Форум С.Кара-Мурзы

	От	Pout
	К	Виктор
	Дата	04.06.2002 09:12:24
	Рубрики	Россия-СССР;

"как выскочу, как выпрыгну - пойду-у-ут клочки по закоулочкам!!"(теория)

Виктору - современная теория старых русских сказок (с кровавым
торжеством солидаризма над вредными индивидуалистами)
-------------

[web-кафедра философской антропологии]
{Тексты} // {Малинов А. В.} // {Предрассмертные прогулки} // Часть 4

...
кумулятивные сказки, населенные по преимуществу животными являются
наиболее древними [{4}]. Из присущих им как черствеющему жанру черт
наиболее интересно то, что их основное сюжетное действие строится на
разговорах, диалогах, мечтах, которыми сказка часто и ограничивается.
События, множась, сцепляются словами и образуют кучеобразную конструкцию
сказочного универсума, в которой все перемешано, взаимообратимо и
тождественно друг другу. Здесь совпадают поступок и его формулировка,
слово и дело (<сказано-сделано>), устное и письменное (<по сказанному
как по писанному>), живое и мертвое, рождающееся и разрушающееся.

Показательна в этом отношении сказка <Лиса, заяц и петух> (Аф., 14), за
простой фабулой скрывающая интересную интерпретацию. Лису, выгнавшую из
избушки зайца, пытаются поочередно образумить собака, медведь и бык,
дипломатично требуя: <Поди лиса вон!> Самонадеянная лиса о ту пору
отвечает изощренной угрозой: <Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки
по закоулочкам!> Перспектива поклочной прогулки не устраивает
правдолюбивых зверей и они тут же ретируются, предпочитая личную
безопасность общественному благу в лице зайца. Борьба за заючью избушку
проходит в форме дискуссии, где победителем становится тот, кто
предложит более веский аргумент, более сильный довод. Но вот на
риторическом ристалище появляется красноречивый петух и произносит
пугающую речевую формулу: <Кукуреку! Несу косу на плечу, хочу лису
посечи! Поди лиса вон!> Полемическая перепалка, когда лисица хает петуха
за то, что тот клянет лисицу, прекращается использованием петушком
внелогического аргумента - танатоносной косы. Лиса не выносит
рифмованную фоносекущую угрозу, покидает незаконно оккупированное
укрытие и погибает, возбуждая в животном царстве восторги кровожадной
справедливости. Центральная роль петуха, вновь вводящего в представления
о смерти куриную тему, в этом велеречивом поединке не случайна и
напоминает об архаической досказочной старине, где, по наблюдению Н.И.
Толстого: <Курица, вероятно, как аналог души и во всяком случае как
домашняя птица в некоторых славянских зонах была обязательным атрибутом
похоронного обряда> [{5}].

Не менее интересна сказочная судьба павшей жертвой коммунальной склоки
лисы, которая до своей трагической кончины была преуспевающим
коммерсантом. В начале повествования репутация предприимчивой лисы еще
чиста: <Бежала непорочная лиса> (Аф., 17). Примером прибыльной
кумулятивной негоции, в которой заправляет лиса может служить сказка <За
лопоток - курочку, за курочку - гусочку> (Аф., 18). На подобранный на
дорожке лопоток лиса постепенно выменивает целое хозяйство. В основе
такого обманного, плутовского обмена лежит хитрый лисий договор с
хозяевами курочки, гуська, барашка и бычка. Вершиной же ее коммерческой
карьеры является известное рыбное надувательство волка.

Волк - еще один обитатель кумулятивных сказок, правда, в отличие от
лисы, обычно, невезучий. Впрочем, иногда и ему удается славной песней
выманить у старика на съедение овечку, жеребца, телку и старуху (Аф.,
49 - 50). В тех случаях, где волк не предваряет смерть подблюдной песней
или иным сложным речетворением, он остается ни с чем. В данном случае
даже покровительство высших сил не может гарантировать успех волчьего
дела. В сказке <Волк-дурень> (Аф., 56) с санкции бога он пытается съесть
кобылу, барана и портного: <Баран, я тебя съем, господь приказал> и т.п.
Понадеявшийся на высшую инстанцию и оплошавший волк забывает, что в его
сказке исполняющей желания силой обеспечивает не сверхъестественная
протекция и даже не волшебство, а слово. Слово творит чудеса и меняет
положение дел. От угрозы загнанного на дерево портного разваливается
состроенная из волков цепь. Здесь нет нужды в сакральном знании,
заветном слове, заклятии, ворожбе. Достаточно угрозы, но часто можно
ограничится простым повествованием, констатацией того, что произошло,
пересказом только что описанных событий. Языковое удвоение реальности
обладает (и в этом его сказочность) созидающей или разрушающей эту
реальность силой.

Кумулятивные сказки, в которых дурят волков, съедают второпях колобков,
тягают с грядки репки, палят, сочувствуя куриному горю, деревни на
редкость безразличны и равнодушны к тому, что в них происходит. Они,
практически, не дают основания для оценки описываемых событий, не
обеспечивают фундаментом возводимое на них здание универсального
судилища, штампующего образцы всех последующих многозначительных
сентенций, перетекающих в посютекстовую реальность норм поведения.
Впрочем, это относится ко всем видам сказок. Мораль сказки повисает в
воздухе. Килограммы парадигм, отвешиваемые интерпретаторами добрым
молодцам, имеют со сказкой очень слабую связь. В особенности это
относится к сказочной смерти.
...
...
сказка обеспечивает удачу тому, в ком корысти мало и формулирует общий
справедливый императив: <жить по правде>. Содержательную расшифровку его
дает посланцу своего сына покойный король, набравшийся на том свете
банальных истин: бедных и слабых не обижать, препятствий людям не чинить
(Аф., 216). Щедро разбавляя здравым смыслом моральные определения,
сказка задает общевидовой и слабоконцентрированный этический постулат:
необходимость возмездия или благодарности за причиненный вред или
оказанную помощь. На этих аподиктических опорах закрепляется вся система
сказочного смертознания, предпочитающая естественную смерть
насильственной и допускающая убийство в качестве наказания или средства
достижения цели.
....

Сказка делает смерть предметом ироничного любования, украшает
драгоценными предметами, покрывает позолотой венок и тын, в которых
сокрыта смерть Кощея (Аф., 157). Веселье сопровождает лакированную и
расписанную под хохлому смерть и непосредственно наследует ей. По мнению
того же Проппа: <Смех имеет целью обеспечить убиваемому существу новую
жизнь и новое воплощение> [{14}]. Веселье стоит в причинном отношении к
убийству, с неизбежностью им имплицируется. Смех по пятам преследует
мертвечину. Совокупление смерти и веселья знаменует тождество
примитивной сказочной справедливости, а финальная вакханалия вытекает из
кровавых казней вредоносных персонажей. Веселье пропитывает весь
нравственный настрой сказки, окончательно разъедая и без того немощный
назидательный момент и дидактический уклон. Вот тому реальный пример:
злоупотребляя властными полномочиями, царица вместе с огненным царем
травят своего сына, а затем <выковырнули у Ивана-царевича глаза и
бросили его в колодец, а сами стали жить да веселиться> (Аф., 206).
Самое крепкое сказочное веселье замешано на крови, настоящая радость
настояна на мертвечине и лишь на краю могильной ямы возможен смех от
души - таков концептуальный концентрат отношения к смерти в сказке,
хлебосольно прощающейся с сытым по горло чумным пиром сказочником: <и я
там был - поминал, кутью большой ложкой хлебал, по бороде текло - в рот
не попало> (Аф., 207).

=========
По всем проблемам, связанным с сайтом, можете обращаться к вебмастеру по
адресу {darii@null.ru}