От	Георгий
К	Администрация (Дмитрий Кропотов)
Дата	02.09.2004 21:08:49
Рубрики	Тексты;

Идеология (-)

---

---

От	Георгий
К	Георгий (02.09.2004 21:08:49)
Дата	22.09.2004 00:10:56

Никита Гараджа. Теперь это называется "консерватизмом" или Почем нынче чечевичная похлебка (*+)

---

Русский Журнал / Обзоры /
http://www.russ.ru/culture/20040920_names.html

Теперь это называется "консерватизмом"
Или почем нынче чечевичная похлебка

Никита Гараджа

Дата публикации: 20 Сентября 2004

Русская беда с идеологиями - никогда не знаешь, какой сегодняшний "изм" окажется эхом какого из вчерашних. Вот и консерваторы вдруг
заговорили о политическом прагматизме, дословно повторяя тезис политических подонков начала 90-х годов о многочисленных нахлебниках
на теле России.

Консервативный публицист Борис Межуев ( http://www.apn.ru/?chapter_name=impres&data_id=108&do=view_single) отметился весьма
оригинальной для современного русского консерватора реакцией на последние инициативы президента по трансформации административной
системы. Обозвав своих коллег по цеху "так называемыми" консерваторами, он решил восстановить утраченную было идентичность и
примкнул к неиссякаемому сонму борцов за политические свободы и всяческие права человека. Попеняв на то, что Президент замахнулся на
основы основ - Конституцию, консерватор заключил, что все это делается ради того, "чтобы убрать проштрафившегося руководителя". Т.е.
во имя сиюминутной политической конъюнктуры. И вообще нынешние инициативы - "продукт совместного правотворчества президентского
окружения и террористов".

Фарисейская экзальтация консерватора не вызвала бы сама по себе интереса, если бы речь шла только о текучке политического процесса.
Проснувшаяся вдруг любовь к конституции подверстывается под откровенно заимствованные из "перестроечного" дискурса заклинания об
ответственности власти перед населением. Оказывается, конституция (священная корова еще просветительского проекта) - настолько
дорога межуевскому консерватизму, что во имя нее ни в коем случае нельзя покушаться на "и без того дефективную
административно-силовую вертикаль власти". Логика здесь обыденно консервативная - законсервировать все как есть, а то хуже будет
(справедливости ради надо сказать, что от подобного консерватизма те его адепты, которые у Межуева проходят под определением "так
называемые", все-таки довольно давно открестились).

Однако остается вопросом, доподлинно ли конституция является последним основанием суверенного государства? Вслед за Межуевым в этом
вопросе уместно сослаться на авторитет Карла Шмитта. Согласно Шмитту, "суверен стоит вне нормально действующего правопорядка и все
же принадлежит ему, ибо он компетентен решать, может ли быть in toto (в целом) приостановлено действие конституции" [1]. Интересно:
если уж сейчас встал такой вой, то что будет, если у власти действительно появится такая необходимость и она реализует это свое
право? Но и вою есть объяснение по тому же Шмитту: "все тенденции современного развития правового государства ведут к тому, чтобы
устранить суверена в этом смысле" [2]. Так кто же участвует в совместном правотворчестве с террористами? Не "консерваторы" ли? А
может быть, в отличие от них, террористы лучше знакомы с творчество классика?

Если говорить по сути, то желание центральной власти укрепить свою вертикаль связано с необходимостью вывести современную российскую
административную модель на уровень легального пространства. Набивший оскомину административный ресурс, который до сих пор являлся
самым эффективным инструментом политической жизни России, вообще плевал на конституцию и профанировал легальные институты и
механизмы власти. Всевластие русских феодалов 21 века - и региональных герцогов и графов, и федеральных "принцев крови" - можно
обуздать только радикальной институциональной перестройкой административной вертикали. Постепенно продвигая друг к другу две
реальности, сейчас абсолютно непересекающиеся - нормативную реальность законов и повседневную административную практику. Понятно
ведь, что это движение может быть только обоюдным: иначе - либо потеря управляемости, либо нелегитимный произвол.

Понятно, что такая реформа вызывает значительное перераспределение позиций, и не может не вызвать противодействия - даже в ситуации,
когда вся политика делается "под ковром", без выхода в легальное противостояние. Но вполне очевидно, что президент здесь в своем
праве. И если орудием борьбы с какой-либо из сторон оказывается состряпанная на коленке конституция 1993 года, то в условиях
фактически объявленного военного положения, строго говоря, она не является последней инстанцией. Однако власть продолжает
поддерживать правовой статус современной российской государственности. Нормы права никто не пытается заменить кавалерийскими
наскоками наподобие 1993 года. Хорошо ли это - трудно сказать.

В свете происходящего сегодня многие заговорили о реставрации. Но в реставрации, как и в реакции, есть момент определенной
половинчатости - либо меняются вывески при сохранении старых институтов, либо трансформируются последние под старой вывеской.
Возможно, взять власть окажется в состоянии именно та политическая сила, которая не побоится взять на себя ответственность нового
правового законодателя. Подобное в нашей истории уже было, когда большевики решились порвать со старой нормативной базой и разогнали
учредительное собрание.

Между прочим, главное обвинение со стороны оппозиции Путину на последних президентских выборах заключалось в том, что он так и не
смог разорвать пуповину, связывающую его с ельцинским режимом. Может быть, какое-то количество людей и ждет от президента гарантий
неприкосновенности политических свобод образца 21 сентября 1993 года; но остальным нужны ответы на вызовы сегодняшнего дня. И вопрос
заключается в том, сможет ли она дать их определенно и решительно. Беслан уже де-факто похоронил режим, рожденный указом #1400. Кто
этого не понял - уйдут со сцены.

Но вернемся к нашим консерваторам. Чего они боятся? Догадаться нетрудно - авторитаризма. "Единственный шанс для России избежать
возвращения к авторитаризму - говорит Межуев - выделить себя из пространства мировых конфликтов". Россию, дескать, втягивают в
мировой конфликт по Вадиму Цымбурскому - "конфликт бедных с богатыми". Пусть они там разбираются между собой, а мы, мудрые и
прагматичные, будем стоять в сторонке, в полок плевать.

Удивительно, но для того, чтобы занять подобную страусиную позицию, требуется, как оказалось, "политическая воля". Что ж, трусливый
изоляционизм, наверно, и обеспечит нам постыдное прозябание, но как быть тогда с идеей "Русского мира", о которой так любят
порассуждать на досуге консерваторы-русофилы? Программа превращения России из евразийской в московскую - вот он, достойный финал их
патриотических исканий. Бог им судья. Как не может империя быть островком на мировой карте, так и Россия не может замкнуться в
автохтонности национального эгоизма, не утратив смысла своего существования. И вот тогда-то ее может действительно не стать.

Призывы к изоляционизму, принципиальному невмешательству в дела мировой политики - удар по и без того пошатнувшейся после последних
террористических ударов российской государственности, если не сказать - российской субъектности. Либералы перестроечной формации
хотели купить будущее благоденствие путем отказа России от обязательств по отношению к ее периферийным регионам. И даже сейчас
неизвестно, сколько еще будет пролито невинных слез и крови во искупление охватившего тогда элиту приступа национального эгоизма.
Консерваторы нынешней закваски с идеей национального изоляционизма не боятся променять русскую государственность на порцию
чечевичной похлебки. Если их призывы, такие понятные и удобные, будут услышаны, уже не только бывшие советские республики, но сама
Россия имеет шанс окунуться в море крови.

Примечания:


[1] Шмитт К. Политическая теология. Сборник. - М., 2000. - С.17.
[2] Там же. - С. 17-18.

---

От	Георгий
К	Георгий (02.09.2004 21:08:49)
Дата	21.09.2004 23:55:00

reincarnat с Живого Журнала. Сетевое государство (*+)

---

http://www.livejournal.com/users/reincarnat/308717.html

Пишет dead&alive (reincarnat)
@ 2004-09-20 12:14:00





Текущая аналитика

Искать позитив в путинском правлении довольно сложно, задача эта неблагодарная и влекущая за собой синяки и шишки со всех сторон,
однако, должен же кто-то этим заниматься, иначе остается только тихо помереть. Очень заботливо и последовательно происходит
отсечение экспертного неправительственного сообщества от собственно правительства. Хотя, для меня, очевидно, что реализовать
сколько-нибудь долгосрочную позитивную стратегию для страны в нынешних реалиях можно только при наличии достаточного числа
институтов "think tank", эффективно взаимодействующих с властью.
Надо исходить из того, что если нынешняя российская власть и предпринимает какие-либо усилия, то успешными они могут быть только в
случае соблюдения <византийских> правил (родовой признак, ничего не попишешь). Классической иллюстрацией <византийских правил>
является апокриф с внедрением картошки в России. Согласно этому примеру, реальность в России устроена так, что административные
действия приводят к результату в лучшем случае противоположному официально объявленному. Более свежие примеры принадлежат позднему
СССР, в котором, например, принятие Продовольственной программы привело к результатам прямо противоположным объявленным в качестве
целей. Наконец нынешние <реформы> можно и самим потрогать на зуб и убедится в справедливости <византийских> правил. Ни одна из
декларированных целей не была выполнена. Всегда получалось наоборот, <как всегда>.
Нельзя не отметить, что в этом смысле путинская политика чрезвычайно последовательна именно в смысле разрушения российских
государственных, общественных и экономических структур (советских и ельцинских). На мой взгляд, действия путинской администрации
могут привести к следующим возможным вариантам развития страны
1) Восстановление ex-CCCР в усеченном и сильно ухудшенном виде. Стагнация, застой, затем обвальное разрушение страны в 2010-2015 гг.
2) Распад РФ в 2007-2008 году, наступающий вследствие фантастической глупости и некомпетентности власти в сочетании с
неблагоприятным для РФ внешнеполитическим фоном.
3) Модернизация системы управления в России в абсолютно новый, ранее неизвестный в мировой практике механизм.
Из всех перечисленных мне представляется наиболее привлекательным именно третий вариант. И именно он мне кажется наиболее вероятным.
Первые два разобраны и расписаны нашими и <не нашими> аналитиками в совершенно гомерических размерах.
Попробую пояснить при помощи любительских аргументов такое понимание ситуации. Мне кажется, что история последних 300 лет в России
показала, что никакие иерархические системы управления в нашей стране не способны эффективно работать длительное время. Все время
происходит <порча> механизмов управления. Даже Иосиф Сталин с его опричниками не смог создать самовоспроизводящуюся эффективную
систему управления. Возникает устойчивое ощущение, что История последовательно подталкивает русских к созданию государства нового
типа. Ведь уже перепробовано все мыслимое и немыслимое - и монархия во всех видах, и тоталитарная диктатура, и демократии всех
сортов (последние особенно разрушительны).
Значит надо что-то новое, а с учетом того, что путинская администрация успешно и целенаправленно разрушает именно государственные
структуры традиционного типа, это новое должно обладать функциональными признаками, замещающими государственное управление и
государственные функции.
На мой взгляд, в России необходимо реализовать государственность нового типа - сетевое государство, где элементами сети будут
домены - устойчивые образования, состоящие из 60 - 70 человек. Характеристики и обще принципы построения такого домена - вопрос
отдельного исследования. С этой точки зрения, позитив путинского правления состоит в том, что оно расчищает поле для сетевого
государства, подводит общество к состоянию "крайней необходимости".
Однако, в текущих обстоятельствах, первоочередной задачей является доведение до граждан России категорического императива,
сосотящего в том. что либо они наконец сделают шаг, направленный на самоорганизацию сетевого государства, либо бесславно погибнут.
Никаких других способов избежать неминуемой гибели, кроме создания государственности и общества нового типа у России нет.

---

От	Георгий
К	Георгий (02.09.2004 21:08:49)
Дата	16.09.2004 20:42:20

Никита Гараджа. Лишний билетик на философский пароход или Палеозавры и мастодонты современной философии (*+)

---

Русский Журнал / Обзоры /
http://www.russ.ru/culture/20040914.html

Лишний билетик на философский пароход
Палеозавры и мастодонты современной философии

Никита Гараджа

Дата публикации: 14 Сентября 2004

Философия в России - больше, чем пресловутая любовь к мудрости. Философы вершили русскую революцию, создавали нового человека,
строили заводы и покоряли вселенную. Их именами называли центральные улицы и подземные станции метро. Сотни тысяч великолепных
памятников украшали площади городов.
Не всем был уготован такой почет. Иных из них отправляли на пароходах во все концы света. Но и выкинутые из страны гениальные
реакционеры не презрели новую власть, ибо знали, что проиграли великую философскую битву. И победитель и побежденные были достойны
каждый своей участи. Философия была матрицей советской империи.
Но появился новый враг, коварный и вероломный. Он без презрения, но со страхом повторял - советская философия стала служанкой
идеологии! Он боялся ее, заискивал перед ней. Поощрял гнилую романтику шестидесятников - революционеров от оттепели. Упорно впаривал
отмороженным интеллигентам импортных леваков. Бодрияры и дерриды до поры бороздили умы неискушенных интеллектуалов. И их час пробил.
Стоит еще институт философии, что на метро Кропоткинской, из всех академических институтов ближайший к Кремлю. Функционируют
философские факультеты и кафедры. Но государства философов больше нет. А, как известно, Карфаген должен быть разрушен! Всему есть
предел. И зря бывшие советские философы понадеялись на великодушие победителя.
Нынешние философы-профессионалы отмечены клеймом лузеров. Им недостает гордости признать поражение. Им не по зубам бездна
национального унижения. Враг и здесь расставил свои ловушки. Промыслить крах мешает табуированность советского. Впрочем, это
проблема не только и не столько философии: на современном сленге об этом принято говорить как о "кризисе цивилизационной
субъектности России".
Русский мир сворачивается. Русское пространство - как шагреневая кожа. И пораженцы из академических институтов и кафедр не должны
питать надежд сохранить в этом пространстве свое место.

Нетленные "Вехи"

Старики говорят: молодые всего этого, конечно же, не помнят. А старшему поколению философов жилось непросто. Времена были страшные.
В философии процветали догматизм, доктринерство, вульгарщина. А главное, все решали ТАМ - наверху. Философией из самого ЦК рулили. А
ТАМ сидели люди очень нехорошие: темные карьеристы и мракобесы. Откуда им знать про высокие философские эмпиреи, про чистую любовь к
мудрости. Им главное - обеспечить партийный контроль, чтобы все какие ни есть философы с утра до вечера обосновывали политическую
линию партии. А это нехорошо, так как "апологетическая функция философии стала превалировать над критической" [1].
Надо признать, страдали философы не меньше наших замечательных артистов, кинорежиссеров и прочих творческих людей. Сколько
поучительных и занятных историй могли бы рассказать, обрати на них внимание, скажем, тот же Вульф: про то, как парткомы хитроумно за
нос водили, как вопреки всему искали ЕЕ - истину многострадальную. Ну и о крестных муках, разумеется. А для приличия можно было бы
эти стенания приправить изрядной порцией самобичевания - дескать, да! Линию партии поддерживали, но ведь по простоте душевной и
наивности детской. Так что и здесь по большому счету упрекнуть нас не в чем.
Было бы, конечно, все это и свежо и оригинально, если бы не по второму, третьему и пятнадцатому кругу. Помнится, еще веховцы
возмущались тем, что "наша интеллигентная молодежь не может признать самостоятельного значения науки, философии, просвещения,
университетов до сих пор еще подчиняет [их] интересам политики, партий, направлений и кружков" [2]. Еще не завладели Русью проклятые
большевики, а Бердяев уже сокрушался: "самостоятельное значение философии отрицалось, философия подчинялась утилитарно-общественным
целям" [3]. А уж что потом стало у нас с философией, даже дети малые знают: "философский пароход", Сталин, тридцать седьмой...
В пылу перестроечной экзальтации, пропитавшись свободолюбивым духом нетленных Вех, философы сбросили с себя тяжкие оковы партийных
бонз и с радостью забыли о бремени социального долга. Само собой разумеющимся стало, что не бывает одной правильной философии. А
"абсолютная истина - это все-таки что-то от теологии" [4]. По мнению декана философского факультета В.В.Миронова, "желательно" не
допускать в преподавании "абсолютизации неких воззрений в виде абсолютной истины" [5]. Да и придерживаться той или иной философии в
наше время как-то зазорно. А согласно изысканиям одной ученейшей дамы, доктора философских наук, заведующей кафедрой философии МПГУ
Л.А.Микешиной, чтобы быть объективным, надо быть эклектиком. Доктрин-то много (философы на славу потрудились), а вот по какому праву
рядовой преподаватель философии может выдавать одну из них за наиболее правильную, ей непонятно. Тем более что, согласно скорбному
признанию той же ученой женщины, "очень большой перепад от уровня Института философии, академиков, журнала "Вопросы философии" до
лекций, статей рядовых преподавателей" [6].
Так-то оно так. Однако нынешним почитателям веховского самобичевания надо понимать, что это только в наше время авторы "Вех" были
чуть ли не канонизированы. Когда сборник выходил в свет, вопрос о "принципе партийности" в философии обсуждался совершенно в другом
ключе. Тем не менее, веховцами было констатировано воистину трагическое положение философии. Перед философией открывается жизнь как
реальность, которая и является подлинной задачей философского познания и делания. Но ими было открыто и то, что перед лицом жизни
философия обречена терпеть крушение. Здесь трагедия - свидетельство высшей правды, которая драматическим образом не смогла
осуществиться, и которую призван обнаружить новый тип философского служения, сближающий философию и религию. Веховцы попытались
вывести философию за рамки актуальной политики и впоследствии с честью расплатились за свой демарш.
Ответят ли за базар нынешние философы, враги абсолютных истин и идеологий?

Конец философии в России

В четвертом номере "Вопросов философии" за этот год опубликованы материалы круглого стола: "Философия в современной культуре: новые
перспективы" [7]. Бодрые рассуждения нынешних генералов от философии должны были, по всей видимости, продемонстрировать, что
философия как никогда сейчас необходима - и в нашей стране, несмотря ни на что, процветает.
Один из вопросов звучал так: "согласны ли вы с тезисом о "конце философии?". Предваряя философскую дискуссию, член-корреспондент РАН
В.А.Лекторский подчеркнул особую остроту этого вопроса. "Вы хорошо знаете - говорит он - в последние годы регулярно предпринимаются
попытки отменить преподавание философии то студентам, то аспирантам" [8].
Все предельно конкретно. Речь идет о том, что философии как социально оформленного института в скором времени может не стать. Ведь
философия - больше не служанка идеологии, и философами отныне движет лишь чистая любовь к мудрости. Однако любовь любовью, но
государству нужны более содержательные аргументы для того, чтобы хотя бы оправдывать содержание Института философии, многочисленных
философских факультетов и кафедр. Пожалуйста, любите истину, но подальше от госбюджета. Мало ли бывает клубов по интересам.
И тут философы принялись откровенно шаманить. Например, академик РАН В.С.Степин много говорил про то, что философия делает на благо
общества. Она, оказывается, и "обеспечивает", и "определяет", и "проектирует" всяческие там "универсалии культуры". Старые заменяет
на новые, рефлексирует над ними, вырабатывает мировоззренческие идеи и т.п. в этом ключе. Без философии-то, оказывается, никуда.
Создается впечатление, что философы наконец созрели и подают сигналы о готовности вновь встроиться в идеологический мейстрим. Однако
где они были раньше?

Запах воли

Философия была инкорпорирована в советскую образовательную систему как социальный институт, выходящий далеко за ее рамки. Она была
ядром советского строя. Вокруг него была организована не только школа и большая наука, но повседневная обыденная и трудовая жизнь.
Философские достижения были залогом успеха советского образа и стилистики жизни. Философам было суждено нести бремя идеологических
стражей государства. Советские философы должны были быть на передовой сражения мировых систем.
По ходу либеральных реформ философы освободились от обязанностей, тяготивших их безграничное самолюбие. Кумиры были низвержены. Все
гурьбой ломанулись из вольера. На лоне природы, вдохнув свежий западный ветер, принялись строить новую философию, воистину свободную
от догматизма старой школы.
В этом, конечно, нет ничего плохого, но и мало хорошего, учитывая исходное предназначение философского знания в советской системе.
Героические лавры ринувшегося на амбразуру в начале 90-х Союза писателей, по логике вещей, должны были достаться философам - их бы
уже тогда торжественно добили под улюлюканье прогрессивной общественности. Но философы, за редким исключением, никак не проявили
себя в качестве пламенных реакционеров.
Официальная философия втиснулась в прокрустово ложе рафинированного академизма. Философы успешно занимались своими профессиональными
обязанностями: изучали, писали, переводили, комментировали, преподавали, защищались и т.д. Философское сообщество в течение
последних десятилетий было во многом предоставлено само себе. Прочность системы обеспечивалась высоким статусом философии - науки,
входящей в систему академических институтов. Более того: кафедры философии, пронизывающие систему высшего образования, взяли на себя
функцию трансляции всего спектра современного социогуманитарного знания (социология, политология, культурология и т.п.).
До поры до времени внешняя конъюнктура складывалась по отношению к философам настолько благоприятно, что система получила картбланш
на трансформацию к новым реалиям. В течение 90-х была предоставлена своеобразная отсрочка от необходимости ее коренной ломки. Была
возможность осуществить модернизацию, исходя из коллективного сознания своего предназначения внутри профессионального философского
сообщества. Однако, по всей видимости, философы этими подарками судьбы воспользоваться не сумели. Да и вообще не поняли, что
относительная свобода последних пятнадцати лет - не подарок судьбы, а ее злая шутка.
О необходимости реформы системы философского образования, конечно, поговаривали - еще во времена достопамятной перестройки, когда
философские факультеты и кафедры философии были объявлены чуть ли не рассадниками красной профессуры. Однако никакого реформирования
"сверху" так и не произошло - не до философии было. Но сейчас, наконец, встал вопрос о том, чтобы отменить обязательное изучение
философии в государственных вузах - или, на худой конец, заменить ее на культурологию или социологию. Философам пришлось, наконец,
засуетиться.
И тут стало ясно, что вопрос не в философском профессионализме как таковом, т.е. не в умении "осуществлять рефлексию" и качественно
обстебывать привозимых в институт философии заморских звезд первой величины. Все это наши умеют - но это не нужно никому, кроме них
самих. Вопроса о зоне ответственности, которая очерчивает пространство философии как общественного института, никто не ставит и
никто не умеет на него отвечать.
И - как следствие этого - умы вместо брожения находятся на нижней точке замерзания, в зоне кельвиновских температур взаимоуважения и
политкорректности. Куда там до извечных спутников живой мысли, переворачивающей мир - драйва, запаха крови, жажды интеллектуальной
схватки не на жизнь, а на смерть! В этом смысле "конец философии" у нас наступил, и уже очень давно.
Куда приятней нынешних философских дискуссий драматическая полемика механиков и диалектиков 20-х годов, философские погромы 30-х и
40-х. Что, М.Б.Митин и П.Ф.Юдин меньше философы, чем А.Ф.Зотов или В.Н.Порус? Кто из современных философов готов за свою правду идти
на костер? А может быть, несмотря на весь свой хваленый профессионализм, последние сегодня - те же палеозавры и мастодонты? Но не
стоит отчаиваться - 2037 год не за горами.
И дело не в том, отменят обязательное изучение философии в вузах или нет. И "чистая философия" ради искусства, и философия только
как идеология в конечном итоге сходятся - в своей безответственности. В этом смысле вопрос выживания философии как действующего
социального института только в одном - сумеют ли философы обозначить пространство своей ответственности. И в состоянии ли они
отвечать за базар - потом и кровью.

Примечания:

[1] История русской философии: Учеб. для вузов. - М. 2001. - С. 572.
[2] Бердяев Н.А. Философская истина и интеллигентская правда // Вехи; Интеллигенция в России: Сб. ст. - М. 1991. - С. 26.
[3] Там же. - С. 24.
[4] Микешина Л.А. Философия в современной культуре: новые перспективы (материалы круглого стола) // Вопросы философии. - 1998. #
4. - С. 26.
[5] Миронов В.В. Философия в современной культуре: новые перспективы (материалы круглого стола) // Вопросы философии. - 1998. # 4. -
С. 18.
[6] Там же. - С. 24.
[7] Философия в современной культуре: новые перспективы (материалы круглого стола) // Вопросы философии. - 1998. # 4.
[8] Там же. - С. 3.

---

От	Георгий
К	Георгий (02.09.2004 21:08:49)
Дата	14.09.2004 21:44:59

Владимир Малявин. Еще раз о Западе, Востоке и России (*+)

---

Русский Журнал / Колонки / Идея фикс
http://www.russ.ru/columns/poison/20040909.html

Еще раз о Западе, Востоке и России
Владимир Малявин

Дата публикации: 9 Сентября 2004

Существует ли общий и ясный критерий различения основных типов цивилизаций в мире? Полагаю, позволительно один раз высказаться по
этому поводу.

Коль скоро речь идет о цивилизациях, искомый критерий нужно искать в характере человеческой рефлексивности или, как говорили раньше,
формах объективации духа. Замечу, что сами по себе эти формы проявляются в рамках универсальной структуры человеческой практики,
включающей в себя три главных измерения или уровня. Последние во многом соответствуют трем видам знания, выделенным М. Шелером, а
именно: знанию научному, образовательному и спасительному.

Действительный исток и вместе с тем исход, итог человеческого самопознания есть сама бытийственность бытия, опыт абсолютного
Присутствия или, если говорить в терминах времени, вечнопреемственность жизни в духе. В восточной мысли этот источник и одновременно
среда всякого сознания и сознавания обозначается понятиями всеобъемлющей "пустоты" (неотличимой от предельной наполненности) или
"таковости" существования (Татхагата в буддизме, цзыжань в даосизме). На Западе свидетельства этой реальности содержатся, главным
образом, в наследии духовных подвижников и мистиков.

Опыт индивидуации исходных посылок сознания, который формирует человеческую личность, соответствует культурной практике в
собственном смысле слова или, по Шелеру, "образовательному знанию". Формы культуры имеют принципиально двойственный статус,
поскольку они обладают как внутренним, так и внешним измерением: первое относится к опыту открытости зиянию бытия, или "смыслу"
вещей (который сам есть безусловная открытость); второе представлено паутиной объективных "значений" вещей. Культура заключает в
себе фундаментальную драму человеческого существования; она есть летопись утрат и упований человеческой души, область творчества как
возобновления всего вечносущего в человеке.

Собственно цивилизация в рамках предложенной схемы сводится к объективированным формам практики, уже утратившим связь с внутренним
опытом. Это область технического знания и идеологии, ищущих не понимания и духовной полноты жизни, а власти над природой и
человеком. Человек цивилизации может быть вполне равнодушен к жизненной правде и даже морали.

Типы цивилизации определяются, как уже было сказано, характером рефлексии, пронизывающей эти три уровня общественной практики.
Теоретически эта рефлексия может выступать в двух видах: как мысль о том или ином предмете и как мысль о самом пределе мысли. Думаю,
есть основания считать, что первая разновидность получила наибольшее развитие на Западе, тогда как вторая характерна в особенности
для Востока.

Рефлексия на Западе так или иначе сводится к рассмотрению "данных" сознания, уподобляемого контейнеру с неким содержимым. Как
следствие, в основе западной цивилизации лежит идея формального соответствия между субъектом и объектом и в конечном счете -
поглощения первым второго. Но субъект, вместивший в себя объективный мир, не выносит сам себя и с неизбежностью впадает в
патологическое самоотрицание. В этом наблюдении - вся история Запада, от амбиций классического рационализма до издерганного
постмодерна.

Исходный пункт Дальневосточной традиции - рефлексия о самом пределе опыта, бесконечность ограничения ограниченного, которыми
творится бесконечно богатый репертуар типов осмысленного (и, следовательно, символического) действия, типикон ритуальной практики.
Сознание здесь уподоблено опрокинутому сосуду: оно непрерывно освобождается от своего содержания и предстает текучей и светоносной
открытостью миру. Если западная цивилизация приписывает высшую ценность знанию и субъективному действию, то восточная мысль превыше
всего ценит чистую функциональность (по сути, символическую и преобразовательную) бытия, косвенное "влияние" и виртуозное
мастерство, почти упраздняющее разделенность воли и материала. Бытие в восточной мысли есть чистая, беспредметная практика,
безупречно действенное и именно поэтому "вечно отсутствующее" всеединство конкретной цельности. Как сказано в даосском каноне
"Чжуан-цзы", "Использование проницает все сущее. Достигнув этого, мы уже пребываем вблизи Пути". (Онтология "близости", как и у
Хайдеггера, сопрягается здесь с этосом "само-оставления", пред-оставления всему быть тем, чем оно может и, следовательно, не может
не быть.).

Действенность абсолютного действия - реальность само-отсутствующая. Она действует там, где не видна, - и поэтому она действует
повсюду. Оттого же восточная философская традиция не знает четко выделенных жанров и тропологии, но вся пронизана иронией - фигурой
по определению сокрытой, но являющейся истинным условием непосредственного общения. Если западное миропонимание утверждает дуализм
доктрины и жизни, то на Востоке мысль уступает себя (и тем самым оправдывает) чистую имманентность существования. Восточная
философия есть в своей основе именно философия жизни.

Внутри этих двух основных типов цивилизаций можно различить два подтипа, два подхода к предметности практики: одни культурные
традиции основываются на опредмечивании действительности, другие, напротив, на ее "распредмечивании". К примеру, в Восточной Азии к
первому типу относится Япония, ко второму - Китай. Японцам, как мне уже доводилось писать, свойственно наглядное, физическое
разделение модернизированного и традиционного укладов жизни. Напротив, китайцы остаются верны беспредметности пустоты, отводя
историческим формам культуры статус мимолетных, пустых "теней". Нечто подобное можно наблюдать при сопоставлении Европы и Америки на
Западе. Европейская цивилизация имеет устойчивые предметные образы (культурные стили, выросшие из истории), и европейский разум
всегда стремится разными способами - посредством категоризации опыта, диалектики, феноменологии и проч. - оправдать
культурно-историческое единство общества, рациональный "синтез" мышления и бытия, фактов и ценностей. Америка с ее "прагматизмом"
упраздняет диалектику предметности, заменяя ее совпадением (принципиально неопределенным) функции и чувства, технической
эффективности и жизненного удовольствия. Проблемы Америки начинаются там, где она пытается мерить себя европейской меркой и придать
пустоте своего прагматизма предметное содержание. (К слову сказать, так же поступили японцы со своим китайским наследством.) Тогда
выясняется, что европейский либерализм, по природе своей провинциальный, в глобальном измерении оборачивается идеологическим
диктатом.

И западная, и восточная традиции отличаются цельностью и внутренней последовательностью. Что же касается России, то она, кажется, не
вписывается ни в один из перечисленных здесь цивилизационных укладов. Или, точнее сказать, представляет в какой-то
радикально-обостренной форме каждый из них. Если держаться за предметность быта, то до последней ее детали и с неистовой
страстностью, как принято в русском православии. Если затевать виртуальные игры с культурой, то с беспримерной дерзостью и цинизмом
(притом вполне серьезным) прежних "нигилистов" и сегодняшних наших "постмодернистов". Может быть, России еще предстоит выбрать свой
путь. Несомненно одно: Россия должна прийти к себе по ту сторону всех социальных "форм" через опознание и высвобождение творческого
начала культуры. Это начало хранит в себе открытость человеческих сердец, знаменитую русскую "за-душевность". Безмолвно-патетическое
переживание человеческого единения "здесь и теперь" - вот подлинный исток морали.

Русское миросознание в своих зрелых формах - пусть даже неожиданно, вследствие заблуждений и неудач интеллигенции - поставлено перед
необходимостью размышлять о самих пределах понимания и условности всякого культурного стиля. Русской мысли свойственно особенно
острое чувство обманчивости всех данных сознания и лицемерия всех цивилизованных форм жизни. Россия есть вызов и Западу, и Востоку.
Но это означает также, что она есть вызов самой себе, что она обречена на поиски себя в "вечно ином". Таков истинный смысл странной
и вызывающей идеи "Святой Руси". Впрочем, полнота человечности, по Хайдеггеру, только и раскрывается в бездне не-человеческого.
Здесь следует искать тот "великий урок", который Россия, по слову Чаадаева, призвана преподнести миру.

Русская идея должна стать размышлением о самом пределе мысли, который делает возможным человеческую социальность. Этот вывод
подтверждает интуитивные прозрения многих о том, что Россия и мир должны встретиться в акте взаимного преображения: Россия должна
впустить мир в свое культурное пространство и сама выйти в мир. Таков единственный путь преодоления всех ложных идентичностей
России.

Что требуется для подобного переворота в российском и мировом сознании? С феноменологической точки зрения это будет означать новое
открытие символической глубины опыта, которая предваряет или, лучше сказать, предвосхищает формы культуры. Эта новая онтика культуры
сделает возможным посредование между рефлективной дистанцией (западный элемент) и непосредственным осознанием (восточный элемент) в
рамках действенной само-рефлексии. В терминах религии речь идет об опознании Небесной глубины человеческого сердца и схождении
божественного откровения и человеческого (точнее, всечеловеческого, соборного) опыта. Свидетельства такого богочеловеческого
состояния присутствуют и в видениях великих мистиков христианства, и в смелом утверждении П. Флоренского о том, что образы икон суть
действительные образы небесной жизни, и в установках "глубинной психологии", ищущей в бессознательных проявлениях психики проявления
высших духовных состояний.

Быть может, подлинное призвание России - дать миру новое видение.

---

От	Георгий
К	Георгий (02.09.2004 21:08:49)
Дата	06.09.2004 23:25:06

А. Баранов: "У нас были прекрасные ораторы, и в советский период тоже" (*+)

---

Адрес страницы: http://www.polit.ru/analytics/2004/09/03/baran.html
АНАЛИТИКА
Должен ли Путин обратиться к нации?

Интервью с Анатолием Барановым

Когда лидер страны должен обращаться к нации, когда должен молчать, когда он должен говорить <простым разговорным языком>, когда -
официальным? Ответы на этот вопрос дает не только интуитивно понимаемая политическая необходимость, но и общеевропейская и
национальная политическая культура и традиция. Мы обратились к специалисту по политической риторике, одному из авторов недавно
вышедшей книги <Политический дискурс: методы анализа тематической структуры и метафорики>, заведующему отделом экспериментальной
лексикографии Института русского языка РАН, доктору филологических наук Анатолию Баранову. Беседовала Наталья Конрадова.

- В каких ситуациях лидер страны должен делать публичное выступление, а в каких, наоборот, не должен? Есть ли какие-то <объективные>
требования, продиктованные политической культурой и ожиданиями общества?

- Что касается советской эпохи, то это определялось конкретными решениями Политбюро. Известно, например, что в своё время Сталин
отказался читать речь перед советским народом после того, как было совершено нападение фашистской Германии, и это делал Молотов.
Нет никаких конкретных правил. Мы прекрасно помним, что когда была трагедия с <Курском>, все ждали, что президент выступит. Но, тем
не менее, этого выступления в нужный момент не дождались. С чем это связано, непонятно. Я не знаю всех подробностей этого дела, и
могу сказать только, что с точки зрения PR, конечно, это была явная ошибка. Это была очень тяжёлая ситуация, и все ждали, что будет.
Совершенно ясно, что в гражданском обществе, где в сфере политики между собой коммуницируют реальные субъекты, реакция на
общественно важные события необходима. Иначе эти субъекты проигрывают. Если же нет реальных политических субъектов, то политическая
коммуникация в целом становится ритуализованной. Такая ситуация была, например, в советскую эпоху. Там был один субъект в разных
ипостасях - КПСС. Внутри КПСС, конечно, были всякие весьма сложные внутренние течения, но в целом отсутствовала публичная политика в
точном смысле. И поэтому, если возникало какое-то событие, то этот единственный политический субъект мог его игнорировать.

- А сегодняшняя ситуация по этой условной шкале <ритуальности> где находится? Не-выступление Путина не привело к каким-то серьезным
изменениям в общественном поле. Говорит ли это о том, что мы близки к той ритуальной системе?

- Мне трудно судить, имело ли какой-то эффект не-выступление Путина. Для этого нужно провести очень серьезные социологические
исследования, и не просто опросы. Что касается степени ритуализованности политической ситуации, то об этом можно судить по тому,
есть ли реальные политические субъекты сейчас. Можно посмотреть, например, на Думу. В ельцинскую эпоху лидеры Думы - это очень
важные политические фигуры, которых постоянно чем-то спрашивали, которые постоянно мелькали на экранах. Их высказывания
представляли интерес.

- Они производили некоторое значимое содержание.

- Да, они были людьми, которые порождали новости. Сейчас этого нет. Отсюда и вывод. Ну, посмотрите, у нас средства массовой
информации находятся в такой ситуации, что трудно говорить о реальных политических субъектах в сфере публичной политики. Конечно,
еще не все доведено до состояния советского периода, мне кажется, что такое движение очевидно, и об этом говорят очень многие люди,
не только я.

- Есть ли у нас все-таки некая традиция, исходя из которой произносятся или должны произноситься политические речи? Есть ли какие-то
образцы, на которые можно ориентироваться? Последняя большая речь президента Путина в марте была, как многие отмечали,
компилятивной, и состояла из трёх рваных частей, написанных в разном режиме. И возникает ощущение, что нет языка, на котором можно
было бы говорить, который рассчитан на широкий круг, а не на специалистов.

- Понятие <политическая риторика> - это такая наука, которая занимается образцами правильной речи, тем, как правильно построить
дискурс.

- <Правильно> - исходя из эффекта?

- Не только. Если <исходя из эффекта>, то это теория воздействия, совсем другая область. А тут речь идёт о некоторых эстетических
ценностях, которые разделяются обществом: как правильно, как надо, как хорошо, как логично, как честно и как нечестно. Разумеется,
эти способы варьируются в зависимости от аудитории. Говорим ли мы с учеными, с рабочими или с толпой на улице - наши приемы,
конечно, меняются. Однако есть очень важный момент: все эти приёмы должны соответствовать некоему эстетическому идеалу. Этим
занимается наука риторика. Но в реальности, конечно, всё происходит не так. Одно дело - правильные образцы, другое - практика. У нас
были прекрасные ораторы, и в советский период тоже. Как известно, Троцкий был великолепный оратор, Ленин был просто выдающийся
оратор, очень неплохо говорил Луначарский, и был ряд других деятелей Коммунистической партии, которые прекрасно говорили. Это была
их специальность, потому что тогда это был просто естественный отбор: он отбрасывал всех политиков, которые не могли говорить. В
частности, Плеханов, как известно, он в смысле убедительности и эффективности воздействия проигрывал Ленину и тому же Троцкому.

- Если я правильно понимаю, эффективность воздействия идет иногда вразрез с эстетическими нормами?

- Эффективность воздействия и эстетически правильная речь - это совершенно разные вещи. Что-то может быть эстетически выдержано,
великолепно, но абсолютно неубедительно, и наоборот. Поэтому есть такая теория речевого воздействия, которая занимается как раз
эффектами убеждения: как воздействовать на адресата с помощью языка.
А ярко выраженной исторической традиции, связанной, скажем, с нормами политического языка, у нас нет. В советскую эпоху была
достаточно определенная традиция, определенный стиль. И были спичрайтеры, которые писали тексты и для Брежнева, и для многих других
лидеров.

- Это были ритуальные тексты.

- Это были ритуализованные тексты - скажем так. Известно, что для ритуала важно не что говорится, а где говорится, при ком говорится
и как говорится. А что говорится - это уже дело десятое. Помните, есть такой цикл стихотворений у Галича про известного рабочего
Коломейцева? Там описывается эпизод, когда Коломейцева привозят на какое-то собрание, и дают речь, а собрание, как выясняется,
посвящено протесту против преступлений <израильской военщины>. И он читает речь, а в процессе обнаруживает, что она написана от лица
матери-героини. Но он уже начал читать, и продолжает, и как бы никто ничего не замечает, а в конце даже секретарь обкома подходит к
нему и говорит: <Да, хорошо ты им дал, по-рабочему>.
В риторике советского периода было огромное количество специальных стилистических конструкций, которые по науке называются
номинализацией. Это свёртка ситуации к одному существительному. Например, можно сказать <Дума приняла закон, внесённый
Правительством в первом чтении таким-то количеством голосов и т.д.> Вот когда мы это преобразуем в форму <принятие закона>, то у нас
отсутствует, кто внёс, кто голосовал, кто принимал - просто <принятие закона>. Скажем, <победа социализма во всем мире>. Если вы
используете такие свертки для называния ситуации, то вы в этом случае не обсуждаете основ и причин.

- Сейчас такое тоже есть. <Монетизация льгот> к примеру...

- Конечно, и сейчас это в явном виде тоже представлено. Есть тенденция к ритуализации политического языка. Правда, не следует
думать, что элементы ритуализации была характерна и типична только для обществ с сильной диктатурой, потому что реально ритуализация
речи просто необходима: очень многое мы не в состоянии проговаривать каждый раз. В языке разрабатывается такая форма свёртки,
особенно если речь идет о какой-то практической сфере. И в этом смысле ритуализация - это нормальный этап стабилизации определенной
политической ситуации. Если политическая ситуация стабилизируется, то возникает ритуал. Собственно, об этом писал Селищев -
учёный-языковед, который занимался языком советской эпохи, ещё в те времена, в 30-х годах. У него были очень проницательные
замечания по поводу ритуализации: в период революции существует огромное количество языковых форм и обилие способов выражения, где
использована разговорная речь (в газетных публикациях), а потом вдруг всё переходит в русло какого-то политического канона, исчезает
разговорный язык, исчезает живость речи и т.д.

- Существует связь между тем, что язык клишируется, и тем, что исчезает необходимость реальной политической коммуникации.

- Есть связь, безусловно. Всякий политический дискурс в обществе с устоявшейся политической системой в той или иной степени
ритуализован. Но степень ритуализации языка в советскую эпоху была такова, что она объяснялась отсутствием реальной публичной
политики реальных политических субъектов, в этом вся проблема. В ту эпоху это было очевидно.

- Откуда сегодня лидеры получают информацию о том, как нужно говорить? Как спичрайтеры учатся писать?

- Проблема в том, что нет школы и нет канона, а есть некоторые общие представления о том, как надо для конкретного политика. Для
некоторых нормой является отрицание любого канона. Скажем, у Жириновского в этом смысле свой канон, который абсолютно отличается от
канона, например, языка британской демократии, потому что там, например, такое было бы невозможно. С другой стороны в США, например,
известно, что Джимми Картер, когда он проводил свою избирательную кампанию на пост президента, специально использовал элементы
американского английского, которые показывали его место происхождения в США. Он эксплуатировал идею <своего парня>.

- Это вот как раз путинский вариант.

- Но он не выстраивает имидж <своего парня>.

- А когда он начинает говорить на жёстком сленге - например, незабываемая фраза о террористах в сортире?

- А это совершенно другое дело. Понимаете, когда вы говорите литературным языком, а потом вдруг в литературном языке что-то
стилистически очень сильно выделяется, то это приём воздействия, потому что это место очень хорошо запоминается адресатом. Ведь по
такой же схеме выстраивает тексты Владимир Сорокин. Человек говорит на абсолютно литературном языке, и вдруг он добавляет
какое-нибудь словечко, и сразу возникает очень сильный стилистический эффект. Здесь аналогичная ситуация, и <мочить в сортире> -
это, конечно, абсолютно продуманная вещь, я думаю. И она не связана с тем, что он хочет показать, что он такой же, как и все. Он
хочет, чтобы на это обратили внимание и поняли, что он к этому относится очень серьёзно. Некоторый аналог этому я нахожу в
следующем. Я занимался и занимаюсь обсценной лексикой. Был такой эффект использования обсценной лексики в среде партийного
руководства. Там вообще было очень много интересных эффектов - в частности, обращение на <ты>, но по имени и отчеству. Так вот, хотя
руководство достаточно высокого звена, уровня райкома партии не позволяло себе всё время ругаться, в случаях, когда это было
необходимо, использовалась брань, как маркер того, что это искренне сказано и честно. Та высокая лексика - честь, ум, совесть нашей
эпохи и т.д. - была вытеснена из реального общения, потому что она была занята ритуализованным дискурсом, в неё никто не верил. И
поэтому, чтобы убедить человека, что вы говорите честно и искренне, вы должны брать маркеры из совершенно другой сферы языка, не из
высокой лексики, <родина, отечество этого требуют>, нет. Вместо этого надо сказать <твою мать, если ты не сделаешь, то будет то-то,
то-то>.

- Здесь есть такой подтекст: <в этот момент парень уже не выдержал и стал самим собой, наконец-то>.

- Ну, это можно интерпретировать и так, но ясно, что опытные коммуникаторы это используют именно в такой функции. Особенно это было
характерно для языка советского периода, когда высокая лексика вытесняется из области нормального употребления, оказывается занятой
ритуалом, когда человек говорит, например, про совесть и ум эпохи, то все вспоминают соответствующий политический дискурс, и ему
никто не верит. В этой ситуации, конечно, если я подбавлю матерка, то скажут <да, это он правильно, видимо, он так и думает>.

- Брань как критерий истинности?

- Да, и если бы он сказал: <Мы будем защищать целостность Российской Федерации> и т.д. - это одно, а когда он говорит <будем мочить
в сортире этих козлов> - это совершенно другое, это воспринимается по-другому.

- Правильно ли я понимаю, что если в Европе и в Америке действительно есть традиция политических высказываний, от которых зависит
политическая реальность, то у нас она либо ещё не сложилась, либо мы просто не знаем, как она функционирует, потому что нет
традиций, нет образования, нет института политической речи? Поэтому всё, что мы видим сейчас, происходит либо по советским
стандартам, либо с заимствованием западных образцов?

- Это в значительной мере, конечно, связано с уровнем образования. Ведь вся западная политическая элита учится во вполне конкретных
университетах. Это люди, которые имеют соответствующий <бэкграунд>, и ясно совершенно, что в этих университетах принято говорить
определенным образом. А у нас представьте ситуацию. Люди учились в разных местах, кто-то имеет хорошее образование, кто-то - не
очень.

- То есть речевое поведение лежит за границами политической практики и формируется еще до нее?

- Безусловно. Но я еще раз подчеркиваю, что кроме более или менее единого образования, очень важна традиция. Вот у нас эта традиция
очень резко прерывалась. Была традиция, скажем, дореволюционной Думы. Там были прекрасные ораторы, были очень серьезные политики,
которые прекрасно говорили. Но потом эта традиция была прервана вплоть до того, что люди были убиты или вытеснены из России.
Изменились критерии образования, это тоже повлияло существенно. Потом была Отечественная война, которая явно тоже это повлияла,
потому что людям было не до публичной политики.

- Хотя, казалось бы, наоборот, она должна была стимулировать общественную, публичную речь.

- Что-то было - вспомните <братья и сестры>, это ведь уже не <граждане СССР>, да? Сталинская пропаганда в определенный период
времени взяла на вооружение определенные исторические события - Чудское озеро и Ледовое побоище, отсюда и Орден Александра Невского.
Но ведь это возвращение требует того, чтобы сохранились кадры, чтобы они могли что-то постоянно воспроизводить. И отсутствие школы
очень сильно сказывается. Во времена <проклятого царизма>, скажем, судейская сфера славилась образованностью, там невозможно себе
представить постановление суда или определение суда, где были бы орфографические и синтаксические ошибки. Посмотрите, что мы имеем в
судопроизводстве сейчас, какие дикие тексты пишутся! Это вообще не лезет ни в какие ворота.

- А как вы думаете, школа появится или, наоборот, отпадёт всякая необходимость в ней?

- Если реальной публичной политики не будет, то опять образуется традиция ритуализованного языка в духе Оруэлла, <ньюспик> или
<новояз> - язык, который обрубает все проблемы. И если публичная коммуникация будет двигаться к отсутствию реальных политических
субъектов, мы будем иметь то, что уже имели.

03 сентября 2004, 09:45

---

От	Георгий
К	Георгий (02.09.2004 21:08:49)
Дата	06.09.2004 23:25:00

Глеб Павловский. Cудороги рождения нации (*+)

---

Русский Журнал / Обзоры /
http://www.russ.ru/culture/20040905.html

Cудороги рождения нации
Интервью Глеба Павловского

Глеб Павловский

Дата публикации: 5 Сентября 2004

РЖ: В обращении президента к нации от 4 сентября 2004 прозвучали беспрецедентно жесткие слова об изменении фундаментальных
составляющих политического поведения России. Как бы вы могли это прокомментировать?

ГП: Я только что прослушал обращение, заглянул в ленты агентств и увидел, что в официальной версии Путина успели подредактировать,
как в мелких деталях, так и в одной из центральных тем.
Вот важная мелочь: упоминая Советский Союз как государство, которое оказалось нежизнеспособным, Путин о нем посожалел. В
опубликованном тексте слова "к сожалению" уже отсутствуют. Мелкое, но важное вранье.
Еще интересней видеть, как Путина "поправляют" в главном вопросе - вопросе оценки существующей политической системы. Там, где
президент фактически отказывает ей в доверии, говоря "мы живем в условиях переходной экономики и НЕСООТВЕТСТВУЮЩЕЙ уровню развития
общества политической системы", в тексте агентства РИА уже стоит: "мы живем в условиях переходной экономики, - НЕСООТВЕТСТВУЮЩЕЙ
состоянию и уровню развития общества и политической системы". То есть: ни к черту не годная система вдруг извернулась, волшебным
образом стала безупречной и уже сама строго судит экономику! А кто она, эта авторитетная политсистема? Та самая система партий,
якобы отражающих все оттенки позиций в стране, которая в дни кризиса даже не то что провалилась, а просто растаяла, растеклась в
слизь, сгинула, как шпана при облаве? Которая всех сдала, от самого президента до детей в Беслане? Мы не слышали и не видели никого
из субъектов этой политической системы. Партии власти и оппозиции возвысили свой гневный голос после того, как все кончилось, уже
стоя на горе детских тел.
Все партии смолчали! Это драгоценный факт, я призываю его не забывать никогда: партии слиняли, сдали власть и жертв и старались,
чтобы о них забыли. У нас веймарская политсистема - в том смысле, что она тщетно ждет: когда же придет ее упразднитель? Кто он,
почему так запаздывает с отменой свобод? Как мазохист из анекдота упрашивает садиста: посеки, брат! А тот ему: а не посеку, не
посеку!
Вот вам итог нашей повальной системы лганья, превращающей в свой объект даже якобы всемогущего президента. Что выводит на тему лжи
как одну из самых опасных в эти дни, лжи как традиции, как сноровки, как стиля политики. И как системы отбора и подготовки продажных
государственных кадров.

РЖ: Почему в этой ситуации ложь особенно тягостна?

ГП: Ситуация не политическая, а ветхозаветная, Иродова. Не знаю, сколько времени в Европе не было ничего подобного, таких намеренных
детоубийств - со времен Аушвица? Но там ясен субъект происходящего - враг. А тут нам устроили Аушвиц на дому, гора окровавленных
трупов, и непонятно, что произошло и почему и откуда ноги растут. Неразличим субъект, враг, пособники врага... Все те, кто вроде бы
должен поставить этому заслон, - либо лгут, либо участвуют в загадочной системе перепродаж, исключающей возможность для граждан
стать рядом с ними.
Уникальна по идиотизму и по человеческой подлости озвученная в первый день цифра заложников в 354 человека - вранье, но еще и с
такой наглой точностью! Хороши бы были эти свинтусы, если бы оказалось в итоге, что из учетных "354 заложников" именно столько и
погибло... На месте Путина я бы пинками выгнал этого человека на камеры - объясняться. Это опять-таки отдельная мелкая и гнусная
подробность господства черни в той зоне, которая, собственно говоря, отвечает за нашу безопасность, а сама занята нефтью и
растаможкой.
Но есть и более серьезные вещи. Например: нас шантажировали, как признался Путин в своем выступлении. Но гражданам ничего не
говорили про то, что их любимую Россию шантажируют! То есть нам просто не говорили о войне, которая уже шла. Не сообщали о
требованиях террористов - почему? Считая граждан таким бессмысленным стадом, что мы кинемся в ножки террористам требовать
переговоров с их маклером Масхадовым?

РЖ: Что происходит с самой нашей системой?

ГП: Изворовалась. Сбывает краденое, всем некогда, на срочные дела шлет президента, как своего лакея, а нас в зрительский зал и
оттуда - по моргам. Они что, думают, никто не видит, что их "силовые структуры" превратились в комиссионные универсамы? Результат -
беспомощность. Результат - цепь терактов, завершившаяся странной катастрофой в Беслане. Наша система превентивно капитулирует в
столкновении с реальным врагом, инструмент которого - террор. Об этом сказал Путин. Он не сказал прямо, что у нас пока нет своего
инструмента, нечем отбиваться. Давайте отвечать за базар: если это "тотальная война", то мы только что потерпели в ней
стратегическое поражение, равноценное прорыву фронта. Если продолжать лгать, следующее поражение может стать тоже тотальным. Если
это поражение, его надо спокойно, но трезво признать таковым и расследовать именно как поражение. Рядовые террористы смеются жертвам
в лицо: сколько возьмете за доставку прямо в Кремль? Отсутствие парламентского расследования такого поражения станет лишним
подтверждением небытия политической системы. Расследование не принесет облегчения. Но предоставит нам шанс отыграться.
В речи президента масса интересных интонаций, она пестрая, разнородная и отражает его человеческое смятение, может быть, даже в
большей степени, чем сегодня это чувство готовы с ним разделить граждане. Но для многих важно, что президент еще раз подтвердил: я
такой же, как все. Я всегда утверждал, что это и есть центр политической личности, силы и слабости Путина. Это ее свойство он знает,
культивирует и далее намерен оставаться одним из нас.
Поэтому в этой речи он постоянно себе противоречит, человечески часто очень симпатично... И когда называет терроризм то инструментом
врага, то самим врагом. И когда сожалеет неполиткорректно, но совершенно точно о Советском Союзе. И тоже интеллектуально прав, т.к.,
если прекратить врать на каждом шагу, надо тихо сознаться - беды на Кавказе в нынешнем их виде начались в силу распада СССР. Любите
вы СССР или нет, пора понимать, какие силы были тогда бездумно развязаны. Насколько они серьезны и достаточно ли серьезен
политический инструментарий, с которым мы подходим к этим развязанным силам. Не ради злорадства, но стоит спросить героев Беловежья:
теперь-то хоть вы понимаете, что тогда делали? Мы вас не судим, но не хотите хотя бы извиниться, прощения попросить?
Я бы позволил себе формулу: любая политическая система в России 21 века обязана уметь справляться с силами, размороженными
вследствие краха СССР. Это базовое техническое требование к параметрам любой будущей государственной системы на территории
Российской Федерации. Демократическая или нет, вопрос к ней будет один: справишься или не справишься? Тот же, кстати, вопрос и к
любой постсоветской государственности на Евровостоке, будь то в Украине, Белоруссии и Казахстане.

РЖ: В отсутствие политической системы давайте попробуем сравнить то, что было два года назад при "Норд-Осте" и в Беслане. Сейчас
было гораздо больше возможностей управлять. Как вы оцениваете то, что называется "зачищенное пространство СМИ", каковы результаты
этой зачистки?

ГП: В 1996-2002 гг. главным объектом манипуляции было журналистское сообщество. Теперь, в 2004 мы видим, что главным объектом
манипуляции -и главным ресурсом успеха теракта становятся силы, контролирующие СМИ. Система самоконтроля захвачена анонимными
чиновниками, некомпретентно управляется и входит в обеспечивающую схему террора. Раньше террорист вертел журналистом, часто
платным - теперь он вертит цензурой, а оплачивает это казна, великолепно! Если СМИ, которым выкручивают язык, говорят про "354
заложника в школе", это подарок врагам России. Теперь Басаев может сказать: "Ага, ясно, они станут врать. Это делает их
предсказуемыми, очень хорошо. Вставим фактор лжи в новый сценарий - пусть жертва перед казнью поглядит, как государство ее
вычеркнуло из списка живых, как власть ее предает! А потом на это полюбуются все в стране!"
Два года назад и террористы и силы антитеррора действовали, исходя из презумпции существования определенной системы власти, атаке
подвергалась именно она. Тогда было масса суетливых движений, но и действия властей исходили из того, что у нас все-таки есть, пусть
и слабая, политическая система, которую надо как-то учитывать, транквилизировать, сдерживать, и террористы пытались выстроить
понятную схему взаимодействия, включающую пресс-конференции на Красной площади, на ТВ, митинги родственников, требования вывести на
столичную политическую площадку вопрос о Чечне как вопрос политический.
Сегодня в Чечне вопрос снят, у террористов нет артикулированных политических требований даже в той степени, в какой они были у
Бараева. Сюжет с независимостью Чечни вводился номинально, как отвлекающий символический акт. А реальностью была попытка выстроить
неполитическую схему.

РЖ: Какую? Как выглядит схема?

ГП: Схема возвращает нас к 1993 году - попытка поднять бунт регионов Кавказа из-за угрозы межэтнической резни внутри них. Террористы
исходили из того, что к ним заведомо ни на какие политические уступки не пойдут.
Не странно ли, что люди, столь хладнокровно планирующие публичную казнь детей, да еще с отчетливо различимым для Кавказа запахом
межэтнического мщения - ингуши против осетин - заговорили о Масхадове? При том, что тот давно политиком не является?
Не странно, если не сводить террор к террористам. Масхадов в роли политика нужен очень многим, не только в лесу, но и в Брюсселе.
Как решить эту невозможную задачу? Спрятав неприемлемость Масхадова в нечто столь чудовищное, что все забудут о прошлом.
Где прячут дерево? В лесу, точнее, в том, от которого щепки летят. Сценаристу требовалась постановка настолько жуткая, чтобы даже
такое чмо, как Масхадов показался в Кремле находкой. Для этого ситуация должна была стать запредельной. Она не могла быть
квазиполитическим терактом типа Дубровки. Ситуация должна быть абсолютно первична, фундаментальна, она должна стать казнью
библейской. Чтобы Москва утонула, и схватилась за Масхадова как за соломинку, видя в нем спасение от катастрофы. Отсюда воскрешение
странных промежуточных ходов, вроде Аушева.
Но обратите внимание - теперь террористы игнорируют политическую систему Российской Федерации, потому что они вообще принимают во
внимание только реальные вещи. Уже нет попыток задействовать парламент или оппозицию - где они, ау?! Вместо этого абсолютно
неожиданная попытка - предварительно оглушив Москву взрывами и самолетами-камикадзе - ударить по Кавказу, серьезно его раскачнуть.
Это отражает более высокую степень понимания сценаристом террора связи внутренней и внешней политики для России, чем это понимание
есть в Москве У КОГО БЫ ТО НИ БЫЛО. В Москве нет такого понимания связи внутреннего и внешнего, какое есть у анонимных планировщиков
данного теракта.
Мы имели дело с довольно сложной многоходовкой. Это был последний в серии ударов, дезориентирующих власть - взрыв самолетов, взрыв у
станции Рижская и т.д. Использовались все жанры террора без исключения. Как в постмодерне, были и скрытые цитаты, реминисценции,
намеки... Включая самолет, подлетающий к зоне президентской резиденции в Сочи.. Такая раскачка воображения, и бестолковщина,
возникавшая при этой раскачке, безусловно, превышала способности кадров этой системы реагировать. Система подтвердила, что она не
только не может выиграть войну, но и просто ее вести. Она не рассчитана на ведение войны, поэтому можно спокойно, не торопясь,
расхаживая как мясник вокруг туши, выбрать место и время удара. Приблизиться к системе за небольшие деньги позволяют соответствующие
государственные службы, о чем сегодня Путин достаточно ясно сказал. Что все эти структуры разъедены коррупцией. Это оставляет
открытым не просто вопрос о том, кто планировщик - мы не знаем это даже на том уровне, на котором американцы тоже достаточно
приблизительно знают про Аль-Кайеду. Но дело в другом. Система в ее нынешнем состоянии разработки политики даже не может поставить
себе задачу выживания!
Она не может понять, где и кто ее враг, у нее нет органа, которым она это может обсуждать. Президент сегодня сказал, что надо
создать единую систему по анализу безопасности на Кавказе. Разумно, Но мы нуждаемся в системе, которая анализировала бы реальное
состояние России как страны, как макрорегиона, мирового региона на данный момент. У нас нет такой системы.

РЖ: А кто и где враг? Почему он не назван?

ГП: Понятие врага в современном мире очень сложно. Источники этого феномена находятся в противоречивом взаимодействии. В мире
полным-полно болтунов, которые без всякого риска могут тебя бранить, но больно бьют не они, а кто-то другой. Молчаливый. Люди и
организации, являющиеся в одном отношении партнерами, даже дипломатическими, в другом поощряют убийц, как, например, Брюссель, -
именуя их легитимным понятием rebels. А другие создают для убийц соблазнительные, провоцирующие среды. Возникают престранные
коалиции интересов, внутри которых субъекты, которые "рядом с..ть не сядут", преотлично взаимодействуют. То есть, испражняются они
не рядом, зато в общем направлении, целясь в одну мишень.
Вот пример - усиливающийся Евросоюз, подходя к Евровостоку и сохраняя свою доктрину расширения, "логично" поставил вопрос о
размораживании старых конфликтов, на Кавказе и в зоне Черного моря. Исходя из того, что его (Евросоюза) система безопасности
является базовой, и она должна быть утверждена на территории, примыкающей к его границам. В Бессарабии, в Приднестровьи, Абхазии,
Южной Осетии, Армении - с целью собственной инвентаризации пограничных ему пространств.
Но конфликты были заморожены нами, в рамках другой, иначе устроенной - нашей системы безопасности! У стран Евровостока есть
определенная практика пацификации этого пространства, и она работала последние 10 лет.
Все это было бы ничего, но тут фактор #2 - политика Саакашвили (которого я не считаю ни другом террористов, ни американской
марионеткой). Его феномен важен, и без всякой априорной враждебности к нему должен быть рассмотрен. Это человек, который играет на
размораживание конфликтов, не потому что их любит, и не потому что знает, как с ними справиться - а поскольку ему нужны ресурсы США
и Европы, для чего нужно их как-то затащить к себе.. То, что он уже сделал - он разморозил конфликт в Южной Осетии; это уже
случилось, и этим немедля воспользовался Басаев. И Россия вправе поставить перед г-ном Саакашвили вопрос: мы убеждены, что
планировщик теракта в Беслане не выбрал бы Осетию в качестве площадки, если бы осетинский вопрос не был разморожен по инициативе
Грузии и Вашей лично инициативе в последние полгода.
Я просто хочу обратить внимание на то, как сложно конструируется "враг России", и как мало Россия готова отделять друзей от врагов,
и особенно - требовать от других, чтобы они дистанцировали свою политику от враждебных нам манипуляций.

РЖ: Вы пока назвали двух субъектов: Евросоюз и Саакашвили...

ГП: Еще раз - давайте говорить ясно. Я вовсе не хочу сказать, что они сговорились и работают вместе. Я хочу сказать другое:
действия, исходящие из ошибок в доктрине одних, пропущенных нами, и разыгрываемые в собственных интересах третьими - формируют
целиком враждебное, опасное мировое поле самой черной игры... Саакашвили играет на размораживание конфликтов не потому, что ему это
нравится, а потому, что ему нужны ресурсы на проведение собственной политики. А их он может привлечь только одним способом -
создавая площадку для великих держав. Но пока великие державы раздумывают - идти туда или не идти, а Евросоюз на очень большом
расстоянии похлопывает Саакашвили по плечу, ничуть не беря на себя риска за его действия, на эту площадку выдвигаются совсем другие
силы. И эти силы выигрывают, потому что Москва в ее нынешнем состоянии не присутствует на площадке или присутствует на ней
номинально. А играть по-черному в современном мире есть масса желающих. От Чечни и Грузии до Воронежа и Пхеньяна.
Все эти вещи создают среду, по которой достаточно один раз сильно ударить - и она сдетонирует. Так вот, перед нами была такая вот
попытка ударить, и она удалась.

РЖ: Как с этим обращается наша система в ее информационной части?

ГП: Она на этот раз говорит: нет, не допустим такого безобразия, которое было во время Норд-Оста. У нас теперь есть
антитеррористический кодекс журналиста, который, как я понимаю, заключается в том, что - в обмен на то, что власти закрывают глаза
на хищение рекламных средств в СМИ, медиаэлита передает трактовку неважных для рекламы (т.е. политических) тем мелким служащим,
скорей всего находящихся в доле от расхищаемого. На экране ТВ было видно, как те шпыняли журналистов - вместо того, чтобы просто
выдуть их на полкилометра от школы, расчистив зону для действий спецназа, раз уж была угроза прорыва. Их самих не было видно, зато
журналисты извинялись в прямом эфире: "ой, простите, я сказал "штурм", пожалуйста, не называйте это штурмом...!" или: "Расскажите,
какая у вас тут обстановка" - "Я не могу, военные не велят..." Они боялись этой кодлы распорядителей больше, чем пуль, которые
свистели вокруг!
Вот именно то состояние страны, в котором войны ведутся на проигрыш. Даже в СССР такое состояние не пережило 22-го июня 1941.
СМИ в этот раз не имели самостоятельного значения, но они очень наглядно продемонстрировали иррациональный страх наших политических
и государственных кадров (идущий, видимо, с 90-х годов) по отношению к людям. Точнее, это даже не страх, а "пессимистическая
гипотеза" по отношению к вменяемости населения.
Но если это так, тогда возникает срочная практическая проблема: как быть с Конституцией? Если мы имеем такую конституционную
политическую систему, к которой не хотим допускать население, т.к. боимся, что оно вступит в союз с террористами и демонтирует
государство, то тогда надо срочно рассматривать вопрос о демократии. Тогда мы загоняем сами себя в ловушку, развивая политические
институты демократического характера, куда не допускается население! Этот парадокс приведет только к очень серьезному моральному и
национальному поражению.

РЖ: Интересно, что Вы рассказываете про современного чиновника совершенно так же, как рассказывают о "демократах" со времен поздней
перестройки со всеми их штампами:: "агрессивно-послушное большинство", "власть - подлецы, народ - идиоты" и т.п. Что, за эти годы
оно до них дошло?

ГП: Память о том, что демонтаж государства прошлый раз прошел при всеобщем одобрении населения, крепко сидит в головах
чиновничества. У нас все привыкли объяснять генеалогией чиновников, их советском происхождении, но, мне кажется, как раз для
чиновников текущая ситуация играет большую роль, чем их личное прошлое. У чиновника нет прошлого. У него есть только настоящее,
бюрократия - раб текущей традиции. Нынешняя административная система выстроена из людей, до сих пор не переживших травматический шок
ранних 90-х. И это тоже сильно мешает нам превратиться в обороноспособную демократию; в итоге - федерация без федерализма и
демократия без демократов. И, еще смешней - авторитаризм без систематических антидемократов, без антидемократического субъекта! У
нас нет ни одной идейной силы, которая противодействовала бы демократии.
Оппозиция сделала бизнесом сбор средств на собственную инвалидность.

РЖ: После Беслана стало ясно, что политическая оппозиция Путину у нас все-таки есть. По реакциям на теракты многих политических
персонажей в Москве стало ясно, что планировщики мероприятий вроде захвата школы очень многими воспринимаются как единственная сила,
способная ставить Кремлю условия и разговаривать с ним на равных; и поэтому к ней, как к магниту, потянулись самые разные
политические маргиналы - Проханов, Лимонов... Этот самый враг, которому мы до сих пор не можем даже дать имя, работает не только как
внешний противник, но и как субъект внутренней политики. Понятно ведь, что там идет война не на отделение региона, а на смену
российского режима.

ГП: Здесь - горячая, но очень сложная тема - опустевшая политика оставлена вовсе не Путину, а его врагам, включая террористов.
Опасность - в небывалой простоте вторжения в пустое политическое пространство, "пространство отсутствия" (по Гефтеру ) политической
системы.
Почему бъют по России? Путин интуитивно все время выходит на эту же проблему - напоминая, что именно Россия почему-то все время
является эксклюзивной зоной атак. На что ему рационально мыслящие политологи говорят: да что вы паникуете? Кто ваш враг? Где их
реальные интересы? Почему именно Россия, а не Франция, Индокитай или Канада? Это у вас мания, милейший, вы просто все там в Кремле
параноики.!
Действительно, почему Россия? Дело в том, что мы же сами и спровоцировали эту ситуацию - сперва, в 1991 г неслыханной простотой
упразднения одного государства и создания нового. В чем опять-таки интересно признался сегодня Путин. Он вообще-то не любит
вспоминать, что Россия - это все-таки исторический новодел. Сегодня он это сказал прямо: "мы создали новое государство, мы назвали
его Российской федерацией" - даже вот так! "Нам удалось сохранить ядро этого гиганта (Советского Союза), и мы назвали новую
страну..." Это звучит так, будто речь идет о выживших при кораблекрушении, в федеративной Атлантиде. Своеобразный манифест
переживших мирокрушение!
И вот прецедент 89-91 года - советские собрались, поговорили и совершили невозможное, обрушив человечество в другой геологический
период! Может быть, можно повторить это дело с новыми выгодами для кого-то? Эта жуткая простота национальной самоликвидации не может
не привлекать. Оказывается, на планете есть такое соблазнительное место! Место, где можно сравнительно экономными средствами, под
шумок смятения в умах (а это дело теперь несложно организуемое), склепать на скорую руку нового субъекта, и совершить переворот во
всем балансе мировых сил - не объявляя войны, не рискуя прямым военным конфликтом ... И очень дешево. Пока в России будет
сохраняться ситуация этого якобы пустого пространства, на которое можно прийти и раз! - сбацать новую геополитическую революцию - до
тих пор будет конкуренция, даже давка предложений по дестабилизации России.
Неприятный, острый вопрос как раз и заключается в том,: насколько участвуют в этом те или иные государства-члены ООН? Интересна ли
будет государствам - причем не "падшим" государствам "третьего мира", но и большим, легитимным, цивилизованным - такая вот
негосударственная активность маленьких и средних субъектов, для простоты именуемых "мировым терроризмом"? Мой ответ - да, очень
интересна.
В отношениях России с Европой и Соединенными Штатами есть определенная языковая проблема - "полупризнания" России, принимаемой как
наследник Советского Союза исключительно в отношении признания долгов и (скрепя сердце) ядерного арсенала. Но Россия как
самостоятельная цивилизационная данность, Россия как равноправный ценностный и цивилизационный организм - игнорируется, оспаривается
и попадает в отдельную категорию. То ли соискателей, то ли претендентов на что-то чужое , ей не принадлежащее ... Такое
полупризнание улавливается мировой интеллектуально-финансовой средой, создавая коридор инициативы для любых сил, готовых на свой
страх и риск учинить "проверку": действительно ли существует Россия, или она и Евровосток - это временное явление? Эти силы выходят
на сцену, и тогда именуются "террористами" либо почетно "повстанцами" -а именующий глядит: уцелеет эта странность на востоке, или не
уцелеет? При неудаче первых возникает поле действия для следующих, до известной поры получающих карт-бланш в зоне полутерпимости со
стороны западной общественности.
В этом смысле проблема "двойных стандартов" по отношению к чеченскому терроризму Европы и США; - следствие, а не причина! Причиной
же является двойственность отношения не к Чечне, а к самой России. Неполнота, с их точки зрения, легитимности России как нации в
полном смысле этого слова - включая не только территорию и национальную администрацию, но и ценности, а также определенную связь
общества и государства.
Отсюда воскресающий снова и снова проект "Финального Теста": Россия в Европе и США описывается как страна, которая еще не прошла
окончательный тест на право существования. Даже дружественные аналитики в Европе с тревогой предупреждают: пусть русские живут, как
живут, но "этому нельзя придавать статус модели"! Вот с чем мы далее не должны мириться. Тот, кто нас признает "сослагательно",
тот - мы вынуждены будем это разъяснять со всей учтивостью - пособник террористов, даже если работает в Брюсселе, в штабквартире
НАТО или Евросоюза.

РЖ: Как все-таки скажется катастрофа в Беслане на внешней политике России? Изменится ли она, и если да, то в какую сторону? Что
произойдет в этой связке "внутреннее-внешнее"?

ГП: Я надеюсь, здесь все теперь начнет двигаться быстро. У нас до сих пор были провалы аппаратного сознания: Кавказ до сих пор
воспринимался нами как зона "внутренней межнациональной политики", и в центре ее - проблема Чечни. Кавказ был периферией Чечни! Но
сегодня Кавказ - это регион мира, повторная дестабилизация которого, даже на уровне 1992 года, приведет к развалу Юга России.
Ограничения нашей внутренней политики на этом пути создают дополнительные ловушки.. Будучи страной со столь гнилой политической
системой, мы, вообще-то, сильно рискуем, втягиваясь в мировую политику. Террор и делает на это основную ставку, втягивая нас в
ситуации мирового масштаба, одновременно лишая поддержки изнутри общества нашу внешнюю политику. Население попросту не знает, что
ему поддерживать и куда бежать.
До сих пор все у нас шло по разным ведомствам и ведомостям. По одному - почти поголовная паспортизация жителей Абхазии и Южной
Осетии, превращение их в российских граждан. По другому - приемы и подписание с грузинским президентом разнообразных договоров и
соглашений. По третьему - борьба с миграцией вооруженных людей на Кавказе; превратившихся в подобие отгонного скотоводства.
Теперь придется выстраивать новую политику. Серьезные претензии соседним государствам, если они создают дестабилизирующую ситуацию
на Кавказе, становятся императивом политического поведения. .

РЖ: Мы стали участниками своеобразного политического апокалипсиса, когда сбиты все системы, и ментально каждый чувствует себя
заложником и в любой момент становится им. И в этой связи какие задачи - стратегические, политические - у общества и власти - для ее
преодоления?

ГП: Когда не понимаешь, как система устроена и как она работает, она практически всегда кажется апокалипсисом. Апокалипсисом может
показаться даже Нью-йоркская фондовая биржа, если не понимать, что там продается и что покупается. То, что там происходит, кажется
абсурдом (а в каком-то смысле им и является), но этот абсурд работает и приносит доход тем, кто понимает, как это устроено. Мы
просто многого не понимаем в том, как устроена сейчас мировая политическая биржа; и это непонимание крайне опасно.
У нас сегодня нет операционной системы для работы с мировой ролью России. Поэтому мы не можем блокировать группы, применяющие такие
запредельные средства, как наглядная, срежиссированная, постановочная казнь. Или медиапытка.. И те будут экспериментировать
дальше... Тезис о мировом терроризме их только возвышает: иначе они были бы изолированы в локальном сообществе и превратились бы в
локально очевидных маньяков.

РЖ: Откуда взялась сама возможность для террористов выступать в качестве субъектов процесса?

ГП: Это значит, что все остальные не являются субъектами. Все государства, якобы "состоявшиеся" и будто бы составляющие в
совокупности "международное сообщество" (с чем не вполне соглашается сегодня только Россия, которую за это они и третируют), -
субъектами быть просто не в состоянии.
И здесь задача нашего общества и составляющих его единиц - отступить до абсолютно бесспорного и абсолютно безусловного предела.
Например, не позволять, чтобы тебя обманывали именем государства. И проявлять тот минимум - или максимум - инициативы, который
необходим для того, чтобы не потерять субъектность в процессе.

РЖ: Самые инициативные у нас часто фикции.

ГП: Когда политического общества нет, пустота быстро заполняе тся бесчисленными - и даже необходимыми - фикциями. К примеру,
приезжает какая-нибудь западная неправительственная организация, или там немецкие газовики. Им ведь надо с кем-то встречаться? И
вариантов, собственно, два. Если встречу организует МИД, то это будет какой-то из загнивающих осколков советского Комитета Защиты
Мира, по-прежнему входящих в состав совета общественных организаций при МИДе. Если же встречу организует Госдеп, ждите
номинированных правозащитников, представленных одними и теми же лицами и тем же набором эксклюзивных жертв. Очень короткий список -
вот список жертв, вот список героев-защитников.. Так удобнее современным СМИ - работать с короткими списками.
Причем сами фикции у нас никто не насаждает. На них нехотя и с трудом жертвуют деньги. Соввласть творила фикции весело, со вкусом и
с выдумкой - сейчас ничего этого нет. Остались лишь мифические квоты.

РЖ: От профсоюзов, экологов, политических партий...

ГП: Партии - это новая разновидность фикций для внешнего употребления. Когда-то они создавались с энтузиазмом, сейчас вяло и
ритуально подражают своим прежним действиям. Им сказано - в политику не лезть! Они и не лезут, тем более, что лезть в карман
корпорациям выгодней и безопасней.
Для современного активного субъекта, особенно для субъекта бессовестного, решающего дезинтеграционные задачи, все это - просто рай
для манипуляций, безразличных к тем, кто его населяет. Особенность мышления современного терроризма в России в том, что они могут не
обращать внимания на людей, действуя с нами так, как действовали колонизаторы в Экваториальной Африке. Они даже не воюют с местным
населением, а просто рассматривают их - - все наши партии, профсоюзы и иные сообщества - как своего рода складки местности,
ландшафт. Они для них не составляют густой среды, хоть как-то связанной с человеческой жизнью.
Он понимает очень хорошо, что бывают, к примеру, семьи. Бывает соседство. Бывают родовые общины, диаспоры. А политические субъекты
реальностью в России не являются. И потому отнюдь не случайно воззвание к самоорганизации общества, которым заканчивается
выступление Путина.
Вопрос впрочем, откликнется ли кто-то на этот призыв. Я, честно говоря, мало надеюсь. Имитанты, вроде Бориса Немцова или этого,
Соловьева, что ли?

РЖ: Существуют ли сегодня ресурсы для того, чтобы появилась "операционная система" структурирования пространства?

ГП: Ресурсы всегда есть -но после того, как вы решили, куда двигаться. Сначала - действующее лицо, субъект цели, затем ресурсы.
Нельзя узнать, что является ресурсом и что им не является, пока не решил, что именно собираешься сделать.
Иначе мы постоянно попадаем в ситуацию вроде той, в какой сейчас находится Путин: он-то человек , как всемы - а где эти "все"? Где
мы находимся политически? Во всяком случае, не там, где ему нужны. Ситуация, по Гефтеру, тотального одиночества, в которую попадает
всякий успешный лидер России и именно на пике своего могущества! Поразительна ситуация небывалой беспомощности среди, вроде бы,
массы возможностей, инстументов, сырья и т.п. Для того, чтобы действовать, такое количество возможностей просто избыточно. Нужен
кто-то, кто возьмет на себя ответственность и выполнит работу. Но этим человеком не может быть лично глава государства.

РЖ: Мы начали разговор с атаки в Беслане, а заканчиваем кризисом воли - и, как следствие, кризисом субъектности, личной,
общественной, национальной...

ГП: Нет, это не кризис воли. Это совсем другое: судороги рождения нации. Тут очень простое дело: если нация не решится признать себя
нацией, то она не будет существовать, и ничто, никакая "аппаратура" не поможет ей защититься от чего бы то ни было. Она всю эту
аппаратуру просто сдаст и съест, оптом и в розницу.
Мы постоянно повторяем, как заклятье: "нужна политическая воля"... Какая? Чья? Если это политическая воля, а не личная, то у нее
должен быть политический субъект. А политическим субъектом может быть только нация. Заметьте, что Путин то вспоминает слово "нация",
то снова забывает, выранивает его - начинает говорить о "многонациональном народе" и т.д. А сегодня он опять "вспомнил" это слово, и
в довольно жестком контексте: "мобилизация нации перед общей опасностью". Правильно понятая "мобилизация нации" и есть, собственно,
предъявление субъектности, следующий шаг уточнения, политической систематизации национального субъекта, агента государственного
действия от имени государства Россия.
Возникновение нации у нас, если брать предысторию, имело только два такта. Первый, довольно слабый - это учреждение Российской
Федерации, 90-91 год. Второй, куда более сильный и страстный - Чечня, и борьба сперва армии, а затем и всей России с "независимой
Ичкерией". Хорошо это или плохо, я даже не обсуждаю; так вышло - идентичность России сформировалась фактически по ходу войны на
Кавказе. И сегодня, очевидно, выявляется необходимость третьего такта суверенизации. Оказывается, первые два были недостаточными: в
сумме они не дают нам необходимого уровня прочной идентичности.
Если мы не хотим, чтобы это превращалось в вопрос воли - воли, которую бы нам диктовал тот или иной политический самозванец, - надо
ускорить процесс формирования политической системы, в которой участвовали бы реальные группы интересов. Либо надо вообще
отказываться от модели демократии - как языка, как дискурса; но это как раз и грозит возвратом в казни египетские.
И единственный путь для этого - укреплять способность жителей Земли Русской быть российской политической нацией.
Теперь нам нужна политическая система, которая станет нас слушаться. Иначе и нам придется возвращаться к ветхозаветным ситуациям и
взывать о защите к ветхозаветным субъектам. В России это, кстати, всегда возможно - но мало не покажется. Когда, в ответ на казни
египетские выйдут ветхозаветные князья, все, что сегодня именуют "политикой", окажется попросту ненужным. И Путин тоже нужен не
будет - это также надо ясно понимать.

Интервью брал Алексей Чадаев

---

От	Георгий
К	Георгий (02.09.2004 21:08:49)
Дата	04.09.2004 22:51:16

Ушков А.М. Гибель "империи зла" и реанимация имперской идеи. Доклад (*+)

---

http://humanities.edu.ru/db/msg/44395

Ушков А.М. Гибель "империи зла" и реанимация имперской идеи. Доклад
1.12.2003 13:51 | А.С.Заикина/ ред. Д.Ю.Столяров


Как бы это ни было тривиально, но начать разговор на обозначенную тему приходится с определения категории "империя", которой явно не
повезло в словарях и учебниках. Стремление видеть в империи всего лишь "группу государств, возникшую в результате колониализации или
завоевания и подчиненную метрополии или имперскому государству, даже если оно становилось республикой (как в случае с Францией и
СССР)" представляется явно неудовлетворительным в качестве определения (Оксфордский словарь "Политика" 2001). Сугубо
пропагандистские оценки Советского Союза как "империи зла" (Р. Рейган) и соответственно - США как "государство добра", сомнительны в
теоретическом плане хотя бы потому, что на экспансионистский характер Америки существуют хорошо обоснованные указания западных и
американских авторов (А. Тойнби, А. Шлезингер-младший), что разговоры о ХХ веке как времени похорон империй не приемлются как на
Востоке, так и на Западе (Дайсаку Икэда, А. Тойнби), а исторически короткая жизнь, например, империи Александра Македонского или
гитлеровского "тысячелетнего Рейха" - слабый аргумент, т.к. более двух тысячелетий существует имперский Китай, да и в самих США
звучат признания в имперском характере этой страны. Важно подчеркнуть, что мир - системный анализ (И. Валлерстейн) и пример
советской квазиимперии позволяют снять вопрос об обязательном колониальном характере имперских структур и начинать отсчёт истории
"мир-империй" с гораздо более древнего рубежа, чем эпоха формирования европейских колониальных империй.

Так или иначе, можно утверждать, что в силу своей "предельности", высокой теоретической абстрактности категория "империи" трудна для
логически стройного определения и сегодня может быть предложен лишь более или менее полный перечень её признаков:

- наличие имперского центра и периферии, территориальная экспансия от центра за пределы государства, циклический характер этого
процесса и его остановка как признак загнивания;

- многоэтничность и наличие государствообразующего этноса, стремление малых народов найти убежище под "зонтиком" империи, например,
"Византийское содружество наций" (Д. Оболенский), что не исключает их силового присоединения, и их же стремления реализовать шанс на
национально-государственное существование в случае ослабления имперского центра;

- инкорпорация периферийных политических элит в имперский правящий политический класс, наличие конкретно-исторических приёмов и
техник разрешения межэтнических конфликтов в конкретном геополитическом пространстве, оптимальная реализация принципа - одно
государство - один лидер (монарх, президент, вождь, фюрер);

- несовместимость подлинного имперства с федерализмом, исключение разделенного суверенитета и соответственно неконструктивность
таких понятий, как "федеративная империя" или "имперский федерализм" (А. Усс), нереализуемость "права наций на самоопределение
вплоть до отделения" на восходящей кривой имперского цикла;

- наличие общей универсалистской идеологии (религии, этико-политического учения), оправдывающей претензии на глобальную гегемонию и
"вечность", общего языка межэтнических коммуникаций (как правило язык стержневого этноса), подъём идеократического мифа и его
затухание на нисходящей части имперского цикла;

- детерминация отношений церкви и государства, духовной и светской власти, культуры и политики цивилизационно-культурологичекими
особенностями, исторической памятью конкретных империй.

Признавая теоретическую "ничтожность" подобного симптомного определения империи (через перечисление её признаков) примем в качестве
рабочих (операциональных) следующие симптомные по существу определения:

- "империя есть симбиоз (симфония) дружественных народов (этносов), объединенных имперским (стержневым) этносом, имперской идеей и
образующих имперскую элиту для обеспечения общих интересов и сопроцветания" (В. Махнач);

- "империя - сверхгосударственное образование, объединяющее несколько народов и стран под эгидой универсальной идеи - религиозного,
этического или идеологического характера" (А. Дугин).

Сегодня как никогда ясно, что провозглашение Советского Союза "империей зла" было частью грандиозной пропагандистской кампании,
направленной на развал "этой страны". Слово и понятие "империя" более чем на десятилетие приобрели ругательный, негативный смысл,
хотя в учебниках политологии "империя" - всего лишь замыкающее понятие в ряду таких государственных образований, как унитарное
государство, федерация, конфедерация. На время было "забыто" и то, что делить государства на "добрые" и "злые" некорректно и
неприлично со времён Н. Макиавелли в силу известной с тех пор дистанции между политикой и нравственностью, разрыв между которыми
стал общим местом политологии и этики.

С известной теоретической печалью приходится констатировать, что та часть политической элиты, которая назначила себя "совестью
нации", приходила и пришла к власти на волне мазохистского признания, что семьдесят лет была обитателями "злого" государства,
исторически "злобной" страны. Видимо, учебники были прочитаны плохо. Но были и объективные трудности: логически стройного научного
определения "империи" не создано до сих пор, бытует представление, что империя - нечто большое, мощное, монолитное во главе с
императором; на залихватскую самоуверенность в духе "сила есть - ума не надо", отвечают ехидными намёками, что монолиты хороши для
пьедесталов и надгробий, а имперская селедка начинает гнить с императорской (генсековской, президентской) головы. Но это всё на
уровне беллетристики и публицистики. В науке же без дефиниций нельзя.

Без дефиниции не поддаётся решению и такая проблема, как был ли Советский Союз империей, а если и был, то насколько. Зависает без
теоретических подпорок утверждение прогнозного характера, что, если Россия и будет существовать, то только как империя. Для одних
это судьбоносная проблема с проблесками надежды, для других - очередной цикл воскрешающего "зла".

Пикантность и даже известную парадоксальность ситуации довольно неожиданно для многих, в том числе и для отечественных
глобалистов-прогрессоров усугубляет озвученная представителями политической элиты США идея, что Америка была, есть и останется
впредь империей не менее чем глобального масштаба. Разумеется, империей "добра". И друзья, и недруги Америки поняли правильно -
сделана заявка на мировое господство.

Теоретики углубляются в историю единственной сверхдержавы, но политическая археология даёт основания для диаметрально
противоположных умозаключений. Рассмотрим две фактически полярных точки зрения на генезис имперской идеи в США. Первая (Т. Негри, М.
Хардт) в основном и главном утверждает:

- принцип "Империи" изначально присущ американской политической культуре, политической структуре США и отражен в американской
политической науке;

- политическая система США, структура власти и властных отношений, федерализм, американская демократия - всё это черты американской
имперской модели;

- Т. Джефферсон и другие отцы основатели Соединенных Штатов вдохновлялись древней имперской моделью, верили в то, что на новом месте
строят новую "Империю" с открытыми и постоянно расширяющимися границами ("экстенсивная империя");

- вера в универсализм собственной системы ценностей, уверенность в их всемирном предназначении и планетарной востребованности,
сетевой принцип организации общества и его политической жизни - всё это матрица не только для эпохи модерна, но и постмодерна,
модель не только реализованная на "чистом месте" в чистом виде, но именно в такой форме предназначенная для других как идеальная
конструкция;

- в основе американской имперской модели сугубо европейский мессианский протестантизм и либеральная демократия, но реализованы они в
чистом виде почти как лабораторный эксперимент;

- поскольку становление США шло не только на "чистом" месте (аборигены-индейцы воспринимались как досадное недоразумение, которое в
конце концов было устранено), а сама история была начала как бы с нуля, история была оставлена и, возможно, продолжалась в Старом
Свете (возможно, что здесь ментальные истоки, начало идеи "конца истории" в духе Ф. Фукуямы), то примкнуть другим к строительству
единственной, по определению, империи, можно лишь расчистив ("до основания, а затем:") собственное родное пространство и с
почтительным трепетом подключиться к имперскому строительству "с нулевого цикла" в глобальном масштабе;

- утопический характер изложенного фрагмента "американской мечты" состоит не в том, что она не может быть реализована нигде и
никогда (подобное определение утопии можно считать анахронизмом), а в том, что любая социально-политическая утопия воплощается в
жизнь с точностью "до наоборот", и симптомы этого, несмотря на назойливое декларативное подчеркивание изоляционизма США на некоторых
предшествующих этапах их развития, уже подмечены в диссонансе вполне демократической внутренней и вполне экспансивной внешней
политики единственной сверхдержавы;

- подмечена и другая важная черта реализации американской имперской мечты в зависимости от тех политических сил, которые её
продвигают: действовать по шаблонам классического империализма, т.е. не брезгуя методами колониализма (постколониализма),
перемалывая мир, подавляя сопротивление, уничтожая другие системы ценностей других цивилизаций "перевоспитывая" и унижая других с
применением силы - это линия Т. Рузвельта и современных правых республиканцев; или относиться ко всему миру как "пустому месту" и не
прибегая к колониальным завоеваниям строить новый постмодерный интегрированный глобальный мир с вежливостью слонотанка, игнорируя
культурно-цивилизационную специфику других и предпочитая поручать грубую работу по расчистке политического пространства структурам
собственного влияния, рекрутируемым из числа аборигенов после их предварительной подготовки и идеологической обработки - линия
демократической партии, наследующей интернациональный реформизм В. Вильсона.

Постмодернистская "Империя" с её безразличием к судьбам инокультурных аборигенов, которых даже не нужно завоевывать и переубеждать
(это работа для местных политических элит, их идейно-теоретической обслуги, уже включенных в "золотой миллиард") а просто и
доходчиво показать силой подавляющего разум и чувства примера, что независимо от собственных стремлений во времени находятся в
"конце истории" (собственной), а в пространстве уже проглочены и перевариваются "Империей", которая глобальна, безальтернативна,
самоочевидна и актуальна. Полезная органика переваривается и идёт на строительство имперского органо-механизма, а судьба "шлаков"
обычна и очевидна.

Такова участь пяти шестых человечества, которая очевидна уже сейчас. Другими словами, процесс утраты этнической, социальной,
культурной, расовой, религиозной идентичности необратим, а власть "Империи" отрицает любой политический суверенитет любого
коллективного феномена, будь то этнос, народ, нация или класс. "Империя" тотальна и вездесуща.

Понятно, что теоретическая ситуация просто трагична: не преуспев в создании удовлетворительного определения классической "империи"
учёное сообщество осознаёт, что это определение, которого по существу ещё нет, уже устарело, т.к. симптомы новой глобальной
"Империи" уже налицо, т.е. на уровне интуиции забрезжила некоторая ясность, но пока приходится обходиться метафорами.

Что же касается другой точки зрения, которую можно свести к тому, что отцы-основатели США, Т. Джефферсон и его сподвижники, заложили
в политическую систему своей страны идеологические принципы, если не исключающие, то препятствующие превращению Америки в империю,
что "эта страна" изначально создавалась как республика, демократические основы и традиции которой уберегут её от имперской судьбы,
то это подробно описано в огромной литературе, политологическая состоятельность которой была практически неуязвима для критики.
Слово "империя" было и ещё остаётся ругательным для большинства американцев, но в последнее время именно это слово всё чаще звучит у
некоторых представителей американского истемблишмента в качестве самоопределения и самохарактеристики страны. Подобная
самоиндентификация далеко не стала всеобщей, большинство американцев верят в "эту страну" как в "государство добра", не приемлют
имперских войн, развязанных их страной, но в то же время мало задумываются над тем, что свобода и демократия, которые вошли в норму
их политической культуры, не могут быть навязаны другим силой, искренне уверены, что любая война, в том числе и неспровоцированная,
превентивная, справедлива и направлена лишь на распространение (экспорт) демократии и свободы, "сделанной в США". Колоссальные
пропагандистские кампании по дьяволизации вероятного и актуального противника ("империя зла", "ось зла") стали привычными,
подпитывают всплески национализма. И это при том, что слово "национализм" для американского обывателя не менее ругательно, чем
"империя".

Для автора этого текста точка зрения, что Америка по природе своей застрахована и гарантирована от имперских амбиций и сползания к
статусу империи, вовсе не очевидна. История и теория американизма может свидетельствовать о другом, а современная внешнеполитическая
практика говорит в пользу этого "другого". Поэтому мысль о природной "доброте" США их непричастности к глобальному "злу"
представляется автору второстепенной, не актуальной, маргинальной и просто пропагандистской риторикой.

И вовсе не случайны поиски оправдания собственной увлеченности перманентными десятилетними проклятиями в адрес родной "империи зла".
Впрочем, проклятия были вторичными, заимствованными, хотя и подпитывались вековой неприязнью, даже ненавистью к "этой стране". Эту
неприязнь усиливало вовсе не вынужденное служение передовому, продвинутому, прогрессивному Западу, частью которого так хотелось
стать даже в отрыве от собственного нелепого народа, который представлялся этим прогрессорам вечными рабами отечественной империи,
тем более в её последнем советском варианте. Аргументы были тривиальны, не казались убедительными: все империи не вечны, Советский
Союз - империя, вот ему и пришел конец. Теперь этот силлогизм нужно применить к оплоту демократии, который несколько неожиданно
объявляет себя "Империей". Задача не очень простая и выход был найден нетривиальный: строить в России "либеральную империю" (А.
Чубайс). Что это за политологический монстр неизвестно никому, даже автору идеи, но путь от "империи зла" к "империи рыночной"
намечен. И, думается, нет оснований для удивления и восхищения прозрением лидера СПС относительно имперской судьбы России, тем более
антиамериканской сущности его идеи. Гораздо более резонно предположить, что России приготовляется судьба филиала реальной
либеральной (рыночной) американской Империи.

Другое дело, что остаётся старый вопрос о претензиях единственной сверхдержавы на глобальное властвование, о констатации
классической геополитической науки: даже предельная геостратегическая мощь не позволяет контролировать беспредельные пространства,
т.е. амбициозные планы мирового господства, как и прежде, носят утопический характер.

Сегодня в результате обобщения известного исторического опыта в общем-то составлен удовлетворительный перечень необходимых и
достаточных условий приближения (не окончательного достижения, которого никогда не было) к мировому господству: боеспособная и
достаточная по численности армия, значительные военностратегические и геоэкономические ресурсы, превосходство в технике и тактике
ведения боевых действий, гибкая внешняя и внутренняя политика, высокий уровень национально-государственного патриотизма, связанный с
универсальной (имперской) государственной идеологией.

Вероятно, этот список может быть расширен с учётом как апробированных, так и новейших условий достижения названной глобальной цели:
достаточная финансовая мощь и заблаговременная денежная обработка (подкуп) политической и военной элиты намеченного ближайшего
вероятного противника, скоординированная стратегическая, оперативная и тактическая разведка, постоянно наращиваемый геополитический
ресурс (экспансия в своей нарастающей стадии) - всё то, что так или иначе связано с пунктами симптомного определения империи.
Нетрудно догадаться, что расширение и уточнение подобного списка негативно скажется на его операциональности (прикладной
эффективности), будет постоянно отодвигать достижение основной глобальной цели. Поскольку игнорирование хотя бы одного из упомянутых
требований (при условии, что каждое из них носит обязательный характер) обрекает предельно амбициозного актора международных
отношений на поражение.

Так римляне времён империи сумели завоевать хорошо известную им часть ойкумены, выполнив основные из названных требований. Империя
Чингисхана обладала сильнейшей армией, но испытывала дефицит в серьёзной единой имперской идеологии (высокая религиозная терпимость
выполняла скорее дезинтегрирующую роль), а отношения имперского центра (каракорум) и периферии (улусы) постоянно были чреваты
сепаратизмом, т.е. государство оказалось слабым. В случае с Гитлером в наличии были сильная армия, мощное государство, работавшее с
точностью часового механизма, достаточно примитивная, но понятная населению идеология, которая вызывала реакцию абсолютного
отторжения за рубежом. Другими словами, то, что "работало" внутри, оказалось неэффективным во внешней политике, которая из-за своей
идеологизированности оказалась совершенно негибкой. Видимо, это был тот случай, когда внешняя политика, как продолжение внутренней
(теоретическая максима того времени), детерминировала неизбежность конечного поражения. Геополитика "жизненного пространства" и
этнополитика "высшей расы" оказались негодными средствами в борьбе против основного противника - Советского Союза и его союзников.

Без претензий на исчерпанность анализа совокупной мощи США, как единственной сверхдержавы современности, можно отметить некоторые
факторы. Техническое превосходство налицо. Даже союзническое НАТО выглядит просто небоеспособным по сравнению с американской военной
машиной. А в контрпартизанской войне без союзников, даже при наличии огромной военной мощи, не обойтись. Об этом говорят примеры
Кореи, Вьетнама, Афганистана, Ирака.

Геостратегия прагматического, если не циничного выжидания, которую США демонстрировали в мировых войнах: в первом случае (1914-1918)
вступили в войну в 1918 году, во втором (1939-1945) - открыли "второй фронт" в 1944 году - сегодня не возможно по определению.
Имперские амбиции обязывают быть инициатором экспансии. Роль отсиживающихся и выжидающих почти автоматически переходит к союзникам,
в частности, союзникам по НАТО (Германия и Франция). В последнее время США демонстрируют выбор явно слабых противников из заранее
назначенной "оси зла" (Югославия, Афганистан, Ирак), что не позволяет правильно оценить реальную силу американцев, которая может
быть выявлена лишь в прямом противостоянии на поле боя с противной стороной, обладающей сопоставимой военной мощью. Казалось бы,
война, как наказание строптивых, обречена на победу. Однако этого не происходило ни в Корее, ни во Вьетнаме, ни даже в Сомали. Опыт
военно-силового решения в конфликтах с этими странами оказался негативным. К тому же американский электорат весьма чувствителен к
уровню потерь собственной армии. Обычная для США бесцеремонность во внешней политике и тщательное соблюдение демократических норм
внутри страны оборачивается слабостью тыла при первых же неудачах. Более того, упорство возможной жертвы, как это наблюдается в
случае с КНДР, гипотетически обладающей атомным оружием и находящейся под покровительством Китая, притормаживает имперскую экспансию
американцев, а надежды на продажность военной элиты северокорейцев, как это было в Ираке, не оправдываются. Лишь время покажет, как
будут развиваться события вокруг Ирана. Казалось бы, в военно-стратегическом отношении всё готово: Иран окружен практически со всех
сторон, Турция достаточно надежный союзник, Ирак разгромлен, как и талибы Афганистана, в Средней Азии созданы военные базы США. Но
многое будет зависеть от позиции России, у которой есть собственные интересы в этом регионе, от "умиротворения" партизанского
сопротивления в Ираке и Афганистане.

В заключение необходимо высказать некоторые соображения об имперской судьбе России. Исторически Русь, Россия - Евразия складывалась
как многоэтническое государство с великорусским стрежневым этносом, который изначально тонко чувствовал различие между родиной и
отечеством. Отечество требовало служения, требовало жестко, порой даже очень жестоко. Но в то же время служило крышей и подпорками
для родной земли, позволяло устоять в годы испытаний, мобилизовать коллективистские потенции достаточно аморфного народа.

На нисходящих витках имперского цикла отечество может сжиматься до размеров Московии ХУI века, но идея родины подспудно только
крепнет. А ведь русскому народу до сих пор так и не суждено было стать нацией, т.е. этносом, построившим собственное государство.
Его не было при Рюриковичах, в эпоху ордынского господства, в имперских структурах Москвы и Петербурга, при Советской власти. Его
нет и сейчас. Как это ни странно относительный рост русского и русскоязычного населения (примерно с 50% в СССР до более чем 80% в РФ
при абсолютных потерях в 20-25 млн. человек) одновременно вдохновил поиски сугубо "русской идеи" для сугубо русского государства и
новые надежды на возрождение Империи. Но "русская идея" (как некий эквивалент "американской мечты") может быть по определению только
имперской. Во всех своих исторических вариантах (от "Третьего Рима" до Ш Интернационала) "русская идея" оставалась не самой важной
частью имперского мифа. Для создания государства "только русских" нет ни исторических прецедентов, ни фактической базы в виде
государства-нации. А последнее факт европейской истории ХУП в., т.е. создать национальное русское государство - значит вернуться в
европейский ХУП век, в эпоху модерна, тогда как Европа и США создают новые империи на базе трансгрессирующих наций. Политологам
остаётся только спорить о соотношении элементов имперства и федерализма в этих новых структурах, а социологам обрабатывать
количественный материал в пользу той или иной точки зрения.

Видимо, следует признать, что Россия не может состояться без русских (без русских она превращается в Евразию-Азеопу с тюркским
этническим ядром и пантюркизмом в качестве имперского мифа). А это уже чревато цивилизационным катаклизмом в духе С. Хантингтона. В
то же время русские исторически не готовы властвовать над другими народами так, как это делали англичане в эпоху расцвета Британской
империи. Воля к власти у них отсутствует. Но тяга к решению наднациональных (имперских) задач остаётся. Забвение своего имперского
призвания превратит Россию в Византию периода её упадка. Крепнущее, но всё же слабое православие, не способно сегодня сыграть роль
имперского мифа. "Русские не греки (но и не американцы - А.У.). Но именно поэтому Россия стала полем мистериальных игр Бога,
непреднамеренной координации отечества, родины и империи, земли православной веры и русского человека" (Ф. Гиренок).

Именно поэтому интернационалист-большевик и одновременно космополит-либерал А. Чубайс, который, как огня, боится гипотетического
превращения России в государство-нацию и прекрасно осведомлен о том, что у русских начисто отсутствует не только воля к власти, но и
умение, и желание торговать, предлагает невиданный гибрид - "либеральную империю", в которой властвуют и ведут торгово-финансовые
операции все кто угодно, только не русские. Но для этого рыночного монстра предстоит сменить стержневой этнос империи или
кардинально за 2-3 поколения искоренить русизм как "прибежище негодяев" Российская империя (русской она не может быть по любому
определению) умела сдерживать олигархические наскоки на власть, жестоко карать предателей, а в нужные моменты мобилизовывать энергию
стержневого этноса и других этносов на свою защиту. Гипотетическое русское государство решило бы все эти задачи в пользу русских
элементарно, например, по модели Израиля. Но в этом случае оно перестаёт быть империей. Для создания "либеральной империи"
государство должно отпустить русский народ на "вольные хлеба", заставить его забыть о своем былом имперском призвании, научить
торговать, отказаться от коллективистского (соборного) менталитета, забыть о государстве патерналистского типа, поставить личный
интерес и права личности выше интересов и прав государства.

Получается, что чубайсова идея - это не просто логические ножницы (или национальное государство, или
интернационально-космополитическая империя), но и реальная гильотина для русского большинства, которое не только никогда не станет
нацией, но и теряет возможность возврата в состояние имперского этноса в рыночно-базарном государственном устройстве. Другими
словами, научится торговать, но разучится защищать родину, устроит (цивилизует) свой быт в пределах шести соток и убогой городской
квартиры, но лишится своей исторической памяти и, в конце концов, родины. Но политическая культура без памяти - беспамятная
культура, а это нонсенс по другому определению, согласно которому культура всегда национальна.

В эпоху глобализации "нам нужна ни больше, ни меньше, как Иная Империя. Своя. Без неё нам не нужно ничего... Совсем, совсем
ничего..." (А. Дугин). Модель альтер-империи по Чубайсу - лишь вариант, к тому же скорее утопический, чем гипотетический. Возможны и
другие варианты. Лишь бы не скатиться в водоворот "невиданных катаклизмов и неслыханных мятежей". Лучше вести теоретический спор,
чем ловить рыбку в темной воде смуты. А для этого необходимо:

- начинать отсчет имперских структур мира с древности, а не с эпохи модерна;

- тщательно проанализировать имперское наследие России;

- внимательно отслеживать становление новых империй и развитие старых (тысячелетних);

- решать вопрос не на сомнительных путях поиска "русской идеи", а изучения реальных тенденций в судьбе русского этноса, но без
потери идентичности.

Ясно только одно: Чубайс и его единомышленники вышли на перехват судьбоносной для нас идеи и делают это с большевистско-троцкистской
напористостью. Нет и не может быть ясности в другом: как чубайсова либеральная империя будет соотноситься с американской "империей
добра", потому что последняя уже либеральна по своей природе, а первая даже в мыслях должна быть доброй. Скажите, кому нужна "злая
империя"?

* * *

Сведения об авторе:

Ушков А.М., д.философ.наук, профессор каф. политических наук, РУДН

* * *

---