ШАРИКОВ И БЕЛАЯ КОСТЬ
Нужно ли делить народ на “нищих духом”и интеллектуальных роботов?
Слушай, поганое сердце,
Сердце собачье мое.
С. Есенин
Еще свежо воспоминание о том, как в начале 90-х годов едва ли не большую часть российского населения демпресса обзывали шариковыми. С больной головы, не иначе, в эту категорию записали учителей, врачей, шахтеров, военных – соль земли. Но хочется понять: откуда вдруг взялись миллионы шариковых и огромное количество “профессоров преображенских”?
Когда при советской власти объявлялось, что у нас один привилегированный класс – дети, это была чистейшей воды демагогия. По-настоящему привилегированным классом была, конечно, “номенклатура”. Она скользнула летучей мышью в новую реальность, не растеряв, а увеличив привилегии и капиталы. Вот тогда-то и началось массовое производство шариковых. Именно тогда, а не раньше.
Я понимаю, что изрекаю общеизвестное, но это только присказка. Меня давно задевает упорная эксплуатация булгаковских образов из “Собачьего сердца”. Эта повесть – талантливое произведение, как все у Булгакова, но дышит она злобой дня, великим раздражением, вызванным мероприятиями новой власти. Профессор Преображенский, в отличие от шестикрылого серафима, не знал, что за существо явится в результате эксперимента. Но предполагал получить человека. И получил его! Он – родитель Шарикова, и папа, и мама одновременно. Даже больше – демиург! Уж куда там “мы в ответе за тех, кого приручили”. Здесь ответственность неизмеримо выше.
…И вот профессор мямлит, отражая атаки Шарикова, борющегося за права человека. А Борменталь, молодой и порывистый, уже проявляет качества демократа-“боевика” – неприглядное соединение слабости и жестокости вместе.
– Вы и способ знаете? – спросил заинтересованный Борменталь.
– Да какой тут способ, – становясь словоохотливее после водки, объяснил Шариков, – дело не хитрое. А то что ж: один в семи комнатах расселился, штанов у него 40 пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет…
Очень современно выглядит наблюдение Шарикова, не правда ли?
Я вблизи наблюдал юных и взрослых людей, у которых множество черт несчастного героя Булгакова.
Мне выпало счастье получить от тетки участок земли, где жила моя бабушка и родилась мать. Там я встретил друга детства, которого не видел – жутко сказать! – сорок лет.
Константин Иванович Сидоров несколько одичал под шум родных сосен за 20 лет, которые он прожил в родной деревне после тяжелейшей травмы. Он упал с седьмого этажа при строительстве олимпийского объекта и всю перестройку пролечился, не понимая и не имея сил вникнуть в то, что происходит вокруг.
Пять классов образования тоже не способствовали пониманию (он родился в очень большой семье и, может быть, слишком рано потянулся к труду и заработку).
Короче говоря, как во французском фильме “Замороженный”, он очнулся совсем в другой стране и много лет мучительно осмысливал произошедшие перемены.
Кто постарше из знакомых – те почти все вымерли. Деревня на глазах превращалась в дачный поселок. Костя вертел головой, наблюдая, как лелеют газонную травку, как стремительно строят коттеджи и дворцы, как нанимают местных жителей ухаживать за породистыми собаками. Места здесь красивые, и сюда потянулись богачи, а ему порой казалось, что он один живет на шестьсот рублей в месяц.
Однажды он зашел к соседям попросить меда (ждал сестру, хотел угостить). Те ему отказали, но, проходя по террасе, он увидел мед в трехлитровой банке.
Придя домой, долго думал и не придумал ничего лучшего, как спилить единственную в округе липу, росшую возле его забора, – чтобы буржуйские пчелы остались без липового меда!
Когда сосед запустил в пруд каких-то ценных карасиков, Костя, посчитав это преступной роскошью, не поленился раздобыть ротанов, которые быстро сожрали привозную элиту.
А когда свирепый ротвейлер до смерти истрепал его собачонку, дело приняло более серьезный оборот. Он похоронил собаку и надпись написал: “Здесь лежит мой Дружок”, а потом сел думать. И, конечно, придумал. Дождался засухи и ветра в сторону дома хозяйки ротвейлера. И пустил пал. Пожарным, которые его чуть не побили, внушил, что просто жег мусор на своем огороде (он и правда пустил огонь со своего участка). Дом, к счастью, не сгорел.
Пенсии Косте хватало на неделю. Он заливал чекушками свою незаладившуюся жизнь. Потом его подкармливали соседи – кто от души, кто из опаски, но душевного комфорта это ему не прибавляло.
Я думаю, если бы Костя попался на глаза кинорежиссерам, он бы не раз снялся в фильмах. Я представляю его, например, в роли соратника Пугачева. Его не раз задерживала милиция – на всякий случай, из-за нестандартной внешности.
Сейчас “ночные бабочки” получают за ночь несколько пенсий, работая возле гостиницы, которую он строил.
Но, царство ему небесное, Костя хотя бы жил на месте, на виду, а сколько сейчас “пугачевцев”, отвязавшихся шариковых бродит по России с непредсказуемыми намерениями!
Наблюдаю я стремительное классовое расслоение и в школе. Из года в год разбухают и множатся так называемые классы корректировки. Там занимаются и отстающие в развитии дети, и те, кто в силу низких материальных возможностей не смог тягаться со своими хорошо обеспеченными сверстниками.
Представьте себе Гаврика и Петю Бачея за одной партой. И все-таки мне интереснее в классах корректировки. Там дети могут заплакать над судьбой Муму, например, или молча посочувствовать героям Достоевского. Да, они могут (помню такой случай) ни с того ни с сего забросать классную руководительницу снежками, довести ее до горючих слез, но могут и горячо взяться за полезное, доброе дело.
Я бы сказал, что у них дорога и к Богу, и к черту короче, нежели у других. Главное, не прозевать и дать им нужное направление.
Вспоминаю строчку Юрия Кузнецова: “От питекантропа родился робот”. Неужели так и разделится народ на “нищих духом”, то есть смиренных и отзывчивых пэтэушников-питекантропят, и интеллектуальных роботов?
Я и не на таких нагляделся. Все схватывают на лету, пишут поразительно правильные сочинения, но с дремлющей душой. Мне советовала полушутя учительница с большим стажем работы:
– У кого спинка пряменькая, того к доске не вызывайте – бесполезно!
– Почему?!
– Бальными танцами занимаются. Тем и горды, и ничего больше не учат.
Но вернусь к повести Булгакова. Не знаю, успел ли Есенин узнать о ней. Она ли навеяла ему строку “Сердце собачье мое”, но знаю, что свои волшебные стихи он творил то в крохотном амбарчике, то в ванной комнате. Он так и не заимел постоянного жилья, но в его сердце нашлось сочувствие к тем, кому еще хуже, – к беспризорникам, юным шариковым, рожденным революцией.
