Между Сциллой и Харибдой
(о диалектическом единстве национализма и интернационализма
и традиционалистской альтернативе им)
1. Введение
Официальной политикой Советского Союза по национальному вопросу был интернационализм. В силу авторитарного и идеократического характера советского государства любая попытка подвергнуть доктрину интернациона-лизма критике подвергалась юридическому преследованию. Более того, су-ществовавшие в СССР своеобразные традиции «социалистической полит-корректности» (а таковая тоже имела место, так что не стоит связывать по-литкорректность лишь с требованиями американских либералов именовать негров чернокожими афроамериканцами) запрещали даже усомниться в том, что проведение политики интернационализма всегда и во всем несет одно лишь благо (народ с присущим ему здравым смыслом реагировал на эту ин-тернационалистскую политкорректность анекдотами о грузинах и чукчах). При этом всячески насаждалось убеждение, что альтернативой интер-национализму является лишь национализм, да еще и в самой одиозной и примитивной форме. Поэтому целый спектр проблем национальной поли-тики – от бедственного положения русских в центральной России, достигше-го пика с деградацией русской деревни, до ассимиляции в русской или, пра-вильнее сказать, русскоязычной модернистски-советской культуре многих малых народов СССР, особенно их представителей в городах – замалчива-лись, так, будто их вообще не было.
Затем, когда скрепы авторитарного государства пали, бывшие «интер-националисты поневоле» из среды национальных интеллигенций сразу же переквалифицировались в националисты (в большей степени речь идет о представителях интеллигенций «малых народов России» - чеченцев, кабар-динцев, башкир, якутов, хакасов и т.д., но в последнее время в центре под-нимает голову и русский национализм, невиданный доселе феномен, так как русские с их всечеловечностью всегда были чужды ксенофобских настрое-ний, особенно по отношению к «своим» инородцам). Эти новоявленные на-ционалисты не только осуждают определенные стороны политики интерна-ционализма, но и отвергают эту доктрину в целом и ,в точности следуя аль-тернативе советской пропаганды, проповедуют идеал национализма. Спеку-лируя на указанных проблемах они создают совершено ксенофобские исто-рико-культурные концепции. Казалось бы, они полностью ушли от прежней парадигмы. Однако это не так и об этом, кстати, свидетельствует та легкость, с которой они из убежденных интернационалистов превратились в не менее убежденных националистов: если не было никакой мучительной, тяжелой внутренней работы, значит, в некоем важном аспекте они остались прежни-ми. Мы, прежде всего, обратили бы внимание на то, что они и теперь счита-ют противоположностью интернационализма лишь национальную идеоло-гию и не видят диалектической взаимосвязи между этими двумя идеология-ми. Развенчанию этого стереотипа и посвящена данная статья.
2. Определения национализма и интернационализма
Для начала дадим определения и национализму и интернационализму, чтоб было понятно, о чем идет речь (тем более что оба этих термина настоль-ко затасканы в публицистике, что понимаются зачастую просто как оценки, а не как политологические и социально-философские категории, обладающие логическим, очерченным той или иной наукой содержанием). Естественно, мы не настаиваем, что наши определения будут истинами в последней ин-станции, наша цель - лишь открыто зафиксировать: из чего мы исходим в наших рассуждениях. Итак, национализм, по нашему мнению – это идео-логия, которая высшей ценностью считает интересы данной конкрет-ной нации, ее самовоспроизведение, увеличение ее могущества и т.д. В ус-ловиях господства идеологии национализма вся общественная жизнь – и экономическая, и политическая, и культурная - подчиняется обслужива-нию национального бытия. В области политической это предполагает возникновение модели государства-нации, в котором полнотой прав об-ладают представители титульной национальности, а все остальные, если они имеются – ущемленные в правах меньшинства. В области же международных отношений это означает разрушение многонародных го-сударств, превращение мира в конгломерат государств-наций, каждое из которых руководствуется лишь своими интересами и стремится к мак-симальной свободе от других государств.
В чистом виде национализм как идеология практически не встречается, реальная политическая история знает лишь его соединения с другими идео-логическими проектами. Даже превращенные современным миром в жупелы национал-социализм и фашизм, которые часто репрезентируются как ради-кальные формы национализма, на самом деле во многих своих аспектах от национализма как такового достаточно далеки. Национал-социализм на пер-вый план выдвигал вовсе не ценности нации, а ценности расы, арийства, гер-манскую же нацию в ее актуальном состоянии он считал еще далеко не дос-тигшей расовой чистоты и нуждающейся в евгеническом «очищении» (хоть «правый» критик национал-социализма Ю. Эвола и обвинял национал-социализм в наличии и узко националистического момента, выражавшегося, например, в маниакальном стремлении Гитлера объединить всех немцев в рамках одного государства – Великого Германского Рейха) . Итальянский фашизм вообще был не столько национализмом, сколько этатизмом, идеал трансцендентно фундированного государства для Муссолини был безусловно выше, чем интересы итальянцев как сообщества, объединенного одним лишь принципом крови. Поэтому тот же Ю. Эвола считал, что фашизм наряду с чертами идеологии современного мира нес в себе – и в гораздо большей сте-пени, чем национал-социализм – дух традиционного общества .
С другой стороны, с самого зарождения идеологии либерализма, кото-рое произошло в эпоху Просвещения, вплоть до второй половины ХХ века, когда постмодернистская мировоззренческая революция стала разрушать ба-зовые концепты либерализма в его классической форме (рационализм, «свя-щенное скопидомство», культ труда и отрицание потребительства), либера-лизм включал в себя существенные элементы националистического дискурса. Либеральные революции, уничтожившие в XVII-XIX в.в. в Европе като-лические монархии средневекового типа и установившие либо демокра-тические республики, либо конституционные монархии буржуазного ти-па, одновременно были националистическими революциями, которые разрушили многонародную средневековую Европу (правда, к тому времени сильно прогнившую и расколотую Реформацией) и утвердили на ее месте множество обособленных государств-наций. Ничего удивительного в этом нет, коль скоро идеология этих революций строилась на идее суверенитета нации, направленной не только против аристократии и короля, который был суверенном в традиционной Европе, но и против наднационального духа ко-ролевской и аристократической власти. Даже знаменитый лозунг Француз-ской революции 1789 года «Да здравствует нация!» имел двойственный смысл, на что мало обращают внимание: под нацией понималось здесь не только третье сословие, народ, но и этнические французы. Аристократия и тем более король и особы королевской крови, строго говоря, в нацию не включались, что было по-своему логично: французская аристократия была связана множеством кровных связей с аристократиями других стран Европы. Так, жена последнего правившего короля из династии Бурбонов – Людовика XVI Мария-Антуанетта была по происхождению австриячкой, что служило причиной постоянных нападок на нее и на короля со стороны восставшего народа, который подозревал вследствие этого своего короля в «непатриотич-ности» . Аристократия Франции, в отличие от ее третьего сословия, на-рода, была неким наднациональным, панъевропейским образованием, в этом смысле лозунг «да здравствует нация!» был равнозначен лозунгу «Франция для французов!». В связи с этим интересно упоминание Ю. Эво-лы, что термин «патриотизм» в его современном смысле стал употребляться именно со времен Французской буржуазной революции и что «патриотами» называли себя именно сторонники революции – либералы, мыслящие в рам-ках категорий Просвещения . Противники же либералов, роялисты, защища-ли вовсе не «другую Францию», ту же Родину, но осененную королевским скипетром, а сам принцип монархической власти и традиционного деления общества на сословия. Как видим, действительно, либерализм в его первона-чальной форме был националистическим мировоззрением и Ле Пен, возглав-ляющий современный «Национальный фронт», в гораздо большей степени имеет право претендовать на преемственность Робеспьеру, чем респекта-бельные французские социалисты.
Обратимся теперь к интернационализму. Так принято называть идеологию, которая, наоборот, отодвигает на второй план различия между нациями и исходит из того, что нации – вообще преходящие ис-торические формы социальной общности и что рано или поздно они сольются в единое однородное безнациональное человечество. Интерна-ционализм существует в двух вариациях – марксистской и либеральной. Марксисты выступают за приоритет классовых интересов перед националь-ными, для них не так уж и важно, к какой нации принадлежит тот или иной человек, важно, буржуа он или же пролетарий, «эксплуататор», живущий за счет частной собственности, или «трудящийся». Ведь мировоззрение мар-ксизма экономикоцентрично, этносы и нации здесь рассматриваются как вторичные феномены, являющиеся результатами экономических отношений, прежде всего, классовой борьбы. Вместе с упразднением классов марксисты предрекают и уничтожение наций, и даже более того, оно, по их мнению, вообще-то начинается уже при капитализме, с возникновением мирового рынка. Поэтому с точки зрения чистого марксизма, без примеси националь-ной идеи – например, марксизма раннего Ленина и Троцкого - национальны-ми интересами можно и нужно жертвовать ради дела пролетарской револю-ции. В этом ключе строилась национальная политика Советской власти в 20-х - первой половине 30-х г.г.: в Советской России были обеспечены беспре-цедентно широкие права и свободы для тех малых народов, которые подвер-гались в Российской Империи дискриминации по национальному признаку. Особенно это касается евреев, строгое соблюдение свободы и равноправия которых в довоенном СССР признается даже сионистскими организациями, которые отмечают, что в некоторых странах Запада того периода с «еврей-ским вопросом» ситуация обстояла хуже, чем в СССР Ленина и Троцкого. В то же время жестко проводилась линия по сдерживанию и даже предупреж-дению настроений «великорусского национализма» (а по сути кое где даже своеобразная дискриминация русских, призванная по мысли интернациона-листов от марксизма «уравновесить» дореволюционную дискриминацию не-русского населения Империи).
Либералы новой, постклассической, постмодернистской формации, ко-торые пришли на смену классическим «национал-либералам» в Европе и в США во второй половине ХХ века противопоставляют интересам нации ин-тересы отдельного, «самодостаточного свободного индивида». Для совре-менного интернационал-либерала также неважно, к какой нации или расе принадлежит человек – важно, сумел ли он реализовать свою индивидуаль-ность в том виде, в каком это приемлемо для либерального мировоззрения. А мировоззрение это предполагает, прежде всего, реализацию в экономиче-ской «рыночной» сфере. И даже если индивид проявляет себя не в бизнесе, а, скажем, в сфере искусства, педагогики, науки, религии, все равно мерилом его успешности являются деньги, ведь в либеральном обществе все является товаром, имеющим определенную стоимость. Рынок здесь тотален. Как ви-дим, современный либерализм также исходит из идеала интернационализма, правда, называя его по-другому, чаще всего – космополитизмом. Для либе-рализма также экономическое первично, а национальное вторично, только экономическим субъектом, стоящим в центре либерального мировоззрения является индивид, а не класс, как в марксизме. Развитие экономических свя-зей и превращение рынка в глобальный феномен, и, по мнению либералов, также рано или поздно покончит с разделением людей на нации, на место миру, разъединенному национальными перегородками, придет глобальное «открытое общество», где есть свободные активные индивиды, а не предста-вители той или иной национальности и между ними существуют лишь отно-шения договорного, рыночного типа, а все иные связи, в том числе и строя-щиеся на национальном родстве, будут разорваны. Это глобальное «откры-тое общество», конечно, не мыслится как коммунистическое, так как его фундаментом является принцип частной собственности, но с точки зрения национального вопроса между ним и коммунизмом существенной разницы нет.
Из этих мировоззренческих посылок и проистекают требования после-довательных либералов Запада не ограничивать иммиграцию в Европу из стран Третьего мира, придерживаться идеалов мультикультурализма и избе-гать проявлений ксенофобии против неевропейцев. По мысли либералов, в нынешних мультикультуральных Европе и США выплавляется глобальное, вненациональное «открытое общество» в миниатюре (другое дело, что муль-тикультурализма и диалога культур на самом деле, а не в проектах либералов не получается: иммигранты-арабы и африканцы не собираются сливаться и даже мирно сосуществовать с французами и немцами, они в массе своей на-строены агрессивно и зачастую хотят подчинить европейцев, оттеснить их от «кормушки» цивилизации потребления).
Казалось бы, наглядно показано, что между идеалами национализма и интернационализма - явная противоположность: национализм выдвигает ин-тересы нации на первый план, интернационализм считает их вторичными, национализм представляет мир как совокупность национальных государств, каждое из которых ведет собственную эгоистическую политику, интерна-ционализм видит мир как глобальное общество, члены которого лишены национальной идентичности. Однако в действительности противоположно-сти эти диалектические, между ними много общего, и мы предлагаем обра-титься к подобного рода сходствам.
3. Национализм и интернационализм как две версии западнической прогрессистской парадигмы
Прежде всего, обратим внимание на то, что и национализм, и интерна-ционализм предполагают идеал ассимиляции и этнического смешения. Толь-ко национализм его применяет по отношению к этносам и субэтносам тради-ционного мира, а интернационализм – уже по отношению к нациям, т.е. к эт-ническим образованиям мира модернистского. Так, для немецкого национа-листа разделение немцев на баварцев, пруссаков, саксонцев и так далее – до-садный факт, нуждающийся в преодолении. Немцы, по его убеждению, должны быть единой нацией, с единым языком, единой идеологией, единым национальным самосознанием и, самое главное, единым моноэтническим го-сударством. Ему претит средневековая цветущая этническая сложность, ему симпатична модернистская этническая унификация.
Точно также интернационалисту претит национальное многообразие и он мечтает о едином унифицированном в этническом отношении человечест-ве, заключенном в рамки единого всемирного государства. В этом смысле идеал интернационализма есть вторая стадия того процесса этнического смешения, который инициировал идеал национализма; недаром же русский философ-консерватор К.Н. Леонтьев утверждал, что национализм как поли-тический феномен есть не что иное как орудие всемирной либеральной ре-волюции .
Далее, тот же К.Н. Леонтьев обратил внимание на тот любопытный факт, что националист может сколь угодно много говорить о своеобразии своей нации и о том, что это ее своеобразие нужно беречь как зеницу ока и для этого и нужно сделать государство национальным – и по составу, и по направленности его политики. Но как только это государство возникает, как вдруг обнаруживается, что все его институты и даже внешние формы и ат-рибуты буквально скопированы с западноевропейских образцов: государств-наций с их администрациями президентов, парламентами, политическими партиями, банками и биржами, разнузданной прессой и свободными нрава-ми и т.д. Леонтьев приводит в пример современных ему болгар, которые, как оказалось, так истово боролись против политической зависимости от Осман-ской империи, в рамках которой, кстати, они прекрасно сохраняли свое на-циональное своеобразие, только для того, чтоб впасть в еще худшую куль-турную зависимость от упрощенной, опошленной новоевропейской буржуаз-ной цивилизации, фактически утеряв былое своеобразие.
Мы можем привести схожие примеры из новейшей истории: так, быв-шие союзные республики СССР, внезапно после 1991 года превратившиеся в «независимые государства», кажется, отличаются друг от друга только госу-дарственными языками, флагами, да песнями фольклорных коллективов, ко-торые выступают на государственных праздниках. Во всем остальном Кирги-зию или Казахстан трудно отличить от Латвии или Украины: и тут, и там парламенты, президенты, банки, биржи, СМИ, копирующие манеры запад-ных масс-медиа, и молодежь, подражающая позавчерашней лондонской и парижской моде. Как будто киргизское и латвийское национальное своеоб-разие не предполагает особых, годных только для них политических и эко-номических форм! Кстати, специалисты–культурологи и политологи неодно-кратно уже замечали, что националисты так много придают значения про-блеме языка, так как все национальное своеобразие они и сводят к языку.
Можно возразить, что есть крайние националисты, которые резко от-вергают даже внешние признаки либеральных режимов и выдвигают автори-тарный этатистский националистический идеал. Однако и этот идеал скопи-рован с западных образцов - немецкого и итальянского ультраправых ре-жимов времен Оси, в которых, как мы уже отмечали, имелись наряду со многими другими, и националистические черты.
Наконец, национализм и интернационализм сближает прогрессистское понимание этнической истории. Националисты считают явным прогрессом объединение народов и народностей традиционного мира в единые нации с общим литературным языком, культурой и желательно общим одним госу-дарством. Националиста даже не смущает, что такое объединение привело к гибели в котле ассимиляции многих малых народов (русский литературовед и историк В.В. Кожинов писал, что в эпоху становления капитализма из 200 европейских народов возникло 20 европейских наций, так что Европу вполне можно назвать «кладбищем народов»). Националист считает это неизбежной платой за прогресс.
Интернационалист также считает прогрессом процессы этнической унификации, но он идет дальше и следующий шаг этого прогресса видит в слиянии теперь уже и самих наций в тигле единого этнически однородного человечества. Исчезновение многообразия национальных культур, характе-ров, мировидений для него также необходимая плата за такое продвижение «вперед» к идеалу общечеловеческих ценностей.
Итак, национализм и интернационализм, при всех своих внешних противоречиях не что иное, как две версии одной и той же западниче-ской прогрессистской парадигмы, утверждающей, что вектор этниче-ской истории направлен в сторону слияния этнических образований: сначала народов в нации, затем наций – в единое, унифицированное чело-вечество. Первыми с точки зрения этой парадигмы по данному пути двинулись западные народы, но и всем остальным народам, многие из ко-торых не достигли пока и уровня наций, якобы предстоит пройти по этому же пути.
4. Национализм как модернистская идеология
Какова же внутренняя причина такого сходства? По нашему мнению, она состоит в том, что и национализм, и интернационализм принадлежат к идеологиям модернистского мира, противостоящего миру Традиции. Если традиционное общество строилось на ценностях иерархии, этатизма, религии, служения, то общество модернистского типа строится на ценностях равенства, антиэтатизма и народопоклонства, секуляризма, свободы. Модер-нистский характер интернационализма вряд ли нужно доказывать, а вот на-ционализм в силу его гораздо более позитивной оценки государства, чем у либерализма и коммунизма, а также в силу его постоянной апелляции к ре-лигиозным учениям и институтам часто воспринимается как традиционали-стская доктрина. Однако это заблуждение, на что указывали такие автори-тетные теоретики традиционализма, как Ю. Эвола и К.Н. Леонтьев . Мы уже упоминали меткое замечание Эволы, что до революции 1789 года Запад во-все не знал таких терминов, как «национализм», «патриотизм», «Родина», и не менее меткое замечание Леонтьева о том, что, как только идеал нацио-нальной независимости реализуется, такое государство начинает копировать западные режимы. Но существует и внутренняя метафизическая связь между модернизмом и национализмом.
Прежде всего, национализм предполагает такую фундаментальную ценность, как равенство всех членов нации, тем самым отвергая тради-ционный принцип внутренней иерархии. Для националиста не так уж и важно: интеллигент перед ним, чиновник, крестьянин или рабочий, главное, что это немец или француз, или русский. Как раз в государствах, где в той или иной форме реализовывался идеал национализма, пусть и в не вполне чистом виде, наблюдалось мощная социальная мобильность выходцев из простонародья при явном угасании аристократии. Превращение Герма-нии из государства сословного, средневеково-традиционного в государство социально унифицированное, бессословное началось, конечно, еще в период либеральной Веймарской республики, но приобрело необратимый характер именно при Гитлере, который был не только консерватором, но и, как отме-чал Эвола, в большой степени банальным немецким националистом .
Далее, идея подчинения государства народу, свойственная для лю-бой другой модернистской модели: либеральной или коммунистической -свойственна и национализму. С точки зрения национализма государство должно выражать волю народа, но народа не в форме гражданского об-щества, как у либералов, и народа не в форме класса, как у коммунистов, а народа как нации. В любом случае это глубоко антитрадиционная идея, ведь в традиционном обществе народ – вне политики, он – производящее, а не управляющее сословие. Другое дело, что национализм, в отличие от ли-берализма и коммунизма, идеология милитаристская, предполагающая по-стоянные войны с другими нациями, а для этого хочешь или не хочешь нуж-но укрепление государства (при этом все равно понимаемое как нечто про-изводное от нации). Но внешнее укрепление государства свойственно и для коммунизма, который оправдывает это целями классовой борьбы («диктату-ра пролетариата»), однако это обстоятельство не делает коммунизм идеоло-гией этатистской, теоретически государство понимается здесь все равно как зло, пусть и неизбежное и даже нужное на докоммунистических этапах исто-рии.
Перейдем к симпатиям национализма к религии, что также придает этой идеологии кажущийся оттенок традиционности. На наш взгляд, объяс-няются они лишь связью религии с этнической культурой. Националисту неинтересна и неважна религия сама по себе (в этом он подобно либералу или коммунисту совершенно секулярный человек, исходящий из целей по-сюсторонних – политическая мощь, победа над другими нациями). Ему важна и нужна религия как часть национальной традиции. Кстати, по-этому последовательный националист в своем развитии, как правило, прихо-дят к узко этнической религии, то есть к язычеству (что мы сейчас видим на примере европейского и российского неонацизма). В традиционном общест-ве наоборот не национальная традиция подчиняет себе религию, а религия подчиняет национальную традицию.
Может, показаться, что уж такая модернистская ценность как свобода совершенно отсутствует в идеологии национализма. Наоборот, национализм исходит из того, что политические свободы каждого члена нации не само-ценны, они предоставляются ему лишь в той мере, в какой это не вредит ин-тересам нации в целом. Поэтому, собственно, идеал националистического го-сударства противоположен идеалу государства либерально-модернистского. Национализм охотно мирится с политическим авторитаризмом, даже дикта-турой, если того требует политика сохранения и укрепления нации. На это нужно заметить, что идеал коммунистического общества, где индивид слу-жит коллективу, также мало похож на либеральную идиллию прав и свобод человека, но это не делает коммунизм традиционной идеологией. Коммунизм отвергает свободу отдельного обособленного индивида, но только ради свободы класса трудящихся, таким образом вовсе не выходя за рамки все той же метапарадигмы эмансипации. Коммунизм ополчается с невиданной ожес-точенностью против системы, которая оспаривает эмансипацию класса тру-дящихся и стремится заставить этот класс служить другим классам и сосло-виям, всему общественному целому. Имеется в виду, конечно, система тра-диционного общества, где каждый занят своей функцией: духовенство мо-лится, обеспечивая аристократии и народу «мистическую защиту», аристо-краты защищают народ и духовенство от военных бедствий, народ же – тру-дится и обеспечивает своих дворян и священников необходимыми матери-альными благами.
Точно так же и национализм. Конечно, и национализму чужда идея свободы обособленного индивида, но он буквально живет идеей свободы нации, черпая из нее вдохновение и силы. Свобода нации означает непод-властность нации чему бы то ни было и кому бы то ни было. Нация сама для себя устанавливает законы, и только сама она может ограничить какие-либо свои действия, в этом смысл принципа суверенитета нации, священного для каждого националиста. Естественно, поскольку наций много, то каждая на-ция формально обладает теми же правами (как видим, для националиста на-ции, как для либерала - индивиды качественно равны), но право свое она должна отстоять в жестокой конкурентной борьбе, причем не только в плос-кости экономики, как того требует либеральная «война всех против всех», но и в плоскости настоящей войны, где льется настоящая кровь. Милитаризм и межнациональная война всех против всех точно также вытекает из сущности национализма, как и торговая конкуренция из сущности либерализма или борьба экономических классов из сущности коммунизма.
При этом национализм также с ожесточением ополчается про-тив традиционного понимания общества и государства, которое в каче-стве идеала выдвигает многонародную империю, где народы отнюдь не равны и не суверенны; они напротив, качественно различны, подчиня-ются одному общему принципу и по отношению к нему выполняют ка-кую-либо одну строго определенную функцию. На эту особенность тради-ционных империй указывал А. Тойнби, приводя в пример Османскую импе-рию, где турки были крестьяне, воины и администраторы, армяне занима-лись торговлей и т.д . Схожая ситуация наблюдалась в Российской Империи, где даже отдельные профессии имели «этнический оттенок»: евреи занима-лись мелкой торговлей и ремеслом, дворниками в городах были, как прави-ло, татары, русские в основной массе были крестьянами и дворянами. На первый взгляд может показаться, что здесь наличествует явная дискримина-ция нерусских народов, так как они якобы отлучены от верховной власти в государстве. Но на самом деле это не так; аристократия в традиционной им-перии, как уже указывалась, во многом имеет наднациональный характер, то есть если она и национальна, то в смысле духовном, а вовсе не в смысле эт-ническом, как простонародье. В принципе представитель любого народа им-перии может стать аристократом, если у него наличествуют соответствую-щие качества. Та же русская аристократия принимала в свое лоно всех – и грузин, и армян, и татар, и немцев, главное условие – обращение в правосла-вие и приверженность особому «русскому духу», которая делала русскими, например, грузина Багратиона и татарина Симеона Бекбулатовича (то же самое и в любой другой традиционной империи, скажем, в Османской, где высокопоставленными аристократами и даже великими визирями станови-лись в том числе греки или славяне, но разумеется, принявшие ислам).
Подведем итоги. Национализм – такое же порождение модернист-ского дискурса, как и идеологии интернационалистского плана – либера-лизм и коммунизм. В национализме присутствуют фундаментальные модернистские принципы – свобода, секуляризм, равенство, антиэта-тизм, только они получают здесь специфическое преломление: так, высшей ценностью является свобода, но не индивида, а нации в целом, го-сударство подчиняется народу, но не в форме гражданского общества, а в форме нации и т.п. Естественно, есть отличия между национализмом, с одной стороны, и коммунизмом и либерализмом, с другой: скажем, на-ционализм иррационален, либерализм и коммунизм исходят из рацио-нальных ценностей, национализм питается мифами, искусством, ок-культными верованиями, либерализм и коммунизм пронизаны пафосом рационализма, науки и техники.
Короче говоря, национализм восходит к романтическому Контр-Просвещению, либерализм и коммунизм – к сциентистскому Просвеще-нию. Но матрица культуры при этом одна и та же, модернистская, так как и взаимоотношения Контр-Просвещения и Просвещения носили сугу-бо диалектический характер.
После этого культурологического анализа мы можем ответить на во-прос: почему национализм и интернационализм схожи между собой, что вы-ражается в том, что:
1) национализм, и интернационализм предполагают идеал асси-миляции и этнического смешения, только национализм его применяет по отношению к этносам и субэтносам, а интерна-ционализм – уже по отношению к самим нациям;
2) национализм и интернационализм одинаково копируют запад-ные социальные, политические и экономические формы;
3) национализм и интернационализм воспринимают историю как прогресс, только для национализма этот прогресс заканчивает-ся образованием национальных, «цивилизованных» государств на обломках феодального «варварства», а для интернационали-ста он продолжается и закончится образованием общечелове-ческой цивилизации.
Напомним, что исходя из этого мы сделали вывод, что национализм и интернационализм являются по сути, двумя версиями одной и той же запад-нической прогрессистской парадигмы.
Причина подобных сходств в том, что и национализм, и интернациона-лизм принадлежат к культурной матрице модернистского общества. Так, ис-ходя из этого первое сходство объясняется следующим образом. Переход к модернистскому обществу, как отмечал еще К.Н. Леонтьев, есть упрощение внутренней структуры культуры, социальной организации, самих психологии и быта . Пафос такой унификации проистекает из самого эгалитаристского, уравнительного идеала общества типа модерн. Естественно, это упрощение распространяется и на национальную сферу. Традиционный народ несет в себе гораздо больше этнического разнообразия, чем нация, образованная в результате слияния народов и унификации их культурных черт и уж тем бо-лее чем нарождающаяся сейчас интернациональная «общечеловеческая» ци-вилизация. Реализуется же эта этническая унификация при переходе от тра-диции к модерну через идеологию национализма. Интернационализм же вы-ступает как идеология, через которую осуществляется своеобразное углуб-ление модернизационных процессов и разрушение даже форм классического модерна, таких как нации.
Второе сходство объясняется тем, что первым обществом модерн стал Запад, естественно, он является образцом для всех стран, встающих на путь модернизации. Подражание Западу, путь и бессознательное – непременное свойство любой модернистской идеологии, в том числе и национализма и ин-тернационализма.
Отсюда же проистекает и третье сходство: как замечал еще Н.С. Тру-бецкой модернистский Запад, без особых на то логических оснований, вос-принимает как высшее по отношению к своим прежним состояниям и уж тем более иным неевропейским цивилизациям . Соответственно переход к модерну в сфере этнического бытия – возникновение наций и национальных государств, и тем паче их разрушение и образование единого человечества воспринимается соответствующими идеологиями как прогрессивное разви-тие.
5. Диалектическое перетекание друг в друга национализма и интерна-ционализма
Итак, мы выяснили, что национализм и интернационализм – это диа-лектические противоположности, то есть противоположности, связанные друг с другом теснейшей связью, но все же полностью не сводимые друг к другу. Но мы показали их связь, так сказать, в статике, а нам нужна и дина-мика. Из элементарного курса философии известно, что диалектические про-тивоположности перетекают друг в друга, когда они доходят до крайности, превосходят некую меру (так, нагревание воды до температуры, превышаю-щей точку кипения – 100 градусов по Цельсию, приводит к превращению во-ды в пар) . Попробуем же обрисовать: каким образом и при каких условиях национализм может превратиться в свою противоположность – интернацио-нализм, а интернационализм – в национализм?
Вспомним, что идеал националиста – нация, отстаивающая свою сво-боду в жесточайшей войне с другими нациями. Предположим, что этот идеал достигнут. Нация стала совершено свободной, что может означать только то, что эта нация уже не ограничена волевыми устремлениями всех остальных наций. Это в свою очередь делается возможным только когда она либо унич-тожает другие нации физически, либо растворяет их в своей культуре мир-ным путем. Таким образом, данная нация в результате всего этого заняла ме-сто человечества. Но останется ли подобная нация, разросшаяся до размеров человечества, собственно, нацией? Вопрос риторический: пролетариат, унич-тоживший другие классы, перестает быть классом, нация, уничтожившая другие нации, перестает быть нацией. Те же элементарные законы диалекти-ки говорят, что одна вещь может быть познана только через свою противопо-ложность, так как познание предполагает сравнение, для того чтобы опреде-лить нужно о-пределить, поставить предел, указать, что здесь заканчивается эта вещь и начинается другая, поэтому если существует лишь одна вещь, ко-торую не с чем сравнить, она перестает быть собой и вообще чем-либо опре-деленным.
Как видим, национализм, дошедший до логического завершения в утверждение главнейшего для него принципа суверенной нации, превра-щается в интернационализм, идеал безнационального, этнически аморфного человечества.
Верно и противоположное. Интернационализм остается самим собой лишь до тех только пор, пока мы не выходим за пределы человечества. Но предположим, мы вышли за эти пределы. Это может произойти, если, напри-мер, будет обнаружена другая разумная, космическая раса – инопланетная цивилизация. Вспомним, что интернационализм означает идеал единства всех людей, без различий наций и рас. Но людей и только, если же речь за-ходит об отношении к не-людям, другим разумным существам, то ин-тернационализм становится своеобразным «земным национализмом», не менее ксенофобским по отношению к тем, что не входит в рамки ин-тернационалистской общности, чем его «антипод» - национализм. Ин-тернационализм, дошедший до логического завершения в утверждение принципа всечеловеческой общности – а она будет наиболее крепкой, ес-ли появится общий враг, чужой, не-человек, превращается в свою проти-воположность – супернационализм. Эта ситуация, кстати, много раз была описана в научно-фантастических романах и рассказах о контактах людей и инопланетян . Прошу понять меня правильно: я меньше всего верю в суще-ствование разумных пауков и каракатиц в тысячах парсеков от нас. Но дело вовсе не в их реальности, а в теоретической возможности превращения ин-тернационализма в специфическую форму национализма, которая в общем-то налицо.
Оставим, однако, в стороне второе, фантастическое диалектическое превращение и сконцентрируем внимание на первом. Как уже говорилось, западная нация может попытаться военным путем подавить и уничтожить другие нации и если ей это удастся, то тогда на основе культуры этой запад-ной нации возникнет общечеловеческая культура. В ХХ веке подобную по-пытку предприняла гитлеровская Германия, которая не столько заботилась о панъевропейском, и даже паниндоевропейском единстве, сколь стремилась расширяться за счет других наций. Предположим, что мечта Гитлера сбы-лась бы, и мировая Германская империя была бы создана. Ряд народов – та-кие как евреи, цыгане, народы Африки, Океании просто перестали бы суще-ствовать. Все остальные народы сильно сократились бы в численном отно-шении (так, Гитлер планировал оставить лишь 15 миллионов русских), а их остатки были бы полностью подчинены Германии и воспринимали бы не-мецкую культуру как образцовую и постепенно онемечивались бы. В итоге, если б Третий Рейх просуществовал достаточно долго, получилась бы немец-коязычная общечеловеческая цивилизация (остались бы лишь границы, ос-нованные на принципе крови, так как в Третьем Рейхе было запрещено расо-вое смешение). Итак, эскалация националистических настроений в Гер-мании Гитлера и возникновение мировой националистической немецкой империи диалектически привели бы ни к чему иному, как к реализации сугубо интернационалистского проекта единой в культурном отношении (хоть и разделенной на «высшие» и «низшие» расы по биологическому принципу) общечеловеческой цивилизации.
Две другие модернистские идеологии ХХ века - коммунизм и либера-лизм - пошли к тому же, но иным, мирным путем, который предполагает распространение западных ценностей среди неевропейских народов и их по-степенную культурную ассимиляцию в метацивилизации западного типа, включая и расовое и национальное смешение друг с другом и с народами Запада. Но для этого нужно было разрушить своеобразное препятствие – тра-диционные многонародные империи (такие как Российская, Китайская, Ос-манская и пришедшие им на смену формальные «социалистические федера-ции», скрывающие под этим модернистским ярлыком во многом традицион-ную суть: СССР, КНР, СФРЮ) и составляющие их народы также превратить в нации, подобные европейским. Коммунисты в лице Ленина и большеви-ков-коммунистов и неолибералы в лице Сороса и сторонников «открытого общества» пошли при этом примерно одинаковым путем – путем сотрудни-чества с националистами.
5. Коммунистический интернационализм и национализм: управляемый капитализм Ленина
Речь идет о политических союзах интернационалистов-марксистов и националистов в России начала ХХ века. Так, к примеру, В.И. Ленин и пар-тия большевиков до революции 1917 года всячески поддерживали национа-листов из среды нерусских народов, входивших в Российскую Империю, считая их требование создания национальных государств на руинах империи вполне оправданным и прогрессивным, и напротив, саму империю характе-ризуя в самых негативных тонах – как «тюрьму народов». Это был не просто абстрактный пункт из партийной программы, события революционных лет показали, что Ленин вполне серьезно относился к националистическим тре-бованиям и стремился их во что бы то ни стало удовлетворять, конечно, в той мере, в которой это не противоречило интересам самих большевиков. Ленин дал полную независимость не только Финляндии и Польше, но и фактически не препятствовал, а только приветствовал образование других государств на построссийском пространстве - Украины, Белоруссии, закавказских, турке-станских республик. Само собой разумеется, что если к власти в этих рес-публиках приходили представители компартий, то Ленина это устраивало еще больше, но даже в этом случае он стремился создать внешние формы на-циональных государств. Не случайно он выступил против плана Сталина, предусматривавшего образование на территории империи большой Россий-ской Республики, где права нерусских народов были бы сведены, по сути, к культурно-национальной автономии. Ленин настаивал именно на союзе рав-ноправных национальных государств, которые могли бы выйти из этого сою-за по первому же желанию. Более того, как видно из взаимоотношений ле-нинской власти с несоветскими построссийскими государствами (Финлян-дией, Польшей, прибалтийскими республиками), даже буржуазно-демократические национальные государства он считал более приемлемой альтернативой по сравнению с имперским проектом.
Обычно это объясняют гибкостью Ленина как реального политика, ведь союз с националистами обеспечивал большие шансы для крушения цар-ской империи, а впоследствии для борьбы с белыми армиями, которые вы-ступали за унитарное государство (яркий пример тому – сотрудничество большевиков с башкирскими националистами во главе с Заки Валидовым: Ленин подписал с валидовским правительством договор, после чего валидов-ские войска выступили на стороне Красной армии). Но это объяснение не достаточное. Ленин был еще и идеологом и все его действия объяснятся ис-ходя не только из реальной политики, но и из идеологии. Для Ленина как для последовательного интернационалиста буржуазные националисты разных мастей - финские, латышские, польские, украинские, действительно, должны были казаться более прогрессивными, политически и идеологически близки-ми, чем сторонники империи средневекового типа. С его точки зрения точно также как на Западе капитализм возник в рамках национальных государств, пришедших на смену традиционной многонародной империи - Священной Римской империи германских народов, и Россия должна пройти путь от раз-рушения империи-«тюрьмы народов» к государствам-нациям. В конце кон-цов, идеал интернационализма предполагает слияние всех наций в одно единое глобальное человечество, но для этого как минимум нужно, чтоб существовали нации. А народы, населявшие территорию Российской импе-рии, включая русских, нациями в строгом смысле слова не были, они были именно традиционными народами.
Другое дело, что до революции Ленин считал, что Россия должна прой-ти весь путь капиталистической цивилизации, подобно странам Запада, включая и образование буржуазных государств-наций западного типа. По-этому тогда его поддержка нерусских националистов была безусловной. По-сле революции, в статьях и выступлениях 1921-1922 годов Ленин предлагает концепцию «управляемого капитализма», легшую в основу новой экономи-ческой политики (НЭПа). К сожалению, на эту концепцию сегодня мало об-ращают внимания, а между тем сама по себе она достаточно любопытна и указывает на диалектичность Ленина, сумевшего по-своему решить пробле-му «несвоевременности социалистической революции в России», поставлен-ной оппонентами большевиков – меньшевиками. Ленин был согласен с меньшевиками в том, что Россия – отсталая, полуфеодальная страна, которая в наличном состоянии перейти к социализму не может, так как во многом в ней актуальны пока еще только буржуазные преобразования. Ленин даже вы-сказывал убеждение, что как только коммунисты придут к власти в Европе, Россия снова превратится в отсталую страну. Также Ленин был согласен и с тем, что Россия должна пройти путь капитализма, также как и страны Запа-да. Позиция Ленина отличалась от меньшевистской лишь нюансом: Ленин считал, что проходить путь капитализма нам можно не в точности следуя Франции или Англии, а с некоторыми коррективами, вызванными другой обстановкой и другой эпохой. Если на Западе Нового времени капитализм был «дикий», развивавшийся стихийно, лишь по своим внутренним зако-нам, в России капитализм, по мысли вождя большевиков, должен быть управляемым, находящимся под контролем партии коммунистов, кото-рая сознательно станет использовать капитализм для того, чтоб мо-дернизировать, «цивилизовать» страну, с тем чтобы создать объектив-ные предпосылки для ее «нормального» перехода к социализму, уже на ба-зе индустриально экономики. В этом суть НЭПа, который Ленин неодно-кратно называл откровенно – введением капитализма, но только управляе-мого и направляемого коммунистами.
Развивая эту мысль Ленина, можно сделать соответствующие выводы и в отношении национального развития. «Управляемый капитализм» предпо-лагает ведь поддержку не только свойственных для капиталистической фор-мации экономических связей и институтов, но и капиталистических форм культуры, в том числе и наций. Замысел Ленина и состоял в том, чтоб в колбе большевистской диктатуры вырастить из народов бывшей Рос-сийской Империи, стоявших на феодальной, а то и на родовой стадии развития, цивильные, секулярные, индустриальные нации, во всем подоб-ные европейским; с тем чтобы после победы мировой пролетарской рево-люции «слить» их в «общечеловеческий котел» - единое коммунистиче-ское человечество. Для этого и нужны были Ленину самая широкая федера-ция, союзные республики, напоминавшие национальные государства, под-держка национальных языков, литератур, театра (или создание таковых, если у народа не было своей письменности, литературы, театра и т.д.), поддержка и создание национальных интеллигенций. Только вот Ленин, свято веривший в близкую гибель капитализма, не мог подумать, что мировой революции так и не произойдет, а выпестованные в СССР национальные интеллигенции взорвут «первое государство рабочих и крестьян» на множество самостий-ных «кусков».
6. Либеральный космополитизм и национализм: зачем либералам неза-падные националисты
Схожие тенденции мы видим и у современных западных либералов-интернационалистов. Многих ставит в тупик стремление нынешних амери-канских и, шире говоря, западных апологетов «открытого общества» под-держивать по всему миру националистические интеллигенции различных ма-лых народов, а также вновь возникшие национальные государства. Так в 90-е годы Америка и Запад приложили все усилия, чтоб развалить социалистиче-скую Югославию, унизить и обессилить «сербов» - империобразующий эт-нос, игравший на Балканах же роль, что в срединной Евразии русские, и на-конец, инициировать создание на руинах Югославии македонского, хорват-ского и десятка других национальных государств. Западных «демократов» даже не очень-то смущали откровенно националистические тенденции у ру-ководства этих новоявленных государств и связь балканских мусульманских элит с ближневосточными мусульманскими экстремистами.
Приведенная странность объяснялась и извечной фобией Запада по от-ношению к православным народам, и следованием известной еще с древне-римских времен политике по принципу «разделяй и властвуй», направленно-го сегодня на развал крупных незападных геополитических образований при помощи разжигания межнациональной розни. Все это, безусловно, верно. Но мы хотели бы указать и на идеологические мотивы такого рода политиче-ских действий, вытекающие из метафизических оснований современного космополитического либерализма.
Либералы выступают теперь за стирание национальных различий и слияние всего человечества в единое открытое общество, где люди будут связаны между собой лишь отношениями взаимовыгодного консенсуса, но никак не родством по крови. Но опять-таки для того, чтоб стерлись перего-родки между нациями, нужно, чтоб возникли нации. А хорваты, македонцы, албанцы в составе Югославии нациями не были, они во многом оставались народами традиционного типа: этнически пестрыми, с общинным жизнеуст-ройством, религиозным или псевдорелигиозным мирочувствованием .
Трудно сказать, была ли поддержка националистов из бывшей Югосла-вии сознательным актом так называемого «всемирного мирового правитель-ства», то есть крупных финансово-экономических групп Запада, которые оп-ределяют сегодня мировую политику. Конечно, они руководствуются не только своими интересами, но и определенной идеологемой неолиберального толка, которая предполагает объединение всех наций в общечеловеческий субстрат (тем более это совпадет и с интересами воротил мировой экономи-ки), так что возможно, подобно Ленину, они также пытаются создать «управ-ляемые национализмы» с далеко идущими целями. Но возможно, они ниче-го такого и не планировали, а следовали общей логике политической ситуа-ции, которая все равно выражается вектором от национализма к интернацио-нализму.
7. Заключение
Как бы то ни было, тем, кто сейчас, критикуя идеал интернационалист-ского всесмешения и унификации, пытается противопоставить ему идеал на-ционализма, следует осознать не только то обстоятельство, что национализм и интернационализм диалектически связаны друг с другом, но и тот факт, что и в начале ХХ века, и в начале века XXI национализм был и остается лишь инструментом в руках политиков-интернационалистов, будь они ком-мунисты или либералы. Националисты нужны интернационалистам, чтоб при помощи сторонников национального государства и узко национального ми-ровоззрения окончательно разрушить цветущую сложность традиционного многонародного единства там, где она еще сохранилась, и еще на один шаг приблизить наступление эпохи гибели наций и торжества космополитизма.
Естественной же альтернативой и интернационализма, и национализма является идеал традиционной многонародной империи, сохраняющей и под-держивающей этническое многообразие, но достигающей политического единства не за счет разжигания национальных чувств или «зова крови», а за счет единой имперской наднациональной идеологии, и наднационального, проникнутого цивилизационных духом правящего слоя. Естественно, воз-вращение к империям средневекового типа уже невозможно, но русская об-щественно-политическая мысль предлагает проект своеобразной консерва-тивной революции, удачно сочетающий Традицию и отдельные черты мо-дерна и таким образом позволяющий пройти по узкому проливу между Сциллой национализма и Харибдой интернационализма. Этот проект – евра-зийство, за которым, как мы надеемся – будущее.
Об исторической роли партии большевиков в событиях 1917—1921 годов
1.
История, как известно, не терпит сослагательного наклонения. Поэтому все столь любимые нашими антисоветчиками рассуждения о том, что бы было с Россией, если бы не Ленин и большевики, по большому счету, глубоко антиисторичны. Конечно, сии богато одаренные фантазией господа могут сколько угодно тешить себя миражами преуспевающей демократической Российской республики с кадетом Милюковым в качестве президента или не менее преуспевающей Российской империи с царем Алексеем ІІ в качестве конституционного монарха, — все это обнаруживает лишь их крайне слабое понимание специфики исторического процесса. Феномены такого масштаба, как обрушение великой империи, революция и Гражданская война, не вызываются волей одного или нескольких, пусть даже самых гениальных и облеченных высшей властью людей. Естественно, есть границы и у исторического детерминизма, и определенные события могут варьироваться в силу влияния личностей, но общие тенденции остаются неизменными.
Существеннейших трансформаций общественной жизни в России начала ХХ века не могло не быть. Российская империя была странным и противоречивым образованием, уродливо сочетавшим в себе архаику и модерн. Государственное православие здесь соседствовало с официально разрешенной проституцией, с которой имело доходы государство, называвшее себя православным. Полуфеодальная экономика и средневеково-сословное государство соседствовало с одной из наиболее передовых в Европе интеллигенций, «пропустивших сквозь себя» самые наимоднейшие и ультрасовременные европейские идеи — от марксизма до нового религиозного сознания. Эти противоречия были настолько остры, что такая империя была обречена. Она пережила саму себя и никому не была нужна. В Феврале никто даже не попытался ее защитить. Будущие белые генералы, затем с отчаянной злобой боровшиеся с большевиками, не вывели войска для защиты императора. Церковь спокойно приняла крах монархии, и в храмах слышались здравицы Временному правительству. Революционным энтузиазмом были охвачены все — от простого солдата до великого князя. Собственно, большевики и не принимали сколько-нибудь заметного участия в февральских событиях. Русская монархия рухнула фактически не по вине большевиков. Как убедительно доказано историками на сегодняшний день, Февраль был детищем проанглийски и профранцузски настроенных политиков, прежде всего кадетов и кругов высшей аристократии, желающих свержения Николая II. Историк Г.В.Вернадский указывал, что готовившийся дворцовый переворот не состоялся только потому, что его сорвали беспорядки среди рабочих и солдат в Петрограде.
Конечно, большевики наряду с другими партиями и вообще широкими кругами интеллигенции и общественности, настроенными негативно по отношению к русскому самодержавию, внесли свой вклад в расшатывание и без того прогнивших устоев империи Романовых. Но вряд ли этот вклад был решающим. Революция 1905 года, которая стала своеобразной прелюдией Февраля 17-го, была начата партиями умеренно-либерального толка. Партия большевиков, правда, ярко заявила о себе во время Московского восстания 1905 года, но в результате столыпинской реакции она и пострадала больше других. Многие организации большевиков были разгромлены, вожди партии оказались за границей, в эмиграции, и имели весьма ограниченные средства для того, чтобы повлиять на события в России. Неудивительно, что Ленин не предвидел близкие революционные потрясения в России: еще в 1916 году, за несколько месяцев до Февраля, он заявил на социал-демократическом совещании в Швейцарии, что он, как представитель старшего поколения, вероятно, не доживет до падения русского самодержавия...
Но если практически все согласны с тем, что, в общем-то, падение монархии в Феврале могло произойти и без большевиков, то их роль в дальнейших событиях оценивается совершено иначе. Большевиков объявляют ответственными и за вооруженное восстание 25 октября 1917 года, которое без них якобы не произошло бы, и за переход власти к Советам, и за красный террор, и за гражданскую войну. Все эти события относят к тем, что как раз не вызваны объективным развитием ситуации, так что политики только вынуждены следовать этому развитию, а к тем, что определяются самими политиками. Так ли это, мы и попытаемся выяснить в нашей статье. Для этого воспользуемся методом «альтернативной истории», осознавая всю его условность. Попытаемся представить, что у большевиков к 1917 году не было бы такого напора и воли, что ими не руководил бы такой гениальный политик, как Ленин. При помощи такого нехитрого мысленного эксперимента мы сможем выяснить реальную, объективную роль большевиков в событиях
1919—1921 годов.
2.
Произошло бы тогда вооруженное выступление против Временного правительства? Сегодняшние либералы, как уже говорилось, пытаются представить все так, что не будь Ленина, Временное правительство спокойно и уверенно повело бы страну к выборам первого парламента — Учредительного собрания, а уж парламентаризм привел бы Россию к невиданному процветанию и вожделенной «цивилизации». Однако если отрешиться от эмоций и взглянуть на ситуацию между Февралем и Октябрем с позиции холодного политологического анализа, как сразу станет ясно, что восстание наподобие октябрьского было неизбежно в любом случае, даже если бы Ленин остался никому не известным провинциальным адвокатом, а РСДРП(б) в октябре 1917-го возглавлял бы совершенно беспомощный политик, не способный на решительные действия
(например, Каменев или Зиновьев, которые, как известно, как раз и выступали против идеи вооруженного восстания). Как показывает опыт революционных событий в странах Западной Европы, раз начавшаяся революция развивается по восходящей линии. Революция по природе своей несет мощный заряд разрушения, и пока старый режим не будет разрушен до основания, радикализация революции и революционеров продолжается. Революционная энергия сметает умеренные партии, и власть переходит ко все более радикальным силам столько, сколько это возможно. Во Франции XVIII века вполне закономерно умеренные жирондисты были сметены якобинской «Горой». То же самое началось и в России в феврале 1917-го. Февральские события выпустили, если можно так выразиться, из бутылки джинна социального хаоса. Государство стало распадаться, свободы становятся все шире, разрушительные элементы в обществе — все решительнее. На фоне этого верх в массах брали самые радикальные идеи, например, ни до, ни после этих событий Россия не знала такого массового увлечения анархизмом.
Временные правительства все более левели от одного состава к другому, что также было своеобразным следствием радикализации всего общества. Весной подал в отставку министр-кадет Милюков, так как его требования войны до победного конца встретили сопротивление в Петроградском Совете и среди солдат. Летом князь Львов сменяется социалистом Керенским, который в самом начале революционных событий, как пишет в своих воспоминаниях Шульгин, воспринимался почти как радикал. Вообще к осени 1917 года Временное правительство было в значительной части социалистическим — это ли не отражение радикализации настроений в обществе. Но это не делало правительство более устойчивым. Оно и сначала не имело значительной власти: приказ №1 Петросовета так и не был дезавуирован Временным правительством, хотя министры понимали его роковую роль для армии воюющей страны. Летом Керенский смог подавить мятеж Корнилова только при помощи социалистических партий, входивших в Петросовет, и подконтрольных им войск. А 25 октября во время штурма Зимнего дворца никто, кроме женского батальона и кадетов, не выступил в защиту официальной российской власти, точно так же, как несколько месяцев назад никто не выступил в защиту самодержавия.
Естественно, среди левых, приобретавших все большее влияние, стали высказываться антиправительственные лозунги и даже призывы к вооруженному восстанию. Причем это было свойственно не только большевикам. Петербургская организация анархо-коммунистов, которую возглавлял И.Блейхман, бросила лозунг «Долой Временное правительство!» еще 21 апреля 1917 года. В этом анархисты опередили большевиков на несколько месяцев. А 9 июня И.Блейхман на волне забастовки рабочих Выборгского района и при поддержке матросов-анархистов создал Временный революционный комитет, ставящий себе целью продолжение революции вплоть до перехода к социализму и коммунизму. Знаменитая демонстрация 4 июля, в которой видят первый массовый протест против Временного правительства и в которой большевики заявили о себе как о мощной силе, тоже была организована при активном участии анархистов. Анархистам удалось разагитировать 1-й пулеметный полк и матросов Кронштадта. По призыву анархистов собралось от 8 до 10 тысяч солдат и матросов. Причем в отличие от большевиков, которые пока не настаивали на вооруженном свержении власти, анархисты сразу ориентировались на вооруженную борьбу.
Не будем забывать, что анархисты принимали участие и в Октябрьском восстании. Причем речь идет не только о солдатских и матросских массах, увлеченных анархизмом, но и о руководстве восстания. Анархист И.Жук 25 октября 1917 возглавлял отряд шлиссельбургских красногвардейцев (200 человек). Анархист А.Железняков возглавлял отряд матросов, который, как и некоторые другие анархистские отряды, участвовал в штурме Зимнего дворца. Анархисты даже входили в штаб восстания (И.Блейхман, Г.Боргацкий, В.Шатов, Е Ярчук).
Исходя из этих фактов, можно с уверенностью сделать вывод, что даже если бы большевиков и не было, анархисты, несомненно, предприняли бы попытки свергнуть Временное правительство, воспользовавшись тем, что на их стороне была все растущая военная сила из солдат и матросов петроградского гарнизона. Собственно, такую попытку они уже предприняли 3—4 июля 1917 года. Попытка сорвалась, так как правительство имело еще некоторую популярность и влияние. Но к середине осени оно их уже значительно подрастеряло, и восстание анархистов было бы обречено на успех.
Этот вывод разделяют и современные специалисты по истории анархистского движения в России. Так, Л.Наумов пишет об этом: «И если уж стране суждено было пройти через социалистическую революцию (а после Февраля это стало неизбежным), то выбирать приходилось демократическому лагерю не между «умеренными» Керенским и Аксельродом и «экстремистами» Лениным и Троцким, а между бунтовщиками Блейхманом и Волиным и государственниками-большевиками. Умеренным в русской революции просто не было места».
3.
Теперь мы должны вспомнить обстоятельство, которое часто остается без внимания, благодаря чему наше восприятие октябрьских событий искажено. Власть в результате вооруженного восстания 25 октября не перешла к ЦК партии большевиков. Власть перешла ко II Всероссийскому съезду рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, который сформировал новое правительство России — Совет народных комиссаров (Совнарком). Это не было случайностью: начиная с февраля 1917-го в России наряду с Временным правительством существовала параллельная власть — Советы, в которых были представлены рабочие, крестьяне, солдаты и матросы, возглавляемые представителями социалистических партий (эсеров и обоих крыльев российской социал-демократии — большевиков и меньшевиков). Советы не были порождением марксистского проекта, они возникли стихийно в ходе революции 1905 года и также стихийно возродились в феврале 1917 года. Более того, Советы плохо вписывались в теории социал-демократии, зато прекрасно соответствовали общинному духу русско-евразийской цивилизации. Крестьянам, которые, по статистике, составляли большинство — около 70% тогдашней России (а на деле — еще больше, так как львиную долю оставшихся 30% составляли тоже крестьяне, только либо надевшие солдатские шинели и матросские бушлаты, либо совсем недавно переехавшие в города и ставшие рабочими), идея Советов, напоминавших им сельские, «мировые» сходы, была ближе и понятнее, чем идея парламентской демократии западного типа, которую воплощало Временное правительство. Можно согласиться с С.Г.Кара-Мурзой в том, что с февраля по октябрь 1917 года России и ее народу была предоставлена уникальная возможность выбора между западным, либеральным и советским, общинным проектами. И сам факт того, что по мере развития революционных событий власть Временного правительства слабела, его популярность среди народа таяла, а Советы, наоборот, набирали популярность и власть, — является весьма показательным. Народ выбрал Советы (в отличие от части интеллигенции и вообще высших сословий бывшей империи, которые выбрали западническую демократию).
Причем этот выбор состоял не только в поддержке власти Советов после вооруженного восстания 25 октября 1917 года (а вспомним, что практически по всей стране Советы мирно и беспрепятственно взяли власть в свои руки), но и в самих результатах выборов в Учредительное собрание, про которое так много говорят нынешние либералы, видя в нем несостоявшийся шанс развития событий по буржуазно-демократическому пути. Состав Учредительного собрания также свидетельствовал о том, что буржуазный проект провалился. Кадеты — партия, чья идеология воплощала концепцию западнического либерализма в наиболее чистом виде, — потерпели сокрушительное поражение, не набрав и 20 представителей (и это при том что именно кадеты во многом были застрельщиками и поначалу руководителями революционных событий, именно они активнее всех ратовали за Учредительное собрание и наконец только они имели в своих рядах такое количество высокообразованной интеллигенции, что смогли вести самую широкую и разнообразную пропаганду). Также весьма скромные результаты получили умеренные социал-демократы (меньшевики), которые, как и кадеты, были носителями европоцентристских ценностей. Подавляющее же большинство получили эсеры — партия своеобразного русского крестьянского социализма, наследники народников с их идеей невозможности в России капитализма и выбора в пользу общины. В сущности, состав Учредительного собрания позволял говорить, что Россия проголосовала за социализм, пусть и в его немарксистском народническом варианте.
Разгон Учредительного собрания был неизбежен, так как оно представляло собой живое противоречие, будучи буржуазно-демократическим по форме и социалистическим по содержанию. То же обстоятельство, что значительная часть эсеров (так называемые правые эсеры) вступила в союз с меньшевиками-европоцентристами и выступила против большевиков и Советов, еще ничего не доказывает. В истории часто бывает, что одна политическая сила провозглашает некий идеал, но сама ему не следует, а может, в силу политической конъюнктуры, начинает ему противостоять. Другая же политическая сила, которая по своей программе далека от этого идеала, наоборот, его воплощает и отстаивает. Большевики по своей программе противостояли народникам. Но именно большевики отстояли и народническую программу передела земли (декрет о земле, во многом подготовленный эсерами), и народническую по сути политическую модель Советов.
Вовсе не случайно, а вполне закономерно, что народ российский выбрал в 1917 году именно власть Советов, а не буржуазно-демократическую власть Временного правительства и не какую-нибудь иную третью власть. Ведь была же вероятность, что с ослаблением Временного правительства власть перехватят «правые» — националисты вроде военных заговорщиков во главе с Корниловым. Но симпатии рабочих, крестьянских и солдатских масс снова качнулись в сторону Советов, военные заговорщики не смогли поднять даже подконтрольных им солдат, так что правая рука путчиста Корнилова — генерал Крымов от бессильного отчаянья застрелился.
Советская цивилизация с ее общинным духом, крестьянским, «нутряным» демократизмом, обостренным пафосом социальной справедливости, почти религиозной верой в просвещение и рациональность была связана своими корнями с традиционной русской и евразийской цивилизацией. Российское третье сословие, крестьяне, сбросившие власть своих господ, не могли организоваться иначе как на манер крестьянского мира, деревенской общины, только адаптированной к новым модернистским реалиям, то есть в виде Республики Советов, советской власти (о закономерности советского исхода череды революций начала ХХ века много и убедительно писал С.Г.Кара-Мурза (см. напр., Кара-Мурза С.Г. Советская цивилизация). И дело здесь вовсе не в Ленине и большевиках, которые лишь возглавили идущую снизу советскую стихию, но вовсе не создавали ее. Советская власть в России 1917 года была неизбежна с коммунистами или без них, так как она являлась закономерным следствием развития политической ситуации после Февраля и, кроме того, отвечала духу, «цивилизационой матрице» крестьянской России.
Легко можно представить, как развивались бы события осенью 1917-го без большевиков. II съезд Советов несомненно создал бы советское правительство, которое противопоставило бы себя Временному правительству, тем самым доведя до логического конца ситуацию двоевластия, которая объективно существовала с Февраля, еще до активного воздействия большевиков на события в России. В это правительство вошли бы левые эсеры и анархисты, которые также были советскими, хоть и некоммунистическими партиями. Возможно, там был бы представлен и более широкий спектр сил, ведь в реальности левые эсеры сначала призывали большевиков создать коалиционное советское правительство совместно с правыми эсерами и меньшевиками, которые еще недавно господствовали в Советах, и лишь затем, когда правые социалисты сомкнулись с февралистами, их пути и пути левых эсеров разошлись.
В сущности, вопрос о смещении Временного правительства и переходе власти к Советам к концу октября 1917-го был предрешен. Возникновение советской (но необязательно коммунистической) власти было неизбежно. Вооруженное выступление большевиков до начала съезда Советов позволило им вырваться в лидеры, овладеть ситуацией, подчинив себе тех же самых левых эсеров. В этом в очередной раз проявился гений Ленина как реального политика, умевшего воспользоваться сложившейся ситуацией с наибольшей выгодой для своей партии.
4.
Еще одно обвинение в адрес большевиков состоит в том, что якобы именно они развязали террор. Отсюда современные идеологи антисоветизма и антикоммунизма делают вывод: не будь Ленина, Дзержинского и других руководителей большевиков, не было бы террора Чрезвычаек, который действительно зачастую перехлестывал через край и принимал жесточайшие формы.
Обычно на это возражают, что красный террор был объявлен большевиками лишь в ответ на белый террор, который выразился, например, в покушении на В.И.Ленина. Однако дело не только в этом единичном покушении, а в том, что оно выражало настоящую объективную тенденцию. При всем восторженном приеме советской власти в период ее шествия по России со стороны рабочих, беднейших крестьян, солдат и матросов представители высших и средних классов, а также большая часть интеллигенции оставались верными идеалам Февраля. Советская власть воспринималась ими как «плебейская», мешающая установлению в России «нормальных», «цивилизованных», буржуазно-демократических порядков. Сопротивление советской власти с их стороны началось с первых дней ее установления: вспомним саботаж со стороны чиновников различных госучреждений. Если это сопротивление поначалу происходило в более или менее мирных формах (так, саботажников чаще всего просто увольняли и на их места назначали комиссаров — выдвиженцев из Советов), то только потому, что антисоветчики надеялись на скорое падение большевиков, а также считали, что власть большевиков и Советов продержится лишь до начала работы Учредительного собрания. После разгона Учредительного собрания, который, между прочим, был осуществлен не только большевиками, но и всеми политическими силами, стоявшими за Советы, а именно: и большевиками, и левыми эсерами, и анархо-коммунистами — противоречие между Советами и сторонниками павшей Февральской власти неизбежно должно было принять радикальные, насильственные формы. Покушение на Ленина было лишь катализатором, который ускорил поляризацию и противостояние.
При этом не следует забывать, что это было не противостояние большевиков и либералов, а также правых социалистов-февралистов, а противостояние советской власти и сторонников буржуазной Февральской революции. Нынешние обличители большевиков забывают упомянуть, что большевики были лишь одной из трех советских политических сил. Советскую власть активно поддерживали, кроме того, левые эсеры и анархо-коммунисты, которые имели большую популярность среди крестьян. Левые эсеры, как известно, вошли в Совнарком (там было шесть левоэсеровских наркомов, в том числе на таких ключевых постах как нарком земледелия, нарком юстиции и нарком военных дел) и в ВЧК (в коллегии ВЧК было семь представителей левых эсеров, двое из них — Закс и Александрович — были заместителями Дзержинского). Левые эсеры участвовали в местных органах Советской власти и в местных отрядах ВЧК, составляя до трети чекистов. Такой левый эсер, как Яков Блюмкин, имел большое влияние среди чекистов, так что даже когда после покушения на германского посла Мирбаха Ленин лично отдал приказ об аресте Блюмкина, чекисты его якобы «не нашли».
Не лишним будет упомянуть, что левые эсеры открыто приветствовали и полностью подержали террор против антисоветских элементов или знаменитый «красный террор». После покушения на Ленина в газете «Известия» от 1 сентября 1918 года было опубликовано официальное заявление ЦК партии левых эсеров. Было бы не лишним привести из него обширную цитату: «Слугами буржуазной контрреволюции ранен Председатель Совета Народных Комиссаров Ленин. Мы, стоящие на крайне левом крыле революционного социализма, считающие террор одним из способов борьбы трудящихся масс, будем всеми силами бороться против подобных приемов, когда они имеют целью удушить русскую революцию. Покушение на Ленина произведено справа, защитниками буржуазного строя, кого революция лишила былых привилегий и кто желает уничтожения советского строя и социалистических реформ. Ленин ранен не за то, что он капитулировал и пошел на путь соглашательства. Нет, он ранен теми, для кого даже его политика есть политика крайней революционности.
...Мы считаем, что восстание миллионов трудящихся, хотя и искаженное соглашательской политикой вождей, не удастся задушить гибелью этих вождей. Покушение на Ленина — один из таких эпизодов контрреволюционного падения, и на такие попытки контрреволюции трудящиеся массы должны ответить встречным нападением на цитадели отечественного и международного капитала...» (Ю.Фельштинский, С.Юшенков. Открытое письмо Марии Спиридоновой ЦК партии большевиков/ Грани. Журнал литературы, искусства, науки и общественно-политической мысли. Год XLI No 139 1986 ).
Современный исследователь истории партии эсеров Юрий Фельштинский отмечает, что в этом заявлении позиция Ленина характеризуется как слишком умеренная и недостаточно радикальная. Закономерно, что участие самих левых эсеров в красном терроре отличалось предельной жестокостью. Например, в феврале 1918 года в Киеве красный террор проводился под руководством левого эсера М.Муравьева, в ходе репрессий погибло 5000 человек. Это неудивительно: левые эсеры были романтиками террора, они широко применяли террор и до революции. Им были чужды большевистские представления о революционной законности и революционной дисциплине и прагматичное отношение к колеблющимся, которое отличало верхушку большевиков, прежде всего Ленина.
Итак, выше мы доказали, что переход власти к Советам или установление советской власти были объективным следствием ослабления Временного правительства, непопулярности среди народа как его политики, так и буржуазно-демократического идеала вообще, и, наконец, соответствия мировоззрению традиционной России именно советской, общинной системы власти. Советская власть установилась бы и не осуществи большевики Октябрьское восстание, и не возьми они верх на II съезде Советов. А раз так, то и сопротивление советской власти буржуазных и околобуржуахных элементов, желавших «затормозить» бурно развивающуюся революцию на февральском этапе, тоже было вполне закономерным и совершенно неизбежным. Если бы большевики проявили меньше энергии, воли, собранности, политической гибкости и маневренности, то, вероятно, ВЧК возглавлял бы Блюмкин с теми же заместителями — Заксом и Александровичем, Каплан бы стреляла не в Ленина, а в Бориса Камкина или в Марию Спиридонову, и в кабинетах Чрезвычаек висели бы портреты не Маркса и Энгельса, а Желябова и Перовской. Но общая канва была бы той же самой. Более того, левоэсеровский террор был бы куда страшнее и кровавее...
5.
То же самое можно сказать о Гражданской войне. Красный лагерь возглавляли в реальной истории большевики. Но это не значит, что причины Гражданской войны лежали в тех действиях большевиков, которые они совершали по свободной воле и могли бы не совершать, а не в тех, которые они совершали, следуя логике развития объективной политической ситуации.
Современными идеологами и теоретиками оппозиции — С.Г.Кара-Мурзой, В.В.Кожиновым и другими — уже основательно доказано, что Гражданская война 1918—1921 гг. шла между сторонниками Февраля и Октября. Подавляющее большинство белых составляли западники, верные идеалу Февраля — либеральной или реформистски-социалистической республике. Противостояли же им сторонники советской власти как власти трудового народа, масс традиционной России, для которой были чужды и непонятны западные модели (не только большевики, но и прежде всего анархо-коммунисты, а также остатки разгромленных левых эсеров). С.Г.Кара-Мурза даже говорит о двух периодах противостояния демократии буржуазной, западной и демократии общинной, советской, русской: период мира (от 23 февраля 1917 года по 25 октября 1917 года) и военный (с 1918 по 1921 гг.). Таким образом, Гражданская война была лишь продолжением столкновения красного и белого терроров, и она также была, в сущности, неизбежна. Представители высших и средних классов России, восторженно принявшие буржуазную Февральскую революцию, никаких дальнейших изменений не хотели, опомнившись после неожиданного для них Октябрьского вооруженного восстания, поняв после разгона Учредилки, что мирным путем устранить большевиков и Советы нельзя, перешли к военному сопротивлению. Это было офицерство, которое в отличие от солдат было в большей степени настроено антисоветски. Это были выходцы из образованных слоев бывшей Империи, выросшие на идеалах западной культуры (интеллигенция, студенчество, прежняя бюрократия). Советская власть была для них властью босяков, плебеев, евразийских варваров; себя же они ощущали носителями цивилизации и прогресса, представителями просвещенного Запада в «дикой России» (и их трагедия состояла в том, что Запад все равно не признал их своими, сначала превратив в пешку в геополитической игре в годы Гражданской войны, затем добивая их отчуждением и ненавистью уже в эмиграции). Высокую степень социального расизма белых показывают воспоминания руководителей белого движения, например, А.И.Деникина, о чем уже писал С.Г.Кара-Мурза.
Ни о каком компромиссе с советской властью для белых и речи не могло быть. В таких условиях гражданское противостояние, в том числе и с оружием в руках, неизбежно. Обладай большевики преимуществом в Советах или не обладай, Советы все равно бы схлестнулись с белой стихией. Только тогда на первый план выдвинулись бы некоммунистические участники советской революции. Речь идет не только о левых эсерах, но прежде всего об анархо-коммунистах. В прежние годы как-то не принято было говорить о крайне важном значении в победе над белыми анархо-коммунистических формирований, представленных в основном Революционной повстанческой армией во главе с Н.И.Махно.
Официальный советский кинематограф, обильно обращавшийся к событиям тех лет, даже создал канонический пропагандистский образ махновца, который представлялся неопрятным малограмотным бандитом, не имевшим никаких убеждений и видевшим в революции лишь повод пограбить и побезобразничать. Однако историки Гражданской войны рисуют совершено иную картину. Разумеется, среди махновцев были и такие полууголовные элементы (впрочем, были они и среди участников всех лагерей гражданской войны. Так, Ленин сокрушался в письме к Лацису в 1918 году, что в украинской Чека подмазавшиеся к большевизму бандиты и садисты льют реки невинной крови, так что Чека благодаря им «принесла тьму зла»). Но костяк армии Махно и его советской республики Гуляй-Поле составляли сознательные и дисциплинированные крестьяне, которые знали, за что они воюют. Махновцы были убежденными сторонниками советской власти, но в ее безгосударственном виде. Республику Советов они представляли как федерацию советских органов, представляющих сам народ, без надстройки диктатуры какой-либо партии или класса. Махно писал о своем идеале общественного устройства: «Такой строй я мыслил только в форме вольного советского строя, при котором вся страна покрывается местными совершенно свободными и самостоятельными социально-общественными самоуправлениями тружеников». Этот идеал махновцы пытались воплотить в жизнь. В Гуляй-Поле, на малой родине Махно, еще до Октябрьского восстания в Петрограде были ликвидированы буржуазные органы власти и созданы Вольные трудовые советы. Земля была распределена между крестьянами, причем помещики, лишенные своих земель и роскошных особняков, тоже получили по трудовому наделу, чтобы они могли обеспечивать себя наравне с другими. Махновцы приветствовали Октябрь и советскую власть как власть свою, родную.
Когда разгорелась Гражданская война, махновцы создали Революционную повстанческую армию, которая насчитывала до 80 тысяч человек, имела свою кавалерию, тачанки, бронеавтомобили и бронепоезда. Эта армия боролась не только против петлюровцев и деникинцев, непосредственно угрожавших Гуляй-Полю, но и вообще против белых. Махновцы считали себя, и во многом являлись, союзниками большевиков в борьбе за советскую власть. Разногласия между большевиками и анархо-коммунистами были, но Махно считал их второстепенными перед лицом контрреволюции, угрожавшей самому существованию Республики Советов, какой бы она ни была — свободной анархистской федерацией или диктатурой пролетариата. Махно в 1918 году встречался в Москве с Лениным и Свердловым и всесторонне обсуждал этот союз, так что компромисс с обеих сторон был сознательным. В феврале 1919 года произошло объединение армии Махно с Красной армией. Махновцы стали второй частью украинской Красной армии. При этом они подчинялись руководству Красной армии лишь в оперативном отношении, командование они сохранили свое, выборное, и даже воевали не под красными, а под черными знаменами.
Махновцами был практически самостоятельно освобожден от деникинцев весь юг Украины, что имело важное значение, так как там хранилась основная часть боеприпасов армии Деникина. Под напором Махно начался развал армии Деникина (кавказские части после рейдов Махно бросили Деникина и вернулись на Кавказ). Современные историки считают, что роль армии анархо-коммунистов в разгроме Деникина была исключительной и что во многом благодаря тому, что Махно оттянул на себя значительные силы деникинцев и лишил армию Деникина артиллерийских складов, стало возможным отражение Красной армией удара белых на Москву и Петроград. Велика была роль махновцев и в разгроме Врангеля. Крымские формирования махновцев поддерживали взятие большевистскими частями Перекопа. И лишь затем в силу разногласий между коммунистами-государственниками и анархо-коммунистами начался раскол некогда единого красного фронта и противостояние махновцев и ленинцев.
Итак, вполне можно представить себе и гражданскую войну в России, где основной ударной силой в борьбе с белыми стали бы не отряды большевистской Красной гвардии и затем Красной армии, а части анархо-коммунистов, сторонников Махно и подобных ему лидеров крестьянской вольницы.
6.
Реальная история такова, что хотя большевики действовали совместно с другими советскими силами — левыми эсерами, анархо-коммунистами, все же выдающуюся, существенную роль в событиях 1917—1918 годов сыграли именно они. Главным надо считать то, что большевики совершили 25 октября 1917 года вооруженное восстание, которое свергло Временное правительство. Именно большевики на II съезде Советов провозгласили советскую власть и сформировали первое советское правительство — Совнарком (а левые эсеры вошли лишь во второй состав Совнаркома). Большевики начали проводить социалистические реформы в России и, хотя программа аграрных реформ была сформулирована эсерами, именно большевики начали ее осуществлять. В ответ на теракты своих политических противников большевики объявили в 1918 году красный террор. Наконец, большевики сформировали Красную армию и выступили против «белых».
Но, как это ни парадоксально, не в этом состояла их объективная историческая миссия. Мы уже показали, что все эти события произошли бы и без их участия. Временное правительство все равно бы пало, Советы, месяц от месяца усиливаясь, все равно перехватили бы упавшую власть и начали бы радикальные реформы в социалистическом духе, сторонники буржуазно-демократических преобразований все равно бы выступили против Советов и инициировали террор, противостояние все равно переросло бы в гражданскую войну. Это было неизбежно, потому что к этому вели не действия отдельных политиков, а вся объективная логика развития ситуации.
Историческая миссия большевиков, которую они с блеском выполнили ценой величайшего напряжения воли, состояла в другом — в удержании государственной власти, самих территорий бывшей Российской империи. Разумеется, мы говорим об объективной миссии, которую в конце концов обнаружила сама практическая деятельность большевиков, а вовсе не о том, как понимали свое предназначение сами большевики. Как раз сами они считали, что зажгли пожар мировой революции в одной из отсталых стран Европы и скоро он перекинется на страны Запада, в которых уже произойдут «правильные», чисто пролетарские революции и появятся «образцовые», «передовые» диктатуры пролетариата. На деле же они стягивали революционный хаос в России железным обручем своей власти, отстраивали заново традиционное для России авторитарное идеократическое государство, говоря о праве наций на самоопределение, безжалостно подавляли сепатаризмы и национализмы и восстанавливали империю, пусть под новым флагом и названием. Это подметил в самый разгар гражданской войны монархист В.Шульгин, говоривший, что большевики лишь думают, что они воюют за Интернационал, в действительности они воюют за великую Россию. И это было не только оригинальное мнение одного деятеля из белого лагеря, оно было общим для многих проницательных представителей «старых классов», бывших искренними патриотами России.
Начиная с 1920 года, на сторону большевиков переходит множество офицеров императорской армии, включая треть генералов Генштаба. Группа российских генералов во главе с героем Первой мировой войны А.Брусиловым подписывает призыв к офицерству идти в Красную армию «как в родную», дабы «послужить матушке-Родине». Идеолог правого кадетства, бывший колчаковец Н.В.Устрялов выбрасывает лозунг национал-большевизма, суть которого состояла в том, что сама логика власти превратила большевиков из космополитов в российских патриотов, они стали защитниками Родины и поэтому союз с ними любого патриота России не только возможен, но и необходим. Надо заметить, что большевики, в особенности Ленин, в свою очередь приняли национал-большевизм Устрялова восторженно, тем самым со своей стороны признав возможность и необходимость такого союза.
Итак, без большевиков восстановление государственности и собирание российских земель было бы просто немыслимым. Левые эсеры с анархо-коммунистами — романтики революции и террора, умеющие разрушать и воевать, не были способны к державному созиданию. Созданная ими Советская республика просуществовала бы год-два, а затем рухнула под напором внутренней контрреволюции и внешних врагов. Вместе с нею рухнула бы историческая великая Россия, превратившись в конгломерат малых самостийных слабых государств, в сферу влияния европейских держав и США. Причем распад российского пространства в 1919 стал бы более кровавым и болезненным, чем произошедший на наших глазах его распад в 1991 году.
Большевики, несмотря на свою левую идеологию и риторику, стали воплощением воли, великодержавия, государственничества и патриотизма — таков был поворот причудливой диалектики политической истории. Произошло же это потому, что изо всех левых партий России начала ХХ века, которые по логике событий должны были принять власть после того, как Февраль обрушил государственный организм империи, большевики, если можно так выразиться, были «самой правой». В их программе наличествовало положение, теоретически обосновывавшее сильную государственность, столь необходимую России в период революционного хаоса, грозившего ее национальному бытию, — положение о диктатуре пролетариата. Тогда как левые эсеры и тем более анархо-коммунисты были антигосударственниками, противниками центральной власти, и, понятно, на роль спасителей великодержавия они никак не годились.
Не менее важную роль сыграла и сама фигура лидера большевиков В.И.Ульянова-Ленина — гениального реального политика, обладавшего виртуозным умением чувствовать политическую ситуацию, когда необходимо — выжидать, когда потребуется — быть решительным и молниеносным. Этим он отличался от своих противников-политиков — кадетов, эсеров, меньшевиков, которые как раз были нерешительными доктринерами. Вспомним, как временное правительство оттягивало решение проблем, растущих как ком, ссылаясь на будущее Учредительное собрание как на панацею. Вспомним и нежелание деникинцев сформировать положительную программу белых и их цепляние за лозунг «непредрешенчества», что во многом стало причиной их краха. Массам вообще стало непонятно, за что воюют белые, ведь единую и неделимую Россию, скажем, кадеты и эсеры понимали совсем по-разному. Тогда как большевики прямо и открыто заявляли, к чему они стремятся, на понятном рабочим и крестьянам языке.
Ленин и большевики спасли Россию — так понимали их историческую миссию многие современники — от крестьянского поэта Есенина до бывшего колчаковца Устрялова и, думаем, это соответствовало исторической истине. Это также объясняет, почему Ленина и большевиков так ненавидят нынешние радикал-либералы. Не за то, что они были революционерами, ведь либералы и сами устроили в России тихую, ползучую революцию под видом «экономических реформ», которая стоила нашей стране утери территорий, разрушения промышленности, многомиллионной потери населения и, наконец, обрушения общественной нравственности и разрушения национальных ценностей. Нет, либералам Ленин и большевики ненавистны тем, что они были державниками, собирателями земель, созидателями национальной промышленности, народного хозяйства, великой армии. Ведь либерал в переводе с политического языка современной России значит «нигилист», «антигосударственник»
и «русофоб»...
Инопланетяне превратят земной интернационализм в космич. национализм
> Как видим, национализм, дошедший до логического завершения в утверждение главнейшего для него принципа суверенной нации, превра-щается в интернационализм, идеал безнационального, этнически аморфного человечества.
>Верно и противоположное. Интернационализм остается самим собой лишь до тех только пор, пока мы не выходим за пределы человечества. Но предположим, мы вышли за эти пределы. Это может произойти, если, напри-мер, будет обнаружена другая разумная, космическая раса – инопланетная цивилизация. Вспомним, что интернационализм означает идеал единства всех людей, без различий наций и рас. Но людей и только, если же речь за-ходит об отношении к не-людям, другим разумным существам, то ин-тернационализм становится своеобразным «земным национализмом», не менее ксенофобским по отношению к тем, что не входит в рамки ин-тернационалистской общности, чем его «антипод» - национализм.
>Ин-тернационализм, дошедший до логического завершения в утверждение принципа всечеловеческой общности – а она будет наиболее крепкой, ес-ли появится общий враг, чужой, не-человек, превращается в свою проти-воположность – супернационализм. Эта ситуация, кстати, много раз была описана в научно-фантастических романах и рассказах о контактах людей и инопланетян . Прошу понять меня правильно: я меньше всего верю в суще-ствование разумных пауков и каракатиц в тысячах парсеков от нас. Но дело вовсе не в их реальности, а в теоретической возможности превращения ин-тернационализма в специфическую форму национализма, которая в общем-то налицо.
Это интересно не только теоретически. Интернационалистам осталось найти инопланетян и все земные национализмы сдуются.