Увы, иначе понять невозможно. Это у него не «цитата». Отнюдь. Это один из аргументов. С «этого» Папа начал и «этим» речь свою закончил. По моему мнению, он в крайне неприличной форме использовал чужую религию, дабы возвысить свою, причем в угоду, скорее всего, временным и чисто позиционным успехам последней в европейском обществе. Ни много, ни мало, а он обвинил религию Пророка в иррационализме, придав этому слову предельно негативный смысл, оттеняющий разумность, и чуть ли не рациональность христианства. В принципе, то сложный богословский спор, и я совсем не уверен, что Папа выиграл бы его в диспуте. Вот что не может не обижать мусульманских богословов– нечестность папского приема, представившего очень сложное простым и всем понятным. «Так не делают».
Я могу ошибаться в целях и намерениях Папы. Но уже убежден, что какие бы ни были истинные цели выступления, даже пусть самые хитро-скрытные, он совершил недостойный главы Римско-католической церкви поступок. А это само по себе не умно. Последующие же его отмазки и вовсе убоги, а по существу – лживы.
Решил же я еще раз вернуться к этому событию, а уже касался его – вот и вот, поскольку вижу слишком много поверхностных комментариев. Да не при чем тут цитата! Убери ее, обида мусульман была не меньшей, справедливая обида. Кстати, это еще один повод пожурить наших журналистов, их профессионализм, хи. Повторяют как попки одно и то же, а самим прочитать текст и разобраться в сути вопроса лень. Ну, примерно как с Перельманом… А ведь Папа подарил блестящий сюжет, предоставив невиданный простор для измышлений, вплоть до самых конспирологических. Бери, не хочу. Лень? Гм, наверное, боятся иезуитов...
Путин молодец:
"Я уверен, – сказал президент, – что религиозным лидерам основных мировых конфессий хватит достаточно сил и мудрости для того, чтобы избегать каких бы то ни было крайностей в отношениях между конфессиями. Мы прекрасно понимаем, насколько чувствительна эта сфера, и будет правильно, если мы призовем всех лидеров всех мировых конфессий к ответственности и сдержанности.
Президент особо отметил, что Россия, как председатель "восьмерки" делает все, чтобы наладить диалог между цивилизациями, - сообщает Интерфакс.
18-Sep-2006 18:18
[info]tverdy_znak
Мне не очень просто понимать подобные материи на английском языке, но тем не менее, мне показалось, что мусульмане обиделись на вот эту цитату из речи папы:
Without descending to details, such as the difference in treatment accorded to those who have the "Book" and the "infidels", he addresses his interlocutor with a startling brusqueness, [a brusqueness which leaves us astounded,] on the central question about the relationship between religion and violence in general, saying: "Show me just what Mohammed brought that was new, and there you will find things only evil and inhuman, such as his command to spread by the sword the faith he preached".
В скобках я выделил добавление, сделанное сегодня на официальном сайте Ватикана. (Ещё сегодня утром этой вставки не было, а сейчас появилась.)
8-Sep-2006 18:55
[info]bronza
еше раз, дело не в этой цитате. цитата в самом начале, лишь выпукло обозначает сквозную тему речи - иррационализм versus рационализм или разумность ( in the context of the issue of "faith and reason"). а violence, насилие тут лишь пример иррационального.
Далее идет куда более замечательное:
The decisive statement in this argument against violent conversion is this: not to act in accordance with reason is contrary to God's nature. The editor, Theodore Khoury, observes: For the emperor, as a Byzantine shaped by Greek philosophy, this statement is self-evident. But for Muslim teaching, God is absolutely transcendent. His will is not bound up with any of our categories, even that of rationality. Here Khoury quotes a work of the noted French Islamist R. Arnaldez, who points out that Ibn Hazn went so far as to state that God is not bound even by his own word, and that nothing would oblige him to reveal the truth to us. Were it God's will, we would even have to practise idolatry.
А кончается так:
The courage to engage the whole breadth of reason, and not the denial of its grandeur - this is the programme with which a theology grounded in Biblical faith enters into the debates of our time. "Not to act reasonably, not to act with logos, is contrary to the nature of God", said Manuel II, according to his Christian understanding of God, in response to his Persian interlocutor. It is to this great logos, to this breadth of reason, that we invite our partners in the dialogue of cultures (хе-хе). To rediscover it constantly is the great task of the university.
Таким образом, ислам у папы по всей его речи выступает как образец иррационализма.
Блин, кто бы вякал, вот что я могу на это сказать... судя по его речи, не с его теологическими наработками этим заниматься. А провозглашать во всеуслышание разумность веры - да, и можно, и даже замечтально. Но при чем тут мусульмане?
18-Sep-2006 18:34
[info]steinkrauz.livejournal.com
С другой стороны, если Папа хотел показать, что цитата Палеолога всё ещё верна -- у него это полностью получилось.
Во вторник 12 сентября 2006 года, в сонном баварском городке Регенсбург, который когда-то был лагерем римского легиона под названием Кастра Регина, а еще ранее — кельтским поселением Радасбона, в большом аудиториуме Aula Magna местного университета, при стечении огромного количества неистово верующих и атеистов на кафедру решительно поднялся доктор теологии, профессор, в прошлом префект Конгрегации вероучения, президент Библейской комиссии и декан Коллегии кардиналов кардинал Йозеф Ратцингер, ныне римский понтифик Бенедикт XVI.
Ничего не предвещало грозы. Теплая осенняя погода расслабила местных бюргеров, и они привычно дремали на своих рабочих местах. Городок отдыхал в привычном ожидании неизбежной распутицы и стихийных бедствий, но до них казалось еще так далеко. Однако стихия подкралась, как всегда, незаметно: идиллическому спокойствию внезапно пришел конец. Все резко изменилось, когда папа закончил ностальгическое вступление, посвященное незабываемым годам своих штудий, и перешел к главному.
Говоря о возможности рационального постижения божественного начала, а также о взаимоотношениях «веры и разума», папа привел выдержки из теологического спора, состоявшегося около 1391 года в одном из зимних бараков Анкары между императором Византии Мануэлем II Палеологом и безвестным мусульманским ученым из Персии. Тогда, согласно своим собственным записям, император заявил оппоненту:
"Покажите мне, что нового привнес Мухаммед, и вы обнаружите только злые и негуманные вещи, такие, как его приказ распространять проповедуемую им веру мечом".
Тут выяснилось, что извлечение на свет Божий древних интеллектуальных окаменелостей — не столь безобидное занятие, как может показаться. Когда потом в мире поднимется протест, папа отречется от этих слов, объявив свое несогласие со словами Палеолога. Однако спрашивается, зачем в подтверждение своих мыслей приводить цитаты, если не разделяешь в них изложенного?
Выбор первоисточника может, однако, быть неслучайным. Папа процитировал православного автора, от слов которого в случае чего легко отмежеваться. Зато теперь «стрелки переведены» на православие.
Честно говоря, с точки зрения риторической логики, вообще не понятно, зачем папа привел эту старую цитату, сказанную в узком контексте вооруженного конфликта. И что она доказывает или опровергает в сфере «веры» и «разума», кроме того, что мусульмане «плохи» и к ним следует относиться с крайним недоверием? Действительно, ведь это их собственные богословы утверждают: «Бог не связан даже собственным сказанным словом». Что же говорить о мусульманах! — Этот вывод мы должны были бы сделать вслед за папой и парочкой других малозначительных католических теологов.
Кроме того, Папа приводит цитату из коранической суры 2, 256, в которой сказано: «В религии не должно быть принуждения», подчеркивая, однако, что такой «либеральный» подход характерен для начального периода деятельности Мухаммеда, когда он был «беспомощным и окруженным врагами». Тогда в Мекке были продиктованы им соответствующие суры. По версии папы, в последующем, когда религиозное движение, возглавляемое Мухаммедом, набрало силу, его лидер стал гораздо менее терпимо относиться к иноверцам, что выразилось в непримиримом характере сур, продиктованных в другом городе Аравии — Медине.
На самом деле, все было ровно наоборот: мединские («жесткие») суры были написаны как раз в период, когда после периода относительно свободного проповедничества на Мухаммеда и его сторонников начались гонения. В то время как мединские суры обращены по преимуществу к этническим арабам, суры мекканского периода гораздо более универсалистские и плюралистические.
Исламская догматика тут, кстати, не исключение. В еврейской религиозной традиции также присутствует подобное расщепление: если мекканским сурам Корана можно поставить в соответствие часть Старого Завета под названием «Элохиста», где божественное начало обозначается плюралистической множественной грамматической формой, то мединским — другую часть, «Яхвиста», где господствует полный лексический монотеизм, переплетающийся со стремлением утвердить евреев в качестве единственного «избранного народа».
В лекции папы мы не находим ни единого признака «послаблений» исламу, ни одного хорошего слова о мусульманах, сказанного хотя бы для того, чтобы выглядеть сбалансированным. Положительная ценность исламских воззрений исключена из рассмотрения не только как нечто актуальное, но даже и как теоретическая возможность.
В то же время, читая папский текст, можно решить, что христианство является абсолютным, недоступным для мусульман идеалом: ведь папа не привел ни одного из многочисленных и широко известных негативных фактов христианской истории. Вывод, который можно сделать из всего, сказанного папой в этой выступлении, следующий: ислам — это жестокое, непримиримое к иноверцам религиозное течение, только иногда для вида притворяющееся миролюбивым. Христианство же — религия света и добра, основанная на силе разума.
Реакция в мире
Реакция в мире на слова папы была совершенно предсказуемой, учитывая хорошо известный уже механизм межконфессиональных скандалов, «отточенный» совсем недавно во время «карикатурной войны». Папа не мог не понимать, что его слова приведут к межрелигиозным столкновениям, и будут стоить жизни христианам Африки и Азии, что вскоре и случилось. Достоверно известно, что на следующий же день после начала скандала убита католическая монахиня в Могадишо (Сомали).
В некоторых странах были подожжены церкви, причем не обязательно католические. Особенно тревожная ситуация возникло в странах, где население смешанно, а также в тех, которые являются местом пересечения мировых религий. Например, в Шхеме (Палестина) была подожжена англиканская церковь. Еще две церкви подожжены в Туль-Карме и Тубасе недалеко от Шхема. Обе — некатолические, одна из них, кстати, — англиканская. Пять церквей подверглись нападению в Шхеме, в том числе и одна православная. Ответственность за нападения взяла на себя прежде неизвестная организация «Львы монотеизма».
Реакция мировых лидеров также не заставила себя ждать. Среди осудивших высказывание папы — первые или вторые лица таких исламских стран, как Йемен, Египет, Марокко, Пакистан. Ряд исламских государств отозвали своих послов из Ватикана. Причем речь идет о странах обычно прозападной ориентации, которые теперь все больше сомневаются в том, что им стоит продолжать столь односторонний курс. Слишком уж откровенно их западные партнеры подставляют их под гнев собственного народа. Президент России, — страны с многочисленным мусульманским населением, не называя имен, также привал лидеров мировых конфессий к «ответственности и сдержанности».
Премьер-министр Турции назвал слова папы «отвратительными и огорчительными». Не только уже запланированный на осень визит папы в Турцию теперь под большим вопросом, но и признаки охлаждения в отношениях Турции и Западной Европы становятся все более очевидными. Это обострение особенно на руку тем в Европе, которые, подобно французскому министру иностранных дел Николя Саркози, ведут активную кампанию против расширения ЕС на восток и включения в него стран неевропейской культуры, таких как Украина или Турция. Саркози недавно призвал «определить более точно» европейскую идентичность. Теперь даже Германия — традиционный союзник Турции в ЕС — в лице нового канцлера Меркель гораздо более прохладно относится к членству Анкары в европейском сообществе. Таким образом, внутри Евросоюза речь папы усилила тенденции к изоляционизму, что обязательно скажется на всем европейском пространстве. Насколько выгодно такое развитие отдельным игрокам — кремлевскому руководству, «оранжевым» на Украине — это уже отдельный вопрос.
"Зачем?"
В Баварии Бенедикт XVI разъяснил суть своих богословских взглядов следующим образом: христианское понимание Бога, унаследованное от греков, предполагает, что Бог поступает «разумно», поскольку его творение, сотворенное по образу и подобию, очевидно, также поступает «разумно». Поэтому смысл действий Бога возможно познать разумом. В отличие от христианства, ислам, как утверждает папа, настаивает на полной трансцендентности Бога, сохранении «таинства промысла божьего».
Не хочется начинать философско-исторический спор и доказывать, что папа, по-сути, не прав, поскольку такая «разумная постижимость» божественного начала признается далеко не всеми направлениями и в самом христианстве. Достаточно привести хотя бы выражение «Credo quia absurdum (est)» – «Верую, ибо абсурдно», которое приписывается христианскому философу Тертуллиану (160–220 гг.).
Однако если папа хотел в очередной раз сказать, что религиозная вера не противоречит разуму, а исходит из него, зачем это было делать через очернение ислама и противопоставление ислама и христианства? После этого неудивительно, что многие в мусульманском мире пришли к выводу, что речь папы носила не богословский, а политический характер.
Кроме резонного вопроса «зачем?», в мире возникли и другие вопросы. Например, если папа ссылается на средневековое высказывание как на актуальное, не следует ли и мусульманам позволить действовать, как действовали средневековые рыцари-крестоносцы? Отчего нет? Некоторые считают, что именно такими средневековыми средствами действуют в XXI веке мусульманские террористы в своем походе против Запада.
Не много ли берет на себя папа в своей претензии на роль морального лидера всего человечества? Мы все всего лишь люди, в то время как папа пытается выдавать себя за некого эксклюзивного героя, стоящего между Богом и человеком. На такое мог претендовать в недалеком прошлом разве что Гитлер…
Если уж папа, невзирая на политкорректность, начал «резать правду-матку», почему он не сказал всей правды? Говоря о моральной проблематичности силового распространения религии, папа упомянул критику мусульман византийским императором, однако почему-то вовсе не упомянул события, которые ближе к нему, как по времени, так и культурно: истребление и насильственное крещение индейцев Америки, папское благословение рабовладения, разрушительные религиозные войны против протестантов и православных в самой Европе.
Можно также спросить папу, разве больше убито людей под флагом ислама, чем под флагом христианства? Возможно, следует посмотреть на этот вопрос еще шире, спросив себя, разве религиозный фанатизм лучше, чем фанатизм антирелигиозный или вообще не имеющий отношение к религии? Вряд ли число жертв исламских фанатиков больше числа жертв нацистов. Вряд ли под зеленым знаменем ислама совершалось больше преступлений, чем под лозунгами «установления демократии», «свободы, равенства, братства» или «построения коммунизма».
Раньше папу в случае чего можно было завоевать мечом, заключить в темницу или, в крайнем случае, отравить, чем и занимались время от времени европейские политики. Однако теперь демократическое общество защищает находящуюся в его чреве тоталитарную, управляемую из одного центра идеологическую структуру, унаследованную из совсем иных эпох. Эта структура — папская власть — полностью неподконтрольна признанным демократическим институтам, зато претендует на какое-то моральное «стояние свыше». Спрашивается, на каком основании?
Привет из Фултона
Баварская речь папы, безусловно, надолго останется в истории новой «фултоновской речью», официальным объявлением «холодной войны», которая фактически уже идет по всему миру между Западом и мусульманским миром. Однако многие разгадали тайную мысль, стоящую за папскими усилиями: столкнуть христианство с исламом, чтобы в огне войны погибли и ненавистные магометане и презренные «восточные схимники». Народы не спешат присоединиться к новому «крестовому походу».
Папская речь возбуждает старую известную европейскую паранойю: «Что хорошего может исходить от ислама?…» Но обидное слово, оброненное в Германии, оживило у другой части человечества и совсем другую паранойю: «Что хорошего может исходить из Баварии?» Да уж, далеко не лучшее место выбрал Бенедикт XVI для того, чтобы критиковать взгляды иноверцев…
Даже религиозный глава евреев Востока, израильский главный раввин Шломо Амар осудил слова папы римского. Причем сделал он это, ни много ни мало, в официальном письме, написанном по-арабски (родной язык раввина) и направленном одному из ведущих исламских авторитетов, живущему в Катаре шейху Йусуфу Кардауи. В послании, в частности, сказано: «Наш выбор: в уважении каждой религии и каждой нации, живущей в соответствии со своими собственными верованиями. Даже тогда, когда происходит борьба между народами, не следует превращать ее в межрелигиозную войну».
Другой известный израильский раввин — рав Фруман — написал свое сопроводительное письмо к посланию главного раввина, в котором, в частности говорится: «Известно, что наши величайшие ученые излагали свои мысли по-арабски и проживали в исламских странах, где вместе с исламскими богословами старались познать промысел Б-жий на путях мудрости. Даже в течение тяжелого и кровавого конфликта, который вспыхнул между нами с момента появления сионистского движения, мы осознаем, что война между евреями и арабами есть козни Дьявола. Мы помним, что само слово "ислам" происходит от "шалом" ("салам") — мир».
Есть в словах папы и «православный вектор». Кроме того, что слова православного автора в таком контексте выглядят явной попыткой обострить отношения между православием и исламом, это еще и попытка перетянуть православие на свою сторону в грядущем «крестовом походе», выстроить православных по «европейскому» — читай католическому — ранжиру, подталкивая к унии с Ватиканом. Разгадав такой ход, восточные христиане в основном отмежевались от слов папы и солидаризировались с мусульманами. Так, например, в секторе Газа в демонстрациях против папских сентенций приняли участие православные священники.
Католическая церковь пытается теперь уменьшить ущерб, нанесенный словами папы: один раз папа передал свои сухие извинения через свой секретариат, а затем, с балкона своей римской резиденции он заявил, что «сожалеет о той реакции, которую вызвала его речь». Считать такую формулировку извинением можно только с очень большой натяжкой, ведь папа выразил сожаление не по поводу своих слов, а по поводу реакции на них в мире.
Вообще, это еще не факт, что папа римский может извиняться в принципе, и что его извинения можно воспринимать буквально. Ведь извинения папы были бы непонятны самим католикам, которые верят в догмат о непогрешимости понтифика. Что бы не говорил папа, он извиняться не должен, поскольку по определению не может ошибаться. И даже после извинения, сколь бы искренним оно не было, католики будут верить в то, что папа привел слова средневекового автора не по ошибке, а намеренно. А значит — не будет и примирения. Бикфордов шнур запала, подложенного под мировое спокойствие, продолжает гореть.
<<<
Лекция Святейшего Отца на встрече с представителями науки в университете Регенсбурга
18 сентября 2006
12 сентября, в ходе своего визита в Германию, Святейший Отец Бенедикт XVI посетил университет Регенсбурга – в котором он заведовал кафедрой догматики и истории догмы с 1969 по 1971 гг., и где он занимал также должность заместителя ректора – для встречи с представителями науки.
Встреча состоялась в актовом зале университета. После приветственных слов ректора, проф. Альфа Цимера, Папа обратился к миру науки с лекцией, текст которой приводим:
Лекция Святейшего Отца
Вера, разум и университет.
Воспоминания и размышления.
Ваши Высокопреосвященства, Ваши Превосходительства, Ваши Преосвященства, уважаемые дамы и господа!
Для меня это волнующий момент – вновь стоять на кафедре университета и еще раз иметь возможность прочитать лекцию. При этом я мысленно возвращаюсь в те годы, когда, после прекрасного периода в высшем институте Фрайзинга, я начал свою деятельность академического преподавателя в университете Бонна. Это были еще – в 1959-м – времена старого университета, где работали штатные профессора. Для отдельных кафедр не имелось ни ассистентов, ни машинисток, зато был непосредственный контакт со студентами и особенно между преподавателями. Мы встречались до и после лекций в преподавательской. Контакты с историками, философами, филологами и, естественно, между двумя богословскими факультетами, были очень тесными. Один раз в семестр проводился так называемый dies academicus, во время которого профессора всех факультетов представали перед студентами всего университета, давая им, таким образом, пережить опыт universitas – о чем Вы, г-н ректор, упомянули в своем приветственном слове – опыт, состоящий в том, что мы, несмотря на специализацию, порой затрудняющую общение между нами, образуем некую совокупность, и работаем в целостности единого разума с его различными измерениями, неся, таким образом, вместе общую ответственность за правильное использование разума, – этот факт становился живым опытом. Университет, несомненно, гордился также своими двумя богословскими факультетами. Было ясно, что также и они, исследуя разумность веры, осуществляют работу, которая является обязательной частью всей совокупности universitas scientiarum, даже если не все могли разделять веру, корреляцией которой с общим разумом занимались богословы. Эта внутренняя спаянность во вселенной разума не была нарушена, даже когда однажды пронесся слух, что один из коллег сказал, что в нашем университете есть нечто странное: два факультета, занимающиеся тем, что не существует – Богом. То, что даже перед лицом столь радикального скептицизма остается необходимым и разумным ставить вопросы о Боге с помощью разума, и что это должно быть сделано в контексте традиции христианской веры, было убеждением всего университета, не подлежащим обсуждению.
Все это вновь пришло мне в голову, когда я недавно прочитал изданную профессором Theodore Khoury (Мюнстер) часть диалога между эрудированным византийским императором Мануэлем II Палеологом – состоявшимся, вероятно, во время зимнего квартирования 1391 года близ Анкары – и неким ученым персом о христианстве и исламе, и об их истинности. Впоследствии этот диалог был записан во время осады Константинополя между 1394 и 1402 гг., вероятно самим императором, поскольку его рассуждения приводятся более детально, нежели аргументы его персидского собеседника. Их диалог охватывает все пространство структур веры, содержащихся в Библии и Коране, и особо останавливается на образе Бога и человека, неизбежно возвращаясь вновь и вновь к теме об отношениях между – как они говорили – тремя «Законами», или тремя «порядками жизни»: Ветхий завет – Новый завет – Коран. Я не намерен говорить об этом сейчас, на этой лекции; мне бы хотелось затронуть лишь один аргумент – довольно маргинальный в структуре всего диалога – который очаровал меня в контексте темы «веры и разума», и которым я воспользуюсь в качестве отправного пункта своих размышлений на эту тему.
В изданной профессором Khoury седьмой беседе («diálesis» – споре), император затрагивает тему джихада, священной войны. Император, конечно, знал, что в суре 2, 256 говорится: «Нет принуждения в религии». Как считают эксперты, это одна из сур раннего периода, когда сам Мохаммед не имел еще власти и подвергался преследованиям. Но, естественно, император знал также и о наставлениях, развитых впоследствии и закрепленных в Коране, о священной войне. Не входя в особые детали, такие, как разница обхождения между обладающими «Книгой» и «неверными», он удивительно грубо – что нас поражает – и без обиняков обращает к своему собеседнику главный вопрос о связи между религией и насилием вообще, говоря: «Хорошо, покажи мне, что нового принес Мохаммед, и ты найдешь там только нечто злое и бесчеловечное, такое, как его приказ распространять мечом веру, которую он проповедовал». Император, выразившись столь бесцеремонно, затем подробно разъясняет причины, по которым распространение веры путем насилия является неразумным. Насилие противоречит природе Бога и природе души. «Богу не нравится кровь – говорит он, – и тот, кто действует без разума, («syn logo»), тот противоречит природе Бога. Вера есть плод души, а не тела. Кто, то есть, желает привести кого-то к вере, нуждается в способности хорошо говорить и правильно мыслить, а не в умении творить насилие и угрожать… Чтобы убедить благоразумную душу, вовсе нет необходимости применять ни руки, ни оружия, ни любого другого средства, которым можно грозить человеку смертью…».
Решающим утверждением в этой аргументации против обращения в веру силой является: неразумное деяние претит природе Бога. Издатель Theodore Khoury комментирует: для императора, византийца, воспитанного на греческой философии, это утверждение очевидно. Для мусульманского же учения, напротив, Бог абсолютно трансцендентен. Его воля не связана ни с одной из наших категорий, вероятно, даже с категорией разумности. В этом контексте Khoury цитирует произведение известного французского исламиста Р. Арналдеса, который отмечает, что Ибн Хацн доходит до того, что заявляет, что Бог, якобы, не связан даже со Своим словом, и ничто не обязывает Его открыть нам истину. Что, будь Его воля, человек практиковал бы даже идолопоклонничество.
Здесь в понимании Бога, и, следовательно, в конкретном осуществлении религии, проявляет себя дилемма, которая сегодня бросает нам прямой вызов. Убеждение, что действие против разума противоречит природе Бога – это лишь греческая мысль, либо оно действительно всегда и само по себе? Думаю, что здесь проявляется глубокое согласие между тем, что является греческим в лучшем смысле и тем, что есть вера в Бога на основе Библии. Изменяя первый стих Книги Бытия, – первый стих всего Священного Писания, – Иоанн начал пролог своего Евангелия словами: «В начале был logos». Именно это слово использует император: Бог действует логосом. Logos означает одновременно разум и слово – разум, который является сотворяющим и способен сообщаться, но, именно, как разум. Иоанн тем самым подарил нам заключительное слово о библейской концепции Бога, слово, в котором все пути библейской веры, – зачастую трудные и извилистые – достигают своей цели, находят свой синтез. В начале был logos, и logos есть Бог, говорит нам евангелист. Встреча между библейским посланием и греческой мыслью не была простой случайностью. Видение св. Павла, перед которым закрылись пути в Азию и который, во сне, увидел македонца и услышал его мольбу: «Приди в Македонию и помоги нам!» (ср. Деян 16,6-10) – это видение может быть интерпретировано как некая «конденсация» глубокой необходимости сближения между библейской верой и греческой мыслью.
В действительности это сближение началось еще давно. Уже таинственное имя Бога из неопалимой купины, отделяющее этого Бога от сонма божеств со множеством имен, утверждая только Его «Я есмь», только Его бытие, является по отношению к мифу опровержением, в близкой аналогии с которым стоит попытка Сократа победить и преодолеть тот же миф. Процесс, начатый в неопалимой купине, достигает – в рамках Ветхого Завета – новой зрелости во время ссылки, где Бог Израиля, - лишенного теперь земли и культа, - объявляет Себя Богом неба и земли, представляя Себя простой формулой, продлевающей слово из купины: «Я есмь». С этим новым знанием Бога идет вровень некая разновидность просвещения, энергично выражающая себя в осмеянии божеств, которые являются всего лишь плодом человеческих рук (ср. Пс 115). Так, несмотря на всю остроту несогласия с греческими правителями, желавшими добиться силой приверженности греческому стилю жизни и их идолопоклонническому культу, библейская вера в эллинистическую эпоху внутренне шла навстречу лучшей части греческой мысли, вплоть до взаимного контакта, который затем происходит, особенно в поздней литературе премудрости. Сегодня мы знаем, что греческий перевод Ветхого Завета, осуществленный в Александрии – «Септуагинта» – это больше, чем просто перевод (что, вероятно, следует рассматривать скорее недостатком, чем достоинством) иудейского текста: это самостоятельное письменное свидетельство и конкретный важный шаг истории Откровения, в которой эта встреча осуществилась таким способом, который имел решающее значение для рождения христианства и его распространения. В сущности, речь здесь идет о встрече между верой и разумом, между подлинным просвещением и религией. Исходя действительно из глубокой природы христианской веры и одновременно из природы греческой мысли, сплавленной отныне с верой, Мануэль II мог сказать: действовать без логоса противоречит природе Бога.
Справедливости ради здесь следует отметить, что в позднем Средневековье в богословии развились тенденции, ломающие этот синтез между греческим духом и духом христианским. В противовес так называемому интеллектуализму Августина и Фомы, с Дунсом Скотусом возникла волюнтаристская точка зрения, которая в конце, в ходе последующего развития, привела к утверждению, что мы в Боге можем познать только Его voluntas ordinata. По ту сторону этой упорядоченной воли якобы существует свобода Бога, в силу которой Он смог создать и сделать также противоположность всего, что Он фактически сделал. Здесь вырисовываются позиции, которые, вне всякого сомнения, сближаются с позициями Ибн Хазна и ведут к образу Бога-Судии, который даже не связан с истиной и добром. Трансцендентность Бога и Его отличие от нас подчеркиваются настолько преувеличенно, что наш разум, наше чувство истины и добра больше не являются настоящим отражением Бога, самые глубокие возможности Которого остаются для нас вечно недостижимыми и скрытыми за Его решениями. В противовес этому вера Церкви всегда придерживалась убеждения, что между Богом и нами, между Его сотворяющим Духом и нашим сотворенным разумом существует аналогия, в которой – как сказал IV Латеранский Собор в 1215 году – несходства, конечно, неизмеримо больше, нежели сходства, но не до такой степени, чтобы упразднить аналогию и ее язык. Бог не становится более божественным из-за того, что мы отталкиваем Его подальше от себя в чистый и непроницаемый волюнтаризм: истинно божественный Бог – это Бог, Который явил Себя как logos, и, как logos, действовал и действует, полный любви к нам. Конечно, любовь, как говорит Павел, «превосходит» разумение, и именно поэтому она способна воспринять больше, чем мысль (ср. Еф 3,19), но все же она остается любовью Бога-Logos, для которой христианский культ является, как вновь говорит Павел, «latreía» – культом, находящимся в гармонии с предвечным Словом и с нашим разумом (ср. Рим 12,1).
Указанное здесь внутреннее взаимное сближение, имевшее место между библейской верой и изысканиями греческой мысли в философском плане – это факт, имеющий решающее значение не только с точки зрения истории религий, но и с точки зрения всеобщей истории – факт, и сегодня налагающий на нас обязательства. Принимая во внимание эту встречу, неудивительно, что, несмотря на свое зарождение и важные этапы развития на Востоке, христианство в конце концов обрело свое исторически решающее выражение в Европе. Можно сказать это и наоборот: эта встреча, к которой впоследствии добавляется наследие Рима, создала Европу и остается основанием того, что по праву можно назвать Европой.
Тезису, что критически очищенное греческое наследие является составной частью христианской веры, противостоит требование деэллинизации христианства, – требование, которое все больше доминирует в богословских исследованиях с начала эпохи современности. При более подробном рассмотрении можно отметить три волны программы деэллинизации: они хотя и связаны между собой, однако в своих мотивациях и целях четко различаются одна от другой.
Деэллинизация сначала возникает в связи с постулатами Реформации XVI века. Рассматривая традицию богословских школ, реформаторы оказывались перед систематизацией веры, полностью обусловленной философией, то есть перед определением веры извне в силу способа мышления, не исходившего из нее. Таким образом вера больше не являлась живым историческим словом, а элементом, вставленным в структуру некой философской системы. Sola Scriptura ищет в противоположность этому чистую первоначальную форму веры, как она присутствует изначально в библейском Слове. Метафизика появляется как предпосылка, исходящая из другого источника, от которого следует освободить веру, чтобы она вновь смогла полностью стать сама собой. Своим утверждением, что мышление должно уступить место вере, Кант действовал на основе этой программы с неожиданной для реформаторов радикальностью. Тем самым он связал веру исключительно с практическим разумом, отказав ей в доступе к действительности в целом.
Либеральная теология XIX и XX столетий внесла вторую волну в программу деэллинизации: выдающимся ее представителем является Адольф фон Харнак. Во времена моей учебы, так же, как в первые годы моей академической деятельности, эта программа оказывала сильное влияние и на католическое богословие. Отправным пунктом для нее послужило различение Паскаля между Богом философов и Богом Авраама, Исаака и Иакова. В моей Боннской лекции по случаю вступления в должность, в 1959 году, я пытался рассмотреть этот аргумент, и не намерен повторять здесь всю эту речь. Однако, мне бы хотелось разъяснить, хотя бы вкратце, новизну, которая характеризовала эту вторую волну деэллинизации по сравнению с первой. В качестве главной идеи у Харнака является возвращение к простому человеку Иисусу и к Его простому посланию, которое пришло раньше всех теологизаций и – именно – раньше эллинизации: это простое послание составило бы истинную кульминацию религиозного развития человечества. Иисус, согласно Харнаку, положил конец культу в пользу морали. В конечном счете Он представлен как отец человеколюбивого нравственного послания. Главная цель Харнака заключалась в том, чтобы привести христианство в согласие с современным разумом, освободив его именно от внешне философских и богословских элементов, таких, к примеру, как вера в божество Иисуса и в троичность Бога. В этом смысле историческо-критическое толкование Нового Завета, согласно его точке зрения, вновь располагает теологию в рамки университета: теология, по Харнаку, это нечто существенным образом историческое, а, следовательно, – строго научное. То, что она исследует об Иисусе посредством критики, является, так сказать, выражением практического разума, и вследствие этого также приемлемым в университетской среде. В основе это лежит современное самоограничение разума, получившее классическое выражение в «критиках» Канта, впоследствии, однако, радикализированное естественнонаучным мышлением. Эта современная концепция разума, подтвержденная техническими успехами, основывается, говоря кратко, на синтезе между платонизмом (картезианством) и эмпиризмом. С одной стороны предполагается математическая структура материи, ее, так сказать, внутренняя рациональность, которая делает возможным понять и эффективно использовать ее: эта основная предпосылка является, так сказать, платоновским элементом современного представления о природе. С другой стороны речь идет о функциональном использовании природы для наших целей, где окончательную уверенность может дать только возможность проверить истинность или ложность опытным путем. В зависимости от обстоятельств чаша весов может перевешивать в ту или другую сторону. Такой мыслитель, как Дж. Монод, позитивист до мозга костей, объявил себя убежденным платоником.
Это вносит две основные для нашего вопроса решающие ориентации. Только тип уверенности, исходящей из синергии математики и эмпиризма, позволяет нам говорить о научности. То, что претендует быть наукой, должно сопоставляться с этим критерием. Так же и гуманитарные науки, такие как история, психология, социология, философия пытались приблизиться к этому канону научности. Есть еще один важный факт для наших размышлений: этот метод как таковой исключает проблему Бога, выставляя ее как ненаучную или преднаучную проблему. Тем самым мы, однако, оказываемся перед сокращением радиуса науки и разума, что следует обсудить.
Я еще вернусь к этому. Пока достаточно иметь в виду, что, в свете этой перспективы, при попытке сохранить за христианством характер «научной» дисциплины, от христианства остался бы лишь жалкий фрагмент. Но следует сказать больше: если наука в своей совокупности является только этим, тогда именно сам человек становится жертвой этого сокращения. Поскольку тогда собственно человеческие вопросы, то есть «откуда» и «куда», вопросы о религии и об этосе не могут найти места в пространстве общего разума, описанного понятой таким образом «наукой» и должны быть смещены в область субъективного. На основе своего опыта субъект решает, что ему кажется религиозно приемлемым, и субъективная «совесть» становится в конечном счете единственной этической инстанцией. Однако таким образом этос и религия утрачивают свою силу создавать общину и скатываются в область личных усмотрений. Именно такое состояние опасно для человечества: мы констатируем это в угрожающих патологиях религии и разума – патологиях, которые обязательно проявляются, когда разум сокращается настолько, что вопросы религии и этоса его больше не касаются. Того, что остается от попыток создать этику, исходя из правил эволюции, или из психологии и социологии, просто недостаточно.
Прежде, чем прийти к заключению, которое является целью этого размышления, я должен еще вкратце упомянуть о распространяющейся в настоящее время третьей волне деэллинизации. Принимая во внимание встречу с множеством культур, сегодня любят говорить, что совершившийся в древней Церкви синтез с эллинизмом якобы стал первой инкультурацией, которая не должна обуславливать другие культуры. Они, якобы, должны иметь право вернуться назад, к пункту, предшествовавшему этой инкультурации, чтобы открыть простое послание Нового Завета и затем вновь инкультурировать его в своих соответствующих кругах. Этот тезис не просто ошибочен; он груб и неточен, поскольку Новый Завет был написан на греческом языке и несет в себе контакт с греческим духом, – контакт, созревший в ходе предыдущего развития Ветхого Завета. Естественно, в образовательном процессе древней Церкви есть элементы, которые не должны быть интегрированы во все культуры. Однако, фундаментальные решения, касающиеся отношений веры с исследованиями человеческого разума, - эти фундаментальные решения являются частью самой веры, равно как и их развитие, соответствующее ее природе.
Таким образом я подхожу к заключению. Эта сделанная лишь в общих чертах попытка критики современного разума изнутри абсолютно не содержит мнения, что теперь следует вернуться назад, к периоду до Просвещения, отклоняя убеждения современной эпохи. То, что в современном развитии разума является ценным, признается безоговорочно: мы все признательны за огромные возможности, которые он открыл человеку и за дарованные нам достижения в человеческой области. Впрочем, этос научного сообщества выражается – Вы упомянули об этом, уважаемый г-н ректор – в воле послушания истине, то есть в таком подходе, который является частью важных принципов христианства. Следовательно, моим намерением не было говорить об отступлении, либо дать отрицательную критику; речь, напротив, идет о расширении нашего представления о разуме и его использовании. Так как при всей радости по поводу возможностей человека мы видим также и угрозы, возникающие из этих возможностей, и нам следует спросить себя, как можно управлять ими. Нам это удастся лишь при условии, что разум и вера объединятся по-новому; если мы преодолеем ограничение, поставленное самим разумом тому, что поддается опытным путем, и если вновь откроем ему всю его широту. В этом смысле богословие – не только как историческая и гуманитарно-научная дисциплина, но как богословие в полном смысле слова, то есть как вопрос о рациональности веры – должно иметь свое место в университете и в рамках всестороннего диалога наук.
Только так мы становимся способными вести настоящий диалог между культурами и религиями – диалог, в котором мы столь остро нуждаемся. В западном мире широко бытует мнение, что только позитивистский разум и исходящие из него формы философии являются универсальными. Но глубоко религиозные культуры мира именно в этом исключении божественного из универсальности разума видят атаку на свои самые глубокие убеждения. Разум, остающийся глухим к божественному и отводящий религии место среди субкультур, неспособен войти в диалог культур. И все же, современный естественнонаучный разум с присущим ей платоновским элементом, несет в себе - как я пытался доказать – вопрос, превосходящий его вместе с его методическими возможностями. Современный научный разум должен просто принять рациональную структуру материи и соответствие между нашим духом и действующими в природе рациональными структурами как данность, на которой базируется его методология. Но вопрос о том, почему это так, действительно существует, и поиски ответа на него должны быть доверены естественными науками другим уровням и способам мышления – философии и богословию. Для философии и – по-другому – для богословия внимание к огромному опыту и религиозным убеждениям религиозных традиций человечества, особенно к религиозным убеждениям христианской веры, составляет источник знания; отказаться от него означало бы ограничить недопустимым образом нашу способность слушать и отвечать. Здесь мне пришло на ум слово Сократа к Федону. В предыдущих беседах они касались многих ошибочных философских мнений, и теперь Сократ говорит: «Было бы, пожалуй, понятно, если кто-то, разозлившись на все эти ошибки, на всю оставшуюся жизнь возненавидел любую речь о бытии и поносил его. Но так он утратил бы истину бытия и многое бы потерял». Запад уже давно рискует впасть во враждебное отношение к основным вопросам своего разума, и, случись это, он бы потерпел от этого только большой ущерб. Мужественно открыться широте разума, не отказываться от его величия – такова программа, с помощью которой занятое размышлением о библейской вере богословие входит в диспут настоящего времени. «Действовать вопреки разуму, действовать без логоса противоречит природе Бога», - сказал персидскому собеседнику Мануил II, исходя из своего – христианского – образа Бога. Именно к этому великому логосу, к широте разума призываем мы наших собеседников в диалоге культур. Вновь и вновь находить его нам самим – вот великая задача университета.
Примечание: Святейший Отец оставил за собой право позднее опубликовать редакцию этого текста с примечаниями. Поэтому данную публикацию следует рассматривать в качестве предварительной.