От	Георгий
К	Администрация (И.Т.)
Дата	06.06.2005 22:24:30
Рубрики	Тексты;

Прошлое (-)

---

---

От	Георгий
К	Георгий (06.06.2005 22:24:30)
Дата	16.06.2005 00:51:48

Убийство С. М. Кирова. ФСБшный след (*+)

---

http://www.duel.ru/200523/?23_6_3

УБИЙСТВО С.М. КИРОВА. ФСБШНЫЙ СЛЕД
Да, можно разглядеть с Луны,
что это страшные лгуны...
Из китайской народной поэзии

Тут мой старый знакомый, г-н Вазген Чупринян, начал рекламировать
информационный мусор россиянского ТВ, посвященный убийству С.М. Кирова (<Д>,
N16, 2005 г., с.8). Что бригада подручных Александра Яковлева уничтожает
архивные документы, фабрикуя вместо них фальшивки, в <Д> писалось
неоднократно. Меж тем т. Шабалин (N17-18, с.8) подметил, но не акцентировал
интересный момент, весьма странный - пакостное внимание пропагандистских
спецслужб путинского режима к персоне С.М. Кирова, сравнительно с И.В.
Сталиным - мало кому известного (если брать всю страну), стремление замазать
антикоммунистической грязью единственного великоросса среди
высокопоставленных большевиков эпохи зиновьевщины.
Обратите внимание на такой факт. В Ленинграде существует 5 мостов,
построенных через Неву до революции. Почти все, переименованные при Советах,
сохраняют советские имена: Большеохтинский (мост Петра Великого), Литейный
(Императора Александра II), Лейтенанта Шмидта (Николаевский), 4-й -
Дворцовый - возвратил свое имя еще в 1944, после роспуска Коминтерна.
Единственное исключение: Кировский снова наречён демократами Троицким
мостом. Хотя сейчас такое <возвращение имени> бессмысленно: Троицкий собор,
именем которого называлась площадь, откуда шел мост, разобран на дрова в
20-е гг., восстановление его невозможно - на его фундаменте стоят
современные здания; возводимый ныне мост должен был бы зваться
Петропавловским - по другую сторону съезда с него на Петроградскую сторону
стоит Петропавловская крепость с Петропавловским собором, тоже бывшим в
ХVIII в. кафедральным.
При Ельцине тиражировали хрущевскую басню об убийстве Сталиным Кирова
(своего едва ли не единственного сторонника промеж <ленинских
гвардейцев>...), однако усилий к <разоблачению> самого Мироныча - прилагали
негусто. Ныне же, помимо того, что гр-н Пиманов - общеизвестный эфэсбист,
<прославленный> заказным клеветническим фуфлом про национал-большевиков, во
время суда над ними, помимо басен про Сергея Мироновича, многократно
рассказанных <Радио России - Петербург> - <1-й кнопкой> радиосети
Петербурга, даже в <Новом Петербурге> (политика его редакции для меня
загадка) - отбили фуфло некоего потомственного чекиста, полосой на два
номера(!), с самой разухабистой клеветой на Кирова, уровень которой
иллюстрирует утверждение, будто <Ленинградское> дело организовал Берия во
главе НКВД (в 1949 г. не было наркоматов - были министерства, после войны
МГБ вывели из состава НКВД, <Ленинградское> дело вела и фабриковала
Прокуратура, Берия же с 1946 до марта 1953 г. в <органах> не служил, а в
1950 сам едва не оказался под судом...).
Пример создания <двойного стандарта>. В том же 1934 г. в Марселе
террористом, тоже <размазанным> полицией по асфальту, не успев дать
показаний, были убиты министр иностранных дел Французской Республики Луи
Барту и югославский король Александр Карагеоргиевич, прибывший во Францию
для заключения договора о коллективной безопасности континентальных держав,
направленного, по существу, против блока Германии и Польши (заключивших в
том году союзный договор).
НИКОМУ И В ГОЛОВУ НЕ ПРИХОДИТ ПРИПИСЫВАТЬ ИХ УБИЙЦЕ ЛИЧНЫЕ МОТИВЫ. Хотя в
истории Франции и Югославии 1-й половины ХХ века убийство высокопоставленных
политических деятелей, вплоть до глав государства, было заурядным явлением.
В отношении же Кирова, возглавлявшего регион, где находилась половина
военной индустрии СССР 30-х гг. (регион, не знавший диверсий и катастроф, в
отличие, скажем, от Урала и Казахстана!), <личные мотивы> убийцы (что
Сталина, что Николаева) постулируются как некая очевидность. Самоочевидная
же гипотеза - <внешние> причины ТЕРАКТА ПРОТИВ ГОСУДАРСТВЕННОГО ДЕЯТЕЛЯ
СССР - даже не рассматривается!
Меж тем Ленинград - единственный крупный город, о котором достоверно
известно, что в него вплоть до 1932 г. включительно забрасывались боевики
белогвардейских террористических организаций, полностью <сидевших в
кармане> спецслужб Англии, Франции и Польши. Кто сказал, что в 1934 подобных
же связей не имел Л.Д. Троцкий, высланный в 1930 г. из СССР, чей опыт и
возможности по части подобной деятельности были неизмеримо шире, нежели у
белоручек-генералов?
К слову, директор Музея С.М. Кирова в СПб., православная христианка, т.е. не
испытывающая лично особо теплых чувств к Кирову, снесшему массу храмов
Божьих, спровадившего в ЧК их клир и приходской актив, достаточно резко
высказывается о подложности существующих <официальных> версий убийства,
указывая на сокрытие в архивах по-прежнему засекреченных документов из
материалов дела, могущих пролить свет на преступление. Как и на то,
например, что <красавица-жена> Николаева, роман с которой приписывают 1-му
секретарю ЛК ВКП(б), имела <заячью губу> (в современных публикациях
ретушируется), а в год убийства была кормящей матерью; в протоколах
партсобраний сохранились многочисленные упоминания, как она отпрашивалась до
их окончания из-за необходимости кормить ребенка (по уровню жизни Николаевых
никак не скажешь, что кировского)...
Рискну предположить, пакостный интерес к персоне Кирова профессиональных
лжецов, как чекистов, так и ученых-<историков>, служащих в агитпропе режима,
оплачиваемом не одним только Соросом, вызван тем курсом СССР, что
олицетворял собой Сергей Миронович, при котором Ленинград стал научным и
индустриальным центром, была создана культурная и социальная среда,
ориентированная на общенародные запросы и нужды, впервые началось массовое
жилищное строительство - не только для буржуазной интеллигенции, <потерявшей
Россию>, шиковавшей перед 1917 в роскошных доминах <северного модерна>.
Курсом, антиподом которому является курс <православного разведчика-патриота>
из синагоги В.В. Путина, курсом на революционную модернизацию России,
построение социалистической, развитой и в то же время национально-русской,
независимой от посредников-компрадоров Державы (утверждая решение о сносе
Спаса-на-водах - для расширения заводских цехов! - что нынче многими
ставится в вину, Киров бросил, что не нужны памятники НАШЕМУ поражению; были
сохранены известные царские монументы: Петру I (как екатерининский, так и
павловский), Екатерине II, Александру I (ангел Александринского столпа и
квадрига на арке Главного штаба), Николаю I, Александру III, за единственным
исключением - царя - буржуазного младореформатора, <освободителя>, чью
память стирали последовательно и жестко; предложение американской фирмы о
разборке Исаакиевского собора, в подвалах которого, к слову, в Гражданскую
прятали оружие заговорщики, разборке, ради 11 тыс. свай мореного дуба под
его фундаментом - было отклонено!).
Это не столь удивительно, как может показаться, коль обратить внимание на
характерную деталь, что НЕОТЪЕМЛЕМЫМ свойством ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО агитпропа
стала демонизация русских руководителей большевистского Ленинграда, например
А.А. Жданова.
Р.Б. ЖДАНОВИЧ
ОГЛАВЛЕНИЕ
АРХИВ
ССЫЛКИ
ПОИСК
БИБЛИОТЕКА
ФОНД ДЕЛОКРАТИЯ

e-mail сайта: info@duel.ru

e-mail редакции: gazeta@duel.ru

Зеркало сайта: www.1941.ru

---

От	Георгий
К	Георгий (06.06.2005 22:24:30)
Дата	12.06.2005 09:30:40

О Литве и ее присоединении к СССР (*+)

---

http://www.gazeta-pravda.ru/pravda/pravda62.html


Литва присоединяется к СССР
Анна Луиза СТРОНГ

Сенат США недавно принял резолюцию, в которой требует от России покаяния
перед бывшими советскими республиками Прибалтики. "Правительство Российской
Федерации должно сделать ясное и недвусмысленное заявление о признании и
осуждении незаконной оккупации и аннексии Советским Союзом с 1940 по 1991
год прибалтийских стран - Эстонии, Латвии и Литвы",- говорится в документе.

Американские сенаторы поучают Москву и восхваляют прибалтов за "храброе
противостояние советской агрессии и оккупации". А надо бы им заглянуть в
библиотеку конгресса США. Почитать, к примеру, репортаж очевидца событий
1940 года в Литве - их соотечественницы Анны Луизы Стронг, журналистки и
писательницы, известного общественного деятеля, автора многочисленных книг,
в том числе и о Советском Союзе. И покаяться самим.

29 августа 1989 года "Правда" опубликовала статью собкора в Берлине Мая
Подключникова под заголовком "Такова была воля народа Литвы". Он писал: "В
корпункт "Правды" в Берлине позвонил журналист из США Виктор Гроссман. "У
меня,- сказал он,- есть для вас интересный материал. Это номер выходившего в
Соединенных Штатах еженедельника "Фрайдей" от 16 августа 1940 года. В нем -
репортаж Анны Луизы Стронг о том, как в Литве принималось решение о
присоединении к СССР".

И вот номер "Фрайдей" - передо мной. Над его заголовком - слова: "Журнал,
который осмеливается сообщать правду". Виктор Гроссман открывает страницу,
где помещен репортаж: "Литва присоединяется к СССР. Свидетельство очевидца о
том, что произошло в Литве в течение двух исторических недель". Материал
иллюстрирован. На одной из фотографий запечатлен многотысячный митинг под
лозунгами, приветствующими вхождение Литвы в состав СССР". Далее в
корреспонденцию М. Подключникова был включен текст Анны Луизы Стронг.

В 3 часа 20 минут пополудни 21 июля, пишет журналистка, невысокий коренастый
человек по имени Гедвилас встал с места в украшенном позолотой каунасском
театре, который вновь избранный литовский парламент использовал для своих
заседаний. Он внес предложение о том, чтобы Литва стала республикой Советов.
Депутаты единодушно выразили согласие. Спустя два часа новый министр юстиции
Пакарклис предложил, чтобы Литва попросила у своего великого соседа - Союза
Советских Социалистических Республик разрешение стать одной из республик,
составляющих это государство. И это предложение депутаты единодушно
одобрили.

Я находилась в Литве весь период, когда шли выборы нового парламента и было
принято решение стать частью СССР. Я была единственным иностранным
корреспондентом в Литве, который находился там дольше двух недель, и
единственным, который вблизи наблюдал происходившие там процессы. Мои
сообщения не подвергались цензуре. Мне было разрешено передвигаться без
ограничений.

Три дня и три ночи после моего приезда улицы Каунаса были заполнены шумными
толпами. Часами люди проходили мимо моего окна в гостинице "Метрополис".
Иногда это была молодежь, иногда крестьяне верхом или на телегах, иногда
заводские рабочие по пути на работу. Все это, как я быстро узнала, было
частью подготовки к выборам в литовский парламент - сейм.

Среди интеллигенции и чиновников я слышала, однако, и стоны, и жалобы по
поводу того, что есть лишь одна политическая партия - коммунистическая - и
лишь один список - список Союза трудового народа. Единственный список
заботил интеллигенцию больше всего. Она хотела бы использовать то, что
называла "силой выбора". Она выражала недовольство "проштемпелеванным"
списком. Отсутствие другого списка, однако, не уменьшало энтузиазма крестьян
и рабочих. Многие из них голосовали впервые в жизни.

По правде говоря, никто и никогда не устанавливал, что должна быть только
одна партия. В 1926 году Антанас Сметона сам сделал себя фашистским
диктатором. Он тут же вынудил уйти в подполье коммунистическую партию,
которая играла в Литве ведущую роль до 1920 года. В 1936 году он распустил и
все другие партии. Находясь в подполье, коммунисты сохранили свою партию.
Когда Сметона потерпел крах - и 99 процентов народа ликовало: "туда ему и
дорога", - единственной уцелевшей политической организацией была
коммунистическая партия. И после того как Сметона убежал в нацистскую
Германию, чьим интересам он явно служил, только коммунисты смогли формально
легализоваться.

...Кандидаты на парламентских выборах ездили по стране без обычных речей,
которые американцы привыкли связывать с избирательной кампанией. Они изучали
мнения людей, проводя б`ольшую часть своего времени в сельской местности и
объясняя, что считают "неверным подавать самих себя". Как и другие
бесчисленные наблюдатели, я отметила, что военнослужащие Красной Армии
держались в стороне от всех дискуссий прибалтийских политиков и от выборов,
которые были делом исключительно самого народа.

Аплодисментами встречали присутствующих министров, куда бы они ни
направлялись. Они были хорошо известными представителями интеллигенции, и
среди них было несколько коммунистов. Политическая организация, которую они
представляли,- Союз трудового народа - является типичным народным фронтом.
Ее программа призывает к земельной реформе, мораторию на долги, легализации
профсоюзов, бесплатному школьному и высшему образованию, гражданской
регистрации рождения, смерти и брака и к тесному сотрудничеству с СССР.

Выборы были проведены, и через две недели парламент уже собрался. В данном
мне неофициальном интервью Юстас Палецкис, новый молодой президент Литвы,
блестящий журналист, который до бегства Сметоны был заключен в
концентрационный лагерь, следующим образом объяснил мне причину такой
спешки: "Новые министры были бы не способны действовать без поддержки
законного органа власти, избранного непосредственно народом. Мы отобрали
выборы из рук тех, кто использовал правительство против народа, и отдали их
в руки блока, состоящего из десятков прогрессивных организаций, которые
выступили с единым списком кандидатов".

Бюллетени, насколько я могла видеть, были тщательно собраны и подсчитаны.
Кандидаты Союза трудового народа получили в три раза больше голосов, чем
когда-либо самое большое число, которое получала администрация Сметоны. 95,5
процента избирателей приняли участие в голосовании.

Повсюду быстро выявилась всеобщая поддержка идеи непосредственного вхождения
в состав Советского Союза. Резолюции из провинции с требованием
присоединиться к СССР потоком поступали в газеты, передавались по телефонным
линиям, заполняли почтовые ящики официальных лиц. Мои беседы с депутатами
показали, что они представляют широкое подлинное большинство избирателей,
которое полностью выражает мнение народа. Большинство литовцев было уверено,
что присоединение к СССР спасет их от попадания под колеса гитлеровской
военной машины.

Автор репортажа подробно рассказывает о первых решениях нового парламента -
о национализации земли, ликвидации крестьянской задолженности,
национализации всех банков и промышленности.

Все это, заключает автор, произошло без единого выстрела и без какого-либо
кровопролития. Несмотря на выборы, деловая жизнь продолжалась как обычно.
Интеллигенция перестала жаловаться, когда стало известно, сколько ее
кандидатов, по большей части некоммунистов, было предложено и избрано в
парламент.



----------------------------------------------------------------------------
----

Националистические корни капиталистической реставрации
МНОГИЕ иностранные коммунисты спрашивают меня: как могли прийти к власти в
Литве реставраторы капитализма? Ведь литовский народ хорошо жил во времена
СССР, Советская власть принесла в республику процветание, подъем культуры,
вывела литовскую молодежь к высотам образования...

С горечью должен признать: мы, литовские коммунисты, недооценили фашистские
корни и заинтересованность нынешних империалистов в их возрождении.

Вступление Литвы в Европейский союз и НАТО сопровождается кампанией
идеализации литовского фашизма. Она возведена в ранг официальной идеологии и
пропаганды этого прибалтийского государства.

Радикальный литовский национализм насаждают американские ставленники в
литовском руководстве во главе с президентом В. Адамкусом. Этот бывший
солдат гитлеровского вермахта в годы Великой Отечественной войны и офицер
американской военной разведки в послевоенное время нынче служит агрессии США
и НАТО против России. Именно с этой целью он сам лично возглавил
антироссийскую истеричную кампанию по поводу "советской оккупации" Литвы.

Свою политическую "зрелость" литовские фашисты нагло продемонстрировали в
декабре 1926 года, когда они совершили вооруженный государственный
переворот. Захват власти фашистами был обагрен кровью коммунистов. Тем не
менее загнанная в подполье Компартия Литвы оказалась единственной силой в
республике, способной противостоять фашистскому режиму. Под ее руководством
в 1940 году трудовой народ Литвы сверг фашистскую диктатуру и установил
Советскую власть.

Потерпев в 1945 году историческое поражение, остатки литовского фашизма
продолжали служить международному империализму. Осенью 1940 года в Берлине
агентами гитлеровской разведки была создана националистическая организация
"Фронт литовских активистов", которая действовала на территории Литовской
ССР по инструкциям абвера и выполняла роль "пятой колонны" фашизма в СССР.
Участники этой организации собирали стратегическую информацию и передавали
ее военной разведке Германии. В первые дни Великой Отечественной войны они
уничтожили более 5 тысяч отступающих военнослужащих Красной Армии,
коммунистов и комсомольцев, активистов Советской власти.

В годы второй мировой войны более десяти тысяч литовских фашистов служили в
полицейских батальонах и выполняли с особой жестокостью распоряжения
оккупационных властей не только в Литве, но и на территории Белоруссии,
Латвии, северо-западных областей России.

При непосредственном участии местных националистов за три года гитлеровской
оккупации в Литве было уничтожено свыше 700 тысяч человек, среди которых -
370 тысяч лиц местного населения, 220 тысяч советских военнопленных, 110
тысяч людей, вывезенных немецкими фашистами из стран Западной Европы.

Гитлеровская разведка содействовала формированию и вооружению
националистических организаций, таких, как "Армия свободы Литвы", "Литовский
фронт", "Союз борьбы за свободу Литвы", и других. В специальных школах были
подготовлены и направлены в республику более 300 организаторов террора и
диверсий. Участники националистических организаций, свыше 20 тысяч которых
действовали под руководством немецко-фашистских инструкторов, в послевоенный
период уничтожили 25 тысяч человек, из которых 21 тысяча была безоружными
крестьянами и членами их семей. В том числе тысячу детей, 5,5 тысячи женщин,
600 стариков. Все эти кровавые преступления против собственного народа
нацистские изверги издевательски прикрывали политической демагогией о якобы
"борьбе за свободу и независимость литовской нации". В действительности же
это чудовищное кровопролитие явилось местью контрреволюционной буржуазии за
социалистический выбор трудового народа Литвы.

В ходе разрушения СССР литовские националисты постоянно провоцировали
конфликты с воинскими подразделениями, дислоцированными на территории
республики, стремясь дискредитировать Советскую Армию.

Воспользовавшись антисоциалистическим государственным переворотом в СССР в
августе 1991 года, парламент Литвы запретил деятельность Коммунистической
партии на территории республики и развязал политическое преследование
коммунистов и их сторонников.

После преступного расчленения СССР власть в Литве приступила к
контрреволюционной реставрации капитализма. Абсурдные попытки восстановления
отживающего свое время общественного строя привели к катастрофическим
разрушительным последствиям во всех областях жизни литовского народа.
Процветавшая при Советской власти республика оказалась в системном кризисе,
народ - у разбитого корыта, сотни тысяч ее граждан покинули страну в поисках
работы.

В своей политике глобализации по-американски современный империализм активно
использует литовский национализм в своих целях. По его указке националисты
Литвы, временно захватившие власть в республике, посылают вооруженные
формирования в "горячие точки" планеты для установления демократии
по-фашистски.

Ярким свидетельством тому, какую трагедию несет литовский национализм
трудовому народу, является судьба семьи первого секретаря ЦК Компартии
Литвы, доктора исторических наук, профессора М. Бурокявичюса. Когда началась
Великая Отечественная война, немецко-фашистские оккупанты и местные нацисты
убили его отца, мать, старшего брата. Его самого, подростка, Советская
власть успела эвакуировать в составе пионерского лагеря. С 14 лет он
трудился на уральском заводе по производству боеприпасов для Красной Армии.
После войны М. Бурокявичюс активно участвовал в восстановлении народного
хозяйства, в развитии науки и культуры Советской Литвы, стал видным
советским ученым. Он решительно встал на защиту Советского Союза, настойчиво
и последовательно разоблачал преступный характер действий партийных
перевертышей, воинствующих националистов, "агентов влияния" Запада по
разрушению Советской власти, социализма, дружной семьи братских народов.

За активное противодействие разрушению СССР новые литовские правители
бросили М. Бурокявичюса в тюремные застенки на 12 лет. Адамкусы,
бразаускасы, ландсбергисы, паулаускасы мстят преданному сыну литовского
народа за верность коммунистическим идеалам. Они мстят трудовому народу
Литвы.

Но антикоммунисты обречены. Их не спасут штыки НАТО. Уверен, люди моей
страны поднимутся и сбросят капиталистический гнет.

Юлюс ЯНУЛИС.

(Внешт. корр. "Правды").

г. Вильнюс.

---

От	Георгий
К	Георгий (06.06.2005 22:24:30)
Дата	12.06.2005 09:30:07

"Спб Ведомости": Новые страницы блокадной эпопеи (*+)

---

http://www.spbvedomosti.ru/document/?id=5267&folder=3183

Новые страницы блокадной эпопеи
Зоя ФЕДОРОВА

Книги по истории блокады выходят не каждый день. Появление очередного
труда - всегда событие, ибо он, как правило, открывает новые грани прошедшей
эпохи, приводит неизвестные доселе исторические свидетельства и факты. К
таким событиям нужно отнести и только что вышедший в издательстве <Дмитрий
Буланин> труд признанного историка блокады и авторитетного ее исследователя
В. М. Ковальчука <900 дней блокады. Ленинград 1941 - 1944>.

Почерк этого ученого читателям давно и хорошо известен: его труды <Ленинград
и Большая земля>, <Дорога победы осажденного города>, <Магистрали мужества>
получили высокую оценку общественности.

Новая работа хронологически шаг за шагом освещает разные аспекты обороны
города и его осадной жизни. Все это делается убедительно, с документальной
достоверностью. Прежде всего автор детально описывает организацию обороны
Ленинграда в первые самые кровавые месяцы войны, испытавшие наши войска на
прочность.

Читатель не сможет не обратить внимание на новые сведения о роли Сталина в
обороне Ленинграда. Несколько страниц посвящены воспроизведенным переговорам
его по прямому проводу с Ленинградом осенью 1941 года, когда предпринималась
вторая попытка прорыва блокады и шли бои за Тихвин. Создается впечатление,
что Верховный главнокомандующий часами не отходил от аппарата, передавая
одно за другим указания ленинградскому командованию. Читаем одно: <Только
что сообщили, что Тосно взято противником. Если так будет про-должаться,
боюсь, что Ленинград будет сдан идиотски глупо, а все ленинградские дивизии
рискуют попасть в плен. Что делают Попов (в то время командующий
Ленфронтом. - Ред.) и Ворошилов (командующий Северо-Западным направлением. -
Ред.)? Они даже не сообщают о мерах, какие думают предпринять... Они заняты
исканием новых рубежей отступления... Откуда у них такая бездна пассивности
и чисто деревенской покорности судьбе?>

И так жестко и требовательно в самые критические для Ленинграда дни. В те
самые дни, когда на случай прорыва немцев в городе был утвержден так
называемый план <Д>, предусматривавший вывод из строя важнейших промышленных
объектов, кораблей Балтийского флота, железнодорожного узла, мостов,
электростанций...

В книге подробно рассказывается о боевых действиях под Ленинградом - о
стратегии и тактике сражений, отваге и героизме воинов. И не только об
удачах, но и о просчетах нашего командования и потерях на фронтах. Нечасто в
литературе о войне так правдиво писалось о наших неудачах, о возможном
захвате города врагом в последние месяцы 1941 года.

Мне кажется, что в этом состоит самая сильная сторона книги - в честности,
правдивости, даже предельной откровенности. А впрочем, шесть десятилетий,
прошедших после победы, - достаточный срок для осмысления успехов и
просчетов Великой Отечественной, подведения ее итогов с реальных позиций
сегодняшнего дня.

Но правда не единственное достоинство труда В. М. Ковальчука. Интересной
делает книгу огромное количество вновь введенных в научный оборот
источников, в частности документов и воспоминаний генералов вермахта,
которые проливают свет на многие моменты войны. Гитлеровское командование,
узнаем из книги, не сомневалось в успехе наступления. Гитлер даже считал,
что Ленинград будет взят к 20 августа. Он уже готовился с помощью артиллерии
осуществить <величайший фейерверк в мире>. И финское руководство полагало,
что судьба Ленинграда решена. Оно заготовило на случай захвата города речь,
которую должен был произнести известный политический деятель Ю. Паасикиви.
<Пришло известие, говорилось в речи, что мощные германские военные силы
заняли Петербург. Впервые в своей истории пала блестящая русская столица,
основанная у наших границ>...

История жестоко посмеялась над такой расторопностью финских фантазеров,
пытавшихся бежать впереди паровоза.

Особенность книги еще и в том, что в ней ярко показана жизнь города в самый
трудный период блокады (конец 1941 - начало 1942 гг.): снижение хлебных
норм, великая трагедия - массовая смертность населения.

Вот что свидетельствовал известный в Германии специалист по вопросам питания
профессор Цигельмайер, заместитель интенданта гитлеровской армии. Точно
зная, сколько в Ленинграде населения и продовольствия, он высчитывал, когда
люди начнут вымирать и сколько потребуется времени, чтобы вымер весь город.

<Я писал справки, - говорил он одному из советских профессоров уже после
войны, - что люди на таком пайке физически не могут жить. И поэтому не
следует рисковать немецкими солдатами: ленинградцы сами умрут, только не
надо выпускать ни одного человека через фронт... и мы войдем в город
совершенно свободно, не потеряв ни одного немецкого солдата... Я старый
пищевик, но так и не понимаю, что за чудо у вас там произошло>.

Новая книга дает объективную оценку организационной работе правительства
города в дни блокады. Разоблачает очернителей исторической правды,
создателей позорного <ленинградского дела>, пропагандистов оскорбительной
лжи, принижающей подвиг ленинградцев и организацию обороны города. А разве в
мировой истории существует еще пример управления городом в труднейших
условиях осады?

Конечно же, в героической эпопее защиты города были срывы, ошибки, упущения,
промахи. Но победу одержали убежденность, организованность, честность,
умение жертвовать всем ради главного дела жизни. В конце концов,
подчеркивается в книге, патриотизм народа в самом высоком смысле слова.

Эта книга очень нужна. В недавно опубликованных <Совет-ской Россией>
результатах опроса читателей <20 вопросов о великой войне> был такой: <Какие
сражения вам известны?> Только десять процентов (!) респондентов вспомнили о
битве за Ленинград. А ведь страна потеряла при защите города без малого один
миллион солдат и офицеров - это наши деды, отцы, братья. В блокадном городе
жертвами голода, холода, снарядов и бомб стали 750.000 наших земляков. Мир
не знал таких потерь гражданского населения, такой глубины человеческих
страданий и лишений. Мы обязаны сделать все, чтобы об этом помнили и через
70, и через 100 лет...

И все-таки стоит пожалеть прежде всего о том, что скромный объем книги не
позволил автору чуть пространнее рассказать о жизни осажденного города, а
также о ее тираже всего в 1000 экземпляров - ведь она адресована очень
широкому кругу читателей.

---

От	Георгий
К	Георгий (06.06.2005 22:24:30)
Дата	08.06.2005 20:35:30

(!!!!) Джагг: О Гражданской войне, евреях, альтернативе и интернационализме. (*+)

---

http://www.livejournal.com/users/17ur/37124.html

Пишет Джагг (17ur)
@ 2005-06-08 08:48:00





Настроение: хозяин смеётся, а луна высоко
Музыка: Шаночка Твэйн - яка гарна пани

О Гражданской войне, евреях, альтернативе и интернационализме.
(компилирую материалы по Берлину - блин, один вопрос отбиваю, два возникают.
Текст будет, но когда? После того, как закончу истинную историю танковых
войск, дабы авиация не скучала в одиночестве)

Много думал об интернационализме. Ниже пробую изложить результаты, очень
издалека. Далее следует ответ на вопрос - откуда взялся большевистский
интернационализм и почему за него так упорно держались?

На марксову идеологию как источник интернационализма, а не его притянутое за
уши оправдание, можно наплевать - с положениями марксизма у нас обращались
очень вольно, могли скипнуть и это.

Вообще, вопрос довольно паскудный, ещё почище призвания варягов, и кое-кто,
дабы это паскудство обойти, клеймит жидомасонов, которые, значит, всех
обовлияли и устроили революцию. Ну и, ясное дело, замутили интернационализм,
чтобы им никто не мешал стричь купоны и году так к 1980-му получать вдвое
больше продуктовых заказов с икрой, чем доставалось порабощённым русским. А
неудачливые жидомасонские собратья за рубежом, скрежеща зубами от бессильной
зависти, утешались владением заводами-газетам-пароходами.

Перечитывал Толстого, который Алексей. "Хождение по мукам". Ещё "Хлеб"
затерялся где-то на полках, но это потом. Человек с очень небольшой
поправкой на большевистскую идеологию тупо, фотографически пишет правду -
как оно было. И самое хреновое то, что мы не воспринимаем это как правду.

Ну вот навскидку из самой первой главы.

"...А вы все еще грезите туманными снами о царствии божием на земле. А он,
несмотря на все ваши усилия, продолжает спать. Или вы надеетесь, что он
все-таки проснется и заговорит, как валаамова ослица? Да, он проснется, но
разбудят его не сладкие голоса ваших поэтов, не дым из кадильниц, - народ
могут разбудить только фабричные свистки. Он проснется и заговорит, и голос
его будет неприятен для слуха. Или вы надеетесь на ваши дебри и болота?
Здесь можно подремать еще с полстолетия, верю. Но не называйте это
мессианством. Это не то, что грядет, а то, что уходит. Здесь, в Петербурге,
в этом великолепном зале, выдумали русского мужика. Написали о нем сотни
томов и сочинили оперы. Боюсь, как бы эта забава не окончилась большой
кровью...
...Русский мужик - точка приложения идей. Да. Но если эти идеи органически
не связаны с его вековыми желаниями, с его первобытным понятием о
справедливости, понятием всечеловеческим, то идеи падают, как семена на
камень. И до тех пор, покуда не станут рассматривать русского мужика просто
как человека с голодным желудком и натертым работою хребтом, покуда не лишат
его наконец когда-то каким-то барином придуманных мессианских его
особенностей, до тех пор будут трагически существовать два полюса: ваши
великолепные идеи, рожденные в темноте кабинетов, и народ, о котором вы
ничего не хотите знать... Мы здесь даже и не критикуем вас по существу. Было
бы странно терять время на пересмотр этой феноменальной груды - человеческой
фантазии. Нет. Мы говорим: спасайтесь, покуда не поздно. Ибо ваши идеи и
ваши сокровища будут без сожаления выброшены в мусорный ящик истории..."

Что тут добавлять? На это сперва нанесла всякого словесного мусора Партия,
потом Интеллигенция нанесла словесного мусора с обратным знаком, а ведь всё
уже сказано, всё объяснено.

Если вникнуть в вопрос, то ничего страшнее и беспросветнее Гражданской войны
в русской истории не было и дай бог чтобы не было. Кожинов оценивает число
её жертв примерно в 20 млн. чел. - по критерию "досрочного прекращения
жизнедеятельности": пуля, шашка, голод, холод, тиф. Я как-то носился с
мыслью скинуть очерк по ней на какой-нить западный форум, предварительно
переведя на инглиш, но увы. Просто не знал, с чего начать. Скажем, для
своих, русскоязычных, я бы начал с того, что гражданскую войну начали не
красные, а против красных: триггером послужил мятеж чешского корпуса, на
штыках которого уселось первое сепаратистское правительство. И понеслася...
Вот поймать бы кающегося за 1968-й год тюлюгента за шиворот, да и вопросить
ласково: "А они в году так в 1934-м мучались угрызениями совести в своей
уютной европейской державке? Честно украденную долю золотого запаса Империи
хотели отдать?" Видать, не суждено.

А вот для нормального западного гражданина, тем более такого, который что-то
слышал о русской истории и поэтому полагает себя специалистом в ней, этот
вопрос - что марсианские хроники. Гражданин сразу скипует к жертвам ЧК, и
даже объяснять ему, что между ЧК и ВЧК разница больше, чем между Советом и
Совдепом, как-то не тянет...

О чём я? Ах да, о евреях.

Во-первых, они революцию не устраивали. Так, присутствовали. Сами посудите,
кто бы их пустил в вагон к царю, отречение вымогать? Рвануло-то именно из-за
этого - если бы на Николая 2.0 снизошло что-то вроде ума, чести и совести,
то оставался шанс разрулить ситуёвину мирно. Вместо этого снизошли Гучков с
Милюковым и генеральские телеграммы. Нормальная такая оранжевая революция с
последующим красным смещением по Допплеру.

В то время не было советского наследия, на котором "страны постсоветского
пространства" до сих пор ползут. Р-революционные кадры были - наивные, не
прошедшие школу партаппарата. Откат уже был весь попилен, и выводить деньги
за границу было труднее чисто технически, работала только опция бегства с
брульянтами в карманах. Да и война на дворе была потеплее, чем обычно.
Посему обезьянник в столице Империи, именуемый "российской демократией",
долго не протянул.

Во-вторых, и тут евреи ни при чём. Прикиньте сами. Евреев на территории
Империи было много, и жилось им немногим лучше, чем коренным народам
(лучше-лучше, но - немногим). Когда рушится сколько-нибудь налаженный
гражданский порядок, больнее всего он бьёт именно по тем, кто живёт по
местным распоняткам лучше. Поэтому, когда мне говорят, что евреи как народ
довели Россию до Гражданской войны, я не верю. Идиоты не складываются в
нации.

Перечисляют еврейские фамилии международных авантюристов, тогдашних
березовских с невзлиными - ну и что? Они-то ни под каким соусом не
составляют элиту еврейского народа, и причинили России несколько меньше
вреда, чем даже взятый вне контекста мятеж чешского корпуса. Перечисляют
еврейские фамилии банкиров, замазанных в финансовых потоках для революции -
простите, я даже русского крупного банкира, лояльного государству
российскому, не видал (нахально замечу, что, имхо, "банкир-патриот" или
"банкир-христианин" суть животные, в природе не существующие). И так далее.

Шафаревич в "Русофобии", пожалуй, навсегда объяснил вопрос
диспропорционального участия евреев в революции и последующей зарубе.
Еврейская диаспора на территории Российской Империи оказалась наиболее
удачным материалом для революции. Резюме были востребованы.

Мы можем с отвращением и ненавистью относиться к "кавказским мафиям" во всём
их многообразии, можем констатировать, что известные изменения в последние
два десятка лет создали для оных мафий питательнейшую среду, но ни один
вменяемый человек не станет утверждать, что перестройку и последующие
безобразия придумали кавказцы, дабы пооткрывать повсюду ларьки с надписью
"ша(?)рма". Те же дела для Революции и Гражданской. Парвус Блюмкину не
товарищ. Поясняю: это не была попытка оправдать Блюмкина.

Расставлять приоритеты в списке врагов по принципу "кто громче радуется
нашим неудачам" - просто неумно. Ядерные боеголовки у нас не про Латвию,
Латвии хватит воблы на газете. Так и всякие Ротшильды, пёршиеся от ленинских
загибов, к причинам того, что у нас случилось, имеют весьма косвенное
отношение.

Возвращаясь к головной цитате. Попробуйте описать альтернативу большевикам.
Нет, не придумать - типа, все объединились под флагом сияющей демократии,
спели рок-н-ролл и давай устраивать свободные выборы в промежутках реформы
ЖКХ. Придумать-то такое можно, но потом надо упомянуть о массовой
гипноиндукции, позитивной реморализации и гипноизлучателях на трёх
экваториальных спутниках, про которые товарищ Румата ничего товарищу Будаху
так и не сказал. Получится неудобно.

То, что белые победить не могли, я не стану здесь доказывать. Замечу только,
что вопрос прекрасно освещён М.А. Булгаковым.

Альтернатива выглядит примерно так. Минимум три четверти населения России -
крестьянство, которое способно себя прокормить (имеется в виду, на
отобранной у помещиков земле) и только. В отсутствие крупных хозяйств
производство излишков зерна, достаточных для прокорма врачей и учителей,
невозможно. Тип семьи - сельский, детей много, население растёт быстрее, чем
урожай.

Далее. Образованный слой в России процентно невелик. В любом вооружённом
столкновении постреволюционных проектов неизбежно сокращение образованного
слоя до минимума - становится очень мало квалифицированных управленцев,
вменяемых идеологов, учёных и странных существ, именуемых "цивилизованными
предпринимателями". И - главное - образованный слой в России основную массу
населения просто *предал* - предал своей глупостью, предал оторванностью от
нужд этой основной массы, предал, наконец, тем, что большей частью не желал
даже оседлать вырвавшуюся на волю стихию. Русский образованный слой мечтал
всего лишь "загнать скотов обратно в стойло". Самой естественной реакции на
такое желание дали волю "зелёные", которые, входя в город или на ж.-д.
станцию, первым делом вешали телеграфиста. То есть, если принять, что
большевики, как и белые, победить не могли, получим в лучшем случае
совершенную деквалификацию образованного контингента на русских территориях.
В худшем случае - истребление такового. В наиболее вероятном - истребление
пополам с бегством.

Короче, любая альтернатива большевистскому доминированию выводится из того,
что а) невозможно аккумулировать средства под любой сколько-нибудь
масштабный проект, и б) нет людей, способных такой проект сформулировать и
выполнить.

С учётом дружелюбия известных государств, я лично предполагаю вариант
раздела территории Империи на несколько протекторатов после того, как
русским надоедает убивать друг друга. Никакой ерунды с колониями -
колонизировать бывшую Империю дорого и по деньгам, и по человеческому
материалу. Провозглашаются независимые республики, их правительства
покупаются бусами и огненной водой, пробиваются концессии... А крестьяне
пусть пашут, они в массе своей просто не мешают.

Результат - полная утеря исторической субъектности, внешнее управление и
использование "сфер влияния" на территории бывшей Империи как разменной
монеты в раскладах больших дядей. В самом лучшем случае, если какое-то
правительство per procura одного из русских бантустанов (какой-нибудь
Антонов-Тамбовский) накопило денежек и хочет их потратить на нечто полезное,
оно без вариантов тратит их на расселение расплодившихся крестьян на новые
земли, чтобы хоть как-то ослабить постоянный голод, в котором пребывают
крестьянские области. Постепенно система скатывается к хаосу, когда
начинается неконтролируемый исход безземельных крестьян куда глаза глядят,
через межрусские границы и т.д. Дальше всё будет зависеть от того, найдутся
ли у дядей за рубежом лишние деньги и желание купить на русских территориях
порядок. Если нет, та же гражданская война, только хуже, чем та, что
началась в 1918-м, ибо всякая проектность сторон отступит перед простым
требованием очистки переполненной экологической ниши. А там либо наконец-то
диктатура, способная решить проблему развития, - с запозданием лет на
сорок - либо новый цикл. Национальные провинции попытались бы выстроить свои
государства, сперва чтобы отмотаться от русских, но затем им понадобилось бы
чисто пещерное национальное самосознание, как у племени хуту, чтобы
отбиваться от чужих цивилизационных проектов. Конечно, поляки по отношению к
украинцам вели себя гуманнее, чем турки по отношению к армянам, но это
относительный гуманизм... Так что и на окраинах развлечений бы хватило.

Без большевиков России наставал п...ц, причём таких масштабов, который
оправдывает *все* большевистские выходки. Уточняю: сами выходки, а не лично
тех, кто их осуществлял. Ничего, кроме бурных аплодисментов, информация о
пришибленных в 30-е персонажах гражданской войны у меня не вызывает.
"Каждому своё", как кто-то написал на воротах одного милого учреждения.

Я всё ещё о евреях? Ну ладно. Дело в том, что без массового участия
более-менее грамотных чужаков в новой системе управления - в качестве
чиновников, палачей, идеологов - большевики бы не выстояли. Это относится
далеко не только к евреям. Грамотность, конечно, была весьма
относительная... но люди грамотные и *свои* в это время служили другой
стороне, предпочитали оплату валютой и ничтоже сумняшеся творили такое, до
чего большевики опускались только по особым случаям (что колчаковцы творили
в Сибири, сравните с постоянно поминаемым "расказачиванием").

Отсюда можно, конечно, сказать, что "евреи спасли Россию", как бы похабно
такое ни звучало. Ага, спасли - так, как лучевая терапия может спасти от
раковой опухоли. Плюс к тому же вряд ли хоть кто-то из "интернационалистов"
имел в уме спасение России. Так что с благодарностями можно и погодить.

А сухой и циничный вывод из изложенного будет таков: есть один-единственный
случай, когда сволочные чужаки у власти лучше своих - это когда свои
предают. Когда царь "отрёкся, как роту сдал", когда бывшие думские болтуны
радостно превратили власть в потаскуху, когда радетели "единой и неделимой"
убивали соотечественников импортным оружием. Если "элита" сдаёт свой народ,
её надо менять почти на кого угодно. Именно потому, что элита заменима, а
народ нет. Чужую сволочь во благовремении легче скинуть, чем свою, и чужая
сволочь не может сказать "мы с тобой одной крови - ты и я, пожалуйста,
заплатите налоги для великой России, а то пожилым добрякам в министерствам
на новые дачи не хватает..." Единственное обязательное условие чужачества -
чужак должен быть бездомным и получать зарплату только на этой земле.

Вот это рассуждение - единственное оправдание тому примитивному
интернационализму, который продавался в СССР. В своё время это
сильнодействующее лекарство помогло. Но мы его переросли. Об этом в
следующий раз.

---

От	Георгий
К	Георгий (06.06.2005 22:24:30)
Дата	08.06.2005 20:27:37

Александр Чекмасов. Количество расстрелянных граждан (*+)

---

Русский Журнал / Издательства /
www.russ.ru/publishers/20050603.html

Количество расстрелянных граждан
Александр Чекмасов

Дата публикации: 3 Июня 2005

23 мая в Смольном институте свободных искусств и наук в рамках семинара
"Критика социальных наук" состоялась презентации очередной книги из серии
публикаций архивных материалов издательства Йельского университета (Yale
University Press) - "Анналы коммунизма" ("Annals of Communism") "История
ГУЛАГа: от коллективизации к Большому террору" ("The History of the Gulag:
From Collectivization to the Great Terror", 2004). Издание "Анналов
коммунизма" нацелено на осмысление всей истории XX века, ключевым явлением
которого стало становление и распад коммунистических режимов. В настоящее
время опубликовано 16 книг серии, еще 6 находятся в стадии разработки. Среди
них книга о взаимоотношениях СССР с исламским миром.

На презентации книги присутствовали ее составитель историк-архивист Олег
Хлевнюк, а также директор серии сотрудник издательства Йельского
университета Джонатан Брент.

В самом начале своего выступления Дж.Брент отметил, что впервые за время
своего пребывания в России ему удалось наконец добраться до Петербурга.
Поблагодарив за приглашение декана Смольного института Н.Е.Копосова,
Дж.Брент вкратце остановился на истории создания "Анналов коммунизма".

В 1991 году на научной конференции в Праге Дж.Брент случайно присутствовал
при разговоре двух историков из Чехии и Венгрии об их работе в недавно
открывшихся архивах бывших социалистических режимов. Узнав о такой
возможности, Дж.Брент тут же обратился к Джорджу Соросу: "Г-н Сорос, ведь
это может быть издательским предприятием века!" Дж.Сорос согласился
поддержать этот проект

Поначалу не все верили в возможность публикации документов еще недавно
совершенно недоступных государственных и партийных архивов. Известный
американский историк и советолог Ричард Пайпс прямо заявил о том, что это
блестящая, но неосуществимая идея.

Коллеги Дж.Брента в Йельском университете составили инициативную группу,
которая вскоре превратилась в издательский коллектив. При этом важно
отметить, что с самых истоков серии издание каждой книги всегда становилось
результатом общего интереса и совместной работы ученых разных стран, прежде
всего России и США.

Как отметил Дж.Брент, внимание к тем или иным документам и сюжетам нисколько
не преследует цели произвести сенсацию, хотя некоторые из книг серии имели
такой характер, как это произошло, например, с работой, посвященной
коммунистической партии США "Тайный мир американского коммунизма" ("The
Secret World of American Communism", 1995), написанной при участии Харви
Клера, Джона Хейенса и Фридриха Фирсова, и ее продолжением "The Soviet World
of American Communism" (Харви Клер, Джон Хейенс и К.М.Андерсон, 1998).

Новая книга серии посвящена истории ГУЛАГа: "The History of the Gulag: From
Collectivization to the Great Terror" (2004). Архивные документы и
комментарий для этой книги были предоставлены российским историком, ведущим
сотрудником Государственного архива РФ Олегом Хлевнюком.

Подчеркивая значение этой работы, Дж.Брент отметил, что до сих пор в США нет
исследований, посвященных ГУЛАГу. Неудивительно, что публикация этих
материалов вызвала отклик у преподавателей российской истории, получивших
возможность подробнее рассмотреть данное явление. На фоне многочисленных
работ, посвященных Холокосту и другим чудовищным преступлениям нацистского
режима в Германии, появление этой книги о ГУЛАГе выглядит особенно важным.

Автор книги, Олег Хлевнюк, рассказал, как стало возможным ее издание. Дело в
том, что после смерти И.В.Сталина и выхода ряда постановлений Н.С.Хрущева
архив ГУЛАГа перестал быть ведомственным (МВД), то есть, по сути дела,
закрытым для исследователей, и стал достоянием ГАРФа.

Книга о ГУЛАГе, по словам Олега Хлевнюка, - это, прежде всего,
конкретно-историческое исследование. В стремлении избежать явных
политических оценок история ГУЛАГа рассматривается как явление, связанное с
эволюцией сталинского политического режима. Неотъемлемыми элементами этого
режима были массовые аресты, расстрелы, депортации населения, создание
системы лагерей под руководством НКВД и принудительный труд сотен тысяч
политических заключенных.

Конечно, одним из наиболее значимых вопросов является число жертв ГУЛАГа.

Олег Хлевнюк отметил, что архивы не содержат готовых статистических данных
(либо они были уничтожены). Тем не менее, по его утверждению, за период с
1930 по 1953 гг. было осуждено около 52 миллионов человек, из них около 20
миллионов прошли через лагеря. Масштаб жертв не принижает даже оговорка о
том, что данные цифры включают осужденных вторично. Огромное количество
людей было расстреляно - около 1 миллиона человек, при этом исключая тех,
кто погиб от пыток или покончил жизнь самоубийством. Не менее 6 миллионов
человек прошли через ссылки.

Подобные цифры заставляют задуматься любого...

Олег Хлевнюк поделился своими размышлениями о Большом Терроре. По его
мнению, традиционное представление в историографии о том, что пик Большого
Террора приходился на время от убийства С.М.Кирова в 1934 г. до конца 1939
г., не вполне соответствует действительности. Проанализированные им
документы свидетельствуют о том, что внешне хаотические меры представляли
собой серию спланированных карательных операций, большинство из которых
приходилось на 1937-1938 гг. Постановления политбюро, разного рода
распоряжения НКВД и прочие документы демонстрируют высокоцентрализованный
характер террора против явных, а скорее вымышленных противников режима.

Важный аспект истории ГУЛАГа - его "экономическая" сторона. Еще одно
традиционное представление о том, что разного рода предприятия страны
нуждались в рабочей силе, которую как раз обеспечивал ГУЛАГ, по убеждению
О.Хлевнюка, также не соответствует реальности. Связь как раз имела обратный
характер. НКВД попросту не знал, что делать с невероятно возросшим числом
заключенных, которых в связи с этим пытались задействовать в соответствии с
задачами социалистической экономики. Этим объясняется не укладывающееся в
сознании количество расстрелянных граждан в расцвете их сил и многие
печально известные волюнтаристские решения руководства партии в области
народного хозяйства. (Мертвая дорога лишь единственный пример из множества
подобных.)

По окончании презентации состоялось оживленное обсуждение, в котором приняли
участие историки Петербурга. Аудитория тепло поблагодарила О.Хлевнюка за его
труд и пожелала дальнейших успехов Дж.Бренту в опубликовании запланированных
работ серии "Анналы коммунизма".

Информацию о проекте "Анналы коммунизма" можно получить здесь.



Сегодня / Культура / Колонки / Антологии / Новости электронных библиотек /
ВИФ / Архив / Авторы / Подписка / Карта / О нас / Поиск


© Содержание - Русский Журнал, 1997-2005. Условия перепечатки. Хостинг -
Телеком-Центр.

---

От	Георгий
К	Георгий (06.06.2005 22:24:30)
Дата	08.06.2005 20:27:27

Виталий Семенович Макаренко об А.С. Макаренко (*+)

---

http://zt1.narod.ru/vitaliy.htm

Счетчик заходов сюда
Виталий Семенович Макаренко об А.С. Макаренко + Макаренко в Полтавском
учительском институте по воспоминаниям В.Н. Тарасова.

Тут ниже - и об ОЛИМПИАДЕ ВИТАЛЬЕВНЕ МАКАРЕНКО (07.08.1920-), племяннице
Антона Семеновича воспитывавшейся в его семье.

Предварительно см. : Гётц Хиллиг. Как мы нашли брата А.С. Макаренко Виталия
Семеновича.

ZT. Нижеследующая публикация (по журналу "Советская педагогика" 1991,6,7)
представляет собой лишь часть изданной марбургской (Германия) лабораторией
МАКАРЕНКО-РЕФЕРАТ (руководитель Готц Хиллиг) книги воспоминаний и интервью
Виталия Семеновича Макаренко о своем брате Антоне Семеновиче Макаренко.

Copyright: Makarenko-Referat der Univ. Marburg. Gotz Hillig, Ludwig-Juppe
Weg 5 1/2, Marburg/Lahn, Deutschland.

Виталий Семенович Макаренко (1895-1983). МОЙ БРАТ АНТОН СЕМЕНОВИЧ
[воспоминания].

От редактора [ Гетца Хиллига ]. Настоящая книга содержит воспоминания брата
А.С. Макаренко - Виталия Семеновича о проведенных им совместно со старшим
братом детских и юношеских годах. В 1970 г. сотрудники Лаборатории А.С.
Макаренко Марбургского университета разыскали Виталия Семеновича Макаренко
во Франции, где он жил с 1925 г., и убедили его написать предложенные здесь
воспоминания. В последующие годы между сотрудниками лаборатории и В.С.
Макаренко установилась регулярная переписка, в ходе которой ему, как живому
свидетелю тех лет, был предложен ряд вопросов, оставшихся не выясненными для
макаренковедения, и он, в свою очередь, был ознакомлен с новыми источниками,
ставшими известными к этому времени (архивные материалы, воспоминания).
Представленные в данной книге выдержки из этой корреспонденции, вопросы,
уточнения, поправки, включая и отдельные повторения, позволяют читателю
принять участие в этом исследовательском диалоге, который длился 13 лет.
В.С. Макаренко не дожил до выхода в свет этой книги. Он умер 22.7.1983 г., в
возрасте 88 лет, в доме для престарелых в городе Йер, недалеко от Тулона.
Виталий Семенович Макаренко род. 20.4. (2.5.) 1895 г., был сначала учеником
своего брата, а потом стал его сотрудником, когда они оба некоторое время
(1917 - 1919) преподавали в Крюковском железнодорожном высшем начальном
училище. Как выпускник военного училища и бывший офицер царской армии, В.С.
Макаренко ввел в этом училище военизированные элементы в преподавании
физкультуры и во внешкольные занятия; тем самым он создал существенные
предпосылки для частичной военизации, как это практиковалось позднее в
колонии им. М. Горького. Тот факт, что В.С. Макаренко был офицером в Мировую
войну (1915 - 1917), вынудил его летом 1919 г. присоединиться к белой армии
и покинуть в 1920 г. родину. Очевидно, что именно по этой причине в
советском макаренковедении полностью отсутствуют упоминания о В.С.
Макаренко. Высказывания А.С. Макаренко автобиографического характера, и в
которых он упоминает о своем брате, до сих пор не известны широкой
общественности, и даже содержащиеся в публичных выступлениях А. С. такие,
например, сведения, что он в своей семье воспитывает дочь брата, при
опубликовании стенограмм опускались. Не удивительно, что в советских
публикациях также не был принят во внимание немецкий вариант свидетельства
Виталия Семеновича (воспоминания, письма), включенный в появившийся в 1973
г. сборник "Makarenko - Materialien 3. Quellen zur Biographie des jungen
Makarenko (1888 - 1920)". (Материалы о Макаренко. Т. З. Источники к
биографии молодого Макаренко (1888 - 1920). Та же участь постигла и вышедшее
в 1977 г. итальянское издание воспоминаний В.С. Макаренко. Косвенно о
существовании этих материалов говорится в статье В.В. Кумарина
"Фальсификаторы. Как в Марбурге создают "новый образ" А.С. Макаренко"
(Учительская газета, 27.9.1973). В.В. Кумарин, умалчивая, что автором этих
воспоминаний является все-таки брат А.С. Макаренко, говорит, что это
"информация, полученная от одного престарелого белоэмигранта, который не
скупится на антисоветские измышления". Однако это не помешало В.В. Кумарину
в своей книге "Антон Семенович Макаренко. Жизнь и педагогическая
деятельность", изданной в Москве сначала на английском, испанском и
французском (1976), а позднее (1979) и на бенгальском языке, неоднократно
включать целыми страницами в свой авторский текст отрывки из воспоминаний
В.С. Макаренко - без всяких указаний на источники. (Справедливости ради
нельзя не сказать, что В.В. Кумарин отнюдь не одинок в своем стремлении
присвоить результаты чужих исследований. Так и Б.В. Волков, заведующий
отделом науки "Учительской газеты", в своей статье "Первые всходы",
опубликованной 13.3.1984 г. в этой газете, заимствует отдельные имена и
факты, содержащиеся в первых главах воспоминаний В.С. Макаренко. Лаборатория
А.С. Макаренко переслал один экземпляр оригинала этих глав (на русском
языке) в 1973 г. редакции "Учительской газеты" для опубликования. Однако
Б.В. Волков, в отличие от В.В. Кумарина, не сопровождает свою статью
нападками на В.С. Макаренко и по крайней мере упоминает о "младшем брате
Виталии" и о "нежной привязанности Тоси" к нему.)

Воспоминания и письма В.С. Макаренко - это свидетельство из самого близкого
семейного окружения А.С. Макаренко, это материалы, которыми исследователи
раньше не располагали. Ранняя эмиграция В.С. Макаренко способствовала,
конечно, особой живости его воспоминаний о совместно проведенных с Антоном
Семеновичем годах детства и юности. Но нельзя не учесть также, что перед
нами высказывания человека, оставшегося в неизвестности, в то время как имя
его брата стало известно всему миру. Это объясняет встречающуюся временами
некоторую резкость отдельных оценок. Однако, несмотря на это, воспоминания
В.С. Макаренко представляют собой ценный и обильный источник для изучения
жизни и деятельности молодого А.С. Макаренко ..

.. В заключение нельзя не отметить живой, окрашенный юмором и иронией стиль
изложения Виталия Семеновича Макаренко. Особенного внимания заслуживают
короткие портретные зарисовки лиц из ближайшего окружения А.С. Макаренко.
Эти портреты-характеристики Виталия Семеновича напоминают об отмеченном М.
Горьким особом даре А.С. Макаренко характеризовать каждого колониста, как бы
делая "моментальный фотографический снимок с его характера".

При воспроизведении иллюстраций, которые сопровождают эту публикацию, речь
идет о двух фотопортретах А.С. и В.С. Макаренко, а также о трех единственно
до сих пор известных снимках, изображающих обоих братьев вместе: из них две
фотографии представлены Центральным государственным архивом литературы и
искусства СССР (ЦГАЛИ). Кроме того, в публикации воспроизведена одна
страница из авторской рукописи В.С. Макаренко, обнаруженной в его
литературном наследии; также приводится построенное на основе высказываний
В.С. Макаренко генеалогическое дерево семьи Макаренко и три чертежа,
составленные В.С. Макаренко по памяти. Особенно интересен детальный план г.
Крюкова, который В.С. Макаренко начертил в течение нескольких часов во время
своего вторичного пребывания в Марбурге (сентябрь 1972 г.). На плане
отмечены все достопримечательные места, а также квартиры главных действующих
в его воспоминаниях лиц. Как стало недавно известно, сотрудникам Музея А.С.
Макаренко в Кременчуге удалось на основе этого плана установить место
нахождения могилы умершего в 1916 г. С. Г. Макаренко - отца братьев
Макаренко. В эту могилу перенесены теперь останки их матери (умерла в 1931
г. в Харькове).

[Сноска от редакции "Советской педагогики". Из публикуемого нами журнального
варианта воспоминаний В.С. Макаренко указанные иллюстративные материалы по
техническим причинами пришлось, к сожалению, исключить. Ред.]

Г. Хиллиг. Примечание. - Непосредственно перед завершением подготовки этой
книги к печати нам стало известно, что А. А. Фролов, "главный редактор"
новейшего советского издания А.С. Макаренко, также опирается на воспоминания
В.С. Макаренко, но при этом источника не указывает. В его статье "Овладение
А.С. Макаренко марксистско-ленинским учением как мировоззрением и
методологией советской педагогики" (включенной в вышедший в сентябре 1985 г.
сборник Львовского университета "А.С. Макаренко", кн. 2) говорится: "Большим
авторитетом в юношеские годы был для Антона Семеновича соученик Калов,
ставший на путь революционной борьбы. Он пробудил интерес к
социально-политическим вопросам, революционной литературе". О том, что этот
соученик (правильно - Цалов) состоял в партии эсеров, А. А. Фролов
благоразумно умалчивает. (Готц Хилиг Марбург, сентябрь, 1985 г.).

--

Виталий Семенович Макаренко (1895-1983). МОЙ БРАТ АНТОН СЕМЕНОВИЧ.
[воспоминания].

БЕЛОПОЛЬЕ.

Все биографии Ант. С. начинают историю нашей семьи с Белополья. Но прежде
чем попасть в Б., отец несколько лет проработал в Крюкове, где уже
существовали какие-то небольшие мастерские для починки вагонов. Здесь отец
познакомился мамой и женился в 1875 году. Мама была коренной крюковчанкой и
еще в мое время существовал на Поселянской улице ее родительский дом,
довольно большой и солидный, с большим двором и садом. (Наверное, существует
и теперь, т.к. от последней войны много пострадал Кременчуг, Крюков же
остался почти нетронутым - об этом мне писала моя племянница Тася, которая
живет при нашем доме, теперь музей А.С. Макаренко.). Я думаю, что первым
ребенком в нашей семье была Серафима, умершая в младенческом возрасте. Во
всяком случае сестра Саша (Александра), родившаяся в 1881 году, появилась на
свет еще в Крюкове. Следовательно, переезд семьи в Б. надо расположить
приблизительно в 1881-1885 гг., где родились: Антон - в 1888 г., Наталия - в
1891 и я, последний, - в 1895. По сравнению с Крюковым, Белополье,
расположенное в 200-220 км. на СЗ от Харькова, в 12 км. от границы с
Великороссией, было, конечно, захолустным, или, как называла его мама, -
"дырой". В Крюкове было 10 000 жителей, находился он на правом берегу
широкого Днепра, напротив Кременчуга, с которым его соединял большой мост (1
километр). Кременчуг же был большим торговым центром (70 000), очень
оживленным, благоустроенным, с множеством хороших магазинов, театров,
кинематографов, и даже был электрический трамвай.

В Б. мы поселились не в самом городе, а в так называемом "поселке", который
постепенно образовался вокруг железнодорожной станции и населенном главным
образом ж. д. служащими. Здесь находились мастерские, где работал отец, и
здесь же находилось 2-классное ж. д. училище, где учился А. С. Самый же
город находился в 2,5-3 км. от поселка. Вот в этом поселке, в небольшой
квартире, которую семья снимала у какого-то гражданина Мухи, и появился в
1888 г., несколько неожиданно, будущий педагог А. С. М. Я пишу -
неожиданно - потому что он появился на свет божий приблизительно на три
недели раньше срока. (Об этом, кроме родных, никто не знал, даже сестра
Саша, а я это узнал от родных, когда мне было уже 17-18 лет, при этом взяли
с меня слово никогда и никому об этом не сообщать. Конечно, я это слово
сдержал, в частности А. никогда об этом не узнал. Родные были правы: А. и
без этого был человеком болезненным, и не следовало создавать у него еще
комплекса неполноценности). Произошло это так. Накануне, 29 февраля, была
теплая солнечная погода, была оттепель, но ночью ударил мороз и пошел снег,
образовалась гололедица. Рано утром 1 марта (ст. ст.) мама пошла к колодцу
за водой, поскользнулась и упала. К 10 ч у мамы появились страшные боли, и к
12 ч появился на свет А. Мама рассказывала об этом: "Когда я увидела А., я
заливалась слезами - такой он был маленький, весь черный и сморщенный,
похожий не то на старика, не то на обезьяну. Отец меня утешал, но у него у
самого на глазах стояли слезы".

Я пропускаю подробности ухода за А. в первые недели после рождения -
беспрерывные теплые ванны, согретые пеленки, растирания и пр. Жизнь в
поселке была очень трудной, главным образом из-за отсутствия почти всякой
торговли. Было 1-2 мелочных лавочки, но не было базара. За всем необходимым
надо было ездить в город. Раза 3-4 в неделю мама ездила в город за
продуктами (собирались по 3-4 женщины и нанимали летом "линейку", зимой -
огромные сани). Будущий педагог обнаружился очень быстро. Он начал "болтать"
(говорить) очень рано, но ходить научился очень поздно, после 18 месяцев ( и
то, когда приятели отца в столярной мастерской сделали специальную коляску
"ходульки" на рамках).

С первых же недель обнаружилось, что А. - болезненный, хрупкий и, главное,
золотушный ребенок. Даже гораздо позже, в Крюкове, всякий раз, когда мама
вспоминала, сколько усилий, бессонных ночей и утомительно длинных дней
пришлось ей пережить с болезнями А., - она невольно плакала.

Золотуха - теперь об этой болезни как будто не приходится и слышать, но в то
время она причиняла почти бесконечные страдания. Это были бесконечные
ангины, флюсы, на глазах огромные, с большую фасоль, ячмени, на шее
карбункулы, уши болели и выделяли нечистую жидкость. В течение долгих лет он
страдал неизлечимым хроническим насморком, и, когда он был маленьким, он
каждые 5 минут подходил к маме: "Мама, вытри носик". Эта операция вытирания
носа так врезалась в память мамы, что потом она всегда повторяла (много
позже): "Мама, вытри носик".

В играх той банды ребят, к которой принадлежал и я (от 4 до 10 лет), он
никогда участия не принимал. Если для нас жизнь раскрывалась как чудесное
видение, полное всяких волшебных радостей, ощущения силы, здоровья, ожидания
завтрашнего дня и осуществления наших, самых невероятных, предприятий, то
для А. его младенческие и детские годы представляли почти непрерывную цепь
физических страданий. Все это не было опасно для жизни, но до ужаса
мучительно. Не успел прорвать флюс, как на глазу (иногда сразу на двух)
выскакивал ячмень, проходил ячмень - начинался карбункул... и т.д. (Я вижу
А. все время с перекошенной от флюса физиономией, с повязкой на щеке или на
шее, с ушами, затянутыми ватой, сидящим над кастрюлей горячей воды, которую
он ватой прикладывал к больным местам).

Я был слишком мал и не могу сказать, какие медицинские силы были в поселке,
но А. лечили больше т. н. "домашними средствами" - из лекарств же применяли
неизменную панацею тех времен рыбий жир вовнутрь и йодоформ снаружи, и у нас
в квартире первые годы в Крюкове постоянно, в особенности зимой, стоял
тяжелый запах йодоформа, рыбьего жира, какой-то специальной "глазной" помады
и пр. специй. Много горя также причинял А. хронический насморк. Следы его
остались и позже: нос у А. всегда был слегка распухший и красноватый, а в
сырую и холодную погоду делался густо пунцовым, что тоже его печалило
ужасно.

Болезнь А. немного утихла к 7-8 годам, но не исчезла окончательно. Даже в
зрелые годы, уже в Крюкове, у него периодически появлялись то флюс, то
ячмень, а чтобы скрыть шрамы на шее от карбункулов, он всегда носил или
очень высокие воротники, или русские рубашки (летом, после 1917 г.). Во всем
этом был какой-то заколдованный круг: т. к. А. легко простуживался от
малейшего сквозняка или холодного ветра, то его постоянно кутали в теплую
одежду, всякие шарфы и пр. - организм не закаливался, но делался все более
слабым и не способным на сопротивление, и А. простуживался даже, когда при
нем открывали на минутку оконную форточку.

Конечно, труднее всего приходилось маме. Я преклоняюсь перед памятью этой
святой женщины. Ведь все лежало на ней, и начиная с 1893 года, когда Наташа
упала с постели и осталась парализованной на всю жизнь (отнялись ноги), надо
было ухаживать и за этой несчастной девочкой. Правда, к тому времени, когда
я начинаю себя помнить, сестра Саша была 16-17 летней девушкой и, конечно,
могла помогать маме.

Так или иначе, но я думаю, что присутствие в нашем доме этого несчастного
ребенка создавало атмосферу грусти и, б. м., скрытого отчаяния. Когда она
умерла в 1899 г., то это было освобождением и для нее, и для семьи. На ее
могиле отец поставил большой, солидный чугунный крест с распятием, которое
он сам вызолотил. Кто знает, б. м., он еще стоит там?

Как я уже указал выше, во всех наших детских играх А. никогда участия не
принимал, вообще, я как-то мало вижу его в своих детских воспоминаниях.
Правда, зимой и летом я был на дворе, где нас было человек 10 (сколько игр и
сколько приключений). В это время мы уже жили не у Мухи, а у Скальковского
(кажется, он был дорожным мастером). Это было целое царство. Сразу за
обширным двором, поросшим мелкой травкой, в одну сторону начинались,
насколько глаз хватает, хлебные поля, а в другую - дремучий дубовый лес, где
мы собирали желуди и грибы.

У Скальковского мы прожили очень недолго, б. м. всего несколько месяцев, и
перебрались на последнюю нашу квартиру - к Авраменко. Здесь мы прожили
довольно долго, вплоть до нашего отъезда в Крюков. Но здесь тоже А. я почти
никогда не видел во дворе. Здесь жить было интересно. Этот Авраменко был
зажиточный, у него был большой сад, были лошади и коровы и много всяких птиц
на птичьем дворе, в доме и в клетках щеглы, канарейки, чижи, были голуби.
Кроме того, была коза, был ручной ежик, не говоря уже про собак и кошек. Для
ребенка здесь был целый Мир. Я подружился больше всего с кобылой Сивкой. Ей
я таскал потихоньку корки черного хлеба с солью (лошади обожают соленое), а
конюху Трофиму - старые газеты на цигарки. Сивка благодарила меня тем, что
нежно щекотала мне ухо своими мягкими губами, а Трофим брал меня с собой,
когда ездил куда-нибудь за соломой, сеном и пр. Какое чудесное прошлое! Но
Антона не было с нами.

Ясно вижу я А. только в наших занятиях грамотой. Кухня. На столе зажженная
керосиновая лампа, кроме А. за столом его друг - сын хозяина Коля Авраменко.
Перед ним раскрытый букварь, вернее - азбука. В листе белой бумаги прорезана
дырочка, в которую можно видеть только одну букву. Накрывали азбуку листом,
и я должен назвать ту или другую букву. Мне было 4 года. Я скоро научился
читать, но писать еще не мог. Я читал все, что попадалось мне на глаза, даже
заборную литературу, и на этой почве у меня случались неприятности, но это
не относится к А.

Я рос избалованным и чересчур шаловливым ребенком. Я воевал с Сашей и
причинял ей много всяких неприятностей. Но это был человек бесконечно добрый
и незлобивый, и она мне все прощала. Но кому я отравлял существование, так
это несчастной Наташе. В своей несознательной жестокости ребенка я причинял
ей много всяких мелких неприятностей. Я уже не помню все, что я с нею
проделывал, но, Боже, сколько раз я заставлял ее плакать. Но однажды настал
день возмездия. Приманив меня золотым шоколадным рублем, она со слезами
наслаждения вцепилась в мои уши и изо всех сил начала их драть, как тряпки.
В тот день я многое понял и многое в своих понятиях изменил. Во всяком
случае я понял, что в жизни, как в шоколадном рубле, на который меня
поймали, имеется две стороны: плохая и хорошая.

Я пишу это для того, что дать почувствовать, хоть немного, ту атмосферу, в
которой протекала жизнь А. Наверное, это был очень спокойный, послушный и
тихий мальчик.

Жизнь в поселке шла день за днем, без больших событий. Иногда в училище
устраивались чтения с проекционными картинами, иногда родные по вечерам
уходили в жел.-дор. клуб (очень редко), лето сменялось зимой, были будни,
глухие провинциальные будни, не было ни кинематографа, ни театра, никаких
общественных праздников. Жили почти так же, как жили в 15 или 16 веке, - по
церковным праздникам: от Рождества до масляной, потом до Пасхи, потом до
Троицы, потом опять до Рождества. На Пасху всей семьей ездили в город к
пасхальной заутрене. В церкви отец держал меня на руках, и я был поражен
окружающим великолепием, блеском горящих свечей, золотом иконостаса и одежды
духовенства, торжественным пением и ароматом ладана. Вижу маму с золотой
брошью, еще свежую и красивую, вижу Сашу, напудренную, с блестящими глазами,
помню прикосновение отцовской бороды, пахнущей табаком и одеколоном, но не
вижу А.

ПОСАД КРЮКОВ НА ДНЕПРЕ.

В 1898-1899 гг. две железные дороги, до того самостоятельные, а именно
Харьковско-Николаевская ж. д. (Х.-Н. ж. д.) и
Курско-Харьковско-Севастопольская ж. д. (К.-Х.-С. ж. д.), были соединены в
одну большую сеть (до 2500 км), которая получила название "Южные
железнодорожные дороги" (Ю. Ж. Д.). Через несколько лет эта дорога стала
одной из самых богатых и благоустроенных дорог империи. В порядке расширения
деятельности дороги и были построены в Крюкове огромные ультрамодерные
ремонтные мастерские (8 корпусов, электростанция, водонапорная башня, 15
подъездных путей), куда и был, вместе с другими рабочими, снова переведен
мой отец (в декабре 1900 г.). Как Белополье был "заштатным" городом, так и
Крюков не был даже городом, а был только "посадом" г. Кременчуга и в
официальных документах назывался Посад Крюков на Днепре. В административном
отношении Крюков всецело зависел от Кременчуга и был только одним из его
полицейских участков. Отделенный от Кременчуга Днепром, Крюков, к сожалению,
с незапамятных времен третировался как "бедный родственник". Не имея
собственного муниципалитета, Крюков обречен был на вечное прозябание. Когда
мы переехали, в Крюкове было 10 000 жителей, но не было ни больницы, ни
диспансера, ни одного врача, ни акушерки, не было проточной воды,
канализации и даже не было никакого освещения (если не считать двух
керосиновых фонарей на главной улице). Только вокзал, жел.-дор. пути и вдали
мастерские освещались электричеством.

Если бы надо было охарактеризовать население Крюкова одним словом, то это
слово было бы: мещанство. На 10 000 населения не было ни только ни одного
книжного магазина, но не было ни одного газетного киоска. Даже на вокзале не
было. Население Крюкова можно было разбить на три группы: 1) мещане (из них
половина старобрядцы), 2) евреи, 3) железнодорожники. Евреи занимались
торговлей. Также все ремесленники были евреи. Но чем жили мещане - для меня
и сегодня является загадкой. И жили совсем не бедно, во всяком случае
гораздо лучше, чем ужасная еврейская беднота, где в каждой семье было по
8-10 душ детей. Железнодорожники, по сравнению с мещанами и евреями,
представляли зажиточный класс. Жили они на южной окраине Крюкова, поближе к
мастерским, и многие из них уже успели приобрести собственные небольшие
домики, как немного позже и мой отец. Это было не трудно - деньги были
полноценны, платили золотом и серебром, жизнь была дешевая - достаточно было
сэкономить 800-1000 рублей. Вообще они находились в привилегированном
положении. Так, например, у них имелись свой врач, два фельдшера, бесплатная
аптека, бесплатная больница, бесплатная библиотека, баня и клуб. Особый
оттенок придавало Крюкову находившееся там Главное интендантство. Склады
интендантства занимали целый огромный квартал с часовыми по углам у
караульных будок. Было очень много интендантских чиновников, носивших
полувоенную форму.

И тем не менее при всех своих недостатках Крюков показался нам чуть ли не
столицей. Большой ежедневный базар, много магазинов, три церкви, аптекарский
магазин, Херсонская улица, вымощенная камнем, тротуары, но, главное,
чудесный, широкий Днепр. Стоило только перейти жел.-дор. мост - и вот уже
большой индустриальный культурный центр, Кременчуг. В этом отношении нам с
Антоном повезло. Кременчуг, несмотря на то что он был только уездным
городом, был гораздо культурнее и оживленнее губернского города Полтавы. Не
говоря уже о том, что в Кременчуге имелся постоянный театр (драматический),
театр оперетки, театр миниатюры, позже открылись 4-5 шикарных кинематографа,
имелась прекрасная новая аудитория, - Кременчуг постоянно посещался
гастролерами: даже такие артисты, как Шаляпин, Анна Павлова, Орленев, Ян
Кубелик, Бронислав Губерман, Баттистини, всегда посещали Кременчуг, иногда
приезжала Киевская или Харьковская опера, 2 раза в год приезжал
симфонический оркестр Ахшарумова, струнный оркестр Андреева и многие другие.
Я даже помню программу первого симфонического оркестра, на который мы попали
с Антоном в 1903 г. А. было 15 лет, а мне только 8. Для меня это было
рановато, но А. в таких ярких красках описал преимущества симфонического
оркестра перед духовым, что я долго и нудно ревел, но все же выплакал у папы
согласие. Мы почти первыми пришли в театр и, Боже, с каким благоговением и
восторгом прослушали "Стеньку Разина" Глазунова, "Пер Гюнта" Грига, 40-ю
симфонию Моцарта и 4-ю симфонию Шумана. Я тогда же дал слово, что стану
скрипачом. И действительно, в 1907 г. я купил свою первую скрипку. Кубелика
из меня, конечно, не получилось, но я играл достаточно прилично для того,
чтобы в первые годы эмиграции, сначала в Константинополе, потом в Париже,
зарабатывать на жизнь игрой в ресторанах, кинематографах, на балах и
вечеринках.

Кременчуг был очень оживленным торговым городом. В нем квартировали два
пехотных полка и артиллерийская бригада. Было три средних учебных заведения.
В Крюкове мы поселились сначала в доме Лосева. Это был очень старый домик в
конце длинного, грязного переулка, с огромным, запущенным садом, полным
черемухи, сирени и шиповника. Этот сад тянулся до самой Екатеринославской
улицы. С другой стороны переулка высокий, мрачный, деревянный забор отделял
нас от чугунно-литейного завода Лабинского. В доме было всего две комнаты и
кухня. А за домом начинался огромный заливной луг, тянувшийся до самого
Днепра, весь заросший незабудками и лютиками, где в небольших озерках,
оставшихся после весеннего разлива, сновали черные головастики и стайки
крошечных стройных рыбешек. Мы прожили в этом доме недолго. Помню, что
весной Днепр доходил почти до нашего дома - он разливался на 10 километров.
Через несколько месяцев мы перебрались к Миронову, где мы прожили с 1901 по
1905 год.

У МИРОНОВА.

Дом Миронова! Еще в большей степени, чем дом Скальковского в Белополье, дом
Миронова, был настоящая республика в Крюковском государстве, целый мир. Но
какой некультурный, темный, отсталый, мещанский, до ужаса серый и скучный
мир. Миронов был разбогатевший мужик-подрядчик, скупой, жадный, весь
заросший бородой, которая начиналась сразу же под глазами и росла даже в
ушах и носу. У него было душ 10 детей от мала до велика. Старшая была
Пелагея - Поля. В то время ей было 15-16 лет, но она уже была, как
говорится, "дебелая" - полная, пухлая, не урод, но и не красавица, не
глупая, но и не умная, едва умевшая читать и писать (как и все дети
Миронова, как и он сам). Это и была та самая Поля, на которой Антон хотел
жениться в 1905-1906 г. У Миронова было 7 или 8 квартир, из них самую
большую занимали мы (3 комнаты и кухня). Поэтому во дворе была целая толпа
детей, тут же бродили куры, утки, гуси, индейки, поросята. Жили примитивно.
Улица была просто глубокий песок, не было ни водопровода, ни канализации.
Воду привозил из Днепра водовоз - по 1 коп. за ведро. Клозеты были во дворе
и летом распространяли зловоние. (В перегородках между клозетами любителями
сильных ощущений были просверлены дырки для наблюдений).

Работали, много ели, много спали, никто ничего не читал, и я никогда ни у
кого не видел газеты (у нас газета была каждый день, так как мой отец
выписывал газету "Биржевые ведомости" и иллюстрированный журнал "Нива"). От
скуки рожали детей, сплетничали, ссорились, мирились... потом начинали
снова. По праздникам и воскресным дням много пили и в соседней Костроме
дрались на ножах... иногда убивали... Но надо отдать должное: при такой
дикости жили честно - не было ни воровства, ни грабежей. Было много нищих,
бродяг, старцев, подозрительных "монахов" с красными носами, гадалок,
итальянцев с "Петрушкой", татар с бумазеей, китайцев с чесучей... Иногда
среди бела дня, распространяя зловоние, проезжал самый примитивный
ассенизационный обоз, возчиков которого называли "золоторями". В глубоком
песке колеса уходили в землю почти по ступицу, и у меня и сейчас сжимается
сердце, когда вспоминаю, как возчики били несчастных лошадей - ногами и
толстыми поленьями, стараясь ударить по глазам. Я плакал иногда и задавал
себе вопрос: почему Бог терпит такой ужас? Я еще верил в Бога.

А с другой стороны двора, за забором, начинались "кучугуры", описанные
Антоном в "Книге для родителей". Чистейший песок насколько хватал глаз,
поросший лозой, кустами молочая, бессмертника и целыми коврами некрасивого,
но такого ароматного чебреца. Целые табуны кузнечиков и сколько, сколько
изящных быстрых и грациозных ящериц. Конечно, было много молодежи. В
особенности летом, по вечерам собиралось человек до 15. Были молодые
рабочие, жившие у Миронова, старшие дети Миронова - Поля, Миша, Пантюша,
приходили соседи. Пели песни, играли в городки, в мяч, горелки, жмурки и
проч. В игры нас, малышей, не принимали, но мы болтались тут же под ногами.
Антон тоже участвовал во всех этих играх, но он был очень неловок, неуклюж,
самое главное, страшно близорук. Однажды во время игры в городки довольно
тяжелая палка вырвалась у него из рук и до крови ударила по голени Мишу
Миронова. Тот завыл от боли и сел на землю. - Черт носатый! Четвероглазый, а
ничего не видишь (Антон носил уже очки). Не давать ему больше палок, иначе
он нас здесь всех поубивает.

[ ZT. Подросток Антон Макаренко и _вампиловщина_ ].

Если бы все эти молодые люди были более культурны, может быть, все было бы
иначе. Здесь же случилось так, что постепенно Антон стал мишенью для всяких,
не всегда безобидных шуток и издевательств. Почему-то ему дали кличку,
которая осталась за ним пока мы не переехали в наш дом: его прозвали "граф
Антошка Подметайло". Незаметно привязывали к его ноге полено или старую
кастрюлю. Один раз привязали дохлую кошку, цепляли ему на спину всякую
дрянь, в особенности когда он уходил в город, собирали букет бессмертников,
посыпали мелким перцем и подносили. - Антон, понюхай, какая роскошь. А.
нюхал, долго потом чихал, вытирал слезы. Однажды во время игры в горелки А.
устроили подножку. Он тяжело упал, раскровянил себе нос и губы и разбил
очки. Другой раз в "кучугурах" вырыли глубокую яму (около одного метра),
прикрыли лозой и присыпали песком. Потом пригласили А. погулять, искусно
повели его прямо на яму. Он провалился, свихнул себе ногу и долго потом
хромал. Но ведь могло быть хуже: он мог сломать ногу, мог бы разбитыми
очками поранить себе глаза. Когда уходили на Днепр купаться, А. обязательно
навязывали в кальсоны "сухарей" (каждая штанина завязывалась туго-натуго
узлом и мочилась в воде - развязать такой узел пальцами было невозможно,
приходилось пускать в ход зубы, а отсюда и название "сухари"). Даже для
меня, ребенка, было заметно, что А. очень страдал от всех этих грубых
"шуток". Он стал более грустным, иногда оставался один в задумчивости и
постепенно совершенно уходил от этих игр и этой компании. Одна Поля
становилась на его защиту, возмущалась, называла участников шуток хулиганами
и босяками, по-матерински ухаживала за А., когда он был ранен, и,
безусловно, позднейшие идиллия и любовь выросли на этой почве.

К этому периоду (1903-1904) надо отнести возникновение большой дружбы с
одним из соучеников А. по городскому училищу, некоему Цалову (или Салову).
Все биографы А., как сговорившись, упорно обходят этот эпизод молчанием.
Между тем он заслуживает серьезного внимания. Уйдя от мироновской компании,
Антон начал все чаще и чаще уходить к Цалову, например, по воскресеньям он
уходил на целый день. Так как А. учился отлично, то отец ничего не имел
против этой дружбы, тем более что отец Цалова тоже был какой-то мелкий
жел.-дор. служащий (кажется - смазчик). Всю правду и все подробности этой
дружбы я узнал от самого А. гораздо позже - в 1916 г. (в это время я лежал в
госпитале в Полтаве после ранения). Как рассказал мне А., этот Цалов был его
единственным настоящим другом (из мужчин). Но он твердо решил заняться
революционной деятельностью и уговаривал А. последовать его примеру. Но А.
отказался. - Во 1-х, я не верю в оздоровляющую силу кровавых революций - все
они развиваются по одной схеме: сначала кровавая баня, затем анархия и хаос
и как результат - самая дикая диктатура. Это раз. И во 2-х, я совсем не
способен метать бомбы в кареты министров и еще меньше с красным флагом
распевать "Марсельезу" на баррикадах. Просто не способен. Как рассказывал
А., Цалов постоянно снабжал его социал-революционной [ZT. - эсеровской]
литературой, которую он приносил под рубашкой и читал тайком от отца,
который ненавидел революцию и революционеров, не будучи при этом никаким
монархистом. - Ты знаешь нашего батька. Я думаю, что если бы он узнал об
этом, то он просто меня бы выгнал из дому. По окончании городского училища
Цалов работал где-то на железной дороге два года, а в 1906 г. он уехал в
Петербург, прислал оттуда родным два письма и затем как в воду канул. Антон
изредка навещал его родных, но даже до 1916 г. от него не было никаких
вестей. Зная, как он любил своих родных, А. был уверен в его преждевременной
гибели. - "А жаль! Из всех людей, которых я встречал на моем жизненном
пути, - это единственный настоящий Человек. Человек с большой буквы".

1903 год ознаменовался в нашей семье двумя событиями: в мае сестра Саша
вышла замуж, а в августе я поступил в городское начальное училище. Саша не
была красавицей, и, конечно, не могла ожидать замужества "по любви". Ей
исполнилось 22 года, надо было выходить замуж. Не знаю, где она
познакомилась со своим будущим супругом. Фамилия его была - Загнойко.
Работал он помощником машиниста на ст. Знаменка в 85 км. от Крюкова. (Я даже
допускаю, что это замужество было делом какой-нибудь "свахи"). Сыграли
свадьбу, после церкви праздник затянулся до поздней ночи, было много гостей.
В кухне играл неизменный еврейский оркестр, танцевали, было очень шумно и
очень тесно, под окнами стояла толпа. Было уже очень поздно, когда какой-то
хулиган разбил камнем стекло в окне. Отец схватил револьвер, выбежал на
улицу и раза три выстрелил в воздух. Этим инцидент был ликвидирован.

Среди гостей я впервые увидел хорошенькую черноглазую гимназистку - Наташу
Найду. Отец ее работал в мастерских, и жили они почти в деревне, в 1 км. от
Крюкова. Это была настоящая украинка: хохотунья, красавица, маленькая, но
хорошо сложенная девушка лет 16. Как потом, гораздо позже, я узнал уже
непосредственно от Антона - это была его первая "неудачная" любовь. Он начал
часто бывать у нее и даже стал вести сентиментальный дневник. Но надежды на
счастье были очень коротки: придя однажды к ней он не застал никого в доме,
решил пойти в сад и там в беседке натолкнулся на Наташу, но, увы, в
недвусмысленных объятиях какого-то офицера. Ему ничего не оставалось как
ретироваться к своим "пенатам", что он и сделал. Это не помешало им остаться
друзьями до конца. В 1905 г. она была его коллегой в Крюковском ж. д.
училище, где и я нашел ее в 1906 г. Надо сказать, что она прославилась в
Крюкове своими бесчисленными романами. В одном из последних писем,
полученных от А., сообщается кратко о ее смерти в 1926 г. От чего -
неизвестно.

А дни покатили дальше. В 1904 г. вспыхнула японская война. В нашем
захолустье это мало что изменило. Правда, стали иногда появляться газеты и
портреты наших неудачных стратегов: Куропаткина, Стесселя, Рененкампфа и др.
Но для отца это было страдное время. Мастерские работали усиленно (в две
смены по 12 часов). Выпускали санитарные поезда, и отец уставал страшно. Это
длилось почти два года. Правда, он зарабатывал по 130-140 рублей в месяц,
вместо нормальных 60. Это позволило ему скопить немного денег и построить
наш собственный дом. Я не помню точно, в каком году (скорее всего в 1905)
отец купил один из участков, которые продавались у линии железной дороги,
недалеко от еврейского кладбища. Всего участок был около 800 кв. метров.
Дом, сарай, заборы - все было построено и очень быстро, в 3-4 летних месяца.
Часть земли отец отвел для сада, и мы посадили в нем вишни и другие
фруктовые деревья. Во дворе устроили артезианский колодец (насос), и у нас
была своя собственная, всегда холодная, великолепная вода. И здесь впервые
отец заметил, как мало Антон интересовался нашим домом: он никогда не был на
постройке.

Наконец все было закончено. Отслужили молебен, справили новоселье, поставили
угощение рабочим и зажили - в собственном доме.

Все "имение": земля, материалы, рабочие - все обошлось отцу в 1200 рублей.

СЕМЬЯ.

Если бы я захотел создать портретную галерею моих предков, в ней оказалось
бы только два портрета - моего отца и моей матери. Дальше этого я уже ничего
не знаю - ни о каких дедах и прадедах, бабках, пробабках, прапрабабках и
т.д. Предки у нас, конечно, тоже были, но надо полагать, что все это были
маленькие, незаметные люди, не имевшие ни желания, ни традиции, ни, главное,
материальной возможности оставлять в назидание потомству свои портреты. Отец
моего отца, которого звали Григорий, наверное, тоже был мастеровым: во всех
официальных документах, паспортах, метрических выписях и пр. в графе
"звание" было везде проставлено: "цеховой города Харькова" (было такое
сословие - "цеховые"). Кто была его мать - моя бабка - я ничего не знаю.

Здесь мне уже нечего добавлять к тому, что известно об отце из всех
биографий Антона: круглое сиротство, детство у какой-то тетки, ученик у
какого-то каретного мастера - и это почти все. На все наши расспросы отец
отзывался неохотно: "Нечего мне вам рассказывать. Хлебнул я горя не мало, и
вспоминать об этом мне прямо тяжело. Да и к чему?". Мы не знали также, был
ли он единственным в семье, что маловероятно, но, с другой стороны, он
никогда не упоминал о своих братьях и сестрах. Все это осталось для нас
тайной. Это печальное детство наложило на характер отца свою печать - он
всегда был немного замкнутым, скорее молчаливым, с небольшим налетом грусти.

Между прочим, я совершенно опровергаю тенденцию некоторых биографов
представить отца как безграмотного человека. Это не правда. Отец читал и
писал совершенно свободно и даже почти без ошибок. Он постоянно выписывал
газеты и журнал "Нива", которые прочитывал. Приложения к этому
иллюстрированному журналу все были переплетены и находились в полном
порядке. Здесь были полные собрания сочинений А. Чехова, Данилевского,
Короленко, Куприна, а из иностранных писателей помню Бьернстерне Бьернсона,
С. Лагерлефа, Мопасана, Сервантеса и др.

Немного больше знал я о родителях моей матери. Ее отец, Михаил Дергачев,
служил небольшим чиновников в Крюковском интенданстве и имел в Крюкове
довольно приличный дом. Мать происходила из дворян, но из обедневшей
дворянской семьи. У мамы было две сестры и два брата. Один из братьев,
Сергей, пошел по плохой дороге. Он был старшим из детей (родился в 1845 г.).
В 1873 г. он покинул родительский дом и исчез неизвестно куда. Никто из
семьи не знал, где он находится. Появился он через 37 лет совершенно
неожиданно. Однажды, летом 1910 г., я вышел за ворота и увидел на скамейке
оборванного, грязного старика без шапки, в одной рубашке. Одна нога была
ампутирована, и ее заменяла самая примитивная деревяшка. Вся грудь и руки
были покрыты самой вульгарной татуировкой. Это был дядя Сергей. Как он нас
нашел - я не знаю, наверное, расспрашивал соседей на Поселянской улице. И
мама, и отец были неприятно поражены и не знали, что с ним делать. Поместили
его в летней кухне, которая находилась у нас в саду. О себе он ничего не
рассказывал, все повторял: "Где был - там нет". Попросив у мамы немного
денег, он уходил рано утром и возвращался к вечеру в нетрезвом виде. Прожил
он у нас дней 10 и, уйдя однажды рано утром, больше к нам не вернулся.
Родные его не искали, и больше мы о нем никогда ничего не слыхали.

Кроме Сергея у мамы был еще один брат, имени которого моя память не
сохранила и о существовании которого я узнал только после его смерти (в
1903-1904 г.). Для меня это личность совершенно легендарная. Этому брату
почему-то достались во владение остатки наследственного имения их матери, в
одной деревне Харьковской губернии. Когда он умер, мои родители 3-4 раза
ездили туда в надежде получить что-то в наследство. Но в конечном итоге они
ничего не получили, так как имущество было заложено и перезаложено и на нем,
кроме долгов и обязательств, ничего не было. По словам родителей, этот брат
был алкоголик, картежник и развратник, вообще тип в духе Карамазова-отца.

Самая младшая сестра, тетя Дуня (Евдокия), была замужем за простым ж. д.
кузнецом, фамилия которого была Гаврилов. Жили они в Знаменке (там же, где
работал и наш зять Загнойко), только не в поселке, а в самой деревне. У них
было много детей, из которых одна дочь Анюта, приблизительно моя ровесница,
часто жила у нас по нескольку месяцев, помогая маме по хозяйству. Здесь я
должен отметить, что как сама тетя Дуня, так и все дети были тяжело
сердечными больными с ярко выраженным пороком сердца. Анюта умерла 17 лет,
тетя Дуня умерла вскоре после Анюты. Я думаю, что болезнь Антона была
наследственного характера - со стороны мамы (мама не была сердечно больной,
но эта наследственность поразила Антона). Сын тети Дуни - Петр был тоже
болен. Он служил военным писарем. Это был до ужаса озлобленный и жестокий
тип. После революции он занимал какой-то довольно важный пост (комиссара?),
но вскоре тоже умер.

Другая сестра мамы - тетя Поля - была совсем особенной женщиной. Это был
настоящий мужчина в юбке. Стриженная по-мужски, курившая толстенные папиросы
самокрутки, в пенсне, совершенно сухая и не женственная, она вышла замуж за
машиниста Сапулова (он же Сапуленко) - красавица, силача, но по характеру в
полной противоположности своей жене. Насколько она имела, скорее, мужской
характер - резкая, смелая, настойчивая, подвергавшая острой критике правого
и виноватого, настолько Сапулов был мягкотел, робок, почти застенчив и
неизменно подчинявшийся своей супруге. Вскоре после женитьбы он был
переведен на службу в Сибирь, кажется, в Верхнеудинск, где тетя Поля
подарила ему двух сыновей - Василия и Александра - таких же красавцев и
силачей, как и их отец. Я узнал эту семью только в 1911 г., когда по
настоянию тети Поли, которой надоели сибирские морозы, Сапулов снова получил
перевод в кременчугское депо и они поселились в Кременчуге. Между прочим,
тетя Поля была крестной матерью Антона.

Вся семья Сапулова, в особенности тетя Поля и сын Вася, была настроена
революционно и не переставала критиковать существующий строй и царское
правительство. Но здесь надо сделать маленькое отступление и, как говорится,
раскрыть скобки.

80% населения хотели не столько революции, сколько перемены существующего
строя. Прогнившая монархия, засилье поповщины, "чудотворные" иконы и
"чудотворные" мощи всяких "святых", безграмотность населения и позор недавно
проигранной войны с Японией - все это всем надоело, все жаждали какого-то
обновления, но никто не мечтал о замене монархии, в конце концов довольно
либеральной. О чем мечтала и к чему призывала вся эта революционно
настроенная масса и Антон в том числе? Не знаю, какой партии принадлежит эта
программа, но вот она в кратких чертах: 1. Демократическая республика с
народным представительством в парламенте (прямое и тайное голосование). 2.
Национализация крупных промышленных предприятий. 3. Изъятие земельной
собственности у помещиков и крупных землевладельцев и распределение всей
земли между крестьянами. 4. Всеобщее обязательное обучение. 5. Свобода
вероисповедания. 6. Свобода совести. 7. Свобода слова. 8. Свобода печати. 9.
Свобода собраний. 10. Свобода забастовок и т. д.

Но в среде железнодорожников, к которой принадлежал отец, даже о такой
либеральной революции не говорили и о ней не мечтали. По сравнению с другими
предприятиями железнодорожники были в привилегированном положении и
зарабатывали прилично. (Балабанович просто зло фантазирует, когда
утверждает, что рабочий день был от 12 до 14 часов. Рабочая неделя была
приблизительно 56-58 часов. В субботу работы после обеда не было). Отец
относился к революции прямо враждебно. Он предчувствовал, что она не
произойдет без кровопролития, и говорил: "Они все разрушат, но ничего не
создадут нового".

Не говоря уже о таких биографах, как Балабанович, который нарочно сгущает
краски и представляет дореволюционную эпоху в безрадостных темных тонах, сам
Антон, к сожалению, в своем желании угодить власть предержащим пересаливает
и возводит небылицы на дореволюционный строй. Разговоры (в "Книге для
родителей"), которые он вкладывает в уста кума нашей семьи Худякова (в
действительности Полякова), утверждение А., что он учился на "медные"
деньги, или что "реальное не для нас строили", что в той среде, где он
вырос, дети могли идти только в "мальчики", - все это самая дешевая
демагогия.

Что касается реального училища, то вот краткий список моих товарищей в этом
училище: 1. Чернышев В. - сын бригадира кузн. цеха Крюковск. мастерских. 2.
Скавинские Никол. и Виктор - сыновья мастера кузн. цеха Крюковск.
мастерских. 3. Родионов - сын столяра Крюковск. мастерских. 4. Бубенко Н. -
сын ж. д. десятника. 5. Афанасьев М. - сын ж. д. десятника. 6.
Загребельный - сын ж. д. кондуктора. 7. Случановский К. - сын ж. д.
машиниста. 8. Шкапенко - сын кондуктора. 9. Зимин В. - сын нач. станции
Крюков. 10. Бардачевский - сын сапожника (освобожден от платы за обучение).
11. Кикис Альберт и Роберт - сыновья мелочного торговца. 12. Бриллиантов
С. - сын смотрителя зданий на ст. Крюков. 13. Горонович Б. - сын конторщика
Крюковск. мастерских. 14. Филатов - брат учительницы А.П. Сугак.

Здесь я привел список только моих товарищей по старшим классам реального
училища (6 и 7). Фамилии же малышей - детей железнодорожников я, конечно, не
запомнил, как не запомнил и фамилии всех гимназисток - детей
железнодорожников из Крюкова. Во всяком случае нас было около 60 человек,
учащихся средних школ, которые уезжали каждое утро ученическим поездом в
Кременчуг и в 3 часа возвращались в Крюков.

Антон не мог простить отцу, что по приезде в Крюков его отдали не в реальное
училище, а в городское. Отцу он не смел об этом заикнуться, но маму он
неоднократно упрекал: "Витьку отдали в реальное, а меня "сунули" в
городское". Но не надо забывать, что в 1900 г. у отца на руках были жена и
трое детей и он зарабатывал 60 рублей в месяц; в реальное же надо было
платить 60 рублей ежегодно. Когда же в 1908 г. я поступил в реальное, отец
был уже мастером, получал 100 р. в месяц и Антон и Саша были уже на стороне.
Кроме того, это, конечно, не входило в расчеты отца - реальное училище было
А. ни к чему. Ему нужна была классическая гимназия и потом университет. (В
Кременчуге мужской гимназии не было). Из реального же надо было идти в
высшие технические школы, А. же математикой не интересовался, и я не вижу А.
в роли инженера-технолога или архитектора.

Семья наша была патриархальной, как и большинство семей в эту эпоху. К
родителям мы обращались на Вы, но руки после обеда целовал только я. Попов
не любили, но в главной комнате висела в углу икона, и перед ней накануне
воскресных и праздничных дней зажигалась лампада. Отец каждое утро и каждый
вечер совершал перед иконой короткую молитву. В Белополье он даже был
церковным старостой.

Характеры у родителей были разные, но спокойные и у отца, и у матери. Мама
была шутница, вся пронизанная украинским юмором, подмечавшая у людей смешные
стороны. Отец был вообще сдержан. Он очень уставал на работе, и в
особенности он изменился после 1905 г. Сказалась усталость после напряженной
работы 1904-1905 гг., обострился ревматизм, которым он страдал уже несколько
лет, и, конечно, по-моему, конфликт с Антоном, который произошел в 1907-1908
гг., наложил на него тоже свою печать. Отец стал еще сумрачнее и молчаливее.
Этот конфликт не был изжит до конца его жизни в 1916 г.

Разнообразие в наше мирное существование вносили приезды Саши, у которой
было уже две девочки - Тася и Лела. Саша скучала в захолустной Знаменке и
была рада приехать в Крюков. Обыкновенно она приезжала накануне
Рождественских праздников, приезжала на неделю, но проходила неделя, другая,
третья, и, наконец, папа вмешивался и говорил: "Знаешь, я рад тебя видеть,
но у тебя своя семья, и мне кажется, тебе пора уже уезжать домой". Для
Сашиных детей мы всегда устраивали елку, что создавало уют и праздничное
настроение. Но у Антона по отношению к Саше и ее детям существовало
непонятное презрение, почти ненависть. "Все это - мещанство", - бормотал он.
А. и так почти никогда не был дома, но с приездом Саши совершенно исчезал и
только изредка приходил ночевать, нашим семейным радостям он был подчеркнуто
чужд. Если же случайно он оставался дома, то Тася и Леля забивалась
куда-нибудь в дальний угол и переговаривались шепотом. Саша уезжала, но
летом снова приезжала, на этот раз уже не на 3 недели, но на два месяца.
Мама была очень рада, так как ей одной было очень трудно вести все
хозяйство, а Саша ей помогала. Мы ходили купаться на Днепр, варили в саду
варенье и на своем велосипеде я по очереди с Тасей и Лелей уезжал в
окрестности и ездил вдоль полотна железной дороги. Вечером накрывали стол в
саду и оставались за столом до наступления ночи. Антона с нами, конечно,
никогда не было.

АНТОН.

Наша большая дружба с Антоном началась лишь с тех пор, как я вышел из
отроческого возраста и мог ближе подойти к нему, то есть к моим 17-18 годам.
Раньше он меня просто не замечал, так как я был на 7 лет моложе его. Когда
он начал уже учительствовать - ему было уже 17 лет, а мне только 10. Когда я
поступил в 1908 г. в реальное училище, то как-то получалось так, что мы
почти никогда не видели друг друга. Когда я возвращался около 4 часов из
училища А., уже пообедав, уходил из дому до позднего вечера. Мама оставляла
ему в столовой холодный ужин, и мы укладывались спать, а А. приходил только
к 11,5-12 часам и обыкновенно, ужиная, читал книгу и засиживался до 1 часу
ночи. В 1911 году он переехал в Долинскую и приезжал только на летний отдых,
потом он поступил в Полтавский педагогический институт, и мы снова были в
разлуке.

Сколько я ни помню А. - я вижу его постоянно с какой-нибудь книгой. Он
обладал колоссальной памятью, и его способность ассимиляции была, прямо,
неограниченна. Без преувеличения можно сказать, что в то время он, конечно,
в Крюкове был самым образованным человеком на все 10 000 населения. Что он
читал? - Я затрудняюсь сейчас вспомнить все научные книги, прочитанные им,
так как в то время эти книги были для меня недоступны по содержанию, - тут
была и философия, и социология, и астрономия, и естествознание, и
художественная критика, но, конечно, больше всего он читал художественные
произведения, где он прочел буквально все, начиная от Гомера и кончая
Гамсуном и Максимом Горьким.

Среди научных книг А. больше всего прочел книг по русской истории.
Запомнились имена Ключевского, Платонова, Костомарова, Милюкова, Грушевского
("История Украины"), Шильдера ("Александр 1", "Николай 1"). Всеобщей
историей А. не интересовался, кроме истории Рима (он прочитал всех древних
римских историков) и истории Французской революции, по которой он прочел
несколько трудов, из них один довольно солидный в 3 томах, перевод с
французского ("Французская революция") - имя автора я не запомнил. После
истории, по количеству прочитанных А. книг, надо ставить философию. Боясь
впасть в ошибку, я не называю имен авторов - скажу только, что он особенно
увлекался Ницше и Шопенгауэром. Большое впечатление на него также произвели
произведения В. Соловьева и Э. Ренана и книга Отто Вайнингера "Пол и
характер". Появление этой последней книги в то время было настоящим
литературным событием.

Из художественной литературы А. читал буквально все, что появлялось на
книжном рынке. Бесспорными кумирами этой эпохи были Максим Горький и Леонид
Андреев, а из иностранных писателей - Кнут Гамсун. Затем следовали Куприн,
Вересаев, Чириков, Скиталец, Серафимович, Арцыбашев, Сологуб, Мережковский,
Аверченко, Найденов, Сургучев, Теффи и др. Из поэтов - А. Блок, Брюссов,
Бальмонт, Фофанов, Гипиус, Городецкий и др. Из иностранных авторов, кроме
Гамсуна, назову: Г. Ибсен, А. Стриндберг, О. Уальд, Д. Лондон, Г. Гауптман,
Б. Келлерман, Г. д'Аннунцио, А. Франс, М. Метерлинк, Э. Ростан и многие
другие.

Антон читал внимательно, поразительно быстро, не пропуская ничего, и спорить
с ним о литературе было совершенно бесполезно. Не помню точно в каком году
он купил около 20 портретов различных писателей, главным образом русских
современников, и украсил ими все стены своей комнаты, где находился его
большой письменный стол. Почти каждые два дня он приносил какую-нибудь новую
книгу, новый альманах, новый сборник, которые в то время выпускались на
книжный рынок десятками. (Главными изданиями, которые А. никогда не
пропускал, были сборники "Знание", "Шиповник", "Альциона"). Книги по
художественной литературе он частью покупал, а остальные получал из
библиотеки Южн. ж. д. в Харькове, библиотеки очень большой и которая
высылала книги по всей линии (я тоже был абонирован в этой библиотеке).
Книги по истории и вообще научные А. брал в Кременчугской городской
библиотеке (в Крюкове никакой библиотеки не было). А. выписывал толстый
журнал "Русское богатство", московскую газету "Русское слово" и
петербургский сатирический журнал "Сатирикон", кроме того, он покупал
роскошные иллюстрированные журналы - "Столица и усадьба" и "Мир искусства",
издаваемый С. Дягилевым. Но все эти книги после прочтения куда-то уходили, и
вся библиотека Антона состояла из 8 томов Ключевского - "Курс русской
истории" - и 22 томов "Большой энциклопедии", которую он купил в кредит в
1913 г.

Внутренними делами нашей семьи он совершенно не интересовался, и отец не без
горечи говорил иногда: "Семья для него не существует, он приходит сюда, как
в гостиницу, - переменить белье, пообедать и поспать. Все остальное его не
интересует. Аристократ какой-то".

А., действительно, был человеком не понятных для меня парадоксов. Так, он
получал в Крюковском ж. д. училище 47 р. 50 к. в месяц, но маме на расходы
давал всего 10 р. Это - на все. Мама жаловалась отцу, что на эти деньги даже
прокормить его невозможно. Чтобы как-нибудь улучшить свои ресурсы, мама
согласилась давать обеды коллеге А. - Г.В. Орлову, который только за один
обед платил 10 руб. в месяц. Когда однажды, мама сказала ему об этом
обстоятельстве, то ответ А. был до ужаса циничным, что совершенно не
вязалось с его глубокой деликатностью по отношению к другим: - Я не просил
вас родить меня на свет Божий. Вам необходимо нести некоторую
ответственность за ваши поступки. Платить больше я не могу.

--

Главным несчастьем в жизни А., если можно сказать - его трагедией, было то
обстоятельство, что он обладал невзрачной внешностью. Небольшого роста, с
небольшими серыми глазами, которые казались меньше от привычки всех
близоруких людей прищуриваться; большой красноватый нос, который казался еще
больше при маленьких глазах, - все это повергало А. в уныние. - Мой нос, как
говорится, Бог семерым нес, а мне одному достался. Предстоит прожить всю
жизнь с таким носом - задача не из легких.

Это усугублялось еще тем обстоятельством, что А. был влюбчив, как самый
отважный гусар. Это тоже было одним из его парадоксов. - В кого и почему вы
влюбляетесь, - издевался он над влюбленными, - вы влюбляетесь в
представительниц "прекрасного" пола только потому, что они имеют длинные
волосы и обильные жировые отложения под кожным покровом. Но сам он влюблялся
каждые 6 месяцев, и не как-нибудь платонически, но обязательно требуя
взаимности. Я уже не помню всех, в кого он был влюблен, ведь прошло 60 лет с
тех пор, но вот маленький список его увлечений:

Раиса Зеленина (Крюков, 1903). Наташа Найда (Крюков, 1903). Поля Миронова
(Крюков, 1904). Катя Сосновская (1910). Феня Никитченко (Долинская, 1912).
Катя Костецкая (Полтава, 1914). Таня Коробова (Крюков, 1917). Юлия Попова
(Крюков, 1918).

Что было обидно и больно для А., так это то обстоятельство, что, как только
обнаруживалось его новое увлечение, как все его коллеги и приятели
стремительно поднимали его на смех и злословили. - Смотри, Антон снова
влюбился, смотри, носатый, куда метит. Получалось так, что почему-то было
само собой понятно, что А. не имеет права быть влюбленным.

Эта влюбчивость чуть не заставила А. сделать глупость. В 1905 г., едва
получив место учителя в ж. д. училище, А. заявил отцу, что он собирается
жениться. На ком? На Поле Мироновой. Несмотря на то что отец был,
естественно, против такого раннего брака, да и Миронов совсем не был
расположен выдать свою дочь за А., он продолжал настаивать на своем
решении. - Мы любим друг друга, и я дал ей слово жениться на ней.
Понадобилось несколько месяцев уговоров, в которых кроме отца и Миронова
особенно деятельную роль сыграли М.Г. Компанцев и поп Д.И. Григорович,
который был законоучителем в ж. д. училище. Одно время это событие принимало
драматический характер, так как Антон угрожал в случае дальнейшего
сопротивления застрелиться. (Я не знаю, где бы он достал револьвер. У отца
был револьвер, но он был заперт в одном из ящиков комода). Постепенно, под
влиянием уговоров, А. успокаивался и в конце концов перестал угрожать
самоубийством. Этому помог наш переезд в наш собственный дом и вынужденная
разлука А. с предметом его вожделений.

Но если в 1905 г. Антон легкомысленно был готов связать себя семейными
узами, то уже в 1907-1908 гг. его мысль эволюционировала в сторону
мизантропии. Его жизнь складывалась так, что трудно было допустить, что она
приносит ему "наслаждения". Впрочем, сколько я его ни помню, он никогда не
был то, что называется "жизнерадостным" человеком. Он всегда был
сосредоточен, замкнут, серьезен, порою даже грустен и молчалив. Это было его
нормальное состояние. Во всяком случае к 1907 г. его моральное кредо было
следующее.

Бога нет. Верить сказкам о первородном грехе, о царствии Божием, о
воскресении мертвых и бессмертии душ могут только маленькие дети. Жизнь
бессмысленна, абсурдна и до ужаса жестока. Можно любить отдельных лиц, но
человечество в целом - только толпа, стадо и заслуживает презрения. Никакая
любовь к "ближнему" не оправдывается и абсолютно бесполезна. Родить детей -
преступно. Это удел мужиков и мещан, то есть как раз той части населения
земного шара, которая по бедности не может обеспечить будущее своих детей.
Но если нельзя родить детей, то брак становится совершенно ненужным. Люди
могут жить совместно - свободно, не вступая в так называемый "законный"
брак, до тех пор пока они любят друг друга. Если любовь проходит, как и все
на этом свете, то люди могут разойтись совершенно свободно, без унизительных
хлопот о разводе.

Поп Григорович пытался все же переубедить А.: - Вы разочарованы в жизни
потому, что утратили веру в Бога, в высокое назначение человека на земле -
стремиться к абсолютному совершенству. - Вы повторяете старые, надоевшие
"истины", в которые вы первый же не верите. Вы обязаны говорить так, потому
что носите рясу и крест. Стремиться к совершенству - абсурд. Если завтра все
люди станут идеальными ангелами и получат бессмертие - жизнь станет от скуки
совершенно невыносимой и люди будут умолять Бога о ниспослании смерти. -
Значит, вы отрицаете значение семьи? - Да, отрицаю. Семья - это пережиток
рабовладельческих времен. Это нелепость. Во всяком случае я клянусь и даю
слово, что никогда не женюсь и никогда не буду иметь детей. Кроме того,
никто так не портит нравственно детей, как семья, где ни отец, ни мать не
имею никакого понятия о воспитании, что не мешает отцу на каждом шагу
кричать о том, что он - "глава семьи". Другой народит 10 душ детей и потом
издевается и над ними, и над женой - деньги пропивает, жену бьет, дети
голодают, но он продолжает требовать повиновения и повторяет, что он в семье
"начальник". О каком воспитании можно говорить в подобных случаях, а в нашем
отечестве это явление заурядное. К тому же все они ругатели и матерщинники.
(За всю совместную жизнь с А. я ни разу не услышал от него неприличного
слова).

Конечно, все эти разговоры велись у нас во время отсутствия отца, но мама
передавала ему потом их содержание. Отец хмурился. - Что же это, неужели я
вырастил анархиста? Чему он научит своих учеников?

Тучи сгущались на нашем семейном горизонте. У отца были и другие причины
быть недовольным Антоном.

АНТОН НАХОДИТ ДРУГА.

Страстное желание А. вкусить сладости семейной жизни в конце концов все же
исполнилось, если не совсем, то наполовину: неожиданно, и там, где меньше
всего можно было этого ожидать, он нашел себе друга, вернее - подругу, с
которой связал свою жизнь на целых 20 лет. Среди друзей и знакомых,
уговаривавших А. отказаться от мысли о женитьбе, самым красноречивым и
убедительным был поп Григорович. Очень горячо и искренне он убеждал А.: -
Подумайте, Тося, вам только 17 лет, вся жизнь еще впереди, куда вам спешить,
вы встретите еще много прекрасных девушек и женщин и всегда успеете сделать
свой выбор. А что касается самоубийства, то это уже совсем глупо. Я понимаю,
что вы переживаете, так как дали слово, но все постепенно образуется,
перемелется - мука будет. Приходите к нам - матушка будет рада вас видеть, я
уже говорил ей о вас, она вас успокоит, она женщина и сумеет найти нужные
слова, приходите, когда хотите.

Надо полагать, что матушка действительно нашла "нужные" слова. Она
действовала с такой убедительностью, что в конце короткого срока А. стал ее
интимным другом. Конечно, я ничего об этом не знал, у меня были свои
интересы, товарищи, Днепр, лодка, рыбная ловля и пр. Но в Крюкове, где все
знали всех, вскоре поползли сплетни и слухи, недвусмысленные анекдоты и
насмешки, порою даже недружелюбные, в особенности среди верующих.

Это был настоящий скандал. Если бы это произошло где-нибудь в большом
городе, может быть, это прошло бы менее заметно, но в маленьком Крюкове поп
был слишком на виду у всех - представитель духовенства, поставленный во
главе "паствы" для того, чтобы следить за ее нравственностью, вдруг терпит в
своей собственной семье нарушение 7-й заповеди.

В конце концов эти сплетни дошли сначала до слуха мамы, а следовательно, и
до слуха отца. Однажды - это было в воскресенье, отец был не на службе, я
готовил уроки - отец сказал А., что хочет поговорить с ним. Они ушли в
соседнюю комнату. Сначала я не обратил на это внимания, но когда тон их
разговора резко повысился, я невольно прислушался. Отец категорически
требовал: или немедленно прекратить эту связь, или, в крайнем случае,
добиться развода попа и жениться на попадье. На это А. отвечал, что это
невозможно, так как по закону поп не может получить развода ни по каким
причинам (Действительно, такой закон существовал - поп мог жениться только
один раз и никогда не мог получить развода). - Но ты же сам понимаешь, что
это бросает пятно на всю нашу семью. - К сожалению, я ничего изменить не
могу. - В таком случае тебе придется оставить наш дом. Я не хочу, чтобы люди
думали, что я потворствую твоей безнравственности. Это случилось зимой
1908-1909 гг. А., действительно, взял свой стол и портреты писателей, и
переехал в комнату, которую он снял в городе. У кого? У отца своей подруги,
тоже попа (в отставке).

(Впрочем, это изгнание продолжалось недолго - всего несколько месяцев, а
именно до ближайшей Пасхи. В этот день, когда мы сели за традиционный
Пасхальный стол, все трое были грустны, и мама вдруг заплакала. Ничего не
расспрашивая, после довольно долгого молчания, отец сказал мне: - Витя,
пойди позови Антона, пусть идет разговляться с нами. В пустынной и холодной
комнате А. я нашел его спящим. Я разбудил его, он очень обрадовался и вскоре
мы были дома. Но все чувствовали себя неловко, разговор не клеился и вскоре
отец ушел в другую комнату, предварительно разрешив Антону переехать в наш
дом).

В конце концов его подруга, Елизавета Федоровна, ушла от попа. Решено было,
что она тоже станет учительницей. Для этой цели она уехала в Киев, на
2-годичные женские курсы, которые подготовляли педагогов. На летние месяцы и
на Рождественские святки А. приезжал в Киев и они жили вместе.

Что сказать об этой связи? Я не думаю, что она давала А. впечатление полного
счастья. А. был слишком большим эстетом и знатоком женской красоты, чтобы не
видеть, что его подруга некрасива, неженственна, с грубыми чертами лица,
покрытого многочисленными угрями, с мужским характером, к тому же мелочная и
чисто по-поповски скупая. Кроме того, она была старше А. лет на 8. Когда я
летом иногда ездил к ним в Киев, который я страшно любил, дней на 10, я
всегда просил у мамы немного денег - я буквально голодал у них и вынужден
был покупать себе для еды что-нибудь в городе. Во всяком случае, в 1911 г.
А. по собственному прошению был переведен в Долинскую (вместе с Орловым).
Это было похоже на бегство. Что меня всегда поражало, так это то, что в ее
присутствии А., обыкновенно решительный и требовательный, делался послушным,
как теленок. Это производило грустное и тяжелое впечатление, так как он в
это время был, действительно, то что называется - тише воды, ниже травы.

В 1910 г. он был не на шутку влюблен в свою коллегу, учительницу Крюковского
ж. д. училища Катю Сосновскую, которой, не будучи уверен в успехе
предприятия, полушутя, полусерьезно, предлагал вступить с ним в брак. Катя
Сосновская была остра на язык и на это предложение отвечала довольно
откровенно: - Ну, Тося: куда вам жениться! Мне нужен настоящий мужчина, а вы
только так, одно недоразумение.

По окончании женских курсов в Киеве его подруга получила место учительницы в
Полтаве, где ее коллегами были две сестры - Вера и Катя Костецкие. В Катю
Костецкую А. тоже был влюблен, когда был в Полтавском учительском институте.

Окончательно А. разочаровался в своей подруге в 1925-1926 гг., когда он
писал мне во Францию: "...у нее полезли наружу атавизмы старой поповской
семьи - скупость, жадность и оскорбительная мелочность. Она обзавелась
десятком кошек и у нас во всех комнатах стоит удушающий запах, вернее
вонь...".

А конфликт с отцом так никогда и не был изжит, до самой смерти отца в 1916
г. Они почти не встречались и почти не разговаривали, а если отец и
обращался к сыну, то называл он его уже не "Тося", а "Антон", а в 1911 г.
Антон уехал в Долинскую, в 1914 г. - в Полтаву в учительский институт.

УЧИТЕЛЬ.

Почти все биографы А., а также все лица, пишущие свои воспоминания о нем,
дают волю своей фантазии и обильно украшают деятельность А. до 1917 г., так
сказать, внепрограммными занятиями, как то: спектакли, оркестры, игры,
экскурсии, древонасаждения и пр. На самом деле и А. и его коллеги
ограничивались только преподавательской деятельностью, то есть, ежедневно 5
программных уроков, и это - все. Никаких собраний после уроков, никаких
читок, спектаклей, вообще - ничего. Не устраивали они с нами никаких игр. Да
и не было времени на это, так как на большой перемене учителям в учительскую
подавался самовар и они чаевничали, а после 5-го урока все спешили по домам,
кто в Крюково, а кто ученическим поездом в Кременчуг. Только на Рождество
устраивалась традиционная "елка" с раздачей ученикам сладостей, но такая
"елка" устраивалась во всех начальных училищах.

О том, как вел себя А. в Крюковском ж. д. училище, я могу судить, так как в
начале января 1906 г. я перевелся из городского училища в железнодорожное, в
3-е отделение, то есть как раз к А. (Преподавание велось не по предметной
системе, но по классной, то есть каждый учитель имел свой класс, в котором
преподавал все предметы - кроме Закона Божьего, преподаваемого попом). Таким
образом я перешел к А. в 4-е отделение, затем в 5-е и закончил школу в 1908
г., то есть пробыл у А. как учителя почти 3 года. Кроме него в училище еще
преподавали: М.Г. Компанцев (заведующий), П.В. Рашев, З.П. Архангельская,
Н.П. Найда. Закон Божий преподавал священник - о. Дмитрий Григорович. (В
1909 г. попали в училище К.Ф. Карбоненко, Г.В. Орлов и Е.Г. Сосновская на
место ушедших М.Г. Компанцева, П.В. Рашева и З.П. Архангельской).

Что можно сказать об А. этой эпохи? Это был хороший, добросовестный учитель,
но ничем особенным не выделявшийся среди других учителей. Будущий педагог
пока что был только учителем и ничем не проявил себя, да это и трудно было
сделать, так как дети были "нормальные", каждый школьник имел свою семью и
приходил в училище только учиться. Только один раз у А. был трудный случай -
это, когда в 4-м классе у него появился ученик Лобов Тимофей. Это был
совершенно испорченный мальчик. Он уже курил и старался научить курить
других учеников, приносил в класс порнографические картинки и показывал их и
мальчикам, и девочкам, и на каждой перемене затевал дикую драку с первым
попавшимся, причем выбирал всегда более слабого и избивал его. Но это
длилось недолго. Однажды, придя в класс и едва поздоровавшись с нами, А.
сказал Лобову: - Лобов, собирай свои книги и уходи домой - придешь завтра с
отцом. На другой день мы видели, как Лобов пришел вместе с отцом. Их
впустили вместе в учительскую. Какой разговор произошел там, можно только
представить, но только Лобова мы больше не видели.

Нас было у А. 37 учеников, из которых было 6 девочек. Из 6 девочек была
одна - Катя Депутатова, которой суждено было сыграть роль в жизни М.Г.
Компанцева. Он уже был давно женат и имел дочь - 9-летнюю Люду, которая
училась в нашем училище. Не знаю подробностей, знаю только, что в 1909 г. он
оставил жену и дочь, и по собственной просьбе был переведен заведующим в ж.
д. училище в захолустную ст. Долинскую, куда он уехал вместе с Депутатовой,
которой в то время было 14 лет.

В 1907 г. А. в нашем классе применил плохой педагогический эксперимент. Как
во всех школах, каждую четверть учебного года мы получали результаты наших
успехов, то есть карточку, на которой были проставлены наши отметки по
различным предметам. Их надо было возвратить с подписью отца. А. придумал
классифицировать нас по степени успеваемости, то есть он выводил среднее
арифметическое для каждого ученика, и затем распределял эти данные по
порядку - 1-й ученик, 2-й, 3-й... и так далее до 37, где он писал: "37 и
последний". В 1907 г. этим "последним" учеников оказался Дмитрий Примак,
мальчик не столько малоспособный, сколько болезненный (как потом оказалось,
у него был туберкулез). Когда он получил свою четверть, где было
проставлено, что он - 37 и последний, он долго плакал и, несмотря на наши
утешения, ушел домой до конца уроков. Не пришел он на второй день, не пришел
и на третий, а дней через 10 пришел его отец весь в слезах. Он пришел прямо
к нам в класс во время урока. Едва сдерживая рыдания, он сказал А.: -
Сегодня ночью мой мальчик умер. Я пришел вам сказать об этом и еще спросить
вас: для какой цели вы проставили в его четверти, что он 37-й и последний?
Зачем вы обидели мальчика, которому оставалось 10 дней жизни? Он так
горевал, бедный, что он "последний". Это вы, Антон Семенович, нехорошо
поступили, очень нехорошо... Я знаю, он бы все равно умер, но зачем
причинять мальчику ненужные страдания? А. был бледен как полотно, не помню
уже, что он отвечал несчастному отцу - что он мог ответить кроме
извинений, - но только с этого дня классификация не фигурировала больше в
наших четвертях.

Но однажды А. хотел нарушить рутину и создать нечто необыкновенное, а именно
он решил из наших учеников создать церковный хор под его руководством.
Сказано - сделано. Он принес в училище скрипку, и мы начали устраивать
спевки. Нас было человек 30. Где-то он достал нужные ноты, и мы собирались
после обеда часам к 4-м. А. очень плохо играл на скрипке, но достаточно
хорошо, чтобы дать каждой партии нужный тон. Репетировали мы около месяца и
наконец наступил день, когда мы должны были выступить в кладбищенской
церкви, которая находилась недалеко от нашего дома. Мы устроились в левом
клиросе - на правом к нашему счастью находился постоянный церковный хор из
любителей, уже довольно опытный и натасканный. И здесь случился скандал. Без
скрипки, только по камертону, А. просто был не способен дать верный тон. Мы
так безбожно врали, что верующие в недоумении раскрывали глаза, оглядываясь
на наш хор, а поп из алтаря смотрел настоящим чертом. Наконец, он прислал
церковного сторожа с просьбой прекратить наше выступление. Служба
продолжалась с постоянным церковным хором, а мы ушли из церкви с великим
позором. Так печально закончилась наша попытка прославиться. Больше о ней не
говорили.

Балабанович говорит о том, что А. уезжал во время революционного движения
(1905 г.) на съезд в Люботин. Он, наверное, уехал бы не один, но в составе
целой депутации от нашей школы и, следовательно, мы бы остались в течение
нескольких дней без преподавателей. Между тем, я не помню, чтобы такое
нарушение произошло. Так же не помню забастовки в Крюковских мастерских, в
особенности 10000-го митинга. Во всем Крюкове было 10 000 жителей. Я бы
узнал об этом от отца, но отец ни разу не прекращал работы. Только однажды к
воротам мастерских (закрытым) подошла разношерстная толпа, человек в 200
"революционеров". Но через полчаса она была разогнана казачьей сотней. При
этом А. не выскакивал из толпы и не кричал "Негодяи!", как об этом пишет
М.Г. Компанцев. Все это настоящий роман.

НАШИ ДНИ.

Во всех книгах, посвященных А., среди иллюстраций бросается в глаза бедность
и неэлегантность его одежды: какие-то демократические картузы,
рубахи-косоворотки, дешевые шубы и пр. Но все это фотографии
послереволюционного периода. До революции я всегда помню А., одетого
безукоризненно: всегда у него имелось несколько приличных костюмов, такие же
были галстуки, рубашки, воротнички и ботинки. В этом отношении он был
большим "франтом" и одевался в Кременчуге у лучшего портного - Казачка. Я
никогда, даже летом, не видел Антона в косоворотке (до 1917 года).

Летом 1908 г. А., Компанцев и Рашев решили обзавестись велосипедами. Все
трое купили великолепные немецкие машины марки "Адлер", каждый стоил 125
рублей - по тем временам большие деньги. У меня был старый, допотопный
велосипед "Самсон", который не имел даже свободного хода. Но это не мешало
мне присоединиться к их компании. Вчетвером мы совершали довольно большие
экскурсии в окрестностях Крюкова. Любимым нашим маршрутом была утоптанная
дорожка вдоль линии железной дороги по направлению к Знаменке. Мы проезжали
километров 10 и обыкновенно останавливались у одного сторожа при шлагбауме,
где мы покупали молоко и черный хлеб, который нам казался необыкновенно
вкусным.

Безусловно А. и тогда был уже болен пороком сердца, но болезнь не давала
себя еще знать. Но я помню, как два раза А. внезапно, без причины терял
сознание (один раз на вокзале в Крюкове, другой раз в учительской). Но он ни
разу не обратился к врачу, хотя в Крюкове был хороший ж. д. врач Соколов, а
после него Химченко, который позже стал очень дружен с А.

Летом 1910 г. в Крюкове открылся ж. д. сад "Общества трезвости". Это был
очень старый, запущенный сад, который расчистили, проложили дорожки, провели
электрическое освещение, построили открытую сцену, танцевальную площадку,
буфет (в принципе, без алкогольных напитков, хотя водку там подавали под
видом лимонада). Для оркестра построили эстраду. Каждые субботу и
воскресенье вечером устраивались гулянья, на открытой сцене труппа любителей
играла пьесы из украинского репертуара ("Наталка-Полтавка" и пр.). Мы с
Антоном никогда не пропускали этих гуляний. Мы не смотрели спектакль на
сцене, но занимались критикой гулящей публики, местных Венер и Дон-Жуанов,
их костюмов, манер и неумелого флирта. А. в своих замечаниях был остроумен,
неистощим и, надо сказать, безжалостен. Но что можно было требовать от
конторщиков, телеграфистов, получавших 25 рублей в месяц, и от рабочих ж. д.
мастерских.

Приблизительно к 1910 г. в Крюкове вокруг А. образовался кружок
интеллигенции, состоявшей главным образом из педагогов различных школ. Были
два врача - Химченко и Димара с женой (злобный украинский "самостийник" -
сепаратист, идеологический враг А. - впрочем, А. во всех спорах со своей
эрудицией всегда побивал его и тот злился без конца). Был ветеринарный врач
Голобородько, Найда, Сосновская, Говоров, Миша Миронов, два барата
Чернышева, супруги Сугак, которые очень любили А. К ним присоединялась
Елизавета Федоровна, когда она бывала в Крюкове. Спорили до изнеможения,
главным образом о литературе, но здесь А. был непобедим. Иногда пели песни и
даже революционные - впрочем, власти смотрели на это сквозь пальцы. На
Днепре стояло много лодок, которые сдавались по часам. У Е. Ф. была своя
собственная лодка, которая в честь героини гамсуновского романа "Мистерии"
называлась "Дагни". Иногда брали 3-4 лодки и отправлялись на один из
днепровских островов варить "кашу", где проводили целый день, купались,
лежали на песке и снова спорили, спорили без конца... Во время одной из
таких прогулок А. чуть не утонул. Он почему-то стал на носу лодки, не
удержался и упал в воду. Я сбросил ботинки и бросился к нему на помощь. Нас
вытащили благополучно, но мы намокли. А. потерял пенсне, а я один ботинок.
Пришлось бросить и другой. Домой возвращался босиком. А. вели под руки, так
как без пенсне он почти ничего не видел. Однажды в лодках, но уже
исключительно в мужской компании, поехали на остров на ночевку. Снова
купались, ловили рыбу, из которой потом варили уху, и развели большой
костер, вокруг которого расположились на ночь.

В 1909 г. на Херсонской улице открылся шикарный для Крюкова кинематограф
"Корсо". Картины шли каждый день. Играл струнный квартет, в котором я иногда
принимал участие. Фильмы менялись раз в неделю. Каждую субботу папа, мама и
я посещали это кино - А. с нами никогда не было. В том "Корсо" была довольно
большая сцена, большое фойе с буфетом, несколько уборных. Впоследствии (в
1917 г.) оно было сдано ж. д. клубу, где развел свою деятельность основанный
по моему почину "Кружок имени Короленко". К этому же времени городской
головой Кременчуга стал крюковский миллионер - старообрядец Гусев (во время
революции его убили). Благодаря его заботам в Крюкове провели электрическое
освещение и наша главная Херсонская улица осветилась ярким светом дуговых
фонарей.

ДОЛИНСКАЯ.

Влюбленным суждено было жить все время в разлуке. Сначала Е. Ф. была на
курсах в Киеве, потом получила место учительницы, но в Полтаве, А. оставался
в Крюкове. Не знаю, получал ли он от нее много писем, но он ей писал каждый
день - на самой лучшей веленевой бумаге - и отсылал в самых дорогих
конвертах-люкс. Иногда он просил меня отнести письмо на станцию и бросить в
ящик почтового вагона. На конверте адресу предшествовали две буквы: "Я.С.".
Я ломал голову, что это могло значить, но не смел у него спросить об этом
прямо. Гораздо позже, в 1915 г., в Полтаве, он объяснил мне, что это были
начальные буквы двух слов "Ясному солнышку".

Но судьба решила еще дальше удалить их друг от друга. После ухода М.Г.
Компанцева А. не ужился с новым заведующим К.Ф. Карбоненко, обвинил его во
взяточничестве, и дело дошло даже до суда. Работать в Крюкове стало
невозможным, и в 1911 г. по собственному прошению А. был переведен в ж. д.
училище при станции Долинской, где он мог работать вместе с М.Г.
Компанцевым.

Если когда-нибудь на своем пути А. рисковал споткнуться, то это именно в
Долинской. Трудно представить себе дыру более глухую, чем Долинская.
Расположенная на полпути между Кременчугом и Николаевым, эта станция
находилась среди голой степи, вдали от культурных центров. Станция была
небольшая, при ней оборотное депо, церковь, училище, 3-4 небольших лавчонки,
с сотню небольших домишек - это все. Ни клуба, ни кинематографа и ни одного
книжного магазина. А кругом, насколько хватит глаз, - голая степь. Половина
учеников была "с линии", т. е. это были дети начальников станций, дорожных
мастеров, десятников, телеграфистов, сторожей, будочников и рабочих, живших
на линии Знаменка - Николаев. Поэтому при училище было создано общежитие для
таких учеников. А. получил место учителя и одновременно надзирателя в
общежитии, за что получал добавочные 10 рублей в месяц. Он поместился в
небольшой комнате при здании общежития.

За три года, которые А. провел в Долинской, я приезжал к нему раз 10. В
Долинской А. почти ничего не читал, во всяком случае в его комнате я никогда
не видел обычного обилия книг. Тоску и скуку, которые царили в Долинской,
топили в старом испытанном средстве - в вине. Почти каждый день А.,
Компанцев и другие преподаватели приглашались в гости то к одному, то к
другому служащему, где компания засиживалась до поздней ночи. Если не было
приглашений - шли к попу. Поп зарабатывал много денег, любил выпить, и у
него стол был накрыт каждый день с утра до вечера. У попа оставались иногда
до позднего вечера, ели, пили, слушали граммофонные пластинки, которых у
него было, правда, много. Если, в крайнем случае, попа не было дома и не
было никаких приглашений - шли на вокзал в зал 1-2 класса и там объединялись
у буфета. Это было единственное место, где было светло, тепло и уютно, где
был какой-то признак жизни.

Во всяком случае, пить водку меня научили именно в Долинской. К счастью для
А., на летние месяцы, когда училище закрывалось, так же как и общежитие, он
уезжал домой в Крюков. Здесь он снова попадал в привычную обстановку и снова
обкладывался книгами. Но иногда он уезжал в Полтаву или в Киев, куда
приезжала и Е. Ф.

В Долинской, конечно, А. тоже влюбился. У железнодорожного служащего
Никитченко была красавица дочь Феня, стройная девушка лет 17 с длинной косой
и огромными глазами. Она училась в Елизаветграде (теперь Кировоград), где за
ней увивались томные юнкера расположенного там кавалерийского училища. Я был
очень дружен с ней, и однажды в саду она мне рассказала, что как-то А.
пришел к ее родителям и просил у них ее руки. Но под благовидным предлогом
ему отказали. Позже, в эмиграции, я случайно встретил ее в Перемышле, и мы
вспоминали прошлое. Она была так же красива. Не знаю, что с ней стало потом.
Жива ли? Я писал А. об этой встрече. Он в письме мне ответил: "Милая
головка! Как я был влюблен в нее!".

ПОЛТАВА - УЧИТЕЛЬСКИЙ ИНСТИТУТ.

В 1914 г. А. поступил в только что открывшийся Полтавский учительский
институт. Для него наступил 3-летний период интенсивных занятий и в то же
время бедной студенческой жизни. Действительно, приходилось жить на 15
рублей стипендии, которую он получал. Прожить на эти деньги - это значило
только не умереть с голода. 5 рублей он платил за бедную комнату, в которой
даже не было отопления. Оставалось 10 рублей на еду, стирку белья, учебные
пособия, бумагу, парикмахерскую, табак и пр. Этого было недостаточно. К
счастью, отец пришел к нему на помощь. Несмотря на то что их отношения
продолжали оставаться натянутыми, он нашел в себе достаточно благородства и
посылал ему ежемесячно 10 рублей. Он давал эти деньги мне для пересылки, но
при этом требовал переслать их от имени матери. Таким образом он надеялся
сохранить самолюбие, но я в первом же письме к А. написал ему о
происхождении этих денег. Кроме того, конечно, Е. Ф. иногда давала ему 5-10
рублей. Об этом он мне сам говорил, но добавлял: - Это заимообразно, и эти
деньги я ей обязательно возвращу. Не знаю, сделал ли он это? При его
идеальной честности, думаю, что он это сделал.

В ноябре 1914 г. я приехал к нему дней на 10. Холод в его комнате был что
называется, собачий, и вода в кувшине замерзала. Я согревался тем, что
сжигал в тазу пачку старых журналов. Но это давало мало тепла. И, кроме
того, было опасно. В конце концов я проводил время у Е. Ф., где был почти
всегда в одиночестве. Е. Ф. жила на той же улице, что и Антон (Пушкинская).
Она снимала отдельный дом с двумя учительницами из той школы, где она
работала - сестрами Верой и Катей Костецкими. У каждой была отдельная
комната, а две больших комнаты и кухня были общими. Одна комната была
столовая, другая гостиная, где стоял рояль Е. Ф. Все вечера мы проводили у
Е. Ф., где после чая с Е. Ф. давали концерты - я на скрипке, Е. Ф. на рояле.
Сестры Костецкие были изящные, тонкие, хрупкие девушки с огромными глазами.
Я не замедлил влюбиться в скромную, тихую Веру, а А., несмотря на Е. Ф., был
влюблен в Катю (Катусю). Е. Ф. смотрела на это, как на шутку, сквозь пальцы.
Впрочем, может быть, в душе она и ревновала, но никогда этого не показывала.
Я до конца не мог понять отношений А. и Е. Ф. - скорее это были хорошие
друзья, чем любовники. Этой Катусе в альбом А. написал единственные стихи,
которые я запомнил:

К надеждам Голубым туманом из-за сереньких туч, Улыбнулись вы в небе, как
сон золотой. Отчего же призыв ваш так слаб, не могуч, Отчего встали призраки
жизни былой? Отчего в ясном море бездонных очей Светит грустная дума
бессонных ночей? Леденит настоящее ветром с дождем, А грядущая жизнь смотрит
пасмурным днем.

(К этому принадлежали еще четыре строчки, которые я забыл).

Я рассмеялся, когда прочел это стихотворение: - Это какая-то метеорология -
здесь все есть: голубой туман, серые тучи, ясное море, леденящий ветер с
дождем и, вообще, пасмурный день. А. вспыхнул, в сердцах вырвал лист со
стихами из альбома и порвал его на мелкие клочки. - Ты прав - поэтом я
никогда не буду. Даю честное слово никогда больше стихов не писать. Но через
10 минут все уже смеялись, и А. первый.

Засиживались довольно поздно - обыкновенно до 12. Перед диваном на полу
лежал большой меховой ковер, и А. обыкновенно лежал на нем у ног Катуси. -
Катуся, поймите, это преступно иметь такие глаза, как у вас. Вы мужчин с ума
сводите и заставляете их бесцельно мучиться. Катуся смеялась: - А вы
смотрите в другие глаза, а моих не замечайте. - Да, это легко сказать - ведь
ваши глаза настоящие магниты. Потом, по пустынным улицам, по деревянным
тротуарам возвращались в его трущобу, где старались возможно скорее залезть
под одеяла.

Обедали в вегетарианском ресторане, где было дешево, но не сытно. Обед стоил
25 копеек, но через час снова уже чувствовался голод. Кормили постным супом,
картофельными морковными котлетами, простоквашей... Обед чисто студенческий.
Через 10 месяцев, когда я окончил военное училище и получил довольно большие
"подъемные" деньги (1200 рублей), я предложил А. маленькую дружескую
помощь - 200 рублей. Он был и смущен и страшно рад: - Для меня - это целое
состояние. Теперь мы переменим квартиру - довольно мерзнуть. И вдвоем с
товарищем по институту, которого звали Митрофаном, они сняли большую, теплую
комнату в Важничем переулке N 5, где и оставались до окончания учительского
института.

ВОЙНА.

Шла война. Скоро мне должно было исполниться 20 лет и, следовательно,
угрожала мобилизация. Я решил предупредить события. 1 марта 1915 г. я
поступил в ближайшую к нам военную школу - Чугуевское военное училище, - и
через 6 месяцев вышел оттуда с чином прапорщика. При разборе вакансий я взял
Киевский округ. В штабе Округа я подсунул главному писарю, распределявшему
назначения, 20 рублей и получил назначение в 27-й запасной батальон, в
Полтаву. Таким образом, 5 сентября 1915 г., я приехал в тот же Важничий
переулок, N 5, и поселился в одной комнате вместе с А. и его товарищем
Митрофаном. Своего денщика Степана я устроил на кухне. Так прожил я с ними в
течение двух месяцев. Конечно, в течение двух месяцев мы каждый вечер
проводили у Е. Ф., но теперь уже ехали туда на извозчике, с хорошим вином от
Лемэра, хорошими закусками и шоколадом от Пока (Деньги были!). Я и сейчас
вспоминаю эти чудные вечера, которые никогда не забуду.

Но надо было воевать. Через 2 месяца я уехал на фронт. С А., Верой, Катусей,
Е. Ф. мы расстались. Вера плакала, и я утешал ее как мог. Больше года я
почти не видел А. Встречались мы только во время посещений А. госпиталей,
где я находился после ранений. Однажды я даже попал в госпиталь в Полтаву,
но ранение было тяжелое, и я не мог никуда выходить. Затем меня перевели в
Кременчуг.

В конце декабря 1916 г. А. был мобилизован как ратник ополчения 2-го разряда
для прохождения строевой подготовки и был направлен в казармы в Киев, где
его и застала революция (Февральская). Я лежал еще в госпитале в Кременчуге,
когда ко мне из Полтавы приехала Е. Ф. и сказала, что необходимо как можно
скорее ехать в Киев, как она выразилась: "Спасать Тосю". Оказалось, что
казарменная обстановке среди мобилизованных мужиков и рабочих подействовала
на А. удручающе. Он прямо писал Е. Ф., что такая обстановка для него
невыносима, и что он покончит с собой. Е. Ф. умоляла меня взять у главного
врача отпуск и немедленно ехать в Киев. Я уже достаточно поправился и
главный врач дал мне недельный отпуск. Мы поехали в Киев. В Киев мы прибыли
около 11 часов утра и прямо с вокзала на извозчике отправились в казармы. Не
успели мы войти в большой двор казармы, как увидели нашего А., несущего в
двух банках суп и кашу. Но какая не военная фигура: огромные сапоги с
брезентовыми голенищами, слишком большая фуражка, закрывавшая ему половину
ушей, мятая, не по росту, гимнастерка - все это делало его фигуру просто
комичной. Он долго щурился, не веря глазам своим, но когда, наконец, нас
узнал, бросил свои котелки прямо в грязь и со слезами бросился к нам на шею.

Но, собственно говоря, что было ужасного в этой казарме? Абсолютно ничего.
Казарма и есть казарма, а не институт благородных девиц. Конечно, были вши,
махорка, тяжелый воздух, матерщина, но ведь все это на какие-нибудь 2-3
месяца, и нельзя было даже и сравнивать эту казарму с фронтом, с окопами. Я
поговорил с его начальниками - ничего ужасного не было. Не было даже никаких
строевых занятий, только иногда прогулки с песнями по городу. Остальное
время они ничего не делали, спали и портили воздух. Кроме того, через 3-4
недели их должны были распустить по домам. (Впрочем, вся дружина была не
вооружена, и А. не только никогда не стрелял, но даже в руках не держал
ружья. Ружей не хватало даже в действующей армии). Я успокоил А. как мог,
ротный командир пообещал скорое освобождение, и мы уехали. Но на вокзале я
не удержался и спросил А.: - Слушай, Антон, вот мне всего 21 год, но я уже 4
раза ранен, иногда целыми днями сижу под ураганным огнем противника, иногда
днями остаюсь без пищи, потому что подвоз невозможен, у меня 200 человек, за
которыми я должен следить, одевать, кормить и, самое главное, которых я
должен воодушевлять и вести в атаку - что бы ты делал на моем месте? А. в
упор посмотрел мне в глаза и спокойно ответил: - Я бы застрелился! Через
месяц он был демобилизован и вернулся в Полтаву.

КРЮКОВ - ВЫСШЕЕ НАЧАЛЬНОЕ УЧИЛИЩЕ.

Вскоре после нашей поездки в Киев (апрель 1917 г.) я был назначен помощником
коменданта станции Киев, куда и уехал. В это время А. благополучно окончил
институт и в августе (а не в октябре, как утверждают некоторые биографы) был
назначен инспектором вновь преобразованного Крюковского ж. д. высшего
начального училища. Я оставался в Киеве до октября 1917 г., когда вновь
пришедшие большевистские власти выбросили меня чуть ли не на улицу. Я
приехал в Крюков, где А. великодушно пришел мне на помощь и предложил место
учителя в его училище (спорт, рисование, математика). В училище я застал
вновь сформированный коллектив преподавателей, где были даже двое с
университетскими дипломами, а именно, демобилизованные, как и я, В. Крылов и
Н. Кемов (последний пришел в училище позже - в апреле 1918 г.). Из других
преподавателей были: П.И. Карапыш, В.И. Поповиченко, А.П. Сугак, Ю. Попова и
Диденко; Таня Коробкова преподавала рукоделие. При украинцах (1918 г.) Закон
Божий преподавал священник Д. И. Григорович.

Потекли однообразные дни школьных занятий. Вообще, надо сказать, что по
обстоятельствам тех времен чисто педагогическая часть нашей деятельности
отошла на второй план. На первом плане были заботы о "хлебе насущном" и
одежде. Надо отметить, что два года, которые мы провели в Высшем начальном
училище, 1917-1919, прошли под знаком крайних материальных лишений: власти
сменялись чуть ли не каждые 2 месяца (большевики, немцы, вновь большевики,
петлюровцы, антоновцы, григорьевцы и пр.), и население было разорено: ни
масла, ни сахара, и даже простого хлеба не хватало. Крестьяне не отдавали
продуктов за деньги, на которые они сами ничего не могли купить, так как не
было ни обуви, ни мануфактуры, вообще ничего. Единственная возможность
достать что-нибудь - обмен: надо было отдать пальто, сапоги или пару
простынь, чтобы получить немного муки, хлеба или сала. Так же трудно
обстояло дело с одеждой: наши ребята были плохо одеты, и А. был страшно рад,
когда в интендантстве ему удалось получить 300 полушубков, которые в тот же
день были розданы ученикам. Позже ему удалось получить еще 300 пар валенок
(правда, не новых).

Конечно, и учащиеся встретили трудности на пути приобретения необходимых
принадлежностей - на свободном рынке почти ничего не было. Но я имел
возможность помочь делу, так как был хорошо знаком с директором крупного
Дитятковского писчебумажного товарищества, которое имело в Кременчуге самый
большой магазин. С сыном этого директора я учился в реальном училище и
вместе его окончил. Я обратился к нему с просьбой отпускать нам товар по
оптовым ценам, что давало 25% понижения цены розничной. Он любезно
согласился. А. был страшно рад и дал нам из казенных сумм 5000 рублей на
оборотный капитал (в 1918 г. это были гроши). Решили создавать ученический
кооператив. Ученикам, желающим быть членами кооператива, было предложено
внести по 100 рублей (приблизительно 50 копеек довоенного времени).
Правление кооператива было избрано из учеников, так же как и кассир, и
ревизионная комиссия. Весь товар разместился в двух больших шкафах, и
торговля производилась пол часа до уроков и во время большой перемены.
Кооператив брал всего 7% прибыли на покрытие расходов по доставке и
возможную порчу товаров. Большинство учеников записалось в кооператив (90%),
и все они имели в изобилии прекрасного качества тетради, бумагу для
черчения, готовальни, линейки, треугольники, карандаши, резинки и пр. Все
были очень довольны, так как это избавляло их от беганья по пустым
крюковским магазинам.

Естественно, что ребята очень интересовались военной службой. Я донашивал
еще форменную одежду (кроме погон) - другого у меня и не было. Меня
расспрашивали о войне, об окопах, о ранениях и наградах. И как-то незаметно,
без определенного плана, я стал заниматься с ребятами военным строем. Во
время уроков гимнастики, несмотря ни на какую погоду, мы строились во дворе,
перестраивались и затем уходили с песнями куда-нибудь в ближайшие
окрестности. После военного строя как-то незаметно вопрос зашел о знамени.
Почему у нас нет своего знамени? Мы хотим иметь свое знамя! Я им посоветовал
обратиться прямо к А. Вначале А. был против: - Я не хочу здесь заводить
казарму!

Надо сказать, что до тех пор А. был принципиальным противником военных.
Может быть, этому содействовали воспоминания об афронте, который он получил
в дни своего увлечения Наташей Найдой, а также на основании своего
печального опыта в киевской казарме, - не знаю, но только солдаты были для
него "серой скотинкой", а офицеры "пшютами" и недоучками. К счастью, к нам
на помощь пришел В. Крылов, который убедил А., что военный строй не имеет
ничего плохого, так же как и знамя. Он напомнил А., что военный строй
применяется не только в армии, но и у бойскаутов и в кадетских корпусах и
имеет большое воспитательное значение. Так или иначе, но когда Крюков был
занят немецкими войсками, у нас было уже свое знамя с двумя широкими
лентами - желтой и голубой - цветами Украинской республики. Знамя было
шелковое, белое, окаймленное золотой бахромой. С одной стороны были вышиты
инициалы училища и эмблема путей сообщения (кажется, скрещенные топор и
якорь). С другой стороны, по настоянию попа, Таня Коробова вышила текст из
Евангелия: "Так да просветится свет ваш пред человеки". Когда украинцев
сменили большевики (в начале февраля 1919 г.), мы сняли со знамени желтую и
голубую ленты и заменили их красными. В скором времени по какому-то
революционному поводу большевики устроили большой парад, на котором кроме
войск должны были присутствовать и все учебные заведения. Мы пришли с нашим
белым знаменем и увидели на площади десятки ярко-красных знамен. Через 5
минут к нам прибежали разъяренные распорядители и приказали немедленно
убрать "белогвардейское" знамя и больше с ним никогда не показываться.
Хранить это знамя было опасно. А. приказал его уничтожить и заменить красным
знаменем и уже без "Так да просветится...", что мы и сделали.

Оркестра у нас еще не было, но был оркестр Крюковских мастерских, и в одно
из первых весенних воскресений 1918 г., сопровождаемые многочисленными
родителями, мы совершили нашу первую военную прогулку со знаменем и
оркестром в Деевский лес, в 3 километрах от училища, где оставались целый
день, пели, играли, варили кашу, вообще провели чудный день, когда у А.
исчезли последние сомнения относительно полезности военного строя. Немного
позже, к лету 1918 г., у нас уже был собственный духовой оркестр
(существование которого подтверждает в своих воспоминаниях П.И. Карапыш) в
20 человек музыкантов, которым управлял Краснов.

Наши военные прогулки стали регулярными. Деньги на покупку духовых
инструментов мы получили из выручки за спектакли драматического кружка им
В.Г. Короленко.

ДРАМАТИЧЕСКИЙ КРУЖОК ИМЕНИ В.Г. КОРОЛЕНКО.

Этот кружок был моим детищем, так же как военный строй, знамя и оркестр.
Надо сказать, что я до этого был уже отравлен театральным ядом, так как
участвовал в театральном кружке, который существовал в реальном училище. Я
уже выступал в спектаклях, которые устраивались у нас 3-4 раза в год. Мы уже
ставили "Ревизора" и "Женитьбу" Гоголя, "Горе от ума" Грибоедова, мелкие
пьесы Чехова и Горбунова и другие образцы классической литературы. Когда я
был в Киеве, на должности помощника коменданта станции Киев, я два раза в
неделю посещал великолепный Киевский драматический театр Соловцова. Когда я
приехал в Крюков и попал в коллектив преподавателей высшего начального
училища, у меня невольно возникла мысль о возможности устройства
любительских спектаклей в Крюкове. Во время одной из больших перемен я
категорически и твердо предложил создать драматический кружок и даже
предложил первую пьесу для постановки, а именно "Касатку" А.Н. Толстого,
которую я видел у Соловцова в начале октября 1917 г. А. вспыхнул сразу
горячим сторонником кружка, остальных пришлось с трудом раскачивать - во
всяком случае большого энтузиазма я не встретил, почти никто не верил в
успех нового предприятия.

Надо сказать, что трудности, которые нас ожидали, были неимоверные. Был
театр, где была сцена, но это все. Была одна-единственная декорация, но не
было ни мебели, ни бутафории, ни реквизита, ни, главное, костюмов. На каждый
спектакль, в особенности на такие, как "Дядя Ваня", "Вишневый сад", "Осенние
скрипки", приходилось писать декорации, доставать всю нужную мебель и
реквизит и, кроме того, специально приспосабливать электрическое освещение.
Кроме того, надо было доставать костюмы, что было делом нелегким. Здесь я
должен с благодарностью вспомнить беззаветную преданность нашему
театральному делу моего старого друга по реальному училищу - Б. Ф.
Гороновича. Трудность заключалась в том, что не только надо было все
отыскивать, но надо было еще доставить в театр, а после спектакля снова
возвратить по принадлежности.

Первый спектакль было поставить очень трудно. Актеры были совершенно
неопытны и надо было заставить их говорить для зрительного зала, то есть
довольно громко и довольно отчетливо. Так или иначе - спектакль был решен.
Мы репетировали в школе, собираясь по вечерам, где А. для поднятия
настроения к каждой репетиции заказывал сторожу Ивану две бутылки самогонки
с легкой закуской. И, наконец, в конце января 1918 г. на улицах Крюкова
появились большие красные афиши, объявлявшие о предстоящем спектакле. Это
была дата в истории Крюкова, где до этого процветал только избитый
украинский водевиль вроде "Наталки-Полтавки" и т.п.

Театр был набит публикой до отказа, и мы пожинали заслуженные или не
заслуженные лавры. Перед спектаклем все артисты хором исполнили
"Интернационал". Во всяком случае успех был полнейший, который окрылял нас
для следующих постановок.

За два года существования этого коллектива (1917 - 1919) нами было
поставлено около 12 спектаклей, среди них: "Касатка" и "Кукушкины слезы"
А.Н. Толстого, "Дядя Ваня" и "Вишневый сад" А.П. Чехова, "Женитьба" Н.В.
Гоголя, "Осенние скрипки" И.Д. Сургучева, "Отец" А. Стриндберга. Одноактные
пьесы Чехова были поставлены почти все: "Юбилей", "Медведь", "Предложение",
"Трагик поневоле" и др. Кроме того, была поставлена оперетка "Иванов Павел"
и написано два злободневных ревю.

А., который был административным директором кружка, только один раз выступал
как артист. Большая близорукость мешала ему ориентироваться на сцене, и в
конце концов он взял на себя неблагодарную роль суфлера. Я, как
художественный директор кружка, был режиссером в двух спектаклях: "Касатка"
и "Кукушкины слезы", которые я видел у Соловцова. Остальные спектакли прошли
в коллективной режиссуре.

На деньги от спектаклей были в первую очередь куплены инструменты для
духового оркестра, затем пособия по физике.

"АКО".

Насколько А. был отзывчивым, добрым и благородным человеком, показывает
пример его отношения к "Ако". "Ако" - было сокращенное название Ассоциации
крюковских офицеров. Октябрьская революция оставила 150 000 русских офицеров
без всяких средств к существованию, не говоря уже о том, что разнузданные
чернь и солдатская масса рассматривали их как своих первых врагов,
преследовали и где можно убивали. Вполне понятно, что знакомство с ними было
на подозрении, и все их избегали, как зачумленных. В Крюкове была группа в
15-20 офицеров. Конечно, А. был знаком почти со всеми офицерами, а некоторые
из молодых даже были его прежними учениками. И, надо отдать ему должное, он
имел достаточно гражданского мужества, чтобы не только не чуждаться их, но
еще прийти к ним на помощь.

Что предложил А.? Прежде всего, объединиться и составить Ассоциацию
крюковских офицеров. Затем, так как дело было весной 1918 г. и занятий в
училище уже не было, он предложил в распоряжение ассоциации здание училища,
как клуб офицеров, где можно было бы иметь постоянный буфет, бильярд,
устраивать вечеринки и пр. Надо отметить, что он сделал это своей
собственной властью, не испросив разрешения высшего ж. д. начальства. Мало
этого - так как в училище не имелось подходящей мебели, он обратился к
начальнику мастерских Н. А. Кожевникову и просил предоставить нужную мебель
в училище. Тот согласился, и в училище принесли вагонные диваны, кресла,
стулья и столики. Устроили буфет, поставили бильярд и через несколько дней
уже дали первую танцевальную вечеринку, которая имела большой успех. Потом
вечеринки давались регулярно 2 раза в неделю. Материальный успех был очень
большой, и вскоре наиболее нуждающиеся из офицеров смогли получить уже
денежные пособия. Местные большевики были возмущены и донесли об этом в
Управление Южн. ж. д., но управление не реагировало, и А. не получил
никакого нагоняя. Это клуб функционировал до начала осенних занятий, когда,
конечно, его пришлось закрыть. Предприятие это можно было сделать только
потому, что в то время Украина была занята германской армией.

ТРУДОВАЯ ДРУЖИНА.

Последним предприятием, которое А. осуществил в Крюкове, была организация
1-й Трудовой дружины. Это было весной 1919 г. и было полным неуспехом. Я
даже и сейчас не знаю, какую цель преследовал А. Сняли большой сад
Архангельского (отца Е. Ф.). В принципе приняли организацию бойскаутов (даже
девиз бойскаутов "будь готов" был принят), разбили учащихся на отряды
(огородники, садовники, пчеловоды, охрана и пр.), но пчел не было, потому
что не было денег, а пчелы стоили дорого, фруктовые деревья были дикие. В
конце концов все стали огородниками. Но работа для ребят была тяжелая,
поэтому на деле была только небольшая группа, остальные манкировали (кроме
того, на линии не могли участвовать живущие в Кременчуге, т. к. летом
ученический поезд не курсировал). Манкировали и учителя, которым неинтересно
было окапывать картошку во время летнего отдыха. Кроме того, ученики не
знали, для кого предназначаются будущие овощи. Родители тоже были
недовольны - почти у каждого был свой сад и огород и им было совсем
неинтересно посылать детей на работу в дружину. К августу осталось только
небольшая группа, человек 25-30 верных мне учеников, мы и ночевали в саду.
Последние дни даже А. не показывался на огороде. В конце концов в августе,
когда овощи созрели, их раздали приглашенным родителям и учителям.

ZT. В других источниках опыт трудового уклона в Крюковском ж. д. училище
описан _более оптимистично_, ищи в : http://zt1.narod.ru/trud-uk0.htm

В августе же Крюков был занят Добровольческой армией. Новые власти даже не
заглянули в наше училище, но А. чего-то испугался, бросил все и уехал в
Полтаву.

Я РАССТАЮСЬ С АНТОНОМ И РОДИНОЙ НАВСЕГДА.

Но, может быть, поспешное бегство А. в Полтаву станет понятным, если
рассмотреть события тех дней в их политическом контексте. Добровольческая
("Белая") армия организовалась на юге России из элементов населения, жизни и
благоденствию которых угрожала опасность со стороны большевиков, которые
видели в них своих "классовых" врагов. Это совсем не были представители
правящего класса. Аристократы, помещики и капиталисты, все те, у кого были
деньги, в большинстве покинули Россию сразу же после Февральской революции.
Добровольческая армия была укомплектована главным образом офицерами,
юнкерами военных училищ, студентами, представителями духовенства, мелкими
коммерсантами и т.п. Большой процент также составляли зажиточные крестьяне.
Эта армия с большим успехом наступала на север, по направлению к Москве.
Ответ большевиков на это наступление: они объявили "красный террор".

Наступили мрачные, тяжелые дни. Людей арестовывали и уничтожали не за
какое-нибудь преступление, но только за то, что они могли быть
"потенциальными" врагами. У нас (как и везде) арестовывали ночью, без суда,
на грузовиках отвозили на Кременчугское кладбище и там расстреливали. На
другой день, за подписью так называемого "революционного трибунала" в
местной газете "Приднепровский край" печатался список казненных - как
указывалось, за контрреволюционную деятельность. Конечно, расстреливали
главным образом все тех же "классовых" врагов, попадались и рабочие, и
крестьяне. Никто никому никакого ответа не давал.

Уже несколько человек из моих друзей офицеров погибли. Грозная опасность
нависла над моей головой. С конца июня 1919 г. я перестал ночевать дома, а
проводил ночи в саду 1-й трудовой дружины вместе с несколькими преданными
учениками. Иногда к ним присоединялся Н. Кемов (тоже бывший офицер, как и В.
Крылов, но этот последний жил в Кременчуге). В начале июля я был в саду,
когда пришла моя жена, вся в слезах, и сказала мне, что один из ее хороших
знакомых, работавших в Крюковской Чека, предупредил ее о том, что я буду
арестован и расстрелян ближайшей ночью.

Я провел ночь у знакомых. Действительно, ночью пришел отряд чекистов и меня
искали повсюду. Надо было скрываться, уходить. Первый день я провел у Н.П.
Найды, которая жила вне города. Но оставаться у нее было опасно и для меня,
и для нее. Мне нашли старую крестьянскую одежду и порекомендовали найти
приют у дорожного мастера Василенко, который жил на линии в 10 километрах.
Его сын учился у нас в В. Н. училище. Василенко не очень мне обрадовался. Он
посоветовал мне идти работать в поле, принадлежавшее ему, где в это время
начиналась жатва. Но рабочие смотрели на меня с подозрением и я счел
благоразумным уйти. Начались мои скитания по полям, которые длились целый
месяц. На дорогах попадались отступающие красноармейцы и несколько раз мне
пришлось бежать. Однажды по мне открыли ружейный огонь, и я спасся только
благодаря тому, что успел скрыться в огромном кукурузном поле.

Между тем гром артиллерийской канонады все приближался и, наконец, в один
прекрасный день на ж. д. линии я увидел бронепоезд с трехцветным
национальным флагом. Крюков и Кременчуг были заняты Добровольческой армией.
Я пришел в Крюков исхудалый, оборванный, без обуви, заросший месячной
бородой. А. искренне обрадовался мне и чуть не со слезами бросился на шею.

Население встречало Добровольческую армию, как освободительницу - со слезами
и цветами. Но уже через несколько дней стало ясно, что у этой армии,
сражавшейся храбро и мужественно, не было никакой новой политической
программы и что фактически, сама того не желая, она сражалась за
восстановление дореволюционного режима. Воины не могли об этом думать, а у
высшего командования не было нужного авторитета. Восторг сменился
разочарованием. Стало ясно, что население, в особенности крестьянство и
рабочие, не поддержат Добровольческую армию, что ее успехи временные и в
конечном итоге ее ожидает поражение. А. это понял сразу, и я думаю, это было
одним из факторов, заставивших его покинуть Крюков.

Но был фактор более важный. Сразу же после занятия Крюкова я был
мобилизован. Но вместо того, чтобы отправить меня на фронт, меня
откомандировали в распоряжение начальника Крюковской контрразведки
(политическая секция армии). А., наверное, предполагал, что Крюковская
контрразведка развернет широкую контрреволюционную деятельность, поэтому
постарался уйти подальше и быть вне всяких подозрений. (Все это только мои
предположения - о причинах его ухода из Крюкова я никогда с ним не говорил).


В действительности за 4 месяца оккупации Добровольческой армией в Крюкове
были арестованы всего 2 человека. Я был достаточно осведомлен, чтобы знать,
что ни В. Н. училище и никакое другое не подвергались никаким репрессиям. В
частности, учитель П.И. Карапыш никогда не был арестован, как это утверждает
Е. Балабанович.

В середине ноября я был командирован на несколько дней в Харьков. На
обратном пути я остановился на несколько часов в Полтаве и отправился на
Пушкинскую улицу к Е. Ф. Там я встретил и А., и Веру, и Катю Костецкую. Но
какой холодный и печальный прием мне оказали. Я был в форме, при погонах и
оружии. Видно было, что я был нежеланным гостем. Все молчали, и я
чувствовал, что мой визит вызывает у всех только тревогу. Настроение было
невыносимое, и я счел благоразумным как можно скорее ретироваться. Я
поцеловал руки у дам и обнял А.: - Будь здоров, Антон. Ты знаешь, у меня нет
другого выхода. - Будь здоров. Знай одно, что мое отношение к тебе лично
нисколько не изменилось. Это было наше последнее свидание. Больше мы с ним
никогда не встречались.

По приезде в Крюков я без разрешения оставил контрразведку и поступил
пулеметным офицером на бронепоезд "Генерал Марков". В декабре 1919 г.
началось отступление. Я попал в Крым, где мы держались еще 10 месяцев, до
ноября 1920 г., когда Крым был занят большевиками. Я эвакуировался в
Констатинополь, провел год в лагере в Галлиполи и в конце 1921 г. попал в
Болгарию.

Из Болгарии я начал попытки связаться с Россией. Первое письмо мне удалось
получить от друга по реальному училищу, который вскоре сообщил мне адрес А.
в колонии им. М. Горького. В конце 1922 г. я получил первое письмо от А. Я
не помню точно, в каком году наша переписка оборвалась, но она была очень
трудна и нерегулярна. За все время я получил от него 14 писем, которые, к
сожалению, погибли во время пожара, который был у меня в 1948 г. Погибли
также несколько ценных фотографий. (Я помню одну, снятую в колонии М.
Горького. На ней красовался огромный плакат с надписью: "Руины в этом
месте - руины в нашей жизни. 5 лет мы боролись с руинами. Сегодня мы
празднуем победу").

Постараюсь восстановить то, что память сохранила почти слово в слово.

"...Я несказанно рад, что ты жив и здоров. Почему-то я был уверен, что
никакие тифы и никакие снаряды тебя не тронули..." "...Я не могу тебе писать
ничего другого, кроме описания наших ребят и наших поросят. Ребята, по
существу, не очень отличаются от учеников, которых мы имели в Крюковском
училище..." "...Я не описываю тебе много деталей, так как для тебя здесь нет
почти ничего нового. У нас есть знамя, есть оркестр, есть прогулки. Надо
заботиться о питании для поросят, о ребятах, надо их одевать, надо иметь
уголь. Ничего похожего на твою жизнь: Константинополь, Черное море, Греция и
пр. Для тебя мои мелочи будут неинтересны..." "...Ты был прав! Я живу в
Трибах среди темных дикарей. Приведу один пример: Со времени основания
Русского государства мы никогда не имели культурных дорог. Весной и осенью
мы месим грязь, которая доходит колесам до ступиц. И вот власти решили
построить нам хорошую дорогу из Полтавы в Харьков, которая проходит мимо
Триб и колонии М. Горького. Необходимо было построить несколько маленьких
мостов через ручейки. Привезли и сложили необходимые материалы: доски,
бревна, цемент и пр. Вообще сделали все необходимое, чтобы облегчить для
крестьян поездки в город. Вообрази! Их привезли, допустим, сегодня. На
другой день не осталось ничего - все было раскрадено..." (Здесь А.
вспоминает о нашем разговоре, который был у нас во время одной из наших
многочисленных прогулок по Крюкову. Тогда я сказал ему, что наш мужик еще
слишком темен, что он не дорос еще до степени гражданственности. Он еще не
гражданин и совершенно лишен социального начала. Он дикарь и может
интересоваться только своей хатой, своими быками и лошадями). "...Мама живет
у меня. Она очень грустит по тебе и называет меня иногда Витей. Она
постарела, но она еще очень бодра и сейчас читает уже 3-й том "Войны и мира"
Толстого..." "...После твоего ухода наш дом был разграблен, то, что
называется, до нитки. Не только унесли всю мебель, но даже забрали дрова и
уголь в сарае..." "...Костя Загнойко (наш зять) перевелся из Знаменки в
Кременчуг. Он теперь машинист 1-го класса, вступил в партию и буквально
выгнал маму из нашей хаты..." "...Карпыш вступил в партию. Он развелся с
женой и женился на Ксении Безрук. А у него были почти взрослые дочери..."
"...В Крюкове мерзость запустения. "Корсо" сгорело и на его месте стоят
живописные развалины..." "...Катя Сосновская овдовела (В. Крылов умер в 1920
г.) и вышла замуж..." "...Я страшно жалею, что ты не со мной. У нас очень
много мещан и до ужаса мало энтузиастов..." "...Черт возьми! Ты - в Ницце.
Об этом можно только мечтать. Наверное, Ницца совсем не похожа на наши
Трибы..." "Я думаю, что тебе рано еще возвращаться на родину.
Разбушевавшееся море еще не совсем успокоилось..."

Приблизительно в конце 20-х [1920-х] годов моя переписка с А. оборвалась. Но
это было общее явление, и мои друзья также перестали мне писать. Очевидно,
это была директива свыше.

3 апреля 1939 г., в Париже, я купил русскую газету "Последние Новости",
развернул ее и в глаза мне бросился заголовок "Умер писатель А. Макаренко".
Я несколько раз перечел короткую заметку и сомнений не могло быть - А. ушел
от нас навсегда.

Я отслужил в Александро-Невском соборе панихиду и долго еще потом не мог
сдержать слез.

Независимо от того, что это был мой брат, я потерял в нем самого
благородного, самого чуткого и, наверное, самого умного человека из тех,
кого я встретил на моем жизненном пути.

MAKARENKO-DISKUSSIONEN INTERNATIONAL. Protokoll des 2. Marburger Gesprachs
(1. - 4. Mai 1986) Munchen : Minerva-Publ. 1989.

Г.Хиллиг. ОН РОДИЛСЯ И ВЫРОС В РОССИИ. Вместо некролога. (Резюме).

В этом докладе представлен свидетель, которого сотрудникам Марбургской
лаборатории удалось разыскать в доме престарелых во Франции и заинтересовать
в том, чтобы он написал свои воспоминания об А.С. Макаренко (А.С.М.). Речь
идет о его младшем брате Виталии Семеновиче (1895-1983), который, будучи
офицером белой армии, покинул свою родину и, очевидно, именно поэтому его
существование в советском макаренковедении до сих пор замалчивалось.

В начале доклада кратко рассказывается об обстоятельствах его жизни во
французском изгнании, где после периода некоторого благополучия он оказался
в нищете и чувствовал себя все более одиноким. Находясь в этой трудной
ситуации, он получил однажды письмо сотрудников марбургской Лаборатории
А.С.М., которые при поддержке французских служебных инстанций разыскали его
в городе Йер недалеко от Тулона. Во время первого посещения его во Франции
марбургскими учеными Виталий Семенович подробно рассказал о своем детстве и
юности, которые он провел вместе с братом. В последующие годы между
Марбургской лабораторией и В.С. Макаренко наладилась регулярная переписка, в
ходе которой ему был предложен ряд вопросов, остававшихся для макаренковедов
открытыми. Вскоре Виталий Семенович начал работу над своими воспоминаниями,
которые вышли в 1973 г. на немецком, в 1977 г. на итальянском и в 1985 г. на
русском языках.

Затем делается ссылка на совместную преподавательскую деятельность братьев в
Крюковском железнодорожном высшем начальном училище (1917-1919 г.г.). В.С.
Макаренко - выпускник военного училища и демобилизованный офицер царской
армии - ввел здесь военизированные элементы в преподавание физкультуры и во
внешкольные занятия. И по инициативе Виталия Семеновича, приобретшего
актерский опыт еще во время учебы в реальном училище, оба брата организовали
драматический кружок им. В.Г. Короленко. Этими начинаниями были созданы
значительные предпосылки для частичной военизации быта, а также для
"театрализации", как это позднее практиковалось А.С.М. в колонии им.
Горького.

Далее в докладе делается попытка дать оценку Воспоминаниям В.С. Макаренко,
при этом привлекаются суждения макаренковедов из ФРГ (В. Зюнкель), ЧССР (Л.
Пеха) и СССР (Ф.И. Науменко). В этой связи указывается также и на
разнообразное "употребление" того богатого фактами свидетельства с 1976 г.
советскими авторами, которые широко использовали его, не упоминая ни единым
словом источник.

Затем излагаются результаты проверки свидетельств Виталия Семеновича
последнего времени, т.е. в период после опубликования немецкой версии
Воспоминаний и до его смерти (1973-1983 г.г.). Они касаются следующих
проблем биографии моло-

66

дого А.С.М.: 1. привилегированное положение учителей в школах для детей
железнодорожников, 2. "педагогический эксперимент", 3. военизированные
прогулки со знаменем и оркестром, 4. репертуар драмкружка им. Короленко, 5.
связь с Елизаветой Федоровной Григорович, 6. "уличные бригады", кроме того,
попытки установить начала военной службы А.С.М.. В заключение сообщается и
обсуждается тайна, которую Виталий Семенович открыл, так сказать, лишь на
смертном одре: оказывается, приблизительно в 1906-1907 г.г. его брат был
кандидатом в члены партии эсеров.

В дополнительном замечании указывается на то, что в киевском журнале
"Радянська школа", ? 6 за 1986 г., появился материал, автор которого
оценивает работу марбургской Лаборатории А.С.М. довольно критически. В
статье говорится и о Виталии Семеновиче - впервые в советском
макаренковедении. Напротив, в новом издании "Педагогических сочинений"
А.С.М., предпринятом АПН СССР (Москва, 1983-1986 г.г.), он вообще не
упоминается - для "Олимпа" имя "белогвардейца" Виталия Семеновича Макаренко
по-прежнему, очевидно, остается табу.


DISKUSSION.

HILLIG fuhrt erganzend aus, da? Makarenko Schwierigkeiten mit der Verwendung
des Begriffs 'Kollektiv' gehabt und stattdessen bis Mitte der 2Oer Jahre -
neben 'sem'ja1 (Familie) und 'kommuna' (Kommune) - den Terminus 'obscina'
(Gemeinde, Gemeinschaft) bevorzugt habe, der bekanntlich auf die Narodniki
bzw. die Sozialrevolutionare zuruckgehe. Und wenn sich Makarenko 1925 in
einer Eingabe zur Erweiterung der Gor'kij-Kolonie zum 'demokratischen
Zentralismus' als Prinzip der Zoglingsselbstverwaltung bekennt, so musse man
beachten, da? dieses Prinzip nicht allein von den Bolschewik!, sondern auch
von den Sozialrevolutionaren vertreten worden sei.

SUNKEL erinnert daran, da? Makarenko in seiner Auseinandersetzung mit dem
'Olymp' fur dessen 'Entgleisungen' und 'Entartungen' die
'Intelligenzlerideologie' verantwortlich gemacht habe, und zwar in einer
Weise, da? man nicht so einfach erklaren und nachvollziehen konne, warum er
gerade das so hochspiele. Jetzt lage fur ihn die Vermutung nahe, da? dies
eine Abwehr bzw. Uberkompensation gewesen sei.

RUTTENAUER weist darauf hin, da? es eine ganze Menge Zeugnisse uber die
Feindschaft zwischen Intellektuellen, Kommunisten und Sozialrevolutionaren,
in den 20er und 3Oer Jahren gebe, meist Erinnerungen von Personen, die dann
durch die Lager gegangen sind, und woraus der Ha? letzterer gegen die
Bolschewik! hervorgehe, von denen man nicht einmal

eine Zigarette annahm.

FROESE macht eine Anmerkung zur 'Dialektik' zwischen dem ideologisierten und
dem historischen Makarenko, worin er ein zentrales Thema sieht. Ihm sei
jetzt bewu?t geworden, da? Makarenko bereits sehr fruh selbst an diesem
ideologisierten Makarenko beteiligt war. Die Frage sei nun: Hat er das
gemacht, weil er so eitel war, dazu gabe es ja viele Hinweise des
eifersuchtigen Bruders; das seien ja nicht nur Kindheitserinnerungen eines
eitlen alten Mannes, sondern auch Schutzgeschichten, so wie Makarenko selbst
unter dem Stalinismus Hymnen auf Stalin geschrieben habe, wobei doch jedes
Kind in der Sowjetunion wisse, da? er das gemacht habe, um zu uberleben;
daraus konne man keine ideologischen Schlu?folgerungen ableiten. So musse
man hier folgendes festhalten: Makarenko selbst sei Sozialrevolutionar
gewesen, sein Bruder Wei?gardist,und er selbst sei ja noch mit der Frau
dieses Popen liiert gewesen, er habe also alle Voraussetzungen erfullt, um
in der Sowjetunion als 'Feind des Volkes' angesehen zu werden. Das musse man
klar sehen. Und nun stelle sich das Problem, da? er sich moglicherweise in
den fruhen Jahren sehr bewu?t umgestellt hatte und nun Alibis gebraucht und
deshalb zu solchen Frisierungen gegriffen habe. Dabei habe er ja gar nicht
gelogen, wenn er in seinem Gesuch zur Aufnahme in die VKP(B) 1939 angebe,
zuvor in keiner Partei gewesen zu sein; er war ja nur Kandidat der Partei
der Sozialrevolutionare gewesen usw. HILLIG erinnert an das zogernde
Vorgehen der sowjetischen Forschung bei der Aufarbeitung der Biographie des
jungen Makarenko. So habe Kompancev, Makarenkos Vorgesetzter in Krjukov und
Dolinskaja, zunachst recht allgemein gehaltene Erinnerungen
niedergeschrieben, die 1944 veroffentlicht wurden; spater jedoch, nachdem
Galina Stachievna die Weichen fur das nun gultige Bild des jungen Makarenko
gestellt hatte (proletarische Herkunft, klassenbewu?ter Vater usw.), habe
jener sich dann an neue 'Fakten' erinnert: gemeinsames Abonnement der
legalen bolschewistischen Zeitung "Novaja ziz'n'", die jedoch nur funf
Wochen lang erscheinen und somit gar nicht abonniert werden konnte. Aus der
Ruckschau werde klar, wie muhsam es fur die sowjetischen Kollegen gewesen
sein mu?, da etwas Passendes, also des fuhrenden Pad-. agogen der UdSSR
Wurdiges, aufzubieten. Die Proletarisierungstendenz beginne allerdings schon
mit dem "Buch fur Eltern" , wo Makarenko seinen Vater zu einem einfachen
Arbeiter mache, und werde dann in "Ehre" und in den Vortragen fortgesetzt.

KRUGER-POTRATZ regt an, der Frage der Selbstdarstellung und der historischen
Fakten vergleichend auch einmal bei den anderen bekannten sowjetischen
Padagogen jener Zeit nachzugehen, sofern sich hierfur Material finden lasse.
WEITZ halt es fur wichtig, die Relevanz dieser Aussagen im Zusammenhang zu
bedenken. Die einzelnen Details konnten

68

Diskussion

sonst bei Au?enstehenden leicht zu Mi?verstandnissen fuhren - so etwa zur
Konstruktion eines grundsatzlichen Widerspruchs: Makarenko als
Sozialrevolutionar oder als Bolschewik. Er halt eine solche Zuspitzung fur
eher verwirrend und weist auf verbindende Elemente hin, die fur beide,
Sozialrevolutionare und Bolschewik!, einen gro?en Stellenwert besa?en. Das
uns in Zusammenhang mit Makarenko besonders interessierende Element der
Disziplin etwa sei jedoch eher mit der orthodoxen Richtung des Leninismus
verknupft. Insofern konne man den sowjetischen und den daran anschlie?enden
Argumentationen der Orientierung Makarenkos an Lenin durchaus etwas
abgewinnen, wenn man nicht nur das einzelne biographische Detail, sondern
den Zusammenhang und die allgemeine Tendenz berucksichtige; dies gelte auch
noch dann, wenn sich zweifelsfrei herausstellen sollte, da? Makarenko in den
20er Jahren das Leninsche Werk nur bruchstuckhaft gekannt habe.

BILLIG wendet ein, da? Makarenko sich in einem 1929/30 entstandenen Fragment
gegen den Leninschen Terminus 'bewu?te Disziplin' gewandt habe, und zwar
wegen der Unvereinbarkeit von 'Bewu?theit1 und "Disziplin".

WEITZ halt es fur au?erst zweifelhaft, da? sich daraus auf eine Distanz
Makarenkos zu Lenin schlie?en lasse. Makarenkos Einwand zeige vielmehr, da?
nach seiner eigenen Begrifflichkeit, in der Disziplin ein quasi
reflektorisches, automatisches Verhalten sei, der Begriff der Bewu?theit im
Leninschen Sinne, d.h. der wahlfreien Vorsatzlichkeit, in Widerspruch stehe;
es sei durchaus typisch fur Makarenko, da? er sich bei der Feststellung
dieses Dissenses von dem gro?en Namen einer Autoritat nicht beeindrucken
lasse, es gebe da auch Parallelen zu seiner doch sonst sehr ehrerbietigen
Haltung Gor'kij gegenuber.

NEZEL au?ert sich zur Frage der Biographie. Es gebe soziologische Studien -
J.L.Fischer (1966), Z.Strmiska (1985) -uber die Funktionsweise
katakratischer, d.h. von oben nach unten organisierter Sozialsysteme, in
denen das 'Frisieren' von Biographien zu den seiegierenden Merkmalen des
sozialen Aufstiegs zahle.

--

Воспоминания о Макаренко. Л.1960. С.41-9. В.Н. Тарасов. В ПОЛТАВСКОМ
УЧИТЕЛЬСКОМ ИНСТИТУТЕ.

За тридцать восемь лет педагогической деятельности - два года в учительской
семинарии и тридцать шесть лет в учительском и педагогическом институтах - у
меня было большое число учащихся. Но из всех моих многочисленных учеников
наиболее глубокий след в памяти оставил Антон Семенович Макаренко, мой
ученик в Полтавском учительском институте...

Макаренко был принят в институт в августе 1914 года, а в июле 1917 года
окончил его. Таким образом, Антон Семенович был моим учеником в течение трех
лет, с момента поступления в институт и до окончания его.

Впервые я встретился с Макаренко во время вступительного экзамена по
русскому языку. Мне пришлось давать тему сочинения для поступающих и следить
за выполнением работы: преподаватель русского языка и литературы в это время
был занят.

Среди державших испытания, одетых преимущественно в пиджаки и
рубашки-косоворотки и обутых чаще в сапоги, чем в ботинки, Антон Семенович
выделялся своим костюмом. На нем была белоснежная накрахмаленная сорочка с
черным галстуком. Брюки были тщательно отглажены, ботинки начищены. Черный
сюртук, плотно облегавший его фигуру, и пенсне на черном шнуре еще более
усиливали внешний контраст между Антоном Семеновичем и остальными
поступающими.

Однако это не помешало Макаренко установить в первые же дни испытаний
дружественные отношения с остальными экзаменующимися. Антон Семенович
оказался человеком весьма общительным. Незадолго до начала испытания я
наблюдал, как поступающие в институт окружили Макаренко тесным кольцом и
слушали его с большим интересом. То же можно было видеть и во все
последующие дни испытаний.

На первый взгляд Антону Семеновичу можно было дать лет за тридцать, хотя при
поступлении в институт ему было только двадцать шесть. Несколько суровое
выражение лица делало Макаренко старше своих лет, но достаточно было
появиться на лице Антона Семеновича легкой улыбке, как оно становилось
добродушным, приветливым. Особенно привлекали внимание его умные, серые
глаза. Казалось, Антон Семенович ими насквозь мог видеть человека.

Державшим экзамены было предложено написать "сочинение на рассуждение". От
поступающих требовалось писать сочинение без черновика. На выполнение работы
отводилось четыре часа.

Антон Семенович сидел на парте первого ряда, и я мог хорошо наблюдать его за
работой. Меня особенно удивило то, что, как мне казалось, Макаренко писал
сочинение без особого напряжения; у него не было длительных пауз
обдумывания, как это наблюдалось у других. Предварительно составленный план
всей работы освобождал Макаренко от планирования темы по частям.

Антон Семенович справился с заданием в два с небольшим часа. Это вызвало у
меня такой интерес к его сочинению, что я решил просмотреть его работу.
Сочинение было написано мелким, но четким, красивым почерком. В нем не
оказалось ни одного зачеркнутого слова, ни одного исправления. Работа была
весьма хорошей по содержанию, логической последовательности, стилю и
орфографии...

...В списке принятых в институт слушателей набора 1914 года Макаренко
занимал одно из первых мест: удовлетворительная отметка по закону божию(1),

(1)А. С. Макаренко не сдал закона божия, но, учитывая его отличные знания по
другим предметам, ему поставили удовлетворительную отметку.

при отличных отметках по всем остальным дисциплинам, лишила Антона
Семеновича права стать на первое место. Но богатые способности, умение
работать и настойчивость дали возможность Макаренко исправить положение: во
всё время пребывания в институте Антон Семенович по успеваемости бессменно
стоял в своей группе на первом месте и окончил институт с золотой медалью.

У Макаренко было большое стремление к углубленному усвоению изучаемых
дисциплин. Он основательно изучал рекомендуемую литературу; читал много книг
и работал по первоисточникам; вообще чтение для Антона Семеновича было
жизненной потребностью.

Он оценил книгу как источник обогащения знаниями и из получаемой стипендии
(15 рублей в месяц) всё же находил возможным часть денег уделять на покупку
книг. Никто из слушателей института не был таким частым посетителем книжных
магазинов, как Макаренко. Он был в курсе новинок на книжном рынке, и мы,
преподаватели, иногда узнавали о появившихся новых книгах от Макаренко.

У Антона Семеновича было и весьма бережливое отношение к книге: взятые из
моей личной библиотеки книги он всегда возвращал в обложке из газетной
бумаги. Особенно много Антон Семенович читал по литературе и, кажется, делал
первые шаги в области литературного творчества: в одно из посещений моей
квартиры Макаренко сообщил мне о выступлении со своим литературным
произведением в группе учительниц. Но, по-видимому, Антон Семенович свои
занятия литературным творчеством скрывал и от слушателей и от
преподавателей.

Макаренко уделял большое внимание и много времени чтению книг по истории.

Исторический отдел библиотеки только что открытого института не располагал в
достаточной мере литературой по истории. Я предложил Антону Семеновичу
пользоваться моей личной библиотекой. Макаренко с благодарностью принял
предложение и стал частым посетителем моей квартиры. Этим было положено
начало более близким отношениям, установившимся между мной и Антоном
Семеновичем. Он изучал произведения историков В. Ключевского, Н. Кареева, Р.
Виппера и других. Весьма сильное впечатление произвел на Антона Семеновича
стиль произведений профессора Ключевского. Помню, как Макаренко, возвращая
мне "Курс русской истории" Ключевского, с восторгом отзывался о сжатом,
ярком стиле этого произведения. Противопоставления, к которым прибегает
Ключевский в своем изложении, как: "русские князья владели Русью, не
разделяясь, а переделяясь" или "князья нуждались не в учредительном уме, а в
сабле", особенно нравились Антону Семеновичу. Восторгался Макаренко и
характеристиками исторических деятелей в "Курсе русской истории", в
особенности характеристикой царя Алексея Михайловича. Из исторических
деятелей наибольший интерес и симпатии вызывали у Антона Семеновича люди
широкой инициативы, сильной воли и непоколебимой настойчивости, такие, как
Юлий Цезарь, Петр I и другие.

Увлечение Макаренко историей и глубокие знания его по этой дисциплине
отметил педагогический совет института в отзыве, данном Макаренко по
окончании им института. В этом отзыве говорится: Макаренко "особый интерес
проявил к педагогике и гуманитарным наукам, по которым очень много читал и
представлял прекрасные сочинения. Будет хорошим преподавателем по всем
предметам, в особенности же по истории и русскому языку".

Хорошие знания по истории у Макаренко были отмечены в книге посещений
института начальством и попечителем Киевского учебного округа, профессором
Деревицким, специалистом по древней истории.

Весной 1915 года Деревицкий присутствовал на экзамене по древней истории.
Обстоятельный рассказ Макаренко об археологических раскопках Шлимана на
месте древних городов Трои, Микена, Тиринфа и археолога Эванса на острове
Крите очень понравился Деревицкому. Учебная программа 1872 года для
учительских институтов не включала раздела о крито-микенском периоде истории
Греции. Еще более благоприятное впечатление произвел Антон Семенович на
Деревицкого своими ответами на ряд вопросов, предложенных последним по
другим разделам истории древнего мира. За блестящие ответы профессор
Деревицкий поблагодарил Макаренко. Увлечение Антона Семеновича историей
создало у слушателей института твердую уверенность в том, что Макаренко
непременно станет в будущем ученым-историком. Один из слушателей института
Ф.Я. Еремин, моложе Макаренко на один курс, в настоящее время преподаватель
Омского железнодорожного электротехникума, пишет в воспоминаниях об Антоне
Семеновиче: "Мы все говорили Макаренко, что он непременно будет профессором
истории".

Хорошему знанию истории помогал метод работы Антона Семеновича над книгой.
Макаренко, прочитывая труды по истории, делал из них выписки, иногда
сопровождая последние своими замечаниями. С одной из тетрадей с такого рода
выписками мне пришлось ознакомиться. Антон Семенович просил меня просмотреть
эту тетрадь и дать отзыв о проделанной им работе. Просмотр тетради доставил
мне полное удовлетворение. Антон Семенович прекрасно справлялся с выборкой
материала из прочитанных книг. При этом запись представляла собой краткое
конспектирование, но не списывание прочитанного. Антон Семенович вносил в
тетрадь и отдельные фразы, привлекавшие его внимание своим стилем.

Приобретенный Макаренко навык по конспектированию дал ему возможность весьма
легко справиться с записью лекций преподавателей. Его записи были хотя и
кратки, но содержали всё основное из прослушанной лекции. Поэтому
неудивительно, что слушатели института широко пользовались его
конспектами...

Можно считать, что произведения Макаренко "Педагогическая поэма" и "Флаги на
башнях" представляют собой чрезвычайно своеобразный научно-исторический
труд, облеченный в литературную форму. В этих произведениях Антон Семенович
изложил не только историю возникновения и развития двух детских учреждений,
представлявших собой сплоченные умелым руководством Макаренко воспитательные
коллективы. Антон Семенович - педагог-новатор, описывая свой опыт, показал в
историческом аспекте сложный процесс внедрения в жизнь и творческого
развития системы коммунистического воспитания. Он показал борьбу разных
направлений в педагогике и торжество принципов материалистической
педагогической науки, которую он так мощно двинул вперед. И в то же время в
этих научных и высокохудожественных литературных произведениях Антон
Семенович не мог не упомянуть исторических фактов отдаленного прошлого,
используя последние как сравнительные образы. В "Педагогической поэме" мы
встречаем и "боевого слона Дария Гистаспа", и "олимпийцев", и "архимедовский
восторг", и "Рубикон" и т. д.

Антон Семенович проявлял большой интерес и к искусству, в особенности к
рисованию. Макаренко предполагал нарисовать несколько портретов наиболее
выдающихся исторических деятелей, чтобы использовать эти портреты как
наглядные пособия в высшем начальном училище при институте. Но призыв на
военную службу в 1916 году помешал ему осуществить этот план. Макаренко
удалось нарисовать только портрет Александра Македонского. Портрет был
хорошо выполнен карандашом на большом листе александрийской бумаги и украшал
одну из аудиторий института.

Любил Макаренко музыку, пение и был исключительно чуток ко всему изящному и
красивому. Даже хороший переплет книги радовал его глаз.

Антон Семенович по своим дарованиям, по глубине научных знаний стоял
значительно выше своих товарищей.

Сочинения Макаренко отличались от сочинений его товарищей глубиной мысли,
обстоятельным содержанием, логической последовательностью и прекрасным
стилем.

Особенно ярко выделялся Макаренко при разборе сочинений и уроков, даваемых
слушателями во время педагогической практики. Замечания Антона Семеновича
отличались глубиной анализа и были настолько содержательны, что после его
выступления слушатели могли дополнить немногое. Поэтому, чтобы поднять
активность слушателей, приходилось предоставлять Макаренко слово для
выступления в последнюю очередь. Отмечая в своем выступлении ошибки, Антон
Семенович указывал и пути к устранению этих ошибок. Но, стоя по знаниям выше
своих товарищей, Антон Семенович был очень скромен. Ему не нравилось, когда
кто-либо из преподавателей выделял его из среды слушателей.

Отношения Антона Семеновича к своим товарищам отличались простотой и
задушевностью; он охотно помогал им, если они встречали затруднения в своей
работе; у него было весьма чуткое отношение к слушателям при разборе пробных
уроков и письменных работ. Отмечая недочеты урока или письменной работы,
Антон Семенович всегда умел найти и положительные стороны. После его
замечаний слушатель, даже допустивший существенные недочеты, не терял веры в
свои силы и надежду на успех в дальнейшем.

Антон Семенович жил интересами коллектива слушателей и был одним из активных
членов последнего. В перерыве между уроками всегда можно было видеть
Макаренко среди слушателей.

Будучи человеком веселым и жизнерадостным, он умел передать свое бодрое
настроение товарищам. Большое удовольствие доставляли слушателям рассказы
Макаренко, полные юмора и остроумия. Любил Антон Семенович и попеть вместе с
товарищами в перемены между лекциями. В стройном хоре слушателей можно было
всегда слышать баритональный голос Макаренко.

Благодаря богатым умственным способностям и глубоким знаниям Макаренко
создал себе авторитет. Простотой и задушевностью своих отношений, своим
общительным характером Антон Семенович снискал себе расположение товарищей.

Этим и объясняется его значительное влияние на последних.

Обыкновенно слушатели института называли друг друга или по фамилии, или по
имени; но Макаренко они называли чаще Антоном Семеновичем. Такое обращение
было проявлением со стороны слушателей симпатии и уважения к нему.

Антон Семенович пользовался любовью и со стороны преподавательского
персонала. Макаренко был в наших глазах примерным слушателем. Мы ценили
Антона Семеновича за его трудолюбие, настойчивость в достижении намеченных
целей и инициативу.

Преподавательский коллектив был уверен, что у Антона Семеновича успешной
будет не только педагогическая, но и научная деятельность.

Нравились преподавателям в Антоне Семеновиче его чистосердечность,
доброжелательность, искренность.

Антон Семенович часто бывал у меня на квартире, поэтому я знал его лучше,
чем других слушателей института. Наши встречи всегда сопровождались беседами
по вопросам истории. Обыкновенно Макаренко, возвращая взятую у меня книгу,
делился впечатлениями о прочитанном, обращался с вопросами, которые возникли
при изучении книги. Иногда он приходил ко мне с только что вышедшей новой
книгой по истории. В таких случаях Антон Семенович старался кратко
ознакомить меня с ее содержанием. Но наши беседы не ограничивались только
вопросами истории.

Антон Семенович подробно расспрашивал меня о постановке учебных занятий на
историко-филологическом факультете университета и о жизни студентов, которые
обучались на заработанные трудом средства. Макаренко, по моему совету,
предполагал после окончания института поступить в университет.

Политические события первой половины 1917 года были предметом наших горячих
собеседований. Мы радовались: приближавшаяся революция несла нам новую
страсть в труде, новую жизнь.

Мы много беседовали и по вопросу национального движения на Украине. Этому
вопросу уделяли весьма большое внимание слушатели института, в котором
украинцы составляли значительное большинство.

Среди слушателей-украинцев было несколько человек, которых называли
"самостийниками". Наиболее эрудированным принципиальным их противником был
Антон Семенович; он был в группе товарищей, стоявших на марксистских
позициях разрешения национальных проблем, и жаркий диспут с "самостийниками"
кончался обычно их полным идейным разгромом. В "Педагогической поэме"
Макаренко дал очень острую сатиру на ханжество и жалкую ограниченность этих
людей в образе "воспитателя" Дерюченко.

В июле 1917 года Антон Семенович окончил институт и перед отъездом из
Полтавы зашел ко мне. Это было последнее свидание с Макаренко. При прощании
он заявил мне о своем решении поступить в университет.

В августе того же года я выехал из Полтавы в Тверь, так как был назначен
преподавателем истории в Тверской (ныне Калининский) институт.

Антону Семеновичу не удалось поступить в университет и стать профессором
истории, как желали того его товарищи по институту. Но Макаренко,
отличавшийся большой инициативой, громадной силой воли и настойчивостью,
обладавший высокими дарованиями, получил в нашей Советской стране богатейшие
возможности. Он применил свой талант в педагогической и литературной
деятельности и широко известен как педагог-писатель, проложивший новые пути
в педагогической науке.

Воспоминания о Макаренко. Л.1960. С.50,52. Ал. Ведмицкий. В ПОЛТАВСКОМ
УЧИТЕЛЬСКОМ ИНСТИТУТЕ.

[:]

Отрицательное впечатление произвел на нас законоучитель, инспектор местного
епархиального училища. (Этот священник за свою рыжую бороду носил у нас
прозвище "Барбаросса"...).

Преподавая богословие, "Барбаросса" подробно остановился на доказательствах
существования бога, резко критикуя точку зрения атеистов. Чтобы еще больше
убедить нас в правоте своих слов, законоучитель предложил одному из
воспитанников выступить с речью отрицающей существование бога, а другому -
доказать его бытие. Развернулся диспут, результаты которого были
неожиданными для законоучителя. С отрицанием существования бога выступил
А.С. Макаренко. Тщательно подготовившись, он с позиций материализма
беспощадно разгромил необоснованные доводы богословов. Все были восхищены
блестящей речью Антона Семеновича, логичностью и убедительностью его
аргументов. Поп нервно покусывал губы, не ожидая, очевидно, такого эффекта
от примененного им приема обучения богословию.

Когда кончился урок и священник удалился, мы устроили Макаренко овацию.
Слышались восторженны возгласы:

- Ты говорил, как Демосфен!

- Умри, Антон, лучше не скажешь!

- Качать его!

Мы прекрасно понимали, что Макаренко не разыгрывал роль атеиста, а был
убежденным материалистом, безбожником. Авторитет его среди воспитанников
возрос ..

--

MAKARENKO-DISKUSSIONEN INTERNATIONAL. Protokoll des 2. Marburger Gesprachs
(1. - 4. Mai 1986) Munchen : Minerva-Publ. 1989.

Мариан Быблюк. АЛЬМА - МАТЕР А.С. МАКАРЕНКО (А.С.М.).

Среди факторов, оказавших влияние на становление педагогической концепции
А.С.М., чаще всего указывают следующие: творчество М. ГОРЬКОГО и дружба
педагога с писателем, наследие прогрессивных мыслителей прошлого,
правительственные и партийные решения, труды В.И. ЛЕНИНА и его соратников,
народная педагогика, а также учеба в Полтавском учительском институте.

Связанный с учебой полтавский период в жизни выдающегося педагога
(1914-1917) разработан, правда, немногими биографами (Е.З. БАЛАБАНОВИЧ, Н.А.
МОРОЗОВА, Н.П. НЕЖИНСКИЙ, Г.А. СОЗИНОВА, А.А. ФРОЛОВ). Существенно дополняют
сведения о полтавском этапе в жизни А.С.М. воспоминания его бывших учителей
и товарищей по учебе в институте (А.К. ВОЛНИН, В.Н. ТАРАСОВ, А.А.
ВЕДМИЦКИЙ), а также воспоминания брата педагога - В.С. МАКАРЕНКО. Эти
воспоминания являются, несомненно, субъективной оценкой деятельности
института. Но в них есть богатый фактографический материал, который может
быть полезным при воспроизведении институтской жизни в годы первой мировой
войны, в оценке ее влияния на учащихся, в том числе и на А.С.М.

Какая картина учебного заведения вырисовывается при чтении разработок
указанных авторов? Насколько она полна? Что еще нужно здесь узнать, чтобы
установить настоящее влияние института на жизненные установки и
профессиональную подготовку его выпускников? Эти и иные вопросы возникают у
читателя, который ближе знаком с богатой биографией автора "Педагогической
поэмы".

В макаренковедческой литературе, особенно под влиянием воспоминаний бывших
преподавателей института (1), сложилось мнение о нем как о почти образцовом
заведении, идеально организованном и оборудованном, с коллективом прекрасных
преподавателей - людей просвещенных, педагогов, мастерски ведущих учебные
занятия.

В частности, в мемуарной литературе по истории Полтавского учительского
института на первый план выдвигалось все то, что служило принятому априори
тезису - выдающийся педагог мог обучаться лишь в образцовом учебном
заведении. Между тем выяснилось, что доступные теперь архивные материалы не
всегда подтверждают такое "камердинерское видение истории" (Е. ТОПОЛЬСХИ).
Из них следует, что наряду с бесспорными успехами, достигнутыми в первые три
года своего существования, у института были и разные недостатки. Они были
следствием прежде всего трудностей (с помещением, кадрами, финансами и пр.),
появившихся в стадии организации такого типа

70

заведения. Серьезные затруднения в разных областях деятельности института
были непосредственно связаны с военной обстановкой.

Доступ к архивным материалам, относящимся к деятельности Полтавского
учительского института в 1914-1917 г.г., способствует расширению этой, как
нам кажется, все еще неполной картины. Каждая новая деталь здесь помогает
лучше понять тогдашнюю жизнь института, а будущую монографию, посвященную
полтавскому периоду жизни А.С.М., обогатить фактами, сделать ее более
объективной.

1. Начало института.

Полтавский учительский институт (2) был создан как четвертый в Киевском
учебном округе (3), по распоряжению министра народного образования графа
ИГНАТЬЕВА, который в письме попечителю учебного округа И. БАЗАНОВУ от 28
июня 1914 года разрешил "открыть с 1 июля сего года в гор. Полтава
учительский институт с городским при нем училищем" (4). Организатором
института был в дальнейшем его директор, АЛЕКСАНДР КОНСТАНТИНОВИЧ ВОЛНИН.
(5) Институт помещался в арендованном двухэтажном восьмикомнатном здании на
улице Фабрикантской на окраине города. (6) В нем уже в первый год были
оборудованы физико-химический и естественно-исторический кабинеты, а также
библиотека, на организацию которой было израсходовано пять тысяч рублей. В
последующие годы систематически увеличивалось количество наглядных пособий,
но в общем оборудование института было недостаточным. Институтская
библиотека располагала в 1915 году лишь тремя тысячами экземпляров научной и
художественной литературы и учебных пособий. (7)

Первые приемные экзамены в новообразованный институт проводились в конце
августа 1914 года (кончились 26 августа). Поступило 120 прошений кандидатов,
к экзамену было допущено после медицинского осмотра 80 лиц мужского пола
(женщин не принимали). Из этого числа в первый класс было принято 26
учащихся и двое зачислены кандидатами. Экзамены держали по русскому языку,
математике и закону божьему.

Начало занятий было намечено по разрешению попечителя лишь на 12 сентября
1914 года, так как в арендованном доме нужно было покрасить стены и полы. До
занятий - 9 и 10 сентября, первые воспитанники института, в том числе и
А.С.М., под руководством преподавателей осматривали местные
достопримечательности и "поклонялись местным святыням". (8)

Городское образцовое училище при институте было открыто год спустя (28
ноября 1915 года) в составе одного отделения. В результате приемных
экзаменов в первый класс было принято 22 ученика (по условиям позднего
времени приема больше прошений не поступило), хотя намеревались принять
учеников на два отделения.

71

2. Преподаватели.

Педагогический коллектив был немногочислен - прежде всего из-за того, что
институт находился в стадии образования. В то время, когда А.С.М.
выпускником покидал его стены, в институте было лишь пять отделений, в том
числе два отделения городского училища. Назначенному 1 июля 1914 года
директору института, А.К. Волнину, не удалось до открытия заведения
полностью укомплектовать его преподавательскими кадрами.

Труднее всего оказалось найти преподавателей пения, закона божьего и
графических искусств (рисунка, черчения и каллиграфии). Некоторые
преподаватели не имели необходимого образования и не были достаточно
подготовлены к исполнению обязанностей учителя (В. КЛЕМЕНТ, К. ЧИГИРИК),
некоторые же были призваны на военную службу (И. БЕЛКИН, К. ЧИГИРИК, С.
ГРАЧ, Г. МАКАРОВ). За первые годы существования института сменилось четыре
преподавателя пения. Первый из них, М. ХРИСТЕНКО, не успел даже начать
работу, как уже был призван в армию. В институте не было штатного
библиотекаря, в связи с чем его обязанности возлагались на оплачиваемых
дополнительно преподавателей - В.Н. ТАРАСОВА и М.Г. КВЯТКОВСКОГО. Должность
заместителя директора и секретаря педсовета исполнял на общественных началах
Ф.В. ЛЫСОГОРСКИЙ. В дополнение к своим прямым обязанностям хозяйственными
делами занимался учитель образцового училища Г.Г. МАКАРОВ.

Педагогический коллектив был довольно молод: в среднем возраст преподавателя
при открытии института составлял 32 года; самому опытному преподавателю было
42, самому молодому - 25, т.е. меньше, чем самому старшему учащемуся.
Небольшим был в среднем и стаж службы преподавателей - восемь лет, причем в
составе коллектива находился и начинающий преподаватель К. ЧИГИРИК.

Ниже мы помещаем список работников института и городского училища при нем в
1914-1917 г.г. (9)

Александр Константинович ВОЛНИН, год рождения 1872, на службе с 1898 г., в
ведомстве с 1909 г., происхождение - из духовенства, магистр богословия,
окончил Императорскую Московскую Духовную Академию, в Полтаву прибыл из
Велико-Сорочинской учительской семинарии, где до 1910 г. исполнял должность
директора; награжден орденами Анны и Станислава 2 и 3 степени, директор
института в 1914-1917 г.г. в чине статского советника, в институте
преподавал педагогику, психологию и логику, "был хорошим администратором".
(10)

Федор Васильевич ЛЫЗЭГОРСКИЙ, год рождения 1876, на службе с 1900г.,
происхождение - из духовенства, кандидат богословия, окончил Петербургскую
Духовную Академию, преподавал в духовных семинариях в Иркутске, Витебске и в
гимназии в Тамбове, где преподавал латинский язык, историю и психологию;
награжден орденами Анны и Станислава 3 ст., в институте вел уроки русского
языка, "проявил себя знающим и опытным преподавателем". (11)

72

Михаил Тихонович КВЯТКОВСКИЙ, год рождения 1889, на службе с 1912г.,
происхождение - из чиновников, окончил Императорский Университет Св.
Владимира в Киеве, прибыл из Велико-Ссрочинской учительской семинарии, в
институте преподавал математику, "обладая хорошей педагогической подготовкой
по своей специальности, /../ к служебным своим обязанностям относится с
полным усердием и пользуется заслуженною любовно учащихся и служащих". (12)

Василий Никифорович ТАРАСОВ, год рождения 1886, на службе с 1910 г.,
происхождение крестьянское, окончил Нижнегородскую Духовную Семинарию (1906
г.) и историко-филологический факультет Казанского Университета с дипломом
первой степени и званием учителя истории средних учебных заведений (1910
г.), работал наставником в Кунарской учительской семинарии и
Екатеринбургском учительском институте, а также лектором по методике
преподавания истории и географии на курсах для подготовки неполноправных
учителей высших начальных училищ; в Полтаве вел уроки истории и методики
истории, а также педагогики в женских гимназиях, в институте работал
преподавателем истории и географии, "видный /../ и осведомленный
преподаватель своих предметов, особенно истории, и потому пользуется любовью
учащихся и популярностью среди них; на службе усердный работник, /../
общителен и услужлив /../". "Вполне благонадежен". (13)

Иван Андреевич ШЕСТАКОВ, год рождения 1887, на службе с 1912 г.,
происхождение крестьянское, окончил Казанский Университет, прибыл из
Валкского реального училища, в институте с 26.09.1914 г. преподавал
естествознание и физику.

Кузьма Яковлевич ЧИГИРИК, год рождения 1887, на службе с 1912 г.,
происхождение крестьянское, окончил Киевское художественное училище, первую
свою службу в качестве преподавателя графических искусств начал в институте
21. 10. 1914 г.

Василий Иванович ШЕРЕМЕТОВ, год рождения 1876, на службе с 1893 г.,
происхождение дворянское, окончил Александрийские Высшие учебные и
педагогические курсы при Главном Управлении вузов, подполковник кадетского
корпуса в Полтаве, награжден орденами Анны и Станислава 2 и 3 ст., в
институте (с 1.10.1914 г.) работал учителем гимнастики и военного строя.

Виктор Иванович КЛЕМЕНТ, год рождения 1888, на службе с 1910 г.,
происхождение мещанское, священник, окончил Полтавскую Духовную-Семинарию, в
институте (с 1.01.1915 г.) работал учителем пения.

Мартин Мартинович ВИЙК, год рождения 1876, происхождение мещанское,
священник, кандидат богословия, окончил Петербургскую Духовную Академию,
награжден Золотым Крестом и орденам Анны 3 ст., в Полтаве был настоятелем
Рождество-Богородичной церкви, в институте(с 21.09. 1915 г.) исполнял
обязанности законоучителя, совмещая эту должность с должностью инспектора
классов Полтавского Епархиального училища, "известен с самой лучшей стороны,
как прекрасный педагог, могущий с успехом вести преподавание Закона Божия".
(14)

Герасим Герасимович МАКАРОВ, год рождения 1887, на службе с 1907 г., из
казачества, окончил Глуховский учительский институт, в 1915/16 учебном году
исполнял обязанности учителя городского училища при институте.

73

Сисой Кондратьевич ГРАЧ, год рождения 1889, на службе с 1908 г.,
происхождение крестьянское, окончил Киевский учительский институт, работал
(с 1.08.1916 г. до зимы того же года) учителем городского училища при
институте.

Наряду с вышеуказанными преподавателями в институте работал врач (с
6.09.1915 г. до осени 1916г.), исполнявший должность преподавателя гигиены и
"алкоголеведения":

Иван Петрович БЕЛКИН, год рождения 1874, выпускник Императорского
Университета Св. Владимира в Киеве (1900 г.), бывший директор санатория
Полтавского губернского земства в гор. Галиче и заведующий амбулаторией
"Белого Цветка" в Полтаве.

Должность письмоводителя института исполняли: Александр КАШИН (с 1.07.1914
г.) (15), Алексей ЛЮБИЦКИЙ (с 1.09.1916 г.) (16) и Антон МАКАРЕНКО (17).

3. Воспитанники института (18)

В институт принимали лишь холостых мужчин (19) в возрасте не менее 16 лет
(20). В большинстве своем они были учителями без специализации, окончившими
педагогические курсы. (21) Большинство воспитанников, число которых не
превышало 75, по своему происхождению принадлежало к крестьянскому и
казацкому сословиям. Эта группа воспитанников была земскими стипендиатами
(получали 200 рублей в год) и к апрелю 1916 года они вносили 20-ти рублевую
плату за обучение. Остальные воспитанники были освобождены от взносов, кроме
того они получали стипендию Министерства просвещения в размере 166 рублей 66
коп. в год. В 1914/15 учебном году в институте было 6 казенных стипендиатов
и среди них - А.С.М. Эти стипендиаты были обязаны за бесплатное обучение по
окончании курса прослужить не менее 6 лет в должности учителя городского
училища по назначению учебного начальства. (22)

Общежития у института не было, и воспитанники снимали в городе комнаты, там
же они и питались. Небольшая стипендия была недостаточной даже для самых
бережливых (23), поэтому воспитанники охотно давали частные уроки детям из
богатых семей. В большинстве случаев трудные условия жизни учащейся молодежи
расшатывали ее здоровье. (24)

До сих пор макаренковеды, к сожалению, не составили полного списка
выпускников 1917 года. Известно только, что среди них были, кроме А.С.М.,
ВЕДМИЦКИЙ, ВЫХОДЕЦ, ДАНИЛЕВСКИЙ, ДЕГТЯРЬ, ДОЛИНСКИЙ, ДУБИНКА, ПИЛИПЕНКО,
СОТНИКОВ.

4. Обучение и воспитание.

Как уже говорилось, с помещениями в институте было плохо. Увеличивающееся
количество классов привело к тому, что в арендуемом доме в 1916/17 учебном
году институт занимал одно помещение училища для своего III класса. В
институте не было гимнастического зала или других спортивных сооружений.

74

(25) Созданное еще в самом начале библиотечное отделение научных пособий
(вне кабинетов) не расширялось из-за недостатка средств. Анализ служебных
документов показывает, что некоторые учителя начали работу в
новообразованном институте в течение учебного года, в связи с чем в сентябре
и частично в октябре 1914 года можно было проводить ежедневно только три
урока, а по субботам - лишь два. Из-за продолжающейся войны и - как
следствие - нехватки преподавателей преподавательский состав был неполным.
Приходилось вести уроки в сокращенном объеме.

Чтобы устранить организационные недостатки в работе института, связанные с
нехваткой преподавателей по пению, естествоведению, истории и географии,
закону божьему, в 1915/16 учебном году по решению педсовета была введена так
называемая зачетно-круговая система преподавания, которая сочеталась с
группо-реферативной системой. Образуя вместе органическое единство, суть
такой практики состояла в следующем: воспитанников распределяли по группам
из нескольких человек, которые самостоятельно должны были готовить
определенное число сочинений и докладов (чаще всего 6 - три по русскому
языку и три по остальным предметам) по 2-3 предметам в течение 2-4 уроков на
неделе. Зачеты (контрольные работы, проверки) проводились в рамках 4
"контрольных кругов", из которых каждый продолжался почти месяц. Разбор
докладов делали преподаватели-неспециалисты в неурочное время. Они же
проводили в группах и беседы на заданные темы. (26)

В случае мобилизации учителя городского училища, воспитанники последнего
класса института, в том числе и Макаренко, поочередно вели сами уроки в
училище.

Такие условия работы института привели к тому, что в первые три года его
существования руководство вынуждено было сократить годичный срок обучения.
Занятия кончались в половине апреля (1915 г.) или в половине мая (1916 г.).
Воспитанников отпускали домой, чтобы "в военное время они помогали своим
родителям в производстве сельскохозяйственных работ, так как у многих в
семьях братья и другие работники взяты на войну". Так что необходимо было
продлить каникулы до половины сентября (в 1916 году), чтобы воспитанники
могли участвовать в осенних полевых работах. (27) /

В биографической литературе об А.С.М. много пишут об элементах дидактики в
институте, которая, по мнению авторов этих работ, оказала заметное влияние
на уровень образованности выпускника института А.С.М. Эти авторы, кажется,
переоценивают как степень институтской дидактики, так и ее влияние, ибо они
не учитывают огромную самообразовательную работу МАКАРЕНКО и его
начитанность еще до начала учебы. А именно это подтвердил в последнее время
в своих воспоминаниях брат педагога, ВИТАЛИЙ СЕМЕНОВИЧ МАКАРЕНКО. (28)

Уровень преподавания в институте был не самым высоким, потому что таковым и
быть не мог - это было обусловлено разнообразными положительными и
отрицательными факторами. Сре-

75

ди положительных факторов на первом месте следовало бы назвать хорошую
профессиональную подготовку преподавателей. Она отличалась не только
широкими знаниями и хорошей методикой преподавания, но и "чуждым формализма
отношением к духовным нуждам учащихся, а также вдумчивой, основанной на
всестороннем изучении индивидуальных особенностей каждого воспитанника,
оценкой знаний". (29)

К сожалению, такой же оценки подготовленности к прохождению учебных курсов в
институте воспитанникам поставить нельзя. МАКАРЕНКО здесь составлял
исключение. О неудовлетворительных знаниях большинства воспитанников
свидетельствуют возникшие трудности при переходе с урочной на лекционную
систему преподавания, а также и проведение не предусмотренных уставом
института по Положению 1872 г. исправительных экзаменов неуспевающим
воспитанником или, наконец, отмена в 1916 году переводных экзаменов.

Далеко не идеальными были действительные результаты воспитания в институте.
Особенно это касалось воспитание юношей в христианском духе. Начальство
выражало сожаление по поводу того, что институтский законоучитель мог
"наблюдать за религиозно-нравственным направлением воспитанников" лишь на
втором году существования института. (30) Из-за отсутствия собственного
законоучителя и своего храма в марте 1915 года институт отпустил домой
воспитанников на первую неделю Великого поста для исполнения христианского
долга говения и причащения Святых Тайн, сокращая таким образом еще более и
без того уже укороченный учебный год.

Не лучше были и результаты политического воспитания. Правда, в день
открытия - 11 сентября 1914 года - институт организовал "молебен с
возношением прошений о даровании победы Русскому воинству" (31), но
большинство слушателей института возлагало надежды на поражение царского
правительства в империалистической войне. Уже в первый год существования
института был организован подпольный кружок, члены которого читали
антицарскую литературу и занимались политическим самообразованием. (32)

Заключение.

Созданный накануне первой мировой войны Полтавский учительский институт
разделил судьбу тех заведений, без которых принимающая деятельное участие в
войне царская Россия могла бы вполне обойтись. Это позднее детище царского
просвещения особенно остро почувствовало на себе суровые условия войны -
проблему кадров, нехватку помещений и другие бытовые проблемы, скудность
финансовых средств, рекрутский набор. Нелегкие условия, в которых
существовал институт, еще более усугубляло сложное внутреннее положение
Российской империи, в которой все более нарастало революционное движение. В
Полтаве же, кроме того, специфическим общественным движением был
зарождающийся национализм как реакция на русификацию украинского населения.

76

Действующий в таких сложных общественно-политических условиях Полтавский
учительский институт, несмотря на огромные усилия директора и
преподавателей, был не в состоянии обеспечить своим воспитанникам высокий
уровень обучения и воспитания. В те годы он не мог быть, вопреки
общепринятому мнению, образцовым учебным заведением. Тот факт, что в его
стенах получил общее и педагогическое образование выдающийся педагог АНТОН
СЕМЕНОВИЧ МАКАРЕНКО, не может и не должен создавать институту ту репутацию,
которой он не имел.

Более того, все известные и неизвестные еще недостатки в деятельности
института являются лишь подтверждением таланта его исключительного
воспитанника. Окончивший институт с золотой медалью "выдающийся воспитанник
по своим способностям, знаниям, развитию и трудолюбию" не вмещался в тесные
рамки обыкновенного учителя городского училища, МАКАРЕНКО уже тогда считал
себя "прозаиком с претензией стать поэтом", а его товарищи по учебе
предсказывали, что он станет профессором истории.

Примечания:

(1) См. Волнин А.К. Антон Семенович Макаренко в учительском институте.
Воспоминания. "Учебно-воспитательная работа в детских домах". 1941, " 2-3,
с.117-124; Тарасов В.Н. В Полтавском учительском институте. (Из воспоминаний
об А.С.М.). "Известия АПН РСФСР", вып.38. 1952, с.143-150.

(2) Это учебное заведение, в котором учеба продолжалась три года, не
пользовалось статусом вуза и готовило выпускников для работы в неполной
средней школе, тогдашней высшей начальной школе (городском училище).

(3) Остальные институты находились: в Глухове (Черниговская губ.), Виннице
(Подольская губ.), Киеве - позже перенесенный в Нахичевань н/Дону.

(4) Центральный гос. исторический архив УССР (далее ссылки на него как на:
ЦГИА), фонд 707, оп.229, ед.хр.6, л.9.

(5) А.К. Волнин как директор института, исполняя предписание попечителя
учебного округа, выезжал из Сорочинец в Полтаву (13 и 14 июля 1914 г.), где
искал помещения для института и сделал публикацию об этом в газете
"Полтавский вестник", 19-24 июля выезжал с докладом попечителю и за
получением инструкций по организации института (ЦГИА, ф.707, оп.229, ед.
хр.6, л.147).

(6) На основании публикации в газете "Полтавский вестник", дом арендовал
домовладелец Н. Спижаков.

(7) Бывший директор института заявил в 1940 году, что библиотека в институте
имела богатые книжные фонды. Волнин А.К. (см. прим.1), с.122.

(8) Из письма директора к попечителю от 12.09.1914 г. (ЦГИА, ф.707, оп.229,
ед.хр.268, л.205).

(9) За исключением Т. Тимошенко (см. характеристику А.С.М., составленную
педсоветом института), занятого в 1916/17 учебном году, А. Каменского -
законоучителя, работавшего с 9.03.1915 г. до конца учебного года, а также
учи-

77

телей пения - О.Рождественского и А. Соловьева, работавших краткосрочно.

(10) Из характеристики попечителя министру от 29 июля 1914г. (ф.707, оп.229,
ед.хр.268, л.6).

(11) ЦГИА, Ф.707, оп.229, ед.хр.268, л.47.

(12) Из характеристики директора попечителю от 21 июля 1914 г. (Ф.707,
оп.229, ед.хр.6, л.41).

(13) Во время работы в институте, откуда Тарасов ушел после двух лет работы
на должность директора Прилукской учительской семинарии, он был выдвинут
делегатом в городскую думу партии "Народная свобода" (см. "Полтавский день"
от 18 июля 1917 г.).

(14) Из характеристики епископа Прилукского попечителю Киевского учебного
округа от 12 мая 1915 г. (ф.707, оп.229, ед.хр.6, л.38).

(15) А. Кашин в мае 1916 г., уходя на военную службу, совершил растрату
институтских денег на сумму свыше тысячи рублей, был задержан и осужден.

(16) А. Любицкий работал до весны 1917 г.

(17) А.С.М. работал в институте в качестве письмоводителя после окончания
института, чего не учли многие биографы педагога. Работая письмоводителем,
он ходатайствовал о поступлении на учительскую работу в городское училище
при институте (см. письмо директора института ? 1422 от 4 ноября 1917 г.,
подписанное также А.С.М. - ЦГИА, Ф.707, оп.311, ед.хр.6, л.З).

(18) Учащихся учительских институтов официально именовали воспитанниками.

(19) Женатые мужчины могли сдавать в институте экзамены экстерном.
Воспитанники института могли вступать в брак только по разрешению
попечителя.

(20) Во время войны в институт неохотно принимали учащихся призывного
возраста, так как они могли получить отсрочку призыва по мобилизации лишь в
выпускных классах. В свете архивных материалов известно, что А.С.М.,
поступивший в институт еще до войны, получил первую отсрочку призыва по
мобилизации в первый год обучения (в ноябре 1914 г. или январе 1915 г.) и в
своем призывном свидетельстве имел соответственную отметку. Макаренко не
получил второй раз отсрочку призыва, потому что "по соглашению Минпроса с
Военным министерством признано возможным представить /../ воспитанникам
выпускных классов, поступивших в институты с учительских мест и до начала
войны, отсрочки призыва по мобилизации независимо от их возраста, /../ но не
далее 1 июля 1916 г." (Из письма директорам учительских институтов Киевского
учебного округа от 4 мая 1916 г. - ЦГИА, ф. 707, оп.229, ед.хр.6, лл.97-98).

(21) Такую квалификацию, кроме Макаренко, получил и его товарищ Александр
Цалов (род. 1893) , родом из Кременчуга, который после окончания
педагогических курсов в Глуховском учительском институте работал в городском
училище в Овручах (ф.707, оп.229, ед.хр.263, л.172). - м.б., этот
воспитанник института [был] младшим братом того Цалова, о котором пишет в
своих воспоминаниях В.С. Макаренко.

78

(22) ЦГИА, ф.707, оп.229, ед.хр.6, л.29.

(23) Обед стоил в среднем 25 копеек, мясо, сахар и керосин продавались по
карточкам.

(24) Нередкими были случаи болезни, в том числе и туберкулеза легких, так
что для поправления здоровья воспитанникам института (Н. Данилевский, С.
Сотников и др.) предоставлялись отпуска.

(25) С 1916 года - из-за войны - занятия по физкультуре были заменены
военным делом.

(26) Применяемые методы и приемы учебной работы были не столько новшествами,
в результате которых повышалась успеваемость воспитанников, как это пытаются
истолковывать некоторые авторы воспоминаний (А.К. Волнин), а
необходимостью - как попытка решить проблему нехватки кадров.

(27) Информация по протоколам заседаний педсовета от 8.04. 1915 г. и
13.05.1916 г.

(28) См. Макаренко В. Мой брат Антон Семенович. Воспоминания, письма.
Марбург, 1985, с.32-34.

(29) Из протокола заседания педсовета от 6.10.1915 г. (ЦГИА, ф.707, оп.229,
ед.хр.6, л.111).

(30) Из письма директора попечителю от 18.02.1915 г. (ф.707, оп.229,
ед.хр.6, л.151 /обр./).

(31) Из письма директора попечителю от 12.09.1914 г. (ф.707, оп.229,
ед.хр.268, Л.205).

(32) См. Тарасов В.Н. (см. прим.1), с.149.

--

А.С. Макаренко. Переписка с женой. Том 2 М. "Витязь" 1995. Фрагменты об
Олимпиаде (Лиле) Витальевне Макаренко. На с.197 А.С.М. жене 03.09.1933 ..
Лиля уже уехала. Лиля сделалась совсем славной довчуркой ..

На с.228 :квартира Лиле 300: Примечание к этому Хиллига (с.282). - О.В.
Макаренко с сентября 1938 г. была студенткой Харьковского педагогического
института иностранных языков, ей А.С. отправил 300 рублей.

Лев Алс. Чубаров в "Макаренковцы" М.1994 на с.35. ОЛИМПИАДА ВИТАЛЬЕВНА
МАКАРЕНКО (07.08.1920, коммунарка-дзержинка 1928-1935 гг., племянница Антона
Семеновича воспитывавшаяся в его семье, но всеми считаемая - почитаемая как
равноправный член коммунарского коллектива).

Помните слова Галины Стахиевна из обращения к макаренковцам-воинам?

[ ZT. Вот они: "Любимая моя племянница Лиля Макаренко! В коммуне ты была
совсем девочкой. Ты оставила институт и ушла на фронт медицинской сестрой и
нет от тебя вестей" ].

Тогда Галина Стахиевна не знала, что бывшая медсестра стала уже зенитчицей и
воюет на Юго-Западном фронте в том полку, что скоро получит имя
"Сталинградский". Долгое время после войны она работала в научном архиве АПН
СССР и так многим помогала определяться в море макаренковедческой литературы
найти правильный путь в научных поисках. После ухода из жизни Галины
Стахиевны, именно дом Олимпиады Макаренко стал тем центром, куда стекались и
письма макаренковцев, и сами они, когда доводилось бывать в столице. В
небольшой ее комнате собирались по 20-30 бывших коммунаров, колонистов...
Так продолжается и до сегодняшних дней, только, встречается все меньше и
меньше друзей...

Всему макаренковскому, педагогическому миру известно стихотворение "Антон
Макаренко" ее мужа, известного советского поэта Сергея Васильева. Сожалею,
объем книги не позволяет привести его здесь. Известны имена ее детей -
актрисы театра и кино Екатерины Васильевой и кинорежиссера, первым
поднявшего киноголос против знаменито-печального "поворота рек" Антона
Васильева.

Но более всего в мире известна феноменальная память Лили, как называют ее с
поры юности друзья, потому и приезжают к ней за консультацией из Полтавы и
Харькова, Тирасполя и Челябинска, из Германии. США, Китая... она многое
может поведать и о самом Макаренко, и о друзьях коммунарах.

- Он был очень строг и требователен ко мне не менее, нем к другим
коммунарам. Внимательно, по-отечески контролировал успехи учебные. Лишь
однажды в самый последний приезд в Харьков, где я училась в институте, а то
было, как оказалось, за несколько дней до гибели, он раскрылся как то
по-иному: тепло, трогательно, по душам проговорили мы всю ночь в его номере
гостиницы. Почувствовала, сколько в нем тепла, и как он устал от того
нечеловеческого напряжения, которое испытывал, взваливая на себя громаду
Дела воспитания.

Прыг на главную ZT-web-страницу.

---