Re: Мешок: личный...
Прежде чем приступить к воспоминаниям о преподавании общественных дисциплин, считаю необходимым вычленить кое-что сопутствующее.
Надеюсь, всем очевидно, что даже хорошие семена не взойдут на не подготовленном поле или голых камнях. Но и на плодородном, подготовленном поле, если его не засадить нужными семенами, вырастет только бурьян. Может быть и третий вариант – и земля плодородная и обработанная, и семена – первосортные, только вот нет в почве какого-нибудь микроэлемента (или наоборот – есть) и на поле вообще ничего не растет. Эти же рассуждения относятся и к преподаванию и усвоению общественных дисциплин.
Прежде всего необходимо уточнить то, что мои воспоминания относятся к школе, точнее двум, находившихся в небольшом уральском промышленном городке - детище первой пятилетке, в который во время войны было эвакуировано еще несколько предприятий. Население – пестрое по национальному составу: русские, казанские татары, немцы и прочие национальности многонациональной страны. Отличительная особенность этого городка, отличающая его от многих сотен аналогичных городков, это то, что он располагался в одном часе езды на электричке от большого индустриально-культурного центра.
Мое становление как личности прошло в окружении не очень грамотных (формально) людей, у которых я просто не мог получить ответа на большинство своих «нежизненных» вопросов. Это даже выработало нехорошую привычку вообще никому не задавать никаких вопросов (естественно, кроме себя), чтобы не ставить человека в неловкое (беспомощное) положение. Поэтому ответы на ВСЕ вопросы необходимо было мне искать самостоятельно.
Следующий существенный элемент в восприятии общественных дисциплин заключался в следующем. К 14 годам я фактически прочитал весь свой теперешний запас произведений художественной литературы – читал запоем и, главное, очень рано выучился быстрочтению. Для примера, уже будучи студентом, во время сессии, вместо того чтобы готовится к экзамену, за 36 часов перечитал в третий раз «Войну и мир» - четыре тома. Первый же раз я ее одолел в 11-12 лет. Читал я бессистемно, по какому-то наитию. Во-первых, у соседки, с необычной фамилией Граф (к своему стыду и сожалению забыл ее имя-отчество), была редкостная библиотека, другой такой личной библиотеки по количеству книг я до этого не видел. Эта УМНАЯ и ДОБРЕЙШАЯ женщина зазывала меня к себе в гости и позволяла мне брать любую на выбор книгу. Во-вторых, библиотекарши почему-то не спрашивали у меня «Ты в каком классе, мальчик? Для третьего – только на этой полке!» и позволяли брать ВСЕ.
Вспоминая преподавание и школьных преподавателей главной общественной дисциплины – истории (всемирной и отечественной), могу сказать следующее. Все мои преподаватели истории любили свой предмет, подчас до самозабвения. Так первая (в пятом классе) преподавательница истории, Лилия Николаевна, похоже, только что закончила университет, была страстно (другое слово для выражения ее чувств не подходит) влюблена в археологию. И при этом с такой страстью преподносила нам те разделы древней истории, которые были связаны с археологией, что сумела и меня зажечь – где-то в течение трех лет после этого я хотел быть археологом – находил и читал книги по археологии и древней истории. [Через год Л.Н. оставила школу и ушла в археологи.] Однако затем меня одолели другие страсти, но огонь, зажженный Лилией Николаевной, до сих пор меня согревает. Если мне и в настоящее время попадаются статьи по археологии в каком-нибудь общенаучном журнале типа «Природы», то читаю обязательно. Наверное от того, что и мои преподаватели истории любили свой предмет, то и ученики в той или иной степени этой любовью заряжались. Объем представляемого материала и его интерпретация от учебника не отличались – дополнительных занятий и кружков не было. Но сейчас по прошествии времени могу оценить: объем материала и его структура были достаточны для формирования ЦЕЛОСТНОГО мировосприятия в его историческом аспекте. Чтобы этот вывод был не голословным, в качестве примера приведу отрицательный. Объем учебных часов, выделяемых в школе на изучение химии, не дает целостности, некоторой первоначальной законченности восприятия предмета химии. Не хватает этого объема в школах и сейчас – сужу об этом как по своим детям, так и по тем, с кем приходилось репетиторствовать. Химия, как наука, для меня превратилась в целостный предмет только после того, как в некоторой части я стал заниматься ее прикладным применением и самообразованием. Школа плюс институт (нехимической специальности) целостности сформировать не успели.
Недостаток школьного курса всемирной истории был в его «европоцентричности», т.е. объем сведений, связанных с Европой, был с явным перекосом. Кроме идеологической подоплеки здесь была и чисто физическая – объем исторической литературы европейской несоизмеримо больше по сравнению с другими культурами и цивилизациями. Я в школе компенсировал этот перекос (голод) чтением доступных мне книг по истории Китая, Японии, исламского мира. Но в отличие от С.Г., я не считаю этот перекос причиной еврофильства русской советской интеллигенции – объем курса отечественной истории больше, но русофилов - меньшинство.
В моем личном восприятии излагаемого и заучиваемого материала по «общественным наукам» был один момент, отличный от других. У меня был товарищ, старше меня на 6 лет. И у него остались учебники, по которым учился он: других авторов, с другой структурой содержания. И уже перед началом учебного года предстоящий курс обучения я уже представлял по этим старым учебникам – история, география и прочие общественные дисциплины – это не учебники по дифференциальному и интегральному исчислению или термодинамике – их можно одолеть между делом и за месяц. Поэтому с самого начала изучения у меня уже было в некоторое части альтернативное, правда пока заемное, мнение.
Далее, окружение мое было, хотя и формально не очень грамотно, зато «грамотность» в отношении реалий жизни и жизненного опыта была такова, что я смог ее превзойти только где-то только после тридцати лет жизни. Это мое окружение – родственники, знакомые, соседи, родители приятелей, чрезвычайно высоко ставя вообще образованность (будучи сами по объективным причинам недостаточно формально образованы) среди личностных качеств человека вообще, о книжных знаниях отзывались как о чем-то вторичном-третичном, очень приблизительно отражающих реальную жизнь. Назвать их диссидентами – сильнейшее преувеличение, но отношение к реальностям жизни было критическим. Так моя бабушка Мария Игнатьевна, всю жизнь писавшая без единого знака препинания и заглавных букв, но любившая читать и прочитавшая уйму церковных книг, нещадно костерила Хрущева, называя его дурачком (в смысле больного на голову). Кроме этого эпитета конечно была обоснованная «конструктивная» критика, положения которой в дальнейшем подтвердила жизненная практика. Однако ничего близкого к такой характеристики по отношению к Сталину или Брежневу (на Брежнева у нее пришлось только десять лет жизни) и похожего не было. Вспомнилась случайная встреча в поезде (с четырнадцати лет любил путешествовать в общих вагонах по стране). Попутчик, мужик-работяга из г.Асбеста, костерил «в хвост и гриву» Хрущева и называл в качестве образца хозяйственного руководителя Л.М.Кагановича, после опалы 57 года ставшего директором асбестового комбината. Такие встречи очень сильно приземляют «книжную мудрость». Это только я недавно узнал, что директором этого комбината Каганович был всего год. Это как же надо было этому большевику, попавшему в опалу, всего за ОДИН год повернуть дело на комбинате, если и через шесть лет его добрым словом вспоминали.
В это время мне попался «Краткий курс», который я прочитал. Только после я узнал, что такой метод изложения, как в «Кратком курсе», называется конспективным. К сожалению основная масса людей, называющих себя интеллигентами, до сих пор этого не поняла.
Некоторую шизоидность ситуации - «разрыв идеальных книжных положений и реалий жизни» я преодолел быстро. Это только потом я узнал, что мое преодоление формулировалось как «критерием истины является практика», или используя другое положение – «первичность материи». Многовариантное осмысливание (проигрывание ситуаций с учетом различных факторов – материальных, исторических, культурных, психологических и т.д.) часто убеждали меня в том, что по другому пути развитие исторических событий и произойти не могло, либо даже я иногда находил некоторое нетривиальное объяснение некоторым «загадочным» фактам отечественной истории. Эта многовариантность проигрывалась применительно к некоемому моему ЛИЧНОМУ идеальному образцу – эталону, историческими примерами которого могут являться «Утопия» Т.Мора или «Город Солнца» Кампанеллы. Так, например, решив разобраться в причинах действительного развития событий, связанных со «Стоянием на Угре» 1480 года, взял у бабушки книгу (с ятями), описывающую это событие. Вывод этой книги – хан Ахмат бежал по промыслу божьему, как результат богобоязненности и боголюбивости русских христиан и совершения ими молебствований и крестных ходов. Мой же вывод – причины бегства воинства Ахмата те же, по каким бежал Наполеон из Москвы. (Если соберусь с духом, попробую опубликовать свои выкладки). Именно в это же время у меня сформировалось жизненное профессиональное кредо-лозунг «Из каждого БЕЗВЫХОДНОГО положения есть не менее ДВУХ приемлемых выходов».
Такой образец-эталон, я думаю, является необходимым элементом мыслительной деятельности, но, к сожалению, в качестве такого эталона обычно выступают реальные, но идеализированные, культуры. Для ближайшего исторического времени таковыми были германо-, франко-, англо-, америко- и прочие «фильства», которые послужили одним из таранов интеллигенции, сокрушивший Советский Союз. Есть еще вариант пособников-разрушителей - русо-«филы», эталоном для которых является некое идеализируемое прошлое, но со значительной частью из них можно найти общий язык и договориться.
Немаловажным фактором в преподавании общественных дисциплин в школе, где я учился, было то, что определение «трудовая политехническая общеобразовательная» было не пустым звуком. За время обучения в школе меня и моих товарищей познакомили с практически всем циклом металлургического производства – добычей руды и угля (даже спускался в шахту), выжига кокса, получения агломерата, доменным и мартеновским процессами, прокаткой. Я видел, как бурят нефтяные скважины и перегоняют нефть на бензин и т.д.; как делают бумагу, в т.ч. числе для денег и документов; сплавляют лес и ремонтируют пароходы; видел, чем отличается электромашиностроительное производство от просто машиностроительного; как делают стеклянные елочные игрушки и из воздуха добывают кислород и много того, что сразу и не вспомнишь. Сейчас даже не могу и представить, кто же из учителей-предметников все эти экскурсии на реальные производства организовывал.
Далее, я считаю мне повезло, так как был некий эксперимент в школе по соединению обучения с производственной практикой – один день в неделю мы ходили на завод и не просто ходили, а работали: летом же целый месяц по программе, а второй – по желанию, т.к. рабочие уходили в отпуск и их надо было подменить. За эти два месяца платили зарплату – мне, как слесарю-наладчику, по 70 рублей в месяц. По теперешней покупательной способности это будет тысяч 6-7.
В школе был такой предмет – Конституция СССР. Так вот преподаватель, уж и не помну кто, организовал посещение суда. Мы присутствовали на двух судебных заседаниях – одно по гражданскому, другое – по уголовному делам. Эта «судебная практика» в школе дала четкое представление: суд - это соревнование параграфов. В последующем моя «судебная» практика меня не только в этом представлении утвердила, но и оно помогло лично мне в последующем добиваться реализации в суде своих прав.
Несмотря на то, что в школе не было предмета, который бы назывался «Эстетическое воспитание» или как-то аналогично, школьные преподаватели приобщали (и приобщили!) меня, хулиганистого «уличного» мальчишку, к восприятию и любви балета и оперы (ни один из них не был ни балето-, ни оперо- маном), русскому и общемировому художественному наследию. Так что история с пастухом на целине, рассказанная С.Г. Кара-Мурзой в «Совок» вспоминает», можно сказать определенно – типичная история в советской школе послевоенного (до 70-х годов) периода.
Другая школьная общественная дисциплина – «Русская литература», было что-то ужасное. Во-первых, эта дисциплина должна была бы называться литературоведением (явный подмен терминологии); во-вторых – сама методика и структура преподавания фактически была направлена на формирование отвращения к Великой Литературе. Как-то так получилось что к моменту, когда в школе «проходили» «Евгения Онегина», я еще не успел его прочитать раньше. «Положительные» и «отрицательные» «образы» вызвали такое стойкое неприятие, что смог его преодолеть и ВПЕРВЫЕ прочитать и насладиться «Евгением Онегиным» только лет через двадцать. А сочинения по «типичным образам» писались и были получены положительные оценки. «Войну и мир» повторно прочитал, когда «проходили» Толстого. Второе восприятие романа было ужасное, другое слово подобрать трудно. Только студентом при третьем прочтении уничтожил этот запрограммированный школьный «негатив» - отторжение. Мое объяснение (пока гипотеза) с таким преподаванием литературы в школе следующее. Когда в конце 20-х «прихлопнули» РАПП, его функционеры естественно не пошли «землю копать», а пристроились. И пристроились в литературоведении и ее школьном изложении. Если моя гипотеза не верна, пусть историки-копатели этого исторического факта поправят. Но уж очень школьный курс «лит-ры» отвечал духу и «букве» «творческого процесса» этой ассоциации. При этом я считаю: тот образ-урод «исторического процессы и его движущих сил», сформированный у большей части выпускников советской СРЕДНЕЙ школы, идет не от преподавания истории, а от преподавания литературы. Это и физически объяснимо – объем часов на «литературу» был соизмерим с объемом часов на преподавание истории. А если добавить к этому время на писание «литературных опусов» - сочинений, то получается существенное превышение. Для обоснования последнего тезиса есть личные наблюдения – выпускники техникумов, в которых время на «литературные опыты» было минимизировано, имеют существенно менее деформированное мировосприятие.
Среди воспоминаний на форуме почему-то никто не вспомнил о своих впечатления о другой важной общественной дисциплины – географии, в частности, экономической. Если история производит «привязку» личности ко времени, то география ее «привязывает» к пространству.
Так вот с преподавателями географии мне не повезло. География – это наверное единственный предмет, который существует и может существовать только в динамике, и такое было не только до конца 19 века, но и в современности. «Была гора Высокая, стала яма глубокая». Но мои школьные преподаватели географии остановились в ее фактологии и интерпретации на уровне времени своего педвузовского курса. А мне эта дисциплина была интересна, и при том в ее современном, настоящем существовании. Вот на этой «базе» и возник личностный конфликт между мной - школьником и «географичкой». Чтобы получать у нее положительные оценки я должен был знать материал почти абсолютно точно и многообъемно, что, в общем-то, мне и удавалось. При этом необходимо было знать не только школьный курс, но и значительно шире и глубже, так как, несмотря на свою закостенелость, «мой оппонент» стремился меня «срезать» именно на знании современного положения в географии хозяйства и его показателей. Так что эта «война» сыграла очень положительную роль в моем воспитании. И это смогло произойти только потому, что школьный курс географии, в том числе географии хозяйства, был цельной законченной дисциплиной, пусть и «школярской».
Типовой (инженерный) институтский курс общественных дисциплин оставил о себе разные воспоминания.
Лекции по истории КПСС читал бывший делегат Третьего съезда ВЛКСМ З-ко. Человек очень жесткий в своих жизненных оценках, сформировавшийся по принципу строчки из В.В.Маяковского – «…мы идет, зажатые железной клятвой, за нее на крест и пулею чешите…». Как и во всех ВУЗах, это был фактически «Краткий курс», только сильно разбавленный «водой». Однако «личный момент» все же оказался для меня очень поучительным. Рассказывая о Третьем съезде, З-ко смог рассказать об атмосфере съезда, настрое его делегатов, о том, какой ПЕРЕВОРОТ в умонастроениях большинства делегатов произвело выступление Ленина. Воспроизвожу некоторые СВОИ заметки по его рассказу и осмысливания "Задачи союзов молодежи" на эту тему.
«… В.И. прибыл на съезд, когда он уже вовсю работал: был сделан отчетный доклад и происходили прения. Основное настрой выступлений был такой: «Даешь мировую революцию!» и «Вперед, с шашкой наголо, по всем румбам!». Т.е. фактически настрой делегатов был троцкистским. В.И. пришел в ужас от таких выступлений. Его состояние было похоже на то, которое испытал Энгельс за тридцать лет до этого, когда не задолго до своей смерти решил познакомиться с тем, как преподносится экономическое учение Маркса английским пролетариям в одном из рабочих клубов Лондона. Наиболее адекватный русский перевод высказываний Энгельса – «чистейшая поповщина». В начале съезда идеолог и организатор такого политического течения, как большевизм, столкнулся с тем, что формальное будущее республики Советов – ее коммунистическая молодежь, провозглашает лозунги его политического оппонента – троцкизма, с которым В.И. фактически боролся уже два десятка лет. По рассказам З-ко выступление В.И. несколько (непринципиально) отличалось от впоследствии опубликованной брошюры «Задачи союзов молодежи». Фактически эта брошюра выполняла роль политического завещания, обращенного к будущему. При этом ключевые положение «Задач» принципиально, на мой взгляд, отличались от пропагандистских установок агитпропа. Основных положений четыре:
1. Неспособность пролетариата построить будущее – он может только разрушить старое.
2. Построение будущего – задача и цель коммунистической молодежи.
3. Будущее может быть построено только на базе усвоения памятью ВСЕГО богатства, накопленного человечеством.
4. Учение должно быть неразрывно связано с практикой – практикой построения коммунистического общества.
Как фактически далеко это от опошленного «Учиться! Учиться! Учиться!» ...»
Процесс конспектирования первоисточников был аналогичен конспектированию у Ст. Покровского. Раскрыв том ПСС в случайном месте, начинал читать и ЗАВОРОЖЕННЫЙ развитием мысли гения забывал о том, что же надо законспектировать, и читал все подряд. И только когда до закрытия библиотеки оставался примерно час, спохватывался и находил нужное произведение и составлял небольшой конспект – на семинарах «семинарист» проверял наличие конспектов первоисточников. Считаю, что это было методологически правильно, т.к. позволяло научить работать с первоисточником. Завораживающее захватывающее действие текстов В.И.Ленина я объясняю «естественностью», «физичностью» моего мышления.
Лекции по философии читали и вели семинары личности очень даже посредственные. Именно на них я убедился окончательно в том, что философ – это не профессия, это состояние души и ума. Учебник философии, рекомендованный лектором и взятый в институтской библиотеке, раскрыл только первый и последний раз – настолько серо и скучно все излагалось. Но «Антидюринг» и особенно «Диалектика природы» и «Происхождение семьи, частой собственности и государства» читались как занимательный роман. Из этого могу сделать вывод: у «Коммунистического манифеста» хотя и два автора, но ПИСАЛ его Энгельс.
Лекции по политэкономии читали и вели такие же серые типы, как и философию. Однако смог уже тогда сделать вывод, что все политэкономическое учение Маркса можно было бы изложить в объеме тоненькой брошюрки, хорошо понимаемой «технарем», и не разводить всю эту тягомотину на два семестра. А учебника политэкономии, наученного опытом с философией, так и не раскрыл ни разу. Читать же «Капитал» подряд было невозможно – настолько «древнекаменная» логика у Маркса, как будто ориентировался на восприятие и понимание круглых идиотов. Хорошо, что кто-то уже поработал и на протяжении всего первого тома были подчеркивания ключевых мест. Так что «Капитал» я фактически перелистал. Однако, учитывая свой навык скорочтения, могу подтвердить – подчеркивания были сделаны в ключевых местах. Только на днях узнал, что и при Марксе был сделан такой «дайджест», отредактированный им самим. Месяц назад этот «дайджест» стала печатать «Экономическая (и философская) газета».
Последний курс общественных наук, называемый почему-то «Научным коммунизмом», запомнился мне своими семинарами. Их вела уже пожилая женщина, бывшая фронтовичка. В послевоенные годы была ректором пединститута, кажется на Сахалине. Семинары ее отличались большой свободой дискуссий, даже в чем-то похожих на метод «мозгового штурма». С ее слов, что-то похожее практиковалось в это время в физтехе, по крайней мере так рассказывал ей ее коллега-приятель, бывший в восторге от студентов физтеха. У гуманитариев-«профессионалов» в МГУ подобного обсуждения и ярких, запоминающихся дискуссий на своих семинарах он не встречал. Некоторые свои личные философские установки и находки мной были сделаны на этих семинарах.
А теперь о качестве программы общественных наук в школе и институте и ее преподавании. Так как задачей всякой настоящей науки, и знания вообще, является ПРОГНОЗ, то по величине совпадения прогноза и реальности можно судить о качестве, как самой научной модели, так и ее применения.
Когда в 1962 году начался Карибский кризис (мне было шестнадцать лет), то по рутинной программе, очевидно называемой «Формирование навыков работы учащихся с газетным материалом и первоисточникам», мной была подготовлена политинформация, а реально лекция на полчаса, которую я сначала «прочитал» для своих одноклассников, а затем в течение двух напряженных, в ожидании начала войны, месяцев фактически для всей школы, включая всех преподавателей. Именно преподаватели задавали наиболее «каверзные» вопросы – по причинам и прогнозу развития событий, в т.ч. и военно-техническим, как-то организации морской блокады и высадки американского десанта. Мои прогнозы оправдались. Через несколько месяцев после Кубы началась «заварушка» в Панаме и мне пришлось опять «отдуваться». Мой прогноз – второй Кубы не будет, как видите, оправдался. На базе школьных знаний уже зимой 68 года я почувствовал нарастающую политическую угрозу в Чехословакии. А ведь это было установлено в богом забытых местах, «диких степях Забайкалья», в условиях крайней ограниченности получения информации, и не только в данный момент, но и непрерывно на протяжении трех предшествующих лет. Прогноз о введении войск (для предотвращения повторения венгерских событий 56 года – когда погибло несколько ребят из нашего города) был сделан, в том числе, и в «поле» искаженной, деформированной информации, над внедрением которой в «массы» в этом направлении работали такие «корифеи», как А.Яковлев и Д.Волкогонов.
Чтобы не возвращаться к этой теме, приведу еще три примера – более поздних.
В 86 году тогда еще «первый» Свердловского обкома Ельцин появился на телеэкране со «своей озабоченностью положением на общественном транспорте в г. Свердловске». Алгоритм своих рассуждений приводить не буду. Но средняя скорость перемещения (время, затрачиваемое на перемещение из точки А в точку Б) в Свердловске 20 км/час, в Москве – 20 км/час, в Ленинграде – 20 км/час; в Туле, Калуге, Сосновом Бору – 10 км/час; в сельской или дачной местности – 6 км/час. Эти величины лично мной неоднократно измерялись, т.к. приезжая в командировки (в несколько мест) надо было планировать свое время. По литературным источникам - в Нью-Йорке 13 км/час. Какой же вывод из этой «озабоченности»? Человек а) совершенно не знает объект, которым якобы управляет; или б) проходимец – карьерист. Но так как мне была известна история с Ипатьевским домом (старики мои жили тогда в Свердловске), то можно было уже провести некий «пучок линий», для селекции которых необходима была третья точка. Третьей точкой было «покаяние» на съезде. От «пучка» осталась одна линия, направление перемещения которой в будущее можно было прогнозировать уже очень определенно.
14 июня 1991 года после годичной разлуки встретились две сестры (из них одна – моя мать) и первая радость была не от встречи, а то, что они обе 12-го проголосовали за Ельцина и он победил! На мою бурную реакцию и слова о том, что уже через ПОЛГОДА они обе пожалеют от этом своем выборе, обе сестры отреагировали пренебрежением. Мы разругались и разбежались. Прогноз мой сбылся с точностью почти до нескольких дней. И при каждой последующей встрече с теткой (и матерью тоже) любой разговор в конце концов сводился к одному – как исправить содеянное. Даже последняя наша беседа, за сутки до ее смерти, свелась к разговору о высшем, горнем.
Весной 92 года пикетирование перед зданием администрации. Из этой конторы вышла группа его новоиспеченных сотрудников и стала нас – глупцов, не понимающих своего и НАРОДНОГО! счастья, уговаривать и рисовать радужные перспективы счастливого будущего. Среди группы уговаривающих была одна «демократическая» дама, которую я знал еще по совместному обучению. Школьница-отличница и общественница, удостоившаяся путевки в «Артек», обладательница «красного» диплома, сотрудница НИИ, а затем перед перестройкой, секретарь его ПАРТбюро (подробности расставания с КПСС мне неизвестны) уговаривала нас таким образом: «Через 20 лет мы все будем жить в коттеджах». Мой ответ (прогноз): «В результате реализации ваших идейных установок и правления через двадцать лет коттеджей не будет, а будет новая Колумбия». Необходимо учесть то, что мой прогноз был сделан. когда не было еще ни Чечни, ни килеров, ни взрывов, ни газово-зрелищных мероприятий, ни похищений с целью выкупа, ни нарко- торговли и трафика и прочих отличительных (от Бразилии, Мексики, Венесуэлы и т.д.) черт Колумбии. Осталось меньше девяти лет до срока. Ее прогноз исполнился примерно на 1/300, до исполнения моего прогноза не хватает пока только «красных партизан».
И последний прогноз. Не имея доступа к ведомственным и корпоративным потокам финансово-экономической информации (я инженер КБ) и используя общедоступные источники информации – курсы валют, объемы ее продаж, котировки акции, уровень задолженности и т.д., в начале 98 (еще до отставки Черномырдина) я почувствовал, что назревает в ближайшее время экономический кризис. Лично у меня особых накоплений не было (только н-ая сумма в долларах), услугами банков не пользовался, поэтому личных действий предпринять и не мог и не стремился. Но что-то делать все же было необходимо. Поэтому всех коллег, знакомых, у которых могли быть какие-то накопления в банках, стал предупреждать – в самое ближайшее время будет нечто (которое потом обозвали дефолтом), не хочешь потерять свои гроши – подсуетись, изыми вклад. Два человека не поверили и потеряли. Есть интересный психологический момент – прогнозу какой-то Глобы, которую никто в глаза не видел, верят, а человеку, которого лично знают – нет.
И в заключение хочу сказать следующее. Советская школа по своему принципиальному содержанию – объему знаний и их методике преподавания является выдающимся достижением русской советской культуры. Впервые фундаментальное значение этого факта осознали американцы в 1957 году (запуск спутника), второй фундаментальный факт, который к сожалению еще основная масса народа не осознала, состоит в том, что на базе массовой подготовки во всех советских школах, особенно в послевоенное время, был сформирован человеческий потенциал, который позволил СССР выйти на самые передовые позиции научно-технического прогресса. Объективное доказательство – количество заявок и выданных свидетельств на изобретения и открытия (их авторы – выпускники средних школ 50-60 годов) в СССР к концу 70-х годов.
В начале 90-х годов в Магнитогорском пединституте проводилось тестирование первокурсников американскими исследователями по американской методике. Вывод же такой. Уровень образованности даже у выпускников сельских школ СССР (среди тестируемых первокурсников 2/3 из сел) выше, чем у аналогичной категории студентов американских колледжей. Именно поэтому и затеяна реформа русско-советской школы.
