От Георгий
К Георгий
Дата 23.01.2005 19:42:11
Рубрики Тексты;

Неприязнь к мигрантам как форма самозащиты (*+)

http://www.strana-oz.ru/?numid=19&article=921

Неприязнь к мигрантам как форма самозащиты


Анастасия Леонова


Проблему отношения к миграции можно рассматривать не только в контексте межрегиональных и межнациональных отношений, но и как
самостоятельный показатель социально-экономического напряжения, прямо связанный с восприятием обобщенного <другого>, раскрывающий
отношение к социальной иерархии, мобильности и т. п. Восприятие чужого, человека извне, позволяет реконструировать представления
некоей общности о себе, о своих качествах, происхождении, перспективах дальнейшего развития, обозначить точки наибольшей
конфликтности и неопределенности в отношениях.
Многолетние исследования трансформации российского социума, опирающиеся на данные об общественном мнении, свидетельствуют о
характерной консервации его структуры, ослаблении восходящей, да и горизонтальной социальной мобильности, разочаровании в
прогрессивном потенциале реформ, снижении ожиданий и, как следствие, понижающем типе адаптации, характерном для значительной доли
населения современной России[1]. На фоне тревожной подавленности растет стремление к стабильности, к поискам твердой основы если не
будущего развития, то хотя бы сиюминутного существования. При этом взгляды все чаще обращаются назад: потерянное ощущение великой
общности, смысла и перспектив общественного развития многие склонны искать в советском прошлом, периоде <развитого социализма>[2].
Этот утраченный золотой век наделяется теми свойствами, которых так не хватает современности, - экономической стабильностью,
устойчивой и <справедливой> общественной структурой, развитой системой социального обеспечения, отсутствием значительного
неравенства, а следовательно и конкуренции, разобщенности, гордым чувством принадлежности к великой державе, которую во всем мире
уважают и боятся. Воссозданный таким образом характер идеального общества дает представление о типе ценностных дефицитов в
социально-экономической и политической сфере и о действии компенсаторных механизмов, актуальных для сознания многих граждан
современной России.
Важнейшей чертой идеализированного общественного устройства в подобных представлениях безусловно является социальная справедливость.
Острое ощущение ее отсутствия, выражающееся в резком расслоении общества и бедности большинства населения, активизирует чувства
обиды и раздражения. Негативный опыт адаптации (или не столь позитивный, как хотелось в начале ре форм) привел многих к
отрицательной оценке и перемен, наступивших после 1985 года, и достижений тех, кто преуспел в этот период, и самих принципов
достижительности. Успех для большинства ассоциируется с нелегитимностью, несправедливостью. Тот, кто добивается успеха (реального
или воображаемого) или хотя бы стремится к нему, воспринимается как незаконный конкурент. Чувство ущемленности подсказывает многим
простое решение: чтобы защитить скудные ресурсы, которые могли бы улучшить их благосостояние, необходимо сократить круг тех, кто
вправе на эти ресурсы претендовать.
Объявленная во второй половине 90-х годов всенародная кампания по поиску национальной идеи провалилась. Зато вполне успешно
утверждается идея националистическая, редуцирующая основы национальной идентичности к этническому признаку. Одна из основных причин
формирования именно этнической идеи нации кроется в отсутствии иных сколько-нибудь значимых символических характеристик или
объединительных оснований гражданского характера[3], которые могли бы скрепить разобщенное и дезорганизованное большинство
населения[4].
Характерно, что не только две трети русских респондентов выбирают этнический вариант самоидентификации, но и четверть тех, кто
относит себя к другому этносу, предпочитают называться русскими, а не гражданами России. <Русская> самоидентификация отражает
ценностно-иерархическую нагруженность этого этнонима, выходящую за рамки его нормальной функции - фиксации принадлежности к этносу.
Молодые несколько чаще ощущают себя гражданами, а старшие - русскими, хотя во всех возрастных группах этническая составляющая
самоидентификации превалирует, составляя в среднем по выборке около двух третей опрошенных.
Молодежь других национальностей, напротив, прибегает к гражданской самоидентификации реже, чем более старшие представители того же
этноса. Принадлежа к социально активной возрастной группе, молодые (чаще мужчины) испытывают более сильное ассимиляционное давление
и чаще идентифицируют себя с русскими, - в противном случае они признаются чужими, враждебными, наделяются негативными проекциями
качеств, присвоенных <русскости>. Фактически такая самоидентификация продиктована характером формирующейся российской национальной
идентичности, которая опирается на этническую (русскую) основу.
Приверженность к гражданской самоидентификации более характерна для образованных респондентов, причем наиболее отчетливо эту
приверженность демонстрируют те, кто по характеру своей деятельности общается с большим количеством людей или вовлечен в современные
модели взаимодействия. Приверженность к этнической идентичности отчетливо выражена среди занятых неквалифицированным трудом;
впрочем, в этой группе наиболее велика доля тех, кто вообще не осмысляет ситуацию в таких терминах.
Респонденты, приверженные к гражданской самоидентификации, чаще подчеркивают отсутствие принципиальных и иерархических различий
между народами, критичнее относятся к качествам самих русских и более склонны призна вать ответственность народа за переживаемые им
проблемы, реже ссылаются на вину нерусских и необходимость предоставления титульной нации особых прав в России.
[5] [6]

Стоит заметить, что гражданская самоидентификация отнюдь не означает свободы от шовинистических предрассудков, но лишь смягчает их
проявления. Так, представление о <засилье кавказцев> разделяет подавляющее большинство обеих групп. Незначительны и различия между
этими группами по отношению к идеям <борьбы с нерусскими> и изгнания их из русских городов. А по вопросу о праве русских на
исключительное положение в сравнении с другими народами мнения распределились примерно одинаково.
Оценочное отношение к этничности и соответствующие представления о привилегированном положении русских могут порождать конфликт при
соприкосновении с представителями других национальностей, в поведении которых субъект не замечает признания своего превосходства[7].
Характерно, что наиболее распространенные причины неприязни к мигрантам не до конца рационализированы: <Они ведут себя агрессивно и
нагло, они опас ны, я их боюсь>, <Они везде, их слишком много> и т. п. Это ксенофобские реакции в словарном значении слова: они
обусловлены страхом перед чужим, неизвестным. Таким фобиям, как правило, не сопутствуют сложные представления о характере
социального взаимодействия, причинах и последствиях миграции, о конкуренции на рынке труда или культурной экспансии; они не
дифференцируют приезжих по происхождению, этничности, целям их приезда. Подобная неприязнь поддерживается наиболее архаичными,
рутинными страхами, которые внушены всем, что выходит за рамки повседневного опыта, и вызывают простейшую реакцию: стремление
уклониться от дальнейших контактов с неизвестным, обеспечить для себя культурно однородную, предсказуемую среду обитания.

Негативное отношение к мигрантам объясняют традиционным недоверием к сфере торговли и предпринимательства, убежденностью, что
приезжие <выживают коренное население с насиженных мест> и <живут лучше коренного населения>, а также боязнью трудовой конкуренции.
В последнем объяснении, однако, следует видеть скорее риторическую фигуру, нежели указание на реальную проблему.
Весьма характерным в <антимигрантском> комплексе является мнение, что мигранты прокладывают себе путь взятками, а их правонарушения
остаются безнаказанными. Очевидно, что это мнение, как и другие подобные предрассудки, включает имплицитную оценку российского
(<русского>) общества и государственной правоохранительной структуры, неустойчивых по отношению к внешним <разлагающим>
воздействиям.
Негативное отношение к мигрантам и дискриминационная политика в их отношении часто оправдываются ссылками на то, что они не
представляют никакой экономической ценности для принимающей страны, а лишь стремятся <поживиться за счет коренного населения>, -
хотя очевидно, что вакансии, занятые мигрантами, нельзя назвать привлекательными.

Иерархическое восприятие этносов ведет к выстраиванию своеобразной шкалы социальной дистанции, характеризующей степень <чуждости>
той или иной этнической группы и, соответственно, готовность к взаимодействию с ней в том или ином качестве. Помимо культурно
близких, едва ли не тождественных русским украинцев и белорусов, а также мифических <западных> иностранцев, в зоне <приемлемости>,
если принять за ее границу значение индекса социальной дистанции 2,5 (см. рис. 1), оказываются лишь мусульмане Поволжья (татары,
башкиры и др.) и северные народы (якуты, чукчи и др.), традиционно входившие в состав России и ныне не вызывающие отторжения. Народы
же Кавказа и Закавказья (в частности, чеченцы) в восприятии опрошенных оказались даже более далекими, чем народы, никогда не жившие
в России и представляющие иные континенты. <Кавказцев>, наряду с традиционно враждебно воспринимаемыми цыганами, наименьшая доля
опрошенных готова принять даже в качестве жителей страны, не говоря уже о более тесных формах возможного взаимодействия.

Рисунок 1. Усредненный индекс социальной дистанции (2004 год, N=500)[8]

Рисунок 2. Индексы социальной дистанции по разным видам взаимодействия
Как видно из рис. 2, наиболее важными сферами взаимодействия являются семейные связи и соседские отношения, которые оказались даже
важнее рабочих (это косвенно свидетельствует о неактуальности такого мотива ксенофобии, как трудовая конкуренция).

Характерно, что респонденты считают приезжих, как правило, менее враждебными, чем себя, т. е. настороженность русских имеет
<опережающий> характер и превосходит воображаемую неприязненность чужаков. Два исключения из этого правила: отношение к <братским>
народам (славянам и молдаванам), а также к американцам и западноевропейцам, которые подозреваются в более прохладном отношении к
принимающей стороне. Такая неравномерность может указывать на бoльшую значимость этих связей, ожидание более теплого и справедливого
отношения, отсутствие которого воспринимается как нечто обидное.
Значительная доля мигрантов вытесняется за пределы пространства, признанного <своим>, уже в силу их этнического происхождения:
отторжению подвергаются не конкретные люди, а целые регионы, поскольку их население маркируется как внешнее, враждебное. В основе
неприязни к иноэтничным группам лежит <унитарное>, изоляционистское представление о России как о стране, где живут русские.

Лишь чуть более четверти опрошенных решительно отказываются видеть какую-либо угрозу безопасности России в многонациональном
характере российского государства и возможности приезда в Россию людей разных национальностей. Опасения в отношении нерусских
граждан России в подавляющем большинстве случаев основаны на представлениях об ином характере их положения в государственной и
гражданской структуре. Особенно ясно эти представления отразились в отношении к наиболее конфликтно воспринимаемой этнической
группе - чеченцам. Немалая часть жителей России в последние годы склонна думать, что граждане чеченской национальности не
заслуживают такого же отношения, как русские, живущие в центральных областях страны.
Наиболее <логичным> следствием обостренного восприятия угроз, исходящих от нерусских (граждан или мигрантов), становится стремление
к этнической гомогенизации, превращению России в унитарное, мононациональное государство.

Рисунок 3. Как Вы относитесь к идее <Россия для русских>? (1998-2004 годы, процент от числа опрошенных, N=1600)
Бывший ранее неприемлемым для большинства населения лозунг приобретает все больше сторонников - не только открытых, чье число за
полгода увеличилось на четверть, но и одобряющих его с некоторыми стыдливыми оговорками. Националистические, а подчас и просто
нацистские идеи или действия все реже встречают отпор. Интересно, что на декларативном уровне подавляющее большинство все еще
выражает свою приверженность универсалистским принципам, но одновременно выражает лояльность и по отношению к прямо противоположным
лозунгам.

Амбивалентное отношение к националистическим идеям, характерное для значительной части российского общества, отражает конфликт между
закреплявшимися годами в государственной идеологии лозунгами братства народов и практикой бытовой ксенофобии, значительно
обострившейся за последние годы практически во всех социальных группах, вне зависимости от их демографических и
социально-экономических характеристик и ценностно-политических установок[9].

Тот факт, что многие считают <нерусских> граждан России, не говоря уже о приезжих из бывших республик СССР, не вполне полноправными
ее жителями, находит выражение в поддержке всевозможных ограничительных, а иногда и репрессивных мер по отношению к ним. Более
половины опрошенных устойчиво поддерживают меры по ограничению числа приезжающих в Россию (а в определенных ситуациях доля
одобряющих соответствующие меры может быть и существенно выше).

Зачастую население готово поддержать дискриминационные меры в отношении приезжих вне всяких рациональных соображений, подчас даже
несмотря на их очевидную неэффективность.

Рисунок 4. Как Вы думаете, приведет ли к снижению вероятности террористических актов в Москве усложнение процедуры регистрации
приезжающих в Москву? (2003 год, процент от числа опрошенных (московский опрос), N=500)
Как минимум половина опрошенных отмечает, что милицейский произвол часто провоцируется национальностью и <неместным> происхождением
его жертв. Очевидно, что практика преследования людей по этническому признаку стала в восприятии многих граждан России делом
привычным, <житейским>. Они считают иноэтничность более распространенным поводом для милицейского преследования, чем принадлежность
к другим <группам риска> - пьяницам, бомжам, подросткам.
[10]

Несмотря на массовое одобрение дискриминационных мер в отношении мигрантов и ограничения их прав, лишь небольшая доля опрошенных
готова перейти от слов к действиям, чтобы обеспечить воплощение националистических ло зунгов. Однако снисходительное отношение к
тем, кто берет на себя обеспечение этнической чистоты населения, весьма распространено - лишь половина опрошенных заявляет о
недопустимости действия таких групп.
В то же время лишь треть опрошенных однозначно негативно воспринимает известия о реальных преступлениях националистических и
фашиствующих групп. Реакции большинства варьируются от соболезнования жертвам погромов и недовольства беспорядками до злорадного
удовлетворения тем, что <черные получили по заслугам>.

Заключение

Проблема отношения к мигрантам, судя по всему, не только стоит особняком в общей миграционной проблематике, но подчас выходит за ее
пределы, характеризуя состояние российского общества в целом, его важнейшие ценностные представления и поведенческие аспекты. С
некоторой натяжкой здесь можно применить известный афоризм: в современной России мигрантофобия возможна и без значительного числа
мигрантов. Уровень враждебности по отношению к иноэтничным и иноконфессиональным группам, да и просто к приезжим, непропорционально
велик в сопоставлении с реальными изменениями условий жизни коренного населения, которые вызывает или может вызывать миграция. Одним
из доказательств этого тезиса может служить то обстоятельство, что настороженность, неприязнь и желание выдворить из своей среды
обитания <чужаков> проявляются и по отношению к тем группам, чьих представителей большинство мигрантоненавистников редко видит хотя
бы издали, не говоря уже о том, чтобы непосредственно контактировать с ними в повседневной жизни.
При этом нелюбовь к приезжим носит не идеологический характер (реальная база поддержки националистов не превышает пяти-семи
процентов, рекрутируемых из маргинальных молодежных групп), а скорее инструментальный, бытовой, ситуативный. Негативное отношение к
мигрантам сигнализирует о внутренних напряжениях в современном российском обществе, о значительной распространенности понижающего
типа социальной адаптации, о непреодолимых барьерах, мешающих социальной мобильности, а также формированию позитивных жизненных
стратегий и их реализации.
Неприятие <инородцев> зачастую имеет чисто поведенческие корни: сталкиваясь со слишком активным, экспрессивным культурным типом,
обыватель испытывает растерянность, не знает, как реагировать, раздражается и развивает упреждающую (иногда встречную) агрессию.
Враждебное отношение к мигрантам естественным образом способствует сплочению иноэтничных групп, их готовности помогать <своим>,
упорно стремиться к успеху. Все это, в свою очередь, воспринимается русскими как экспансия, желание занять лучшее положение в
обществе, так или иначе <оттеснить коренное население>, <выжить русских с насиженных мест>.
Относительные экономические успехи чужаков (реальные или воображаемые) нарушают нормативные представления коренного населения о
должном - <позиционно-иерархическом> - порядке гратификации, согласно которому местные жители (вообще русские) обладают заведомым
преимуществом при распределении жизненных благ . То, что другие их обгоняют, воспринимается как жестокая несправедливость. Осознание
собственной неудачи (несоответствия запросов и реальных достижений) делает невозможным позитивное отношение к другому, признание его
успехов, более того, подталкивает к поиску в другом моральных изъянов, позволивших ему добиться большего [11].

В целом миграция воспринимается большей частью российского общества как явление скорее вредное и опасное, нежели сулящее какие-либо
выгоды России: соотношение положительных и отрицательных отзывов здесь составляет 15:85. Наиболее негативно высказываются о роли
миграции респонденты, считающие, что они <не получили от реформ ничего хорошего>, тогда как респонденты, считающие, что они в
результате реформ выиграли (получили возможность свободно высказывать свое мнение, открыли собственное дело или нашли интересную,
перспективную работу, освободились от вмешательства государства в частную жизнь), существенно чаще говорят о положительной стороне
миграционных процессов - хотя и среди них превалирует негативное отношение к миграции.
Несмотря на значительное снижение порога чувствительности к публичному выражению шовинистических, а порой и нацистских взглядов,
многие еще не готовы поставить свою подпись под наиболее одиозными лозунгами и идентифицировать себя с открытыми поборниками
этнической чистоты. Однако <в разум ных пределах> большинство готово согласиться с подобными доктринами. К сожалению, сомнительный
тон известных деклараций о потоплении злодеев в местах общего пользования настраивает население на столь же решительный лад во
взаимодействии с любыми лицами, вызывающими подозрения уже хотя бы своею инаковостью. Разумеется, эта немудреная риторика сама по
себе не рождает ксенофобию - она лишь придает форму давно копившемуся неясному чувству раздражения и обиды, вызванному узостью
личных перспектив и разобщенностью общества. Сразу на весь мир не обидишься - вот и приходится искать критерии разграничения <своих>
и <чужих>. В отсутствие механизмов гражданского взаимодействия, сколько-нибудь значительной социальной мобильности и весомого опыта
межкультурных контактов такими критериями становятся самые очевидные, внешние признаки принадлежности к общности: место рождения,
язык, стиль одежды и поведения. В ситуации внутренней осады эти признаки превращаются в пароль, рассчитанный на отсечение <чужих>.
Однако исходная задача при этом так и остается нерешенной: исключение чужаков не дает позитивных оснований для формирования общности
<своих>.



[1] Ср.: Гудков Л. Антисемитизм и ксенофобия в постсоветской России // Гудков Л. Негативная идентичность: Статьи 1997-2003 гг. М.:
НЛО-ВЦИОМ-А, 2004. С. 272.

[2] Подробнее о ностальгических и компенсаторных конструкциях в общественном сознании см.: Дубин Б. Лицо эпохи. Брежневский период в
столкновении различных оценок // Мониторинг общественного мнения. 2003. ? 3 (65). С. 25-32; Он же. Прошлое в сегодняшних оценках
россиян // Мониторинг общественного мнения. 1996. ? 5. С. 28-34.

[3] Обсуждаемые характеристики российской национальной идентичности основаны на типологическом противопоставлении этнической и
гражданской (или политической, как в западных странах) концепции нации.

[4] О национальной нетерпимости в России см. также: Здравомыслов А. Национальное самосознание россиян // Мониторинг общественного
мнения. 2002. ? 2 (58). С. 48-54.

[5] Здесь и далее мы ссылаемся на данные опросов Левада-Центра и (для данных до 2003 года) опросов ВЦИОМ под руководством Ю. Левады.
Все приводимые данные репрезентативны для всего взрослого населения России или взрослого городского населения. В заголовке таблицы
приводится размер выборки.

[6] В силу существенной зависимости оценок, связанных с проблемами миграции, от этнической принадлежности мы будем опираться на
данные, характеризующие лишь взгляды русских, так как формат настоящей статьи не позволяет провести детального сопоставления
взглядов респондентов различных национальностей.

[7] О проблеме иерархически-оценочного выстраивания общностей по принципу происхождения см.: Борусяк Л. Патриотизм как ксенофобия
(результаты опроса молодых москвичей) // Вестник общественного мнения. Данные. Анализ. Дискуссии. 2004. ? 6 (74) [в печати].

[8] В общественных науках используются различные методики измерения социальной дистанции. Наиболее известной из них является так
наз. шкала Богардуса. Соответствующим показателем на этой шкале служит та степень, в которой респондент готов допустить
представителя данной этнической группы в качестве жителя его страны, коллеги по работе, соседа, родственника и т. п. В ходе
проведенного в Левада-Центре исследования использовалась модифицированная методика, опирающаяся на сходный принцип. Вместо
традиционной семибалльной использовалась четырехбалльная шкала, значения которой соответствовали оценкам от <целиком положительно>
до <целиком отрицательно>. В статье приводятся усредненные индексы социальной дистанции, аппроксимирующие дистанцию для каждого
этноса по разным видам взаимодействия. Пример применения шкалы Богардуса для анализа межэтнических отношений на постсоветском
пространстве см.: Паниотто В. Динамика ксенофобии в Украине, 1994-2002 // Социология: теория, методы, маркетинг. Киев, 2003. ? 3
(июль). С. 74-92.

[9] О характере распространения ксенофобии см.: Леонова А. Настроения ксенофобии и электоральные настроения в России в 1994-2003 гг.
// Вестник общественного мнения. Данные. Анализ. Дискуссии. 2004. ? 4 (72). С. 83-91.

[10] Приведены данные трех опросов, проведенных Левада-Центром в 2004 году по заказу Фонда <Общественный вердикт> с целью изучения
нарушений прав граждан правоохранительными органами. Первые два опроса проводились среди врачей скорой помощи и травмопунктов в 42
городах, третий - по репрезентативной выборке населения в средних и крупных городах. Подробнее о результатах этих исследований см.:
Гудков Л., Дубин Б., Леонова А. Милицейское насилие и проблема <полицейского государства> // Вестник общественного мнения. Данные.
Анализ. Дискуссии. 2004. ? 4 (72). С. 31-47.

[11] Гудков Л. К проблеме негативной идентификации // Гудков Л. Негативная идентичность: Статьи 1997-2003 гг. С. 280.