Совместимы ли "деды" и армия? Нет - "общественность". Да - С.Грибанов
СОВМЕСТИМЫ ЛИ "ДЕДЫ" И АРМИЯ?
НЕТ - "ОБЩЕСТВЕННОСТЬ"
ДА - С. ГРИБАНОВ
МАЛЬЧИК В ДЕРЕВНЕ НАШЕЛ ПУЛЕМЕТ...
Где ты, дед?
Мальчика спросили, кто такой Багратион? Мальчик долго думал и ответил: «Кажись, он в Сталинградской битве победил...» И это было бы смешно, если б не было так грустно. Случай, к слову, не единичный, имел место в одной из столичных школ, о чем любезно и сообщило наше демократическое телевидение. А военком Царицынского района столицы Владимир Иванович Левченко рассказал, как в прошлом году в армию - поистине нынче рабоче-крестьянскую! - пришли парни, у которых на четвертых четыре класса образования. Да и то, поди, по учебникам доброго дядюшки Сороса. Премьер Черномырдин балдел от тех книжек - предисловия подписывал, потом складывал ручками «наш домик Россию» и наяривал на гармошке!..
Дед в огороде гранату нашел,
Дед по дороге к райкому пошел,
Там размахнулся и бросил в окно.
Он очень старый - ему все равно...
Но, согласитесь, не все равно - если «дед» нестарый. «Дедовщина» - это понятие, рожденное в эпоху Горбачева и Ельцина. Раньше, например, при Сталине, в нашей армии ничего подобного не было. Нельзя, конечно, идеализировать и давние армейские будни. Известны, скажем, далеко неуставные порядки на гауптвахтах, которые иной раз даже поддерживались начальством. Крутизну такой «школы» довелось как-то испытать и мне.
(Наряд на кухне. переноска 100 таких баков с водой неплохо укрепляла моральный дух воздушных бойцов. на снимке слева - корешок Шура, будущий начальник штаба воздушной армии. справа - ваш покорный слуга).
Помню, определили раз дежурить по кухне вместе с закадычным дружком Шуркой Ролём. Дело было в Чугуевском военном авиационном училище летчиков-истребителей. Мы только что приняли присягу, всю зиму предстояло изучать теорию полетов, двигатель, самолетовождение, но в то же время шло динамичное приобщение к армейской службе с изнуряющими марш-бросками, ученьями в заснеженных полях, стрельбами и разнообразными нарядами, на которые мне почему-то везло больше других.
Чем уж я так полюбился старшине Голубу, не знаю, но на мое первое откровение по поводу того, что «человек - это звучит гордо!», старшина роты среагировал весьма своеобразно. Он просверлил меня взглядом, как всегда тихо, вполголоса, спросил: «Чьи это слова?» - и я уже порадовался, что в лице старшины нашел тонкого ценителя литературы, изящной русской словесности, но, как оказалось, преждевременно. Любознательность-то его, похоже, удовлетворил, с этаким подъемом и пафосом выпалив: «Горький!» На что Голуб спокойно заметил: "Отлично!" - а дальше, помню, как его губы из-под большого крючковатого носа едва слышно прошептали, словно тайный пароль: "Взять тряпку. Прочистить шесть толчков в сортире и... доложить!»
Не буду передавать подробностей тех давних житейских будней в старых казармах Южного общества декабристов. Кто исполнял поручения, подобные упомянутому выше, знает, что это такое. А остальным, полагаю, не обязательно вникать в технологию некоторых армейских дел...
Вот об упомянутом выше, вполне законном наряде на кухню с корешком Шуркой и последующем - тут я не слишком-то уверен, что законном, - аресте стоит поговорить.
Значит, наряд как наряд. После ужина нам, двум курсантам и десяти солдатам срочной службы, требовалось собрать со столов всю грязную посуду, снести алюминиевые тарелки да вилки в посудомоечную, а затем в специальном помещении с огромной ванной для мытья овощей заготовить на следующий день на 700 человек готового для варки картофеля. То есть очистить его от кожуры, глазков, все это помыть и сдать дежурному по столовой. Что говорить, работа ответственная и трудоемкая.
Так вот пока те 700 человек ужинали, мы с Шуркой рванули в спортзал. Еще в школе работали с ним по первому (взрослому) разряду спортивной гимнастики и смириться с фактом, что серьезный, по сути, профессиональный спорт придется исключить из нашей новой жизни, - никак не могли. А выбор был прост: или летать, учиться в небе разящим атакам, или гимнастика - все те фляки, сальто, стойки на брусьях, обороты на перекладине, круги на коне, с чем уже сжились с мальчишеских лет и с чем, казалось, невозможно было расстаться...
Мы выбрали небо. Весь уклад нашей новой жизни вписывался во времени и пространстве между двумя простецкими командами: «Рота, подъем!» да «Рота, отбой!» А между ними - все то, что делало из вчерашнего мальчишки мужчину и воина.
Итак, мы в спортзале. Только размялись с Шуркой - вдруг тут этаким командным рыком нас требуют на «выход» - и к грязной посуде. Убрали мы те тарелки, посетовав, что так быстро пожрали наши кореша-курсанты. Да кто позволит рассиживаться-то? 20 минут и - успел, не успел - марш из-за стола! Последнему ряду, порой, только бачек поднесут, а команда общая, для всех: «Рота, встать!..» И будь здоров. Гороховую кашу доедаешь уже по ходу - выбираясь из-за стола.
Короче, убрав посуду, мы направились в картофельный зал. Там я, как будущий военный летчик, взялся за техническую работу: заполнял специальный агрегат картошкой, включал его, а все остальное выполняла центрифуга - она вполне добросовестно сдирала с той картошки кожуру, я выключал агрегат, высыпал продукцию команде, которой оставалась самая малость - срезать глазки с каждого, так сказать, корнеплода. Работа закипела, но вскоре, чувствую, что не поспеваю за командой «чистильщиков». Загружаю, включаю агрегат, выгружаю, опять загружаю. Аж вспотел! А мужики сидят, что-то там шуруют ножичками и травят анекдоты.
Опять неожиданно свалился сержант - тот дежурный по столовой, глянул в ванную, уже почти до верха заполненную картофелем, шевельнул в ту сторону пальцем и распорядился: «Перечистить!» Потом подумал и добавил: «Если найду хоть один глазок в картошке, курсантов отведу к дежурному по училищу»... Последнее уточнение касалось меня и Шурки.
Что поделаешь, принялись срезать глазки заново. Ведь как умудрились - картошину ножиком пополам хрясь! - и в ванную. На каждой половинке-то тех глазков наполовину меньше, а соберешь вместе - ни хрена ведь не почистили. Однако ненадолго хватило бойцов и после указаний сержанта. Поковырялись ребята чуток и опять - ножом по картошине да в воду.
Дальше все происходило так стремительно и динамично, что и рассказывать нечего. И вот стоим перед дежурным по училищу - я и курсант Шура. Доложили, что прибыли, а дежурный, командир первой курсантской роты капитан Гуров, сидит за столом и словно не замечает нас. Укрывшись за газетой, что-то вычитывает в ней, при этом балансирует на задних ножках стула. Мы стоим. Проходит минута, вторая... Не знаю точно, сколько еще времени прошло, но вот терпение оставило меня, я слегка толкнул Шурку рукой, глянул, не произнося ни слова - что, мол, дежурный молчит, сколько так стоять?.. И тут капитан Гуров ка-ак хлобыснет по столу кулаком! Да ка-ак понесет меня по кочкам!.. Ма-ать честная...
Дед в огороде нашел ананас.
Он не подумал, что это фугас.
Ножик достал и хотел его съесть -
Жопу нашли километров за шесть!..
До гарнизонной гауптвахты было километра полтора. Когда разводящий явился к Гурову - за мной, я спросил: «Ремень снимать?» Гуров заметил интеллигентно: «Не повесишься!» - и на этом наша дидактическая беседа завершилась на время.
Эх, молодость! Дивная пора исканий самого себя в безбрежном море добра и зла, когда не знаешь, что ждет тебя через час - может, слава, а может, бесчестье; а если бесчестье - то сохранишь ли в своей душе веру и надежду, не обозлишься ли на весь мир... Я думал, я всегда был уверен, что во мраке жизни непременно отыщутся просветы, разрывы, в которые может устремиться не мирящаяся с судьбой человеческая воля и, ей Богу, той декабрьской ночкой шел на «губу», как на праздник - весело и без всяких терзаний.
Как сейчас вижу - темное, все в звездах морозное небо, полная луна, которую до сих пор люблю, и заснеженная тропинка. В короткой гимнастерочке, кирзовых сапогах шагаю я на гарнизонную гауптвахту, да, как оказалось, такую, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Только этого я еще не знал, поскольку из всего тербата - теоретического батальона летунов-истребителей - в том, славящемся мрачными легендами заведении оказался первым.
За мной чесал, словно перепуганный чем-то, солдатик-часовой. Был он в огромных, не по размеру, валенках, с трехлинейным винторезом и штык держал наперевес - в готовности, вероятно, тут же использовать его по назначению, если я, скажем, надумаю вдруг рвануть от него. Еще бы! Паря не сомневался, что споймали настоящего шпиена...
На гауптвахте ремень мне пришлось все-таки снять. Порядок такой. И вот громыхнул засов железных дверей - и я в темнице. Это была темница в буквальном смысле. Ни электрической лампочки, ни табуретки, ни деревянных нар, обязательных по уставу. Ни сесть, ни лечь... Официально именуемая камерой-одиночкой, темница та представляла собой каменный мешок в земле на глубине около двух метров. Длиною метра три, она была очень узкой - расставив руки в стороны, ладонью можно было достать одну стенку, а чуточку оттолкнуться - и другую. Единственным признаком жизни в том мешке оказалось крохотное оконце где-то у самого потолка. Без стекла, до половины заваленное снегом, оно напоминало экран вечернего кинематографа, по которому с периодичностью около минуты проплывали нечеловеческих размеров валенки - еще больше, чем у того солдатика, этапировавшего меня на «губу». Теплые, на толстой подошве, они поскрипывали на морозце как-то по-домашнему уютно, и это было все, что связывало узника темницы с внешним миром.
Поначалу-то подробности нового бытия меня не интересовали. Это потом я обнаружил, что стены «одиночки» были не просто сырые, а уже покрылись плесенью, что самым сухим местом в камере получалась холодная металлическая дверь. Словом, с одной стороны, мой «номер» выходил в общий коридор гауптвахты, а с другой... разбитое оконце и вся ширь морозной декабрьской ночи...
Но, повторяю, это все я осознал и прочувствовал на собственной шкуре часа через два. А пока, скажу откровенно, материл капитана Гурова на чем свет стоит, и, поди, икалось ему в ту ночь, как никогда!.. Щеки мои пылали от обиды за несправедливость наказания. Мне было непонятно, почему вдруг Гуров вызверился на меня - Шурка-то такой же курсант. И, уж если на то пошло, он с командой картошку чистил на халтуру, а я-то с центрифугой работал. В те минуты, мне казалось, лучше бы сортир чистить, чем терпеть самодурство капитана, и я уже представлял, что сказану ему, когда окончится срок моего наказания. Кстати, срока мне никто не объявил - распоряжение дежурного по училищу предписывало только условия содержания на «губе». Оно было сформулировано по-военному четко и кратко: «В самую строгую!..» А на сколько суток, я не знал.
Так, в раздумьях о превратностях судьбы и смысле человеческой жизни, я стоял посреди камеры и не сразу заметил, как коварный крещенский мороз проник под мою коротенькую гимнастерку, залез в широкие голенища кирзачей и привел в равновесие с объективной действительностью мои пылающие огнем щеки. «Ну уж хрен тебе!» - послал я телепатический привет Гурову и начал работать руками - не спеша, но на полные обороты. Ну, приблизительно, как предлагалось по утреннему радио трудящимся страны: «Кисти рук прижать к плечам и вращательные движения кругами... начали!» Понятно, я работал не спросонья, откручивать те обороты мне предстояло всю ночь, так что самые крутые разминочные движения организмом я держал в резерве и работал пока на полусогнутых: «Раз-два, раз-два. Хрен тебе, Гуров! Раз-два...»
Понемногу плечи мои подустали, а тепла, признаться, не прибавилось. Тогда я сделал пару глубоких вдохов, прошелся по камере - три шага вперед, три шага назад, остановился в центре и принялся приседать. Это упражнение для ног я проделывал ежедневно с необычайной легкостью: 50 приседаний на левой ноге, правую вытянув вперед - «пистолетиком», 50 - на правой, потом на двух. Затем в моем разминочном комплексе следовали прыжки с прямых, как мы говорили, «сухих» ног - чтобы выше было. И я уже сделал несколько прыжков, но спохватился: ведь в соседних камерах могли сидеть люди, и грохот кирзовых сапог мог нарушить их праведный сон.
Гурова материть я перестал. Притомил он меня. Повращав еще немного уже полностью вытянутыми руками - круги вперед, назад, попеременно - одна вперед, а другая назад - я, похоже, чуточку устал и не против был где-то присесть, хотя бы на минуту-другую. Ан нет! Вот тут-то и началось мое знакомство с камерой-одиночкой, проходившей у капитана Гурова под шифром: «В самую строгую!»
Не знаю, сколько прошло времени. Ночь казалась бесконечной. Вместе с холодом и легкой усталостью - около тонны картошки в центрифугу я все-таки загрузил! - прокралась в мою темницу фея сна (есть такая?)... Попытался стоять с закрытыми главами - ничего не получилось. Стоя спят только лошади. Хотя друзья вспоминают и божатся, будто видели меня спящим на лопате. Точнее, с упором на палку-черенок. Во всякой случае по стойке «смирно» сон меня не забирал. Тогда я расставил руки в стороны, ноги на ширине плеч и попытался таким образом приспособиться к дремоте. Нирвана не получилась, а вот то ли плесень, то ли грибок на ладонях - это да, запомнились. Качнешься влево - вляпался, качнешься вправо - то же самое. Какой уж там сон!..
Неожиданно, думаю, около двух-трех часов ночи за железными дверями послышались голоса, среди которых я узнал голос капитана Гурова. Сон мгновенно слетел. Когда загремел засов камеры, я решительно шагнул в ее дальний угол и отвернулся - Гурова встретил с вызовом - спиной.
- Вы почему без шинели? - услышал я вопрос, который уже сам по себе был странным - по территории тербата мы всю зиму ходили только в гимнастерках. Но тут важны были не слова, какими задавался вопрос, а интонация, с которой они произносились. С чем бы сравнить-то? Ну вот у генерал-губернатора Лебедя сгущенность голосовых связок на десять баллов. А в пехоте до днесь такая тональность почитается пределом совершенства. Это как в опере: «Маэстро, дайте ноту ля». И маэстро дает: «Ля-а-а!..» И тут: «Ну ты, пидор, щас врежу. А ну, засранец, сирь-ня-а-а!» - это отец-командир дал «ноту ля».
Так или приблизительно так повел со мной дидактическую беседу самый крутой из всех командиров рот. Но я делал вызов - и тут уже хрен свернешь! Когда капитан надумал отчитывать меня еще и за форму, так сказать, одежды на гауптвахте, мол, где шинель, - я, стоя к нему по-прежнему жопой, простите, спиной, в его же тональности с десятком звуковых альтераций не ответил, а почти пропел:
- А вы-и-и... мнье... дали ее!!! - по правилам здесь надо поставить вопросительный знак. Да уж какой вопрос! - это капитану Гурову была брошена перчатка. С ним, орденоносцем, командиром лучшей в училище роты, никто не смел так беспардонно себя вести и так нагло отвечать...
Захлопнулись железные двери. Минут через тридцать они снова раскрылись, и в щель кто-то протянул мне странную одежонку. Нет, не шинель. Это был короткий рваный кожушок, этакий полуперденчик выше колен, без пуговиц, без застежек. Разве что с тылу он мог служить некоторым прикрытием.
Дремота брала свое. Пристроившись у косяка двери, я отключился на время, а проснулся от бойкого возгласа:
- Малый, ты чо приуныл? - на пороге «одиночки» на меня уставились веселые рожи друзей! Ну, конечно же, это был Вовка, мой корешок-одноклассник, который впервые показал мне землю с высоты птичьего полета. Знать бы тогда, что пройдет не так уж и много времени и он станет Героем Советского Союза...
Это случится в одну из войн арабов с евреями. Тогда это называлось именно так - войной за независимость и свободу против еврейской экспансии, а не борьбой с террористами-арабами. И вот в те горячие денечки летчик-истребитель В.Г. Гордиенко шибко навредил евреям! Их, а точнее, американские «хоки» не брали его самолет-разведчик - пару не хватало. Так что, засняв все, что требовалось, Володя махнул над землей обетованной, как поется в песне, «серебряным крылом» и... с коммунистическим приветом! Звезду мы обмывали через несколько дней в белокаменной, на «Седьмом небе».
С Вовкой навестил меня на «губе» Чанов - так сокращенно мы звали курсанта Валерку Колчанова, тоже земляка по киевской школе и аэроклубу. Он станет генерал-лейтенантом, заместителем министра гражданской авиации. Не хухры-мухры. Если бы Советский Союз в белорусском-то лесу не пропили, Валерий Сергеевич - как пить дать! - стал бы членом ЦК партии у большевиков.
Ну а корешок Шура, тоже, кстати, будущий генерал, начальник штаба воздушной армии, военный советник одной восточной державы, пока что мыл грязную посуду. Наше дежурство по кухне с моим арестом не заканчивалось, так что Шуре пришлось работать за двоих - за себя и за того парня... который сидел на «губе».
Шинелешка, которую мне принесли друзья, придала бодрости. В дырявом оконце камеры было еще темно - в декабре, известно, самые длинные ночи, но спать я уже расхотел. А тут вдруг еще из-за стенки камеры послышался свист. Нет, не удалой хулиганский - скорее, робкий сначала, как бы набирающей силу, он все крепчал, заполнял все камеры гарнизонной гауптвахты и, казалось, летел из нашего подземелья к самим небесам! Помню, то была мелодия какой-то классической оперетки. Она захватила. Я невольно представил себя в гимнастическом зале Дворца спорта, кстати, он рядом с киевским театром оперетты, Эсфирь Петровну, которая также вот бойко и весело наяривала нам на фортепьяно во время разминки и при выполнении вольных упражнений на ковре, а все остальное будто привидилось мне - и декабрьская ночь в сырой яме, и тонна картошки с какими-то глазками, и свирепый, словно тысячи чертей, капитан Гуров...
А мастер, как говорили в наше время, художественного свиста, не прекращая попурри из опереток, принялся одновременно выстукивать чечетку, вернее, тустеп. Мне уже не терпелось познакомиться с товарищем по беде и, когда все двери в помещении гауптвахты открыли с командой «Выходь на завтрак!», я увидел перед собой солдата с огромной, далеко не уставной шевелюрой и лицом явно кавказского направления. И первый вопрос ко мне:
- Ти зачэм там?
- Посадили.
- Нэ хады туда. Тут нада сидэт, - кавказец показал на общую камеру, но, заметив мои сомнения, уточнил. - Пиливат на дижюрный. Тот камер надо ремонт.
Лохматый парень со знанием дела просвещал меня в правилах арестантской жизни, в то же время руководил трапезой братвы. На стол, вокруг которого все собрались стоя, он поставил ведро с пшенной кашей, с пыльного шкафа достал буханку хлеба, разломал ее всем поровну, и мы дружно застучали о ведро алюминиевыми ложками.
Стоит ли говорить, каким блаженством показалась мне общая камера гарнизонной губы! - и лавки, на которых можно было сидеть, и температура воздуха - по уставу, а главное, понимание и соучастие в твоей беде таких же мужиков в кирзачах да гимнастерках, только срочной службы.
И надо же случиться, в тот день - в кои это веки! - гауптвахту решил проверить начальник училища полковник Голубев. Об этом сообщили наблюдатели: в окошечко, тоже под потолком камеры, они заметили, что Голубев шел на «губу» в сопровождении коменданта гарнизона майора Василькова. Об этом человеке надо рассказывать отдельно, начиная с крутых историй, которые происходили с курсантом Чугуевского училища Иваном Кожедубом, нашим прославленным асом. После войны, посетив родное училище, уже трижды Герой Советского Союза, он устроил великое застолье, на которое пригласил всех, кроме коменданта Василькова, Короче, капитан Гуров в сравнении с майором Васильковым был сущий ангел!..
Дальнейшие события развивались, как на ускоренной ленте старинного синематографа. Стою перед начальником училища и докладываю, кто есть таков. На вопрос, «за что сижу», сначала ем глазами начальство, и, как положено по уставу, держу ответ:
- Не могу знать, товарищ полковник!
- Как не можешь знать?
- Не могу знать, товарищ полковник!
Дальше выступает майор Васильков, который, наверняка, был уверен, что вносит ясность начальству по поводу постриженного наголо лопоухого курсанта:
- Он чуть не оставил голодным все училище...
Голубев внимательно посмотрел на меня, потом на Василькова - и оба удалились из общей камеры в коридор. Вдогонку Василькову я только и успел подумать: «Старый ты дурак, майор! Я с твоей младшей дочкой вечерами на катке целуюсь!..» А дочери у хромого коменданта были поистине красавицы...
Братва, подслушав через дверь разговор высокого начальства, спустя минуту уже поздравляли меня со свободой:
- Готовься на выход! Полковник отодрал майора. Курсанту, говорит, летать надо, а вы его на гауптвахте маринуете!..
Такой вот эпизод произошел «на заре туманной юности». Было мне тогда 17 лет. Словом:
Дед в огороде нашел ананас,
Он не подумал, что это фугас...
А, между прочим, тот дивно музыкальный и ритмичный солдат с лицом кавказской национальности по нормативам нынешней казармы был «дед». На счету лохматого чечена, о чем я узнал позже, в общей сложности набиралось свыше 100 суток ареста. Вот бы из кого боевик-то получился! Только тогда о таком никто не посмел бы даже подумать!..
Дядьки
А уж если обратиться к былому - корням «дедовщины», не проамериканской, не проеврейской - в гавно да в перья! - то, заметим, дедовщина-то у нас по-русски была еще со времен былинных витязей. Да вот то же Бородино, под которым прославился князь Багратион. Помните:
Скажи-ка, дядя, ведь недаром,
Москва, спаленная пожаром,
Французам отдана...
Это не племяш к своему родственничку обращается. Поручик М.Лермонтов свое бессмертное «Бородино» не мог начать так бездуховно и вяло - дядя, тетя... Здесь обращение к тому «дядьке», если хотите, «деду», который уже прошел огонь, воды и медные трубы, который знает, почем фунт лиха и учит молодого уму-разуму.
Да, молодой паренек из какой-нибудь деревухи, затерявшейся в северных лесах, постигает в полку поначалу многое и не имеющее прямого отношения к ратному делу - и пуговицы пришивает своему «деду»-дядьке, и сапоги ваксой смазывает, и «козью ножку» с махоркой спроворит. А «дед» не по плану боевой и политической подготовки обучает да наставляет молодого такому, что не во всяком уставе отыщешь, но что помогает победить и выжить, а уж в бою, в схватке с ворогом он никогда не спрячется за спину безусого парнишки - он дядька, он настоящий боец. И в штыковую атаку пойдет первым, памятуя суворовский наказ: «Мы - русские, с нами Бог!» И прикроет молодого салагу своей грудью, чтобы тот не растерялся, не погиб попусту в первом же бою. Так как же для такого дядьки не сбегать к маркитантам за табачком - не свинья же ты неблагодарная...
Дядька, дед - это не стаж службы в армии, это дух, это ответственность за салаг. Совсем недавно от своей одноклассницы Оли Карповой я услышал историю по времени не так уж и далекую от событий конца минувшего века. Еще есть, еще живы свидетели тех окаянных дней.
Значит. так, Когда поручик Голицын и корнет Оболенский сошлись в братской бойне с Василием Ивановичем Чапаевым и батькой Махно, отчего комиссары Кронштейн и Абрамович весело потирали руки, уходили в безвестность от родных берегов утлые суденышки русских беженцев. Оставлял родные края, имение в Тарасовке, что возле Новочеркасска, и казачий генерал Владимир Ананьевич Карпов, давний друг и соратник генерала А.М. Каледина.
Уже собраны чемоданы. В слезах прощаются с родным домом жена и дочь, а сын, Петр, 18-летний кавалер Георгиевского креста, все что-то медлит.
- Не тяни. Пора в дорогу... - распорядился генерал и вдруг услышал:
- Я остаюсь в России...
Минута-другая молчания, а потом одна только фраза, после которой - ни сомнений, ни уговоров...
- Ты, отец, сам учил меня чести русского офицера. Как я брошу своих солдат?..
Если честь спасена, если идея Родины - великой России - не умерла до сих пор, то этим мы обязаны и безвестным героям, тем 18-летним «дедам», положившим жизнь свою во всей Земле Русской...
Без малого полвека встречаюсь с одним своим армейским «дедом» и я. Он теперь иностранец. Живет за бугром. Когда едешь к нему, то на границе расспрашивают, что везешь. Пулеметы вожу - контрабандой! Из чапаевской дивизии. А назад - «шмайсеры» з пид Конотопу. Оборзели совсем и москали, и тыи гэтьманы!..
Но ближе к делу. Итак, мой «дед» - Виктор Омельченко, инструктор по Черниговскому военному авиационному училищу летчиков-истребителей. Великолепный летун, лихой, бесшабашный, он был всего-то на три года старше нас - меня и корешка Шурки. И так уж получалось, что от нас ему доставались то и дело внештатные неприятности.
Ну, скажем, суббота. Эскадрилью везут на полуторке в деревенскую баню. А завтра первенство училища по гимнастике, и я должен всенепременно занять одно из первых мест, чтобы попасть на окружные соревнования в Киев. Принимаю решение работать на снарядах - обойдусь без бани. Тем более, что за полуторкой по сельской дороге пылища! - и ты что мылся, что не мылся...
Работаю. Откуда ни возьмись, на спортивную площадку выруливает командир звена капитан Кудрин. Результат нечаянной встречи - 10 суток ареста. А еще приказ: «Отыскать лейтенанта Омельченко. Он отведет вас в баню. Об исполнении доложить».
10 километров до той бани - туда да обратно - достаточный путь для раздумий о смысле бытия. Но при чем тут наш лейтенант? Кудрин смилостивился - обошлось тогда без бани. Крепкий же молодой сон на дощатом топчане гауптвахты надежно отгоняет все тревоги да огорчения. Утро вечера, известно, мудренее.
А утром дежурный по части техник самолета Лева Зотов встречает у входа в столовую с удивлением:
- Ты что тут расселся на лужайке? Без ремня...
- Арестован.
- Как арестован? А соревнования?
Короче, в машину - и вперед. Губа подождет!
Потом запомнилось: вечер, грузовичок тормозит возле казарм, а за бортом уже выводной с винтовкой. Сбежавшему курсанту команда: «На выход!» И с грамотой чемпиона опять на губу - с корабля, так сказать, на бал. Планида что ли такая?..
О том, как корешок на губу угодил - особая история. Финал ее весьма прозаический. Над аэродромом Шурка «бочки» крутил, да еще на малой высоте! Капитану Кудрину этакие вольности - под названием «воздушное хулиганство» - не понравились. «Не бочки, а кадушки какие-то лепит...» - заметил он и, полагаю, вполне справедливо. А как вывод для аттестации упомянутых выше двух курсантов - считать окончившими летное училище с присвоением воинского звания «сержант».
Ни хрена себе!..
Однако, это еще не «дедовщина». Скорей, укрепление морального духа. А вот на неформальном уровне отношения с нашими «дедами» носили порой трогательный, я бы сказал, даже волнительный характер. Так, например, инструктор I-го экипажа любил хоронить найденные у самолета окурки папирос «Беломорканал» (надеюсь, не из-за идеологических соображений). Распоряжения он давал кратко и почти задушевно: «Два на два...» При этом прутиком очерчивал место, где должно было вырыть ту могилу. После готовности ямы глубиной в два метра и, соответственно, таких же размеров сторон ее, окурок укладывался на дно. Другому курсанту следовало распоряжение: «За-а-копать!»
Крепчали у парней бицепсы, характеры, уважение к воинскому порядку и дисциплине.
А конструктора-холостяки от однообразия аэродромной жизни на выходные дни уезжали в Чернигов, где в единственном городском кабаке давали «раскрутку». Случалось, вернутся уже накануне полетов. А с похмелья какая работа в небе... Скажем, обычный вираж. Это - закладываешь машине крен градусов в шестьдесят и тянешь ее, пока не замкнешь полный круг. Перегрузка на вираже приблизительно пятикратная. Ну, представьте, что пять человек вашего веса устраиваются к вам на плечи и вот носишь ту невидимую братву над землей с отвисшей челюстью и перекошенной рожей. Пилотаж в зоне рассчитан минут на 20-30. В экипаже у инструктора 4-5 здоровенных парней, которые так и норовят удивить «деда» своей хваткой крутого пилотяги. Вот где антидопинговый-то контроль! Хрен скроешь!
Наш «дед» после «раскрутки» вел себя, можно сказать, вполне интеллигентно. Забирался в кабину спарки - как на эшафот! - набрасывал на плечи парашютные ремни, натягивал на голову шлемофон и закрывал глаза. «Делайте, что хотите!»...
Но, скажу вам, сидеть хоть в учебном, но истребителе и делать вид, что на борту полный порядок, - с таким-то грузом! - тоже перегрузочка - эмоциональная. Ведь надо вести с руководителем полетов беседу, внушающую ему оптимизм: запрашивать разрешения на запуск двигателя, на выруливание, на взлет. Затем взлететь - не чертом, занять высоту в зоне и бодрым голосом, почти восторженно сообщить, мол, выполняю задание. Стоит ли говорить, что при этом ты ни на мгновенье не должен забывать, кто сидит у тебя за спиной. Человек, который открыл небо, дал тебе крылья, радость, ни с чем земным не сравнимую! Так не дури ты со своими виражами да мертвыми петлями. Есть ведь нечто важнее пилотажа...
Нет, пуговиц своим «дедам» мы, конечно, не пришивали, не чистили им сапоги и за махоркой не бегали. Но все те, тоже ведь внештатные ситуации, миру неведомые, я отчего-то помню вот уже полвека. Помню и то, как Виктор Омельченко сражался с высоким начальством, отстаивая нас с Шуркой. Доказывал, убеждая того же капитана Кудрина, что мы не такие уж безнадежные парни, что вполне достойны быть лейтенантами нашей доблестной армии и уж, тем более, Военно-Воздушного Флота!
Не знаю, был ли хоть один выпускник в звании сержанта (согласно приказа министра обороны, в этом звании проштрафившийся летун должен был ходить ровно год) - мы получили, что греха таить, так желанные две крохотные звездочки на погонах. И в том была заслуга нашего «деда»...
Так что, когда гэтьман Кравчук с царем Борисом вколачивали между русскими и украинцами высокий забор, мы сидели с Виктором за чаркой горилки и крыли вседержителей поднебесным матом! Это от них, бездарных властолюбцев, халифов на час, сеялась между народами вражда, ненависть, равнодушие друг к другу - та лютая «дедовщина» по типу «друг Билл» да «друг Рабинович», которая проникла и в наши казармы.
Продолжение
«Дядька» Литвин
Когда наваливаются грустные мысли и на душе становится тошно от того, что творится, я вспоминаю своего доброго знакомого - Георгия Литвина, старого солдата, некогда наводившего ужас на противника разящими атаками «ила». Этот воздушный стрелок, накосивший одних только «мессершмиттов» на три ордена «Славы», к концу войны оказался переводчиком и принимал участие в Нюрнбергском процессе. Не с той ли поры Георгий Афанасьевич многое переоценил, искал ответы на марксистских семинарах, да ничего там не нашел. Так и остались на исходе жизни лихого рубаки неразрешенные вопросы для гармонии его собственного восприятия жизни, его миросозерцания.
- Вот, говорят, «русский фашизм», - любил размышлять вслух Георгий Литвин. - Он в чем? Мы ведь разгромили гитлеровские армии, освободили Европу. А на синагоге кто-то свастику нарисовал. Гитлер пытался установить на земле «новый мировой порядок». А на долларовой бумажке по сей день масонское око в пирамиде и надпись: «Новый порядок будет установлен». Ни хрена себе! Ну, а фашизм - разве только печи для евреев? Ведь у немцев было единство, какого русским и не снилось. А порядок какой был. Нынче не так. Старый порядок обеспечивал дружную работу для достижения национальных интересов. И печки тут вовсе не при чем...
Георгий Афанасьевич любил говорить о Германии. Он ее хорошо знал, подолгу работал там в архивах - сначала в Потсдамском, потом в «фээргэшных».
- Вот Гитлер, - заводился он, - разве не факт, что при нем за каких-то три-четыре года в стране и рост экономики, и размах строительства, и дороги, и благосостояние населения. В Европе явилось государство не спившихся, а здоровых и уверенных в себе парней, крепких материнством женщин...
Однажды Георгий Афанасьевич спросил меня:
- Как думаешь, Военное издательство возьмется за издание книги Карделя «Гитлер - основатель Израиля»? Кардель в прошлом артиллерист, воевал на Восточном фронте. Первое издание его книги уничтожили, а его хотели судить.
(Сталинские соколы - лейтенанты А. Роль, В. Омельченко, С. Грибанов. в центре, понятно, наш "дед" - Виктор).
Я привык к крутизне вводных бесстрашного стрелка и посмеялся, мол, основателем-то Израиля кое-кто считает Сталина: когда англичане противились, он был за создание этого государства.
- Нy, правильно, - согласился Георгий Афанасьевич, - послал туда наших евреев, в том числе Героев Советского Союза, а те вычислили ситуацию и быстренько переметнулись на сторону американцев...
На этой бодрой мысли наш разговор оборвался, но позже я вспомнил о нем. Только это было уже при обстоятельствах печальных - когда мужественного, неравнодушного к судьбе Отечества человека, лихого летуна Георгия Литвина не стало...
Помню, как он, уже намертво схваченный тяжелой неизлечимой болезнью, в кровати, над которой висели четыре Георгиевских креста и его ордена «Славы», уже с перерывами, задыхаясь, уходя от разговоров о чудодейственных лекарствах и могущественных экстрасенсах, смотрел куда-то вдаль, в пространство и с болью - еще более невыносимой в душе! - повторял:
- Россия теряет свое лицо. Русские забывают свою национальность. Теряют вместе с нею генетическую память предков. Как же будем жить? Скотами?.. - На минуту-другую Георгий Афанасьевич замолкал, потом неожиданно оживлялся и только слабеющий голос выдавал его мучительные страдания. - Вот слушай. 1914 год. Сразу после объявления войны император Николай назначает в Сербию русского представителя князя Трубецкого. Царь дал ему указание разделить участь с Сербской армией. Это вызвало ропот среди всех иностранных представительств. Волей-неволей Европа была вынуждена следовать примеру представителя России. Вон ведь как считались с русскими-то!
Георгий Афанасьевич напомнил, как благодаря России Сербская армия была спасена. Говорил, что это позволило Сербии воскреснуть, расшириться в пределах нового Юго-Славянского государства. А вскоре большая часть первой русской эмиграции прошла через гостеприимную Сербию, и много русских нашли в ней приют и восприняли ее, как свое второе отечество...
Запомнились взгляд, слова, интонация голоса уходящего из жизни героя войны. Когда мы сдали марионеткам из Международного трибунала многолетнего друга и союзника русских, югославского президента Слободана Милошевича, воздушного стрелка Литвина уже не было. Может, и слава Богу - меньше переживаний. Может, и хорошо, что он не застал начала новой эры - 11 сентября 2001 года. Россия поддержала американскую агрессию против Афганистана, дала согласие на создание плацдарма на территории бывших советских среднеазиатских республик. Плацдарма против кого? Бен Ладена?..
Закрыты наши военные разведбазы на Кубе, во Вьетнаме. Госдума протолкнула Договор о СНВ-2, подразумевающий ликвидацию неотразимой «русской Сатаны» - межконтинентальной баллистической ракеты, как-то еще сдерживающей победное шествие по земле «нового мирового порядка». Распилят ее - и останутся тогда для обороны Московского княжества одни рогатки да рогатины... Из Абхазии-то и Приднестровья войска выводятся. На западе где наша граница? Да у Смоленска! Туда электричка бегает. А Белоруссия все дальше дистанцируется от создания поистине братского Союза. В Германии два разных государственных строя с их разными финансовыми хозяйствами, экономикой, законами за одну неделю объединились! А тут Москва - да, право, Москва ли?.. - диктует братьям-славянам: «Поди туда - не знаю куда. Принеси то - не знаю что». При Ельцине раз чуть было не открылся шлюз для воссоединения 1000-летней державы. Государь-то наш батюшка в политике ничего не петрил, он на ложках хорошо играл. Эх, да что же тогда поднялось! Княгиня Марь Алексевна, паньмаш, шибко осерчала - не согласная она на братство-то славян. Но-но...
После 11 сентября княгиня грозится: «Да мы построим небоскребы еще выше!» «Да мы завалим небо «Боингами» пуще прежнего!» А между тем в арабских домах тихо, никто ничего не обещает. Только все энергичней и громче скрипят кровати...
Дядя бен Ладен купил самолет,
Летчики слезно просились в полет...
Звонко смеются арабские дети -
Нету Нью-Йорка больше на свете.
А что у нас? А у нас в квартире газ.
Поганые «деды» армии без головы
Слава Богу, хоть еврей А. Шаевич, главный раввин России, в канун нового года о русской национальной идее здраво заговорил. За объединение народов на святой Руси высказался. Хоть и с оговоркой, мол, нынче среди русских не меньше людей разных национальностей, чем в Советском Союзе, но пусть, мол, даже и только русские - они должны знать, зачем живут, куда идут... Оговорочка, заметим, не к месту. В Советском Союзе, известно, насчитывалось около 160 народов. А после его раздела опять, выходит, у нас квартира коммунальная, и все те же 160 народов в ней живут? Может, папуасы прибавились?..
Придумать все можно - от пролетарского интернационализма до чудища с общечеловеческим лицом. Однако, как выяснилось, первый-то раз пошутили. А с лицом ошиблись - вместо него оказалась ж...! Кто ее показал - всякие там гайдарчики, чубайсики, немцовы, - резвятся по-прежнему. Они нынче - «правые»! Мозги правят молодым - обещают шесть месяцев службы в армии. Немцов доброго дядю разыгрывает - грозится вместо 1500 рэ каждому контрактнику-расеянину отвалить аж 3500 рэ. И тогда к реформаторам такие чудо-богатыри сбегутся - ахнешь! Ну и хитер Боря. Будто не знает милок, что жилищно-коммунальная реформа, новое исчисление военнослужащим денежного довольствия с отменой льгот, рост цен на продукты, транспорт - все это сожрет ту нищенскую надбавку и приведет к такому уровню жизни, когда только и останется, что офицерская голодовка, как в Амурской области, или в танке за собственной зарплатой на городскую площадь выезжать, как это продемонстрировал один из командиров Нижегородской губернии.
«Правые» уверяют, что немцовской милостыне будет рада вся деревенщина - задрав штаны, пацаны так и рванут в кабины ракетоносцев, на подводные лодки (типа «Курск»...) да на минные поля Чечни. Однако выпускник одной из российских школ Алексей Рябинин что-то не разделяет оптимизма правой команды. «Помните сходняк на мосту у Белого дома? - пишет он в «Дуэль» и уточняет, по-видимому, для тех, у кого память короткая. - Это когда русские русских из танков расстреливали. По телевизору на весь мир показывали... Не хилый сходняк устроили. Так что спасибо Борису Николаевичу Ельцину за наше счастливое детство, но в «кантемировке» служить я не хочу!» Паренек все рассчитал, как его учили по учебникам дядюшки Сороса, и бросает камешек в огород Бори Немцова: «Я слышал, как пацанам вместо мендельсоновской музыки похоронные марши играли после Чечни. Так что на хрен его бабки!» Здравая мысль, ничего не скажешь.
По данным Детского фонда в стране уже 3000000 беспризорников. Генпрокуратура прикидывает на 2000000, а госпожа Матвиенко, которой велено заняться этим вопросом снижает цифру еще больше - до 1000000. Она, надо полагать, занята, более неотложными делами - как ввести в программу учебных заведений страданцы по поводу еврейского холокоста. А, между прочим, после мировой-то войны у нас было только 700000 детей, оставшихся без отца и матери. Так то ж война!.. А нынче с чего такой «холокост», господа рыночные реформаторы?..
Через 5-8 лет тот миллион беспризорных мальчишек, ютящихся нынче в подвалах да на чердаках, подрастут. Не из них ли Егорушко Гайдар собирается сформировать армию чудо-богатырей?..
Независимыми военными экспертами разработана концепция современных войн. По мнению специалистов, наша нынешняя армия архаична, она уже не готова ни к массивной обороне, не предназначена и для наступательных действий. Предположим, разразилась «Буря на Русской равнине». Что соберут удельные князья? У «друга Буша» за забором его дачи 190 межконтинентальных бомбардировщиков, а у нас - 81. У него 84 десантных корабля, у нас - 25. У него 660 самолетов-заправщиков, а у нас аж... 20 штук! А истребители? 4300 штатовских машин готовы к боевой работе. Американские пилотяги совершенствуют свое мастерство, у них налет по 200 часов в году. А мы зачехлили на стоянках 950 истребителей и, дай Бог, если наш летун покрутится в небе часов 20-30 за тот же год...
Или вот военно-морской флот. У американцев 57 ударных подводных лодок, 54 эсминца. А у нас, соответственно, 27 и 17. Так говорят ли теоретикам «правых сил» о чем-либо такие цифры? Это не бабки «контрактникам» высчитывать.
Вот насчет «чудо-богатырей» недавно собирался круглый стол людей более здравомыслящих - генералы Генштаба, представители министерства образования, Московского госуниверситета имени М.В. Ломоносова, Московской патриархии, военкоматов Москвы и Московской области. К этому мероприятию заранее готовились специалисты-социологи и на основании серьезных исследований представили социальный портрет нынешнего призывника. Портрет получился - ахнешь! 77% опрошенных парней по состоянию здоровья готовы только «пиво пит». Для них ни о какой службе в армии даже писарями - не только для схваток с чернобородыми янычарами - и речь идти не может. 40% парней до призыва в армию Бог весть чем занимались - и не работали, и не учились. Так стоит ли удивляться, что шесть из десяти, т.е. 60%, мнения об армии имеют самые отрицательные. А познания о некогда непобедимой и легендарной, идеологическую обработку «поколение пэпси» получило из средств массовой информации - массового гипноза. 24% ту дозу приняли прямо из телеящика, а 12,5% - со страниц демократической прессы.
Невольно вспоминается реплика, брошенная явно не на трезвую голову одним из таких молодцов: «Если бы не вы - мы бы давно немецкое пиво пили! Кому нужна была ваша Победа...» И это - ветеранам Великой войны, русскому солдату, перед которым немецкие-то бюргеры за десять метров шляпы снимали...
А вот, скажем, письма солдатские. Серега Васильев из Подольского района, п/о Вороново пишет: «Меня избил капитан связи. Сначала стал кричать и оскорблять, потом стал избивать кулаками. Когда я упал на пол, избивал ногами, разбил губу, отбил плечо. На следующий день опухла нога».
Что тут скажешь? Хреново дело в п/о Вороново. Не знаю, как бы поступил я в такой ситуации - в наше время «дедовщины» не было. Парни, конечно, случалось, выясняли отношения не совсем уставным образом. По уставу-то как? Рекомендовалось обращаться друг к другу на «вы». «Вы, сударь, изволили назвать меня мудаком?» - и хрясь «сударя» в ухо. Дело-то молодое. В старину на Руси вообще стенка на стенку ходили - от удали!
Бывали ли у нас конфликты с отцами-командирами? Конечно, бывали. Я упомянул уже капитана Гурова. А вот расскажу случай.
Значит, аэроклуб. Летали мы на полевом аэродроме у села Бузовая. Это километров сорок западнее Киева по Житомирскому шоссе. К армии прямого отношения мы не имели, никому ни в чем не присягали, но сразу же после сдачи экзаменов на звание пилота готовы были двигать в военное училище.
Эх, и видуха у нас была! Ходили все в рваных промасленных комбинезонах, которые передавались от одного выпуска курсантов другому, на головах пилотки военного образца, а я не отказался и от обмоток на ноги, доставшиеся аэроклубу не то со времен гражданской войны, не то после боев на озере Хасан. Помню, закручу их до самых колен, а корешок Шурка напялит на свою кучерявую голову брезентовый шлемофон и - это летом-то в жару - выписываем по Крещману мелкие виражи. Крещман, точнее Крещатик, - это главная улица Киева.
Короче, по внешнему виду нас легко было принять за махновцев. Но к дисциплине парней приучали красноармейской, строгой. Своего летчика-инструктора мы называли не иначе как командир. Это не только звучало, но и как-то подтягивало нас, настраивало на военный лад. Бывало, после полета подбежишь к нему (на аэродроме в летную смену никто не выхаживал лебедями) и, как положено в армии, четко да громко:
- Товарищ командир, разрешите получить замечания?
А он посмотрит на тебя этак исподлобья, будто впервые видит, и тихо, можно сказать, задушевно так поинтересуется:
- Какие замечания? - Но тут же, словно Зевс-громовержец, - пошел ты на х...!
Это означало, что полет удался, языком шлепать нечего, заправляй бензином тарахтелку и - кто там следующий?..
Мы понимали своих командиров. Прошедшие войну, горевшие в боевых машинах, с орденами от плеча до плеча, они учили пацанов по-мужски, без поиска психологических нюансов. Это нынче моду завели: военные психологи, мамаши чуть ли не результаты стрельб на полигонах контролируют... У нас было проще, веселей и надежней!
Наши учителя, еще совсем не старые летуны, вчерашние мальчишки, быстро повзрослевшие за годы войны, не все нашли свое место в новой, мирной для них жизни. Вот, скажем, насшибал 15 аэропланов противника, обмыл с друзьями геройскую звезду - тут Родина, действительно, не забудет. Во всяком случае, милостыню просить не придется.
Искусству полета лихие воздушные бойцы учили нас, как уже заметил внимательный читатель, несколько своеобразно. Радио-то на Ут-2, на котором мы начинали, не было и заменял его так называемый «матовик». Устройство, сохранившееся, надо полагать, со времен братьев Райт. Это обычный гибкий шланг, один конец которого пристраивался к микрофону, скорее, маленькому такому рупору, а другой к «уху» - пластиночке с отверстием для звука. В общем, инструктор говорит в микрофон, его слова улавливает то «ухо», встроенное в шлемофон, а курсант слушает, что ему передает командир. Почему такое название - «матовик»? Пожалуй, нетрудно догадаться.
Мой инструктор, с редкой украинской фамилией Смола на земле был милейший человек - любил пошутить, посидеть с летной братвой за чаркой, знал все украинские песни. Но в воздухе!.. На всю жизнь запомнил я свой первый провозной полет. Значит, взлетели, набрали высоту - пора с чего-то начинать. И вот слышу команду: «Бери управление!»
Не знаю, смогут ли психологи передать то состояние, тот шквал человеческих чувств и эмоций, которые обрушиваются на 17-летнего пацана после такой команды - моих слов не хватает. Уже через минуту он отобрал у меня управление самолетом - оно в кабинах синхронное - и ручка управления так забилась, так заметалась между ног, словно испуганная птица... Сразу-то я не понял, что произошло, и получил по коленям несколько ощутимых ударов. А когда вслед за ними началось дидактическое наставление отца-командира, да таким цветастым многоэтажным матом! - я тут же сообразил - это и есть школа непревзойденных мастеров русского боя!
Мат летел беспрерывно - с каждым моим движением, с любой эволюцией самолета. Уже усвоив, что ручка управления может послужить орудием наказания, я сжал ее покрепче и, честно скажу, мне стало весело в том первом знакомстве с небом... И от того, что вот я - лечу. Лечу не изнеженным пассажиром какого-то лайнера, а сам управляю (ну, конечно, с помощью наставника), а машину все несет и несет, Бог весть куда, стальной пропеллер. Я готов был запеть, заорать от восторга! «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью...» Но за спиной сидел суровый инструктор. Он бдительно следил за каждым моим шевелением в кабине и время от времени разряжался длинными очередями словосочетаний, о существовании которых я даже и не подозревал.
Опыт, известно, дело наживное. В какой-то момент Смола решил, видимо, еще немножко проучить мою, надо догадываться, бестолковость и хотел отколошматить по коленям ручкой управления, но она лишь шелохнулась влево-вправо, подергалась, серьезно зажатая в моей пятерне, и утихомирилась. Тогда уже спокойней в «матовик» донеслись деловые указания: «Не жми соки из ручки, она не баба! Держи нежно, как невесту, - чтоб не выпустить...»
Это отступление я сделал для того, чтобы хоть чуточку передать обстановку вхождения парней в дивную стихию неба. Не случайно познакомил и с непременным оснащением наших стареньких самолетов - «матовиком». Дело в том, что однажды курсант Вася, этакий дубоватый молчаливый селянин, постижение полета которому давалась с огромным трудом, отмочил такое, о чем долго потом на аэродроме Бузовая ходили легенды.
Короче, ни поднебесный мат, едва не долетавший до земли, ни работа инструктора ручкой управления по Васиным коленям - ничто не пробивало его тяжелую крестьянскую медлительность, этакую философическую рассудительность именно тогда, когда действовать надо, причем быстро и решительно. И тогда отец-командир не выдержал. Сорвался. Прямо в пилотажной зоне, схватив «матовик», он приподнялся в задней-то кабине, размахнулся и шлангом, как ремнем, несколько раз перетянул курсанта. Потом плюхнулся в чашку сиденья, полагая, что таким вот старинным дедовским способом призвал, наконец, своего неуча к прилежанию.
Ан, нет. Дело повернулось совершенно неожиданной стороной. В следующую минуту курсант бросает управление самолетом и медленно так, преодолевая набегающий поток воздуха, поднимается в своей кабине во весь рост. Затем, также не спеша, он отстегивает замок парашюта, сбрасывает его плечевые ремни и начинает вылезать на крыло самолета... Вот уже вылез. Инструктор успел заметить, что на глазах Васи слезы, что он какой-то взбудораженный, и тут понял, что еще секунда -другая и свершится непоправимое...
- Вася, постой! - закричал он. - Куда ты? Не дури! Не прыгай! Ты будешь летать! Прости дурака...
Сколько продолжалась та борьба нервов в воздухе, никто не знает. Да это и неважно. Курсант смилостивился, перебрался с крыла в кабину - жизнь победила. Позже Вася стал, действительно, неплохим летчиком, и тот шальной эпизод молодости мы вспоминали со смехом...
Все это мне припомнилось после слезливых писем парней, которые приводятся в газете о «сельской жизни». Вот рядовой С. Хижняк пишет из поселка Нахабино о своих солдатских буднях: «Пришли мы в роту. Нас начали «бросать» на тряпку. Тех, кто сразу начал мыть туалет, не трогали. Досталось двоим - мне и Оралбекову. Нас били ногами, табуретками, совали головой в «очко»...
Допустим, что казарма - не институт благородных девиц, и сортиры чистить кому-то надо. Или гувернанток на то дело «бросать»? Мои первые уроки армейской жизни прошли именно в сортире - за какую-то незначительную провинность. Скажу откровенно, натюрморт из шести очков в солдатском сортире возвышенных эмоций и у меня не вызвал. Но что было делать? Большевики учили нас: не я, то кто же?..
Справился я тогда с той грязной работой. Ничего, не помер. Но за то так отрапортовал старшине, что его «задание выполнил», поди, и ему надолго запомнилось. Как знать, может, именно тот урок и переломил в мальчишке все розовое, наивное, порожденное школьной программой с двойной моралью, по которой отрок обязан - и поныне (!) - писать не то, что думает, а то, что велено, что кому-то надо. А надо идеологам типа Саши Яковлева, комсомольским божкам вроде Мишки Горбачева, батоно Шеварднадзе, холеным говорунам вроде Егорушки Гайдара да Кириенко. По мне, так, слава Богу, что от их фарисейской морали - пусть грубо, по-солдатски! - но помогли избавиться и отчаянный летун Смола, и крутой комроты капитан Гуров, и добрый наставник, наш первый старшина Голуб...
Днесь апологеты вороватой рыночной экономики следят за умонастроением молодых. Телеканалы, газеты, радио круглосуточно трындят, охмуряя народ ложью, фальсификацией истории, наветами на истинных героев России. Приучают к варварским приемам армии Штатов - империи зла, умиляются патриотизму израильской военщины. Евреи-то своих новобранцев, действительно, в говно окунают да в перьях катают потом. «Обычно все происходит довольно весело и безобидно», - пишет в «Russian Journal» И. Джадан и, как бы между прочим, замечает, что тот их, «тайный от командиров», обряд под названием «зубор», иногда сопровождается насилием и «гомосексуальными эксцессами». Словом, «весело и безобидно»: вымажут тебя говном, обкатают в перьях, спустят на тебя пидоров - готов к борьбе с террористами за уголок, избранный Богом!..
Наши доморощенные олигархи не случайно насмерть стоят за купленные телеканалы и прессу, за право владеть и управлять умами людей. Даже газета, которой, судя по заголовку, должно заниматься проблемами «сельской жизни», - туда же. Вместо того, чтобы во весь голос кричать о многострадальной русской земле, которую втихаря уже давно распродают пришельцы и хамы, две Оли - «сельские корреспондентши», словно сговорившись, бабахнули в одном номере газеты по армии - зачем? Неловкость ведь получилась. Одна Оля утверждает, что ежегодно при мирном несении службы - не в «горячих точках»! - погибает от 3 до 3,5 тысяч ребят. А другая Оля - тут же! - строчит, будто в наших войсках ежедневно гибнет «в среднем двое-трое военнослужащих, при этом до половины небоевых потерь в нашей армии приходится на самоубийства». Что-то не клеится с арифметикой. В году, известно, 365 дней. Умножаем их на 2 и 3 (по количеству смертей на день). Получается 730 и 1095. А это, как говорили когда-то в нашей Одессе, большая разница: 730 человек или 3500!.. Людей-то пугать - тоже уметь надо.
Особенно стыдно должно быть тем, кто подсунул двум Олям, для убедительности их выступлений, данные о бездарно погибающих в армии солдатиках. Нехорошо подводить исполнителей чьих-то разборок...
Впрочем, если «сельские» Оленьки не волокут в крестьянской жизни и всяким там земельным вопросам предпочитают военную тематику, так, заметим, и в армии есть проблемы посерьезней сортирной - кому чистить их сегодня, а кому завтра. Скажем, как могло случиться у народа, чьи сыновья не раз спасали Европу от нашествий то татар, то Наполеона, то стальных шлемов фюрера, как понять, что 600 его сыновей - блестящих офицеров! - за один только год пустили на ветер свои молодые жизни? Ведь самоубийство - непрощенный и непрощаемый грех...
И такое нынче у «бойкого народа»? Да уж какая там «Русь-тройка»... Так, дохлая кляча. Бродит за дырявым забором заброшенного огорода, а за ним притаились волки. С жадными глазами и оскалом дядюшки Сэма они сидят и ждут. Ждут удобного момента. Дряхлую старушку с «семьей» давно сожрали! Осталась вот одна Красная Шапочка...
Сожрут и ее, наивную девочку. Сожрут, не дрогнув, если мальчик с пулеметом не поможет. Сказывают, был такой. Он нашел пулемет.
Больше в деревне
Никто не живет!
Потому и не живет, что опять облапошили Иванушку-дурачка. Не в ту сторону стрелял. Вот в козленочка-то и превратился. Если не в козла! Его спаивают пивом, таскают за бороду - рыночная экономика, говорят. А он, козел, и верит.
Так, ну а те 600 взрослых, профессионально владеющих оружием мужиков, у которых в руках не «шмайсер» из заросшего бурьяном старого окопа, а великолепный «калаш», - они-то как не сообразили, что бедная русская деревня - не их цель. Что врагов России, как тонко заметил один военный специалист, надо «мочить в сортирах». Или не ясно, кто враг? Так, может, «сельские» Оленьки подскажут? Глядишь, и поубавилось бы любителей дырявить собственные лбы казенными пулями. Они ведь для других целей предназначены - для алчных, жестоких, чуждых нашему народу пришельцев, врагов России и русских!..
Не помнящие родства?
А для пацанов, для нашей будущей - национальной по духу, а не за бабки, русской, а не российской - армии хорошее дело затеяла «Дуэль», газета для тех, кто не разучился думать.
...Сразу после войны кто-то из немцев сообразил записать для истории - кому что запомнилось, любой свой памятный бой. Памятного-то для немцев было с избытком - и то, как они за считанные дни победно прошли по всей Европе, как при встречах еще целовались с русскими: «Друг Колль... друг Шикльгрубер...» Надо полагать, запомнилось немцам и другое - как после победного-то марша по странам Европы столкнулись с непредвиденным и не учтенным в своих планах - стойкостью русского народа. Забыли, черти, чему учил их Бисмарк: «В Россию легко войти, но трудно выйти...» Так что остались зарубки в памяти: «Смогленск», «Москва», «Питерсбург», «Вольга-Вольга»... аж до самого Берлина! А 10 сталинских ударов - как их забыть?..
Ну, а мы, Иваны, не помнящие родства, проходим ли те «удары» в школе, на политзанятиях или в беседах с попами? Победу-то одержал Сталин. Это примазывались к ней то Никита-«кукурузник», то Брежнев Леня-пулеметчик, то чекист Андропов. В молодости профессиональный комсомолец, он будто бы в карельских лесах немцам такого шороху наделал - куда там сталинским ударам! Лес, правда, тот, андроповский, как ни искали, так и не нашли. А так, куда-а там...
Немудрено, что в этой исторической галиматье юный отрок, которого мы вспомянули в начале повествования, и приписал Барклаю де Толли Сталинградскую битву. Хорошо хоть не Чеченскую.
Около 600 книг воспоминаний советских полководцев, видных военачальников, прославленных героев войны выпустило в свое время в свет Военное издательство. Но пришли к власти демократы, и все рухнуло. Похоронили военно-мемуарную редакцию, за ней - историческую. А с ними многие и многие рукописи участников и свидетелей подвига нашего народа в Великой войне. Никому это не стало нужно. Борзописцы да эстрадные хохмачи обхохотали былое. И расформированы легендарные армии, закрыта знаменитая Кача - школа летунов еще с царской поры! Снесли пылиться боевые знамена полков, чья слава гремела по всем фронтам, в том числе моего - 73-го гвардейского Краснознаменного, орденов Суворова и Кутузова, Сталинградского, Венского истребительного авиаполка. Кому это нынче надо... Нынче иные ценности, иные герои - Абрамович, Мамут, Фридман, Коган, Гусинский, Смоленский... На книжных полках читателям предлагают воспоминания и размышления Чубайса, Немцова, Хакамады, Собчака. Да и полководцы - будь здоров! «Паша-мерседес», маршал из политрабочих, господин Шапошников. Помните такого? Ну, который за демократию грозился Кремль разбомбить. Почти как солдат Матросов. Еще вот один военачальник появился - генерал Черномырдин. Этакий казаченько. Гопака танцюваты будэ у казацьком асамбли.
Из тысяч газет только «Дуэль» предоставила постоянную - не по юбилейным датам! - трибуну для ветеранов-фронтовиков Великой войны. «Подумайте о внуках и будущих поколениях! Оставьте потомкам воспоминания о себе и своих подвигах...» - обратилась газета к последним, кто выдюжил все тяготы войны, еще жив в нынешнем безвременьи и помнит радость Победы. И ветераны пишут. Их бесхитростные строки невозможно читать равнодушно. Сердце обливается кровью, когда на одной странице школьной тетрадки умещается подвиг, какого иному народу хватило бы воспевать до скончания его века.
...Конец ноября сорок первого. У подмосковного села Перемилова батарея из вчерашних курсантов приняла неравный бой. Кто-то вскоре пал в том бою, кто-то отошел в тыл, и отрезанная ураганным огнем противника осталась на боевой позиции одна пушчонка под командованием лейтенанта Лермонтова. Наводчик Николай Белявцев рассказывает, как двое суток на сорокаградусном морозе они стояли насмерть. Батарейцы уже считали их погибшими, но расчет жил. Когда на третий день наши оттеснили немцев за канал в районе Дмитрова, на поле боя они насчитали до 200 убитых гитлеровских вояк! «На стволе новой пушки от накала сгорела вся краска...» - вспоминает бывший наводчик Белявцев, а при встрече Николай Моисеевич заметил, что за тот бой командир представил его к ордену Красного Знамени, да армейские чиновники к чему-то придрались и наградили его тогда медалью. Но старый солдат не в обиде - не за награды воевали. Такие вот воспоминания под рубрикой «Только один бой».
Или вот еще. В начале марта 1942-го в небе южнее Харькова семерка истребителей, ведомая капитаном Б.Н. Ереминым, вступила в бой с 25 самолетами противника. Это был знаменитый бой, о котором вскоре узнала вся страна. Тогда наши летчики сбили пять «мессершмиттов» и два «юнкерса». На следующий день в полк прибыл командующий и в присутствии командира полка объявил, что все летчики будут награждены орденами Красного Знамени, а ведущего представят к званию Героя Советского Союза.
- Не надо, товарищ командующий, - обратился к генералу Фалалееву стройный, по-военному подтянутый летчик, ведущий группы. - Мы все одинаково дрались.
Фалалеев не без удивления посмотрел на Еремина, потом на командира полка, стоящего рядом, но тот поддержал своего летуна:
- Борис прав. А Героя он еще завоюет!
58 наград у генерала Б.Н. Еремина. Он почетный гражданин Сталинграда, Саратова, Никополя, польского города Кельце. Нашла своего Героя и золотая звезда - 48 лет спустя после того памятного боя в небе под Харьковом...
Американцы усекли, что в России есть женщина, в годы войны громившая немцев на самолете, прозванном ими «летающей смертью». И то сказать, в начале войны уже за десять боевых вылетов на штурмовике присваивали Героя!
Анна Егорова на фронте с лета 1941 года - сначала в эскадрилье связи Южного фронта, потом в штурмовом авиаполку. 20 августа 1944-го летчики видели, как самолет Аннушки был подбит и взорвался в районе цели. Старшего лейтенанта А.А. Егорову представили к званию Героя Советского Союза. В наградном листе сообщалось: «Совершила 277 успешных вылетов на самолетах По-2 и Ил-2. Лично уничтожила (длинный перечень танков, орудий, минометов, автомашин, барж, повозок с грузами, живой силы противника)...» Матери Анны Егоровой, Степаниде Васильевне, в деревню Володово отправили похоронную...
Однако смерть - в который раз (!) - отступила от Анны. Ее выбросило из горящего штурмовика. Перед самой землей тлеющий парашют не полностью, но раскрылся и, когда после сильного удара Анна пришла в себя и увидела солдата в серо-зеленой форме, она поняла: «Это плен!..»
Звание Героя Советского Союза Анна Александровна Тимофеева-Егорова получила 6 мая 1965 года. Американцы, пронюхав о такой летчице, записали ее имя в книгу асов и собрались издать воспоминания русской. Не одолели. Денег на перевод, говорят, не хватило.
Тогда наше «Поле чудес» разгулялось. Ведущий представил скромную женщину с геройской Звездой и бросил клич на всю страну, мол, кто отважится помочь в издании ее книги. Те, кто Толику Чубайсу отвалил 100000 долларов за брошюру, которую никто не видел, и те, кто оплатил книжку Радзинского о Сталине - по 2000000 рэ за один экземпляр (!), - естественно, и не подумали о каком-то еще традиционно русском меценатстве. Одно дело - Анна Егорова и, таки понимаете, совсем другое - «Толик-ваучер»...
И все же вскоре после «Поля чудес» Анне Александровне пришло письмо. В нем сообщалась, что она может получить наличными в любое время всю сумму на издание воспоминаний. Нашелся такой банкир. Его фамилия Васильев. Анна Александровна была признательна этому доброму человеку. Сразу, однако, не смогла повстречаться с ним. Когда добралась по указанному адресу, то узнала, что банк тот обанкротили, сожрали акулы государевых реформ - олигархи, а самого Васильева убили...
Не о том, конечно, писала, в «Дуэль» единственная в мире женщина-штурмовик Анна Егорова. Она писала о героическом прошлом нашего народа. А при встрече с болью в сердце спросила: «Как? Как нестерпимое стерпеть?..»
Я ничего не мог ответить столько пережившей на своем веку этой удивительной русской женщине и невольно подумал о «мальчике с пулеметом». Надо бы забрать у него ту игрушку. Не туда ведь стреляет, стервец...
