Форум С.Кара-Мурзы : Ветка : 1. Письмо из Рязани, отправленное в Москве (+)

От	Георгий
К	Георгий
Дата	21.01.2006 21:49:20
Рубрики	Прочее;

1. Письмо из Рязани, отправленное в Москве (+)

I.

ПИСЬМО ИЗ РЯЗАНИ, ОТПРАВЛЕННОЕ В МОСКВЕ

Утром 19 мая 1967 года, в пятницу, я получил по почте письмо -
невзрачный бледно-желтенький конверт. Мой адрес сиял на нем великолепной
точностью и исчерпывающей полнотой, как жемчужная нить на шее простушки:
тут и буквенно-циферное обозначение почтового отделения (шестизначные
индексы еще не были введены); и <ул.>, поставленное, как полагается,
перед названием улицы, а не после; и мое имя-отчество - целиком, безо
всяких усечений. Адрес был напечатан на машинке, и выразительные
возможности машинки использованы до конца: слово <Москва> отстукано
большими буквами и вразрядку, моя фамилия - тоже вразрядку, но обычными
буквами, а два слова, составляющие имя-отчество, размещены немного ниже
так точно, что левее фамилии выступало пять букв (Влади...) и правее -
тоже ровно пять букв (...евичу).

Эта тщательная обдуманность, дотошность, педантичность даже в написании
адреса были мне хорошо знакомы, я уже знал, от кого письмо. Можно было и
не смотреть на обратный адрес (он, конечно же, тут имелся, аккуратно
отделенный от моего адреса темной чертой-отбивочкой), но я все-таки
взглянул: <Рязань, 12, проезд Яблочкова, 1, кв. 11>. Конечно, именно
<проезд>, а не <пр.>, которое, чего доброго, кто-то примет за
<переулок>.

Да, адрес именно тот, что я и ожидал. Он был мне известен уже несколько
лет, еще с тех пор, когда проезд Яблочкова назывался Первым Касимовским
переулком. Зачем уничтожили хорошее и, видимо, географически
целесообразное название (должно быть, по переулку пролегал путь в город
Касимов), почему дали переулку имя не кого-то другого, а П.Н. Яблочкова,
это, как нередко у нас, никому не известно. В самом деле, Яблочков вроде
бы к Рязани и отношения никакого не имел: родился в Саратовской
губернии, учился в Николаеве, в Петербурге, работал в том же Петербурге,
в Москве, в Париже, умер в Саратове. Ну, правда, электрический свет, для
усовершенствования которого Павел Николаевич так много сделал, в Рязани
действительно наличествует.

Тогда в ответ на мое негодующее сочувствие по поводу переименования мой
рязанский корреспондент писал мне: <Да, переименование улицы и меня не
порадовало, но есть надежда переехать в другую квартиру: три года просил
в Рязани - не давали, тогда попросил в Москве - и кинулись давать в
Рязани> [1]. Кинулись-то, может, и кинулись, да, видно, на пути что-то
задержало: прошло уже больше года, а адрес - я видел теперь - оставался
прежним. Это, естественно, вызвало сочувствие. Еще бы, человек прошел
всю войну, за справедливую критику Сталина отсидел восемь лет в лагерях,
стал известным писателем, а у него нет достойной квартиры!

Были и другие причины для сочувствия: я считал в то время, что наши
взгляды совпадают не только по вопросам топонимики. Правда, меня тогда
несколько смутило, как неожиданно он отозвался на переименование
Касимовского переулка: мол, не обрадовало, но я переезжаю на другую
улицу. Выходит, лишь бы не жить мне на улице с неудачным названием, а
что там в городе, что там на карте страны - не мое дело...

Я хотел было уже взрезать конверт, как вдруг заметил странную вещь: в
обратном адресе имя адресата отсутствовало. Разве так случалось прежде?
Никогда! Может, просто забыл? Ну! При его-то дотошности? Я пригляделся к
почтовым штемпелям. Письмо отправлено вчера, 18 мая, в девять часов
вечера, то есть чуть больше полусуток тому назад. И за это время оно
пришло из Рязани? Темпы для нашей почты немыслимые. Да, но вот факт
же... Впрочем, нет. Письмо, оказывается, опущено здесь, в Москве, на
Центральном почтамте - там, надо думать, письма сортируются быстрей, чем
где-либо. Словом, как видно, все сделано для того, чтобы письмо я
получил возможно скорее. Зачем? И почему же все-таки не стоит там, где
ему положено стоять, имя? Для конспирации? С какой целью?..

Я взрезал конверт. В нем оказалось три листа, заполненных машинописным
текстом, - два обыкновенных и один половинный. На этом половинном я
прочитал:

=================

[1] Архив автора.

==================

17.5.67

<Уважаемый Владимир Сергеевич!

Наша прошлая переписка побуждает меня послать это письмо и Вам>.

Ах, вот оно что! Значит, это только <сопроводиловка> к основному тексту.
Я нетерпеливо заглянул в самое начало этого текста, там стояло:

<ПИСЬМО IV ВСЕСОЮЗНОМУ СЪЕЗДУ СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ.

(вместо выступления)

В президиум съезда и делегатам -

Членам ССП - БУШИНУ B.C.

Редакциям литературных газет и журналов -...>

Ого, ничего себе размах! Сдерживая любопытство, я вернулся к
<сопроводиловке>:

<Определю свое намерение искренне: пусть это письмо напомнит Вам, что и
перед Вами в литературе (в жизни) стоит выбор и не бесконечно можно
будет Вам его откладывать (как, мне кажется, вы пытаетесь).

Желаю Вам - лучшего.

СОЛЖЕНИЦЫН> [1].

За машинописной подписью стояла хорошо знакомая короткая подпись,
сделанная шариковой ручкой, - вся состоящая из острых углов и завитушек:
АСолж.

Письмецо в четыре с половиной строки вместило многое: и укор, и
предостережение, и призыв, и упоминание о прошлом, и пожелание на
будущее.

Меня прежде всего остановили слова <наша прошлая переписка>. Никогда
раньше мне не приходило в голову окинуть ее единым взглядом и сделать из
этого какой-то вывод. Я задумался. Наша переписка....

=====================

[1] Архив автора.

=====================

От	Георгий
К	Георгий (21.01.2006 21:49:20)
Дата	21.01.2006 21:53:49

1.7. Томашу Ржезачу, журналисту. Прага (+)

От	Георгий
К	Георгий (21.01.2006 21:49:20)
Дата	21.01.2006 21:53:09

1.6. От новобранцев до генералов (+)

ОТ НОВОБРАНЦЕВ ДО ГЕНЕРАЛОВ

Да, прискорбные факты в нашей многоликой литературной жизни случались,
горькие дела были, но в письме Солженицына плотным косяком шли главным
образом вымыслы о ней. Мы видим, что доводы против них, как говорится,
не лежали на поверхности, а требовали поиска, наведения справок,
сопоставления фактов, размышлений. Одни проделать такую аналитическую
работу были неспособны, другие просто не хотели. Тем более что ведь и в
голову не могло прийти усомниться в правдивости человека, который тут
же, в этом письме, называл себя <всю войну провоевавшим командиром
батареи>, о котором авторитетные люди писали как о невинной жертве
произвола. Вон в какое возбужденное состояние привели именно эти слова
молодого и темпераментного Георгия Владимова, который тоже получил
письмо и теперь писал съезду: <Гнусная клевета на боевого офицера,
провоевавшего всю войну... Это происходит на пятидесятом году
РЕВОЛЮЦИИ... Я хочу спросить полномочный съезд - нация ли мы подонков,
шептунов и стукачей или же мы великий народ, подаривший миру бесподобную
плеяду гениев?> Мне лично не было необходимости обращаться к съезду для
разрешения вопроса о моей нации, но - зная, где гении, я недостаточно
был осведомлен о подонках, шептунах и стукачах. Именно поэтому-то
отчасти и подписал я письмо, принесенное мне Коржавиным 22 мая 1967
года.

Однако, с другой стороны, в письме Солженицына встречались и
утверждения, в правильности, справедливости которых не мог сомневаться
даже самый недоверчивый человек. Так, умело играя на неповоротливости
наших издателей, автор с большим пафосом возмущался прискорбным фактом
длительного неиздания у нас Мандельштама, Пильняка, Волошина, Клюева,
Ремизова, Гумилева и уверенно заявлял, что они <неотвратимо стоят в
череду>. Время показало, какой ловкий это был ход: в последующие годы
действительно вышли сборники и Мандельштама (1975), и Пильняка (1976), и
Волошина (1977), и Клюева (1977), и Ремизова (1978), и вот впервые после
1935 года издали <Петербург> Белого (1979), и скоро мы перестали платить
по пятьсот рублей за парижские и вашингтонские издания Гумилева, который
не выходил у нас с 1925 года.

Иные читатели солженицынского письма воспринимали его, вероятно, так:
автор, бесспорно, прав в отношении Мандельштама, Гумилева и других,
следовательно, столь храбрый и честный человек, он прав и во всем
остальном. Эти люди не знали того, что, конечно же, прекрасно знал автор
письма: лучшие сорта лжи фабрикуются из полуправды.

Я же считал, что обсудить письмо, как это предлагалось в и>м обращении к
съезду, которое принес мне Коржавин, и<шее не значило принять все его
идеи и требования. Главным у Солженицына было требование <добиться
упразднения всякой цензуры>. Ленинградский писатель Виктор Конецкий,
которому автор тоже направил свое послание, писал в адрес Президиума
съезда, возражая на помянутое категорическое требование: <Во всех
государствах при всех режимах, но нее века была и необходима еще будет и
военная, и экономическая, и нравственная (порнография) цензура>. Надо
думать, среди делегатов съезда оказалось бы достаточно писателей,
которые тоже нашли бы веские возражения как по этому, как и по другим
пунктам письма. Словом, в ходе коллективного обсуждения обнаружились бы
достопечальные свойства солженицынского демарша. Увы, у руководства
Союза писателей и у таких его опекунов в ЦК, как А. Яковлев, не хватило
ни смелости, ни сообразительности пойти на это.

Правда, тогда многое еще никак не могло обнаружиться коке при самом
активном обсуждении. Так, на съезде не могло обнаружиться, что за
словами <всю войну провоевавший командир батареи> стояли, как позже
выяснилось, факты, несколько отличные от прямого смысла этих слов. И
поэтому письмо Солженицына, разосланное им, как потом он сам признался,
в 250 адресов, смутило дух и привело в крайнее возбуждение не одного
лишь темпераментного Владимова. Его ровесник ленинградский поэт Владимир
Соснора, будучи твердо уверен, что Солженицын - <пламенный борец с
не-нашей идеологией>, с еще большей уверенностью предрекал к своем
огненном послании Союзу писателей: <Через две недели не будет ни одного
(!) человека в России, и не только в России, который не прочитал бы это
письмо>. Виделось ему, что все человечество, отложив самые срочные дела,
остановив поезда и погасив домны, вот-вот засядет за чтение потрясающих
страниц о том, как уничтожили Платонова и как Александр Исаевич с
первого до последнего дня войны бесстрашно командовал своей
смертоубийственной батареей.

Впрочем, не будем так строги к молодым тогда авторам, хотя один из них
уже написал тогда двадцать четыре поэмы, каждая из которых равна
<Медному всаднику> по объему. Не совсем трезво вели себя в те дни и
некоторые литературные аксакалы. Вот Валентин Катаев. Ему было уже
семьдесят. Мог бы, казалось, не буйствовать и понимать, что к чему. Но
он наперегонки с тридцатилетними помчался на почту и отстукал в адрес
съезда телеграмму, в которой оповещал: <С основными положениями письма я
вполне согласен>. С какими именно, не уточнял. Так и останется, увы,
неизвестным, считал ли он <основным>, допустим, <положение> письма о
том, что у нас в стране <поносили> Достоевского, или о том, что
Маяковский, которого Катаев хорошо знал лично, жил в советское время и
разъезжал по советской стране с ярлыком <политический хулиган>.

Еще более почтенный по возрасту Павел Антокольский, тоже сочинивший
письмо, объявлял в нем Солженицына <наследником великих гуманистических
традиций Гоголя, Л. Толстого, A.M. Горького> и призывал съезд покаяться
перед этим вроде бы даже единственным <наследником>: <все мы в ответе
перед ним>. На колени, мол, братья писатели!

У иных аксакалов отрезвление не настало и по прошествии довольно
длительного времени после съезда. Так, Твардовский даже и через восемь
месяцев, в январе 1968 года, все еще уверял: <Я не помню даже попытки
опровергнуть хотя бы один (!) из его (солженицынского письма. - В.Б.)
пунктов, объявить их ложными... Почему? По той причине, что они в основе
своей неопровержимы>. Словом, маститый писатель вел себя почти так же,
как тот ленинградский бурный талант, который за пятнадцать лет написал
двадцать четыре <медных всадника>. Прошло еще полгода, и в июле Лидия
Чуковская все продолжала твердить: <Опровергнуть письмо нельзя ничем - и
факты, и выводы неопровержимы>. Ей шел в ту пору седьмой десяток...

После истории с письмом к съезду Солженицын развил бешеную деятельность
по разным направлениям: требовал от Союза писателей публикации своих
романов и повестей, добивался обсуждения <солженицынского вопроса> в
секретариате Союза, тайно отправлял свои рукописи за границу (впрочем,
это, возможно, сделано было и раньше), направо и налево раздавал
западным журналистам весьма экстравагантные интервью... Следствием его
титанической активности явились два знаменательных события: с одной
стороны - в ноябре 1969 года исключение из Союза писателей, с другой -
ровно через год присуждение Нобелевской премии. И те бурные дни ему,
конечно, было не до переписки со мной. Я тоже не писал.

В феврале 1974 года Солженицына экспортировали в ФРГ и лишили
гражданства, с весны 1975-го он обосновался и США, в штате Вермонт. Там
с новой силой принялся за антисоветчину. Большое усердие не остается без
внимания, благодарности и поддержки. Так, 10 мая 1983 года ему выдали
еще и Темплтоновскую премию <За вклад в развитие религиозного сознания>
(Англия), кажется, раза в два с половиной превышающую его Нобелевскую,
за некие заслуги на религиозном поприще.

В свое время у нас о Солженицыне было напечатано много статей, рецензий,
заметок, откликов. Были и серьезные, глубокие, но иные, к сожалению,
оказались весьма поспешны и поверхностны. Появились у нас и книги о
Солженицыне. Первая - <В споре со временем> [1], принадлежит перу
Натальи Решетовской, бывшей жены писателя. В ней много конкретных и
достоверных, документально обоснованных сведений о жизни А. Солженицына
с детских лет до весны 1964 года, там приоткрывается завеса над самой
личностью писателя. Вторая книга - <Спираль измены Солженицына> [2] -
перевод с чешского, написана чехословацким литератором Томашем Ржезачем,
лично знавшим своего героя в пору его пребывания в Швейцарии. Следует
также упомянуть обширные публикации историка Н. Яковлева, посвященные в
основном историческим и военным концепциям А. Солженицына, развитым в
его романе <Август Четырнадцатого>. Эти публикации [3] содержат немало
нового. Позже в переводе с французского вышла книга <Солженицын> [4]
Жоржа Нива. А тут поспешил просветить подрастающее поколение своим
<Солженицыным> и Виктор Чалмаев... [5]

================================

[1] Решетовская Н. В споре со временем. АПН, 1975. Далее - Н.
Решетовская.

[2] Ржезач Т. Спираль измены Солженицына. Прогресс, 1978. Далее - Т.
Ржезач.

[3] Яковлев H.H. Продавшийся и простак // Голос Родины, февраль, 1974;
Яковлев H.H. Продавшийся. Литературная газета. 20.02.1974.

[4] Жорж Нива. Солженицын. Художественная литература, 1992.

[5] Чалмаев Виктор. Александр Солженицын. Жизнь и творчество.
Просвещение, 1994.

================================

Мой интерес к Солженицыну, первоначально проявившийся в статье о нем, а
позже подкрепленный перепиской и личным знакомством, со временем не
слишком ослабевал, хотя окраска его становилась несколько иной. Это
побуждало меня при возможности читать и то, что он писал или говорил
сам, и то, что о нем писали или говорили другие. Из прочитанного
делались выписки, вырезки и т.д. Важное значение имели тут мои
зарубежные поездки, в частности, поездка в ФРГ и посещение там
Международной книжной ярмарки во Франкфурте-на-Майне в октябре 1979
года. На этой ярмарке и около нее тема Солженицына была представлена
роскошнейшим образом. Да и не только на ярмарке. Первое, что мне
подавали в книжных магазинах Франкфурта, Мюнхена, Майнца, Кёльна, Бонна,
Аугсбурга и Купперталя, когда я спрашивал о русской литературе, был
<Архипелаг ГУЛаг>, а уж потом следовали Толстой, Достоевский, Горький. В
результате всех этих домашних и зарубежных штудий у меня скопился
изрядный материал, который сам просился на бумагу.

А. Солженицын совершенно уверен, что все, написанное им, а в
особенности, конечно, его Главная Книга - <Архипелаг ГУЛаг>, это
абсолютно неуязвимая высочайшая правда. По его словам, Ассоциация
американских издателей еще до появления <Архипелага> в США предложила
тогда широко опубликовать в Соединенных Платах любые опровергающие
материалы. <Тщетное великодушие! - гордо восклицает Солженицын в брошюре
<Сквозь чад>. - Кроме бледной статьи Бондарева в <Нью-Йорк тайме> да
захлебной ругани АПНовских комментаторов, ничего не родили тотчас>. И
дальше с чувством еще большего торжества: <Но вот отменно: они ничего не
родили в опровержений и до сих пор, за пять лет. Пропагандистский
аппарат оказался перед <Архипелагом> в полном параличе: ни в чем не мог
его ни поправить, ни оспорить... Потому что ответить - нечего>. И,
наконец, уж вовсе упоенно: <За четырнадцать лет моих публикаций... не
смогли ответить мне никакими аргументами или фактами, потому что ни
мыслей, ни аргументов у них нет> [1] .

Я не знаю, почему в свое время не приняли предложение Ассоциации
американских издателей ответить на <Архипелаг>, если оно в самом деле
имело место. Может, действительно сразу-то, с налету не напилось ни
мыслей ни аргументов. Известное дело, еще Бисмарк корил нас: <Русские
мед-

===================

[1] Солженицын А.И. Сквозь чад. YMCA-PRESS, Paris, 1979, с. 3, 11.
Далее - <Сквозь чад>.

===================

ленно запрягают...> Но уж ныне-то грешно было бы утаивать от читателя
появившиеся мысли и аргументы. Словом, пожалуй, настало время для более
пристального рассмотрения фигуры Александра Исаевича Солженицына.

От	Георгий
К	Георгий (21.01.2006 21:49:20)
Дата	21.01.2006 21:52:44

1.5. Лучшие сорта лжи (+)

ЛУЧШИЕ СОРТА ЛЖИ

19 мая, как уже сказано, была пятница, а по пятницам в редакцию журнала
<Дружба народов>, где тогда работал, мне дозволялось не ходить. Скорее
всего в понедельник, 22 мая, ко мне зашел в мой редакционный кабинетик
поэт Наум Коржавин, которого я знал с далеких литинститутских времен еще
Эмкой Манделем, и предложил подписать коллективное

письмо в адрес Президиума съезда писателей. Я подписал. В письме
предлагалось обсудить то самое послание Солженицына, которое я уже
получил с помянутой сопроводиловкой.

К этому посланию мы еще, может быть, обратимся в ходе нашего
повествования, а здесь я замечу лишь, что в нем много было намешано
всего. Так, желая охарактеризовать духовную жизнь нашего общества,
Солженицын утверждал, например, что <у нас одно время не печатали...
делали недоступным для чтения> Достоевского [1]. Это сказано было,
конечно, без должного уважения к истине. Как известно, Достоевский
являлся сторонником самодержавия, иные его взгляды и произведения, так
сказать, не соответствуют идеям социализма. При этих условиях наивно
было бы надеяться, что сразу после свержения самодержавия и
социалистической революции его стали бы печатать столь же охотно и
широко, как, допустим, Горького или Маяковского, провозвестников этой
революции. И тем не менее 23-томное Собрание сочинений Достоевского,
начатое до революции петербургским издательством <Просвещение>, после
Октября не было ни прервано, ни заброшено, ни забыто, и последние тома
беспрепятственно вышли уже в советское время. В 1921 году в Москве и
Ленинграде (Петрограде) был отмечен 100-летний юбилей Достоевского. Еще
раньше на Цветном бульваре был поставлен памятник работы известного
скульптора С.Д. Меркулова и открыт музей на Божедомке, к которому позже
памятник был перенесен. Вскоре после этого началась подготовка к изданию
первого советского собрания сочинений писателя на научной основе, и оно
было осуществлено в 1926-1930 годах. А 30-томное академическое в 70-80-х
годах?! Всего после революции, по данным на ноябрь 1981 года (160 лет со
дня рождения писателя), вышло в нашей стране 34 миллиона 408 тысяч
экземпляров его книг. Это получается в среднем около 540 тысяч ежегодно.
Где ж тут <недоступный для чтения>? Надо ли упоминать еще и о целой
научно-критической литературе о творчестве Достоевского, созданной в
советское время?

Далее Солженицын писал, что великого писателя, гордость мировой
литературы, у нас <поносили>. Это обвинение, как и многие другие
обвинения его письма, безадресно. Кто

======================================

[1] Солженицын А. И. Письмо Четвертому Всесоюзному съезду писателей, с.
1. Архив автора. Далее - <Письмо>. Оно опубликовано в уже цитированном
6-м томе собр. соч. Солженицына. Все цитаты в этом фрагменте взяты
оттуда. - В.Б.

======================================

<поносил> - неизвестно. И что значит <поносил>? Достоевский художник
сложный, трудный, противоречивый, страстный. Он и сам кое-кого
<поносил>. Так, Тургенева и Островского иной раз под горячую руку
обвинял в шаблонности; о Толстом писал, что тот в сравнении с Пушкиным
ничего нового не сказал; Салтыкова-Щедрина называл Сатирическим старцем;
о Константине Леонтьеве говорил, что вся его философия сводится к девизу
<Живи в свое пузо> и т.п. Вполне естественно, что у такого художника и
среди современников, и среди потомков были да, видимо, и всегда будут
как горячие почитатели, так и яростные противники, которые тоже порой не
слишком склонны к сдержанности в выражении своих чувств, - и разве им
это запретишь? Его не любили такие большие художники, как Чайковский,
Бунин. Но уж если речь вести о поношении Достоевского в прямом смысле,
без кавычек, то в советское время его не было, а в прежние поры -
сколько угодно. Именно тогда, в старое время, на него писали злобные
эпиграммы, главной чертой его таланта провозглашали жестокость, даже
сравнивали с маркизом де Садом и т.д. И ведь это лежит на совести не
кого-нибудь, а Некрасова, Тургенева, Михайловского. Уж не будем
останавливаться здесь на критике Страхове, который просто оклеветал
писателя.

В письме Солженицына содержались столь же неосновательные обвинения,
связанные с именами некоторых советских писателей. Например, он гневно
вопрошал: <Не был ли Маяковский <анархиствующим политическим
хулиганом>?> Слова-ярлык взяты в кавычки, будто цитата откуда-то, но
откуда - опять неведомо! Может, конечно, кто-то и называл так
Маяковского до революции, когда в стихах и особенно в публичных
выступлениях поэта было много дерзкого эпатажа, но назвать его после
революции <политическим хулиганом>, т.е., в сущности, врагом революции,
которую он сразу принял всей душой и поставил свое перо, по собственному
признанию, <в услужение> ей, - так назвать поэта мог бы лишь человек,
который отличается, по слову Достоевского, <совершенно обратным способом
мышления, чем остальная часть человечества>. Нельзя, естественно,
исключать возможности того, что люди именно с подобным способом мышления
были среди родственников Солженицына или его знакомых, от которых он и
услышал такую характеристику Маяковского. И запомнил ее, не сумев
осмыслить. И не зная, как видно, при этом того, что до революции
Маяковский сильно страдал от цензуры. Она не пощадила, допустим, его
поэму <Облако в штанах>. Полностью удалось опубликовать ее лишь после
революции, в марте 1918 года.

Нагнетая мрачные краски в характеристике духовной жизни нашего общества,
Солженицын далее уверял: <Первое робкое напечатание ослепительной
Цветаевой девять лет назад (т.е. в 1957 году? - В.Б.) было объявлено
<грубой политической ошибкой>. Снова неизвестно, кем <было объявлено>. С
какого лобного места? Может, это приснилось? Похоже, что именно так, ибо
с тем <объявлением> никто не посчитался, и вскоре издания произведений
Цветаевой последовали одно за другим: 1961 год - <Избранное>, 1965-й -
<Избранные произведения> (большая серия <Библиотеки поэта>), 1967-й -
<Мой Пушкин> (позже издан в более полном виде еще два раза)... А сколько
этому сопутствовало журнальных публикаций: в <Москве>, <Новом мире>,
<Звезде>, <Просторе>, в <Литературной Грузии>, <Литературной Армении>, в
альманахах <День поэзии> и <Прометей>... В 1979 году вышли стихи и поэмы
Цветаевой в малой серии <Библиотеки поэта> (576 страниц), 1980-й принес
читателям ее двухтомник (том первый - стихотворные произведения, 575 с,
том второй - проза, 543 с), 1983-й - <Стихотворения>, изданные в Казани
100-тысячным тиражом... И эти издания, эти публикации вызывали большое
количество статей, рецензий в тех же упомянутых популярных журналах.

Но автор <Письма> все продолжал класть мрачнейшие мазки: он, допустим,
божился, что совсем недавно <имя Пастернака нельзя было и произнести
вслух>. Имелась в виду злополучная история передачи писателем за границу
и опубликования там в 1957 году романа <Доктор Живаго>, а также
присуждения ему в 1958 году Нобелевской премии. Это вызвало тогда резкую
критику в советской печати (например, статья Д. Заславского в <Правде>
26 октября 1958 года, в которой Пастернак был назван <литературным
сорняком>) и повлекло за собой исключение большого художника из Союза
писателей. Увы, это было. Но дело, однако же, далеко не доходило до
того, чтобы люди боялись произнести имя поэта вслух. Так, в том же 1958
году вышла книга <Стихи о Грузии. Грузинские поэты>, и на ее обложке
стояло имя не чье-нибудь, а исключенного из Союза писателей Пастернака.
Позволю привести еще пример из собственной литературной работы. 13
сентября 1958 года я опубликовал в <Литературной газете> статью <И
вечный бой!>, посвященную роману Анатолия Калинина <Суровое поле>, и там
цитировал популярнейшие строки Пастернака. Да не в подбор, как ныне
газеты цитируют даже Пушкина, а как полагается - стих под стихом. Было
это, повторяю для Солженицына, в <Литгазете>, где я тогда работал, на
глазах у всех и в самый разгар критики опального поэта, однако - я
остался жив!

Да, у многих советских писателей жизненная и творческая судьба в годы
так называемого <культа личности> оказалась трудной, а порой и
трагической, но Солженицын, внося смуту в вопрос, в котором необходимы
абсолютная достоверность и точность, в своем письме еще более все это
драматизировал, усугублял, ухудшал, не останавливаясь перед прямым
искажением фактов. К тому, что уже сказано, можно добавить, например,
его утверждения (и, разумеется, чрезвычайно гневные!), будто для Николая
Заболоцкого <преследование окончилось смертью>, а Андрея Платонова
<уничтожили>. Заболоцкий, как об этом сказано в Краткой литературной
энциклопедии, действительно <в 1938 году был незаконно репрессирован;
работал строителем, чертежником на Д. Востоке, и Алтайском крае и
Караганде>, но в 1945 году его полностью реабилитировали, он вернулся в
Москву и пишет в это время много прекрасных стихов, а в 1948 году
выходит его книга Стихотворения>. Умер Николай Заболоцкий своей смертью
и Москве 14 октября 1958 года пятидесяти пяти лет от роду. Что же
касается Платонова, то он вообще никогда не был репрессирован. И никто
его не <уничтожал>, а умер он опять же своей смертью, в Москве, на
пятьдесят втором году жизни. Как видим, уже тогда, при первом появлении,
Солженицын врал напропалую...

Но все сказанное вовсе не означает, конечно, что у нас не находилось
людей, порой и достаточно влиятельных, которые чрезмерно осторожны, а то
и враждебны по отношению к тем или иным из названных здесь писателей или
к отдельным их произведениям. Кое-что об этом мы уже сказали. Можно и
добавить.

В 1935 году издательство выпустило роман Достоевского <Бесы>.
Это вызвало чрезвычайно резкий протест уже упоминавшегося Д.
Заславского, весьма известного и деятельного в ту пору журналиста. Он
выступил со статьей, которая была озаглавлена не как иначе, а -
<Литературная гниль>. Факт более чем прискорбный, но он не остался без
достойного ответа. И ответил не кто-нибудь, а сам Максим Горький,
отношение которого к Достоевскому, при всем восхищении его
изобразительной силой, во многих аспектах было весьма критическим. Он
писал: <Мое отношение к Достоевскому сложилось давно, измениться - не
может, но в данном случае я решительно высказываюсь за издание
<Академией> романа <Бесы>...>

От	Георгий
К	Георгий (21.01.2006 21:49:20)
Дата	21.01.2006 21:52:19

1.4. Куда он хотел тянуть? (+)

КУДА ОН ХОТЕЛ ТЯНУТЬ?

...А время шло. Мы продолжали иногда обмениваться письмами, делились
разного рода литературными и житейскими впечатлениями. При этом не
обходилось без взаимных похвал, поощрений и даже маленьких подарков.
Так, в письме от 4 февраля 1964 года, дабы рассеять кое-какие
недоумения, возникшие у Солженицына, я сообщал ему некоторые
биографические сведения о себе, в частности, писал, что изрядную часть
детства провел в Тульской области, в деревне Рыльское, на Непрядве,
верстах в двенадцати от Куликова поля. Он ответил мне 8 марта, вложив в
конверт небольшой самодельный снимок Куликовского столпа, и писал: <Если
вы - с поля Куликова, то вкладываемый снимок кое о чем скажет Вам. Мы
были там прошлым летом на велосипедах. Очень много впечатлений и мыслей,
я даже хотел кое о чем написать, да негоже мне сейчас печатать путевые
заметки> [1]

В конце письма он меня подбадривал: <Со статьями Вас, я вижу, немножко
подзадерживают. Но ведь, Владимир Сергеевич, физика учит, что на тех
путях, где нет сопротивления, - не совершается и работа> [2]. Это,
конечно, воистину так, но о путях, которые тогда уже твердо запланировал
себе мой корреспондент, я разумеется, и не подозревал.

В другой раз я послал ему свою книженцию, он мне - <Один день>. В
декабре 1965 года решил поздравить его с наступающим Новым годом и
высказать праздничные пожелания. Он ответил только 26 февраля 1966 года,
и, объяснив такую задержку долгим отсутствием в Рязани, писал: <Спасибо.
Трудно надеяться, что пожелания Ваши сбудутся, однако потянем
как-нибудь>. В какую сторону он намерен был <тянуть>, я об этом тогда
тоже, понятное дело, не догадывался.

В заключительных строках он снова подбадривал меня и

======================================

[1] Архив автора.

[2] Там же.

======================================

поощрял: <Слышал о Вашем выступлении по ленинградскому телевидению. Вас
хвалят. Рад за Вас> [1].

Наконец 16 ноября 1966 года на обсуждении в Московской писательской
организации солженицынского романа <Раковый корпус> мы познакомились и
воочию. Позже встречались еще. И вот - 19 мая 1967 года я читаю и снова
перечитываю: <...и перед Вами стоит выбор... и не бесконечно можно будет
Вам его откладывать... Желаю Вам - лучшего...> Он всегда категорически
желал мне <лучшего>, видимо, стремясь дать понять, что горько сожалеет о
том <худшем>, в котором я прозябал. Даря в марте 1964 года свою повесть
<Один день Ивана Денисовича>, начертал на обложке: <Критику Владимиру
Бушину с надеждой на все лучшее, что в нем есть и будет>. Сейчас, как
можно было понять, лучшее для меня состояло в том, чтобы перестать
тянуть волынку и сделать же, наконец, тот замечательный выбор, который
сам Солженицын, как потом оказалось, сделал уже давно, т.е. последовать
за ним. Он лучше меня знал, что для меня лучше.

===========================================

[1] Архив автора. Это было не мое персональное выступление, а
коллективная передача, состоявшаяся в один из самых первых дней января
1966 года. Вел ее академик Д.С. Лихачев, а участие принимали писатели
Москвы и Ленинграда: покойные Л.В. Успенский, В.А. Солоухин, О.В.
Волков, а также B.C. Бахтин, В.В. Иванов и я. Все мы вели речь о
сбережении национальных культурных ценностей. Мне, например, незадолго
до этого довелось опубликовать в <Литературной газете> статью <Кому
мешал Теплый переулок?>, где я довольно резко ставил вопрос о
недопустимости много лет бушующего у нас топонимического волюнтаризма -
о недопустимости его не только с точек зрения житейско-бытовой,
почтово-транспортной и административной (об этом и раньше писали много),
но и с точек зрения культурно-исторической, государственно-национальной.
Статья эта вызвала многочисленные и весьма живые отклики. В выступлении
по телевидению я развивал те же мысли. Подробнее об этом выступлении
рассказано в моей книге <Окаянные годы>. - В. Б.

===========================================

От	Георгий
К	Георгий (21.01.2006 21:49:20)
Дата	21.01.2006 21:51:47

1.3. Читатели видели зорче (+)

ЧИТАТЕЛИ ВИДЕЛИ ЗОРЧЕ

Мою статью напечатали многие газеты - от <Правды Севера> (Архангельск)
до <Новороссийского рабочего>, от <Орловской правды> до <Правды
Бурятии>. И я опять получил несколько несогласных и даже протестующих
писем. Вот одно из них с некоторыми сокращениями:

<МОСКВА, Информационное агентство АПН,

литературному критику ВЛ. БУШИНУ.

Уважаемый товарищ Бушин!

Не знаем Вашего точного адреса и пишем это письмо в агентство АПН - в
надежде, что московские связисты доставят письмо и оно попадет лично
Вам.

Лично я и мои товарищи, любители русской литературы, уважающие ее за
боевой и воспитательный характер, за пер-

сонажей и героев произведений, у которых можно поучиться нам, простым
читателям, - не можем согласиться с такой высокой оценкой повести А.
Солженицына <Один день Ивана Денисовича>, включенной в число лучших
произведений советской литературы 1963 года.

По простоте душевной нам думалось, что присуждение высшей награды -
Ленинской премии - дается за действительно идейно и художественно самые
зрелые и совершенные произведения, за такие, которые имеют большое
воспитательное значение для нашего поколения - для молодежи, для которой
и пишутся и печатаются все книги. Но разве повесть А. Солженицына
является действительно таким произведением? Разве повесть эта обогащает
нашу советскую литературу?.. Словом, у нас возникло много вопросов,
связанных с неправомерным выдвижением повести А. Солженицына на высшую
награду.

Мы никак не можем согласиться с таким <перехваливанием> этой повести,
имевшей разовое значение, нашумевшей именно в период увлечения нашей
интеллигенции критикой <культа Сталина>.

В момент появления повести известный поэт А. Твардовский расценил ее
новым <шедевром> советской прозы, а за ним начали так перехваливать эту
повесть, сделали из нее <сенсацию>, что многие читатели хотели сами в
ней разобраться и расхватывали журнал <Новый мир> и <Роман-газету>. А
люди, так или иначе обиженные и пострадавшие, кричали истошно: <Мы же
говорили, что правды не было и теперь нет!> Повесть оживила
антисоветские элементы и давала оправдание чуждых нам взглядов. Это было
вначале именно так!

Но советские читатели самостоятельно разобрались в содержании этой
<сенсационной> повести и не нашли в ней положительного и воспитательного
значения, а теперь ее уже перестали читать, а перечитывать едва ли кто
будет. Теперь в библиотеках уже повесть почти не спрашивают. Время
<сенсации> на критику Сталина прошло или почти проходит. Ведь люди
убедились, что нельзя же до без конца сваливать все наши непорядки на
<культ Сталина>. Надо же и самим отвечать. Вот почему никакое новое
<восхваление> этой повести не возродит ее незаслуженную славу. Успех
повести носит случайный характер, она не обогащает нашу литературу.
Таково соображение и ряда писем (так в тексте. - В.Б.) от рабочих
читателей этой повести. Рабочий Виктор Иванов из Мелитополя в письме,
опубликованном 29 декабря (1963 года. - В.Б.) в <Известиях>, развенчал
досужих критиков, которые возвели героя повести Ивана Денисовича в ранг
<народных героев>, и показал, что этот <герой> не олицетворяет
советского человека. Другая заметка рабочего из Таллина товарища
Молчанова (напечатана в <Литгазете>) тоже утверждает, что главный герой
и вся повесть не имеют того значения, какое критики приписывают этому
произведению.

Эти мысли читателей правильные, но ведь попали в печать пока только
единицы таких отрицательных отзывов: печатаются только положительные
отзывы (вроде Вашего расхваливания повести). Мы от группы десятка
читателей писали отзывы в несколько газет, но нам даже не отвечают.
Почему?

...А между тем теперь журнал <Новый мир>, чтобы оправдать печатание
повести, и особенно его редактор А. Твардовский снова непомерно
расхваливают повесть. Даже на симпозиуме в Ленинграде (судим по печати)
непомерно расхваливал повесть и ставил ее в один ряд с трудами Льва
Толстого. А критики тоже продолжают такое перехваливание и не хотят
считаться с большинством читателей, особенно из среды трудовой и
рабочей. Прямо для нас это удивительно! <Анна Каренина> и <Матрёнин
двор> А. Солженицына! Нас все это не только удивляет, но и приводит к
мысли, что среди нашей интеллигенции продолжает царить <корпоративный
дух>. Это весьма печально, что голоса читателей публикуются только те, в
которых выражены похвальные отзывы, и не печатаются такие, которые идут
вразрез с <авторитетами>, например, с перехвалившим повесть поэтом
Твардовским. Даже агентство АПН (Вы выступаете от его имени) не хочет
дать нелицеприятную критику и оценку и без всякого учета настроений и
оценок читателей - непомерно хвалит повесть!.. Уму непостижимо!!!

Может быть, Вы ответите нам? С уважением к Вам И. Чебунин.

Архангельск, ул. Карла Либкнехта, дом 19, кв. 9> [1].

Как нетрудно видеть, главное в письме - протест против односторонней
перехваливающей оценки повести и против невозможности высказать
публично, в печати, иной взгляд на нее. В этом мой корреспондент был
совершенно прав. Стран-

==============================

[1]Архив автора.

==============================

но допустить, что из критиков и писателей, хваливших повесть, я лишь
один получал подобные письма. Конечно же, наверняка получали и другие,
но выхода в печать они долго не имели почти никакого.

От	Георгий
К	Георгий (21.01.2006 21:49:20)
Дата	21.01.2006 21:51:23

1.2. В ожидании радости (+)

В ОЖИДАНИИ РАДОСТИ

И на сей раз мое выступление оказалось замеченным. И частности, та же
<Литературная газета> в редакционной статье <Пафос утверждения, острота
споров> опять поощрительно писала, что у меня <рассматриваются как
сильные, так и слабые стороны творчества писателя. Критик, решительно
споря с концепцией <праведничества>, проявившейся в рассказе <Матрёнин
двор>, ратует за подлинных героев, героев-борцов, не склонных смиряться
с несправедливостью и злом. <Без них-то и не стоит село. Ни город, ни
вся земля> [2]. Да, этими словами заканчивалась моя статья, и
ратовать-то я ратовал, но мое выступление не было неким
объективно-беспристрастным, логически-безупречным и взвешенно-безукориз-

===============================

[2] Литературная газета, 12.XII. 1963 г.

================================

пенно-мудрым анализом, как это можно понять из статьи <Литературной
газеты>. Нет, хотя я и не мог сказать вместе с критиком В. Лакшиным, что
<выдающийся талант автора был принят мной сразу, без оговорок и целиком>
[1], хотя у меня даже нашел место спор с писателем по некоторым
вопросам, но в целом похвалы сильно преобладали над несогласием и
критикой.

Сам Солженицын понял это лучше газеты. В его письме от 2 января 1964
года я читал: <Хвалить того критика, который хвалит тебя, - это звучит
как-то по-крыловски. Тем не менее должен сказать, что эта Ваша статья
кажется мне очень глубокой и серьезной - именно на том уровне она
написана, на котором только и имеет смысл критическая литература.
Особенно интересен и содержит много меткого раздел о <Кречетовке> [2].
Жаль, что из-за тиража журнала его мало кто прочтет. <...>

Много интересного и для нашей литературы полезного в том, что Вы пишете,
противопоставляя <эстетику песчинок> и <эстетику самородков>... и т.д.

Между тем в январе 1964 года газеты опубликовали список произведений,
выдвинутых на Ленинскую премию. Список был довольно обширным. Здесь
стояли рядом новые произведения писателей разных республик: Айбека,
Ашота Гарнакерьяна, Олеся Гончара, Георгия Гулиа, Мирзы Ибрагимова,
Егора Исаева, Кайсына Кулиева, Леонида Мартынова, Ивана Мележа, Леонида
Первомайского, Василия Пескова, Бориса Полевого, Бориса Ручьева, Галины
Серебряковой, Сергея Смирнова, Назыма Хикмета, Александра Чаковского. В
этом списке красовалась и повесть А. Солженицына <Один день Ивана
Денисовича>. Почему-то никто не посчитал тогда странным, что в числе
тех, кто выдвинул повесть на премию, помимо Центрального литературного
архива (ЦГАЛИ), оказался и журнал <Новый мир>, опубликовавший повесть.
Выдвигал на премию, так сказать, собственную продукцию. Посмотрите, мол,
что за шедевр мы напечатали - за это непременно надо премию!

Вскоре после появления помянутого перечня я написал для Агентства печати
<Новости> обзорную статью о произведениях, выдвинутых на премию.
Естественно, что о повести <Один день> в статье говорилось весьма
одобрительно. О ее

===================================

[1] Лакшин В. Солженицын, Твардовский и <Новый мир> // Альманах
. Лондон, 1976. С. 153.

[2] Имеется в виду рассказ <Случай на станции Кречетовка>. - В.Б.

===================================

авторе там можно было прочитать, в частности, и такое: <Мне
представляется чрезвычайно интересным и характерным (для литературы того
времени. - В.Б.), что даже Александр Солженицын, который, казалось бы,
прочнее, чем кто-либо другой, зарекомендовал себя <поэтом буден>, причем
буден не <прекрасных и ясных>, а трудных, сложных, мучительных,
Солженицын отнюдь не считает это <амплуа> навсегда для себя
предопределенным>. В доказательство я ссылался на следующие его слова в
одном из писем ко мне: <Нам надо учиться видеть красоту обыденного. Но
если говорить совершенно общо, я бы заметил, что иногда материал
подсказывает искать истину не через обыденное, а через самое яркое и
даже ни на что не похожее, исключительное> [1]. Разумеется, это так. И я
делал вывод: <Думается, в этом заявлении залог радостных неожиданностей,
которые мы можем ожидать от интересного писателя>. Неожиданности вскоре
и последовали, правда - не шибко радостные. Вполне возможно, что,
рассуждая об исключительном в литературе, мой корреспондент держал в уме
повесть <Раковый корпус>, над которой он тогда работал: там он
действительно <искал истину> через совершенно исключительное - через
палату обреченных на смерть раковых больных. Знать об этих <поисках> я,
конечно, не мог.

=================================

[1] Архив автора.

=================================

От	Георгий
К	Георгий (21.01.2006 21:49:20)
Дата	21.01.2006 21:50:37

1.1. Капля в наводнении (+)

КАПЛЯ В НАВОДНЕНИИ

Подобно многим, я впервые услышал об Александре Солженицыне осенью 1962
года. По литературной Москве ходили слухи, что в журнале <Новый мир>
вот-вот появится повесть, написанная сим дотоле совершенно безвестным
человеком, что повесть посвящена тому, о чем тогда так много и горячо
говорили, - злоупотреблениям властью, нарушениям законности во времена
Сталина; что автор сам оказался жертвой этих злоупотреблений; что,
наконец, небольшая вещь )та производит сильное впечатление. Повесть -
она имела скучноватое название <Один день Ивана Денисовича> -
действительно появилась в ноябрьской книжке журнала и вызвала наводнение
хвалебных статей и рецензий.

У авторов этих статей и рецензий, как и у читателей, представление о А.
Солженицыне складывалось тогда по его повести да по тому, что несколько
позже он сам стал охотно говорить и писать о себе: боевой
офицер-артиллерист, провоевавший всю войну командиром батареи; невинно
пострадал за критику Сталина; был осужден и срок заключения отбывал в
тяжелейших условиях, подобных тем, что описаны в повести; выйдя на
свободу, стал пером писателя разоблачать былые нарушения законности и
бороться со всяческой несправедливостью, - можно сказать, идеальный
героический образ страдальца за правду и ее радетеля. Ничего
удивительного, что такой человек, такой писатель вызывал у многих и
большой интерес, и искреннее сочувствие.

Все так. Однако нельзя сказать, что помянутое статейно-рецензионное
наводнение было таким уж совершенно непредвиденным и необузданным
стихийным явлением, как, например, петербургское наводнение, описанное
Пушкиным в <Медном всаднике>, где есть и такие строки:

Покойный царь еще Россией

Со славой правил. На балкон

Печален, смутен вышел он

И молвил: <С Божией стихией

Царям не совладать>. Он сел

И в думе, скорбными очами,

На злое бедствие глядел...

Солженицыне кое литературно-критическое наводнение 1962-1963 года в
значительной степени было - что неудивительно - плановым, и с иных
высоких <балконов> на него смотрели не скорбными очами и не скорбными
устами молвили оттуда, что в повести Солженицына правдиво освещается
действительность, что такие произведения воспитывают уважение к
трудовому человеку и т.п.

Я оказался малой каплей в этом гигантском наводнении: в мартовской
книжке <Невы> за 1963 год появилась моя обширная и довольно
неравнодушная статья о повести. Вовсе не заказанная, она была целиком в
духе восторгов того времени. Журнал со статьей послал Солженицыну в
Рязань. В его ответе 27 мая 1963 года между прочим говорилось: <О Вашей
статье я слышал от Сергея Алексеевича Воронина[1] еще в феврале. Саму
статью прочел в прошлом месяце. Нахожу ее весьма интересной и очень
разнообразно, убедительно аргументированной> [2]. Я, конечно,
порадовался похвале большой знаменитости, хотя сам не был в таком уж
восторге от статьи, и 4 февраля 1964 года писал Солженицыну, что в ней
<по-моему, преобладают эмоции>, что она лишь <в какой-то степени
удалась> [3] мне.

Но находились люди, которые в отличие от автора повести и от меня самого
считали мою статью вообще неудачной, даже вредной. Так, редакция <Невы>
и я лично получили несколько писем-протестов. Вот одно из них.

<ЛЕНИНГРАД. Д-63

Невский, 3

Отдел литературной критики журнала <Нева>.

Уважаемая редакция,

в вашем журнале ? 3 за 1963 г. напечатана статья В. Бушина <Насущный
хлеб правды>. Я бы хотел, чтобы вы передали это письмо Бушину. Я не
критик, но хотел бы от имени читателей несколько слов сказать по поводу
повести Солженицына. Правда, это немножко нескромно говорить так <от
имени читателей>, но я говорил со многими, и мнение у всех или почти у
всех сходно с моим.

Я ничего не нашел в этой повести. Ваша объемистая статья, при всем вашем
желании хоть что-нибудь найти в Шухове (в главном герое. - В.Б.) тоже не
помогла. Зачем из кожи вон лезть и доказывать то, чего на самом деле
нет?

Не буду голословным. У меня есть брат. Он провоевал всю войну от первого
до последнего дня войны стрелком-радис-

==============================

[1] С.А. Воронин был в ту пору главным редактором <Невы> - В.Б.

[2] Архив автора.

[3] Архив автора.

===============================

том, летал с известным Полбиным, ныне покойным. Он много видел и
пережил. Он пишет, правда, никуда ничего не посылал. По-моему, у него
получается. По ряду причин - судьба трагическая - сейчас он в тюрьме. Но
он остался даже там коммунистом - это я могу сказать с чистой совестью.
Я сам коммунист. И вот почитайте, что он пишет, я передаю дословно:

<Поговорим о другом.

Первым долгом отвечу на несколько твоих вопросов.

<Один день Ивана Денисовича> я, конечно, читал [1]. Нашумевшей книгой
разочарован донельзя. Что в ней полезного, показательного? Ничего.
Солженицын показал своего Ивана Денисовича думающим, творящим (так в
тексте. - В.Б.), борющимся за миску баланды и кусок хлеба. Безусловно,
дума о хлебе насущном в таких условиях вполне закономерна и показать,
рассказать о ней нужно, но разве в этом суть дела... Истина этой
величайшей трагедии познается позже: есть люди, которые над этим упорно,
кропотливо трудятся>.

А Вы, тов. Бушин, начали искать <толстовские и каратаевские нотки>
вместе с Чичеровым [2]. Действительно, нашли что заметить.

Я не виню Солженицына, человек написал как смог и то, что видел со своей
колокольни, но зачем же шуметь об этом. Не стоит.

Я хотел бы, если Вас это не затруднит, ответить мне и дать адрес
Солженицына. Я бы ему кое-что отправил из написанного братом. О тюрьмах,
культе там речи нет, он пишет о своих однополчанах.

С уважением - Ильин Станислав Сергеевич.

6.07.63.

Киевская область, г. Борисполь, в/ч 10201> .

Я не ответил тогда на письмо С.С. Ильина, как и на другие подобные
письма. Очевидно, главная причина этого состояла в моем решительном
несогласии с зачеркиванием по-

[1] Интересно сопоставить это с заявлением А. Солженицына, сделанным на
заседании секретариата Союза писателей СССР 22 сентября 1967 года: <Моей
книги (<Один день Ивана Денисовича>) не дают читать в лагерях, ее не про
пускали в лагеря, изымали обысками> (Солженицын А. И. Собр. соч. в 6
томах. Франкфурт-на-Майне, издательство <Посев>, 1973, т. 6, с. 71).

[2] Имеется в виду статья покойного критика И.И. Чичерова об <Одном дне
Ивана Денисовича> (Московская правда, 8.12.1962), с которой я
полемизировал в <Неве>. - В.Б.

[3] Архив автора.

вести и в нежелании спорить по столь очевидному для меня вопросу. И
сейчас, спустя много лет, я не согласен с зачеркиванием <Одного дня>, но
как было не прислушаться к предостережениям насчет излишнего шума!..

В издательстве <Художественная литература> о моей статье думали совсем
иначе, чем С.С. Ильин. Там решили включить ее в ежегодный критический
сборник о наиболее примечательных новинках советской литературы. Еще бы!
Ведь она оказалась замеченной <Литературной газетой>. В большой статье
<Гражданином быть обязан...>, опубликованной на ее страницах, критик Л.
Иванова высветила и процитировала то место статьи, где у меня весьма
критически говорилось о главном герое повести: <Я хочу обратить внимание
на тот печальный факт, что Шухов, человек богатых душевных возможностей,
ведь все-таки в лагере кое с чем примирился, кое-что утерял. Одни
критики писали об этом как-то глухо, будто стыдливо, хотя стыдиться тут
нечего, надо разобраться. Другие утверждают даже, что Шухов-де <ни в чем
нравственно не уступил>. Это не так...

Писатель говорит, что Шухов уж и сам не знал, <хотел он воли или нет>.

Приняв мою сторону в споре о главном герое, газета удовлетворенно
заключала: <Серьезная озабоченность воспитанием гражданского
самосознания в нашем современнике видна в выступлении В. Бушина> [1].
Разумеется, такая оценка не могла не споспешествовать издательскому
успеху моего произведения. Более того, в <Новом мире> к тому времени
появились другие произведения А. Солженицына, и в издательстве мне
предложили дополнить мою <невскую> статью рассмотрением их, т.е. сказать
некое обобщающее критическое слово о всем опубликованном в целом. Я
охотно согласился, и в итоге у меня получилась весьма пространная
работа.

Я сдал статью и укатил на юг в отпуск. Когда через месяц возвратился, то
сразу после ласкового солнышка попал под ледяной душ: мой редактор [2]
сообщил мне, что директор из-

===========

[1] Литературная газета, 14 мая 1963 г., с. 3.

[2] Здесь и далее я в иных случаях позволю себе не называть имена
некоторых лиц или буду ограничиваться их инициалами. Это объясняется
главным образом тем, что А. Солженицын вначале предстал перед нами в
одном облике, а позже - совсем в ином, отношение к нему, естественно,
менялось, и было бы, конечно, несправедливо теперь предъявлять к
кому-либо претензии за изначальное, давнее отношение к нему. В других
немногочисленных случаях умолчания полных имен я надеюсь на деликатное
понимание читателя. - В. Б.

==========

дательства В. Косолапов выбросил мою статью из сборника, сославшись на
соответствующее указание высоких инстанций. <Но я думаю, - стеснительно
улыбнувшись, сказал он, - никаких указаний не было>.

Мой многоопытный редактор дал мне совет позвонить тому самому лицу в ЦК,
на которого директор издательства кивал как на запретителя моей
статьи, - Д. Поликарпову. Совет был дерзкий, но я позвонил.

Позже Солженицын назовет ныне покойного Поликарпова <главным душителем
литературы и искусства> [1]. Так вот, когда <главный душитель> услышал
от меня, что кто-то не желает печатать мою хвалебную статью о
Солженицыне да при лом еще кивает на него, <душителя>, он был взбешен.
Долго шумел в трубке, ругался, негодовал, а кончил тем, что предложил
мне немедленно написать докладную записку на директора издательства. Я
поблагодарил его, однако, не желая скандала, докладную писать не стал.

Но все-таки что же мне было делать со статьей? Предложить ее в какой-то
центральный журнал я не решался, так как приблизительно на треть она уже
опубликована в <Неве>. Немного подумав, я послал ее в воронежский
<Подъем>, где тогда довольно часто печатался. В пятом номере за
сентябрь-октябрь 1963 года она там, наконец, и увидела свет благодаря
содействию Анатолия Жигулина.

==============================

[1] Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом. Очерки литературной жизни.
YMCA-PRESS, Paris, 1975, с. 71. В дальнейшем - <Теленок>.

==============================