Никита Гараджа
Периферийные империалисты
"Чудовищный русский ресентимент"
Диагноз
Ревизия девяностых состоялась, итоги подведены, жирная точка оборвала сладострастье разрушителей, упоенных ничтожеством растерзанной империи. Когда речь идет о борьбе за жизнь, предательство не прощается. Удел иуды - глухое злобствование бессилья. Ресентимент - отчаянный вопль перед лицом проклятья гнева праведного, рождаемый животным страхом возмездия. Открытие Ницше - "чудовищный еврейский ресентимент" - принял русскую ипостась. Новейшие теории периферийного капитализма - провозвестницы ресентимента по-русски.
Самый известный поп-певец онтологической периферийности России - конечно же, Александр Паршев с его градусником (www.thewalls.ru/). Однако сегодня есть и другие, кто вбивает колышки в пространство понятий, описывающих нашу "периферийность". К примеру, Григорий Явлинский в 2003 году издал книжку "Периферийный капитализм", где рассказывает про то, до какой степени у нас все хуже, чем у них. А субкультура "новых левых" тем временем обогатилась "Периферийной империей (www.aglob.ru/books/?id=86)" Бориса Кагарлицкого, где тот же тезис становится основанием для целой политико-философской системы.
Resentiment - понятие, примененное Ницше для разоблачения христианской морали. По Ницше, resentiment - техника фабрикации фальшивых идеалов, которой пользуется слабость для иллюзорного самооправдания и иллюзорной мести тому, чего ей недостает, - силе. Для того чтобы слабость получила высшую оценку, надо просто уравнять ее с силой, именно для этого "хорошее-плохое" подменяется на "добро-зло".
Ревизионистская критика слева и справа - свидетельство затаенных обид, горьких унижений и несбывшихся надежд. Кто-то из них сделал ставку на заокеанских властителей дум, кто-то - на доморощенных примаковых и маслюковых, но расклад не удался и карта предательски не легла. Осталось отчаяние - однорукий бандит сожрал последний чирик. Ни выигрыша, ни получки - только бессилие и страх, ощущение нелепости рокового стечения обстоятельств.
Как показал М.Шелер, ""ресентиментную критику" отличает как раз то, что на самом деле она вовсе не "желает" того, что выдает за желаемое; она критикует не для того, чтобы устранить зло, а лишь использует зло как предлог, чтобы высказаться"1. И еще: "почва, на которой произрастает ресентимент, - это прежде всего те, кто служит, находится под чьим-то господством, кто понапрасну прельстился авторитетом и нарвался на его жало"2.
Особую остроту русской версии ресентимента начала ХХI века придает внутреннее ощущение превосходства над мировым порядком. Поразительно удачна в этом смысле "Периферийная империя" Кагарлицкого. Здесь подчеркивается современное состояние фундаментального разлада той ситуации, в которой мы быть в принципе не можем. Россия не может быть не империей, как космос не может быть частью иного порядка. Здесь вступает в силу метафизика отрицания, парадоксальной реализации ничто, положения противоречивого присутствия на периферии метрополии-антиимперии.
Само по себе рабское место в диспозиции миропорядка не могло стать источником бессильную обиды, вылившейся в теорию периферийного капитализма. Скорее дело в том, что Америка, раньше "плохая", теперь стала "злой". Ей бы можно было все простить как врагу, но она унизила нас до предела, включила в ядро "центра" (большую восьмерку), призрев за былые заслуги по уничтожению империи. Мечтам не суждено было сбыться - в Белом доме не сидят русофобы, а купеческой знати не до гордости великорусского шовинизма.
Претензия к периферийным теоретикам не к содержанию их размышлений - там действительно много правды. Но по другую ее сторону - воистину замечательная редукция. Исторический организм человечества уподобляется механизму функционирования супермаркета, где правит бал супервайзер-мерчендайзер, организовывающий порядок витрины. Да, миропорядок есть, капитализм выстраивает систему, упорядочивает жизнь народов согласно логике своего функционирования, но ведь и в супермаркете на первом месте не содержание упаковки, а лейблы.
Размер годового бюджета страны не может рассматриваться как реальный эквивалент положения на мировой карте. В мире есть Россия, которая в состоянии актуального единства всех моментов своей истории не равняется приводимой Кагарлицким ничтожной доле отечественного ВВП по отношению к мировому. Дело тут даже не в том, что Россия - "родина слонов (www.russ.ru/culture/20040825_mil.html)". А в том, что периферийность (равно как и "центральность") существует, в первую очередь, в коллективном сознании людей, живущих на земле - и, опосредованно, в структуре социума. Капитал же, т.е. то, что мы в данный исторический момент считаем "ценными активами" - это просто одна из систем измерений, позволяющая оценить результаты жизнедеятельности этих социумов.
Экономизм
Жизнь пересиливает идеологию. Как бы ни позиционировали себя экономические науки в системе наук общественных, хозяйство занимает все же далеко не первое место в иерархической структуре человеческой реальности. Особый статус экономики связан не со спецификой ее инструментария, а с самим предметом анализа. Стихия человеческой жизни рационализируется в экономические теории, после чего происходит своеобразное "переворачивание" реальности. Теории заступают на ее место и сами желают стать орудиями рационализации жизни.
Если быть последовательным до конца, то человек стал по-настоящему экономически более грамотным не тогда, когда появились зубодробительные тексты Адама Смита, а когда он познал богов и стал воспроизводить культ хозяйствования, принося жертвы богам плодородия. Этим актом он установил связь между собственной хозяйственной активностью и реальностью. Внешний мир очеловечился, стал прозрачным, что позволило эффективно приспосабливать его к собственным нуждам. Но на первом месте здесь - воля богов, от которых зависят границы и пределы возможностей в очеловечивании природы. Здесь экономическая жизнь выстраивается не из субъекта, а из самой реальности, которая упорядочивается волей богов.
Современный экономизм хочет иного. Для него важно выстроить хозяйство исходя из субъекта. И при всей рациональности такого подхода, получается, что реальность как таковая абсолютно неупорядочена и нелогична. Человек выстраивает порядок из себя самого.
Следствием этого становится фетишизация экономизма. По С.Н.Булгакову, хозяйство "стремится стать не только одной из сторон жизни, но единственной или, по крайней мере, определяющей, не признавая над собой никакого внехозяйственного или сверххозяйственного суда"3. Никакой иной реальности, кроме как экономической, человек уже не видит, ему не до культов и богов. В нашем случае экономизм становится альфой и омегой современности. Все есть экономика.
Но в этом заключена и слабость экономизма - разумность реальности постоянно приводит его к краху. Имея дело только с производными человеческого и будучи не в состоянии видеть за "гуманитарными границами", он оказывается без опоры в природе. Остается попытаться абсолютизировать логику экономических законов - что и происходит, когда наука объективирует результаты своих исследований. И только жизнь может показывать их несостоятельность.
Когда Явлинский или Кагарлицкий объясняют, почему рыночные механизмы у нас не заработали или заработали не так, как нужно - это гадания на кофейной гуще или объективация по второму кругу. Невозможно в логике современного экономизма дать вразумительного объяснения того, почему мы на периферии. Можно, как Явлинский, сетовать на институциональное несовершенство нашего государства - или, напротив, как Кагарлицкий, обозначать возможное наше мессианское предназначение в борьбе за лучшее будущее мира. Сути это не меняет.
В логике так называемого "миросистемного анализа" мы действительно на периферии. Но бывают, однако, и другие логики. Скажем, Ленин в 1916 г., написав про "империализм как высшую стадию капитализма", вышел за рамки классической марксистской логики - и периферия чудесным образом превратилась в центр революционного движения. Ну, а жизнь не замедлила подтвердить предположения о возможности антикапиталистической революции в крестьянской стране.
В свою очередь, Сталин продолжил эту логику, окончательно перестав искать опору коммунистической идее в метрополии капиталистического мира и переориентировавшись на периферийные регионы. И, в отличие от капиталистических стран, Россия на собственных географических перифериях производила не колониальную демодернизацию и архаизацию, а пыталась всячески включать внутренние и внешние колонии в состав метрополии.
Когда Кагарлицкий говорит о том, что России в ХХ в. удалось на 74 года истории советского государства вырваться из миросистемы, он абсолютно прав. Эту мысль можно конкретизировать: мы вырвались за рамки экономизма. Как говорил Ортега-и-Гассет, коммунизм - это хоть и очень странная, но все же нравственность. Именно поэтому мы как хозяева ходили по планете, а Москву воспринимали как центр мироздания. Мы просто были "иными" - способными видеть те пространства, которые не было видно "обычным людям". И уже одно это исключает саму идею периферийности. И наоборот: как только рожденное в 60-х "новое мышление" на русском языке провозгласило, что между двумя мирами нет никакой разницы, это было всеми прочитано и понято как безоговорочная капитуляция. Сказать "мы как вы" означает сказать "мы хуже вас".
Но здесь лежит и корень имперского ресентимента. Констатация величия советского проекта и ущербной сущности капиталистической реставрации - "ларек на космодроме" - обозначает проблему выхода чистыми из состояния национального унижения. Подобно тому, как свершившееся насилие может привести как на панель, так и быть сублимировано преступно отнятой, но не утраченной чистотой девственности. В разоблачительном пафосе "периферийной империи" слишком много резонерства опустившейся девки с искренним горем и слезами, но без будущего.
Магистральное направление
Проблема не в том, что мы по факту оказались на периферии движения мирового капитала и встраиваемся в мировую систему в непривычной для себя роли обслуживающего персонала и инструмента финансовой метрополии. Если бы всяческие эмиссионные центры находились не на Уолл-стрит, а на Тверской - это бы ничего принципиально не решало. Разве что Явлинский был бы доволен.
Общим местом стала мысль о том, что СССР в столкновении с капиталистическим миром закономерно потерпел поражение как экономически менее совершенная система. Главная ошибка здесь - в поиске причин поражения, связанная с последовательной автономизацией экономической деятельности от всех иных форм культуры. Экономика становится вне национального размежевания, вне религиозной хозяйственной этики, наконец, вне самой человечности, абсолютизируется в своем могуществе.
Макс Вебер начинал с того, что выявлял связи экономических отношений с государственно-правовой системой Рима и средневековья в целом. Его "протестантскую этику" можно рассматривать в контексте преодоления отчужденного характера экономизма. При всей своей антигуманности капитализм насквозь человечен, он примитивен и тривиален, как бритва Оккама. В нем нет сложности органического, он систематичен, ибо это действительно уклад, сотворенный по произволу гордой воли просвещенческого человека. Капитализм - это миросистема; но только для тех, кто принимает ее.
Отношения человека с природой, побуждающие его к хозяйственной деятельности, не сводятся к механическому взаимодействию с ней. Люди осваивают мир, раскрывают его, причем это задача настолько творческая, что не только человечество выступает субъектом экономической деятельности, но и каждый отдельный народ, каждая деревня, семья в конце концов. Индивидуальность вписывает себя в реальность в первую очередь в хозяйственной деятельности, и уже поэтому такая деятельность никак не определяется универсальными законами многообразных экономических теорий.
Потенциально все народы являются творцами особых экономических отношений. Хозяйство как творчество - это радость обнаружения себя в природной реальности, и оно возможно только как уникальное, принципиально нетиражируемое культурное действие. В этом - корень "периферийности" и "центральности": реальные центры появляются и существуют лишь там, где людские сообщества берут на себя подвиг организовывать хозяйство "от себя", от своей надхозяйственной уникальности, не встраиваясь в чужие модели и не замыкаясь в чучхеистской автохтонности, а открыто предлагая миру свои собственные универсалии и отстаивая их.
А потому даже если мы вдруг, как мечтают сегодня многие, завладеем контролем над потоками и станем "Америкой ХХI века" (Е.Гайдар), на нашу долю выпадет только лишь разврат благоденствия. Ресентимент же останется с нами навечно.
Примечания:
1 Шелер М. Ресентимент в структуре моралей. – М., 1999. – С. 23.
2 Там же. – С. 18.
3 Булгаков С.Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения. – М., 1994. – С.309.