два больших сегмента
==============
(1)
=============
...
В отличие от "буржуазии", "крестьянства" или "рабочего класса", роль и
место "интеллигенции" - как понятия и как группы - в марксистской
практике и теории особой четкостью дефиниции не отличаются. Никита
Хрущев, например, в своих воспоминаниях отзывался об интеллигенции как о
"самом остром, самом скользком участке" (7). В свою очередь, Карл
Мангейм видел в самом существовании интеллигенции сложнейшую
социологическую проблему (8). Естествен вопрос: чем же тогда
определяется эта "острота", "скольз-кость" и "сложность" интеллигенции?
Ответ, по моему мнению, кроется в исходных взглядах марксизма на природу
социальной структуры общества.
Рассуждая "О материалистическом понимании истории", Плеханов, в
частности, в сжатом виде четко сформулировал базовую схему:
"...Люди делают свою историю, стремясь удовлетворить свои нужды. Нужды
эти даются первоначально, конечно, природой, но затем значительно
изменяются, в количественном и качественном выражении, свойствами
искусственной среды. Находящиеся в распоряжении людей производственные
силы обусловливают собой все их общественные отношения... Эти отношения
естественно создают известные интересы, которые находят свое отражение в
праве... Раз возникнув, интересы, так или иначе, отражаются в сознании
людей" (9).
Показательным в этой цитате является то, что Плеханов - вольно или
невольно - оставляет за скобками очевидный вопрос о том, что между
"известными интересами" и их "отражением в праве" (или в "сознании
людей") есть определенная дистанция, которая, как правило,
преодолевается людьми, имеющими гораздо больше общего именно с
отражениями, чем непосредственно с интересами. Это, в свою очередь, не
может не сказываться на процессе трансформации интересов в формулы и
клише (в данном случае) законодательства. В итоге правомерна постановка
следующих проблем: в какой степени возможно говорить об идеальности
"зеркальной" поверхности права (философии, религии, эстетики и т.д.),
призванной "отображать" существующие производственные отношения и
интересы? Не искажается ли она тем фактом, что интеллигенция, если
продолжить мысль, удерживающая в своих руках это "зеркало", в данные
отношения не вовлечена и данные интересы разделять не может? И далее:
можно ли говорить об интеллигенции как о группе, имеющей собственные
интересы, которые и определяют ее участие в общественном разделении
труда и собственности? Различные направления марксизма отвечали на эти
вопросы по-разному. В целом все обилие подходов вполне сводимо к двум
концепиям. Одна из них акцентирует экономическую основу интересов, в то
время как другая - относительную символическую независимость идеологии.
ЗАИМСТВОВАННЫЕ ИНТЕРЕСЫ
Интересы, если следовать Плеханову, есть не что иное, как осознанные
потребности. В данном случае неважно, насколько эти потребности
признаются естественными, чрезмерными или благоприобретенными. Гораздо
существеннее другое: осознанные интересы в таком истолковании
приобретают телеологический, целеполагающий характер; иными словами,
смысл, выстраивающий хаос повседневности в логическую последовательность
шагов к намеченной цели, например, к нужным союзам. И - как результат -
к необходимой программе деятельности (2, с.323), чья корректирующая и
направляющая функция и смыкает триаду "потребности - интересы -
действия"*.
* Любопытно, кстати, что теория и практика психоанализа - сходного в
функциональном плане с марксизмом своей целостностью восприятия явлений
социальной (т.е. психической) деятельности -строится именно на
стремлении добиться от пациента осознания того факта, что за сетью его
несовпадающих, разнородных и зачастую не совсем "традиционных" поступков
находится мощная стена его же собственных подавленных, скрытых или
мистифицированных интересов/потребностей.
Поскольку суть интересов в марксистской интерпретации в конечном счете
детерминируется отношениями собственности**, постольку положение
интеллигенции есть, по определению, положение промежуточное,
неустойчивое, зависимое. Не только потому, что у интеллигенции вообще
недостает собственности, но из-за того, что производимый ею "товар"
имеет, за редким исключением, публичную, а не частную природу, и
единичный, а не массовый характер потребления. Более того,
интеллектуальный продукт, несмотря на все попытки придать ему статус
собственности, не поддается принципам "монополизации" либо
регулированной, ограничиваемой поставки товара на рынок спроса. Однажды
увидев свет, этот продукт может быть подвергнут бесчисленному
тиражированию, но не может быть произведен "заново"*. Феномен
интеллектуального эпигонства, таким образом, сводит на нет феномен
уникальности индивидуального произведения, неумолимо сокращая расстояние
между "открытием" и "клише". Подобное состояние постоянной [социальной]
неустойчивости и зависимости как своего рода персонифицированный
"апофеоз беспочвенности" вызывает и определенные политические
последствия. По данному поводу Луначарский писал:
** То есть отношениями использования, распоряжения, владения и т.п.,
ведущим к получению прибыли.
* Это правило хорошо усвоили те сферы "интеллектуального" производства,
которые в наибольшей степени включены в рыночные отношения - то есть
дизайна, моды, шоу-бизнеса и т.п. Например, ведущие мировые дома высокой
моды практически повсеместно отказались от защиты авторских прав на свои
разработки, сделав ставку на рост радикальности очередных коллекций, а
следовательно - и на интенсивности творческого и интеллектуального
поиска (какие формы он ни принимал бы в данном случае) "новых" решений.
"Нью-Йорк Тайме" относительно недавно опубликовала статью об Аллене В.
Шварце, построившем свой - достаточно большой по американским меркам -
бизнес на "интерпретации" моделей самых интересных дизайнеров. Один из
них, Вера Ванг, заметила: "Иногда [этим интерпретаторам] удается
раскрутить свою версию модели раньше, чем наш оригинал поступит в
магазины" (10).
"Интеллигенция, этот средний слой, несомненная часть мелкой буржуазии и
по происхождению своему, и по кустарному типу своего специфического
производства, никогда не была классом и никогда им не будет. Она всегда
колебалась между другими, экономически более мощными и
кристаллизованными классами, ...распадаясь на группы, налипавшие на
разные другие социальные тела и придававшие им блеск идеологии, ...
чрезвычайно важной для их классового самосознания" (11, с.22).
В позиции Луначарского интересен, разумеется, не его классовый подход к
социальной структуре. Важна его уверенность в том, что интеллигенция
проявляет себя посредством выражения чужих интересов или в том, что
существование интеллигенции как раз и состоит в паразитическом налипании
"на разные другие социальные тела". Согласно Луначарскому - да и не
только ему, - именно это "колеблющееся" и фрагментированное
существование интеллигенции делает ее привлекательной для "более мощных"
и "кристаллизовавшихся" классов, которые превращают ее в некий объект
"борьбы", "завоеваний", в "живой инвентарь", необходимый "политически
активным классам" так же, как "машины и железные дороги" (11, с. 11)**.
Насколько, в подобном случае, этот "инвентарь" является "живым" или
насколько удачно он отвечает поставленным целям? Концепция
интеллигенции, очерченная Грамши в его "Тюремных тетрадях", в
определенной степени помогает ответить на данный вопрос.
** Словно вторя Луначарскому, совсем недавно В. Богданов, председатель
Союза журналистов России, так характеризовал нынешнюю ситуацию со
средствами массовой информации в стране: "Наши новые капиталисты
рассматривают прессу как одно из орудий в своем арсенале. Они думают,
что если они платят, то им можно делать все, что угодно" (12).
ОРГАНИЧЕСКИЕ ПОСРЕДНИКИ
В своей методологической схеме Грамши исходит из наличия в обществе двух
типов интеллигенции - "органической" и "традиционной". Цель
"органической" интеллигенции, по Грамши, состоит в том, чтобы
удовлетворить потребности в чувстве "однородности и сознании...
собственной роли не только в экономике, но и в социальной и политической
области" у тех социальных групп, которые возникли благодаря разделению
"функций в мире экономического производства" (13). Иными словами, для
Грамши (как, например, и для Луначарского) задачи интеллигенции сводятся
ко внешнему оформлению того или иного класса, к переводу неочевидных
экономических показателей могущества (или бессилия) конкретной
социальной группы на язык общедоступных символов.
С точки зрения "техники", в данном случае неважно, при помощи каких
именно средств достигается это ощущение социальной однородности и
осознание собственной роли, т.е. при помощи каких социально значимых
актов устанавливаются и поддерживаются границы правящей (или
оппозиционной) группировки. Совместная символическая деятельность может
быть любой - от коллективных посещений концертов Мстислава Ростроповича
до дискуссий по поводу политики НАТО, от массового участия в
физкультурных парадах или тенисных турнирах до обсуждения проблем
языкознания, генетики или монетаризма. Существен, напротив, механизм
данного процесса - механизм овеществления экономической значимости
конкретной социальной группы посредством присвоения символов,
заимствованных или, вернее, произведенных в другой культурной и
социальной среде*. А этот механизм овеществления, в котором
"органическая" интеллигенция является чем-то вроде внешнего признака,
обнаруживающего скрытый феномен ("основной класс"), неким социальным
метонимом**, имеющим смысл лишь постольку, поскольку за ним стоит нечто
большее.
* Это положение верно и в "обратном" прочтении - "произведения" культуры
приобретают смысл в результате присвоения ("прочтения") аудиторией, не
бравшейся в расчет при их создании. Достаточно назвать "Доктора Живаго"
Л.Пастернака или "Сатанинские стихи" С.Рушди.
** Под метонимией понимается такой риторический прием, при котором
название одного предмета используется для описания другого, а оба
предмета находятся в состоянии пространственной или временнбй
взаимосвязи ("мозг класса", "совесть нации" и т.д.).
Проиллюстрирую эту социологическую закономерность роли интеллигенции в
определении внешних признаков чуждого ей класса одним примером. В 1992
г. "Пхеньян Тайме" так описывала празднования юбилея руководителя
северокорейского народа: "Отмечая 80-летие уважаемого Президента Ким Ир
Сена, Пхеньян был полон веселья. Состоялись красочные события,
привлекшие большое количество людей - праздничный митинг, вечерние
гуляния, торжественное представление "Песнь наилучших пожелании",
массовая игра "Моя страна под руководством великого лидера", в которой
участвовали около 100 000 школьников, национальный семинар по идее
чучхе, объединенный митинг организациий Детского союза Кореи и т.д.
Состоялись митинги в учреждениях и на предприятиях, в колхозах и школах,
во всех провинциях, городах и районах страны... Кроме того, были
проведены национальная фотовыставка, национальная художественная
выставка и десятидневный кинофестиваль" (14). Несмотря на вся
помпезность подобного явления, оно вряд ли является чем-то уникальным и
присуще в той или иной степени режимам, внешне старающимся не иметь
ничего общего с марксистским отношением к реальности, но в сущности
исходящим из него. Более того, пример наглядно демонстрирует работу
механизма идеологии, точнее, идеологического обеспечения власти: власть
(в данном случае политическая) реализует себя, делает себя видимой,
доносит себя до масс при помощи эстетических, артистических и т.п.
методов, а значит - при помощи "специалистов", "мастеров культуры" или,
в более современной терминологии, "имиджмейкеров", способных "сделать
красиво", разукрасить прозу политических и экономических интересов
необходимыми идеологическими "блестками".
Любопытно, что свобода имиджмейкеров довольно серьезно ограничена
"вкусовыми предпочтениями" заказчика. В.Иконников в своей статье об
истории российских университетов приводит интересный документ -
циркулярное распоряжение 1850 г. по Министерству народного просвещения,
которое ставило строгие рамки на пути "неограниченной фантазии", в
частности, научных работников. Документ гласил:
"По случаю высочайших замечаний на некоторые из печатных диссертаций,
написанных для приобретения ученых степеней, прошу покорнейше сделать
распоряжение, чтобы не только сами диссертации были благопристойного
содержания, но и чтоб извлеченные из них тезисы и предложения имели при
таком же направлении надлежащую полноту, определенность и ясность, не
допускающие понимать одно и то же предложение разным образом; при
рассмотрении диссертаций и при наблюдением за защищенном не допускать в
смысле одобрительного обсуждения начал, противных нашему
государственному устройству" (15).
Примерно 75 лет спустя ту же самую идею с жаром отстаивал Бухарин на
одном из диспутов о роли интеллигенции. Делая абсолютно прозрачной связь
между господствующим классом и его "органической" интеллигенцией, он
заявлял: "Нам необходимо, чтобы кадры интеллигенции были натренированы
идеологически на определенный манер... Мы будем штамповать
интеллигентов, будем вырабатывать их, как на фабрике". Чуть позже
Бухарин прояснял условия этого "фабричного производства" интеллектуалов:
"Когда говорят, что надо дать свободу творчества, то сейчас у нас
возникает вопрос о свободе проповедовать монархизм, или в области
биологии проводить витализм, или в области философии свободу
кантианского пошиба с субстанцией... При такой свободе из наших вузов
выходили бы культурные работники, которые могли бы работать и в Праге, и
в Москве. А мы желаем иметь таких работников, которые могут работать
только в Москве" (16).
И приведенный циркуляр, и Бухарин едины в одном - задача интеллигенции
состоит не столько в выработке альтернативных условий и форм
существования "заказчика", сколько в символическом оформлении
(посредством "пропаганды" и "агитации") тех, что уже обеспечивают
господство этого самого "заказчика".
В работе "Капитализм, социализм и демократия" И. Шумпетер определил эту
"агитаторскую" и "разъяснительную" роль интеллигенции следующим образом:
"Большая часть деятельности интеллектуалов приходится на формирование
важнейших основ классовых отношении, которые не являются их
собственными" (17).
Трактовка Грамши отличается от мнения американского экономиста тем, что
для него в отношении "органической" интеллигенции постановка вопроса о
ее собственных интересах невозможна в принципе - в силу отсутствия базы
для последних. "Интеллигенты, - писал Грамши, - служат "приказчиками"
господствующей группы" и используются для осуществления "функций
социальной гегемонии и политического управления" (18, с.332). Иными
словами, интеллигенты выступают в качестве посредника между группами
интересов, с одной стороны, и теми, кто эти интересы в состоянии
удовлетворить, - с другой (19)*.
* Подробнее об этом смотри третью часть работы Ренаты Голуб (20).
"Органическая" (а в другой терминологии Грамши - "городская")
интеллигенция вступает в неизбежный конфликт с представителями
предыдущей эпохи - интеллигенцией "традиционной", или сельской**.
Конфликт между двумя типами интеллигенции снимается посредством
ассимиляции "традиционной" интеллигенции "органической". Средством
подобной ассимиляции, как и средством выработки "категории собственно
интеллигенции", является, по Грамши, современная политическая партия
(18, с. 335-336).
** "Тюремные тетради" писались примерно с 1928 по 1935 г., что объясняет
то внимание, которое Грамши уделил проблеме "традиционной" интелигенции,
тесно связанной с "крестьянской социальной средой и мелкой буржуазией
города.., еще не переваренной и не сдвинутой с места капиталистической
системой: этот тип интеллигента устанавливает контакт крестьянской массы
с администрацией., как государственной, так и местной, и именно в силу
этой своей функции и играет большую общественно-политическую роль,
поскольку профессиональное посредничество трудно отделить от
посредничества политического" (18, с. 334).
ПОЛИТИКА ВНУШЕНИЯ
Принимая в расчет время написания основных работ Грамши, необходимо
сделать определенную терминологическую поправку к его классификации
интеллигенции и интерпретации содержания конфликта между двумя разными
группами интеллектуалов. В более привычных понятиях "межинтеллигентский
конфликт" приобретает форму коллизий между "старой" и "новой"
интеллектуальной элитой, что, в сущности, есть отражение конфликта
интересов двух разных поколений этой элиты, а формой его разрешения
является все та же политическая партия, или "партия власти"*.
* Подробнее о конфликте между "традиционной" и "органической"
интеллигенцией см., напр.: 21.
Довольно выразительным примером подобного рода конфликта между
интеллигенцией, сформированной в разные исторические периоды, могут
служить выступления Александра Ципко в прессе последних лет. Риторика
его статей четко отражает существование феномена, описанного еще
Луначарским, - феномена "налипания" интеллигенции на то или иное
социальное "тело" с целью придания ему политического лоска. А если
высказаться точнее, то трагедию интеллигента, "отпавшего" от одного
"тела" и ведущего борьбу за доступ к новому. Ципко описывает свои поиски
следующим образом:
"Не знаю, до сих пор не пойму, что меня заставило тогда, в декабре 1983
года, направить первый, сигнальный экземпляр ставшей сразу крамольной
книги "Некоторые философские аспекты теории социализма" с дарственной
надписью именно Горбачеву... Его растерянный помощник... долго выяснял у
меня, почему именно Горбачеву я хочу подарить свою книгу и вообще кто я
такой и что мне надо. Но я сам не знал, почему... Какие-то токи толкали
меня на такой шаг, толкали меня к этому человеку. Интуитивно,
подсознанием я нашел себе Александра II и предложил ему свои услуги"
(22).
Услуги в чем? Вероятно, в выработке "языка", к которому готова
"преобладающая часть населения" и который бы "позволял Горбачеву
заговорить с народом на его языке, прямо, без прежних идеологических
условностей называть вещи своими именами, говорить о конкретных,
осязаемых проблемах, о дефиците, плохих дорогах, грязных пивных, об
угрожающей ситуации в сфере здравоохранения, о мизерных пенсиях" (22).
Иными словами, речь идет о той самой функции [языкового] посредничества
"традиционной" интеллигенции между чуждой ей властью и не менее чуждой
ей "преобладающей частью населения", о которой писал Грамши. Не случайно
и то, что отказ власти от данного типа посредничества с неизбежностью
так или иначе воспринимается как предвестие интеллектуальной смерти.
Говоря о новом поколении руководителей, Ципко, например, пишет:
"Мы не смогли оградить себя от опасности реставрации большевистской
идеологии, ибо духовная и идейная власть в России принадлежит
необольшевикам, постмодернистским марксистам... Неомарксизм Чубайса,
Немцова, Гайдара, Коха проявляется в их убеждении, что общество делится
на тех, кто понимает ход истории и знает, как делать реформы, и на тех,
кто этого от природы не может знать... До тех пор, пока общество делится
на просветленных и не просветленных, на тех, кто обречен и тех, кто
"имеет будущее", мы будем продолжать жить в советской истории и
руководствоваться советской идеологией" (23).
