От	Георгий
К	All
Дата	02.09.2001 10:48:06
Рубрики	Россия-СССР; История; Ссылки;

Газетный киоск. "Спецназ" и пр. О ч е н ь много ссылок (*)

---

Егор Холмогоров
РУССКИЕ, КОТОРЫХ ВСЕ БОЯЛИСЬ

http://www.specnaz.ru:8101/gazeta/07_2001/1.htm

Дмитрий Лысенков
ЛЕГЧЕ НА ПОВОРОТАХ! (О Земельном кодексе)

http://www.specnaz.ru:8101/gazeta/07_2001/2.htm

Федор Бармин
О НОВОЙ КНИГЕ "РУССКОГО ПРОРОКА" (о книге "200 лет вместе")

http://www.specnaz.ru:8101/gazeta/07_2001/3.htm

Юрий Нерсесов
БЫЛ ЛИ ГИТЛЕР ПРЕЗИДЕНТОМ ЕВРОСОЮЗА?

http://www.specnaz.ru:8101/gazeta/07_2001/6.htm

Аркадий Юрьев
ТАЙНА СОВЕТСКИХ ВОЕННОПЛЕННЫХ

http://www.specnaz.ru:8101/gazeta/07_2001/7.htm

Константин Крылов
ПЛАЧЕТ КИСКА В КОРИДОРЕ (о жалости)

http://www.specnaz.ru:8101/gazeta/07_2001/10.htm

Егор Городецкий
ТИХИЕ ДИВЕРСАНТЫ ("чеченская пропаганда" в школах)

http://www.specnaz.ru:8101/gazeta/07_2001/11.htm

Светлана Лурье
ЭТНОЗАЩИТА БЕЗ ОРУЖИЯ

http://www.specnaz.ru:8101/gazeta/07_2001/18.htm

Видный хамасовец выступил с угрозами в адрес выходцев из России

http://lenta.ru/mideast/2001/08/09/russianjews/

Дмитрий Викторов
СТРОЙКА "ПО ПОНЯТИЯМ"

http://www.specnaz.ru:8101/gazeta/08_2001/3.htm

Армен Асриян
НАЗАД В БУДУЩЕЕ

http://www.specnaz.ru:8101/gazeta/08_2001/8.htm

Константин Крылов
МЕЖДУ ВОЛШЕБНИКОМ И ВЕЛИКАНОМ (Есть ли у нас враги? И какие?)

http://www.specnaz.ru:8101/gazeta/08_2001/10.htm

Александр Алексеев
ИЗРАИЛЬ ОТ ЭЙЛАТА ДО АРАРАТА

http://www.specnaz.ru:8101/gazeta/08_2001/13.htm

Юрий Нерсесов
ГЕНОЦИД ВО ИМЯ ДЕМОКРАТИИ (19 век. Парагвай)

http://www.specnaz.ru:8101/gazeta/08_2001/14.htm

Алексей Аванесов
ЗАПОВЕДНИК ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОГО КРИМИНАЛА (Кавказские войны)

http://www.specnaz.ru:8101/gazeta/08_2001/16.htm

Ольга Егорова
СТРАСТИ ПО ВАГНЕРУ

http://www.specnaz.ru:8101/gazeta/08_2001/18.htm

Аркадий Юрьев
НЕПОХОЖИЙ НА НАШ ИДЕАЛ (Слово - о войне)

http://www.specnaz.ru:8101/gazeta/08_2001/19.htm

Андрей Попов
АЗИАТ С ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЛИЦОМ (Среднеазиатская овчарка)

http://www.specnaz.ru:8101/gazeta/08_2001/20.htm

Сергей Кара-Мурза
В ЗАЩИТУ ПРОТИВНИКА

http://zavtra.ru/cgi//veil//data/denlit/043/51.html

---

От	Георгий
К	Георгий (02.09.2001 10:48:06)
Дата	03.09.2001 10:58:28

Газетный киоск. "Философская газета". П о р я д о ч н о ссылок (*)

---

Глобализм и национальная независимость
Диалог Владимира Видемана и Николая фон Крейтора

http://www.philog.f2s.com/article.php?art=2oftext1&issue=2

Национальный идеал: мобилизация или релаксация?
Константин Крылов

http://www.philog.f2s.com/article.php?art=2oftext2&issue=2

Корпоратизм – новая мифология
Виталий Аверьянов

http://www.philog.f2s.com/article.php?art=2oftext3&issue=2

****************
Владимир Малявин: «В Традиции разуму неуютно»

http://www.philog.f2s.com/article.php?art=3oftext1&issue=3

Корпоратизм - новая мифология (часть 2)
Виталий Аверьянов

http://www.philog.f2s.com/article.php?art=3oftext6&issue=3

Страна победившей культуры
Сергей Антоненко
http://www.philog.f2s.com/article.php?art=3cutext6&issue=3

---

От	Георгий
К	Георгий (03.09.2001 10:58:28)
Дата	03.09.2001 16:02:31

Молодец Крылов! А вы, форумяне, как думаете? (*) (+)

---

>Национальный идеал: мобилизация или релаксация?
>Константин Крылов

> http://www.philog.f2s.com/article.php?art=2oftext2&issue=2


Национальный идеал: мобилизация или релаксация?
Константин Крылов
Крылов Константин Анатольевич – (род. 1967 г.). Закончил МИФИ, второе
образование – философское – получил в МГУ.
I
В последнее время можно наблюдать заметное оживление интереса к кругу тем,
связанных с понятием национальной идеи (в особенности «русской/российской
национальной идеи»). Этому сопутствуют, в частности, процессы постепенной
легализации национально-патриотической риторики — увы, скорее именно
риторики — в российском политическом лексиконе, а также демонстративное
дистанцирование многих известных общественных деятелей от излишне
прямолинейных либеральных тезисов, некогда очень популярных в этой среде.
Многие наблюдатели истолковывают всё это как симптомы массового
разочарования интеллигенции в либерализме. Это, однако, неверно: скорее,
речь идет о своего рода либеральной симуляции «национально
ориентированного мышления», ориентированного на все те же либеральные по
сути планы, в рамках того, что можно назвать национальным проектом.
Под национальным проектом понимается способ достижения универсальных
(либеральных) целей специфическими (национальными) средствами.
Национальные особенности и интересы здесь понимаются как ресурсы, которые
можно использовать для построения либерального общества. Национальный
проект — это способ утилизации «национальных свойств» и «национального
интереса». Национальная идея здесь понимается как способ мобилизации нации
для осуществления (того или иного) национального проекта. При этом
подразумевается, что национальная идея является продуктом деятельности
идеологов1, а не «свободного творчества масс».
Консервативное понимание национальной идеи принципиально другое.
Национальная идея для консервативной мысли — это (более или менее)
адекватное выражение народного духа, ставящего перед собой особые цели
(как правило, отличные от «общечеловеческих»). Национальная идея здесь
соотносится с народным духом как явление с сущностью; ее задача —
разворачивать вовне его содержание. Интеллектуалы в лучшем случае лишь
улавливают её, но ни в коем случае не изобретают. Отношение к национальным
особенностям народа как к средствам (тем более как к ресурсам) реализации
каких-то внеположных им целей исключается: они являются «достоинствами»
(или «пороками»2) per se, сохранение (или преодоление) которых является в
конечном итоге вопросом национального престижа3.
Судя по ходу публичных дискуссий, современный российский общественный
интерес к национальной идее — это интерес к возможностям реализации
российского национального проекта, но не почвеннические искания.
Следовательно, это следует понимать скорее как попытку усвоения очередного
фрагмента либеральной теории, нежели как ренессанс консервативной мысли.
Напротив, чисто отрицательное понимание российской национальной специфики
— как основного препятствия на пути модернизации — во многом является
результатом скрытого воздействия отечественной консервативной традиции, от
влияния которой российский либерализм не вполне освободился и до сих пор.
Многие российские либералы фактически приняли основной тезис своих идейных
противников, считающих Россию принципиально немодернизируемой. За
последние годы многим стало ясно, что подобный взгляд на вещи ведет к
неприятному парадоксу: если главным препятствием для модернизации является
сам объект модернизации, то остается или уничтожить его, или оставить его
в покое. Но даже в своем смягчённом варианте — если национальная специфика
все-таки признается принципиально «преодолимой» — само это преодоление
оказывается одним из самых затратных мероприятий в рамках любого варианта
модернизации. Уже одно это побуждает многих отечественных либералов
отнестись к поискам мобилизующей национальной идеи с интересом и
сочувствием.
II
Но, даже при наличии заметного интереса к названной проблематике,
сколько-нибудь интересных конструктивных моделей российского национального
проекта так до сих пор и не появилось. Заметим, что речь идет не о
отсутствии реакции общества на предлагаемые модели, а именно об отсутствии
самого предложения: до сих пор ещё никто не предложил публично ничего, что
можно было бы хотя бы рассматривать в качестве возможного национального
проекта — будь то либерального, консервативного, или какого-то иного
толка.
Разумеется, консервативные теории легко объясняют это тем, что
«интеллектуалам не дано выразить душу народа». Но, по нашему мнению, дело,
скорее, в том, что рефлексия на тему «русской национальной идеи» часто
исходит из сомнительных предпосылок. Не имея возможности критически
рассматривать проблему в целом, мы ограничимся обзором лишь некоторых
аспектов понятия национальной идеи, — приписываемых ему, как мы полагаем,
без должных оснований.
В частности, считается, что любая национальная идея (независимо от
конкретики) должна обладать определёнными атрибутами, делающими её
жизнеспособной и эффективной. Например:
1. «работающая» (мобилизующая) национальная идея объединяет общество,
является интегрирующим фактором, действующим поверх всех существующих
социокультурных различий;
2. поэтому национальная идея способна мобилизовать все общество, или хотя
бы большую его часть;
3. поэтому национальная идея не может явно противоречить устоявшимся
мнениям большинства о себе и своих возможностях, то есть существующему в
обществе самоописанию.
Легко заметить, что второе и третье утверждения зависят от первого. На
первый взгляд оно представляется очевидным. Действительно, национальная
идея всегда рассматривалась как нечто объединяющее. В некоторых случаях
это действительно так, но это вполне правильное наблюдение обычно
провоцирует на создание образа национальной идеи как источника своего рода
«социальной гравитации», сближающего «людей одной крови» независимо от их
интересов, положения в обществе и прочих разделяющих факторов.
Представление о национальной идее как источнике «социальной гравитации»
восходит к раннему либерализму, для которого так называемый национализм
играл (в проектируемом им «национальном государстве») роль дополнительного
фактора по отношению к «частному интересу». Внутри государства национализм
должен был объединять людей, разделяемых несовпадением частных интересов
(прежде всего экономической конкуренцией). Вне государства он, напротив,
должен был разделять общества, соединяемые нитями частных интересов
(например, выгодами свободной международной торговли). При этом
«национализм» понимался просто как «чувство общности». Такое понимание
казалось «достаточным для дела», поскольку реально существовавшие
национальные различия хотя и признавались, но выглядели с тогдашней точки
зрения чем-то случайным, некоей игрой природы4, и уж тем более никем не
рассматривались как реальный ресурс модернизации.
Но «чувство национальной общности» — даже если бы оно и существовало в том
виде, в котором его себе представляют — было бы лишено именно того
свойства, которое вызывает к нему интерес в наши дни, а именно
мобилизующей силы. Ощущение неотъемлемой принадлежности к чему-то, да ещё
и воспринимаемое позитивно, может дать повод только для релаксации. Ранний
либерализм так и понимал дело: национальные чувства должны были, по идее,
умерять центробежное действие конкуренции частных интересов внутри
общества, тем самым сохраняя его единство. Именно в этом смысле (и ни в
каком другом) «национальное чувство» в предлагаемом ранним либерализмом
понимании может служить «объединяющим» фактором. Как мы видим, это весьма
относительное «объединение»: оно, в общем-то, сводится к тому, что
субъекты несколько ограничивают свой эгоизм по отношению друг к другу,
поскольку они все-таки «одной крови». Человек, испытывающий чувство
общности со своей нацией, не будет причинять ей «слишком большой» вред
ради удовлетворения своих интересов. Разумеется, в этом нет ничего
плохого, но это не может быть основой для национальной мобилизации.
Подобное «ощущение общности» может только приостановить действие человека,
но никак не вынудить его действовать. Короче говоря, «ощущение общности»
не может служить основой национальной идеи в том её понимании, которое
сейчас нас интересует.
Что касается мобилизующей силы национальной идеи, то она связана с прямо
противоположным аспектом «национального чувства». Мобилизующая
национальная идея не соединяет общество, а вносит в него дополнительное
разделение.
III
Как известно, любое общество неоднородно. Оно делится на «бедных» и
«богатых», «сильных» и «слабых», «правящих» и «управляемых» и т.д. и т.п.
Подобная неоднородность, собственно, и создает социальное пространство, —
то есть «место социального действия», в котором каждая из указанных пар
противоположностей играет роль одной из осей координат5.
Социальное пространство неоднородно. Действующий субъект может находиться
в той или иной позиции в социальном пространстве в зависимости от наличия
или отсутствия у него специфических ресурсов, позволяющих ему удерживаться
в тех или иных положениях6. Действующий субъект способен удержаться в
определенной точке социального пространства, только непрерывно тратя
определенное количество своих ресурсов. При этом возможность получения
действующим субъектом ресурсов (обычно не тех, которые затрачиваются)
также зависит от его положения в социальном пространстве. Разумеется,
действующий субъект может получить в одной плоскости социального
пространства то, что он вынужден затратить в другой, полученное
израсходовать в третьей и так далее. Совокупность такого рода обменов
образует замкнутые циклы (один или несколько), по которым движутся
ресурсы.
Существенную часть социального пространства образуют оси, созданные парами
противоположностей оценочного типа. Мы имеем в виду дихотомии типа
«профан/посвященный», «новичок/профессионал», «человек с хорошей
репутацией/человек с дурной репутацией», и т.д. и т.п. Во всех случаях
речь идёт о мере соответствия некоему идеальному образу
(профессиональному, моральному, эстетическому или какому-то иному), причём
эта мера является оценочной: соответствовать этому образу «престижно».
Иногда эти образы весьма устойчивы (например, когда речь идет о
«нравственном идеале»), иногда эфемерны (когда речь идет о моде). Важно,
что все эти идеальные образы обладают мобилизующей силой: действующий
субъект, как правило, стремится соответствовать им в своем поведении, то
есть расходует свои ресурсы на то, чтобы оказаться возможно ближе к
обозначенной этим образом точке в социальном пространстве.
«Мобилизующая национальная идея» развёртывает в социальном пространстве
ещё одну ось. Помимо деления людей на бедных и богатых, здоровых и
больных, образованных и необразованных и т.д. и т.п., обществу
предлагается принимать во внимание ещё одно разделение, а именно — по
соответствию национальному идеалу.
Вначале, разумеется, формулируется сам национальный идеал. В общем,
национальный идеал — это образ человека, обладающего неким набором
«национальных свойств» и способного использовать их как ресурс, с пользой
для себя — «настоящего японца», «настоящего израильтянина», «истинного
американца», и т.п. Национальный проект, соответственно, является образом
общества, состоящего из таких людей и существующего для таких людей.
Общественное признание нового национального идеала проявляется в том, что
окружающие (прежде всего свои) относятся к попыткам его реализации
позитивно: поведение человека, ведущего себя «по-японски», «по-израильски»
и т.п. вызывают уважение, — которым этот человек может пользоваться для
достижения своих целей, то есть расходовать его как особого вида ресурс.
Таким образом, «национальная идея» создает дополнительную траекторию
движения ресурсов.
Это обстоятельство указывает на цель существования национального идеала:
ресурсную поддержку определенных типов поведения. При этом национальный
идеал очень часто не совпадает с наблюдаемыми национальными свойствами
данного народа. Более того, он часто нацелен на их преодоление.
Классическим примером тому может послужить история сионизма. Идеологами и
практиками сионизма был выработан новый образ еврея, во многом
противоречивший наблюдаемому. Разумеется, он опирался на некоторые уже
существовавшие национальные особенности евреев — но в основном ради
преодоления других особенностей, сионистами осуждавшихся. Заметим, что
реализация национального идеала оказалась в основном успешной: современные
израильтяне-«сабра» разительно отличаются от своих предков. То же самое,
хотя и в меньшей мере, можно сказать о трансформации поведения людей в
послевоенной Японии, в которой решающую роль сыграл именно новый
национальный идеал (по существу, именно благодаря нему японский
национальный проект состоялся7). Столь же интересна и показательна история
национального идеала в Северной Америке8.
Таким образом, «работающая» национальная идея прежде всего разъединяет
общество, внося в него дополнительный критерий противопоставления. Следует
заметить, что интересный национальный идеал, как правило, бывает
вызывающим (и даже провокационным), а следовать ему способны поначалу
немногие. Это следует хотя бы из того, что национальный идеал должен
вызывать уважение, а люди не склонны уважать в других то, чем сами
обладают в избытке. С другой стороны, это не элитарный идеал: его носители
с самого начала ориентированы на то, что являются «всеобщим примером».
Мобилизующая национальная идея — это всегда своего рода вызов
существующему общественному порядку.
Не следует, разумеется, думать, что выработка новой национальной идеи
сводится к простой инверсии привычных представлений о себе. Здесь уместна
аналогия с модой. Новая одежда, новая музыка, новое мировоззрение,
пользуются успехом в том случае, когда они содержат в себе и элементы
подлинно нового (что вызывает интерес), но и нечто привычное (что
позволяет вообще их воспринимать). Применительно к национальной идее, это
звучит так: новый национальный идеал должен заметно отличаться от старого
(иначе он неинтересен), но все-таки быть (массово) реализуемым без слишком
большой «ломки» старого (то есть дать возможность достичь большого отличия
от прежнего состояния минимальными средствами9).
Итак, мы пришли к тому, что
1. «работающая» (мобилизующая) национальная идея разъединяет общество,
является дифференцирующим фактором, действующим помимо уже существующих
социокультурных различий;
2. поэтому она может мобилизовать только небольшую (но самую активную и
способную к мобилизации) часть общества, которая становится субъектом
реализации национального проекта;
3. поэтому национальная идея должна явно противоречить устоявшимся мнениям
большинства о себе и своих возможностях, то есть существующему в обществе
самоописанию.
Представление о том, что национальная идея не является чем-то
«естественным», «природным», а, скорее, конструируется небольшой частью
общества, может привести к ложному предположению, что любому обществу
можно навязать вообще всё что угодно. На самом деле это не так. Это,
однако, не значит, что возможности конструирования лежат в некой узко
ограниченной области, за которую невозможно выйти: существуют, так
сказать, два-три варианта возможной «национальной идеи», за которые некуда
выйти.
Напротив, количество возможных моделей «национальных идей» может быть
очень велико. Но все они должны удовлетворять некоторым — довольно жёстким
— условиям, нарушение которых тут же делает «национальную идею»
неработоспособной, то есть немобилизующей. Эти условия в основном связаны
с одним обстоятельством: национальная идея не должна подрывать условий
взаимного доверия между людьми, и тем более — взаимной предсказуемости их
поведения.
Для примера разберем «национальную идею», которую пытаются осуществить в
России, начиная с Петровских времен. Речь идет о вестернизации, попытке
превратить Россию в «европейскую страну». Нет нужды объяснять, что
подобный проект является именно «национальной идеей». Более того, первая
попытка его внедрения (петровские реформы) была очень грамотной и поэтому
успешной. Если бы «европейский стиль» проникал в Россию постепенно (как
это происходило при Алексее Михайловиче), европеизация не была бы
воспринята как национальная идея, и не стала бы мобилизующей силой. Именно
резкость и демонстративность реформ захватили русское общество,
взволновали его, заставили занять какую-то позицию по отношению к ним,
неважно — «за» или «против». Брадобритие, пудреные парики и голландские
кафтаны были прежде всего символами, которые обращали на себя внимание.
Общество разделилось: «птенцы гнезда Петрова» были на одной стороне,
«староверы» и «раскольники» — на другой, но и те, и другие были
мобилизованными группами.
Другой пример — большевистская революция в России. Большевики победили в
значительной мере именно потому, что смогли в короткие сроки создать
новый, в чём-то шокирующий, но в чём-то и привлекательный, стиль
поведения. Демонстративный атеизм, красные звезды, наганы и кожаные куртки
тоже были символами, мимо которых невозможно было «просто пройти», а надо
было как-то определиться. Общество опять-таки разделилось: но и «красные»,
и «белые» были мобилизованными группами.
На этих примерах можно заметить одну любопытную закономерность. Удачная
национальная идея занимает собой общество, причем как её сторонников, так
и её противников. Общество, мобилизованное сильной национальной идеей,
некоторым образом «замыкается в себе», перестает интересоваться внешним
миром, поскольку происходящие внутри него процессы кажутся более важными и
интересными, а происходящее вовне рассматривается исключительно с точки
зрения того, «как это повлияет на нас». В этом смысле, например,
петровская вестернизация сопровождалась падением реального интереса к
Западу и западным делам: Запад рассматривался скорее как источник моделей
поведения и ресурсов, но не как нечто интересное само по себе: всё
по-настоящему важное для России происходило в России, а не «там».
Напротив, демобилизованное состояние всегда сопровождается повышенным
интересом к внешнему миру, который начинает казаться более интересным
местом, чем своё общество и своя страна. Так, пик интереса российского
общества к любой «внешней» информации, в том числе с российским обществом
совершенно не связанной, в нашем веке пришелся на вторую половину
двадцатого века, особенно на период т.н. «застоя». Одним из самых надежных
критериев демобилизованности общества является именно его интерес к тому,
что происходит далеко от него, его не касается, не оказывает (и не может
оказать) на него влияния, к некоему «прекрасному далеко», где нас нет — и
чем меньше там «нас», тем интереснее. (Точно так же, женщина, ведущая
активную личную жизнь, вряд ли заинтересуется книжечкой из серии «Любовный
роман», а постаревшая домохозяйка тратит на подобное чтение всё своё
свободное время.)
В этом смысле интересно посмотреть, насколько мобилизующей является
сегодняшняя российская идеология. В общем, нынешний вариант вестернизации,
в отличие от петровского (или, если искать примеры поближе, послевоенного
японского) скорее демобилизует людей, нежели наоборот. Даже те слои
общества, которые скорее выигрывают от внедрения в России западных
моделей, рассматривают это скорее как своего рода неизбежность, нежели как
что-то интересное и увлекательное. И неудивительно: теория «догоняющего
развития» (согласно которой Россия вынуждена, спотыкаясь, бежать по
дороге, уже пройденной «всем человечеством») является одной из самых
демобилизующих, какие только можно себе представить. По сути дела, всё
общество поставлено в положение неуспешного ученика, не сдавшего экзамены
и оставленного на второй год: можно, скрепя сердце, признать необходимость
и даже полезность этого, но невозможно этим увлечься. Все происходящее
воспринимается как нечто давно ожидаемое, скучное и малоувлекательное.
«Западническая ориентация» сейчас давно не является каким-либо «вызовом»
российскому обществу: по сути дела, оно было вполне готово к ней по
крайней мере с конце семидесятых годов. «Перестройка» и последовавшие за
ней «реформы» были восприняты обществом не как новый мобилизующий проект,
а как окончательный крах старого мобилизующего проекта (построения
коммунизма) и сползание в болото «догоняющего развития».
В этом смысле можно говорить не об успехе нынешних российских реформ, а
всего лишь об отсутствии сопротивления им. Общество не участвует в
переменах, а просто не мешает «реформаторам» их производить. Разница здесь
примерно та, какая есть между поведением пылко влюблённой девушки,
прибежавшей к любимому, и поведением равнодушной к сексу жены, отдающейся,
чтобы мужик её не бил и не ушел на сторону. Российское общество терпит
происходящее только затем, чтобы «не стало хуже». При этом всё больше
угасает интерес к себе, к происходящим здесь событиям, и всё более
интересным кажется любое место, «где нас нет». Так домохозяйка, забыв о
подгорающей картошке, сидит перед телевизором в ожидании очередной серии
«Санта-Барбары».
Примечания:
1 Одним из ярчайших примеров успешной реализации национального проекта
является история государства Израиль. Роль национальной идеи здесь играл
светский сионизм, который был типичным «изделием идеологов».
2 Например, если речь идет о «неполноценных народах» (в
радикально-националистических версиях консервативного дискурса), в том
числе и о собственном народе (в рамках консервативного нигилизма
«чаадаевского» толка).
3 Мы не рассматриваем нелиберальные концепции национального проекта
(например, такие, как итальянский и частично германский фашизм), которые
заимствуют либеральные технологии для реализации нелиберальных целей.
4 В ту эпоху было написано немало произведений, в которых те или иные
«свойства национального характера» тех или иных народов (в том числе и
наиболее значимые) благодушно объявлялись производными от географических
или климатических условий.
5 Разумеется, речь идет о крайне упрощенной модели социального
пространства. Мы не имеем возможности, рассмотреть вопросы, связанные с
его связностью, способа введения меры, частичному отображению одних его
измерений на другие и т.д. и т.п.
6 Понятие ресурса здесь берется в предельно широком смысле этого слова.
Поэтому сказанное выше тавталогично: ресурс — это всё, что позволяет
удерживаться в определенной точке социального пространства. Конечно,
разные положения в социальном пространстве требуют для своего удержания
разного количества ресурсов.
7 При всей очевидной (и охотно подчеркиваемой) связи современного образа
«настоящего японца» с японским прошлым, разница между ними чрезвычайно
велика. В частности, переориентация воинского идеала «способности
переносить трудности» на производительный труд явилась настоящей
революцией в национальном самосознании.
8 Интересно, что идеал «настоящего американца», во многом построенного на
образе «победителя», является своего рода преодолением комплекса «лузера»
(«неудачника»), вполне естественного для эмигрантов.
9 В этом смысле две наиболее популярные в современной России «модели
развития общества» (то есть реставраторский и «демократический») не могут
рассматриваться как мобилизующие. Идея реставрации «советского человека»
кажется непривлекательной даже для сторонников социализма, а идея
превращения русских людей в подобие европейцев требует труднопредставимых
ресурсных затрат. И то, и другое, разумеется, может (при соответствующих
обстоятельствах) быть пассивно принято обществом как «печальная
необходимость», но не может мобилизовать его. (2)

---

От	Георгий
К	Георгий (03.09.2001 10:58:28)
Дата	03.09.2001 14:31:45

Борисычу и Фрицу на заметку. (*)

---

>Корпоратизм – новая мифология
>Виталий Аверьянов

> http://www.philog.f2s.com/article.php?art=2oftext3&issue=2

"...В отличие от Дугина, я вижу выход не в том, чтобы бороться за постмодерн, а в том и только в том, чтобы овладеть технологией постмодерна, сохраняя внутри иной дух и другую традицию. Нужно использовать эту технологию против постмодерна и против модерна, не принимая дух этой технологии, не принимая её до конца всерьёз. Русская цивилизация выстоит только в том случае, если, подобно казаку Гоголя, вступит в виртуальную игру с постмодерными чертями и, перекрестив под столом краплёные карты, побьёт этих чертей. Мы должны, мы вынуждены играть в новые игры, но нужно держать в сердце Иисусову молитву и выйти на новые рубежи не растеряв слёз покаяния и жаждая святого причащения.
Важно не забывать, что черти играют на опережение и догадываются о нашем настрое ещё до того, как мы сами его осознали. Если наш игрок не молится, то мы проигрываем.
....."

---

От	Георгий
К	Георгий (03.09.2001 14:31:45)
Дата	03.09.2001 15:06:55

Часть I.

---

Корпоратизм – новая мифология

Виталий Аверьянов
Аверьянов Виталий Владимирович – (род. 1973 г.). Православный
традиционалист, кандидат философских наук, директор информационных
программ проектного центра «Докса».

I. Победит ли в России воровская идеология?

России нужен великий художник. (...)
Россию мог бы спасти какой-то великий священник. (...)
Будет ли нам дан цельно верующий человек?
В. Розанов

Лики зрелого постмодерна

В ушедшем году отечественные антикоммунисты и антифашисты могли поздравить друг друга. В России начался действительный красно-коричневый синтез, возникают красно-коричневые идеологии – не игрушечные, не понорошечные «пугала» для обывателя, как в 90-е годы, а вполне адекватные исторической ситуации, построенные на интеллектуальном уровне своего времени. Реальные – а значит вовсе и не страшные и почти никого не пугающие, потому что антифашисты и антикоммунисты уже много лет воюют лишь с призраками безвозвратного прошлого и не боятся новой реальности.
Методологический синтез происходит в результате прохождения Россией первого фазиса постмодернизации, завершения инкубационного периода идеологического развития «постиндустриальной» инфекции, поразившей СССР при Горбачеве. Постмодерн проявляет теперь своё подлинное лицо – это вовсе не улыбка плюралистически настроенного и толерантного бюргера и даже не калейдоскоп различных рожиц новейшей массовой и маргинальной культуры.
Лицо созревшего постмодерна – это новый корпоративный или даже кастовый порядок, неоиерархизм. Остается покуда неясным, какая модель неоиерархизма возобладает, но борьба между сторонниками различных моделей уже началась.
Отличие посткапиталистического (постиндустриального) иерархизма от иерархии традиционной (воспетой традиционалистами и романтиками контрреволюции и контрреформации) состоит в первую очередь в том, что постмодерный человек остаётся целостным только в тех отпечатках, которые он оставляет в культуре – в своих «нарративах», «саморассказах». Целостен не сам человек, он представляет собой какую-то прямоходячую «чёрную дыру» метафизического отсутствия – целостны те жанры, по законам которых он описывает свою судьбу, свою историю. След для постмодернистов самодостаточен, в трактовке Ж. Дерриды «следы» представляют собой «письмена», то есть реальную субстанцию культуры, реальную субстанцию космоса. След, письмо фиксирует бытие, тогда как само бытие утекает сквозь пальцы и утрачивается безвозвратно. Даже цивилизация есть не что иное как глобальный «след» человечества – субъекта, которого, в общем-то как такового не существует.
Постмодерн выступает как колдовская методология «вынимания следа» – текст бытия весит на её весах бесконечно больше чем само бытие, текст породившее. С помощью следопытства и вынимания следа постмодерн осуществляет заклинание мира – происходит перекодировка основных установок эпохи модерна, деонтологизация мира. Современный исследователь И. Ильин остроумно замечает: «После долгого периода господства рационализма с его «расколдовыванием мира», о чём в своё время писал Макс Вебер, приходит… «заколдовывание мира» в сознании людей конца XX века» (Постмодернизм: От истоков до конца столетия. – М.: Интрада, 1998. С. 182). Если до революции общество отождествлялось с духовной традицией, а в модерне речь шла об обществе как живой системе, жизнь которой понимается как иррациональный остаток от социального тела, то постмодернизм критикует этот иррациональный остаток – система, говорит нам постмодернизм, представляет собой мёртвое тело, жизнь в ней, индивидуальность в ней чистейшая иллюзия.
Именно такую иерархию, иерархию неживого мумифицированного тела мы теперь должны получить в качестве принципа социального устроения. Однако это не иерархия мёртвых клеток (поскольку иерархическое единство организма обеспечивают жизненные, а не посмертные химические процессы) – это иерархия деонтологизированная, развеществлённая и отчуждённая от своей предметной, натуральной субстанции. Это иерархия знаков, сигналов, «следов», но не самих вещей и не самих людей – это иерархия отпечатков бытия, которое отсутствует, которое иллюзорно.
Одним из наиболее чутких к новой ситуации оказался известный московский автор А. Дугин, на которого долгое время указывали как на образчик «красно-коричневого» интеллектуального маргинализма. Неудивительно, что, вдохновенно отрабатывая это смысловое поле в современной культуре, Дугин одним из первых заговаривает и о постмодерне в новом ещё непривычно глобальном значении. В газете «Завтра» (№ 37 2000) Дугин поместил статью «Дух постмодерна и новый финансовый порядок», в которой, во-первых, описал наличие по крайней мере двух прогностических моделей развития ситуации и, во-вторых, представил квалифицированный анализ капиталистической финансовой методологии, то есть по существу складывающейся экономической неоиерархии.
Итак, ситуация постмодерна может развиваться по модели А. Мёлера и Хабермаса, а может пойти в том русле, на которое указывает Бодрийяр и оптимистические либералы. Первые видят возможность складывания в недрах постмодерной культуры «консервативно-революционного полюса» (трактовка Дугина), выработки альтернативного нынешнему курса цивилизации, возвращения её к традиционалистским ценностям. Вторые рассматривают постмодерн как новую стратегию модерна, его наследника и преемника, сохраняющего прежний, глубинный цивилизационный вектор.
Постмодернизм в финансовой сфере, согласно Дугину, рассматривающему теории «технического анализа» (в первую очередь Д. Мэрфи) и соответствующие им практики «алхимии финансов» (Д. Сорос), означает, что «в случае с портфельными инвестициями, обслуживания и реструктуризации глобальных задолженностей и иных аналогичных финансовых процессов речь идёт о реальных операциях с фиктивными объектами». Определяющим объявляется не производство и обмен реальных товаров, не баланс спроса и предложения, но сам «рынок» как финансовая схема, как тренд, тенденция ценовых колебаний, «чистое движение капитала», фондовые и фьючерсные финансовые потоки. «Динамика рыночных цен в системе трендов становится самостоятельным процессом, независимым от фактической реальности товара или стока... Мы стоим на пороге «чудесного нового мира», мира биржевого волшебства, герметических заклинаний брокеров, электронного движения автономного капитала».
Если ещё более обнажить суть происходящего, в эпоху постмодерна главным товаром постепенно становятся ожидания, чаяния и планы многомиллиардного населения земли. Любопытно, что Дугин видит в этой новой финансовой методологии и новой практике «высокого предпринимательства» не только угрозу для остатков традиционных ценностей, но и возможность реванша альтернативных модерну сил – в его статье есть какой-то труднообъяснимый задор и оптимизм. Оптимизм этот можно объяснить, если предположить, что Дугин располагает скрытой информацией об источниках и инициаторах новой методологии и видит себя причастным к ним.
Мне представляется, что мнение Бодрийяра и либералов более обоснованно, чем мнение Мёлера и (у нас) Дугина: постмодерн действительно есть мутация модерна, обеспечивающая ему историческое пространство для сохранения завоёванных ценностей и уклада. В отличие от Дугина, я вижу выход не в том, чтобы бороться за постмодерн, а в том и только в том, чтобы овладеть технологией постмодерна, сохраняя внутри иной дух и другую традицию. Нужно использовать эту технологию против постмодерна и против модерна, не принимая дух этой технологии, не принимая её до конца всерьёз. Русская цивилизация выстоит только в том случае, если, подобно казаку Гоголя, вступит в виртуальную игру с постмодерными чертями и, перекрестив под столом краплёные карты, побьёт этих чертей. Мы должны, мы вынуждены играть в новые игры, но нужно держать в сердце Иисусову молитву и выйти на новые рубежи не растеряв слёз покаяния и жаждая святого причащения.
Важно не забывать, что черти играют на опережение и догадываются о нашем настрое ещё до того, как мы сами его осознали. Если наш игрок не молится, то мы проигрываем.

Истоки нового корпоратизма: рыночного быдла не получилось

В отличие от «неофашиствующего» (по уверениям критиков) Дугина настоящие постмодерные оптимисты выглядят респектабельно и органично для существующей ныне системы. Они не играют роль красной тряпки для либералов, но вносят в существующую систему сыворотку бодрящего идеологического ревизионизма. Их «красно-коричневый» синтез оказывается как бы вполне легитимным в рамках либеральной системы, из которой они вырастают, но при этом сохраняет свежесть радикализма, несколько будоражит воображение общественности. Ярчайший тому пример – деятельность ведущих экспертов и идеологов круга Глеба Павловского, в частности, Сергея Маркова и Сергея Чернышёва (в базу этого круга входят Фонд эффективной политики, Высшая школа экономики, Русский институт, маленькая, но заметная интернет-империя Павловского).
В своей статье я остановлюсь на нескольких текстах Сергея Чернышёва и прежде всего на его программной работе «Вместо манифеста. Предприниматель: Новое слово. Новое сословие. Новое ремесло», выставленную в интернете на «Русском журнале». Чернышёв – это первый исполнительный директор фонда «Культурная инициатива» (фонда Сороса), нынешний директор Русского института. Мысли Чернышёва весьма показательны не только потому, что он был одним из технологов зрелой перестройки и одним из главных помощников Сороса в области его PR-активности в России, но и потому, что ныне Чернышёв оказывается ключевой фигурой в новом идеологическом проекте Павловского, претендующем на официальность. Проект этот состоит не просто в разработке идеологии, но в выращивании целого слоя молодых политиков и топ-менеджеров, которые должны будут скоро заместить нынешнюю управленческую и информационную элиту России. В работе «Вместо манифеста» даётся как раз нечто вроде непринужденного и чрезвычайно откровенного эссеистического очерка данной идеологии.
«Государство, – говорит Чернышев, – исторически преходящая форма суверенитета. Она возникает в свой час и точно так же она исчезает. Корпорация и есть новая форма суверенитета. Вы понимаете, конечно, что речь идёт не об исторической, средневековой форме, а о её зазеркальном метаисторическом аналоге, которую я называю трансгосударственной предпринимательской корпорацией». Под корпорацией понимается «базовый общественный институт, на котором нарастает социальная ткань общества культуры, исторически опосредующего общество традиции и общество цивилизации».
Корпоративный уклад двойствен – это, с одной стороны, до-рыночный пласт хозяйства и культуры, с другой стороны, нарождающийся постиндустриальный. «У нас, – говорит Чернышёв, – это могучий пласт, который остался от попыток построить современную корпорацию в советской метаистории, при Иосифе Виссарионовиче. Этот уклад, погибающий мир гигантских заводов, колхозов, НИИ и КБ, министерств и совнархозов, до конца не рассосался, и он потенциально даёт нам преимущество среди прочих игроков, которые стремятся играть на этом поле».
Корпоратизм – это «третий путь», по отношению к социал-демократии (марксизму) и либеральному консерватизму, это адекватный русский путь. «Мы взяли с Запада понятийную схему, где есть «право – лево», «север – юг», «коммунизм – либерализм». А по центру остаётся незамеченным огромный корпоративный мир». Чернышёв не просто конструирует идеологему, но и бьёт тревогу: «Другие трансгосударственные корпорации уже складываются, выстраивают свои ядра и задумчиво идут сквозь нас, как сквозь пустоту. Мы пока ещё не возникли в поле этой битвы, нас просто нет. Нас не рассматривают всерьёз ни как партнеров, ни как противников, нас используют как предмет. Вырвавшись за пределы Истории, Россия не вернулась в круг метакультур. Русское переживает момент небытия. Сегодня нет такой страны и нет такой культуры».
После таких заявлений доверчивый читатель вправе ожидать от Чернышёва и его единомышленников какого-то откровения о политическом самоопределении России. Наиболее образованные и знакомые с историей XX века читатели не могут не отметить загадочного сходства этих мыслей с фашистским «корпоратизмом» в духе Муссолини. Кстати, у С. Маркова, директора Института политических исследований, мы встречаем даже прямую параллель Путина и Муссолини – у нашего президента должно появиться мощное волевое начало, это будет как бы «Муссолини, но более или менее цивилизованный», говорит Марков. Самое любопытное, что это заигрывание с запретными темами, игровой антидемократизм виртуозно и беззастенчиво сочетается у данных авторов с апелляциями к «демократизму». «Известно, – сообщает нам Марков в статье «НПСР – это идеальная оппозиция», – что демократия наступает тогда, когда те, кто победил на первых демократических выборах, отдадут власть оппозиции, а те на следующих выборах вернут её». Конечно, идея циркуляции власти между оппозицией и победителем никак не связана с фашистским корпоратизмом, который в данном случае выглядит не более чем риторической фигурой (использован для красного словца).
Это идея «регулируемой извне власти» совсем другого свойства, чем корпоратизм, и наиболее обнажёно она была высказана Чернышёвым в интервью «Возвращение в Россию. XXI век»: «Если грубо упростить, правительство должно сидеть и соображать: так, сейчас мы ликвидируем задолженность перед историей, у нас был дохлый и куцый либеральный уклад. Поэтому мы пока затыкаем глотку корпоратистам, а коммунистам велим вообще не показываться, а то хуже будет. А если хотят по-доброму – мы им персональную машину даём, мобильный телефон, дачу. И выпускаем либералов. Но, выпуская либералов, мы понимаем, что это этап многоборья. Сейчас они должны пройти, создать определенный менталитет, структуры, решить проблему наполнения товарного рынка и создать независимых предпринимателей. Когда предприниматели созданы, мы собираем на тайное совещание тех, кто ощущает, что им выгодно объединяться, и говорим: Корпоратисты, бьёт ваш час. Мы вас берём в эксперты, в президентскую администрацию и ещё даём посты двух вице-премьеров. А вы, либералы, идите в оппозицию, пишите мемуары».
И после этого шутливого пассажа Чернышёв вдруг серьёзно добавляет: «Будь общество в состоянии относительного мира и благополучия, где работает как-то экономика, то можно было бы, как мы предлагали в 1988 году, действительно выбирать уклады-лидеры, полюса роста и на этом играть, подпитывать, ограждать, разъединять». Но, досадует «правая рука» Сороса и Павловского, получилось не так, как мы предполагали... «Эта идея, – поясняет он в манифесте, – имела бы смысл, если бы удалось разом поменять население – казённое быдло, которое толкается у кормушки-распределителя, на рыночное быдло, которое в соответствии с макроэкономическими моделями производит, торгует, кредитует и платит налоги. Но вскоре выяснилось, что власть получила третий вариант хозяйственно-активного населения: вместо «бизнесменов» и «коммерсантов» – предпринимателей, теневиков и бандитов».
Как видим, корпоратизм для «новых корпоратистов» есть очередной «изм», который они рассматривают как ещё один шаг в бесконечной череде утрясания политического уклада России. Но зачем им нужен корпоратизм, зачем им нужна эта сильная политическая воля? Оказывается, это нужно для того, чтобы устаканить «интересы разнообразных предпринимателей типа братьев Черных, Березовского, Гусинского и других истинно-русских бизнесменов... Простой вопрос: откуда у власти возьмётся харизма? Откуда раньше бралась харизма? Бог посылал. Это греческое слово означает буквально «дар». Является харизматический лидер, все его боятся».
Итак, харизма нужна мифическому «правительству», чтобы цивилизовать новое предпринимательское сословие и адаптировать его к русской жизни.
Что это за аккумуляторы «ничейной» рыночной энергии?
Нельзя не признать, что манифест Чернышёва – местами блестящее эссе, которое в разных отношениях может оказаться близким самым разным читателям. Но главное в нём, согласно замыслу, понравиться нынешним сильным мира сего, поскольку стержнем «манифеста» Чернышёва является идеализация предпринимателей – этого нового, прогрессивного, совершенного сословия, возникшего в эпоху постмодерна. Предприниматели – это носители новой формации, они также отличаются от обычных «бизнесменов», как буржуазия отличается от средневековых купцов или пролетариат от колонов и батраков. Самое сложное и важное – провести грань, отделяющую новое «совершенное» восходящее сословие от всего наносного – чёрного пиара, бандитских разборок, хакеров, киллеров, аферистов, теневиков. Грань эта, оказывается, не вполне просматривается, вернее она и представляет собою главную мысль автора, эту пресловутую идеализацию.
«В предпринимательской схеме связь между отдельными бизнесами имеет, прежде всего, информационный, а уже как следствие экономический характер. ...Поэтому, в частности, постиндустриальное общество называют ещё постэкономическим». Чернышёв признает, что предприниматели представляют
собой по отношению к целому обществу «инородное тело». Однако это инородность новизны, нового более производительного типа деятельности. «Производит ли его творец нечто новое – или перераспределяет в свою пользу
уже произведенное, хитроумно обворовывая соседей?»
Чернышёв не дает на этот вопрос развернутого и аргументированного ответа, он как бы забывает это сделать и сразу переходит к доказательству следующего тезиса: государство должно стать «крышей» для наших предпринимателей, узаконить их и поставить их на службу новой идее (или самое себя на пользу этому восходящему сословию, попросту признать их за своих хозяев). Разницу между предпринимателями и собственно производителями (в смысле создания материальных ценностей) Чернышёв описывает просто, даже несколько наивно: «Конкуренты умеют валять войлок не хуже, но не умеют считать».
Как же так умеют считать наши предприниматели? Какие такие новые принципы счёта изобрели они по сравнению со средневековыми менялами и ростовщиками?
Видимо, это как раз то умение просчитывать фиктивные тренды и «потоки», о которых речь шла в начале моей статьи.
«Любая новая схема деятельности производительна в той мере, в какой она берёт из «природы» некие силы и превращает их в человеческие. Создатель нового типа деятельности рассматривает все предыдущие как лес, в котором он хозяйничает, как хочет. Если предпринимательская схема позволяет взять из социальной природы ту или иную стихийную силу и обратить её на пользу хотя бы одному человеку – тем самым для него она производительна». При этом деликатно умалчивается о том, что эта частица «ничейной» рыночной энергии присваивается именно из социальной природы, высасывается из ткани социального тела, а не из неживой природы в сугубом смысле слова.
Предприниматели – это не изобретатели машин и механизмов, они аккумулируют энергию за счёт убывания этой энергии (то есть денег) в других социальных структурах. Сила, которую присваивают предприниматели, не совсем стихийная и не совсем ничейная. В этом-то «не совсем» и заключается вся двусмысленность новой воровской идеологии.
Чернышёв пытается отмахнуться от упреков в воровской философии с помощью нескольких смехотворных аргументов, основанных на подмене темы. Во-первых, говорит он, речь не идет об экономическом беззаконии, поскольку «никакой финансовый аудит не поможет обнаружить (и тем более доказать) факт конфиденциального обмена информацией между элементами предпринимательской
схемы»! Во-вторых, все упрёки предпринимателям носят «мифологический» характер: обыватели приписывают «злые умыслы объективному феномену вывоза капитала за границу». Любопытно, что на соседних страницах манифеста Чернышёв признаёт, что «почти все наши частные предприниматели строят схемы, в которых часть элементов располагается за рубежом».
Получается, что поскольку население глуповато и государство подслеповато, вор перестал быть вором, а самозванец становится царем. Мне-то, человеку недостаточно просвещённому, всегда казалось, что вор он сам по себе вор, а самозванец сам по себе самозванец, и «знаковые системы» тут не при чём. Но не тут-то было. Современная (постмодерная) наука учит иначе.
Однако «объективное» не тождественно мифологическому – мифологической как раз является сама идеализация предпринимателей, насквозь мифологично это стремление Чернышёва представить предпринимателей как действительно наиболее ценный социальный слой, наиболее производительный и талантливый слой. Чернышёв проговаривается, что «талант» нового сословия невозможен без двух объективных условий: встроенности в «группировки предпринимателей» и исльзования добытой незаконными способами информации – внутрислужебной, компрометирующей и прочей, вплоть до государственной тайны. Итак, талант российского предпринимателя – это талант, во-первых, «братка» в деле и в доле и, во-вторых, шпиона. Благополучие же предпринимательской схемы зависит от умения и способности находить формы симбиоза с госчиновниками. Большинство предпринимателей – «лица с двойной социальной идентичностью, которые используют государственный пост или аппаратную должность для конструирования схем, преследующих личные либо групповые интересы». Вот вам и весь «талант» нового сословия!
Тем не менее, «общество кровно заинтересовано в присвоении и разумном использовании перспективной мощной силы, которую представляет собой предприниматель и которую оно по собственной дурости может задушить при родах». «Уничтожить или выдавить за границу хрупкий постиндустриальный уклад можно в считанные месяцы – притом, что на формирование первого поколения отечественных предпринимателей международного класса ушло десятилетие».
Манифест Чернышёва пронизан подобными жалобными интонациями: не делайте нам больно, ведь мы – это ваш цвет, ваш смысл, мы ваша квинтэссенция. Он молит русское государство: стань нам своим, стань «родной матерью, средством самоидентификации, защиты, источником информационной подпитки и прочее» (цитата буквальная). В противном случае, говорит Чернышёв, наши предприниматели «окажутся голыми один на один с тяжеловооруженными иностранными предпринимателями, за которыми стоят мощнейшие корпорации современного типа, с кучей финансовых, политических, силовых и информационных ресурсов. И получится так, что им будет нечего делать здесь, где исчезло государство, потому что страна превратится в пустыню, по которой будут бродить нищие и юродивые...» Таким образом, жалоба и упрек постепенно превращаются и в угрозу: без нас вы ничто!
Вывод: требуем, «чтобы наше родное государство активно выполняло супружеский долг по отношению к нам (если угодно, вплоть до роли генерального штаба). Оно должно обеспечивать политическую, силовую, разведывательную, а самое главное – информационную поддержку. Оно должно быть организующей пирамидой для всех русскоязычных предпринимательских корпораций».
Итак, государство должно стать, во-первых, пирамидой (!) и во-вторых должно стать одним из подразделений предпринимательской сверх-корпорации, а именно: выполнять роль спецслужб, обеспечивать функции разведки и контрразведки для новых господ России.
Пусть даже идея корпоратизма нужна России, пусть даже данные люди смогут её провести в жизнь. Пусть так. Но они не имеют права на эту идею, так же как они не имеют права на Россию. В лучшем случае они имеют право на то только, чтобы убраться отсюда под улюлюканье веселого и незлопамятного народа русского, празднующего своё возрождение.
Но если идея корпоратизма сама по себе (как чистая идея) верна, то почему я столь суров по отношению к этой новой идеологии и к таким симпатичным людям как наши воры-предприниматели? Об этом – в следующей статье цикла.

Продолжение следует

---

От	Георгий
К	Георгий (03.09.2001 15:06:55)
Дата	03.09.2001 15:35:56

Часть II

---

Национальная идея
Корпоратизм - новая мифология (часть 2)
Виталий Аверьянов
2. Радикальное неоязычество - сводится ли Россия к русскому языку?
- Мы отнимаем у России детей ее. Мы
восстановим детей против России. (...)
- Пусть так. Но знайте: Святая Русь
одолеет и банки и биржу.
В.Розанов

Предприниматели как "последняя каста"

Анализируя откровенное эссе директора Русского института Сергея Чернышева "Вместо манифеста. Предприниматель: Новое слово. Новое сословие. Новое ремесло" (кратко называемого здесь "манифестом"), я остановился на его идее-требовании в адрес государства "стать естественной надстройкой над предпринимательством", "стать верхушкой предпринимательского сословия".
Главным аргументом в пользу этого требования Чернышев выдвинул тезис о том, что предпринимательство представляет собой "новую производительную силу" - этим Чернышев выдает свое неомарксистское интеллектуальное происхождение, к чему я еще вернусь. Но, говорит Чернышев, если эту новую силу задушат - нам всем конец. Это так потому, что без нового, стоящего на уровне своего времени предпринимательского сословия Россия не сможет конкурировать с другими державами-корпорациями.
Требование времени состоит в том, чтобы корпорации дрались друг с другом не столько как "ирокезы против апачей" и не столько как "Боинг против Юнкерса", сколько как "ЦРУ с КГБ": "У них есть и боевые отряды, и оборонная индустрия, но самое главное у них - промышленный шпионаж, радиоигры, засылка и перевербовка агентов, прослушивание, информационный терроризм, дезинформация".
Из очерка Чернышева всякому очень хорошо ясно, зачем предпринимательскому сообществу России нужно государство. Гораздо хуже дело обстоит с обоснованием того, зачем государству и обществу российскому нужно это самое новое сословие. Мифология нового постиндустриального типа социальной организации у Чернышева практически ничем не подкрепляется - он
справедливо полагает, что ему мало кто возразит, мало кто станет утверждать, что управленцев нового типа можно подготовить как служащих специалистов, наплевав при этом на вольных волков компрадорского времени, Смутного времени 90-х. Чернышев по существу предлагает государству взять предпринимателей к себе на работу, с тем чтобы они, эти "центральные фигуры постиндустриального времени", "социальные инженеры нового типа", сами стали "постмодерным государством" и осуществили обмен предпринимательскими схемами деятельности.
Собственно, в этом и состоит хитроумный проект Центра корпоративного предпринимательства, руководителем которого на базе Высшей школы экономики является сам Чернышев. Все, что я анализирую в этом цикле статей, это содержание той идеологии, той философии, которая закладывается в голову студентов, учеников Чернышева, Маркова, Павловского - ныне студентов, но уже завтра управленцев новой России, рыцарей железного ордена корпоратизма. Собственно, я анализирую не просто эссе, а "установочные лекции" мастера и профессора, воспитателя тех, кого он считает будущей элитой России.
В корпоративном контексте, учит Чернышев, "предпринимательскую схему становится возможным отделить от создателя и превратить в высоколиквидный информационный продукт". Вне корпоратизма такое присвоение предпринимательских схем во имя интересов общества в целом невозможно - только корпорация обеспечивает необходимый уровень доверия и взаимозависимости своих членов. Корпорация, как говорит Чернышев в одном из своих интервью, "это еще и целостный образ жизни, и определенный тип личности". Корпорант - это надежный человек, человек хора (в хорошем аспекте) человек стаи (в плохом), человек, умеющий сорганизованно действовать с собратьями по корпорации, будучи ответственным за свой участок деятельности.
Идеал Чернышева очень похож на идеал того серого волка, которого в басне Крылова застали на псарне. Волк утверждает, что он уже переродился по своей натуре и может применить свой недюжинный опыт и талант для жизни в овчарне с овцами и собаками (в нашем случае соответственно - в корпорации с корпорантами). Примерно тот же мотив встречаем в басне "Пестрые овцы", в которой лиса советует царю-льву отправить овец пастись на луга, откомандировав им в качестве пастырей волков.
Я не отрицаю, что предприниматели полезны, это своего рода санитары стихийного рынка. Но при чем здесь корпоратизм?
"Это не та конкуренция, - говорит нам лиса-Чернышев, - при которой сильнейший перегрызает горло всем остальным. Это конкуренция, при которой моей целью является включение чужой схему в свою. Если мне это удастся, я, естественно, получу все прибыли, и Ваши в том числе. Но Вам-то станет лучше, а не хуже, потому что включение схемы в объемлющую метасхему не убивает ее, а наоборот, создает для нее максимально благоприятную макросреду, в которой она стабильно работает". В общем, это старая песня: лучший вор и аферист является лучшим управленцем и хозяйственником. Эту песню мы уже слышали из уст команды Гайдара. Но, как признал сам Чернышев, в России почему-то данный "закон" не сработал.
Воспользуемся для наглядности древним традиционным учением о пяти кастах (духовной, воинской, хозяйственной, рабочей и отверженной), и нам придется признать, что, если Чернышев прав и мы имеем дело действительно с новым сословием, то это уже "шестая каста", каста не вполне человеческая и не вполне общественная. Это тот "род" апокалиптических времен, который появляется невесть откуда - одни называют их Гогом и Магогом, другие "саранчей", представляющей собой одну из казней Божиих. Это как бы люди, которые на самом деле неопределимы никакими сословными рамками. Их закон паразитический, закон существ-оборотней, способных имитировать разные общественные ценности, но неспособных эти ценности производить. В Смутное время в России (а эти времена у нас повторяются) мы видим как бы репетиции миропорядка "шестой касты", когда на поверхность откуда ни возьмись вылезает нечисть и нежить рода человеческого, все преступное, все извращенное, все колдовское - одним словом, если говорить по старине, все "воровское". В этом смысле воровской закон - это реальность, а не романтическая мифологизация.
То, что я прав по отношению к сословию предпринимателей и их корпоратистской претензии, можно доказать словами самого Чернышева, а именно тем, как он относится к чеченской проблеме. Его позиция - это какая-то странная смесь подходов правозащитников и путинских генералов. В своем интервью "Возвращение в Россию. XXI век" Чернышев говорит: "Случай с несчастной Чечней, которую сейчас все долбают, чуть ли не первый за десять лет, когда в обществе возник относительный консенсус, и это очень грустный и шаткий консенсус по сомнительному поводу". Оказывается, как следует из "манифеста", Чернышев видит в чеченских боевиках образец того, что он понимает под корпорацией: "В современном обществе уклад, загнанный в угол, почти неуничтожим. Средства обороны у меньшинств развиваются гораздо быстрее, чем средства их уничтожения. Они же плохо различимы, их надо искать. Что Чечня показала? Не агрессивность ислама, не национально-освободительную борьбу, а неуничтожимость малого уклада, имеющего волю бороться до конца. Современное общество не может пойти на издержки, связанные с тотальным уничтожением такого меньшинства, а если оно еще и распылено в диаспорах, то это вообще бесполезная затея".
Да, господин Чернышев, я не удивлюсь, если вы скоро предложите наиболее эффективный из всех возможных способ решения чеченской проблемы.
Действительно, не предложить ли президенту России сделать двумя первыми вице-премьерами таких проверенных "корпоратистов" как Басаев и Хаттаб, Аслана Масхадова назначить секретарем Совета безопасности России, полевым командирам раздать округа, а между рядовыми "бойцами" распределить российские корпорации, закрепостив крестьян, рабочих, прикрепив к ним чиновников и подразделения муниципальной милиции. Мы получим идеальную корпоративную Россию, поскольку в ней возникнет целая каста, объединенная к тому же по славной судьбе, по национальному признаку и по пристрастию к одним и тем же наркотическим средствам. Эти новые аристократы зарекомендовали себя как корпорация-секта, способная действовать в экстремальных условиях и разработавшая весьма производительные предпринимательские схемы своего "малого уклада", а именно: работорговые, наркоторговые, связанные с торговлей оружием. Весь евразийский мир обрадуется, если эти схемы обогатят нашу оскудевшую реальность.

Мертвая традиция и живой язык

Идеология Чернышева действительно красно-коричневая, более того, она замешена при этом и на либеральном мировоззрении, это тройственный синтез социал-демократических, национал-социалистических и
либерально-консервативных предрассудков, осуществляемый в котле постмодерного культурного сознания. То, от чего Чернышев ни на минуту не отказывается - это модернистский, в духе Маркса, Вебера и Поппера тезис о таинстве социального прогресса. Вся идеология Чернышева оттуда, из советских учебников по истмату, но одновременно и из постсоветских пособий по "открытому обществу". Демонстративный недемократизм Чернышева существенно смягчен его либеральной вменяемостью. Это обнажается, когда он говорит, что "надо лелеять и оттачивать этот самоконтроль, эту открытость - великие приобретения эпохи либерализма". Миссия Чернышева и иже с ним - откорректировать либералов, дополнить их интеллектуальными моделями других идеологий.
Итак, первой догмой новой мифологии оказывается "таинство развития". "Развитие общества происходит в некоторой связи с тем обстоятельством, что постоянно совершаются акты творчества, в результате которых на свет появляются новые формы деятельности. Новые формы, появившись, начинают бороться за место под солнцем, и, в конце концов, некоторые из них прорастают и образуют островки будущего. Но первично не то, что они начинают "бороться" (со старыми формами или между собой), а именно то, что они возникают". "В обществе постоянно работает этот источник, он постоянно выплескивает наверх новые формы. Остановить этот процесс нельзя. И в этом - могила всякого общества. Поэтому любое нормальное общество пытается заткнуть этот фонтан изо всех сил".
Повторяя таким образом зады учения об инновациях, Чернышев дает своим читателям и студентам некоторый внешне убедительный компот из идеологий - он привлекает еще неокрепшие юношеские умы всем тем, чем их можно привлечь, в том числе интеллектуальной дерзостью, признает частичную правоту всех идеологий. Но картина, которая выстраивается в результате, оказывается жестко тоталитарной. Чернышев относится к инновациям религиозно, новизна социального развития - это его божок. Его религия - это картина линейного прогресса, венцом которого оказывается корпоратизм и новый тип постмодерного общества, в котором государство решительно оскопляет в себе свой государственный инстинкт и служит иным, негосударственным целям. "Власть, как вы помните, это некоторый исторический феномен, относящийся к типу "господствующих абстракций". Их время сочтено, они по большому счету ничего не могут сделать.
Соответствующие институты обречены на смерть, причем в своей идее они уже умерли. В частности, государство обречено на смерть, собственно, оно уже умирает". "Государство в смысле "nation state" - не вечное учреждение, это историческая форма, которая уже давно истерлась и прохудилась". "Аналогично тому, как постиндустриальное предпринимательство снимает форму "рынка" и на месте денег воздвигает ноу-хау "предпринимательских схем", власть в трансгосударственных корпорациях заменяется на нечто иное, на компетенцию". "Проблема не в том, чтобы реставрировать архаичное государство, собрать расползающуюся по швам власть. - развивает свой подход Чернышев. - Остается культура, т.е. общность людей, которые живут в среде и в стихии русского языка, наследуют общую историю, понимают друг друга с полувзгляда, любят это трансцендентное "место", друг друга, Пушкина и прочее".
Чернышев - один из типичных продуктов постмодерного отчуждения 70-х-80-х годов. В своем манифесте он заигрывает с консерваторами, людьми моего типа, когда цитирует Розанова и при этом говорит: "Я очень поздно узнал про того же Розанова. И у меня было дурацкое ощущение горькой обиды, что не нашлось человека, системы, института, государства, которые бы в свое время указали мне на это..." Действительно, Чернышев автор, который не принял вовремя Розанова, не вместил его в себя - зато он сполна вместил в себя теорию коммуникации. Он вероятно плохо знает Библию и святых отцов, но наверняка читал Д.Зильбермана и восхищался его трактовкой культурной традиции. Люди этого уродливого духовного типа, не принадлежа никакой действительно исконной традиции, тем не менее, смеют выносить свои некомпетентные суждения о традиции, культуре и цивилизации вообще. Они не верят в Священную Традицию, полагая ее продуктивной иллюзией, но они читали, что традиция есть эффективная технология, которая поддерживает существование социума не столько благодаря системе текстов, сколько благодаря ориентации на архетип, модель поведения, тождественные конкретному человеку и усваиваемую от него через ритуал. Следуя авторам новейшей эпохи, они видят в традиции лишь ее функцию "приписывания значений" символам своей культуры, актуализации кода культуры.
Предприниматели занимают в неомарксизме Чернышева то место, которое занимало у Маркса середины 40-х годов прошлого века понятие пролетариата. Тогда у Маркса пролетариат рассматривался как сословие, которому была навязана реальность разложившегося миропорядка, мира без исторического права, мира без традиции, мира без социального достояния. Так же и предприниматели у Чернышева - это "последняя каста", которой все нипочем, которая эмансипировались от последних остатков религии, идеологии, государственности. В этом ключе должна быть эмансипирована и новая постмодерная элита России, воспитанием которой решили заняться господа Павловский и Чернышев. Все "ценности" сняты с предпринимателя как листья с кочана капусты - и подо всем этим остается та тайна, тот стержень, который считается последним, то, на чем предполагается создавать корпорацию "Россия". Этот стержень - русский язык, "семиотическая система" нашего взаимопонимания.
Для Чернышева овладение языком тождественно овладению контекстом: "Сообщество лиц, говорящих на одном и том же языке, может договориться только в том случае, если этот язык является не просто техническим средством коммуникации, а неким общим полем культурных инвариантов, позволяющим договориться". Язык для Чернышева является "инструментом выстраивания отношений", "транслятором культурных инвариантов", базой данных культуры, содержащей цитаты, которые служат "мгновенными снимками весьма сложных эмоциональных состояний". "Потому что язык на самом деле не ограничивается словами - это только нижний уровень. Язык - это некоторый лес духов вроде толстолобого, хитрого, хищного и одновременно доброго медведя, тотемного зверя. И знаки, которые мы подаем друг другу - это сигнальная система традиционного общества..."
Язык несет в себе начало харизмы, он является ее главным источником. Поэтому идея власти неотрывна от языка и связана со способностью власти говорить, убеждать, а точнее даже правильно повелевать. Компетентность - многостороннее понятие, она включает способность вырабатывать адекватную стратегию в противостоянии другим корпорациям, принимать корпоративные решения и строить схемы, включающие деятельность других людей. В частности, компетентность выражается в личностном потенциале, харизме лидера и проявляется в том, как он говорит и пишет".
Я допускаю, что в Центре корпоративного предпринимательства студентов можно научить теории коммуникации, основам русской культуры, новейшим выкладкам в понимании традиционных обществ, некоторым хитростям предпринимательского ремесла. Всю эту "мешанину" знаний и навыков, которая содержится в голове самого Чернышева, можно попытаться привить молодежи. Но никакое заведение подобного типа не может передать собственно "харизмы", о которой идет речь. Насколько я понял, харизму никто не собирается сообщать, ее собираются моделировать. Эта задача, которая формулируется Чернышевым уже чисто теоретически, и поэтому она менее интересна, чем идеи инкорпорации предпринимателей и воспитания управленцев. Но эта задача имеет прямое отношение к тому, что Чернышев понимает под живым языком (а философия языка - это самое сильное, что есть у новых корпоратистов).
Идея состоит в том, чтобы заново создать "канонический образный ряд", канон русской культуры и русской речи. Для этого, говорит Чернышев, за круглым столом должны объединиться представители разных убеждений с сознанием своей культурной общности и необходимости сохранить культурный космос. Целью данной совместной работы лучших умов должно стать "воссоздание институтов индоктринации", в частности большого гипертекста, официальной трактовки русской цивилизации, понимаемой как культурное достояние. Далее Чернышев произносит слова, под которыми можно только подписаться: "Общество, основанное на отрицании любых границ и канонов, фактически возводит собственную бессодержательность в закон и предписывает его другим. Это хуже, чем любой "тоталитаризм", хуже во вполне определенном смысле. Люди, которые оказались не в состоянии выделить главное и неглавное, которые отрицают существование вещей, выходящих за рамки индивидуальной человеческой воли, в том числе и Бога, т.е. любые надличностные структуры, отрицают культурную идентичность, - эти люди фактически предписывают всем остальным на веки вечные запретить любой выбор, любой акт воли. Ибо они хотят оставить человека наедине со всем множеством текстов всех культур, вместе взятых, - что фактически тождественно тому, чтобы оставить его без культуры совсем. Слушать этих полудурков людям культуры не пристало".
Идея создать гипертекст национальной культуры - объективно необходимая, здоровая идея. Вызывает большие вопросы методология, которая закладывается Чернышевым в основу проекта и странноватый неоязыческий контекст его культурного сознания. Русская культура, по уверениям нашего постмодерного неомарксиста и неокорпоратиста, "является весьма ущербным, ограниченным аспектом общечеловеческой". В отдаленной (метаисторической) перспективе такая общечеловеческая культура все-таки должна быть создана.
Представления Чернышева о русской культурной традиции в действительности далеки от того содержания, которое в ней заложено. Впрочем, думаю, это уже достаточно очевидно для непредубежденного читателя.

Новая политика и новые мифы старой Руси

В отличие от Чернышева, я читал почти всего Розанова в момент завершения своего общего образования - на третьем и четвертом курсе Московского университета. Мне повезло. Поэтому я и привел на полном серьезе цитаты из Розанова в качестве эпиграфов к обеим статьям данного цикла. Смею уверить, эти цитаты ухватывают некоторые главные нервы розановского мироощущения, а не скользят по поверхности. Розанов к своей чести всегда стремился к фокусировке на тех проблемах, решение которых могло бы, с его точки зрения, гарантировать русский традиционализм и вообще русскую цивилизацию от внешней и внутренней опасности. Розанов болел за русскую цивилизацию, а не за миф о прогрессе и не за "восходящие сословия", которые, по его выражению, нужно просто пороть на конюшне. Кто понял Розанова, должен был усвоить, что на "новых сословиях" ничего в этом мире не держится и на них ничего не построишь (кроме политических и информационных авантюр). Все держится на старых сословиях и на старых, традиционных культурных устоях. На них уже можно накручивать новые технологии любой сложности.
Тем не менее, Чернышев последовательно отстаивает свою веру в постмодерный консенсус, консенсус общего языка и общей культуры. В предельном виде это формулируется следующим образом: "Возьмем русского либерала типа П.Н. Милюкова, вполне корпоративного русского человека, например, Устрялова, а также вполне коммунистичного Бакунина. Они обречены на то, чтобы ругаться и конфликтовать, но при этом в эпоху постмодерна для них гражданская война перестает быть неизбежной, в принципе возникает общая база согласия, потому что метакультура, к которой они причастны, содержит в себе историю, образы и стереотипы, общие для всех этих людей". Объединяющим началом служит некая "идея-инвариант": "Вы можете заснуть либералом, проснуться корпоратистом, заснуть корпоратистом, проснуться коммунистом, но при этом останетесь носителем культуры, в которой есть и первые, и вторые, и третьи. Эта культура вас помнит и знает, вы являетесь ее частицей".
Корпоратизм для Чернышева - постмодерное объединение принципиально несовместимых взглядов. Секрет такого плюралистического корпоратизма как раз в новом поколении политиков и предпринимателей, новом поколении государственных людей, которые стоят над всеми фракциями (коммунистами, либералами, собственно корпоратистами) и, презрительно сощурясь, заставляют их работать на ведомую им одним "русскую идею". Носители этого сверхсознания русской метакультуры - "абстрактные, вневременные и внепространственные топ-менеджеры, очевидно, без пола, возраста и вероисповедания". Конечно же, ведь мы страна многонациональная, многоконфессиональная, толерантная!
"Если во главе корпорации встанет какая-то одна фракция, - замечает при этом Чернышев, - корпорация рухнет". Поэтому секрет успеха в том, чтобы в центре стояла скрепляющая всех структура, тотальный монополист идеологии, чем-то напоминающая Чернышеву "партию ленинского типа". Абстрактные, без пола, возраста и вероисповедания топ-менеджеры - это не шутка, это намек на наличие "иного критерия". Невооруженным глазом видно, что мыслители чернышевского типа не верят в Бога, но верят в инновации и в комфорт цивилизации, они не знают безусловных истин, но видят в науке средство для манипуляции людьми, "дух" для них идентичен знаковой системе коммуникации. Поэтому все, что остается для них от России - это русский язык, "Русь как речь". Все остальное для них - мифы. Но, нужно оговориться, это те старые мифы, которых они еще пока побаиваются.
Именно тем, что они боятся старых мифов, объясняется их активность в сфере идеологии, их стремление противопоставить возрождению старых мифов (еще до того как они начали оформлять свои претензии) новые мифы и методы, внешне мимикрирующие под свои антиподы. Так, миф о новом корпоратизме мимикрирует под миф Семьи, миф о "государстве предпринимателей" мимикрирует под миф Империи, а миф о Руси как речи мимикрирует под миф Церкви. Сразу оговорюсь, я вкладываю здесь в понятие мифа исключительно положительное, живое содержание. Старые мифы, о которых я говорю, есть вечные продуктивные пра-идеологии, пра-методологии и установки русской цивилизации. Новые же мифы, которые призваны покончить с нашими старыми русскими мифами, выглядят пока как утопия. Но это не повод облегченно вздыхать, ведь и марксизм тоже был утопией, однако большевикам почти удалось уничтожить наши старые мифы.
Ошибка современных политтехнологов состоит уже в том, что они видят базой для общественного мира и стратегической стабильности в России согласие между коммунистами, либералами и выдуманными, но еще нереальными "корпоратистами". Все это вчерашний день политической философии. Если исходить не из вычитанных из учебников схем, но из самой жизни, то согласие следует искать между: во-первых, естественными национализмами евразийских народов, населяющих настоящую и бывшую территорию Империи; во-вторых, корпоративными группами населения (укладами); в-третьих, духовно-культурными ориентациями российского общества. Уловить всю эту сложнейшую сеть жизненного разнообразия можно только вернув к жизни мифы-лидеры, типоформирующие для российской цивилизации, и по-новому встроив их в современность.
Чтобы меня правильно поняли люди, изучавшие классическую политологию, приведу одно не вполне корректное сравнение. Каждая цивилизация вырабатывает свою диалектическую систему в политике. Мы до сих пор безответственно заимствовали эти схемы на Западе, не понимая, что диалектика либерал-консерваторов и социал-демократов не имеет к нам сколько-нибудь тесного отношения. Мы называли свои реальности не свойственными им именами. Центр тяжести российской жизни никогда не лежал в оппозиции предприимчивости/государственности. На этой базе у нас не создашь "средний класс", не получишь действительного взаимопроникновения исторических начал. Крыльями нашей политической системы могут стать начала державности (империализма, иерархии корпораций) и евразийского супранационализма (разнообразия и автономии укладов и родовых общин). Во взаимопроникновении этих начал на базе православного мироощущения - тайна стабильного раскрытия нашей цивилизации.
Я вынужден отложить серьезный разговор об этом и рискую быть слишком беглым в наброске данной политической идеи. Скажу лишь несколько слов о политическом и идеологическом измерении "стратегической мифологии", возрождающей традиции старой Руси.
Миф Церкви содержит в себе разрешение личной проблематичности жизни человека в России - духовного смысла его рождения, его самоопределения, его смерти. Воцерковление политической философии и самой политики в России есть неустранимый базис для возрождения русской политической традиции.
Совершенно открытым является вопрос о конкретных политических формах и режимах России XXI века (уже ясно, что от тотальной демократии и голого конституционализма все отказываются). Православие способно обеспечить духовный фундамент действительного консенсуса разноречивых начал исторической России, в том числе и ее традиционных конфессий.
Православными должны быть ключевые лица новой политики и управления, за исключением тех аспектов управления, где речь идет о соблюдении пропорций традиционного духовно-культурного разнообразия.
Миф Империи решает проблему приведения интересов и устремлений всех людей и групп друг к другу, сознании себя как части более масштабного целого и устроении себя внутри иерархии в соответствии со своей природой.
Восстановление монархии, теократии, равно как и изобретение новых форм государственной власти не является однозначным вопросом. Однозначным в контексте всероссийского мира является определение формы, наиболее эффективной в плане сословно-корпоративного рекрутирования лучших людей.
Империя - это не царь и не вождь, империя - это сила, которая оформляет сверху государственное единство России, назначает державные институты. В общественном смысле это не партия, не движение, но целостное начало политической жизни, наиболее открыто проявляющее себя в феномене аристократии, то есть верхнем общественном слое. Суть империи в данном случае заключается в принципе государственного служения - люди Империи поставлены, чтобы представлять Империю перед лицом национальных, культурных, хозяйственных миров, укладов, корпораций.
Миф Семьи решает проблему собственного происхождения, достоинства и внутреннего смысла того рода, уклада, той общности, которой ты естественно принадлежишь. Семья и род - естественная стихия жизни, которая на микроуровне может представляться как предельный атом социального организма, а на макроуровне как принцип устроения родовой и народной автономии. Это принцип самоуправления, самоорганизации, корпоратизм снизу. Люди Семьи представляют перед Империей волю земель, волю малых укладов.
Перспектива всей империи и малая перспектива родовой жизни встречаются на уровне евразийского супранационализма.
Если России суждено жить дальше, то альтернативы идеологии, близкой той, о которой я сейчас начал говорить, в принципе не существует. Вкратце эта безальтернативная позиция может звучать следующим образом.
Мы говорим "да" новым технологиям и говорим "нет" новым сословиям, мы говорим "да" новой политике старой Руси и говорим "нет" новым мифам, призванным похоронить нашу традицию.

---

От	Баювар
К	Георгий (02.09.2001 10:48:06)
Дата	02.09.2001 21:39:01

Re: Газетный киоск....

---

Отличный сайт, я пользуюсь материалами оттуда для аргументации в пользу кровожадности, внутренне присущей реальному социализму. Крушить Запад -- вот и национальная идея.

>Егор Холмогоров
>РУССКИЕ, КОТОРЫХ ВСЕ БОЯЛИСЬ
> http://www.specnaz.ru:8101/gazeta/07_2001/1.htm

Вот это, например. Но парочка Холмогоров-Крылов все-таки, увы, зубки сточила. Или поняли, что играют за либералов. Есть еще сайт, но там какая-то фигня с кодировками. Надо побольше Зубатова публиковать.

http://rossia.org

---

От	Георгий
К	Баювар (02.09.2001 21:39:01)
Дата	03.09.2001 10:05:47

Где Вы видите кровожадность? (*)

---

>Отличный сайт, я пользуюсь материалами оттуда для аргументации в пользу кровожадности, внутренне присущей реальному социализму. Крушить Запад -- вот и национальная идея.

Всего и навсего - идея, что нам не надо стесняться себя и действий в своих интересах. Наш солдат не должен дрогнуть, убивая в войне "цивилизованного" собрата.
Наш разведчик или дипломат не должен терзаться муками совести, работая против "светочей демократии".

"Крушить Запад" В ПРИНЦИПЕ - не может быть национальной идеей. Крушить его ЭЛЕМЕНТЫ, если потребуется - может быть ЭЛЕМЕНТОМ национальной идеи. Помогать противникам Запада, если они слабее. И наоборот. Тихо раздувать противоречия между странами самого Запада.

http://vif2ne.ru/nvz/forum/2/co/20507.htm

"...Единственная естественная политика России по отношению к западным державам - это не союз с той или иной из этих держав, а
разъединение, разделение их. Ибо они, только когда разъединены между собой, перестают быть нам враждебными - по бессилию... Эта
суровая истина, быть может, покоробит чувствительные души, но в конце концов ведь это закон нашего бытия..."
(Из письма Тютчева Горчакову, 1864 г.)

"...Они [петербургские салоны] превзошли все мои ожидания, а это много значит. Я встречал бывших министров и теперешних
государственных деятелей, которые на основании разглагольствований иностранной прессы краснели самым искренним образом за ужасный
скандал, в коем мы провинились, одной своей собственной волей отбросив статью трактата, и они же заявляли, что впредь не решатся
смотреть иностранцам в лицо.. Буквально так..."
(Из письма Тютчева дочери Анне, октябрь 1870 г., по поводу циркуляра о расторжении Парижского трактата, циркуляр устранял
последствия Крымской войны.)

Вот так!
********

А Вы можете доказать, что "реальному капитализму" кровожадность не присуща? (США, Израиль)

---

От	self
К	Георгий (02.09.2001 10:48:06)
Дата	02.09.2001 12:52:53

Настоящая ссылка (*)

---

http://www.artofwar.spb.ru/

Это ссылка на сайт, где публикуются восспоминания людей, прошедших чеченские войны.
На этом сайте есть ссылка на "вторую" его часть - афганскую.
Миронов "Я был на той войне".
http://www.artofwar.ru/mironov/index_tale_mironov.html
Эту вещь даже новые дерьмократы заметили и начали уже подготавливать почву - мол, был, ну и что? Гнида Политковская старается.
Интересен рассказ Гирченко "В Союзе всё спокойно...", как верхи сдавали страну. Без матов трудно читать.
http://www.artofwar.spb.ru/girchenko/index_tale_girchenko.html
Последние поступления Дмитрия Мариукина и Дмитрия Соловьёва.
http://www.artofwar.spb.ru/solovyov/index_tale_solovyov.html
http://www.artofwar.spb.ru/mariukin/index_tale_mariukin.html
Всё только документальное (исключая "случайно" размещённых пары "рассказов" под боевик, типа Сергей Скрипник "СМЕРТЬ В РАССРОЧКУ")

Удачи!

---

От	Георгий
К	Георгий (02.09.2001 10:48:06)
Дата	02.09.2001 11:57:43

Подробнее (+)

---

Армен Асриян
НАЗАД В БУДУЩЕЕ

Несколько лет назад мне пришлось объездить с десяток мелких городов на восточной Украине. Главным шоком этой поездки оказалось то
философское спокойствие, с которым местное население воспринимало условия своей жизни. То, что пенсии, к примеру, полностью
перекрывались квартплатой и коммунальными платежами, вообще не было предметом обсуждения: ну так сложилось, что поделаешь? Надо
выкручиваться. И, самое страшное, ни у кого не вызывало никаких эмоций полное отсутствие медицинского обслуживания. Человек умер от
банального аппендицита просто потому, что приехавшая скорая, оценив на глаз обстановку в доме, уехала, не забрав больного. В
больнице нет ничего, даже обычных бинтов и йода, забирать имеет смысл только такого больного, который будет в состоянии сам оплатить
не только труд врачей и медсестер, но и каждую ампулу потраченного на него лекарства. Семья рассказывала об этом совершенно
спокойно, сожаление высказывалось лишь по тому поводу, что директор местного завода, у которого покойный работал шофером, был в это
время в командировке. Оказался бы начальник в городе - оплатил бы лечение, а так - что поделаешь, судьба.


Богдан Хмельницкий
Никаких следов памяти о том, что каких-то пять-шесть лет назад все было иначе. Это была воплощенная мечта наших доморощенных
либералов - люди, абсолютно убежденные в том, что государство им ничего не должно. Только воплощенная в жизнь, мечта эта совершенно
не походила на вожделенное "гражданское общество". Эта была та же самая Украина века эдак XVII, какие-то мифические времена Богдана
Хмельницкого, Гонты и Кривоноса. Люди, совсем недавно жившие в одном из главных промышленных и научных центров Союза - а дело
происходило в Днепропетровской области, и местный завод некогда был подразделением легендарного "Южмаша", - легко и быстро вернулись
к психологии прапрадедов, забитых крестьян, полагавшихся только на себя, живущих натуральным хозяйством и озабоченных только тем,
чтобы не подвернуться под горячую руку приезжего шляхтича. А здоровье - оно как погода, что поделаешь, все под Богом ходим.
Больше это ощущение меня не покидало. И потом, уже в России, я ловил себя на том, что везде вижу ту же самую картину - народ, все
глубже погружающийся в древний крестьянский фатализм - пусть еще не окончательно, как на Украине, но неуклонно движущийся в том же
направлении, "шляхта" - весь так называемый "политический класс", нынешние самозванные "элиты" и их интеллектуальная обслуга. И
"гайдамаки" - люди, в основном успевшие повоевать - в Афгане, ли, в Чечне, или в какой нибудь из горячих точек девяностых - а
сегодня копящие злобу и ждущие, когда появится новый Гонта или Кривонос и поведет их резать шляхту.

Причем картинка возникает именно польско-украинская. В России в те века элита представляла собой дворян, в подавляющем большинстве
владевших крепостными, а это неизбежно вырабатывало в них чувство ответственности за своих крестьян. Шляхта же, в разные годы
составлявшая от 10 до 20 процентов населения Речи Посполитой, была в основном нищей и безземельной, ни за кого не отвечала, и о
крестьянах знала только то, что они - грязь под шляхетскими ногами, и если крестьянин вовремя не отскочил на обочину, ему не зазорно
и голову снести. Все имущество шляхтича составляла фамильная "шабля", которой он и зарабатывал себе пропитание на службе у того или
иного магната. Сегодня "шаблю" сменил компьютер, остатки шляхетской чести рассеялись, как дым, а в остальном - все совпадает.
Особенно стало забавно, когда вчерашние "олигархи", подбирая себе новое название, не вызывающее всенародной ненависти, остановились
в конце концов на тех же "магнатах".

В научной фантастике существует устоявшийся термин - "хроноклазм". Означает он катастрофу, произошедшую с естественным ходом
времени, когда на каком-то участке земли начинают накладываться друг на друга события из разных эпох. Для нас это перестало быть
фантастикой. На разных уровнях отматываются назад разные отрезки времени. Когда белорусский или армянский физик уходит в фермеры -
просто не нужны ни независимой Белоруссии, ни независимой Армении физики в таком количестве, как раньше - он в истории своего рода
уходит назад на два-три поколения. До того самого деда или прадеда, который рвал себе жилы на этой же земле, чтобы отправить сына
учиться в город. В области социальной психологии - весь "постсоюз" ухнул в тот самый XVII век, и еще спасибо, что не дальше (за
исключением, понятное дело, среднеазиатских государств, но там и в советское время почти в открытую сохранялось все то же
вневременное байство. И если сегодня провинившийся министр иностранных дел в присутствии журналистов на коленях ползет облобызать
ботинок Туркменбаши - то это мало чем отличается от картинок советских времен, когда почтенный профессор, откушав плов, вытирал
жирные руки о волосы своих аспирантов). А вот в области государственного устройства мы, похоже, угодили в глубокое средневековье.
Наши олигархи - или, если угодно, магнаты - прямой аналог средневековых герцогов и удельных князей. И не надо обманываться тем, что
власть какого-нибудь Ходорковского не зафиксирована на территории личного феода - важна не форма власти, а ее объем. Губернаторы,
кстати, тянут максимум на мелких и средних баронов - за исключением, понятно таких персонажей, как Минтимер Шаймиев. Но и тут все
правильно, ибо тот же Шаймиев - не столько избранный губернатор региона, сколько просто единоличный владелец гигантской
многоотраслевой корпорации "Татария".
Кстати, с губернаторами мы, похоже, попадаем в самую глубокую временную яму нашего хроноклазма. Новый закон, позволяющий им
избираться на третий и четвертый срок, отсылает нас к веку VII-VIII, когда графы, в империи Карла Великого бывшие всего лишь
назначаемыми наместниками, всеми правдами и неправдами добивались возможности сидеть на своих местах как можно дольше, а потом - и
передавать их по наследству. Если через два-три срока каждый Россель укоренится у себя так же глубоко и неснимаемо, как сегодня
укоренены только Шаймиев и Рахимов - тогда стране кранты.
Наши сегодняшние олигархи отличаются от старопольских магнатов только одним - Речь Посполитая была государством, в котором эти
самые победили королевскую власть окончательно и бесповоротно. Вследствие чего страна вскорости и была разделена между соседями,
несмотря
на отличную армию. В России борьба за власть еще идет, и если под конец ельцинского правления казалось, что магнаты уже победили,
осталось подписать какую-нибудь "Великую Хартию Вольностей" чтобы юридически зафиксировать это положение, то сейчас все обстоит
несколько иначе.
И когда многомудрые аналитики рассуждают о том, что государство всегда будет представлять собой опасность для свободы слова, и
только постоянная бдительность гражданского общества, его готовность встать на защиту этой свободы может ограничить произвол
власти - ситуацию надо понимать предельно просто. Лазутчик, засланный каким-нибудь Михаилом Тверским или Карлом Бургундским бунтует
жителей Новгорода или Орлеана, соблазняя их рассуждениями о старинных городских вольностях. В России нет гражданского общества. В
России нет свободы слова. Все эти понятия могут возникнуть только в централизованном государстве, после того, как феодальная анархия
будет прекращена. И точно так же, как помянутые Михаил Тверской и Карл Смелый (да простят меня покойники за то, что я уподобляю им
наших Чубайсов-Березовских) бунтовали только жителей городов, находящихся под юрисдикцией монарха, а на своей территории прекращали
подобные поползновения быстро и кроваво - так и любые российские олигархические СМИ ходили и ходят по струнке, демонстрируя
внутреннюю дисциплину и послушание, о которых центральной власти даже мечтать не приходится. Любой, позволивший себе малейшее
отклонение от "генеральной линии партии", то бишь от воли хозяина, мгновенно оказывается выброшенным за дверь, невзирая ни на какие
заслуги.
И еще одна деталь - мятежные феодалы всегда были склонны к измене, не по природной испорченности, а просто по логике вещей.
Допустим, английский король, охотно принимающий в вассалы того же герцога бургундского или графа льежского, не будет требовать от
того исполнения вассальных повинностей, наоборот, еще и поможет деньгами, а то и войском, ибо цель у него в данном случае одна -
создать максимум проблем королю французскому. Для герцога же прямая выгода - избавиться от своего короля, которому все время от тебя
чего-то надо, и получить нового хозяина, от которого никаких неприятностей, одна только польза. Той же логикой, впрочем, на том
берегу руководствовались герцоги Уэльские и маркизы Корнуэльские, регулярно перебегая под французскую или испанскую руку - если
ослаблена оказывалась королевская власть в Англии.
Единственным стратегическим союзником королевской власти были горожане и мелкое рыцарство. И наоборот - интересы горожанина (то бишь
буржуа), крестьянина и мелкого рыцаря требуют создания единого централизованного государства, единого рынка, единого и обязательного
для всех законодательства, и т.д. То есть эти - и только эти - слои кровно заинтересованы в укреплении королевской власти. И любые
попытки государя расширить свое влияние за пределы крошечного королевского домена, любой намек на возможность укрепления центральной
власти должен встречать их полное одобрение и поддержку. Даже когда засланцы - от бургундцев ли, от нефтяников или от еще какого
Медиа-Моста - верещат о попрании древних, еще каким-нибудь Хлодвигом или другим царем Горохом дарованных вольностей и привилегий
вашего славного бурга или посада. Даже если самому кажется, что можно было тех же целей достичь тоньше и аккуратней. Не то время.
Просто потому, что только мы, имперское сословие профессионалов, кровно заинтересованы в сохранении единства страны. Когда от
единого государственного организма откалывается часть, ей неизбежно приходится упрощать свою внутреннюю структуру, избавляясь от
слишком уж специализированных образований. Казанскому ханству не нужна будет космическая программа, для Московского княжества
недопустимой роскошью окажется и гигантский Физтех, и Институт теоретической физики. Новосибирская директория не потянет содержание
Академгородка... Пусть вам об этом расскажут десятки тысяч специалистов, съезжающихся в Россию изо всех стран СНГ (понятно, что не о
рыночных торговцах речь). Только мы можем и должны остановить распад - просто из своих же шкурных интересов, чтобы не оказаться
запроданными на три поколения вперед в челноки, ларечники, рыночные охранники - и то, если сильно повезет...
Отступление анархии - пока только тактическая уловка. Да, власть с огромным трудом добилась возможности справляться с особо
обнаглевшими феодалами - поодиночке. Но вместе они все еще сильнее власти. Ситуация еще очень далека от разрешения. Хроноклазм еще
не закончился. И если власть потерпит поражение, мы рискуем ухнуть еще глубже - к варварским королевствам, к первобытной демократии,
к исконным правам человека съесть ближнего своего или самому быть им съеденным в особо неурожайный год.


Аркадий Юрьев
НЕПОХОЖИЙ НА НАШ ИДЕАЛ

Излечение американской нации от пресловутого "вьетнамского синдрома" было бы немыслимо без массированной обработки ее сознания с
помощью голливудской кинопродукции, призванной в кратчайшие сроки вернуть каждому жителю США уважение к своей стране и ее
традиционным ценностям. При этом каждой социальной группе предназначалось свое, наиболее подходящее именно ей, "лекарство". Для
обывателей с невысокими интеллектуальными запросами вполне подходил сериал о бесхитростном костоломе Рэмбо. Для более продвинутых
граждан, желающих героев, обладающих хоть каким-нибудь внутренним миром и умеющих работать не только кулаками, но и извилинами,
готовились киноэпопеи типа спилберговского "Спасеая рядового Райана" и боевики Тома Клэнси (кстати, официально рекомендованные
Бушем-старшим и Клинтоном для внеклассного чтения курсантам американских военных училищ). Наконец, претендующие на звание
интеллектуала могли насладиться великолепным "Апокалипсисом сегодня" Фрэнсиса Копполы. С сожжением вьетнамской деревни под
вагнеровский "Полет валькирий" и призывом к американцам перенять у жителей Индокитая их первобытное варварство и презрение к смерти.


Наряду с программой "Звездных войн", военной помощью афганским моджахедам и подрывом советского нефтяного экспорта за счет массового
выброса на рынки арабского "черного золота", эта киноволна также была важной составляющей новой "холодной войны", начатой против
СССР администрацией Рейгана. Недаром советские спецслужбы, наряду с палестинскими террористами и латиноамериканскими
наркоторговцами, выступали в голливудских лентах исключительно в роли главных злодеев. По идее, наши мастера культуры должны были
подготовить адекватный ответ, как это делали на своем участке фронта военные, конструкторы и разведчики. Но ответ этот так и не был
дан. И причины тут оказались далеко не только в общей деградации советской системы...

Хроника российского мазохизма

Едва появившись на свет, великая русская литература сразу продемонстрировала свое прямо-таки патологическое неприятие всего живого,
сильного и яркого, что порождала российская земля. Например, безымянный автор "Слова о полку Игореве" пренебрег победоносными
походами Святослава Игоревича, Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха, дабы воспеть провалившуюся авантюру второразрядного князька,
чье значение в общем ходе войн с кочевниками было куда меньшим, чем влияние пресловутой Малой Земли на итог Великой Отечественной.

А вслед за непутевым князем сперва на страницы книг, а потом и на экраны хлынули целые сонмы "лишних" и "маленьких" людей,
пустобрехов и бездельников, алкоголиков и юродивых, выродков и дегенератов. Тем же, кто брал Париж и Берлин, осваивал Сибирь и
Аляску, строил уральские заводы и доплывал до ледяных берегов Антарктиды, путь туда был заказан. Проскочить удавалось разве что в
виде карикатуры, как толстовскому Кутузову.

Так и повелось до наших дней: в битвах - Суворов, Багратион, Скобелев, в литературе - тупица Скалозуб; в бизнесе - Демидовы,
Морозовы, Третьяковы, Путиловы - на бумаге вечно пьяные Тит Титычи и бесплотный Штольц; в монастырской келье - Сергий Радонежский,
Нил Сорский, Иосиф Волоцкий и Серафим Саровский - на книжной полке за всех надрывается сладенький старец Зосима...
Предшественники НАТО все это читали и, будучи уверены, что имеют дело со страной, населенной сплошь Платонами Каратаевыми и князьями
Мышкиными, бодро маршировали на Москву. Однако, к своему удивлению, наталкивались на грубых мужиков, по причине малограмотности еще
не знавших о своей загадочной и ранимой душе, а посему регулярно бивших супостатам морду. Но жизнь настоятельно требовала всеобщего
просвещения и приобщения масс к культуре, а та к тому моменту успела в идейном смысле деградировать дальше некуда. Даже в таких
хрестоматийных вещах, как "Молодая гвардия" и "Как закалялась сталь" авторы, видимо, считая, что пишут некие жития коммунистических
мучеников, основной упор делали на физиологическое описание страданий своих героев и их духовное превосходство над торжествующими
злодеями, что впоследствии с восторгом подхватили так называемые "писатели-патриоты".
Например, в скорбных трудах главного редактора "Завтра" Александра Проханова ("Последний солдат империи", "Красно-коричневый",
"Чеченский блюз" и т.д.) благостных, всё понимающих, но ничего сделать не могущих русских патриотов всемогущие жидомасоны, свирепые
чечены и прочие злыдни разве что не насилуют. А те в ответ лишь беспомощно лепечут что-то высокодуховное, да благочестиво отдают
Богу душу. Неудивительно, что и один из главных спонсоров питерских демократов президент "Промстройбанка" Коган, и сама Хакамада в
восхищении от творчества почтенного Александра Андреевича. Ведь любому рабовладельцу очень выгодна литература, учащая рабов целовать
ударившую их плётку и по-христиански прощать своих мучителей.
Ещё круче в этом смысле роман "Берег" Юрия Бондарева, вроде бы не понаслышке знающего, что почем на фронте. Там в тылу Красной Армии
оказывается отряд несовершеннолетних вооруженных фольксштурмовцев, возглавляемых фанатиком-эсэсовцем. Один из пацанов попадает в
плен, однако сообщить, где скрываются остальные, категорически отказывается. Понятно, что любой реальный командир в такой ситуации в
пять минут выбил бы из сопляка все, что нужно, но герой Бондарева лейтенант Княжко вместо того "гуманно" его отпускает. Типа: иди,
милый мальчик к своим, стреляй в спину нашим солдатам, взрывай склады боеприпасов да вырезай полевые госпитали за милую душу! Ты же
у нас еще маленький!
А вот персонажи Тома Клэнси из рядов ЦРУ, ФБР и "зеленых беретов" руководствуются совсем иными правилами. Их там всего три:
- Выполнение боевой задачи,
- Сведение к минимуму собственных потерь,
- Сведение к минимуму потерь окружающего населения, поскольку это не противоречит первым двум правилам.
В полном соответствии с этим нехитрым кодексом и реальной жизнью герои Клэнси отстреливают, кого им потребуется, в любой точке
земного шара; плюя на международное право, ведут себя на территории других стран, как у себя дома; а, скажем, на сгоревших в ходе
ликвидации колумбийского наркобарона местных крестьян обращают внимание не больше, чем на ненароком раздавленных тараканов.
Очевидно, что при прочих равных условиях исповедующий такие принципы военнослужащий будет действовать куда эффективнее, чем солдат,
воспитанный на "Береге" или на вызывавших тошноту совковых документальных фильмах, где наши солдаты в Афганистане только и делали,
что раздавали буквари и сажали цветочки.

Рэмбо по имени Вася

Первоначально потребность общества в крутой и в то же время патриотической литературе удовлетворяли, главным образом, авторы,
работавшие по западным стандартам (К.Мзареулов, Ю.Петухов, А.Щербаков и т.д.) В конечном итоге это и предопределило ограниченность
их успеха. Если очередную копию Рэмбо назвать Васей, дать ему "Калашников" вместо М16, вложить в уста разоблачение происков мирового
сионизма и даже повесить на шею православный крест, его суть это все равно не изменит.
Поэтому более удачливые создатели патриотических боевиков, прежде всего Александр Бушков и Дмитрий Черкасов, серьезно русифицировали
жанр. Их книги (особенно у Черкасова) до предела насыщаются конкретными приметами нашей эпохи вообще и места развития событий в
частности. Компанию вымышленным персонажам постоянно составляют едва замаскированные реально существующие граждане, причем
подавляющее большинство из них, и особенно ведущих политиков, авторы описывают с откровенной издевкой. Здесь пальма первенства
принадлежит Черкасову, чьи книги вызвали настоящую истерику у опознавших свои персоны государственных мужей, а тираж романа "Крестом
и булатом" был даже уничтожен прямо в типографии (говорят, по звонку самого министра печати Михаила Лесина). В итоге книга вышла на
полгода позже намеченного срока и со значительными сокращениями.
К отличительным особенностям обоих авторов можно отнести явную симпатию к Сталину и Берии, при в целом отрицательном отношении к
коммунизму, а также изобилие откровенно комических сцен, заставляющих вспомнить фильмы Гайдая. Может быть, в реальности
петербургские, красноярские и даже белорусские активисты демократического движения и не так похожи на героев "Кавказской пленницы" и
"Операции Ы", но в целом получается очень душевно. Такой веселый (несмотря на льющиеся со страниц потоки крови) стиль изложения
привлекает народ куда больше, чем истеричная патетика того же Проханова.
Уже известный читателям "Спецназа России" Юрий Никитин в своих боевиках из серии "Русские идут" сделал ставку на введение в сюжет
политического триллера элементов социокультурного моделирования. Это тоже сыграло значительную роль в успехе у читателя. Можно
спорить, действительно ли создание русского варианта ислама, поголовное вооружение населения и другие никитинские рецепты спасения
России скажутся на ее жизни столь благотворно, но эти идеи, по крайней мере, будят мысли хотя бы у некоторых читателей. Ну а
этическая составляющая поступков героев и Никитина, и Бушкова с Черкасовым полностью укладывается в уже упоминавшуюся триаду Клэнси,
что, несомненно, выглядит куда пристойнее, чем бондаревские юродивые в погонах. Даже никитинское обоснование возможности уничтожения
женщин и детей любого враждебного государства, и прежде всего США, в свете нынешних реалий вполне закономерно. Хотя, изображая
американцев совсем уж лишёнными каких-либо духовных ценностей дегенератами, автор явно пересаливает, и это может привести к опасной
недооценке информационно-психологической устойчивости врага. Естественно, духовные ценности в Штатах есть, хотя процент быдла
нарастает там с каждым годом. Но это тема особого разговора.

Бронебойным, по небу... пли!

Элементы патриотической утопии, впрочем, наблюдались и в некоторых прежних вещах Николая Перумова, например,в фантастическом боевике
"Похитители душ", но, видимо, лишь сейчас Перумов решил заняться темой всерьез. Его готовящийся к печати роман охватывает российскую
историю от времен Киевской Руси до недалекого будущего, в котором Россию оккупируют западные "миротворцы". При этом каждая строчка
переполнена такой ненавистью к оккупантам и их холуям, что рука читателя автоматически тянется к чему-нибудь огнестрельному, а
некоторые радикальные партии уже с успехом используют цитаты из книги для листовок.
Однако, даже работая как сочинитель исключительно фантастических сказок, Перумов интересен внесением в этот вроде бы далекий от
жизни жанр богоборческих мотивов. Для русской литературы, бывшей, по преимуществу, либо христианской, либо чисто атеистической, это
исключительное явление. У Перумова же жесткое противоборство героев с божественным миропорядком переходит из романа в роман. Причем
часто с вполне прозрачным подтекстом. Недаром сам автор в нескольких интервью открыто ставит своих "светлых богов" в один ряд с
войсками ООН и американской морской пехотой.
Конечно, вопрос, насколько в нынешних условиях богоборческие мотивы являются полезными для общества, остается открытым. Тем не
менее, учитывая, что воинствующее православие, способствовавшее возрождению Руси во времена Дмитрия Донского, со временем все больше
поглощалось сперва своей казенно-консервативной, а потом, что еще хуже, либерально-экуменической версией, ничего плохого здесь нет.
Конструктивная критика, скорее, поможет нашим батюшкам стать достойными своих великих предшественников.
Насколько поможет перумовское творчество РПЦ, сказать сложно, однако относящая себя к православным Елена Хаецкая его этический
вызов, похоже, приняла. В её безумно смешных, но, в то же время, довольно жестоких "Вавилонских хрониках" вековечный вопрос о
соотношении материи и духа решается весьма оригинальным синтезом. У Хаецкой простое человеческое счастье, любовь и материальный
достаток в итоге получают лишь те, кто готов в любой момент ими пожертвовать. Во имя возрождения великого героя прошлого,
освобождения Родины от захватчиков или другой столь же высокой цели. В самый последний момент их жертва отвергается, и неумолимый
меч судьбы падает на головы либо жадных и трусливых обывателей, либо юродствующих святош.
Столь необычная трактовка божественного провидения совсем непохожа на богоборчество Перумова, а творчество последнего, в свою
очередь, радикально отличается от дилогии Сергея Лукьяненко ("Звезды - холодные игрушки" и "Звёздная тень"), сериала Юлии Латыниной
("Сто полей", "Колдуны и министры", "Инсайдер" и т.д.) и романа "Смерть или слава" Владимира Васильева. У этих авторов Земля (у
Латыниной - планета Вея), которая фактически выступает в роли России, пытается выйти из навязанной ей роли "шестёрки" тамошнего
"мирового сообщества" и в итоге добивается своего, вынуждая оное сообщество разговаривать с собой на равных.
Таким образом, очевидно, что упомянутые здесь произведения, как и большинство произведений "имперской фантастики", о которых шла
речь во 2-м номере "Спецназа России", похоже, постепенно способствуют восстановлению целостности нашего исторического сознания. И
даже, чем черт не шутит, выработке той самой национальной идеи, которую уже не первый год ищут днем с фонарем кремлевские аналитики.
Потому что любая идеология может вырасти только в соответствующем культурно-смысловом поле, которое, в свою очередь, создается на
базе того, что из написанного, снятого или сочиненного западает людям в душу.
Какой будет эта идеология грядущей возрожденной России - сказать сейчас трудно. Возможно, смутные контуры ее видны в стихотворении,
выведенном в качестве эпиграфа к "Летописям святых земель" Полины Копыловой - первой и пока единственной в отечественной литературе
тоталитарной утопии, где лидер нации (прекрасная и порочная королева, похожая одновременно на Анну Иоанновну, Екатерину II и
Сталина), аккумулируя в себе энергию народной ненависти, вершит кровавый, но справедливый суд над чуждой по крови и вере кастой
властителей державы:

Не щадить ни чужих, ни своих,
Не жалеть золотого песка ...
Беспощадный совет для двоих,
У которых не дрогнет рука.

Украшая насмешку судьбы
Ожерельем отвергнутых фей,
Мы увидим, что люди слабы,
Но и боги ничуть не сильней.

И в безжалостном холоде скал
Неизменный застынет приказ:
Не похожий на нас идеал
Не считать идеалом для нас!


Константин Крылов
МЕЖДУ ВОЛШЕБНИКОМ И ВЕЛИКАНОМ
<< предыдущая статья к оглавлению номера следующая статья >>


Если кто помнит, ещё не так давно (лет десять назад) тогдашние властители дум снисходительно объясняли широким массам российского
населения, что у нашей страны, оказывается, нет никаких врагов: мы их, дескать, по глупости сами себе выдумали. И сидели в тёмном
грязном углу, ощетинившись ракетами. В то время как весь остальной мир - такой большой, тёплый, разноцветный - любился и дружился,
хороводился друг с другом, и вообще всячески развивался себе на пользу, а нам на горькую зависть. И нам надо, наконец, вылезти из
окопа, сорвать с себя вонючую пропотевшую форму, бросить в грязь проржавевшие атомные ракеты, встать посреди круга весёлых и
находчивых народов и хорошенько попросить, чтобы взяли в хоровод. И они нас, может быть, возьмут - потому что они все добрые, это
только мы одни злые.
Прошло десять лет. Примерно те же самые люди (а персональный состав властителей дум, надо сказать, мало изменился) теперь объясняют
всё той же публике, что наша страна, оказывается, со всех сторон окружена врагами. Эти враги сильны, умны, безжалостны и суровы.
Сопротивляться им бесполезно и глупо. И нам остаётся... да-да, вы угадали: вылезти из окопа, сорвать с себя вонючую пропотевшую
форму, бросить в грязь проржавевшие атомные ракеты, встать на колени перед строем народов-победителей, и хорошенько попросить, чтобы
нас оставили в живых, или хотя бы не очень больно убили. И они нас, может быть, помилуют - потому что они все сильные, это только мы
одни слабые.
Однако, как показывает практика, насчёт всеобщей любви нам врали. Нет никаких оснований думать, что сейчас нам говорят правду. Во
всяком случае, торопиться с вылезанием из окопа не стоит. Или уж, если сидеть в окопе так невмоготу, надо хотя бы прикинуть - кому
первому сдаваться. Ведь угроз так много, а мы такие маленькие и слабые...
Сначала - о той картине мира, которую в последние годы так эффектно рисуют наши СМИ. Если ещё недавно нам клялись и божились, что
сразу за границами "советской империи" начинается мир цветов и улыбок, то теперь, напротив, нам всячески изображают, как хлипкое
беззащитное тельце "российской федерации" зажато сразу с трёх сторон тремя великими силами, каждая из которых вот-вот сомнёт нас,
как клочок пипифакса. Назовём эти три угрозы "западной", "южной" и "восточной" - благо, хоть с севера на нас некому покушаться,
кроме белых медведей.
Первая угроза, "западная" - это доминирование евроамериканского экономического и политического блока. Об этой угрозе уже много лет
говорят и пишут патриоты. Но интереснее всего то, что сейчас с ними фактически солидаризовались и наши либералы. Они больше не
говорят, что Запад нас любит, или вот-вот готов полюбить. Напротив, они прямо-таки смакуют, как нас там презирают и за какой дрек
держат. Дело в том, что нужда в обмане отпала. Россия достаточно разорена и ослаблена, чтобы перестать петь ей приятные песни. Можно
переходить на шершавый язык Realpolitik. Нам больше не предлагают "дружить" с Цивилизованным Миром: нам предлагают ему
сдаться .
Аргументация примерно такова. Запад сейчас силён как никогда. Он располагает такими супер-пупер-новейшими технологиями, которые мы
даже и представить себе не можем. Его броня так крепка и танки так быстры, что смешно и думать, будто мы можем что-то этому
противопоставить. Наша промышленность и наука абсолютно неконкурентоспособны по сравнению с западными достижениями. Нет никаких
шансов на то, что мы научимся чему-то подобному в обозримой перспективе: мы отстали навсегда. Остаётся одно: покорно выполнять все
его распоряжения, не артачась.
Зачем? А затем, что только Запад может (если соизволит) прикрыть нас от двух страшнейших врагов с Юга и Востока. То есть от
Агрессивного Ислама и Китайской Угрозы. В противном случае он просто кинет нас, как кусок мяса, на растерзание этим двум монстрам,
которые нас с чавканьем и сожрут.
Надо сказать, эта пропаганда оказалась эффективной. Как показывают последние опросы общественного мнения, проводимые ВЦИОМом,
дорогие россияне завидуют западной мощи, и хотели бы как-нибудь к ней прислониться. Так, 67% опрошенных считают важным членство
России в "большой восьмёрке" - и это при том, что непосредственные выгоды от того, что в Клубе Развитых Стран для нас выделили
приставной стульчик, совершенно не очевидны, зато честь дорога.
Зато исламистов откровенно ненавидят и боятся. 45% опрошенных называют наиболее вероятным противником России не кого-нибудь, а
талибский Афганистан. Разумеется, такой страх перед талибами напрямую связан с коллективными воспоминаниями об афганской кампании,
да и две чеченские войны много тому поспособствовали. Но всё-таки...
Далёкая и страшная "китайская угроза" пока раскручивается менее успешно. По тем же данным, почти половина опрошенных видят в Китае
или будущего союзника (31%) или даже друга (15%) и только 16% усматривают в нем опасного соседа, а 35 даже потенциального врага (21%
отвечают "ни союзник, ни противник"). Однако, про то, как хитрые китайцы наводняют Дальний Восток (конечно, чтобы его у нас
оттяпать), тоже все слышали, и 56% опрошенных полагают, что для России это опасно.
Это, впрочем, ягодки. Не надо забывать и про цветочки, из которых скоро вырастут ягодки новых урожаев. Например, в последние
год-полтора резко выросло число публикаций, посвящённых Китаю и его экспансионистским планам. Выдержаны они по большей части в
апокалиптических тонах: Китай, оказывается, силён и страшен. Не сейчас - так скоро будет (здесь обычно приводят цифры экономического
роста, и рисуется линия экстраполяции, упирающаяся прямо в небо). Приводятся также всякие страшные истории о том, как китайцы уже
захватили (или вот-вот захватят) наши земли вплоть до Урала, просачиваясь на нашу территорию небольшими группами по миллиону
человек... В общем, полный нам кукен-кракен с аусвайсом.
Всё это, конечно, звучит чертовски убедительно. И зачморённые граждане зачморённой страны, пожалуй, могут и повестись на такие
страхи - благо, мы давно научены верить в собственную беспомощность. Но всё же не мешало бы для начала ответить на простой вопрос.
Тот самый, который брат Данила задавал американцу - в чём сила-то ? В чём именно заключается та самая страшная сила, перед
лицом которой нам предлагается обосраться и не жить?
Начнём с Запада (который у нас сейчас идёт и за главный страх, и за единственное спасение от прочих страхов). В чём, собственно,
сила Запада? Банальный ответ - "в деньгах" - не канает. Точнее, канает, но с оговорочками. Понятно, что зелёный доллар - это вещь, с
которой - хочешь-не-хочешь - приходится считаться. Однако же, его величие на чём-то основано: нельзя же сказать, что его ценят
только за то, что он такой красивый. Нет, за ним стоит сила всея Америки (и, в общем, всего Запада в целом), а это, как ни крути,
штука серьёзная.
Однако ж, в чём эта сила заключается? Современный Запад давно уже перестал быть "мировой фабрикой". По некоторым данным, девять
десятых населения Соединённых Штатов не работает в сфере производства. При этом они потребляют семьдесят процентов мировых ресурсов,
и производят тридцать процентов мирового ВВП. Ну, с потреблением понятно: сожрать, сжечь, износить - невелика сложность. А вот что
такого великого делают девять из десяти американцев, понять затруднительно. Правда, там немало учёных голов, которые делают лучшую в
мире американскую науку - но, во-первых, эти головы в основном импортные (благо Штаты имеют возможность покупать себе всё самое
лучшее), а, во-вторых, их всё-таки не так много. Так что же делают эти самые девять десятых? Говорят, они работают "в сфере услуг",
а также занимаются "менеджментом и управлением". В общем, сидят люди около компьютеров и нажимают на кнопки - а страна от этого
невероятно богатеет.
Как это называется? Только не надо грязи, не будем произносить всяких слов типа "фуфло" - никто тут никого не обманывает. В самом
деле, они действительно делают что-то всем нужное. И, в конечном итоге, они ведь действительно круты. Когда надо, они выставляют
перед собой всякие там авианосцы, "шаттлы", и прочие вполне материальные военно-стратегические игрушки. То есть делать их они вполне
способны. Прямо-таки волшебство. Магия, одним словом.
Не будем, кстати, иронизировать. В глазах всего мира Запад является держателем какого-то секрета, который позволяет ему жировать и
охоливаться, не напрягая мышц, а делая какие-то непонятные вещи, из которых, однако, выходит чистая прибыль. Всем остальным
приходится рвать жилы, чтобы иметь то, что Запад получает играючи, без проблем. Ну волшебство, не иначе.
Но вернёмся к нашей теме - о силе. На очереди - Страшные Мусульмане. Здесь, слава те Господи, мы всё-таки имеем дело с более
понятными материями. Агрессивный Ислам угрожает нам не своими "супертехнологиями": покорные ему народы не очень-то преуспели в
науках, да и с производством чего бы то ни было у них вечные нелады. Экономика исламских стран держится на всяких "естественных
ресурсах" (начиная от арабской нефтянки и кончая афганской наркотой). Нельзя сказать и того, что они всегда возьмут числом или
умением. Арабы неоднократно ломали зубы о маленький твёрдый Израиль. Афганская компания была закончена не из-за внушительной победы
моджахедов, а была сдана по распоряжению незабвенного Михал Сергеича. А турки, считающие себя патентованными специалистами по
геноциду, никак не могут добить курдов, несмотря на полный карт-бланш со стороны мирового сообщества. В общем, не блестяще.
Однако, нам успешно впаривают идею, что исламские народы страшны своим фанатизмом : это, дескать, такие отморозки, которые,
если понадобится, пойдут на всё, а своего добьются. Против западного колдовства они, правда, слабоваты (хотя кто его знает?), но уж
против нас, трусоватых и непассионарных, они точно будут молодцы. Сметут - так сметут, не ходи к гадалке. Здесь обычно делают
круглые глаза и поминают "маленькую Чечню", с которой "большая Россия", дескать, никак не может справиться. Что же будет, когда
арабские и афганские моджахеды попрут через границы, ведомые самим Аллахом, всемилостивым и милосердным?! Так ведь и дойдут до самой
Москвы, а кто сунется им мешать - ножыком зарэжут, ага.
А с Востока нам угрожает Китай. Огромный, страшный, со своим миллиардным населением, и могучей экономикой, которая растёт, как на
дрожжах. Интересно, что Китай в соответствующих пугалках предстаёт как образ голой силы , лишённой как западной магии, так
и исламского фанатизма. Известно, что китайцы сами по себе ничем не замечательны. Никто не подозревает маленьких желтых человечков в
особенном уме, и тем более - в фанатическом желании умереть за какие-то идеалы. Китайцев просто очень много. Они выплавляют уйму
стали, шьют до фига футболок и пуховиков, и сильны именно своим материальным напором. Оно-то и страшно: ведь эти товарищи, ничем не
смущаясь, и даже не замечая нас, попросту выдавят нас из нашей собственной страны - одной своей массой. В частности, они скоро
поглотят (естественным путём) Сибирь и Дальний Восток, и примутся дожёвывать "европейскую часть" страны. Если только её до того не
захватят братья-мусульмане. Впрочем, они как-нибудь договорятся: ворон ворону глаз не выклюет...
Надо ли повторять, что мы сейчас рассуждаем не о том, как оно там на самом деле, а именно что об информационных образах
"Запада", "Юга" и "Востока", поддерживаемых и распространяемых нашими СМИ? Наверное, всё-таки надо: образы уж больно живые, и
настолько крепко засели в умах наших сограждан, что выбить их оттуда без большого труда весьма затруднительно. Тем не менее
попробуем всё-таки что-нибудь с ними сделать. Для начала рассмотрим их повнимательнее - авось, что и увидим интересное. И попробуем
их как-нибудь обозвать - так будет проще.
Хотя мы это уже сделали. По сути дела, мы можем представить себе "Запад", "Исламский Юг" и "Китай" в качестве трёх архитипических
персонажей - а именно, Волшебника, Героя и Великана.
Эти три персонажа знакомы нам всем по детским сказкам - а сейчас ещё и по компьютерным игрушкам, где они лихо дерутся друг с другом
и со всяческими монстрами. Свойства их тоже всем известны - однако, не мешает лишний раз напомнить, кто есть кто.
Начнём с Волшебника. Он, как правило, стар, мудр, расхаживает с длинной седой бородой и всё время хмурит брови. В принципе,
сколько-нибудь значительной физической силой он не обладает - честно говоря, крепкий паренёк перешибёт его одним пальцем. Однако,
для этого нужно хотя бы до него дотронуться, а это затруднительно: старичок владеет магией. Скажет он себе под нос какое-нибудь
"трах-тибидох" - и крепкий парень полетит вверх тормашками, так и не поняв, что же с ним такое произошло.
Далее, Герой. Этот средне развит физически: покрепче Волшебника, но заметно уступает Великану. Его сила, собственно, в храбрости,
плавно переходящей в отмороженность: он может напасть на того, кто сильнее, при этом отчаянно рискуя (а в особо тяжёлых ситуациях -
заведомо жертвуя собой). Однако, храбрецу обычно везёт, так что он иногда способен выпутаться из самых тяжёлых ситуаций.
Наконец, Великан. Это дубоватый парень ростом с версту, с огромной суковатой дубиной. С ним всё ясно: если уж кого хряпнет промеж
глаз, тот больше не встанет. Правда, он не очень-то умён, так что иногда его можно обвести вокруг пальца. Однако, после этого лучше
ему на глаза не попадаться: зашибёт.
Нетрудно заметить, что эти три персонажа поодиночке не могут победить друг друга. Зато они вполне способны устраивать между собой
разного рода коалиции, а также - что особенно неприятно - совместно напасть на кого-нибудь четвёртого, и оставить от него рожки да
ножки.
То есть на нас, бестолковых, беспонтовых и мало каши евших. И будет нам, как и было сказано, полный кукен-кракен.
Всё это, конечно, не радует. Тем не менее, прежде чем поднимать руки вверх, стоит подумать, так ли страшен чёрт, как его малюют.
Сначала о "китайской угрозе" и "китайском засильи", благо тема горячая. Итак, в чём там наши страхи?
Страхов, собственно, три. Во-первых, ближайший: относительно мирное заселение китайцами нашего Дальнего Востока, с последующим его
отторжением в пользу Большого Китая. Во-вторых, перспектива долгосрочного конфликта: Китай вполне может стать союзником наших
противников, и тогда нам придётся плохо. И, наконец, перспектива военного конфликта: ну куда нам сопротивляться китайской армии,
которая нас в случае чего просто завалит телами, а сверху кинет пару баллистических ракет?
Прежде всего, о том, что китайцев много, и они будут просачиваться к нам по миллиону в год. Ну да, их много. Но ведь людей вообще
немало. Африканцев, к примеру, или индусов. К тому же, согласно статистике, именно Африка даёт максимальный темп прироста
населения - несмотря на нищету, СПИД и прочие прелести жизни. Даже самые осторожные прогнозы показывают, что в течение ближайших
десятилетий население Чёрного континента увеличится в четыре-пять раз, Индия даст восьмидесятипроцентный прирост, не отстанут и
арабы, а китайцев станет всего лишь на тридцать процентов больше (благо, они драконовскими мерами уменьшают рождаемость). Но мы ведь
почему-то не боимся массы чёрных воинов со СПИДом в крови, которые вот-вот хлынут через границы? А между тем в просвещённой Европе
это вполне реальная проблема: чернокожие подростки в центре какого-нибудь Парижа смотрятся уже привычно и естественно, как будто
всегда так было - впрочем, как и арабы... Но бояться нам предлагают почему-то именно китайцев.
Впрочем, для этого есть географические причины: Африка всё-таки далеко, а с китаёзой у нас длиннющая граница, по одну сторону
которой живёт примерно в десять раз больше людей, чем по другую. Тут обычно следуют разговоры о "демографическом пылесосе": пустые
территории, дескать, манят своими неосвоенными просторами. Это ведь так понятно: вот он, народ без земли - а рядом, только руку
протяни, земля без народа. Вода дырочку найдёт, а человек - тем более.
Однако, все эти рассуждения совершенно игнорируют одну простую вещь. Люди - и китайцы тут совсем не исключение - очень не любят
что-либо осваивать, особенно пустующие земли. Напротив, они, как правило, стремятся как можно сильнее скучиться на маленькой
территории. Иначе города не были бы так популярны. Разумеется, люди стремятся в город не от любви к тесноте, а по гораздо более
прозаической причине: человеческие поселения нуждаются в инфраструктуре. Свет, газ, электричество, удобные дороги, и прочие
полезности, можно обустроить только на очень ограниченной площади. Отсюда - дикая концентрация людей на маленьких клочках земли.
Конечно, кое-где порой - например, в благоустроенной аж до последнего кустика Швейцарии - можно жить более привольно. Но у нас на
Дальнем Востоке, кажется, швейцарских удобств пока не завели. Напротив того, выжить в тех краях весьма и весьма непросто. И лучше
всех это знают как раз китайские легальные и нелегальные иммигранты, которые отнюдь не стремятся обживать просторы, а
просто-напросто паразитируют на созданной русскими поселенческой инфраструктуре. И совершенно не собираются поднимать своими руками
(а, значит, и подминать под себя) неосвоенные просторы. Они предпочитают селиться в небедных местах, открывать там маленькие
магазинчики и ресторанчики, продавать китайский ширпотреб (как правило, контрабандный), ну и заниматься прочими необременительными
видами бизнеса. При этом они не делают сколько-нибудь значительных финансовых вложений в экономику региона, предпочитая небольшую,
но быструю и относительно безопасную прибыль - чтобы можно было в любой момент смыться. Но такой тип экономического поведения не
называется "экспансией". Это обычное кусочничество - какие бы деньги там не крутились.
Соответственно, никакой "китайской экономики", независимой от русской, в регионе нет. Поэтому и количество китайских иммигрантов на
самом деле ограничено. Их будет столько, сколько регион в состоянии переварить, и не больше. Более того, их количество прямо зависит
от благосостояния региона. Как только покупательная способность русских снизится, лишние китайцы уйдут - как уходят тараканы из
квартиры, где нечего жрать. Правда, как только кризис пройдёт, они вернутся, и займутся теми же делами - не всегда благовидными, и
не всегда полезными для российской казны, но и не столь уж опасными. Правда, в прессу регулярно попадают леденящие душу истории о
неких "китайских плантациях", где в качестве бесправных рабов работают русские бомжи, о проданных куда-то в Азию русских девушках, и
так далее. Какая-то часть этих историй, скорее всего, соответствует действительности. Но, если уж честно, куда больше подобных
прелестей жизни имеет место быть на нашем родном Северном Кавказе. Что крайне неприятно - однако же, в священный трепет никого не
повергает. Потому что всем понятно, что это не проблема чьей-то "экспансии": это проблема неработоспособных спецслужб, прикормленной
ментовки, купленных задёшево местных властей, беззащитного населения, ну и общего бардака в государстве. И решается она не на уровне
высокой геополитики и прочей битвы народов, а на уровне самом что ни на есть прикладном, то есть полицейском. Нужно просто "придти и
разогнать". Если мы этого не можем - это наши проблемы.
Разумеется, всегда можно сказать, что это только цветочки, и что китайцы ещё не брались за нас по-настоящему: сейчас они, дескать,
присматриваются и чего-то ждут, а потом придут и всё скупят оптом, тут-то мы и узнаем, почём фунт лиха. Но ведь, вообще говоря,
китайцы - далеко не первые азиаты, взявшиеся за освоение российских восточных земель. Например, тот же Сахалин давно и успешно
"освоен" - правда, не китайцами, а корейцами. При этом уровень интеграции корейцев в сахалинскую экономику на порядок превосходит
всё то, что до сих пор достигнуто страшными китаёзами. И что? Все благополучно едят корейскую квашеную капусту с перцем, папоротник
и крабов. И почему-то не боятся, что в один прекрасный день Сахалин станет корейской провинцией. Потому что это никому не нужно - ни
русским, ни корейцам. Почему мы думаем, что нечто подобное нужно китайцам?
Это не означает, что китайская экспансия - совсем уж бумажный тигр. Если мы очень долго будем валять дурака и показывать китайцам
свою слабость, они в конце концов действительно решат, что им всё можно, и начнут бесчинствовать. Но точно так же поступит любой
народ, оказавшийся в подобной выигрышной ситуации. Если русские будут давать себя чморить, их будут чморить - это уж не ходи к
гадалке. Однако, зачем же доводить до этого дело? Мировая практика показывает, что китайская диаспора, несмотря на приписываемую ей
крутизну, очень не любит лишних конфликтов с местным населением, и особенно с властями. И если обращаться с ними достаточно жёстко,
от отечественных чайна-таунов можно ожидать не больше хлопот (а если правильно поставить дело, то гораздо меньше), чем от
американских или европейских.
Теперь о прочих китайских опасностях.
Образ Китайского Великана - то есть "динамично развивающегося, современного, перспективного Китая, который растёт и крепнет" - не то
чтобы не соответствовал истине, но это явно не вся истина. Потому что все эти дифирамбы предполагают, что у китайцев нет никаких
проблем. И в самом деле, проблем у них не видно. Но "не видно" - не значит "нет". Скорее, это значит, что они хорошо спрятаны. И
поделом: выставлять напоказ свои язвы глупо. Однако, они есть. Например, тот же Тибет, который Китай не мог не оккупировать, и не
может ассимилировать. (Что и неудивительно, если вспомнить историю: вопреки европейским сказочкам, Тибет на протяжении веков был не
столько "чистым хранилищем духовных учений", сколько сильным и агрессивным государством, от которого Китай немало претерпел.) Или
китайские национальные меньшинства: опять же вопреки мифам о национальной однородности китайского общества ("все они там на одно
лицо, узкоглазые"), в Китае довольно остро стоит национальный вопрос, и только мудрая политика партии (состоящая в немедленных
жестоких расправах над любыми чаятелями национальной самобытности) удерживает национальные окраины в подчинении центральной власти.
Ну и наконец - никто не может гарантировать, что нынешние китайские экономические успехи будут продолжаться всегда. Не надо
забывать, что в начале двадцатого века на Латинскую Америку (демонстрировавшую фантастические темпы роста) смотрели как на будущий
мировой экономический центр. Кто же знал, что континент впадёт в стагнацию, из которой он не может выйти до сих пор? И кто
гарантирован от подобной участи в будущем? Особенно если учесть тот факт, что экономика Китая полностью зависит от экспорта, причём
не сырьевого, а товарного. Например, по некоторым данным, китайцы получают от экспорта мягких игрушек примерно столько же денег,
сколько мы - от экспорта нефти. По идее, китайцы могут гордиться. Однако, нефть - это природный ресурс, и если её где-то нет,
значит, её там нет. А наделать много плюшевых медвежат и слоников может кто угодно. Соответственно, покупатель нефти зависит от
продавца куда больше, чем покупатель плюшевых медвежат. Так что в случае надобности американцы вполне способны закрыть свой рынок
для китайского барахла. Ну, будут американские дети играть покемонами и телепузиками с ярлычком made in USA (или made in Poland, или
made in Romania - да мало ли где можно поставить пару-тройку пошивочных цехов?), а не made in China. Конечно, за это придётся
заплатить: барахлишко подорожает. Но американский народ это как-нибудь переживёт. А вот Китаю будет очень и очень больно.
На это можно возразить, что Запад так ни за что не поступит: они же такие друзья. С виду, конечно, отношения Запада и Китая вполне
дружественные: Запад охотно покупает у китайцев одёжку, обувку, тех же плюшевых мишек, а также китайские комплектующие ко всему на
свете. В Китай же он вкладывает деньги - да так споро, что великан растёт себе и растёт.
Однако, на самом деле западные волшебники побаиваются и не любят Восточного Великана. В частности, они не упускают ни единой
возможности запустить ему иголок под шкуру - благо, слабых мест у него много. Например, проблема Тайваня. Или Тибет, оккупацию
которого Запад так и не признал до конца, хотя пока и не делает главной темой дня (а между тем Далай-Лама не даёт о себе забыть:
ездит по миру и создаёт китайцам всяческие проблемы). Ну и главное - экзотический политический режим Китая, который рано или поздно
вступит в серьёзный конфликт с китайским обществом, причём с непредсказуемыми последствиями. Как ни крути, а Китаю рано или поздно
да придётся "демократизироваться" - и мудрый Запад, посмеиваясь себе в бороду, ожидает от этого деликатного момента всяческих
неприятностей для нелюбимого им Великана. И приближает этот день, как может - благо, на Западе живёт немало китайских диссидентов,
каждый год справляющих день памяти жертв событий на площади Тяньаньмынь, и вполне готовых возглавить китайскую "перестройку".
Интересно, кстати, сравнить это недоброжелательство с отношением того же Запада к исламскому миру. С виду эти отношения вроде бы
довольно скверные: американцы дёргаются от словосочетания "исламский фундаментализм", и исправно снимают фильмы про страшных
арабских террористов. Но это так, для публики. На самом деле они давным-давно спелись: Запад покупает у исламских государств нефть,
смотрит сквозь пальцы на всякие шалости с наркотой, а в последней войне в Европе (я имею в виду военные игры вокруг государств
бывшей Югославии) исправно принимает сторону мусульман. Более того: показной страх Запада перед "исламскими фанатиками", по сути
дела, тоже является дружественным жестом: во-первых, тем самым Запад делает им рекламу (если слон картинно ёжится и трясёт хоботом
при виде моськи, значит, моська сильна), а, во-вторых, это является прекрасным поводом для предоставления этим товарищам всё новых и
новых поблажек. Ну и что, что какие-нибудь талибы устроили очередное бесчинство? Они ж дикари, фанатики, что с ними сделаешь... К
тому же там скрывается ужасный Усама бен Ладен, неуловимый воин Ислама, с которым уже столько лет не может справиться ЦРУ. В общем,
давайте в очередной раз проявим реализм, вступим в диалог, поймём их ценности, окажем уважение к их своеобычному менталитету, и так
далее.
Займёмся, в таком случае, образом Исламского Воина. Здесь, как и в случае с Китайским Великаном, мы почему-то предполагаем, что
Исламский Мир - это такой страшный отморозок, которого Запад изо всех сил держит за руки, чтобы он не начал всемирный джихад. Но
есть большие подозрения, что ситуация прямо обратная: первое, что сделают мусульмане, если их спустят с поводка - так это
передерутся друг с другом.
Старая навязчивая тема всех исламистов - единство исламского мира, "умма". В самом деле, Пророк завещал своим последователям нечто
подобное. Практика, однако, показала, что большая часть мусульман отличаются необычайной склочностью. Романтические попытки создать
"единое мусульманское пространство", или хотя бы единое арабское, обычно оканчивались крахом. Хотя в попытках не было недостатка.
Если кто помнит, Египет и Сирия одно время назывались "Объединённой Арабской Республикой" - которая, впрочем, не протянула и пяти
лет. Те же Египет, Сирия и Ливия с семьдесят второго по семьдесят седьмой пытались слепиться в рыхлую федерацию - безуспешно. Ливия,
возглавляемая романтическим диктатором Муамаром Каддафи, всё время пыталась с кем-нибудь объединиться - от этих попыток осталось
только чисто зелёное знамя страны, задуманное именно как стяг Объединённого Арабского Мира... Зато исламские страны давно и успешно
воюют друг с другом - достаточно вспомнить ирано-иракский конфликт, или нападение того же Ирака на Кувейт.
Это прямо связано с проблемой "исламского фанатизма", которым нас так пугают.
Тут нужно иметь в виду вот что. Молодые фанатики, подрывающие себя вместе с автомобилями - это мусор, пушечное мясо. Потому что не
они решают, кого и когда подорвать. Фанатики и отморозки по-настоящему опасны только в одном случае - когда они находятся у власти.
Такое, правда, случается, хотя и не часто - например, во время всяких революционных потрясений. Однако, практически все современные
исламские режимы возглавляются людьми необычайно прагматичными, чтобы не сказать циничными. Правда, некоторым исламским лидерам
приходится изображать из себя вождей и героев - но тут уж положение обязывает. Особенно не повезло в этом отношении Арафату,
вынужденному корчить воинственные гримасы и принимать позы "вождя революции", в то время как по всему видно, что он мечтает о
почётном и нехлопотном положении несменяемого президента Палестины - но что поделаешь, эти евреи такие упрямые.
Скажем больше. В принципе, воспитать достаточное количество фанатиков-самоубийц (или убийц) можно из представителей любого народа,
из адептов любой религии. Разумеется, в разных случаях цена вопроса различна, но сделать это можно. Технологии известны и
многократно опробованы. Это вопрос организационный. Другое дело, что далеко не всякий режим (и далеко не всякие противники этого
режима) решаются играться с такими вещами, поскольку это опасно в первую очередь для самих себя. Фанатики, что ни говори, люди
"порченные", со съеденным тараканами мозгом. Особенно же опасны они становятся в случае успеха дела, за которое они сражаются: такие
люди умеют убивать и умирать, но больше ничего они делать не умеют и не хотят. Хорошо, если их можно вовремя израсходовать (или
просто втихую перебить) - но сделать это бывает очень сложно. И плодить таких людей в неограниченных количествах - значит, пилить
сук, на котором сидишь. Но всё равно, самая хлопотная и расходная часть любого великого деяния типа революции или освободительной
войны - это последующая ликвидация революционеров и ветеранов.
Опять же. Всё сказанное не означает, что никакой "исламской угрозы" нет. Она есть - но заключается совсем не в отмороженности
исламистов. А в хорошей организации и дисциплине исламистских структур, в их способности адаптироваться к любым условиям, в деньгах,
которыми они умеют правильно распоряжаться... И, не в последнюю очередь, в негласной, но ощутимой поддержке Запада, особенно
Америки, которую они публично обзывают "Большой Сатаной", но воевать предпочитают почему-то с мелкими чёртиками, причём такими,
которых Большая Сатана тоже не любит.
В общем, получается, что вся картина "обложенной со всех сторон" России не то чтобы совсем неверна, но, во всяком случае, изрядно
фальсифицирована. Безусловно, у современной России нет друзей - хотя бы потому, что у слабых никогда не бывает друзей. Однако, мы
совсем не представляем себе характер реальных угроз, а пугаемся призраков и видений. Что нас дополнительно ослабляет - шарахаясь от
пустоты, мы постоянно натыкаемся на реальные кулаки. В нас кидают камни из-за угла, а мы очумело вертим головой.
Возникает, разумеется, вопрос - а кто навёл на нас этот морок? Уж не тот ли самый волшебник, обладатель "супертехнологий"? И не
сводится ли изрядная часть оных ко всяческой ловкости рук?
А ведь за западными волшебниками действительно замечали такую склонность. Достаточно вспомнить пресловутую рейгановскую СОИ -
блестящий блеф, сразивший воображение советского Политбюро. (Кстати сказать, и нынешняя бушевская "система ПРО", перед которой весь
мир уже готов склонить голову, как перед величайшим произведением человеческого гения, тоже в этом смысле подозрительна: в
частности, недавно выяснилось, что последнее удачное испытание антиракеты было связано с тем, что на ракете-мишени был установлен
маленький передатчик, сообщающий её координаты.) Впрочем, что СОИ по сравнению с блестяще проведённой операцией "советской
перестройки" - когда высшее руководство СССР смотрело на Запад буквально как кролик на удава, и мечтало только об одном - быть
съеденным? Или с постоянным и незаметным переписыванием истории, когда уже и в России многие детишки (учившиеся по западным
учебникам) уже верят, что фашистскую Германию победили американцы, пока мы отсиживались в окопах Сталинграда? Или... впрочем,
примеры можно умножать бесконечно.
По сути же, умение создавать "информационные образы" - это одна из самых сильных сторон западной цивилизации. Напротив, одно из
самых слабых мест русских - наша наивность. Мы, увы, верим почти всему, что нам говорят, и вдвойне - тому, что нам показывают. Между
тем, современный мир таков, что в нём нельзя доверять не то что собственным ушам, но даже и глазам. Мы живём в среде морока, густого
информационного тумана, и дорогу в нём приходится искать "по приборам" - то есть не доверяя очевидности, сопоставлять факты, строить
гипотезы, и не слишком доверять готовым концепциям, даже если они будут казаться стройными и логичными. Иначе мы так и будем
блуждать в трёх соснах, пугаясь чертей, призраков, волшебников, воинов и великанов.

---