От self
К И.Т.
Дата 08.06.2004 11:07:28
Рубрики Ссылки;

off-topic

перенос с одной гостевой.

===========
635. Консул (vabank@omskcity.com ) 2004/06/07 19:16 [ответить]
Добрый день!

Длительное отсутствие связано с аварией на съемках на Северах, получением травмы, а в качестве последствий этого длительной и достаточно мучительной болезни. Бывает. Сейчас полегчало, комп заработал, жизнь входит в нормальное русло.

Как быстро летит время или мы летим мимо него с чудовищной скоростью. Наверное, мы летим или наши души. Летим как пуля. Пробивая собственные - тело, жизнь, здоровье, судьбу. Пробивая, а иногда калеча окружающее. Нанося невосполнимый урон. Всему. Больница и длительное лечение вещь занудная. К сожалению, а может к счастью пришлось оторваться от мира на определенный срок и как космонавт вернуться со звезд. Бренность бытия хорошо проявляется в отделении хирургии Богом забытой провинциальной больницы. Время тик-так. Сначала очень быстро, потом тише, медленно. Тягуче медленно. Мир закрыт стенами палаты. Тихо. Прошли звонки, телеграммы, заскочившие друзья. Свыклось. Успокоилось. Замерло. Время тик-так. Тик-так. Медсестра - 'больной вам уже лучше, надо вставать, двигаться, выходить в жизнь'. Засмеялась. Смех как зайчик рикошетом отразился от старых стен и вылетел в сумрак коридора. Запах женщины. Веселая и яркая звездочка во мраке нездоровых мыслей. Уже уходя - 'давайте, вставайте, вам уже можно жить'. Вам можно жить. Тишина. Тик-так. Тик-так. Часы отбили очередной час, минуту, секунду, секунду, долю секунды жизни. Тик-так. Прошло два часа как ушла медсестра. Из соседнего угла палаты тот самый больной четко и ясно - 'Выходить в жизнь, вам можно жить. Зачем. Я от нее устал'. Тишина. Тик-так. Засыпая подумалось - позднее у него зажигание, тугодум. Тик-так. Тишина. Сон. Разбудил грохот, медсестра и врачи колдовали над соседом.
'Что случилось?' - спрашиваю медсестру. Милое, можно сказать красивое лицо. Заботливо поправила мою повязку. 'Ничего, не поднимайтесь, он умер'.
Часы тик-так. Тик-так. Тишина. Он жил без меня, а умер со мной. Как странно. 'Я от нее устал' - так сказал. Как странно сложила фразу медсестра 'ничего:.. он умер'. Странно, но я тоже от нее устал. Тик-так, тик-так. Тишина. Но держат обязательства. Что закончится первым жизнь или обязательства?

Выкладываю для вас статью. Написал ее хороший человек и журналист. Большинство газет ее не возьмут. Их не мучает вопрос - Что закончится первым жизнь или обязательства? Когда будет читать, вам будет неприятно, это про нас. Да, да про нас всех. У нас только дальний свет. Высвечивает либо прошлое, уже далекое. Либо пытаемся осветить будущее. Это получается плохо. Нам надо отрегулировать ближний свет. Освещать ближнее. То, что рядом и так обыденно. Не ярко. Не заметно. Тик-так. Тик-так. Тишина.
---------------
Жизнь невпопад.

Возле дома я часто встречаю старичков - 'дрожащие огни печальных деревень'. Они собирают бутылки и банки. Я оставляю для них бутылки у подъезда и примеряю их старость на себя. В московской гостинице 'Украина', где довелось мне однажды провести ночь, полно было немецких пенсионеров. Чистенькие, улыбчивые. Гуляют по миру: сегодня в Москве, завтра в Греции или в Австралии. Щебечут, вызывая во мне злобную досаду: они заслужили ухоженную, жизнерадостную старость, мы - нет. Ночь в 'Украине' обошлась мне в две тысячи рублей - месячная зарплата воронежских врачей-учителей. Какая тут Австралия, они в соседнем-то городе родных не навестят. Возле дома я часто встречаю старичков - 'дрожащие огни печальных деревень'. Они собирают бутылки и банки. Мы почти с ними знакомы, я оставляю для них бутылки у подъезда и примеряю их старость на себя. Австралия, блин: Может, и я буду бутылки собирать. Или на рынке побираться. Мы все тут без роду и племени. Лишенные наследства.
Матушка моя жила невпопад. Старость свою они с отцом встретили порознь: он уехал в деревню своего детства, а она осталась в старенькой городской квартире.
Ни малейшей ценности для туристического бизнеса матушка не представляла. Ее сбережения обесценились реформами, а при дележе страны достался ей ваучер ценой в бутылку водки. Не создала она для Родины ничего такого, чтобы получить взамен пристойную старость. Месячной ее пенсии хватило бы лишь на сутки в 'Украине' плюс на метро проехать. Всю жизнь она работала инженером в проектном институте, и в семье на всем экономили ради кооперативной квартиры. В прежние годы матушка много шила. На себя, на меня с братом, пока мы были младенцами, потом школьниками. А внуки ее родились к перестройке, и шитье на них было совсем невпопад. В магазинах всего полно, и внуки с внучками не желали носить сшитое бабушкой. Давайте я вам что-нибудь подлатаю, предлагала матушка, вот курточка совсем ведь новая; ну дырка, а мы ее заделаем. На дырку нашивалась какая-нибудь аппликация, матушка приносила куртку, очень довольная, и просила еще что-нибудь дать ей в ремонт. Давайте носки заштопаю или вот эту маечку зашью:
Она приходила к нам и держала в руках газету, иногда пыталась читать ее, надев очки, но быстро утомлялась. Порой засыпала в кресле, а я думал: 'Ну, мам, что б тебе дома лечь в постель и спать, спать сколько хочешь:'. Нет, приходила и засыпала у нас. Потом встрепенется: 'Ну расскажи мне, расскажи, как твоя работа, чем ты сегодня занимался?' Сдерживая раздражение, я говорил ей, сволочь, одно и то же: 'Ну что, мам, да как всегда. Встал. Умылся. Позавтракал. Пошел в редакцию. Встречался с разными деятелями - бизнесмены там, политики, чиновники. Общался и с нормальными людьми: учителями, врачами, просто жителями, жертвами ЖКХ или чиновников. Работал дома за компьютером'. И каждый раз матушка счастливо улыбалась, гладила меня по руке или спине и говорила одно и то же: 'Ой, ну как же хорошо, как я люблю, когда ты мне вот так рассказываешь!..' Жена предлагала ей чего-нибудь перекусить с нами, и матушка обычно отказывалась - нет, ой, что вы, я такая сытая! - но потом мы ее убеждали: это и не обед вовсе, а так, под разговор, и она соглашалась и ела, нахваливая. А мне было вечно некогда сидеть с ними, нужно было зарабатывать на большую семью, и я шел к компьютеру и иногда приходил к ним на кухню, чтоб выпить вместе чашечку кофе; я вот он, просто дела отвлекают. Хотя какие уж там особые дела: Разговоры их были все о том же - детки, здоровье их и учеба и как страшно жить стало на свете. Обе - мамы, просто разных поколений, и порой разговор их сбивался на тему справедливости: ты детям всю душу, а они: Чем взрослее, тем несправедливей. Как в притче о злой девушке, которая сказала влюбленному в нее парню: хочешь, чтоб я поверила в твою великую любовь? Докажи - принеси мне сердце твоей матери. Он пошел и вырвал сердце матери, побежал обратно, споткнулся и упал. И сердце материнское спросило его: ты не ушибся, сынок? Притча казалась мне наивной до идиотизма, но однажды мы с женой были одни и смотрели телевизор, и там кто-то повторил эту притчу; я видел, как сжались ее руки, а лицо опухло и стало некрасивым, она широко раскрыла глаза и не шевелилась, чтоб слезы не упали. Иногда в матушкиной квартире что-то ломалось, и она робко жаловалась по телефону, извиняясь, что отнимает время. И очень радовалась, когда я или брат приходили к ней починить телефонный шнур или смеситель в ванной. Суетливо накрывала стол: чай, дешевое печенье - и вела все те же разговоры: ну расскажи, сыночка, каким был сегодня твой день. А потом не раз звонила по телефону: 'Ой, да спасибо вам, мои хорошие, ну как же замечательно у меня теперь все стало, а то я уж и не знала, что делать. Ой, да какие ж вы молодцы у меня, умные и умелые!..'
Одевалась матушка по принципу 'мне этого достаточно'. Нас с братом даже укоряли за глаза: мол, приличные люди, а матушка их в тряпье каком-то ходит. Мы ее допрашивали: мам, давай мы тебя в санаторий отправим, пальто купим или сапоги новые, но ей ничего не было нужно. Мы что-то покупали, а она прятала это в шкаф.
Однажды слух дошел, что она просила милостыню на рынке - к позору двух благополучных сыновей и к полной нашей растерянности. Ну что с ней поделаешь?! Она старалась хоть что-нибудь оставить после себя детям. Наследство - как свидетельство, что она жила в этом мире. Квартира, например, - старая 'брежневка' в доме, в котором начинают обваливаться балконы. Какой уж тут 'родительский дом': Одно пепелище. Жизнь ее уместилась в несколько коробок: старые вещи, смысл которых был ясен только ей, и пакет с фотографиями. Юная, молодая, дети, родственники, друзья, сослуживцы. На фотографиях она была школьницей, чьей-то первой любовью, невестой, и вся жизнь была у нее впереди. Я сидел у нее на руках ангелочком в белых кудряшках, и тогда она не знала, что однажды я приду, а она, старая и беспомощная, будет лежать на полу в жалкой ночной рубахе. Брат позвонил: что-то не так; мы тут зашли к матери, а она храпит в туалете и дверь не открывает. А тут и жена моя нервничала: мать, мол, обычно каждый день звонит, а вчера - нет. И сегодня не звонила: Мы быстро собрались и поехали. Она не храпела во сне, когда брат нашел ее. Она хрипела. Инсульт. Душа ее уже покинула тело, но вернулась, когда пришли сыновья, и пыталась подать им знак.
Сутки или двое она провела в узком туалете, в котором дверь открывается внутрь. Брат выломал дверь - матушка лежала на пороге. Вызвали 'скорую'. Мы пытались ее поднять, а она говорила сквозь окоченевшие губы: 'Бо-на, бо-на'. Мы понимали, что больно, и не знали, что делать. Иногда она открывала глаза, но в них ничего не отражалось. Мы ходили по квартире, стояли возле матушки, смотрели на нее. Потом догадались: подоткнули одеяло под ее неподвижное тело и перенесли на диван.
Прохладный зал в больнице, и она лежала там под капельницей на тележке среди других умирающих. Голая старость, накрытая простыней. Живому там было бы холодно. Я трогал ее руку и говорил: 'Мам, это я'. Пальцы на ее правой руке вздрагивали, она дышала чаще, но глаза ее больше не открывались. Будто кто-то махал платочком с отплывшего корабля - туман его поглощает, уже ничего не видно, только эхо доносится. Зря, наверное, я звал ее. Мучил только. Ей повезло: она не загрузила родных и близких тягостной болезнью на годы, чтоб подавать утку, кормить с ложечки и мыть ее неподвижное тело: Ей повезло: она умерла в три дня. Скоренько так, чтоб не отрывать нас от важных дел. Но я и теперь слышу, как там, за туалетной дверью, капало время: пять минут, полчаса, ночь, утро, день, еще ночь: Может, в эти длинные часы она вспоминала, как долго умирала ее мать. Вся семья тогда была прикована к слишком узким вратам: бабушка никак не могла в них протиснуться, хотя была очень худой. В детстве она казалась мне противной старухой. Все следила, учу ли я уроки.
Я помню: когда матушка умирала, когда умерла, и были похороны, крышка гроба у подъезда, соседи, яма, крест, - я машинально что-то делал и говорил. А через неделю после похорон мы с женой пошли на рынок, она подошла к киоску за ветчиной, а я стоял рядом, и вдруг слезы потекли по лицу, будто что-то во мне проткнули, и я ничего не мог с этим поделать. Жена молча обняла меня, бросив сумку, и прижалась, и какое-то время мы так и стояли с ней, обнявшись среди толпы, - два немолодых уже человека.
Подушка со снами: от кошмаров до блаженных полетов. В снах есть места, где я никогда не бывал наяву, а во сне узнавал их: здесь со мной уже что-то происходило: Встряхнуть подушку, перемешать - и что-нибудь выпадет. Рулетка такая. Вот и выпало: я спускался по лестнице, а вдоль перил молча и неподвижно стояли люди. Среди них я увидел маму в длинном пальто, которого при жизни у нее не было. Я подошел и обнял ее, прижавшись щекой к ее щеке, и поцеловал волосы. Мы оба знали, что она мертва. У матушки подогнулись ноги: она не могла стоять - ведь у нее инсульт, и она так и не вышла оттуда; и я не знал, почему она оказалась здесь, в веренице живых людей вдоль холодной грязной стены. Она опустилась на каменный пол, и я поддерживал ее - как будто опускал в могилу.В том сне мы и простились окончательно. На годовщину с утра поехали с женой на кладбище. Зима в тот день была - как в новогоднем мультфильме. Хорошо там, на кладбище: полная тишина, снегом замело могилы и памятники. Мы не сразу нашли нашу могилку с березой. Расчистили дорожку и могилы мамы и бабушки, запачкав снег прошлогодней травой и ветками. Ну надо ж как-то отметиться. Постояли. Нарушать глубокий покой кладбища было кощунственно - может, кощунственнее даже, чем вообще не проведать маму на годовщину. Ворона присела на ветку, стряхнула маленький снегопад и долго разглядывала нас - молча и подозрительно. Выпили по полрюмки водки, съели по конфете, бормоча ритуальное 'царствие небесное', и пошли обратно. Снег повалил, засыпая наши следы.
Матушке ничего не нужно было от жизни. А если и было нужно, мы этого ей не дали. Были заняты благоустройством своих семей, а здесь всегда полно проблем. Она это понимала, но ей некуда было больше идти. Приходила и сиротливо заглядывала в наши семьи. Мы как бы заботились о ней, предлагали путевку или деньги, от которых она всегда пылко отказывалась. Однако долг перед родителями - святое дело, и нам удавалось деньги ей всучить. После смерти она их нам вернула, оставив две сбер-книжки, завещанные на сыновей. И несколько коробок со старомодным добром; выбрать из них что-то для пользования или в качестве сувениров трудно, выбросить - святотатство. Оставили все там, в комнате, - кроме фотографий. Те, кто купил потом матушкину квартиру, наверное, выбросили эти коробки; мы с братом этого не видели.
Матушка уже знает разгадку самой главной тайны, а я - нет. Она не ходит ко мне во сне. Лишь один раз я видел ее, на годовщину. Она приходит почему-то к жене. И там, в темноте, они о чем-то шепчутся.
---------------
От self
К self (08.06.2004 11:07:28)
Дата 15.06.2004 11:10:23

доп

очерк
Консул

Воля

Мне всегда везло. В детстве мечтал о Севере. Прочитал сотни книг об экспедициях, одни фамилии уже говорят о многом Баранов, Шелехов, Скотт, Амундсен, Нансен, Русанов и многие, многие другие. А везение в том, что все, о чем мечталось, в жизнь воплотилось, правда, по-разному, но воплотилось. Редкое везение. Попав на работу на флот, я рвался на Север, когда основная масса моряков рвалась в загранку и уж никак не в каботаж. По жизненному закону подлости, куда я не хотел, туда и попал. Загранка. Чего кривить душой, это было неплохо. Потом был Север во всей красе. Великие советские освоители Севера - зеки. Меня интересовала история Колымы, Заполярья. Мне рассказывали много - о лагерях, зверствах конвоя, шалостях руководителей лагерей, пытках и смерти, смерти, смерти. Мне рассказывали УЖАС. Я видел АД. Созданный людьми для собственных сограждан. Толпы, идущее на закланье. Машина массового уничтожения. Неужели молча и без борьбы?
Мы пришли в Магадан зимой, даже сам заход в бухту Нагаева меня потряс. Бухта окружена со всех сторон черными скалами. Только немного снега на некоторых вершинах лишь добавляет черноты скалам. Народ на корме притих, место давило. Черно вокруг, серое небо, серый причал, серый сторожевик, серые строения вокруг. Место явно влияло на людей. Плохо влияло. Души миллионов замученных на этих берегах давили на тебя неподъемным грузом. Портилось настроение, опускались плечи, хотелось спрятаться внутри нашего благополучного дизельэлектрохода. Но надо собираться. Бухта Нагаева - начальный пункт Колымского тракта. Впереди дальняя дорога по Колыме в Сусуманский район. В лагерную стужу. В лагерь, где сидел человек, которого я не знал. Больше того, я даже не знаю, почему у него такая смешная фамилия. Его взяли в 1939 году. Двадцати двух лет отроду. Мне неинтересно кем он был. Мне интересно, кем он стал.

- Фамилия?
- Тихоня. Ударение на первом слоге.
Удар пудовым кулаком в зубы. Лопнула губа, в крошево зубы. Потекла кровь.
- Фамилия?
- Тихоня. Ударен...
Говорят, что следователь у него славился тупостью и развитым садизмом.
- Имя?
- Воля.
- Задавлю, мразь.

Мне неинтересно, как он вел себя на допросах и на суде. Наверное, как все. Дали ему 15 лет. Пятьдесят восьмая статья. Далее этапы через всю страну. Порт Ванино. В трюме парохода - в Магадан, в Колымский край. Где холодно так, что страшно жить.
Первый раз он бежал через год. На Колыме некуда бежать. Это общепринятая догма. Он бежал. Поймали через двое суток. Били страшно. Дважды собирались пристрелить. Но он сказал начальнику лагеря, что если тот оставит ему жизнь, он убежит снова. Так было заключено единственное пари в истории Колымы. Начальник лагеря, конечно, посмеялся: хоть какое развлечение. Второй побег через пол года. Поймали через неделю. Били - это мягко сказано. После пыток должен был умереть. Но не умер.
Меня познакомили с начальником прииска, на котором работали бригады из лагеря:
- Скажите, Вы помните заключенного Тихоню.
Глаза старика оживились, появилась улыбка.
- Как говоришь, Тихоня? Конечно. Странный человек. Но он многих поддержал. И до, и после.
По воспоминаниям сидевших, Тихоня пришел по этапу совсем измученным, измордованным доходягой. Мне неинтересно, как он вел себя в бараке и на работе. Наверное, как все. За каждый побег ему добавляли срок.
Я был на территории этого лагеря. Встал в центре плаца, на котором проводились построения зеков. Стоял и ждал. Чего? Не знаю. Ужас пришел быстро. Я не считаю себя трусом и в жизни не раз это доказывал. Хотя, как у всех, всякое бывало. Холод пришел из сердца, быстро охватив ужасом всю душу и тело. Смерть стояла рядом со мной и по-хозяйски озирала окрестности. А как же они? Без веры, без сил, без надежды. Огромным ровным строем, серой колонной человеческих тел. Вы думаете, они не понимали, что до конца срока, скорее всего, не доживут? Ошибаетесь. Они это знали.

Друзья организовали встречу с заместителем начальника лагеря по оперативной работе. Он, в том числе, руководил работой стукачей внутри лагеря.
- Скажите, кто Вам сильно запомнился или кто у Вас вызывал ненависть больше, чем остальные зеки?
Этот дядя был законченный сталинист, в его квартире, в красном углу, весел большой портрет дьявола. Сталин.
- Ну, сынок, много их было. Все эти троцкисты, зиновьевцы, промпартийцы. Дерьма-то. Короче враги народа, мать их. Мы их душили, душили, а они видишь вылазят. Сволота. Зечье семя. А про вопрос. Да, счас доложу. Да. Да. Одного, пожалуй, помню. Как его. Имя уродское, ага.
Правая рука этого еще крепкого человека сжалась в кулак и поднялась до уровня глаз. Глаза сузились до щелок. Ненависть ударила пулеметной очередью в упор:
- Воля.

Лагерь выглядел совсем не разрушенным. Его закрыли в шестьдесят втором. За всю историю через него прошли сотни тысяч. Вышли по окончании срока - десятки. По амнистии - единицы. Бежал - один. Температура сорок семь, с ветерком, плюс влажно. Предлагаю напарнику, который приехал со мной, уйти с плаца. Холодно. Он радостно соглашается. Мы простояли на плацу в скорбном молчании и в современной, очень теплой одежде минут десять. Развод на работы, по воспоминаниям зеков, длился не меньше часа. Бараки целые. Стоят ровными рядами. Вставляй пленку в слепые маленькие окна и заселяй огромные длинные трехэтажные нары. Все крепко построено, на века.
Что-то звякнуло, резануло по нервам. Я чуть не выскочил наружу, из барака. Оказалось, над воротами на вышке сохранился колокол, в который бил конвой по приходу нового этапа. Двигаясь по бараку, натыкаюсь на коллегу, он нервно курит и смотрит на второй этаж нар. Там лежит то, что раньше называлось телогрейкой или сталинский пуховичок. Точнее то, что от него осталось.

Удалось найти, правда, с трудом, бывшего зека, который не уехал на материк, а остался жить в Магадане. Он сидел в этом лагере. Политический.
- Конечно, я его помню. Я выжил благодаря ему. Его ненавидели все начальники лагеря и не убили только потому, что надеялись его сломать. Таких людей мало. Но мне повезло, что я попал с ним в один лагерь. Как вам сказать, трудно вспоминать. Сейчас попробую подобрать слова.
Старый больной лагерник тяжело поднялся, оперся левой рукой на сучковатую самодельную палку, вскинул правую руку к лицу, медленно сжал открытую ладонь в кулак, потряс кулаком и резко с выдохом сказал:
- Воля.

Меня окликнул напарник, указывая на стену. На стене барака от пола до потолка нацарапаны фамилии. Их не стерло время, и не убила стужа. Фамилии. Тот, кто нацарапал их, давно мертв. Это последний вздох. Последний крик. Последнее желание оставить о себе память. Оставить след. Фамилии строились в группы, группы - в отряды, отряды - в колонны. И так на всех стенах барака. Русские, украинские, башкирские, татарские, чеченские, киргизские, казахские, корейские, немецкие, армянские, грузинские, польские, молдавские, итальянские, испанские... Помилуй нас, Господи.
Все, больше не могу. Пора ехать. С напарником достали из машины гвоздики. Уже увядшие, но еще живые. Не сговариваясь, пошли к плацу и положили на возвышении в центре. Выходим из лагеря. Совсем холодно. Мы пробыли тут два часа сорок минут. Опять, но в этот раз протяжно, ударил колокол. Водитель нашей машины вдруг взвыл:
- Парни, поехали, а. Поехали. Хватит тут.

Поехали. Надо было успеть, до отхода моего парохода, посетить еще двух человек. Первый - уголовник, они тоже были в этом лагере, и за совсем уж серьезные уголовные деяния. Меня свел с ним местный начальник уголовного розыска. Предварительно предупредил, что тот не жилец. Тяжелая болезнь. Вот-вот к создателю.
- Скажите, вы помните беглеца из вашего лагеря?
- Да, помню. Он бежал несколько раз и в итоге убег. Тщедушный такой. Он там, понимаешь, совсем упертый, железо прям. Его ненавидели, уважали, боялись, презирали, как-то все сразу. Не помню уж, в какой раз он побежал. Поймали. Привязали к столбу так, чтобы конечности были свободны, и натравили собак. Начальником лагеря называлось это 'бой с тенью'. Они его рвали, а он поднял руки, сжал в кулаки и орет, как бешеный. Они его рвут, а он орет. Рвут - орет. Начальник лагеря аж взбеленился. Но нас быстро разогнали по баракам. Политические вдруг начали повторять то, что он орал. Охрана перепугалась. Этого чертяку - тоже в барак. Начальник лагеря спецом не убивал его. Спор у них какой-то вышел.
Я извинился, что побеспокоил. Пожелал выздоровления. Уголовник внимательно смотрел на меня.
- Помнишь, браток? Гвозди бы делать... Крепче бы не было. Он был не наш, уголовный, а политический. Его особо-то в авторитете не держали. Но про себя уважали и мы. Подожди. Смешная фамилия у него была. Тихоня. - На больном лице уголовника вдруг появилась улыбка. - Тихоня. Имя тоже какое-то дурацкое. Подожди. Я вспомнил, он кричал тогда одно слово. - Уголовник тяжело приподнялся на кровати. Мука отразилась на лице: - Воля.

Вторая встреча пролетела быстро. Человек сильно торопился. Излагал справочно. Впрочем, как раз то, что нужно. Да, бежал несколько раз. Да, последний побег оказался удачный. Да, представьте себе, он ушел. Это факты и документы. Как прошел тысячи километров и выжил, неизвестно. Дошел до Могочи и уехал на товарняках в европейскую часть страны. Что вы удивляетесь? Это все проверили органы! Тогда и не такие дела были. В 1962 году сдался властям и потребовал реабилитации. От удивления реабилитировали. Работал там-то. В 1972 году вернулся в Магадан. Представьте! Работал в геодезии. Умер в : Странно, данных нет. Послушайте, а зачем он Вам? Непонятно. Вообще, его тут многие знали. Пожалуй, хе-хе, чудной был.
Я возвращаюсь в порт. Тогда уже наступали шальные времена, и в порту было не спокойно. Начальник уголовного розыска передал меня своему другу, бригадиру докеров. Человек - гора. Кулак с мою голову. Идем к причалу.
- Слушай, мне сказали, что ты интересовался Тихоней. Моя сестра жила с ним. Железный человек был. Как умер, говоришь? Да как жил - странно. В семьдесят седьмом уехал на какие-то разработки, далеко от города. Не вернулся. Сестра убивалась. Записку оставил непонятную. Нет, текст не помню. Пойдем, позвоним, сестра скажет.
Мы зашли в подсобку, и бригадир набрал телефонный номер. Переговорил. Записал. Уточнил. Передал мне бумагу, на которой было написано: 'Теперь уж точно. Воля'.

Дизель-электроход быстро уносил нас в ночное холодное море. На Сахалин. Я стоял на корме, один, огни Магадана скрылись за горизонтом. Неправда, когда говорят, что не было. Было. Восстания в лагерях были. Побеги были. Боролись, как могли. Кто мог. Как мог. Были и те, кто боролся, и те, кто сдался. Все как в жизни. Захотелось как-то проститься с человеком, о котором я узнал так мало и одновременно так много. Я оглянулся. Темно. Холодно. Нет никого из экипажа. Правая рука сжалась в кулак и, потрясая кулаком на уровне глаз, я закричал:
- Во-о-о-о-о-ля!
Крик потонул в шуме двигателей и волн.

Прошло пятнадцать лет с тех пор, как я познакомился с судьбой этого Человека - Воля Александрович Тихоня. За это время я так и не смог ответить на самому себе заданный вопрос - а смог бы я, нет, не выжить, а хотя бы достойно умереть в тех условиях. Причем проблема не в том, что - умереть. Проблема в том, что - достойно.
Достойно выжить в этом аду - есть истинный, подлинный ТРИУМФ ВОЛИ.

-----------

История этой зарисовки такая. Я готовил ее как телесценарий для западной телекомпании. На их деньги мы там и снимали. Естественно, сценарий был больше. Но все остальное - вода. Главное - Человек. Когда сдавал готовый материал, была интересна реакция, а смотрели не только руководство, но и журналисты. Когда прошел последний кадр, один очень известный западный журналист вернул пленку и выставил стоп-кадр на фотографии этого человека. Все встали. Долго, долго молчали. Двадцать человеческих душ, прожженных профессионалов умом отказывались верить, что ад на земле возможен. Пол Ройтман сказал, что только теперь понял до конца смысл фразы 'Каждому свое'. Многие из этих журналистов снимали и снимают в горячих точках. Их сложно удивить. Они умеют уважать чужое мужество.
Потом неожиданно попросили рассказ. Не написал, некогда было. Тут оказия на Сахалин мотался. Вдруг вспомнил. Появилось ощущение, что долг не отдал до конца. Вот. Отдаю.
Самое главное - он был совершенно невиновен. Совершенно невиновен.
От self
К self (15.06.2004 11:10:23)
Дата 15.06.2004 11:13:16

вопрос И.Пыхалову

> Великие советские освоители Севера - зеки. Меня интересовала история Колымы, Заполярья. Мне рассказывали много - о лагерях, зверствах конвоя, шалостях руководителей лагерей, пытках и смерти, смерти, смерти. Мне рассказывали УЖАС. Я видел АД. Созданный людьми для собственных сограждан. Толпы, идущее на закланье. Машина массового уничтожения. Неужели молча и без борьбы?
> Лагерь выглядел совсем не разрушенным. Его закрыли в шестьдесят втором. За всю историю через него прошли сотни тысяч. Вышли по окончании срока - десятки. По амнистии - единицы. Бежал - один.


есть ли данные по смертности в северных лагерях?
От И.Пыхалов
К self (15.06.2004 11:13:16)
Дата 16.06.2004 07:14:50

Re: вопрос И.Пыхалову

>> Великие советские освоители Севера - зеки. Меня интересовала история Колымы, Заполярья. Мне рассказывали много - о лагерях, зверствах конвоя, шалостях руководителей лагерей, пытках и смерти, смерти, смерти. Мне рассказывали УЖАС. Я видел АД. Созданный людьми для собственных сограждан. Толпы, идущее на закланье. Машина массового уничтожения. Неужели молча и без борьбы?

"- И вы стонали? - с жадным интересом осведомился наш друг.

- Стонали, невыразимо страдая под ярмом свирепых yгнетателей.

- Я очень рад, - облегченно перевела дух саламандра. - В моей книжке так и сказано. Я очень рад, что это правда"

(Карел Чапек. Война с саламандрами)

>> Лагерь выглядел совсем не разрушенным. Его закрыли в шестьдесят втором. За всю историю через него прошли сотни тысяч. Вышли по окончании срока - десятки. По амнистии - единицы. Бежал - один.

Интересно отметить, что автору, как истинному интеллигенту, даже не приходит в голову прикинуть вместимость бараков или лагерной столовой с тем, чтобы оценить, какое максимальное количество з/к могло пройти через этот лагерь чисто физически.

>есть ли данные по смертности в северных лагерях?

Обобщенные данные по смертности в лагерях:

http://stalinism.newmail.ru/repress.htm#v5

Ниже там есть данные по смертности в особых лагерях в 1952-м
От self
К self (08.06.2004 11:07:28)
Дата 10.06.2004 11:28:44

неожиданное продолжение off-topic'а

перенос с той же гостевой.

===========
654. Консул (vabank@omskcity.com ) 2004/06/08 18:15 [ответить]
Добрый день!

Благодарю всех кто отозвался добрым словом, кто поддержал. Легкое дуновение человеческой теплоты - совершенно редкое явление по сегодняшним временам. Благодарю Вас.

Мотаясь по больницам, клиникам, мед. центрам в любезном сердцу Отечестве и благословенному зарубежью много подмечаешь интересного. С разных мест неслись слова поддержки, кто словом, а кто и делом помогал решить мою проблему.
В одной из 'горячих точек' я познакомился с Журналистом. Хороший мужик, надежный товарищ в любой переделке. Мы дружили, но последние годы передавали друг другу приветы через знакомых, командировки были в разные стороны света. Потом его не стало. Так получилось.
Я валялся в очередной больнице, в очередном городе, когда мне передали пакет. Разные люди передавали его друг другу, дабы в итоге он добрался ко мне. Пакет с тетрадью и фотографиями. На сайте часто ругают журналистов, часто за дело. Но данная профессия очень похожа на профессию хирурга. Данный Журналист пошел дальше. Он для нас описал приход Смерти. Дабы мы понимали, с чем имеем дело. Четко и ясно. Так русские врачи прививали себе смертельную болезнь, дабы описать симптомы и течение болезни. Мне в тот момент было х:. скажем хреново. Прочитал. Возникло ощущение, что где-то за окном на горизонте появилась фигура человека. Человек вскинул приветственно руку и помахал мне. Хотелось крикнуть -Здравствуй дружище! Замахать руками.
Но нет показалось. За окном дождь моет и без того чистые улицы старой европейской столицы. С того дня как я получил и прочитал этот материал мне стало легче. Много легче. Я иногда вспоминаю его. Спасибо дружище! Ты и оттуда помог мне.
Что закончится первым, жизнь или обязательства? - похоже жизнь закончилась, а обязательства останутся. Я верю, что это он пытался подать мне знак. Поддержать. У него не закончились обязательства, а жизнь ушла.





ОТХОДНАЯ МОЛИТВА

Не каждому, пока он жив, прочтут "за упокой!"
И только ужас подтвердит, что ты ещё живой.
Оскар Уайльд.

Вот и настигла меня Божья кара! За что? Почему? Зачем? Слишком долго был баловнем судьбы. Умудрялся уцелеть там, где другие пропадали. Бывало, пожинал плоды, которые не сеял. Иногда слишком многое шло в руки само, без особых усилий. Грешил много. Примем как должное:. Есть отчаянно досадное обстоятельство: только в этом году меня трижды просвечивали рентгеном. Ни разу ни один врач мне не сказал, что есть что-то в легких. Все "без особенностей", все - "в пределах нормы". Или не видели, или не хотели говорить - что тем более странно. Если не видели, то почему? Не позволяла аппаратура, не обладающая необходимой разрешающей способностью, и показывающая только проглоченный гвоздь или сломанные кости? Или не хватило квалификации врачей, которые сидели перед экраном?
И в том и в другом случае неизвестно, захвачена болезнь на ранней стадии или она уже давно грызла легкие, не видимая врачами на ежегодном осмотре?
"Особенности" вылезли совершенно случайно. После лечения холецистита (воспаления желчного пузыря) умные люди порекомендовали пройти компьютерную томографию печени. В "газпромовской" поликлинике прошел эту томографию за последние деньги. При съемке печени совершенно случайно зацепили легкое и увидели там, на снимке, краешек чего-то такого, уплотнившегося:. Написали, что рекомендуют это "что-то" посмотреть внимательнее. Посмотрели внимательнее, оказалась опухоль. Оттуда кашель чуть ли не до рвоты, оттуда сиплое дыхание:
"Скорая помощь" пришла - о, чудо!- через сорок пять минут. Правда, от станции до моего подъезда можно ленивым шагом дойти за 5 минут:. Но участковый врач вызывала "скорую" по телефону "03". Звонок попадает на пульт, находящийся в огромном зале Центральной станции института "Скорой помощи" имени Склифосовского. Оператор заполняет бумажку и идет через весь этот розовый от униформы множества операторов зал на подпись. Начальство подписывает ее и только потом она попадает на ближайшую к месту вызова подстанцию.
Карета "скорой помощи" - разоренный скрипучий "Мерседес" пробирается по пробкам в сторону больницы. Вероятно, эта "дорогая игрушка" - "Скорая помощь" уже поднадоела городскому начальству. Перестали бастовать врачи и фельдшеры, и понемногу хозяйство "Скорой" опять приходит в раздрай. Символом начинающегося упадка стала эта "карета". Хоть обшарпанный, с неоткрывающейся боковой дверцей, но "Мерседес" все-таки. "Газель", пройдя такие муки, давно бы "сдохла".
"Приемный покой" с когда-то белыми, а сейчас неопределенного цвета стенами встречает нас пустотой и тишиной. Где-то далеко по полутемным коридорам, словно сухой песок, ссыпаются не то шаги, не то голоса. Наконец появляется фельдшер, который сопровождает врача-хирурга приемного отделения. Маленького росточка, согбенный доктор под больничную форму надел морскую тельняшку, рубашку и свитер, и от этого стал похож на кривой колобок. В хирургической смотровой стоят ржавые кресла устрашающего вида, напоминающие музейные экспонаты из времен инквизиции. Среди этих кресел затерялся небольшой топчан.
- Раздевайся до пояса, ложись: - буркает доктор и разворачивает разграфленную "простыню". Вздрагивая от сквозняка, я раздеваюсь и ложусь на испещренную пятнами, похожими на кровь, простыню, которой застелено ложе. Взлохмаченный, похожий на деревенского знахаря врач подходит, тычет пальцем в область печени:
- Здесь болит? А здесь? - И возвращается к своей бумаге.
- Можно вставать? - робко спрашиваю я. Мне ужасно неудобно лежать на этом топчане и этой грязной простыне, и поэтому приходится не столько лежать, сколько висеть над ней, стараясь не прикасаться к чужой крови.
- Можно, - кивает доктор и продолжает заполнять графы в листе на столе.
В больнице, которая строилась во времена других представлений о санитарии и гигиене, признаки разрушения и упадка видны повсюду. После освоения пространства в палате - занял койку, застелил газетками и салфеточками жирные от грязи полки в тумбочке, разложил свои вещи - появилось время оглядеться и познакомиться с соседями. Как ни странно, но и в этих условиях люди выздоравливают и выписываются из больницы. Вероятно, не бесполезна отчаянная работа врачей, которые в нечеловеческих условиях за нищенскую зарплату делают все, что могут, что умеют для спасения человеческой жизни. А еще - сами больные, которые выживают и выздоравливают не только благодаря усилиям медицины, но и вопреки.
Выписался и я. Только затем, чтобы спустя пару месяцев попасть в свою последнюю больницу. Онкологическую. Привратник, сделавший себе небольшую такую "кормушку" из своего поста, "Скорую" пропускает беспрепятственно, остальные, если не хотят мокнуть, идя от ворот до центрального входа 62-й московской городской больницы Западного округа, платят некоторые деньги и въезжают прямо на территорию. В свете строительства капитализма эту инициативу следует понимать, как "малый бизнес". Один получает кусок дороги и полосатую палочку, другой - ворота или шлагбаум. В российской медицинской практике принято держать страшный диагноз в тайне от пациента, что якобы соответствует клятве Гиппократа. Конечно, если не называть вещи своими именами, то их как бы не существует. Но оттого, что проблема не названа, она, вдруг - сама собой, не рассосется. Конечно, все эти тайны - секрет Полишинеля. Любой, лежащий в соответствующем больничном отделении человек с большой долей уверенности знает, что у него рак. Само название больницы - "онкологическая" - настраивает на определенные мысли. Я не очень понимаю, почему врачи уклончиво говорят с больными об их диагнозе. Может быть, пациент выслушает приговор спокойно и врач приобретет в его лице мощного, сознающего ответственность за собственное здоровье союзника?
К мысли, что конец неизбежен, не так просто привыкнуть. Но привыкать к ней нужно и нужно готовиться. И встретить по возможности достойно.
Крепыш небольшого роста, седой, подвижный, обаятельный доктор Михаил Иванович Попов, заведующий торакальным (легочным) отделением 62-й московской городской онкологической больницы, с тревогой во взгляде и голосе сообщает, что со мной будет говорить химиотерапевт. Из этого я тут же делаю однозначное заключение о том, что у меня рак легких - канцер. И это неопровержимо. Подтверждено. Всю предыдущую неделю врачи меня осматривали, обстукивали, много раз брали кровь на анализ. Вершиной обследования стала бронхоскопия. Процедура неприятная, но не смертельная. В нос, в его правую ноздрю постепенно вводится черная пластиковая трубочка, на конце которой находится яркая точечная лампочка и видеокамера. По оптоволоконному кабелю передается изображение внутренних органов на большой телевизионный экран. Видимость превосходная. Пытаюсь заглянуть сам. Нарываюсь на окрик: "Сидеть, не двигаться!!!"
Что имеем в результате? Есть увеличенные лимфатические узлы, есть изменения в печени:. На общем мрачном фоне скороговоркой произнесенная врачом: фраза, что "эти опухоли поддаются лекарственному воздействию и что есть возможность "выскочить", - особенного доверия не вызывает. Что должен чувствовать человек, которому объявили приговор, но насколько отсрочили его исполнение - не говорят? Я пытаюсь проанализировать свое внутреннее состояние. Пока - ничего особенного. Ощущение, будто внезапно оказался на краю обрыва. Шел-шел по тропке и вдруг она кончилась, а под ногами разверзлась бездна.
Ощущение моё ещё похоже на то, которое возникает перед первым шагом, когда необходимо пересечь улицу, которую - ты знаешь точно - простреливает снайпер. Первый твой товарищ проскочил, второго догнала пуля. Ты - третий. Но здесь ещё может повезти: или снайпер сморгнёт в момент твоего перехода, или просто промахнётся, потому что ты грамотно двигался - шагом-бегом, или, на твоё счастье - осечка. В диагнозе вариантов нет, предназначенная именно для меня пуля канцера уже в патроннике. В жизнь вошло нечто огромное и страшное. Предощущение тёмной пропасти. Самое главное и скверное то, что от меня самого уже почти ничего не зависит. Не зависит ни от ума, ни от таланта, ни от связей, ни от количества друзей:. Мы остались наедине - я и болезнь: В самом начале химиотерапия кажется достаточно безобидным процессом, не вызывающим особых эмоций. Сестричка прикатывает стойку, на которой укрепляет полулитровые пузатенькие медицинские флаконы с прозрачной жидкостью. Потом ходит некоторое время, таская охапкой новые флаконы, которые она устраивает на прикроватной тумбочке. Долго попадает иглой в вену. Наконец черно-красная кровь начинает клубиться в прозрачной трубке, по которой в кровеносную систему начинает переливаться яд.
Это не ошибка, не литературное преувеличение - химиотерапия основана на том, что бурно растущие клетки раковой опухоли вместе с кровью вместо усиленного питания захватывают яды и умирают. Но вместе с раковыми столь же успешно насыщаются этим ядом и все другие, очень необходимые организму клетки. Отравленные, они перестают вырабатывать нужные ферменты, размножать красные и белые кровяные тельца, делать всё, без чего жизнь невозможна. Организм слабеет, падает его сопротивляемость болезням, которые только и ждут момента, чтобы наброситься на ослабленное тело. Погибают и волосяные луковицы. Волосы становятся колючими и хрупкими, а спустя короткое время они просто выпадают. Лекарственные растворы, попадая в кровь, заставляют трепыхаться испуганное сердце. Большое количество ядовитой жидкости вызывает какое-то тошнотное состояние. Возникают образы любимых блюд, но они ничего, кроме отвращения, не вызывают. Нужно пить много воды, чтобы вымывать этот яд. Так говорит врач. Но требуются неимоверные усилия, чтобы проглотить даже обыкновенную воду.
Настал момент, когда яд добрался до корней волос, и на подушке начали появляться пряди. Приходится брить голову. Теперь на себя в зеркало "без слёз не глянешь". Бритая кожа ощущает малейшее движение воздуха, и голова от этого неслышного ветерка постоянно мёрзнет. Наказание приходит не только с самой болезнью, но и с попытками ей противостоять. Атрофируется чувство вкуса, и пища перестаёт быть процессом наслаждения, а становится чем-то вроде заправки двигателя бензином - противно, невкусно, но есть нужно, чтобы тело могло хоть как-то бороться.
Потом приходят сны:. То, о чём пишут "сонники", - ерунда. Расшифровывая сны, описания которых поражают своей примитивностью, они пытаются связать отдельный предмет или события, виденные во сне, с грядущими болезнями и неприятностями или, напротив, с выздоровлением и нежданно свалившимся богатством. Возможно, красочные и живые сны говорят что-то о болезни мозга? Мозг ночью, во сне не отдыхает, а работает - иногда с большей интенсивностью, чем днем. Сны напоминают компьютерную игру. Иногда, будучи командиром, я отдаю приказы, которые, перевоплотившись в подчинённого, тут же и выполняю. Но процесс как отдачи, так и исполнения команды связан с небывалыми возможностями, которыми наделён в моём сне его персонаж, то есть я сам. Возможность летать не самая фантастическая из них. Я могу одним прыжком взлететь на высокий этаж или огромную гору, просочиться, протиснуться между атомами кристаллической решётки, сквозь любую стену или запертую дверь.
В последнее время любимым способом ухода от неприятностей становится бросок с высокого обрыва. Как и зачем я попадаю в этот обрыв, пока остаётся тайной. Но вот во сне что-то происходит из того, что мне не нравится. Меня преследуют вооружённые фантомы. Лиц я не вижу. Просто знаю точно, что они вооружены и вот-вот меня догонят. Уже близко слышны тяжёлые шаги и треск сучьев под ногами. Я подбегаю к этому обрыву, с которого далёкое место приземления видится совсем уж в синем тумане, и бросаюсь в пропасть, дующую мне в лицо холодным ветром. Мои преследователи успокаиваются, видя, как удаляется и уменьшается падающая фигурка. К их разочарованию, я скрываюсь за кронами растущих внизу деревьев, и завершающая стадия полета им не видна. А она-то - самое интересное. Если удаётся удержать сон, то обрыв, преследователи, лес исчезают, а следующий эпизод переносит меня на какую-то широкую, похоже, загородную дорогу в равнинной местности, и я лечу низко над горячим, пышущим жаром асфальтом, распахнув крылья во всю ширину дороги:.
Сейчас я лежу с закрытыми глазами, напрягая всю силу воображения, чтобы попробовать возвратить это знакомое ощущение свободного полёта. Но вместо этого возникают сны, тягучие и однообразные, в которых чуть ли не с самого начала неведомо откуда прозвучавший одинокий выстрел попадает не в полотно крыла, а прямо в грудь, вызывая внутреннее жжение.
Вспыхивает лампа, выхватывая из темноты отдельные предметы, которые в эти мгновения видны с наибольшей чёткостью и яркостью. Я как бы заново включаю все органы чувств, которые приносят еле слышные в ночной тишине далёкие шорохи, шумы, руки ощущают тепло простыни, нагретой телом. Вся кожа впитывает нежнейшие прикосновения прохладного воздуха из окна. Я заново впитываю в себя окружающий мир, поражаясь остроте и многообразию впечатлений. Ведь ничего этого скоро не будет:. А куда исчезнет весь прекрасный мир, вызывающий эти чувства? Или исчезнут просто только МОИ ощущения? Что они? Микротоки, блуждающие в работающем мозгу? Неужели всё, что вижу, чувствую, помню, весь этот мой мир - просто движение упорядоченного потока электронов? И это движение создаёт картины, музыку, цвет, запахи, скрип снега под ногами, мимолётный ласковый взгляд в толпе, словно прикосновение тёплой ладошки, стремление к чему-то, вдохновение, наконец? Годы безверия и воинствующего атеизма не смогли вытравить из подсознания так часто всуе поминаемое имя Творца. Прижатые к земле шквальным огнём, лежим, словно голые, на земной поверхности. Свист снаряда: "Пронеси. Господи!" - шевелятся губы молоденького лейтенанта. Снаряд разрывается в стороне, толкнув нас в спины горячей волной воздуха. Над головой шуршит, не замечая нас, хищная стая осколков: "Пронесло! Слава Богу!": Сколько раз приходилось бывать в таких переделках, и всякий раз поминал имя Господа. Проносило. Сейчас, поминай - не поминай, наказание неотвратимо. Внутри - "мандраж", нарастает парализующая слабость. Мысли бродят по кругу. Интересные круги:. Вдруг возникает старая песня: "Летят перелетные птицы ушедшее лето искать, летят они в жаркие страны, а я не хочу улетать. А я остаюся с тобою, родная моя сторона:". Ухмыляюсь про себя: остаться не получится. Полёт "в никуда" состоится при любой погоде, и билет куплен и зарегистрирован. Вот только не знаю, на какой рейс и какое число:. Ждать осталось недолго. Но всё-таки: "Пронеси Господи! Пронеси, спаси и помилуй меня, грешного!"


62-я московская городская онкологическая больница.
Красногорский район, Московской области
От miron
К self (08.06.2004 11:07:28)
Дата 08.06.2004 14:51:06

За сердце дерет....

Почему бы этому журналисту не напечатать эту статью в СовРоссии или Завтра или хотя бы Дуэли?

У меня была сходная ситуация и получился резонанс со стстьей. Как в свое времяс книгой СГКМ Интеллигенция на пепелише....