию — в тексте господина Широпаева... как его - «Национал-демократия»? Понятно, что это — в значительной степени идеологический маргинал. Понятное дело, что то, что он написал сейчас — для меня не начало некоего проекта, а, скорее, наоборот, свидетельство его тупика. Он выходит на некие предельные значения и некие, так сказать, технологические срывы, которые говорят о невозможности серьезного политического развития подобного проекта. Однако этот текст производит сильное впечатление — особенно, конечно, его вторая часть. Если, например, первая часть произвела на меня то впечатление, что некие вещи, либо правильные, либо такие, какие могут быть правильными, просто изложены намеренно неправильно, вредоносно и гадко, так, чтобы это вызывало некоторое внутреннее неприятие, то вторая часть — это уже действительно абсолютная апология... даже не измены. Даже не измены. Это нечто значительно более низкое, и я даже скажу, что.

Создается полное впечатление, что на самом деле человеку дико стыдно быть русским. И все в России, что создает возможность не стыдиться, а напротив, внутренне мобилизует, ему предельно отвратительно. Давайте просто вспомним приводимые им примеры. С одной стороны — Александр Невский, на счету которого, как минимум, две победы. Пишем: плюс два. Теперь возьмем его брата Андрея, у которого на счету одно поражение. Минус один. Дальше берем: Степан Разин, Емельян Пугачев и прочие подобные персонажи — у них тоже нет на счету ничего, кроме поражений. А то, что предлагается разрушить — Суворов, Ушаков, Кутузов и так далее — это, опять же, система внутренних плюсов. Точно так же, при всей нелюбви к Сталину, Жукову или кому угодно еще — можно ли поставить их на одну доску с Власовым? Чисто с точки зрения стратегии национальной мобилизации — это невыгодно по одной очень простой причине: там у людей в активе плюсы, здесь, у персонажа Власова — в активе ничего, кроме позорного слива. Это, на мой взгляд, не столько апология национальной измены, сколько апология национальной неудачи. Вот чем этот текст меня внутренне поразил. Это, прежде всего, апология определенной стратегии неудачничества. Но тем не менее, заметьте: этот дискурс действительно обозначился, дошел до каких-то своих предельных значений.

А с другой стороны — формула «потерпите» производит, в каком-то смысле, примерно то же самое впечатление. Грубо говоря: если есть некий позитивный результат... но нет, здесь даже хуже: есть, с одной стороны — память, с другой — надежда на то, что, может быть, некий позитивный результат еще будет — то, значит, давайте терпеть любую мерзость, которая есть. Вот это некие две крайности, с которыми непонятно, что делать и как их отрицать. Каково подлинное соотношение национализма, в котором определенный внутренний антиэтатистский потенциал безусловно заложен — заложен в том смысле, что теория национализма всегда ставит интересы нации выше интересов государства, по крайней мере, как определенного аппарата.

Но этот антиэтатизм, заметьте, строится в значительной степени на том, что он государство на пределами этого аппарата, за пределами политического значения этого аппарата, за пределами его властных, коррупционных и т.д. функций просто игнорирует. У меня был замечательный пример — извиняюсь, конечно, что опять привожу пример из ЖЖ. Наш общий горячо любимый персонаж: «Ментов надо убивать! Теперь всех ментов надо убивать!» - и прочая длинная и пафосная ахинея. Но при этом проблема состоит в чем? Понятно, что это немножко смешная вещь, но тем не менее. Отсутствует внутреннее понимание того, что даже та же самая милиция, при всех ее недостатках, проблемах и так далее, является определенным институтом, который, помимо своей политической функции (сдерживания народного недовольства) выполняет функцию конкретную — связанную с криминалом, с его сдерживанием и ограничением, с ограничением бытовой преступности, и так далее. То же самое мы имеем и абсолютно с любым государственным учреждением.

Создается впечатление, что антиэтатизм — под националистическим или под каким угодно еще соусом — строится на очень простой психологической предпосылке: что булки растут на деревьях. Антиэтатист, да и вообще любой анархист, считает, что булки растут на деревьях, и что порядок — это такая штука, которая существует естественным образом, помимо довольно сложного аппарата. Он не учитывает того факта, что существование этого аппарата, в том числе и в довольно неприятных его функциях, всегда и везде было расплатой за наличие порядка. Не существует того идеального порядка в обществе, при котором аппарат был бы не нужен или не брал бы за свои действия ту или иную коррупционную ренту. Соответственно, это вопрос соотношения издержек, которое вынуждено нести общество, чтобы платить эту ренту, и выгод, которые оно получает от наличия порядка. Вот тот спектр мыслей, которые мне хотелось бы высказать в качестве постановки вопроса.

Н. Холмогорова:

— На мой взгляд, речь здесь идет о трех достаточно разных темах: отношение русского национализма к государству как принципу, идее; отношение к историческому прошлому русского народа; и отношение к нынешнему государству, точнее, к нынешней власти. Это совершенно разные вопросы.

Может ли националист быть принципиальным антигосударственником? Это невозможно. Государство — это естественная форма существования нации: быть за нацию и против государства — все равно, что быть за людей и против кислорода. Быть за нацию и против государства — все равно, что быть за людей и против кислорода.

Другой вопрос — какое государство нужно националисту. Разумеется, ему нужно национальное государство — или, как минимум, такое государство, в котором его нации живется хорошо, в котором она, по крайней мере, имеет хоть какие-то шансы достичь выживания, процветания и развития. Иное государство националиста не устраивает. Иное государство вызывает у него желание либо глубоко его реформировать, либо вести с ним национально-освободительную борьбу.

Здесь мы переходим ко второму вопросу — а именно, отношению националистов к нынешней власти, к тому набору людей, которые сейчас сидят у рычагов. Нынешние государственники-охранители, как правило, отождествляют государство как принцип — с этой конкретной властью. Например, вчера на семинаре Казакова это очень ярко проявилось. Казаков постоянно говорит о «лояльности к государству» и «лояльности к власти», совершенно не разделяя эти понятия. Я даже хотела задать ему об этом вопрос, но, к сожалению, вчера мне не дали высказаться. Но ведь это совершенно разные вещи. Конкретная государственная власть может быть не только антинациональной — она может быть и антигосударственной. Во власти находятся конкретные люди, которые могут иметь самые различные убеждения — или же не иметь убеждений вовсе, а иметь только желание, извините, побольше награбить. Что прикажете делать человеку в том случае, когда власть не только вредит его нации, но и разрушает его государство?

Сейчас слишком долго говорить об этом — думаю, в ходе дискуссии можно будет много примеров привести. Сейчас только замечу: бывают случаи, когда не только националист обязан восстать против существующей власти — последовательный государственник-этатист обязан сделать то же самое. Именно для того, чтобы на месте искаженного государства, а может быть, и не государства вообще, а только его жалкого подобия, создать настоящее государство. Националисты отнюдь не стремятся разрушить государство — они стремятся его создать.

И, наконец, третье: то, что касается исторического прошлого России и отношения к нему. На мой взгляд, это вопрос чисто прагматический. Мы должны относиться к прошлому так, чтобы это отношение было выгодно нам в настоящем. И здесь я совершенно согласна с Егором. Плохо даже не то, что кто-то проповедует предательство: если бы речь шла о предательстве, которое приводит к успеху, это было бы обсуждаемо. Но, к сожалению, перед нами манифест маргиналов. Широпаев проповедует такое предательство, которое неизбежно и неизменно приводит к поражению. Он даже пишет так, чтобы его текст вел к поражению. Он пишет так, чтобы возмутить, шокировать и оттолкнуть от себя как можно больше людей.

Холмогоров:

— То есть его риторическая стратегия становится его собственным поражением?

Холмогорова:

— Именно так. И это очень печально, потому что в здесь как в зеркале, я вижу многих из нас — по крайней мере, какими мы были еще совсем недавно. Некоторые вещи, свойственные многим из нас. Это желание шокировать, напугать, оттолкнуть, это ощущение: «Я один против всего мира!» - все свойственно и многим людям, совсем не разделяющим широпаевских взглядов. Это пораженческая стратегия, которая не ведет ни к чему хорошему, и от которой надо избавляться. Пока, наверное, все.

Межуев:

— Мне хотелось продолжить выступление Наташи, очень правильное с методологической точки зрения, и несколько изменить ракурс рассмотрения проблемы антигосударственности русского национализма. Во-первых, действительно, следует сразу отказаться от анализа крайне маргинальных его форм. Это не совсем то, что заслуживает серьезного обсуждения — это, скорее, вопрос к определенным структурам, поощряющим его, и так далее. А также необходимо отличить вопрос государственничества и государственного национализма от вопроса лоялизма и антилоялизма. Многие государственники и государственно мыслящие люди находятся в оппозиции к нынешнему режиму по множеству причин.

Нужно поставить вопрос более остро — я понимаю, что мое выступление будет носить довольно острый характер, а с другой стороны, может быть, и более общий. Прежде чем поднимать вопрос об антигосударственности русского национализма, следует задать вопрос о том, что такое государственный национализм и какой национализм следует назвать государственным. Ответ здесь будет не совсем тривиален. Потому что мы на самом деле в течение довольно долгого периода времени в качестве единственного образа национализма имели государственнический — а затем, года три-четыре назад, все поменялось на 180 градусов, и у нас получился совсем другой образ национализма, до некоторой степени ему противоположный. Ясно, что решение следует искать не в крайностях, для всех нас неприемлемых.

До недавних пор я сам не мог для себя внутренне определить, что произошло, пока мне не попалась книжка Майкла Линда «Made in Texas» - «Сделано в Техасе». Линд — человек, который сам себя назвал «новым националистом». Вместе с Томасом Холстедом они опубликовали книжку — манифест «нового национализма». Идея книги заключается в том, что в Техасе существуют две исторические традиции, и в какой-то смысле обе традиции националистические. Но тем не менее, идет борьба этих двух совершенно противоположных национализмов.

С одной стороны — это национализм, условно говоря, сельского Юга, очень связанного с Конфедерацией, конфедеративными традициями, с Британией и отношениями с Британией, с аграрным производством, с либертарианскими, так сказать, установками. Именно отсюда в значительной степени идет либертарианская установка нынешней администрации: свобода торговли и так далее. С неприятием всякого вмешательства государства в частную жизнь, в жизнь мелких региональных поселений, с традициями если не расизма, то, по крайней мере, сегрегационизма. Это — один национализм. Раньше он был довольно хорошо представлен Демократической партией, но начиная с 60-х гг. и по сегодняшний день, как считает Линд после 60-х гг. и по настоящее время, как считает Линд, этот национализм вытеснил собою весь мейнстрим республиканской партии. Это уж он преувеличивает; но Республиканская партия США в данный момент действительно представляет собой этот антигосударственный национализм — национализм либертарианский, национализм мелких хозяев, сопротивляющихся проникновению иного этнического элемента и в этом сопротивлении и видящих смысл национализма.

С другой стороны, существует другой национализм — национализм модернизма, направленный на развитие индустрии, на подъем юга Америки, того же Техаса, в качестве индустриальной державы. Этот национализм четко связан с государственной политикой, с участием государства в экономике по так называемой американской модели. Иногда это называют американской моделью, а иногда — германской моделью, связанной с Бисмарком и так далее. Линд очень интересно пишет о том, что Америка — это конфликт этих двух национализмов: национализма государственного (state nationalism), модернистского, индустриального — и доиндустриального, аграрного, этнонационального, сегрегационного, восходящего к Конфедерации.

И вот, где-то года четыре назад я почувствовал, что у нас в России происходит то же самое. Первый описанный мною национализм — национализм аграрного, доиндустриального, антигосударственного сознания, протестующий против всякого вмешательства государства в частную жизнь — начинает вытеснять национализм второго типа. До того он существовал в маргинальных, зачаточных формах. Основной мейнстрим — это была все-таки трагическая публицистика о гибели экономики, падении производства, обвинения режима в том, что он разрушил производство и экономику, и так далее. Но вот, где-то четыре года назад... честно говоря, для меня это был рубеж, рубежный этап этого перехода — все начинает меняться. Возможно, под влиянием победы в Америке республиканцев, которые сумели передать свое мировоззрение, разумеется, не какими-то конспиративными путями, а просто по культурным каналам, через мягкую власть.

Холмогоров:

— Мне кажется, рубежом стала победа «Родины» на выборах в 2003.

Межуев:

— Да, победа «Родины» - это был рубеж, момент разделения двух еще не осознававших своего расхождения двух типов сознания. С одной стороны — люди, которые ненавидели олигархов за то, что они разрушили передовую экономическую державу и создали весь тот ужас, который был в 90-е годы. И с другой стороны — люди, которые в принципе все это принимали, но были недовольны тем, что распределили не в их пользу. С одной стороны — национализм производства, индустрии, государственного накопления, государственного производства; с другой — национализм перераспределения. Мне кажется, вот это главное. А вся эта крокодилья публика — это просто пена, которая вскочила.

И последнее, что я хотел сказать. Дело в том, что с национализмом вторым, национализмом государственным, случилась страшная история на самом Западе. Расскажу про Америку, я-то больше Америкой занимаюсь. Это огромная загадка истории Америки XX века: что случилось с этим национализмом? В 60-е годы он был на подъеме: «великое общество», Джонсон и так далее — все дышало этим индустриальным подъемом. И вдруг удар. С одной стороны, происходит либерализация, а с другой стороны, левые, вместо того, чтобы поднимать на щит индустриальную идею, «американскую модель», которую вы все прекрасно знаете — они начинают увлекаться какими-то пост-индустриалистическими, экологическими и т.д., довольно разрушительными для общества моделями. А индустриальная модель защищается не то чтобы какими-то маргиналами — Ларуш все-таки не маргинал, да и Линд вполне системный человек — но защищается вне мейнстрима, в том числе вне мейнстрима Демократической партии. То же самое произошло и в России. Национализм фабрик и университетов не обрел ясного политического сознания, не обрел ясной политической идеологии — и, к сожалению, не смог выстроиться в качестве ясного и четкого политического движения, стоящего на пути антигосударственных сил. Спасибо.

Ремизов:

— Я выступлю с ответом Борису: частично с полемикой, частично с развитием того, что он сказал? Мне кажется, это разделение национализма на два типа, с одной стороны, неверно, а с другой стороны — полезно.

В чем оно полезно? Мне кажется, Борис сейчас показал нам способ, технологию, с помощью которой мы можем нормализовать существующую полемику в рамках того, что можно сейчас назвать русским движением. А теперь попробую сказать, как это можно сделать — но для этого мне придется подвергнуть Бориса критике по некоторым позициям. Если говорить о Соединенных Штатах, то необходимо учитывать, что там оба эти национализма имели очень четкую точку исхода, которой в других случаях не существует. Это — американская революция и война за независимость. Для них это общая священная территория, момент рождения нации и государства. Таким образом, антигосударственного национализма в строгом смысле не существует, в том числе, и в Соединенных Штатах.

Вообще, отходя от рассмотрения современной ситуации в США и погружаясь в теорию, скажу, что антигосударственного национализма не существует: национализм — это программа построения национального государства. Я согласен с теми теоретиками, которые считают, что к национализму, не включающему в себя (прямо, или косвенно, или на каком-то этапе) программу построения национального государства, вообще неприменимо название «национализм», и рассмотрению в таковом качестве он не принадлежит.

Так вот, возвращаясь к США: тот и другой национализм, несомненно, имели общий исток и общее движение — движение к созданию американского национального государства. Оно, конечно, очень непохоже на классические европейские нации — французскую, немецкую. Поэтому он не может являться моделью для нас. Однако и там, и там, несомненно, есть государственничество — это вне всяких сомнений. Далее: безусловно, коль скоро государство создано, коль скоро какие-то его основополагающие ценности утверждены в Декларации Независимости или в идее «американской мечты» - но люди разные, разные социальные слои, разные ценности, разные интересы — необходимо пытаться предоставить им возможности для выбора. В Америке случилось так, что они были настолько враждебны друг другу, что это привело к Гражданской войне. Безусловно, ее можно считать в какой-то степени процессом завершения американской революции, поскольку те, кто в ней победил, были, несомненно, ближе к идеалам революции и к ее духу, чем те, кто в ней проиграл. Уровень отношения, с одной стороны, янки, и с другой стороны, южан к британцам это показывает. Для нового национализма была принципиально важна демаркация по отношению к Британской империи.

Но интересно, как была завершена Гражданская война: имею в виду не само ее завершение, а то, как потом происходило инкорпорирование побежденных. Мы увидим, что раздавливания побежденных не было — произошло именно инкорпорирование: были созданы мифы, которые позволяли обеим сторонам поддерживать баланс, с одной стороны, аграрно-сословного, и с другой стороны, индустриального, модернистского национализма в рамках государства и государственной парадигмы, а не какой иной.

Холмогоров:

— Кажется, Юг в этом смысле оказался даже гораздо более продуктивен, чем Север.

Ремизов:

— В гражданской войне вообще очень важно не додавливать до конца, предложить побежденным форму интеграции в общество. Не уничтожать их полностью.

Демидов:

— Скажу как охранитель: у меня такие ощущения, что, может быть, в 91 году в первый раз этого удалось достичь. Учтите, моя фамилия Демидов — не Казаков. :-)

Ремизов:

— Никого не додавили — может быть, но и не интегрировали.

Демидов:

— Я бы с этим не торопился. В США на южных территориях очень долго все чиновники были северянами. Пока наконец не произошел виток, и южане не купили у следующего уже президента право: давай, убирай своих военных. Хоть они и такие же белые, как мы, но все-таки «из Москвы», а не «из Владивостока», и между нами есть определенный барьер.


Ремизов:

— Я не знаю, что происходит в Америке сейчас, о чем пишет Линд — Борису это более известно. Возможно, там произошел какой-то переход, возможно, нет. Возможно, потеряны рамки национального консенсуса, возможно, нет. Важно то, что национализм предлагает консенсус на базе поддержания государства. Сохранения, реформы или преобразования — но поддержания государства. Потому что государство — это и есть форма существования нации, которая отличает ее от не нации. Это понятно.

Если говорить о каких-то теоретических источниках, которые мне более близки и позволяют говорить о конфедерализме в рамках националистической культуры — то это европейские «новые правые». Одна из самых модных европейских... не то чтобы школ, но каких-то веяний этого века, от которого и до нас дошли какие-то резонансы. Нашиантигосударственники очень сильно на них заточены. Что они собой представляют? Они представляют собой традиционалистов, сторонников сильной Европы, сильной конфедеративной Европы, корпоративного общества. Они неоязычники — то есть не являются язычниками в собственном смысле слова (по крайней мере, умные люди), а понимают неоязычество как определенную интеллектуальную стратегию, грубо говоря, имени Карла Густава Юнга — если совсем упрощенно.

Кто-то:

— Штепа, кажется, сторонник сильной Америки.

Ремизов:

— Я не говорю о том, чем Штепа отличается от европейских новых правых. Но что важно? У них очень последовательное, логичное мировоззрение, имеющее свое обаяние. Нельзя сказать, что оно оказалось бесплодным. Но это мировоззрение принципиально и сознательно антинационалистическое. Европейские новые правые — последовательные и сознательные антинационалисты. У меня возникает вопрос: почему мы их последователей и подражателей в России называем националистами?

Что я предлагаю. Действительно, национализм некоторым образом капитализировали, фантом национализма оказался подвешен в определенном интеллектуальном пространстве. И с этим надо что-то делать, потому что этот фантом явно начинает жить не той жизнью, какой мы хотели бы. Думаю, необходимо задать, во-первых, рамки, и во-вторых, уровень допустимой полемики внутри национализма. Рамки — это признание принципа «одна нация — одно государство». Все, что прямо противоречит принципу «одна нация — одно государство», когда, например, нам говорят, что нация-то одна, русская, а вот государств должно быть семь или десять — не имеет отношения к национализму.

Межуев:

— Но ведь Широпаев и говорит...

Ремизов:

— Нет, Борис, он говорит о том, что существуют несколько русских государств. Это очень важно. Если бы он сказал: «Мои герои — это Курбский и Власов; но давайте жестко всех подавим, введем культ Курбского, культ Власова и диктатуру имени Власова» - это была бы версия национализма. Очень неприятная, но это была бы версия национализма. Но он говорит совершенно другое. Он говорит, что мы сначала должны произвести декомпозицию этого государственного тела, а затем в оставшихся от него обрубках должен пойти нациогенез. Возникнут несколько новых наций, из которых, скорее всего, ни одна не сохранит даже название «русских». Они будут русскими по биологическому происхождению, но не будут русскими по точке сборки, по форме, по идеологии, по идентичности. То есть, рамки достаточно понятны: если одна нация — то одно государство. И, с другой стороны, задать уровень допустимой полемики в рамках этого подхода.

Холмогоров:

— Тогда им следует задать вопрос: «А ты из чьих будешь: из новгородских, из тверских?»

Ремизов:

— Итак, уровень допустимой полемики. Нужно сделать так, чтобы разные страты нашего общества имели какой-то слой националистического мышления. Это нужно, это неизбежно. С одной стороны, действительно, есть всякие «национал-братки», национал-ОПГ, которые в гробу видали и университеты, и промышленность. Можно себе представить такой формат, например, Дальнего Востока или Краснодара, который будет похож на Техас. Можно представить — почему нет?

Соответственно, необходимо предложить им приемлемую, неразрушительную версию национализма. Да, пусть эта версия будет немножко архаизирующей. Лично я приложу все усилия к тому, чтобы побеждал национализм университетов и фабрик, как хорошо выразился Борис. Но необходимо дать им голос и нормализовать их позицию в русле националистического, прошу прощения за выражение, дискурса. Безусловно, на достаточно долгое время должен стать доминирующим национализм фабрик и университетов. Но сейчас существует мощная энергия национальных конфликтов — не будем закрывать на это глаза. Существует эта энергия? Существует. Сама по себе она безъязыка, или, по крайней мере, имеет минимальный уровень самоартикуляции. Это чистая энергия.

Сейчас все зависит от того, какой центр притяжения сможет эту энергию аккумулировать. И очень важно, чтобы ее смог аккумулировать мейнстрим национализма: который постулирует создание национального государства, который сам по себе является национализмом фабрик и университетов, но который допускает создание национализма «слободы» - назовем его так. Думаю, что кто-то из нашей среды к этому национализму склонен — и надо, чтобы как раз он этим и занимался. Здесь очень важен прямой, физический диалог. Если эти люди не являются заведомо враждебными — с ними необходим прямой диалог, хотя бы в рамках этого Клуба или каких-либо иных.

И вот еще на что хочу обратить внимание Бориса. На мой взгляд, проблема, которую он обозначил, не очень связана с этно- или не-этнонационализмом. Речь не совсем об этом. Аграрно-сословный национализм не имеет большей предрасположенности к переживанию враждебных этнических чувств, чем фабрики и университеты. Если население фабрик и университетов чувствует в какой-то момент очень сильное инородное давление — экономическое или культурное — то в переживании этнических чувств они дадут фору всем слобожанам, вместе взятым, которые проживают в традиционной среде и не испытывают этнического давления. Жители больших городов ощущают гораздо большее иноэтническое давление, и это естественно. Все, я закончил.

Демидов:

— Мне кажется, что и Борис, и дальше Миша... то есть у меня, конечно, есть искушение всегда искать простые пути — но я так понял, что, если бы уважаемое собрание приняло постановление: взять эти два национализма, о которых говорил Борис, и дальше рассматривать — что куда подходит — это был бы такой гигантский шаг вперед!

Скажу пошлую фразу: я много езжу — и, поверьте, уровень «свободы» в 90-е годы был больше. Ностальгия по индустриальным победам больше осталась в центрах, а на местах — поверьте, наши, совершенно наши парни, поняв, что главное - «взять столько свободы, сколько хочешь», сами у себя открывали полную свободу экономическую, сами чистили, не пускали никого, кого не надо. Мне кажется, если мы начнем рассматривать эти две линии, извлекая из них все положительное, то перейдем к очень серьезному витку, как мне представляется.

От IGA
К C.КАРА-МУРЗА (25.10.2007 12:04:04)
Дата 31.10.2007 21:56:42

"Утомлённые толерантностью"

http://www.apn.ru/opinions/article18253.htm

2007-10-31 Александр Самоваров
Утомлённые толерантностью
Кавказский и русский мир совершенно некомплементарны

Почему все грандиозные проекты в рамках интернационального воспитания русских заканчиваются полным провалом? И стоит ли и дальше переводить народные деньги на все это? Вот что приходит в голову, когда смотришь фильм «12».

Я тут полюбопытствовал у знакомых, как им это произведение Никиты Михалкова? Ответ на первый взгляд был парадоксальным, но по сути закономерным. Никто не сказал, что это фильм о национальных отношениях, женщины даже умудрились увидеть там намек на мелодраму.

Как же так? Михалков даже какого-то «зверя» золотого получил за то, что сделал фильм о том, как толерантность победила, наконец, и в этой ужасной России, а русский зритель в упор не видит там ни каких национальных проблем, хотя именно о них вроде и идет речь в фильме?

Но давайте подумаем, при каких условиях «интернациональный проект» мог бы реализоваться? Вот собираются двенадцать белых расистов, или в российских условиях шовинистов, и после двухчасового обсуждения приходят к выводу о том, что жизнь чеченского мальчика имеет ценность. И все русские шовинисты, которые будут следить за этим сюжетом у экранов, тоже должны придти к выводу, что чеченцы тоже люди.

Но ведь это абсурд! — воскликнет читатель. Какими мы бы не были, но мы знаем, что чеченцы это люди. Зачем это нам доказывать?

Вот об этом лучше всего спросить у самого Михалкова. Такое ощущение, что ему просто навязали эту картину. Посудите сами, Михалков, безусловно, талантлив, но «12» сделаны чрезвычайно наспех. В этом фильме, что невероятно для мастера, образы разваливаются, они не выстроены. Многие обратили внимание на то, что герой Маковецкого в начале фильма один человек, а в конце другой. Но то же самое можно сказать о большинстве персонажей.

Психологическая недостоверность просто фантастическая. А речь ведь идет о национальной проблематике, где каждая фальшивая нота заметна. Скажем, еврей в исполнении Гафта совершенно карикатурный, таких евреев в России нет уже лет пятьдесят. И антисемитизм в России давно уже не бытовой, а интеллектуальный — а это означает, что в реальной жизни антисемит никогда не будет хамить еврею только потому, что тот еврей.

Недостоверна и сама постановка проблемы. Все присяжные в начале фильма высказались за то, что чеченец виновен, но затем, чуть ли не все они весь фильм доказывают, что он невиновен. Каков мотив их поведения в начале обсуждения? Почему они признают заведомо невиновного парня в преступлении?

Этого мотива просто нет. Его нет в фильме, его нет за кадром, он даже не подразумевается.

Ведь если Михалков хоть как-то озвучил бы этот мотив, заявив, что чеченца осудили в России только за то, что он чеченец, то ему тут же сказали бы: «Ты чего, с ума сошел?»

Фильм представляется полным издевательством над замыслом, когда выясняется, что из двенадцати присяжных половина нерусские! Т.е. в американском аналоге достаточно того, что присяжные белые. Но в России-то этого явно мало! Среди присяжных есть один еврей откровенный, один полуеврей, герой Стоянова, чья мама является телевизионным боссом, весьма узнаваем, он тоже… нерусский. Есть там демократ, похожий на Новодворскую, ну какой он русский? И есть просто грузин. Есть советский, душевный придурок, которого играет Петренко, я бы его тоже к русским не отнес. Есть директор кладбища, это опять же «новый русский», т.е. человек без национальности.

Русским там является герой, которого играет Гармаш. Повторюсь, если бы было 12 таких «гармашей», если бы они осознано хотели посадить заведомо невиновного чеченца, а потом пришли к выводу, что по каким-то причинам этого нельзя сделать, вот тогда бы этот фильм смог воздействовать на зрителя с точки зрения «интернационалистского» воспитания.

Но Михалков на это сознательно не пошел. Более того, ему смертельно скучно было снимать все, что касалось национальной темы. Зато он очень оживляется, и ему интересно становилось, когда дело не касается чеченца. Он оживляется, и оживляются его персонажи, когда находят огромный лифчик в школьном гардеробе. И герой Петренко говорит, что такую грудь он видел только у своей мертвой тещи. Он оживляется, когда герои его начинают исповедоваться. Маковецкий рассказывает, как он спивался в 90-е годы. Этот путь, когда жизнь стала бессмысленной, прошли многие. Это задевает. Просто гениален Гармаш, когда рассказывает о драме взаимоотношений своего героя с сыном. Хотят тут опять же есть вопросы к сценаристу. Герой Гармаша зачем-то регулярно бьет маленького сына кулаками по лицу до крови. Зачем он это делает? На такие поступки способны только больные люди, а герой Гармаша самый адекватный в фильме, т.к. ему единственному активно не нравится массовое присутствие чужаков в Москве. Но об этом сюжете мы еще скажем.

Интересно, что по ходу фильма выясняется не только то, что русские присяжные не совсем русские, но и то, что чеченец не совсем чеченец. Этот мальчик усыновлен русским офицером. По сюжету видно, что ему лет одиннадцать, а под следствием оказывается парень лет шестнадцати. Реально усыновление могло быть только в момент боевых действий, т.к. взрослый парень просто не поехал бы из своей республики, чтобы жить в семье нищего отставника. Итак, он прожил лет пять в Москве, для него русский офицер — отец, он собирается мстить за него. Ну и какой он чеченец? Этот парень русский не только для обывателя, он русский и для русского националиста. А то, что в фильме уверяют, что чеченец и «по-русски-то говорит плохо», то можно дать совет — сценарий нужно писать в трезвом виде.

Почему еще разваливается фильм? Да потому, что такие вещи должны делать убежденные в своей правоте художники. Никита Сергеевич Михалков человек русский, его самоидентификация состоялась давно. Ему ли поручать делать такие фильмы? Да, у этого человека есть личные особенности. Всякий кто на него посмотрит внимательно, не может не заметить его чрезвычайно смышленые глаза. Человек с такими смышлеными глазами не может быть бедным. И, конечно, чтобы не быть бедным, он должен дружить с властью. Ну а раз ты дружишь с властью, то тебе приходится снимать такие фильмы.

При царе можно было быть монархистом и искренне служить власти, при большевиках можно было разделять коммунистические убеждения и искренне служить власти, при европейских демократиях тем более легко служить власти, но сейчас-то в России как можно служить искренне власти, если эта власть сама не знает, что сделает завтра?

То есть любой, кто служит нынешней власти, служит или конкретной личности или в лучшем случае корпорации, но не идее. И это разрушает личность.

Если говорить конкретно о Никите Михалкове, то у него и так проблемы с идейностью были всю жизнь. Он очень много произносит всяких речей о православии, от его елея не знаешь куда деваться, но в фильмах его Бога нет. Вот в фильмах Бондарчука Бог есть. Бог есть в фильмах Тарковского, хотя у того было сложное отношение к православию, но видно, что для Тарковского существует высшая сила и высший суд. Фильмы Никиты Михалкова предельно безбожны. В его картинах Бога нет, зато есть много чекистов.

Основная мысль Михалкова — никто ни в чем не виноват. Т.е. отсутствует главное для христианина — понятие добра и зла. В его ранней картине «Свой среди чужих…» правы все — и чекисты, и белые офицеры, и даже бандиты. Но там есть хотя бы верность главного героя чекистской корпорации. Он отказывается от груды золота во имя чекистского братства. Странный мотив для 70-х годов XX века, он больше подошел бы дню сегодняшнему, но тем не менее…

В фильме «Утомленные солнцем» нет и этого. Там мерзавцы все, но все и не виноваты. Даже главный герой, который является русским дворянином и агентом НКВД, ни в чем не виноват. Больше того, ни в чем не виноват и Сталин. Когда его портрет появляется в кадре, понимаешь одно — вот она, сила! Думается, если бы Сталин ожил, то картина Михалкова ему бы понравилась.

Когда смотришь «Утомленные солнцем», то вспоминаешь одну легенду. У провокатора барона Майгеля из романа «Мастер и Маргарита» был реальный прототип. Когда этого русского дворянина упрекнули в том, как он может служить этой власти, если чекисты расстреляли его отца, то тот ответил: «Если бы моего папу переехал трамвай, что, я должен был перестать ездить на трамваях?»

В фильмах Михалкова нет греха, если Никита Сергеевич кого-то и выводит «плохим», то исключительно по мотивам личной мести. Он ненавидит революционера в «Сибирском цирюльнике» за то, что эти революционеры отняли у рода Михалковых все, оставив лишь возможность служить большевикам. Он за что-то ненавидит в фильме «12» прототипа героя Стоянова. Все художники кого-то не любят, но мало кто сводит счеты вот так мелко и злобно.

Но в тоже время Михалков действительно большой художник, русский художник. Он продукт эпохи, но все мы продукты эпохи. Увы. Разве те несчастные миллионы советских людей, которые сейчас голосуют за тех, кто разбогател за их счет, но их же эксплуатирует и мучает, разве эти несчастные не порождение Совдепии?

Хотя Михалкову можно предложить сюжет, который затронет сердца всех русских, но это не судьба чеченского мальчика. Сценарий: 12 ментов в Кондопоге, после того, как они не помогли своим русским, когда тех убивали чеченцы, и даже не повезли раненых в больницу, боясь запачкать кровью салон, вот эти 12 ментов собираются в своей ментуре после тех событий и обсуждают происшедшее. Сборы у такого фильма будут колоссальные, и успех в России тоже будет колоссальный.

У Михалкова, впрочем, были проблемы объективного характера, когда он снимал свой фильм. И главная из них — совершенно невнятный заказ со стороны власти. Чего нужно-то?

И постепенно проясняется, что ничего не нужно. Кроме одного. Чтобы все сидели тихо и помалкивали.

Лучше всего этот заказ озвучил, не знаю уж вольно или невольно, Сергей Кара-Мурза в своей статье о Кондопоге. Он требует от русских, чтобы они не протестовали, иначе русским же хуже будет.

Власть сама своими руками создает себе проблемы, но виноватыми объявляет русских.

Разве русский народ начал войну в Чечне? Ее начал режим Ельцина и при очень интересных обстоятельствах. Режим во все это втянули сами чеченцы, оппозиция Дудаеву. Это они обещали легкую прогулку, и всего-навсего им нужно было в поддержку с десяток танков.

Развязав войну, власть умудрилась сделать ее судом над самой же… властью. Россию сделали посмешищем и пугалом в глазах всего мира, сделали это руками власти, которая разрешила почему-то пропустить в Чечню журналистов со всего мира.

Тем не менее, с грехом пополам, но пропагандистская машина государства заработала. Для русских чеченец стал ассоциироваться с бешеным русофобом, который отрезает русским голову. По историческим меркам от теракта в Беслане до дня нынешнего прошло одно мгновение, но власть требует, чтобы русские уже сейчас полюбили чеченцев и стали им сочувствовать. (Смотри фильм «12») Это настолько странно, что даже не верилось сначала. Все-таки политика — это удел трезвомыслящих людей. Самое лучшее в информационном плане, что можно было сделать, это дать возможность русскому народу просто забыть о Чечне лет на десять.

Наша власть часто делает поступки, которые штатскому человеку не понятны. Как говорил генерал Лебедь: «Нас ждут с моря, а мы с гор на лыжах».

Так с чем связан такой заказ? В чем его логика? Думается, что ответ на этот вопрос очень простой. Российская власть договорилась с нынешней чеченской элитой. Каждая из сторон взяла на себя некие обязательства и, надо признать, честно их выполняет. Чеченская элита сама борется с боевиками, и борется эффективно, дагестанская элита не допускает победы вахабизма, но взамен они получают некие преференции. В том числе, могут жить в России, где захотят, заниматься бизнесом и прочим. [IGA: интересно, где же здесь "преференции" ?] И российская власть гарантирует им защиту и покровительство. Не трудно понять, что в итоге этих договоренностей страдает слабый, а именно никак и ни кем незащищенный русский обыватель.

Речь не о том, что чеченцы или дагестанцы не имеют право жить на территории России, где захотят. Речь о том, что, договариваясь с ними, надо было бы подумать и о русском обывателе. И включить изначально в эти договоренности некие очень конкретные пункты, связанные с такой защитой.

Это было бы логично, потому что самим русским защищать себя власть запрещает, расценивая это как самое жуткое преступление, хуже измены Родине. Именно такой вывод можно сделать, если учесть те фантастические сроки, которые получают русские молодые люди за «межнациональную рознь».

То есть своими договоренностями с кавказскими лидерами власть решает одни проблемы, но создает другие. Здесь речь идет даже не о справедливости, а о целесообразности.

Власть «транслирует» уже 12 лет (!), в общем-то, локальный кавказский конфликт на всю страну и даже на весь мир. Она сама себе создает грандиозные проблемы на ровном месте. Сколько бы ни трещали геополитики, но для России Кавказ не играет большой роли. Если уж решили оставить Северный Кавказ в составе РФ, можно его оставить, но еще раз повторяю, выгода от этого региона ничтожно мала по сравнению с теми негативными процессами, которые запускаются по всей России.

Власть уделяет Кавказу огромное внимание в то время, когда на русской земле русскими же людьми создаются два национальных государства, которые уже сейчас отнюдь не дружественны России. Стратегически несопоставимы последствия отъединения Кавказа и образования целиком прозападой Украины и плюс к ней Белоруссии, которая все дальше и дальше уходит от России.

Понятен страх российской элиты, понятен тот травматический невроз, который она заработала в результате войны в Чечне. Но непонятно другое. Власть, столь заинтересованная в том, чтобы как можно дольше русский народ спал, сама же запустила развитие русского национализма на полную катушку. Вот сейчас хотят реально посадить в тюрьму русского патриота писателя-фантаста Юрия Петухова за его книги. Власть, считает видно, что он опасен. Но возьмем какой-нибудь абстрактный русский поселок, раздадим всем его жителям книги господина Петухова, а в довесок к ним книги всех самых крутых авторов-националистов, заставим прочитать. Россиянцы заплачут, ибо читать отучились, но, допустим, прочитают. И что? Да ничего. Забудут на следующий день. Но что, если в этот абстрактный поселок поселили двадцать выходцев Кавказа. Половина из них агенты МВД. Почему агенты? Ну так ведь проще всего следить за умонастроениями. А раз они агенты, то имеют преференции. У них бизнес начинает процветать, а местных они презирают от всей души. Ибо с начальниками они договорились. Начальники во имя стратегических интересов смотрят на шалости своих агентов и их друзей сквозь пальцы. И вот один конфликт, другой. Уже через год все население поселка превращается в русских националистов.

Возьмем более мягкий вариант. Еду я как-то в маршрутном такси, нас сидит 7 человек русских и один молодой кавказский парень. И вот он начинает нам показывать, как он нас, русских, презирает. Нет. Он не хамит. Он крутится, вертится, что-то спрашивает, привлекает к себе внимание и дает понять — я вас всех презираю! Мы едем минут пятнадцать. Потом молодой кавказец выходит довольный собой, а в маршрутке все превращаются в русских националистов.

Как власть реагирует на это? Выпускается книга «Гастрабайтер», в которой доказывается, что этот молодой кавказец прав. И это НОРМАЛЬНО так себя вести в России. И мало того, на щитах в Москве, на которых рекламировался «Гастарбайтер» было написано: «Слава России». Был бы я был молодым, написал бы, что я ох%еневаю от такой пропаганды толерантности.

Может быть, все дело в том, что среди русской власти мало или совсем нет специалистов по Кавказу, но среди кавказцев почти все специалисты по России? Нации, как и люди, могут быть совместимыми и несовместимыми. Этот фактор политики должны учитывать. Скажем, русский будет вести себя на равных с англичанином, русского напрягает несколько высокомерный француз, но общий язык с ним можно найти. Русскому комфортно с поляком или сербом, на американца русский будет смотреть несколько сверху вниз. И так далее. С кавказцем будет такая история. Со стороны кавказца будет агрессия, и кавказцу даже покажется, что он победил русского. Русский уступит, но он уйдет с очень сильным желанием больше никогда не видеть этого человека и не иметь с ним дело. И нужны очень большие усилия с той и с другой стороны, чтобы продолжать общение.

Кавказский и русский мир совершенно некомплементарны. Кавказец будет нормально себя вести в Турции и Иране, к примеру. Но в России его «несет».

Самое интересное, что я читал на тему русско-кавказских отношений, это статья Артура Цуциева «Русские и кавказцы: по ту сторону дружбы народов», опубликованную в 10 номере журнала «Дружба народов» за 2005 год. Дело трудное: пересказывать умную статью, но автор довольно объективно оценивает перспективы русско-кавказских отношений. По его мнению, русский мир будет отторгать кавказцев: «Современная московская среда уже сейчас превращает для кавказцев этничность в еще более жесткую характеристику, заколачивающую кавказца в колодки, из которых он хотел бы вырваться».

По Цуциеву для кавказцев русская жизнь пустая и бессмысленная, но приезжая в Россию через какое-то время они понимают, что русский человек предельно свободен, они тоже хотят свободы. В этом в самом деле есть нечто верное, никто так легко и быстро не ассимилируется в России, при определенных обстоятельствах, как кавказцы. Но обществу навязываются такие правила игры, при которой эта ассимиляция становится очень трудной. Кавказец понимает, что жить в России, оставаясь кавказцем, выгоднее, чем становиться русским. Для русского же обывателя, отторжение кавказцев является единственной формой протеста и защиты.

Очевиден тупик. Есть ли из него выход? Есть.

Русско-кавказский вопрос создан искусственно из-за невежества власти. Фильмами Никиты Михалкова тут не поможешь. Конфликт возник из-за неверных административных решений, его и разрешать нужно административным путем. Понимают ли это во власти? Некоторые вроде начинают понимать.

Нет большего интернационалиста и фаната российского многонационального народа, чем Юрий Михайлович Лужков, но он тут выступил с потрясающими заявлениями. Он сказал, что в Москве нужно всего (!) двести тысяч гастарбайтеров, а их только зарегистрированных 800 тысяч. И он просит федеральную власть разобраться с этим вопросом. Лужков также говорит не только об экономической целесообразности, но и «социокультурной нагрузке на общество», которую вызывает приток мигрантов. А так же Юрий Михайлович сообщил, что договорился с премьером Зубковым о том, что этот вопрос будет решаться.

Поразительно! Неужели Бог решил спасти нашу элиту, вернув ей разум? В самом деле, уходит Путин с его обязательствами. И проблемы решатся? Ведь чем отличается Лужков? Он очень конкретный человек. Если он сказал, что оставит в Москве 200 тысяч мигрантов, значит, их столько и будет. На деле это означает, что Москва станет практически абсолютно русским городом! А там и у губернатора Московской области Громова есть всякие идеи на этот счет.

Или инициатива, как всегда в национальном вопросе, исходила от кавказцев? Посмотрели они на плоды интернациональной пропаганды, почитали книгу «Гастарбайтер», поглядели фильм Михалкова «12» и пришли в ужас оттого, что еще может родить творческий гений интернационалистов. И явились на прием к Лужкову. Но тут я фантазирую, сами понимаете. Пришли и говорят: «Юрий Михайлович, нужно что-то делать, если так дальше пойдет, то накроются наши миллиардные состояния и те фантастические возможности, которые открываются перед нами в богатеющей России. И все из-за кого? Из-за этих гастарбайтеров? Гнать их всех!»

И Лужков легко согласился. Может быть, и он тоже «Гастарбайтера» прочитал?

Кстати, националистам стоило бы поприветствовать эти недавние заявления Лужкова. Это я уже серьезно.

И в конце коротко о главном. О европейской наднациональности и толерантности.

На самом деле, западная толерантность — это мощнейшее оружие для завоевания Западом мирового господства.

Насквозь расистский Запад проигрывал интернациональному СССР. Интернационализм был мощнейшим оружием СССР не только в 20-30 и 40-е годы ХХ века, но и позже. СССР получил в 60-е годы мощного союзника в лице интернационалиста и ненавистника США Фиделя Кастро. В 70-е Фидель взорвал бы всю Латинскую Америку. С победой Альенде в Чили это становилось реальностью. Но вожди СССР сами дали задний ход. Видно посчитали, что одну Кубу они еще прокормят, но кормить всю Латинскую Америку они не смогут.

Так вот Западу необходимо было что-то противопоставить СССР, и они нашли, что противопоставить. Это общечеловеческие ценности, борьба за права человека во всем мире и толерантность. Это был для них вопрос выживания. Вот тогда, между прочим, и появился американский фильм «12».

Белым западным людям пришлось ужать свой расизм и гонор. Но во многом это была сознательная жертва. Это их плата за доминирование Запада во всем мире.

Вся западная цивилизация — это стремление к физическому и психологическому комфорту. И они предложили всему миру этот комфорт в обмен на отказ от ненависти к Западу.

Воспитание западных людей в духе толерантности строилось на чувстве вины перед людьми иных рас. Дело в том, что человек не создан для того, чтобы мучить других людей. Если это происходит, то в подсознании всегда остается чувство вины. У Запада и США было чувство вины перед черными, желтыми и евреями.

Чувство вины — мощнейшее оружие. Именно основываясь на этом чувстве, можно перестроить всю модель поведения человека. Русским стали навязывать чувство вины с началом горбачевской перестройки. В первую очередь, чувство вины за сталинские репрессии. В том числе, репрессии и против других народов.

Но это не сработало. Русские не чувствовали, что они в чем-то виноваты. Весь ХХ век — это век русских страданий. Именно так он и «зафиксирован» в подкорке русского народа.

Чувство вины пытались использовать и в деле интернационального воспитания русских. Вся эта история с убитой таджикской девочкой — это попытка вызвать чувство вины и ужас. Раз ты сочувствуешь национализму, значит ты такой, как эти звери.

Но и из этого ничего не вышло. Для русских национализм — это форма выживания в этом мире.

В фильме «12» ставка делается уже не на чувство вины. Невозможно вызвать чувство вины перед чеченцами. Михалков бьёт на жалость. Чеченского мальчика нужно пожалеть.

Но лукавый Михалков внутри фильма сам же отрицает такую возможность. Герой Гармаша рассказывает, как к нему поселилась жить, в общем-то, чужая женщина и стала наговаривать ему на его сына. Вот тогда он и стал бить сына кулаками по лицу. Но когда он дал подзатыльник ребенку этой женщины, то она его чуть не убила утюгом. И Гармаш понял, что нужно спасать своего сына, а не заботиться о чужом. И он спас сына.

Вот это и есть выбор, который стоит перед русским человеком. Выбор не нами придуманный, но нам навязываемый.

Пожалеть чеченского мальчика и таджикскую девочку, чей папа травил наркотиками русских детей, их пожалеть, а своих бить кулаками по лицу до крови. Или все-таки защищать своих детей?

Странно, но фильм Михалковы несет именно такой сигнал. И понятен ответ русских на такой выбор. Изначально он понятен и Михалкову. Более того, режиссер, безусловно, на стороне героя Гармаша, когда тот рассказывает, как ему все-таки удалось спасти и защитить своего сына.

Вот что происходит, когда смышленым русским националистам доверяют делать фильмы на тему интернационалистского воспитания.

Михалков уже получил приз за этот фильм от европейцев, если ему еще и «Оскара» дадут за толерантность, то это будет торжество русского национализма. И самая большая хохма в мире кинематографа за всю его историю.

От Monk
К C.КАРА-МУРЗА (25.10.2007 12:04:04)
Дата 29.10.2007 20:37:03

Ссылка на статью М. Ремизова: http://www.apn.ru/column/article18176.htm (-)
От И.Т.
К Monk (29.10.2007 20:37:03)
Дата 29.10.2007 23:42:45

Текст статьи М. Ремизова "О революции"

Чтобы сохранилось в архиве форума и для удобства читателей.

http://www.apn.ru/column/article18176.htm

2007-10-24 Михаил Ремизов, homo politicus

О революции

В отличие от поклонников Че Гевары из высоких кабинетов и палаточных городков, я не люблю революционную эстетику, не говоря уже о революционном образе жизни.

Революцию вообще не стоит любить. Ее следует уважать.

И хуже революционного энтузиазма, то есть любви к революции как таковой, может быть только контрреволюционный идиотизм. То есть неуважение к ней.

Поскольку в нашей жизни этого неуважения хоть отбавляй, начнем именно с него.

И я сразу должен сделать два уточнения.

Первое. Под контрреволюцией я не имею в виду ситуативную оценку желательности или нежелательности революции. Я имею в виду, по сути, метафизическую позицию, которая основана на безусловном отрицании главной претензии, заложенной в слове «революция». А именно, претензии на то, что увенчавшееся успехом восстание может служить основанием легитимности власти и общественного порядка. С точки зрения «контрреволюции», это категорически невозможно: из «нарушения закона» не может произойти ничего, кроме дальнейшего «беззакония».

Второе. Я не утверждаю, что всякая контрреволюция является идиотизмом. Для приверженца строгой династической монархии, легитимиста, она является вполне естественной и цельной позицией. Да, позицией абсолютно антиисторичной. Потому что в истории закон рождается из беззакония, а власть является общественным отношением, а не проекцией небесных сфер. Но человек может послать к черту и самое историю, сохраняя при этом ясный ум и твердую волю.

Я о другой контрреволюции — той, которая выросла на «суверенно-демократической» почве последних лет.

Удивительно, но факт: некоторые популяризаторы идей «суверенной демократии» искренне не понимают, что их возведенная в абсолют контрреволюционность, по сути, несовместима с демократической концепцией суверенитета.

Если субъектом государства признается народ, то мы не можем сказать: «государство или революция». Идея революции входит в логическую конструкцию демократического государства в качестве одного из крайних, чрезвычайных решений главной проблемы демократии: проблемы формирования «всеобщей воли». Эту чрезвычайную возможность нельзя перечеркнуть, не теряя самого постулата верховенства народа.

Можно сказать проще: без признанного права на восстание «народный суверенитет» является пустым звуком. Основные государства современности имеют в своем фундаменте это право. И это не показатель их уязвимости, а показатель их силы.

Несложно заметить, что право на восстание обычно реализуется не там, где оно признано, а там, где оно отрицается и шельмуется. Это очень простое, почти магическое правило: чтобы не получить новую революцию, режим должен чтить революцию предшествующую, наполняя ее ценности актуальным смыслом. В нашей истории была только одна революция, достойная называться этим именем: Великая Октябрьская. Тот факт, что сегодняшний российский официоз не нашел ее наследию никакого разумного применения (разве что, играть роль бабы яги в кукольном театре молодежных движений) — плохой знак для режима.

На сниженном уровне — или просто в уменьшенном масштабе — эту закономерность можно проследить на недавних опытах с перекройкой календаря. Власть отменила 7 ноября — день памяти старой русской революции — с тем, чтобы получить совсем рядом 4 ноября — день инсценировки новой русской революции. Получится очередной Русский марш или не получится — другой вопрос. Но концепция праздника 4 ноября уже закрепилась — именно в этом, сугубо «маршевом» качестве.

Дело, конечно, не только в магии перерождения революции из старого праздника в новый. Дело в том, что базовая повестка 4 ноября как дня Русского марша почти без остатка укладывается в метасюжет национальной революции. Буржуазной революции, как подсказывают прозорливые авторы АПН.

С этим многие не согласятся, многие будут недоумевать: что может быть общего между банальной ксенофобией маршевиков и высокими идеями гражданских свобод, гражданской доблести?

А общего очень много.

Не так давно С.Г. Кара-Мурза написал статью, посвященную годовщине событий в Кондопоге. Заслуги автора перед русским общественным сознанием велики и несомненны. В самой статье сказано много верного, много того, с чем мы должны считаться. Но ее базовая позиция оставляет в недоумении. Судя по всему, автор всерьез убежден в том, что ответные действия местного населения (резолюция схода, требование о выселении, подкрепленное уничтожением имущества врага) представляли собой криминальный разгул, эксцесс трайбалистского сознания, который преграждает нам путь к обетованной земле гражданского национализма.

Сергей Георгиевич, хочу Вас уверить, что Кондопога — это и есть гражданский национализм в его зачаточном виде. Это восстание человеческого достоинства против «традиционных прав» феодальной банды.

Я не могу даже вообразить такую концепцию гражданского национализма, которая основывалась бы на требовании терпеть беспредел «новых господ», ведущих себя, как завоеватели, во имя общегосударственной стабильности. Не спорю, подобное требование по-своему рационально. Но гражданственность начинается именно с отказа от этой рациональности выживания-через-терпение в пользу того, что Гегель называл борьбой за признание. Хорошо, если эта борьба протекает бескровно, с преобладанием политических инструментов, но, как правило, она сопряжена с применением силы или угрозой применения силы. Вы считаете это слишком рискованным? Ну тогда не надо говорить о гражданских ценностях.

В том, что требования кондопожцев были сформулированы на языке этнических категорий, а не на языке Джона Локка, нет никакого признака трайбализации русского населения. Это всего лишь признак его адекватности. Если хищнические кланы образованы по родо-племенному признаку, что не редкость при феодализме, то вполне естественно, что при их демонтаже этот признак также становится основным. Русские не сами трайбализируются. Они всего лишь адекватно описывают окружающие их трайбалистские структуры. И кстати, они совсем не хотят поставить на их место аналогичные структуры славянской закваски.

Русское большинство с предельной категоричностью отторгает любую претензию на роль «новых господ». Даже высококультурных, доброжелательных и единокровных. Не говоря уже о диких, зловещих и инородных. В этом заключен пока не реализованный потенциал гражданского сознания. И это, кстати, наследие еще той, старой революции, чьи дети и внуки твердили «мы не рабы рабы не мы». О чем, впрочем, Сергею Георгиевичу известно гораздо больше, чем мне.

Отметим и еще один парадоксальный момент в позиции советского государственника. По сути, автор статьи «Кондопога как коллективное самоубийство» не просто предлагает людям терпеть гнет этнических мафий, рассчитывая и надеясь на государство. Прежде всего, он предлагает терпеть вопиющее бессилие, демонстративную несостоятельность самого государства, чтобы ненароком не разрушить то, что осталось. Опять же, по-своему рационально. Но для того, что можно назвать духом государства, последствия этой логики абсолютно разрушительны. Дело в том, что смириться с несостоятельностью государства мы можем только в одном случае — если признаем его абсолютно чуждой силой, до которой нам нет дела и которой нет дела до нас.

Мы считаем это государство своим. И только поэтому не смиряемся со слабостью или подлостью тех, кто действует от его имени.

Лоялизм разрушает государство. Опять же, на сниженном уровне мы в этом не раз могли убедиться в последние годы. Но у этого парадокса есть и обратная сторона. Провокативная антирежимность — т.е. «оранжизм» по-российски — убивает дух революции. Общество пресыщено революционной формой без революционного содержания.

По-настоящему революционной может быть не игра в раскачивание лодки, а абсолютно позитивная и серьезная русская заявка на всю полноту российского государства. Пусть пока и не подкрепленная иной силой, кроме силы убеждения.
От Борис
К C.КАРА-МУРЗА (25.10.2007 12:04:04)
Дата 25.10.2007 12:52:05

Re: Ремизов: "Кондопога...

Но ведь и в Октябрьской революции многие имели основание видеть "бунт нескольких тысяч пьяных матросов и солдат", да еще и "под руководством раскагаленных и при этом озлобленных на все русское вчерашних жителей местечек". А уж эмоции там через край били - не чета 2006-му.

Плавно переходя вновь к вопросу, "что мы знаем" (в т.ч. о "кондопожском протесте"), спрошу: есть ли основания сразу и категорично отказывать "кондопожскому протесту" в искренности, массовости и конструктивном потенциале?
От C.КАРА-МУРЗА
К Борис (25.10.2007 12:52:05)
Дата 25.10.2007 14:48:14

Re: Не думаю, чтоб кто-то

>сразу и категорично отказывал "кондопожскому протесту" в искренности, массовости и конструктивном потенциале>

Тут нужно применять меру.По моим подсчетам, издержки превышают "конструктивный потенциал". Ремизов думает иначе, а я его считаю умным человеком. Но разница к том, что я свои доводы излагаю подробно, а он опирается на модель, как я считаю, мало правдоподобную. И опять подчеркиваю - всякий протест надо брать в контексте его использования. А благими помыслами вымощена дорога в ад.
С октябрьской революцией подобия нет, хотя "многие" в ней и видели бунт. Еще больше тех, кто как раз за бунтом видел революцию. И говорили о ней уже вполне определенно более 40 лет.