От Георгий
К Георгий
Дата 02.09.2004 21:12:51
Рубрики Тексты;

Сергей Земляной. Обуздание муз. Первый съезд советских писателей (*+)

http://www.politjournal.ru/preview.php?action=Articles&dirid=50&tek=2187&issue=65

Сергей ЗЕМЛЯНОЙ, кандидат философских наук


Обуздание муз

17 августа - 1 сентября 1934 г. в Москве проходил I Всесоюзный съезд советских писателей. Наряду с принятием в 1936 г. Конституции
СССР это было важнейшим событием общественной жизни страны, крупнейшей победой в том стратегическом наступлении, которое после
разгрома так называемого правого уклона в ВКП(б) на рубеже 20-30-х гг. начал Сталин на идеологическом фронте.

Его главными целями были решительное подавление протестного потенциала в культуре, выкорчевывание всех духовных корней любой -
реальной, равно как и возможной, - оппозиции. Вместе с тем Сталин хотел завуалировать репрессивность своего режима путем
консолидации советской новоиспеченной умственной элиты вокруг некой суммы духоподъемных ценностей.
Здесь речь пойдет не о литературно-культурном фоне I съезда СП и даже не о его значении для формирования Большого Стиля советской
изящной словесности на основе канона соцреализма, а о переплетении и столкновении двух грандиозных интриг - интриги Иосифа Сталина и
интриги Максима Горького, из коих последняя закончилась сокрушительным крахом.
Начало первой интриге было положено знаменитым решением Инстанции <О перестройке литературно-художественных организаций.
Постановление ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 г.>, где было заявлено: <1) ликвидировать ассоциацию пролетарских писателей (ВОАПП, РАПП);
2) объединить всех писателей, поддерживающих платформу Советской власти и стремящихся участвовать в социалистическом строительстве,
в единый союз советских писателей с коммунистической фракцией в нем>. Сталин тем самым объявил о проведении крупнейшей операции в
рамках объявленного им на рубеже 20-30-х гг. идеологического наступления. Сталин занимал все командные высоты в сфере идеологии и
культуры, заново отстраивал систему идеологического руководства обществом. Удар наносился именно по руководящим кадрам и головным
идеологическим институтам, которые в глазах Сталина были скомпрометированы своим небольшевистским прошлым и оппозиционно окрашенным
настоящим: наиболее яркими тому примерами явились былой меньшевизм Абрама Деборина, благоприобретенный троцкизм Александра
Воронского и Леопольда Авербаха, вечная оппозиционность Давида Рязанова, которые соответственно задавали тон в 20-е гг. в философии,
литературной политике и критике, в марксоведении. Они были удалены с идеологической сцены, а их места заняли слепо преданные Вождю и
Генеральной Линии выдвиженцы вроде Павла Юдина, Марка Митина, Валерия Кирпотина и tutti quanti. Их услугами и воспользовался Сталин,
чтобы побудить <мастеров культуры> служить своему режиму не за страх, а за совесть. Но это было тонкое дело, не по плечу сталинским
идеологическим костоломам, и, чтобы его провернуть, генеральному секретарю позарез понадобился отсиживавшийся на Капри Максим
Горький. И Сталин в 1932 г. запустил сразу два крупных политических проекта - проект загона писательского поголовья в общее
организационное стойло и проект оснащения этого стойла священным жертвенным животным, на амплуа которого Сталин прочил Горького.
В своих воспоминаниях <Из прошлого:> Иван Гронский, в то время главный редактор <Известий>, близко знакомый и с тем и с другим,
отмечал: <Вопрос о возвращении Горького на родину поднимался неоднократно как им самим, так и ЦК партии. Свой приезд в Россию
Горький несколько раз откладывал. Откладывал по многим соображениям. <:> Эти настроения подогревали в нем лидеры оппозиции, особенно
Троцкий, Радек, Преображенский, Смилга и Крестинский. <:> В этом же направлении работала и <новая оппозиция>: Зиновьев, Каменев и
питерцы, которые за ними шли. <:> Интересовала Горького и правая оппозиция - Бухарин, Рыков>. Когда в СССР начались гонения на
деятелей оппозиции, он не мог не призадуматься, а не грозит ли и ему нечто подобное по возвращении в отечество.
Так что же именно, если не брать обстоятельства внешнего характера (в 1933 г. Горького под надуманным <врачебным> предлогом просто
не выпустили из Советского Союза), заставило великого писателя обосноваться в своем смертельно опасном для него отечестве? Деньги.
Горький в своем каприйском островном захолустье был оторван от литературной жизни Европы и Советской России. Его стали забывать, что
немедленно сказалось на гонорарах. Москва, следившая за каждым чихом Горького, пришла на помощь обнищавшему Буревестнику. В конце
20-х Горький получил от советского правительства крупные суммы в валюте и в качестве гонорара за издававшиеся книги, и в виде аванса
за книги, которые только готовились к печати. Не без помпы - не только всесоюзной, но и международной - в 1928 г. прошло
празднование 60-летия Горького, а 1932 г. - 40-летия его литературной деятельности. Одновременно компетентные органы СССР вступили
со знатным невозвращенцем в плотные переговоры с целью залучить его в СССР.
Когда Москвы достигло известие о решении Горького ехать весной 1932-го в СССР, Сталин предпринял неординарные шаги. 27 марта он
дважды принял литературного секретаря Горького Петра Крючкова, по совместительству сотрудника ОГПУ. Аркадий Ваксберг в книге <Гибель
Буревестника> пишет: <Странность эта легко объяснима - к приезду Горького для него готовился царский подарок. Сталин разогнал
Российскую ассоциацию пролетарских писателей, возглавлявшуюся родственником Ягоды Леопольдом Авербахом, и принял решение создать
единый Союз советских писателей. С самого начала он был задуман как некое <министерство литературы> - со всеми бюрократическими
структурами и властными полномочиями. Главой его, естественно, мог стать только сам патриарх - признанный миром живой классик. Об
этом Сталин и вел разговор с Крючковым>.
Сталин упорно продолжал давить на слабые места нечуждого всему человеческому Горького. За несколько дней до его последнего, зимой
1932-1933 гг., отъезда в Италию валютная комиссия под председательством члена Политбюро Яна Рудзутака рассмотрела вопрос <о
дополнительном отпуске ОГИЗу десяти тысяч рублей в инвалюте для оплаты авторского гонорара М. Горькому>. Знал генсек и еще об одной
слабости великого писателя - о его тщеславии. Гронский вспоминал в связи с юбилейным шоу: когда Сталин предложил присвоить МХТ имя
Горького, он заметил, что это же больше театр Чехова. <Не имеет значения. Не имеет значения, - и, наклонившись, тихо так,
Гронскому: - Он честолюбивый человек. Надо привязать его канатами к партии>.
Горькому, однако, пришлось отрабатывать выданные ему авансы. Прежде всего в плане личных отношений со Сталиным, в которые он внес
щемящие ноты безудержного славословия и лести, объявляя Сталина реинкарнацией Ленина. Из письма Горького Сталину от 16 января 1933
г.: <С чувством глубочайшего удовлетворения и восхищения прочитал Вашу мощную, мудрую речь на пленуме. Совершенно уверен, что столь
же мощное эхо вызовет она всюду в мире трудящихся. Под ее спокойной, крепко скованной формой скрыт такой гулкий гром, как будто Вы
втиснули в слова весь грохот стройки истекших лет. Я знаю, что Вы не нуждаетесь в похвалах, но думаю, что у меня есть право сказать
Вам правду. Большой Вы человек, настоящий вождь, и счастлив пролетариат Союза Советов, что во главе его стоит второй Ильич по силе
логики, по неистощимости энергии. Крепко жму Вашу руку, дорогой, уважаемый товарищ>.
С Горьким, написавшим портреты Толстого и Ленина, были связаны планы Сталина относительно создания своей образцовой биографии в
качестве Священного Писания для советских людей и друзей СССР за рубежом. Но Горький, в отличие от Маяковского, так и не сумел
по-настоящему <наступить на горло собственной песне>, хотя и заключил договор на книгу о Сталине с одним американским издателем с
получением адекватного чека, который, правда, вскорости вернул подписавшему его доброхоту. Это было серьезным проколом Горького.
Но Горький продолжал плести и свою интригу. Ставшие доступными документы позволяют подтвердить давно существовавшую (со слов
Бухарина) версию о том, что Горький устроил в своем дворце на Малой Никитской встречу Сталина с Каменевым в преддверии XVII съезда
ВКП(б), в середине января 1934 г. А 26 января Горький занял место среди гостей на открытии XVII съезда партии. И что же?
Восстановленный в партии Каменев (как и Зиновьев) получил право выступить на съезде с покаянной речью, что сулило ему возвращение к
активной работе. Бухарин и Рыков были даже избраны кандидатами в члены ЦК. Сразу же после съезда Бухарина назначили - вместо
Гронского - главным редактором <Известий>. Рыков остался членом правительства в качестве наркома связи. В апреле Зиновьев стал
членом редколлегии журнала <Большевик>. Каменев, не теряя издательства , был назначен еще и директором созданного по
инициативе Горького Института мировой литературы.
Первый съезд открылся 17 августа и закончился 1 сентября 1934 г. На нем присутствовало 376 делегатов с решающим голосом и 276 с
совещательным, которые представляли около 2,5 тыс. членов и кандидатов СП. Таким образом, более 20 процентов зарегистрированных в
СССР литераторов, имевших, так сказать, лицензию на письмо, присутствовало на сем репрезентативном форуме. Приехало - не вполне
бескорыстно - много иностранных гостей. В том числе Арагон и Триоле, успевшие за счет оргкомитета прелестно отдохнуть на
Черноморском побережье Кавказа.
С приветствием от имени ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР выступил Жданов. Речь Жданова содержала в порядке очередности: восхваление
гениальности Сталина; живописание <упадка и разложения буржуазной литературы, вытекающих из упадка и загнивания капиталистического
строя>; интерпретацию соцреализма, исходя из сталинской формулы <инженеры человеческих душ>; отстаивание <романтики нового типа,
романтики революционной>. Все в речи неукоснительно выверялось по проекту Устава. Убогость этого выступления разительно
контрастировала с высокопрофессиональным разбором хода работы съезда, который Жданов провел в своем письме от 28 августа к Сталину с
места действия: <Дорогой товарищ Сталин! Думаем кончать съезд 31-го. Народ (!) уже начал утомляться. Настроение у делегатов очень
хорошее. Съезд хвалят все, вплоть до неисправимых скептиков и иронизеров, которых так немало в писательской среде. <:> Все
старались, как умели, перекрыть друг друга идейностью выступлений, глубиной постановки творческих вопросов, внешней отделкой речи.
<:> Что касается выступлений, то коммунисты выступили бледнее, серее, чем беспартийные>. Бледные коммунисты - это, скорее всего,
Бухарин и Радек, а яркие беспартийные - это, по-видимому, Горький, а также Пастернак и Олеша. Иронизеры - это, надо полагать,
Эренбург, Бабель и Мальро, снижавшие пафос форума, но борозду все-таки не портившие.
Доклад Горького о советской литературе не содержал никаких открытий и был окрашен квазифилософской, просвещенческой отсебятиной. В
докладе резко обращали на себя внимание конъюнктурные поношения Достоевского и литературы Серебряного века. В качестве вклада в
теорию можно рассматривать тезис Горького о том, что <критический реализм возник как индивидуальное творчество <лишних людей>, а <у
нас, в Союзе социалистических советов, не должно, не может быть лишних людей>. О социалистическом реализме Горький сумел исторгнуть
из себя только одну связную фразу насчет того, что <социалистический реализм утверждает бытие как деяние, как творчество>. От
анализа текущей советской литературы (а доклад-то был о советской литературе) Горький ушел, не упомянув, за двумя симптоматическими
исключениями, ни одного имени и ни одного литературного произведения. Что до имен, Горьким упомянуты <отлично работающие над
<Историей фабрик и заводов> литераторы <поэтесса Шкапская и Мария Левберг>.
На двенадцатом заседании с докладом <Современная мировая литература и задачи пролетарского искусства> выступил Карл Радек. В
соответствии с антирапповской установкой Сталина-Жданова он пространно высказался о <болезнях пролетарских писателей> и их фобиях
относительно интеллигентской <прослойки>. Затем он по-товарищески пожурил Мальро за его ложные опасения насчет удушения советской
литературы прямо в ее колыбели (<Я думаю, что опасения нашего друга Мальро, как бы у нас здесь в яслях не задушили рождающегося
Шекспира, свидетельствуют о том, что у него нет достаточного доверия к тем, кто в яслях ухаживает за ребенком. Пусть только родится
этот Шекспир, а уж мы выведем его в люди>). А напоследок бросил кость интеллектуалам разделом своего доклада под названием <Джеймс
Джойс или социалистический реализм?>.
Под занавес съезда прозвучал доклад Николая Бухарина о поэзии, поэтике и задачах поэтического творчества в СССР. Докладчик огорошил
аудиторию своим тезисом: <Для нашего поэтического творчества сейчас проблема качества, проблема овладения техникой поэтического
творчества, проблема мастерства, проблема овладения литературно-культурным наследством и ряд таких проблем, которые касаются
качественной характеристики, - мне кажется, выдвигаются на первый план>. Потом обидел комсомольских поэтов в лице Михаила Светлова,
сравнив его с Гейне: <Теперь <сопливеньких> изжили. Нам нужно выдвигать мировые масштабы>. Затем разозлил всю поэтическую
общественность Союза, поименно перечислив мэтров текущей поэзии: <Мы говорим о Борисе Пастернаке (бурные аплодисменты),
Н. Тихонове (бурные аплодисменты), И. Сельвинском и отчасти о Н. Асееве (аплодисменты)>. И в заключительном слове оскорбил всех,
включая товарища Сталина, своими рассуждениями об устарелости Демьяна Бедного, и особенно о пользе и вреде <агитки> для творчества
Владимира Маяковского. После окончания Бухариным доклада в стенограмме значится: <Бурные аплодисменты всего зала, переходящие в
овацию. Крики <ура>. Весь зал встает>. Вернувшись за стол президиума, мертвенно бледный Бухарин наклонился к хлопавшему Горькому и
прошептал: <Знаете, что вы сейчас сделали? Подписали мне смертный приговор>. Он не без оснований подозревал, что Сталин не простит
ему этот триумф.
Сталин посчитал излишним лично присутствовать на писательском съезде, но дух его витал над бездной, которая разверзалась перед
советской литературой. Горький играл роль зиц-председателя Фунта, а ходом съезда по указкам из Кремля дирижировали Жданов, Щербаков,
Юдин и Фадеев. Глубокое недовольство Горького, проливающее свет и на его странный доклад, прорвалось под конец съезда в его письмах
Сталину и в ЦК ВКП(б). В этом смысле крайне показательно письмо Горького в ЦК партии от 30 или 31 августа: <Писатели, которые не
умеют или не желают учиться, но привыкли играть роль администраторов и стремятся укрепить за собою командующие посты, остались в
меньшинстве. <:> Их выступления на съезде обнаружили их профессиональную малограмотность. <:> Однако эти люди будут введены в состав
Правления Союза. Таким образом, люди малограмотные будут руководить людьми значительно более грамотными, чем они. Лично я знаю этих
людей весьма ловкими и опытными в <творчестве> различных междуусобий, но совершенно не верю в искренность их. <:> Поэтому работать с
ними я отказываюсь, ибо дорожу моим временем и не считаю вправе тратить его на борьбу пустяковых <склок>. <:> Это обстоятельство еще
более настойчиво понуждает меня просить вас, т.т., освободить меня от обязанности председателя Правления Союза литераторов>.
Просьба, натурально, выполнена не была. Ответом Горькому было угрожающее безмолвие Инстанции.
Кадровые итоги съезда были таковы: декоративным председателем Правления учрежденного Союза советских писателей СССР стал Горький,
первым секретарем - Александр Щербаков, будущий секретарь ЦК, идеологическими секретарями - Фадеев и Панферов вкупе с затесавшимися
в эту стаю Лахути и Куликом. Протащить в Правление людей, которыми Горький дорожил, ему удалось: туда вошли и Каменев, и Пастернак,
и Зощенко. Но уже в первые недели для всех стало очевидно, что Правление, как и его председатель, - это не более чем фикция: все
руководство сосредоточилось в руках аппаратчиков, не имевших к литературе ни малейшего отношения.
Политическая ситуация в стране между тем стала стремительно суроветь и ужесточаться, что похоронило все надежды Горького вместе с
его интригой. 1 декабря 1934 г. в Ленинграде, в здании Смольного, Леонидом Николаевым при загадочных обстоятельствах был убит Сергей
Киров. 16 декабря были арестованы сперва Зиновьев, а за ним и Каменев. 16 января 1935 г. было опубликовано обвинительное заключение
против Зиновьева и Каменева: их обвиняли в создании некоего <подпольного московского центра>, в обмане партии, в двурушническом
покаянии на XVII съезде партии, в подстрекательстве к убийству Кирова. Они были обречены.
Вернувшийся в Москву из Крыма Горький безуспешно пытался дозвониться Сталину и Ягоде: они не брали трубки своих <вертушек>. Чтобы
обуздать Горького, упрямо и напрасно хлопотавшего об арестованных, против него была открыта идеологическая кампания, в которой
застрельщиками выступили порученец Сталина Давид Заславский, которому Вождь дал рекомендацию в партию, и обиженный Горьким Федор
Панферов. Они обвинили еще живого классика в том, что он хвалил <клеветников и двурушников>, поддерживал <классового врага>. Главный
редактор <Правды> Лев Мехлис, работавший ранее личным секретарем Сталина, отказался печатать гневный ответ Горького Заславскому и
Панферову. Теперь Горькому оставалось лишь одно - согласиться с непыльной функцией одного из <потемкинских> идеологических
институтов сталинского режима. Что он благоразумно и сделал, оттянув тем самым хотя бы ненадолго срок своей трудной кончины.