Любовь на фронте (*+)
Приведенный здесь материал, по-моему, вступает в некоторое противоречие с
рассказами о том, как были поражены немецкие врачи, установив, что у 90% (?)
незамужних девушек имеется девственность, и проч.
Но тем не менее...
http://www.duel.ru/200234/?34_6_1
ЛЮБОВЬ НА ФРОНТЕ
Естественное в неестественном
Цель человека - жить; чтобы жить вечно, нужно любить. Цель войны -
неестественная для жизни - убить. Неестественна бывает и любовь на войне.
<Четыре года мать без сына, бери шинель, пошли домой>, - хорошо сказано, но,
во-первых, это дезертирство с вытекающими последствиями (штрафная рота). А,
во-вторых, как быть, когда <четыре года муж без жены, а жена без мужа>? Или
эта фраза не рифмуется с точки зрения поэзии, хотя и занимает умы
человечества? Кто объяснит, чем заменяла Родина <это> своим воинам, жизнь
которых висела повседневно на волоске между смертью или увечьем? Были
защитники в возрасте, познавшие секс в семейной жизни и свободной довоенной
любви, а как быть с теми, кто был призван на защиту Родины со школьной
парты, так и не поцеловав свою классную зазнобу, не испытав близости и не
познав этого смысла жизни?
Правда, кроме смерти (мгновенной или долгой и мучительной), были еще и
ранения. <Если раны - небольшой>, - снова слова из популярной тогда песни.
Вот и получалось, что ранение - это если и не благо на войне, то просто
<везение> и довольно существенное. В госпитале можно было <покрутить> в тылу
с женским полом, вымыться за год-два в бане, избавиться на время от вшей,
отоспаться без разрывов снарядов и бомб и т.д. Мой однополчанин полковник
Олег Мягков, вспоминая годы войны, выразился так: <Я остался жив только
потому, что на протяжении ее был 8 раз раненым и пролежал в госпиталях и
медсанбатах почти полтора года, а сколько за это время погибло в атаках, при
артминналетах и бомбежках>. Начинал он войну в 41-м взводным командиром, а
закончил майором, заместителем командира полка. Кому как повезет. С <раной
небольшой> иногда выходили из боя даже с песней.
У пленного или убитого немца с первого дня войны можно было найти в кармане
или ранце пачку презервативов. А у нас только в конце войны иногда начали
выдавать презервативы, когда служивые уже сумели <подхватить> себе <венеру>.
До <дембеля> многие полевые госпитали были перепрофилированы и заполнены
<венбольными>, чтобы не завезти это <добро> в свое отечество.
Прошу простить, но я хотел бы к этому вопросу кое-что добавить из пехотного
опыта, начавшегося для меня в декабре 1941 г. на реке Миус под Таганрогом, а
завершенного в Чехословакии.
<Грехи> военной молодости
Это только в мирные годы неудачники, обманутые и разуверившиеся в своей
горькой доле, добровольно сводят счеты с жизнью. В бою каждый борется за
выживание до последней минуты. Пожилые еще и потому, что дома <куча> детей,
а молодые, чтобы познать прелести бытия и продолжения рода под мирным небом.
Поскольку дожить до победы было проблемой, то и на войне при малейшей
возможности влюблялись, целовались, сближались, <трахались>, бывало, и
рожали в медсанротах в палатке.
17 августа 1943 г. в конце битвы на Курской дуге наша 38-я дивизия вводилась
в сражение под Сумами. В полку развернулся перевязочный пункт в палатке. Я
пробегал мимо и услышал вопль младенца из нее. Вышла с окровавленными руками
полковой врач, капитан медслужбы Людмила Ивановна Безродная, и с улыбкой
констатировала, что приняла роды у писаря заместителя командира полка по
политической части, майора Гордатий. Скрывая долго свою беременность, она
так затягивала ремнем талию, что родила семимесячного. А тут уже на
перевязочный пункт начали поступать раненые с поля боя. На следующий день
<праведник-идеолог> полка, следивший за моралью других, отправил
разрешившуюся сожительницу на повозке до ближайшей железнодорожной станции,
чтобы ординарец устроил ее эвакуацию до места проживания ее мамаши.
Долго потом вспоминался этот случай. А ведь у <комиссара> была своя
довоенная семья. Командир полка майор
М.Я. Кузминов, ставший на Днепре героем, в послевоенные годы, поддерживая с
однополчанином связь, не раскрывал <грех> своего заместителя перед его
довоенной семьей. Но однажды, уже на пенсии, проезжал на машине со своей
супругой приморский, южный городок, где его однополчанин жил на пенсии.
Оставив машину за углом, он увидел друга на лавочке у своего дома,
опирающегося на палочку. Решил разыграть. Михаил Яковлевич вкратце
пересказал тот эпизод своей жене и послал ее вперед, выдать себя за ту
<зазнобу>. Подойдя к нему, она произнесла: <Здравствуйте товарищ Гордатий.
Вы, кажется, не узнаете меня? Да, когда-то была милашкой, любимой и дорогой,
а теперь чужая. А ведь дочь хочет увидеть отца>. Старик испугался не на
шутку и залепетал, что все <списала война> и он не намерен обсуждать этот
вопрос спустя 30 лет. Понаблюдав за завязавшейся перебранкой из-за угла,
подошел бывший командир и обнял однополчанина. Все стало на свои места, и
страхи разоблачения греха военных лет улетучились благополучно.
<Отстрелялся>
В декабре 1941 г. я молодым и <скороспелым> лейтенантом прибыл на передний
край на реку Миус в райцентр Матвеев Курган. После записи моих данных в
книгу учета начальник штаба полка сказал: <Пойдешь командовать взводом пешей
разведки. Твой предшественник вчера был ранен при проведении разведки боем>.
За ужином в хате, в которой размещался взвод, бойцы представлялись кто
откуда. Землячество на войне - важное явление. Только один самый пожилой
сорокалетний боец Павел Платонович Стаценко с сожалением сообщил о том, что
у него земляков нет во всей дивизии, а не то что в полку. В заключение
представился и я своим разведчикам. Сообщил откуда родом. И тут выяснилось,
что мы с ним не только земляки. Он знал моего отца, т.к. оба были <одной
присяги> - т.е. ровесники века - 1900 года рождения. На радостях он даже
<пустил слезу>. Об этом событии на следующий день мы сообщили в письмах - я
своей родительнице, а он жене и другим близким.
До марта 42-го мы каждую ночь делали попытки выкрасть <языка>, но чаще
приносили своих погибших или раненых, хотя были и успешные поиски. В марте я
получил в командование стрелковую роту, а его по возрасту перевели в роту
ПТР. Неожиданно встретились в штабе полка и очень обрадовались.
Поинтересовались новостями с родины. Потом вспомнили свой разведвзвод,
который сильно обновился, хату, в которой прожили зиму. И тут он
поинтересовался, помню ли я хозяйку. Ей было в ту пору примерно под 60,
дочери под 40 и внучке 18 лет.
Вчера он вернулся с курсов наводчиков ПТР и решил навестить наше зимнее
местопребывание. Встретила его старуха радушно. Дочь и внучка были на
окопных работах. Хозяйка решила угостить служивого горячими щами. А потом,
порывшись в куче зерна пшеницы, извлекла и спрятанную бутылку самогона из
сахарной свеклы. Чокнулись, выпили, закусили. Баба предложила служивому
отдохнуть на чердаке, где хранилось сено. Он согласился. Южное апрельское
солнце уже хорошо прогревало, и он мигом уснул. Но вскоре услышал шорох. Это
поднималась баба Ефросинья, предлагая вместе с подушкой и себя <под бочок>.
Рассказывая, он сильно смущался.
Я спросил: <И вы, конечно, не растерялись и <отстрелялись>?> <Выполнил все
упражнения, кроме как <с колена> - не получилось. Первым вопросом к ней
было: "Где ты этому ремеслу так научилась? Ведь я прожил со своей половиной
более 20-ти лет и не предполагал о таких способах?>. <Что там могла знать
твоя Матрена в станице. А я еще в германскую войну в <заведении> в
Ростове-на-Дону служила, господ офицеров ублажала... вот она откуда моя
школа>. Выжил в войну мой казак-земляк будучи коноводом у генерала. После
войны довелось пару раз встретиться на родине и как не вспомнить тот случай.
<Ярмарка невест>
С места переформирования бригады в дивизию в Воронежской области в нашем
полку, кроме десятка медичек, было две радистки, одна стряпуха и писарь по
учету безвозвратных потерь - Валя - да вышеназванная <разрешившаяся>.
Фельдшеры батальонов и санитарные инструктора скрытно сожительствовали со
своими командирами, разделяя с ними ложе в командирских землянках. Это было
неизбежным явлением. 14 ноября 1943 г. неожиданно в наш полк, находившийся в
обороне, привезли на двух санках 14 девиц, призванных в городе Ромны Сумской
области. Они пережили немецкую оккупацию родного города. Некоторые даже
знали немецкий язык и напевали на трех языках (украинском, русском и
немецком) <Лили Марлен> и <Розамунду>. Двое из них пошли поварихой и
подавальщицей на кухню комендантского взвода, а остальные - телефонистками в
роту связи. Командир полка, его заместители, начальник артиллерии, начальник
штаба полка принялись отбирать их не только по внешности, но и по
доступности.
Начальник штаба даже сделал мне выговор, что при наличии трофейной пишущей
машинки на ней <давит клопов> писарь штаба сержант Сашка Родичев. И тут же
стал выяснять: нет ли среди них машинистки. Одна из них по имени Маруся
(Маша) сказала, что печатала при немцах в местной управе <тильки на
украиньской мови>. Я вручил ей машинку, дал весьма дефицитной бумаги, и она
под копирку начала печатать на украинском языке <Звыщення>, т.е. повестки
для выхода на окопные работы всех трудоспособных жительниц, которые
уклонялись от этой повинности во фронтовой полосе.
Начальник штаба полка размещался отдельно от штаба, на противоположной
стороне улицы в хате Акима Стрельца, которого после призыва определил
ездовым штабной повозки. После полуночи начальник штаба прислал своего
ординарца, который доложил мне о том, что тот начальник прислал его за
машинисткой, которую должен он проверить на предмет ее допуска к секретной
работе. Это была забота полковых контрразведчиков, но я понимал, о какой
проверке будет идти речь. Утром, при докладе ему боевого донесения он был
зол. На следующее утро остался таким же. Теперь уже ординарец тихо доложил
мне, что Мария оказалась <кремнем>.
А между тем мой писарь, сержант Родичев после полуночи и смены с дежурства
предложил проводить в хату роты связи телефонистку Инну с ярко рыжей
прической и веснушками на щеках. Она <уважила> домогательства молодого
парня, о чем он по неопытности рассказал ординарцу нашего начальника. Тут и
сам Бог повелел - вернуть несговорчивую в роту связи, а Инну взять на ее
место. Сначала Сашка обрадовался и принялся обучать ее машинописи, а когда
вечером поступило требование доставить <на переговоры>, то он понял всю
оплошность своего откровения с ординарцем.
Трое суток шла днем и ночью <проверка> рыжей Инки. А в это время полковой
портной ушивал в талии солдатскую шинель Инки, перешивал ее солдатский треух
в шапку-<кубанку>, а огромные валенки обменяли у жителей на маленькие
<чесанки> по ее ноге. Вечером она не вошла, а <вплыла> в штаб. Три
телефонистки с трубками на тесемочках у уха были шокированы увиденной
подружкой. Ее близкая одноклассница Дуся Лурга произнесла: <Ой, Инночка, да
яка ж ты гарнэсынька!> Дива проследовала к столу и ткнула пальцем по клавише
машинки. Этого триумфа Сашка стерпеть не смог. Он заорал: <К машинке не
подходить, <постельная принадлежность>>. От такой неожиданности Инна
отпрянула в угол печки, но наступила на кочергу, которая рукоятью нанесла ей
удар по голове, и ее шапочка оказалась на земляном полу, а сама она
бросилась к покровителю с жалобой. Рано утром последовал его приказ по
телефону: <Всему штабу перебраться в землянки, накануне отрытые за бугром>.
Теперь у него была отдельная землянка, а у меня своя с писарем и посыльными.
Слышу вызов голосом и являюсь пред его очи. Не стесняясь в выборе слов, он
принялся меня ругать за поведение моего писаря. Я набрался смелости и
заявил: <По этому личному вопросу разбирайтесь с ним сами>.
Вызывает Родичева и ругает его за сквернословие и нападки и, в заключение,
грозит завтра же отправить его командиром пулеметного отделения в батальон.
Как писарь и чертежник он был хорошо подготовлен, и вечером его взяли в штаб
дивизии. А ко мне прибыл писарь из батальона. Инна теперь могла
беспрепятственно посещать штаб без всяких обязанностей, кроме одной -
<ночного дежурства под <кожухом>, служившем и в землянке одеялом.
Чуть больше месяца длилась любовь моего начальника, чтобы окончиться
трагедией. Во время Корсунь-Шевченковской битвы штаб полка в феврале
передвигался из одного населенного пункта в другой вдоль переднего края.
Прежде обязанности квартирьера всегда выполнял я. А тут начальник захотел
сделать это лично, чтобы выбрать себе отдельную хату. Ординарцу он приказал
укутать Инну и везти на санках, а сам выехал верхом на лошади вперед. Была
пурга, дул сильный боковой ветер, и наш начальник, не заметив передний край,
проехал в село Виноград, занятое противником. Немцам достался очень ценный
<язык> со множеством боевых документов и рабочей картой, а нам осталась
только Инна <с икрой>, которая уже в Румынии <разрешилась> дочерью и убыла к
своей бабушке в родной город Ромны. После войны она вышла замуж за военного
политработника, родила ему еще сына и дочь. Дочь Ершова закончила ВУЗ,
защитилась, вышла замуж тоже за военного.
Ершову, уже после пленения, пришли приказы на звание подполковника и на
орден Красного Знамени за форсирование Днепра. Все считали, что он погиб, но
в Карпатах он бежал из плена и после войны вернулся к семье с тремя детьми.
Видимо, по этой причине он не приезжал на встречи однополчан, и только за
год до своей кончины он узнал о судьбе Инны и его дочери Светланы. Она тоже
скончалась через год после того, как узнала о существовании совета ветеранов
и судьбе своего фронтового возлюбленного. Как ей хотелось увидеть подружек и
не удалось, довольствовалась только моими снимками встреч однополчан.
Оборонялись семьями
Полк встал в оборону в Обуховском районе на Киевщнне, не имея ни одного
стрелка и пулеметчика, так как мы передали их в другие части, убывая с
Букинского плацдарма на доукомплектование. Но 7 ноября освободили Киев, и
нас <посадили> в оборону совсем без пехоты.
Это было не редкостью, когда правая рука не знала, что делала левая. Офицеры
рот, подстелив соломку на снег, установили пулеметы и тем самым <обозначили>
свою оборону. На следующий день получили приказ: <Офицерам полка приступить
к мобилизации военнообязанного контингента из числа местных жителей>,
отсиживавшихся по домам с лета 1941 г., когда наши войска отходили и
попадали в окружение. Призывали их в своей одежде, с лопатами. Вручали им
оружие, и пока они исполняли обязанности стрелков, автоматчиков и
пулеметчиков. Только в небольшом селе Долина Обуховского района под Киевом
полк призвал под наше Боевое Знамя более 70 человек. Через пару дней мы
укомплектовали пехотой и пулеметчиками 1-й и 2-й батальоны полностью.
Служивые отрывали первую траншею, а 2-ю и 3-ю - их жены копали в ночное
время суток.
Нас, офицеров штаба, почти каждую ночь направляли на передний край для
рекогносцировки оборонительных сооружений и проверки бдительности несения
боевой службы. Полковой инженер со своими саперами руководили отрывкой
траншей и ходов сообщения женщинами села. Колхозницы были привычными к
земляным работам и с нормой отрывки (7 погонных метров траншеи) справлялись
за первую половину ночи. Потом по ходам сообщения с домашними гостинцами
пробирались в первую траншею, где их суженые ожидали по графику посещения в
своих землянках. Гостинцы были домашними: <шматок> сала, кувшин самогонки из
<цукрових бурякив> да кисет с нарубленным <тютюном-самосадом>. Самогонка,
закуска и табак были для всей землянки, а <десерт> только для своего
<чоловика>, по фронтовому, на грунтовых нарах. Тех солдаток, чьи мужья
воевали на других фронтах, иногда ублажали кумовья, как это хорошо показано
в кинофильме <А зори здесь тихие>. Помните фразу хозяйки старшины Васкова,
которая произнесла такие слова: <Может, и моего суженого какая-либо
приголубит на чужбине>.
Я обычно выходил на контроль в полночь после отправки боевого донесения.
Перестрелка в эти часы затихала. Заходил в землянку комбата Алексея
Кошелева, в которой кроме него размещался начальник штаба батальона Василий
Николенко, младший лейтенант - начальник связи, дежурный телефонист и
фельдшер батальона Лена П. Комбат был в готовности сопровождать меня по
траншее. Мы с ним были земляками и давними друзьями. Однажды я застал такой
разговор командира батальона с молодым младшим лейтенантом. <Тебе сколько
лет?> <Восемнадцать>, - ответил связист. <Давно на фронте?>. <Уже целую
неделю. Вчера даже побывал под сильным минометным обстрелом, и не задело>.
<А ты хоть раз имел <дело> с женщиной или девицей?> <Откуда же, меня взяли
прямо из класса - и на курсы связистов. Ничего я еще не успел>. <А вдруг
прилетит гаубичный снаряд большого калибра, рванет и - прощай молодость!>.
Потом обратился к фельдшеру: <Лена, вам ведь тоже престижно из юноши сделать
настоящего мужика, поделись с ним опытом. Обучи>. Потом добавил: <Это мой
командирский приказ. Доложишь о выполнении>.
Обход траншей дело неблагодарное, особенно в дождливую погоду, но надежное в
случае вражеского обстрела. От траншеи в тыл делаются длинные отводы ко
второй траншее, в виде хода сообщения, и короткие - во взводные
землянки-блиндажи. Именно во второй половине ночи там вприсядку раскуривали
самокрутки служивые, чтобы огоньком не привлекать вражеских пулеметчиков и
снайперов. Это был именно тот момент, когда законный муж получал свой
<десерт>. Нас обычно останавливали перед входом в землянку, предупреждая,
что там <до чоловика жинка прийшла>. И хоть эту фразу приходилось
выслушивать каждую ночь, все равно комбат высказывал упрек примерно такого
содержания: <Что, <зачесалось> у нее за неделю? А как же те в России,
которые с сорок первого бедствуют, но терпят? Все равно в карман не
напасутся до конца войны>. <Це вы правду кажэтэ, товарыш комбат>, -
соглашались солдаты и сержанты.
По возвращении перед рассветом мы застали обитателей землянки спящими. Печь
погасла. Комбат ругался. Потом вспомнил о приказании и спросил, почему не
доложили о выполнении приказания. Лена усмехнулась и сказала, что приказание
было выполнено с помехами, так как <стажеру> - связисту приходилось
одновременно отвечать по телефону при проверке исправности линии. Конечно,
опыта у него никакого, но теперь <распечатался>.
В ноябре 1973 г. меня пригласили в это село местные власти по случаю
открытия школьного музея боевой славы, посвященного 30-летию освобождения их
села и почти двухмесячной обороны нашего полка на их земле. Я привез в
качестве подарка музею фотомонтажи всех учтенных ветеранов полка, схемы
боев, списки с адресами ветеранов и множество фотографий. С каким трепетом в
душе я прошел вдоль всех траншей, от которых остались <шрамы> на скатах и
места не только землянок и огневых позиций орудий. Сохранилась даже и та
хата, в которой размещался штаб. Старик со старухой уже давно ушли в мир
иной. Директор восьмилетки и голова селерады решили перекрыть ее заново
соломой и содержать в прежнем виде, даже поставили полевой телефон и
керосиновую коптилку из гильзы снаряда. Хата считалась филиалом школьного
музея боевой славы.
На митинге, устроенном по сему случаю, у трибуны стояли из 70-ти человек,
призванных в ноябре 43-го, только 8 бывших воинов. Я был немало удивлен не
только тому, что мне надели ленту и выдали диплом Почетного Гражданина этого
села, но и тому, что почти все они меня узнали в лицо, хотя видеться
приходилось, в основном, ночью на окопных работах и в траншеях. Более того,
они решили назвать новую улицу для молодоженов улицей 48-го стрелкового
Краснознаменного Трансильванского полка, Такого же звания был удостоен и
командир батальона подполковник Алексей Кошелев, проживавший в Кисловодске
со своей женой, медсестрой-фронтовичкой Фатимой.
Примадонны штаба полка
Но вернемся в штабную хату бабы Улиты. За день всех девиц переодели по
зимнему, выдав солдатские кальсоны и бязевые нижние мужские рубахи, ватные
брюки, телогрейки, гимнастерки и юбки, на ноги валенки на 5 размеров больше,
чем положено, и шапки-ушанки из смушки да солдатские брезентовые поясные
ремни. Таков был <реквизит> наших <примадонн> в ту зимнюю пору. Определить,
где у них талия или бюст, было невозможно, тем более найти шов на чулках,
так как вместо них были байковые портянки. Даже в неотопленной хате штаба
или в землянке в таком одеянии было тепло. Хуже было, когда появлялись вши -
неизбежное зло пехоты, с которым бороться было нечем, т.к. не имелось дуста.
Считалось большой удачей, если брали как трофей у убитых немцев или у
военнопленных.
Его только не увидишь ныне на экранах телевизоров в игровых кинофильмах и на
страницах красочных журналов, газет и просто репродукций и иллюстраций,
вопиющих страстно: <Бери меня, я вся твоя>. В самом деле: их стройные нижние
конечности произрастают из-под мышек рук. Талию можно охватить пальцами двух
ладоней, а взгляд их настолько же томный, доступный, как и расчетливый
одновременно. Тогда тоже стремились к этому, но не всегда получалось.
Примерно такими же они были и в 1941, и в 1945 годах в летнюю пору, когда
восседали на заднем сидении <Виллисов> с радиостанциями или пишущими
машинками у большого начальства, начиная с корпусов и выше. Но если
опуститься до уровня полковых и батальонных штабов и рот, да еще в
зимне-весеннее время, на дорогах, разбитых гусеницами целой танковой армии!
Без содрогания не обойтись даже теперь, 57 лет спустя после Победы.
Многие невзгоды забыли ветераны, но тот наш переход в феврале 1944 г. от
Умани до Ботошанн в Румынии запомнился всем и навсегда, т.к. длился он 25
суток на протяжении 450 км боевого пути. Тогда мы забывали не только дни
недели, но и где и когда ели в последний раз, ибо все кухни отстали из-за
взорванных мостов. Кормили нас по <бабушкину аттестату> сердобольные хозяйки
картофелем в мундире да квашеной капустой, <бо хлиб герман забрав>.
Слабому полу, несмотря на то, что даже офицеры и кавалеристы иногда носили
ботинки с обмотками, выписали <чоботы>. Но их в конце февраля не оказалось.
И пошли они, присягой подстегиваемые, через Черкасскую, Винницкую,
Хмельницкую области Украины, Молдову и Румынию в валенках по грязи до колен.
Мы не различали, когда кончается день и начинается ночь. Радовались, что все
25 суток ни разу не проглянуло солнце, а значит, не появлялась авиация.
Иначе, как спасаться в таком распутье от разрывов бомб? Протяженность нашего
марша выверена после войны точно по показаниям спидометра <Икарусов>, на
которых мы проехали в юбилейном
1985 г. в майские дни весь этот боевой путь. Он составлял более 500 км.
Спали большей частью на ходу. Заверяю, что это вполне возможно. Нужду
<справляли> мужчины, <по-малому>, - также на ходу. А каково связисткам и
медичкам в общей колонне, на равнинной, безлесной местности? Расскажу, как
сохранилось в моей памяти. Этими строками я выполняю наказ отца-командира
полка, подполковника Жлудько, который говорил: <Смотри, начальник штаба, и
все запоминай. Ты моложе меня на 15 лет и расскажи потомкам о мучениях их
бабушек и прабабушек на этой беспощадной войне>.
Связистки и медички выходили из строя парами на несколько шагов на обочину.
Одна из них раздвигала в стороны полы шинели, как бы <маскируя> подружку. А
другая снимала ремень и одевала его на шею, иначе он утонул в грязи,
расстегивала шинель, потом телогрейку, за нею ватные брюки, кальсоны и
старалась не попасть в раструбы голенищ валенок. Потом, в обратной
последовательности, все застегивалось, и они менялись местами.
Первоначально мужчины подавали голос воздушной опасности: <Воздух> или
<Рама> - означавшие известный самолет-разведчик, но через день отбросили эти
плоские шутки. А ведь, кроме того, у них были и свои, чисто женские,
<заботы>, ведь марш продолжался месяц. Вряд ли кто вспомнил за этот марш, к
какому он принадлежит полу, а не то что подумал о сексе и каким способом
лучше его провести.
От штрафной роты до награды
Эту историю рассказал однажды в 1969 г. в узком кругу мой сослуживец в день
его рождения, в праздничном застолье. Речь зашла о любви и сексе на войне. В
1943 г. во время форсирования Днепра он был ранен в предплечье. Был он в
должности командира отделения во взводе пешей разведки, в звании сержанта и
отправили его во фронтовой госпиталь. Здесь ему сделали <самолет> -
приспособление, посредством которого взятый гипсом перелом кости предплечья
должен находиться на уровне плеча с опорой на подреберье. Подобное
сооружение усложняло подвижность раненого до времени полного сращивания
кости. С таким <крылом> невозможно и мечтать о сексе, но очень уж хотелось,
да и предварительная договоренность уже была с молодушкой-санитаркой.
Встретились в бельевой каптерке за полночь, целовались, обнимались, а когда
дошло до самого главного, то в ее трусиках оказалась не резинка, весьма
дефицитная в войну, а обычная тесьма, завязанная прочным узлом. Партнерша
сама не предпринимала действий к устранению преграды, а у него правая рука
была занята удержанием возлюбленной за талию, чтобы не убежала. Вот и решил
наш сержант вместо больной левой руки использовать одну из своих нижних
конечностей для снятия трусов у не имевшей еще опыта молодушки. Зацепив
злополучную тесьму большим пальцем правой ступни, он сделал рывок вниз,
позабыв, что уже с год не стриг ногти на ногах, которые загнулись вниз, как
когти у льва, и распорол от пупка и до <хохолка> ей кожу на животе. Увидев
кровь, пострадавшая вскрикнула. На помощь ей явился следивший здоровый
санитар. Увидев кровь, он избил беззащитного страдальца, который не мог ни
обороняться, ни, тем более, нападать. О происшествии на утро знал весь
госпиталь. Начальник пообещал виновнику в лучшем случае штрафбат за
нарушение режима и насилие. Разведчику роль штрафника показалась даже
милостью, а насмешки и позор, он переносил с большим страданием, не
показываясь из палаты.
Через сутки в госпитале появился Член Военного Совета их армии, что вызвало
переполох у начальства. Генерал-майор поинтересовался состоянием здоровья
именно виновника того происшествия и проследовал к нему в палату. Зачитал
Указ Президиума Верховного Совета СССР и прикрепил к его байковому халату
звезду Героя и орден Ленина. Жестом остановил его, готового <рявкнуть>
ответное слово, и зачитал еще приказ командира полка о награждении по
первичному представлению в полку медалью <За отвагу>. Таков был диапазон
наград практически за одно и то же отличие. Позднее он был пожалован
приказом по армии и орденом Красного Знамени. Начальник госпиталя и его
замполит стояли по стойке <смирно> во время вручения. Зазноба тоже пришла
поздравить, и после снятия гипса была у них бурная, счастливая ночь в той же
бельевой с воспоминанием пережитых неудач и благополучным завершением той
истории. Мой коллега по работе гордился не самим высшим его боевым отличием,
а тем, что он один герой на 1 миллион 200 тысяч молдаван удостоен этой
чести, хотя его фамилия заканчивалась на <ко>, но мать все же была
молдаванкой. Его супруга на этот рассказ реагировала с усмешкой, без эмоций.
А он сам в сердцах добавлял, что если бы она <этим> зарабатывала себе на
жизнь, то давно бы умерла от голода.
Фронтовая любовь и ее последствия
О них лучше всех знала младший врач полкового медпункта Людмила Ивановна
Безродная. Она, в меру возможностей, <помогала> избавляться однополчанкам от
последствий советами и прямым <вмешательством>. Она была на 7-8 лет старше
подружек. Прекрасно владела своей профессией. Кроме того, она по интеллекту
превосходила даже врачей медицинского санитарного батальона, т.к. прекрасно
знала поэзию и вообще литературу, хотя это было и не самым главным на фронте
для медика. На протяжении года службы в этом полку мне ни разу даже не
пришлось побывать в этом учреждении, поскольку старший врач полка капитан
Петр Иванович Шлома почти всегда находился в штабе, организуя эвакуацию
раненых и больных с поля боя, транспортировку их до медсанбата и полевых
госпиталей. Медсанроту я чаще всего мог видеть только в походной колонне,
так как всегда занимался именно этими построениями. Да и они знали меня
только по должности. Связистки всегда были на виду, но только по
обязанностям. По возможности я всегда оказывал им внимание во время
длительных маршей, иногда подсаживая на время на повозки, при размещении в
землянках в ненастную погоду.
Только 20 лет спустя после Победы, когда впервые собрались однополчане 48-го
полка на свою первую встречу в Краснодаре, мы выяснили, что являемся
земляками (она родилась в городе Черкесске, а я в одной из станиц этой
автономии), о незнании здорово жалели. Вскоре откликнулось большинство
ветеранов полка, с которыми поддерживалась переписка. Они начали приезжать
на встречи. Никто ничего не знал о судьбе последнего начальника штаба полка
капитана Сергея Макаревича. В Архиве МО мне удалось узнать о месте его
рождения на Украине, куда я написал <Красным следопытам> в местную школу.
Вскоре получил два письма, одно от школьников, а второе от самого
Макаревича.
Он очень обрадовался тому, что пригласили на встречу в Краснодар родные его
однополчане. Об этом я сообщил Антонине Денисовне - организатору этих встреч
под ее родной крышей. Наша милейшая Тося впервые разразилась упреками в мой
адрес, так как я не знал о том, что у Людмилы Ивановны есть взрослая дочь
именно от Макаревича и даже внучка - студентка ВУЗа. Я оказался в неудобном
положении со своей невыясненной инициативой. Написал об этом в Кривой Рог
Безродной, но она в своем письме успокоила меня такими словами из
стихотворения Роберта Рождественского: <Встретились два одиночества, развели
у дороги костер, но костру разгораться не хочется, вот и весь разговор...>
Их встреча через 30 лет состоялась 9 мая за праздничным столом. Она была
светлой и радостной без взаимных упреков. Она показала ему фотографию дочери
и внучки, а он - своих близких в Киеве. Таких встреч в практике нашего
ветеранства бывало немало. И именно по этой причине небольшая часть
ветеранов не смогла посещать наши сборы, вполне осознанно лишив себя радости
общения с самыми близкими друзьями молодости и грозных дней войны в
матушке-пехоте. Нет уже в живых ни ее, ни его. Ушли в мир иной все 15
жителей кубанской столицы только из нашего одного полка. Вечная память им!
Теперь их дети и внуки продолжают эстафету их родителей - фронтовиков.
Выше я рассказал о том, как проходила наша фронтовая молодость в матушке -
пехоте. Войну мне довелось завершить под Веной в непривычной для меня после
окончания курсов обстановке - офицером оперативного отдела штаба 56 армии. В
полевом управлении армии оказалось гораздо больше женского пола, чем во всей
дивизии. Видимо, уже за рубежом всех их перевели из разряда военнообязанных
в штат вольнонаемных, благо, одеваться им было во что. Наряды они меняли по
два раза за день, макияж наводили самый яркий и безвкусный. Комплименты
капитанам и майорам отпускали самые недвусмысленные, т.к. их бывшие
покровители в более высоких чинах вдруг вспомнили, что у них есть где-то
свои семьи. Теперь у всех покинутых оставался единственный аргумент:
заманить в мужья трофеями. Они таинственно перечисляли, сколько увозят домой
костюмов, платьев, пальто, ковров, аккордеонов, радиоприемников, часов, шуб
и посуды. Но и это мало прельщало молодых капитанов.
Интересно вспомнить и о том, как жила в канун Победы Москва. Здесь тоже
ощущался большой дефицит мужчин. Москвички заранее закупали билеты в театры
и ожидали с ними недалеко от входа, предлагая один <лишний> билетик именно
военным - предпочтительнее всего майору или капитану. Знакомились уже в
зрительном зале, а еще ближе на квартирах. Для офицеров-резервистов самыми
предпочтительными бывали доноры крови, которые снабжались самым калорийным
пайком. За ними шли продавщицы продовольственных магазинов, повара,
официантки. Кроме питания, резервисты и обогревались под бочком у своих
случайных возлюбленных, так как в общежитиях температура в морозные дни не
превышала двух-трех градусов выше нуля. Питание резервистов в тылу было
примерно таким же, как и Бухенвальде для военнопленных.
Во фронтовой полосе, когда служивому удавалось свести знакомство с
молодушкой, те тоже ожидали уверений в <любви до гроба> или хотя бы
уверений, что еще неженатый. Так, одна из украинок долго выпытывала этот
секрет у майора, который уверял ее, что он еще холостяк, и она решила
поверить. Когда провела с ним бурную ночь, то сразу усомнилась, выразив это
такими словами: <Ох, дядько-дядько, як вы гарно цэ дило робытэ, мабудь вы
всэж-таки женати>.
Председатель совета ветеранов-однополчан 38-й стрелковой дважды
Краснознаменной Днестровской дивизии, Почетный гражданин сел
Долина-Киевской, Токари-Сумской и Пилипы - Хребтневскне-Хмельницкой
областей, полковник в отставке
А.З. ЛЕБЕДИНЦЕВ
