От Георгий Ответить на сообщение
К Георгий Ответить по почте
Дата 13.01.2003 18:20:39 Найти в дереве
Рубрики Прочее; Россия-СССР; Версия для печати

К. Крылов. Продолжение-2 (*+)

>> http://www.traditio.ru:8101/krylov/army.htm
>
«РУССКОЕ РЕШЕНИЕ»: ЖАТВА

Россия во все времена воспринималась окружающими народами и государствами как великая военная держава. Однако, русские, как народ, имели репутацию людей, практически не способных к воинским доблестям. Это было связано как со слабой выраженностью furor’а в русской душе (разозлить русского до такого состояния, в котором он начнёт «крушить», конечно, можно – однако, для этого требуется столько злости или столько водки, что ни о какой управляемости такого солдата речи уже не идёт), так и с малой способностью к абстракции. В отличие от многих других «военных» народов, русские в массе своей никак не могли (и, забегая вперёд, скажем – так и не смогли) научиться видеть в чужаке (даже опасном чужаке) – «чужого», «нечеловека». Жалостливые бабоньки, бросающие корки хлеба немецким военнопленным – отнюдь не плод воображения советской пропаганды. Это хорошо знают все те народы, кто имел опыт конфликтов с русскими. Известно, что русского легко «развести на водицу», то есть заставить «пожалеть себя». Русский просто не способен добить молящего о милости противника – даже если он знает, что тот попытается напасть, как только русский повернётся к нему спиной.
Разумеется, из этого правила есть исключения (русский народ всё-таки порождал неплохих головорезов), но в целом следует признать, что важнейшее из человеческих умений – «невидение лица другого», абстрагирование, наука хладнокровной жестокости - так и не была усвоена русскими до конца.
Тем не менее, российская военная машина всегда славилась своей мощью. Русские воевали почти всю свою историю – и, в общем, успешно. При этом стойкость русского солдата, его способность и готовность «не считаться с потерями» (как своими, так и чужими) до сих пор внушает уважение как «неистовым хищникам», так и народам-змеям, умеющим резать врагов, как сыр, без эмоций.
Это связано с тем, что на русской почве развилась крайне своеобразная (и, возможно, уникальная) форма абстрагирования. Русский солдат не то чтобы не видит во враге человека. Но он не видит в его убийстве – убийства. Предметом эпохе является не сам враг, а действия воина. Он как бы и не убивает: он делает что-то другое. [17]
Если рассмотреть типично русский способ войны, то можно только поразиться, как мало в нём «воинственности». Война для настоящего русского солдата – это просто тяжёлый и опасный труд, вроде летней страды, «уборки». Чужих солдат он тоже не «убивает», а убирает. Это, возможно, связано с тем, что русский — не охотник, он земледелец, земледелец от макушки до пяток. И «противник» для него не «животное», а скорее уж растение.
В принципе, подобный способ эпохе известен не только в России. Например, множество эвфемизмов для слова «убить» - таких, как «экстерминировать», «ликвидировать», и так далее, - используемых практически на официальном уровне (в том числе в секретных документах) – свидетельствует о работе именно этого механизма. «Убить» иностранного шпиона всё-таки неприятно; «убрать» или «ликвидировать» его всё-таки чуть легче, а лишней каплей хладнокровия пренебрегать всё-таки не следует... Тем не менее, массово применимым этот механизм абстрагирования не стал нигде, кроме нашей страны.
Однако, подобную армию всё время подстерегает опасность перестать быть армией. Если человек с оружием в руках не убивает, а «убирает» врагов, стараясь не отдавать себе отчёта в том, что он делает – так почему бы не послать его, в конце концов, убирать картошку?
Именно эта мысль и погубила, в конце концов, российскую (советскую) военную машину.

О НАШЕМ ПОРАЖЕНИИ

Как мы все ещё помним, послевоенный Советский Союз определял себя и своё место в мире через концепт «второй сверхдержавы», «противовеса гегемонии Штатов». Неприятный привкус вынужденности и вторичности заявленного таким образом сверхдержавного статуса был связан (помимо очевидных идеологических просчётов) с одним обидным обстоятельством: СССР был, по меткому выражению американцев, «one-dimension empire», «одномерной империей», чьи претензии на исключительную роль поддерживались только военной мощью. Экономика Советского Союза даже в лучшие времена была фактически изолирована от мировой экономики и не играла сколько-нибудь заметной роли в «большой игре» технологий и ресурсов. Советская культура (включая весьма сильную советскую науку) была столь же надёжно исключена из общемирового процесса. Советская идеология растеряла остатки былой привлекательности к началу семидесятых годов: Запад окончательно определился с траекторией пути развития, пролегающей между либерализмом и социал-демократией, а в «третьем мире» в моду вошли разнообразные теории «третьего пути», «некапиталистического и несоциалистического», позволявшие заигрывать и с «совком», и с «проклятыми импералистами». У СССР в рукаве оставались только два туза: ядерные боеголовки и огромная сухопутная армия, способная (хотя бы теоретически) захватить Западную Европу за три дня.
Не меньшей (а то и большей) была роль армии внутри страны. Она не исчерпывалась тем, что практически каждый здоровый мужчина в Советском Союзе служил в рядах СА, а основой советской промышленности был ВПК. Влияние армии распространялось даже на сферу идеологии и культуры. Это, впрочем, было неизбежно, если учесть тот факт, что динственным общепризнанным историческим успехом Советской власти, помимо самого её установления, была победа во Второй мировой войне. Соответственно, история Великой Отечественной стала основной советского мифа, а «военная тематика» в искусстве (прежде всего «военная проза» и кинофильмы «про войну») была единственным реально востребованным в обществе продуктом социалистической культуры (всё остальное было популярно ровно настолько, насколько оно выходило за рамки «соцреализма»[18]).
Казалось бы, подобный уровень милитаризации общества и государства должен был бы
найти адекватное политическое выражение: более чем естественно, чтобы военная империя управлялась бы генералами. Однако же, в послесталинскую эпоху армия не играла никакой роли в политической жизни страны. Военные не оказывали сколько-нибудь заметного влияния на реальные процессы принятия решений: власть была сконцентрирована в руках «политического руководства», державшего «армейских» на достаточном расстоянии от руля и ветрил большой политики.
Советская власть относилась к Вооружённым Силам как к сильному, но довольно грязному, опасному и к тому же глупому зверю, которого необходимо досыта кормить, но держать следует на цепи. Фаворитами властных симпатий были милицейские силовые структуры (от них ожидали повышенной лояльности) и спецслужбы (им доверяли; как показало время – напрасно).
Не менее примечательным явлением была демонстративная демилитаризованность позднего советского общества. Предвоенный бытовой милитаризм (в те почти баснословные времена в каждом более-менее крупном райцентре имелось отделение ДОСААФ, с тиром, парашютной вышкой, и так далее, учебные «воздушные тревоги» и «химические атаки» были привычным явлением, и так далее) сменился подчёркнуто “штатской” жизнью «мирного советского народа», который, как известно, если чего и хотел, так это мира во всём мире[19]. Разумеется, за облупившимися зелёными заборами по-прежнему располагались военные части – но они были подчёркнуто отделены от «нормальной жизни».
Всё это, впрочем, было бы нормально и естественно: как мы уже писали, военных всегда держали подальше от «человеческого стада». Но – при том непременном условии, что советская армия на самом деле являлась бы опасным резервуаром Духа Воинственности и Абстрактного Мышления. Однако, этого как раз и не наблюдалось: армия разлагалась на картофельных полях.
Правда, служба по-прежнему рассматривалась как «школа жизни» (в описанном выше смысле), но содержание преподаваемых в ней уроков стало всё больше отличаться от того, чему учат в армиях всего мира: милитаристская героика (пускай даже с неизбежным в таких случаях налётом идиотизма) и романтика «бряцания оружием» выветрились напрочь, а «дух абстракции» - в специфически русском его исполнении – выродился. Смысл «пребывания в рядах ВС» сводился к своего рода школе бытового конформизма. Армия учила не дисциплине (которая неуклонно падала), и уж тем более не героизму (которого не было и в заводе), а всего лишь выживанию в некомфортных бытовых условиях, и мелкому прохиндейству.
В связи с этим следует признать, что события последнего десятилетия, включавшие в себя позорное и бессмысленное бегство из Афганистана, Восточной Европы, а потом и со своей собственной территории (что, разумеется, привело к уничтожению СССР), так называемую «военную реформу» (сводящуюся к ликвидации вооружённых сил как таковых), и две «чеченские войны», были не просто «политическим поражением России-СССР» - как это обычно представляют «историки современности» - а именно военным поражением.
То, что советская армия так и не дала ни одного боя, и вообще оставалась в стороне от событий, не меняет саму природу этого поражения. «Стояние на Угре» тоже не было боем – тем не менее, мирный уход монгольских войск означал именно что военное поражение Орды. Точно так же, Советский Союз проиграла Советская Армия, которая так и не смогла (не заставила себя) вступить в бой.
Речь идёт о событиях, непосредственно предшествовавших распаду Союза. Выяснилось, что советские солдаты совершенно не готовы воспринимать себя как убийц, и совершенно не умеют абстрагироваться от симпатичных лиц «просто людей» - даже если у этих людей в руках камни, а то и ружья. Кроме того, в ситуации 1989-1991 годов, политическое руководство страны взяло манеру отрекаться от собственных приказов, сваливая ответственность на подчинённых – при полной поддержке беснующейся «демократической общественности». Тбилиси, Баку, Вильнюс – все эти ситуации нанесли трудно представимый ущерб моральному состоянию армии.
Финалом несостоявшейся битвы стал 1991 год. На самом деле было достаточно одного-двух залпов, чтобы собравшаяся вокруг Белого Дома толпа разбежалась. Но армия была абсолютно не готова даже к минимальным жертвам среди людей. Всё кончилось братанием с толпой, торжеством Ельцина, и Беловежской Пущей.
(окончание следует)