Из статьи: Владимира Бушина ПОЧЕМУ БЕЗМОЛВСТВОВАЛ ШОЛОХОВ. 2 часть (первую часть см. в "Завтра" №38)
25 сентября 2000
Author: Владимир Бушин
ПОЧЕМУ БЕЗМОЛВСТВОВАЛ ШОЛОХОВ
Завтра 39(356)
Date: 26-09-2000
ВПРОЧЕМ, ОСТАВИМ ПОКА ШОЛОХОВА. Вот Максим Горький. Он первым подвергся бешеной атаке русофобов. И началось это с того, что прислужник всех режимов Ф. Бурлацкий смахнул портрет писателя с первой страницы "Литературной газеты". Л.Колодный в статье "Двуглавый Буревестник" ликовал: "Профиль Горького исчез с титульного листа "Литературной газеты", где он сопрягался с профилем Пушкина, как некогда профили Ленина и Сталина". Но ведь ликовали и наши великие патриоты. Мало того, вдохновленные примером ельциноидов, они тоже смахнули Горького с титульного листа "Нашего современника". Вот ведь картиночка: насквозь русский оппозиционный журнал мчит сломя голову вслед за насквозь еврейской верноподданной газетой и вопит: "Господа! Мы великие русские патриоты! Мы непримиримые оппозиционеры!" Уж кому как не Ф.Кузнецову, командиру дивизии им. Горького да еще и лауреату премии им. Горького, вскочить бы уже тогда на бруствер и крикнуть на всю державу: "Робята, наших бьют!.."
Помянутая статья Колодного была напечатана в "Московской правде" 14, 16 и 17 октября 1990 года. Даже в те дни она ошеломляла своим невежеством, демагогией и злобностью... Начиналась издалека: "Про отца Горького в первом (?) научном справочнике 1938 (!) года сказано: "Столяр пароходных мастерских", но, как пишет другой(?) научный труд 1986 года, потом он стал управляющим пароходством". Сколько сразу вопросов! Неужели великий писатель попал в справочники только спустя два года после своей смерти в 1936 году? А что это за научный труд 1986 года? Кто автор? Почему сплошная анонимщина? Или это труд такого сорта, что и назвать-то его стыдно?.. А главное, ну, хорошо, управляющий, — так в чем криминал? Дальше автор принимался за дедов писателя. Оказывается, один вовсе "не солдат, как можно прочесть (где?), а офицер, разжалованный в солдаты за жестокость". Второй еще страшней: был деспотом. Откуда известно? И потом, если у Колодного дед был, допустим, профессиональным шулером, то нам-то что до этого, не тащим же мы Льва Ефимовича в суд!
А какое образование у Горького? И тут исследователь вносит полную ясность: "Из всех русских писателей он учился в школе меньше всех, окончил два класса." И что? А то, что еще прошел "свои университеты" и был образованнейшим человеком своего времени. Все удивлялись широте его познаний. А есть журналисты, которые еще в 1955 году окончили филологический факультет столичного университета, но до сих пор пишут черт знает как.
Колодный переходит к другой области разоблачения Горького: "Ни на заводе, ни на фабрике не работал, у станка не стоял, в пролетарском котле не варился, квалификации не заимел ни в одном деле..." Допустим, так, но ведь и Пушкин не работал на фабрике, и Лермонтов у станка не стоял, и Толстой в котле не варился, но зато они в 20-25 лет заимели квалификацию писателей. А Горький, в 24 года выступив с первыми рассказами, сразу заимел всероссийскую славу, в 30 — европейскую, в 35 — мировую!
Именно это никак не укладывается в сознании Колодного, который, судя по всему, двадцать лет стоял у станка и тридцать лет в котле варился. Видимо, именно поэтому он, пролетарий, считает себя вправе задать и такой вопрос: " А где был Горький, когда брали Зимний?!" Оказывается, не видели его среди солдат и матросов, которые шли на штурм. И это еще не все. Вскоре он стал издавать газету "Новая жизнь", где, будучи членом РСДРП, однако же критиковал большевиков и лично Ленина. И у Колодного принципиальный вопрос: "Как это совмещалось с членством в партии?" Ведь налицо нарушение дисциплины, а? И проверить бы еще, правильно ли он партвзносы платил... Так вот, дед писателя — царский офицер, отец — управляющий пароходством, сам он Зимний не брал, на баррикадах булыжники в жандармов не швырял, устав партии злостно нарушал, неизвестно как платил взносы, — какой же он после этого пролетарский писатель! Колодный, еще один марксист в законе, решительно отказывает ему в этом звании.
А кроме того, говорит, считают его великим гуманистом. Ну правда, "кое-кого вытаскивал за волосы из лагерей, кое-кому помогал уехать, упрашивал за несчастных то Ягоду, то Сталина, можно припомнить и другие добрые дела". Однако не припоминает из множества людей, которым Горький помог, кого поддержал, спас — ни единого имени. А ведь его можно тут сравнить только с одним человеком — с Шолоховым. Но вот, говорит, простят ли Горького родственники тех поэтов, которых "подверг патриарх критике, ставшей основанием для репрессий?" Называются имена Павла Васильева, Николая Клюева и Сергея Клычкова, которым-де "патриарх ничем не помог". Во-первых, Павла Васильева он критиковал отнюдь не в одиночестве. Сергей Куняев в интересной документальной повести о поэте "Русский беркут", что печатается сейчас в "Нашем современнике", приводит такие, например, слова на вечере в "Новом мире" Ивана Михайловича Гронского о нем и близких ему поэтах в апреле 1933 года: "Это не крестьянская, а кулацкая поэзия. Возьмите творчество Клюева, Клычкова и Павла Васильева. Что из себе представляет это творчество?.. Оно служило силам контрреволюции... Васильев развился не в сторону революции, а в сторону контрреволюции". А Гронский (1894-1985) — известнейший в ту пору критик, главный редактор одновременно "Известий", "Нового мира" и "Красной нови" да еще и председатель Оргкомитета Союза писателей, готовившего тогда первый съезд. И было это за год с лишним до статьи Горького. С другой стороны, и сам Васильев не ангел, на том же вечере вон как неласково выражался он о старших собратьях, даже друзьях, причем в присутствии второго из упомянутых ниже: "Разве Клюев не остался до сих пор ярым врагом революции?..Теперь выступать против революции и не выступать активно с революцией — это значит активно работать с фашистами, кулаками... Клычков должен сказать, что он на самом деле служил, по существу, делу контрреволюции..." Так что можно понять Клюева, когда он, оказавшись вскоре в ссылке, писал другу о Васильеве: "Эта пустая гремящая бочка лопнула при первом ударе..." И в письме к другому адресату: "Как живет П.Васильев, крепко ли ему спится?..Виноват он передо мною черной виной... Он много потрудился, чтобы я умолк навсегда..."
Остаётся добавить к вопросу о гуманизме Горького, что Васильева арестовали весной 1937 года, а Клычкова — в ночь на первое августа этого же года. Горьковед Колодный должен бы знать, что Горького тогда уже не было в живых. Из черного списка остаётся один Клюев. Он действительно был арестован при жизни Горького — 2 февраля 1934 года. Но разве не ясно,что при всей его влиятельности Горький вовсе не был всемогущ. И неужели наш горьковед не знает еще и о том, что 11 мая умер единственный и горячо любимый сын писателя. Наконец, откуда он взял, что Горький не помогал Клюеву? В свое время в "Нашем современнике" мы читали:"За смягчение участи Клюева ходатайствовали в Москве его друзья. А.М.Горький, Н.А.Обухова."(№ 12, 1989,с.185).А в "Дружбе народов" сообщалось, что хлопоты "увенчались успехом"(№12,1987,с.137). Что это значит? Клюева сослали в Нарымский край, в глухой поселок Колпашев. И вот благодаря хлопотам, в которых принимал участие Горький, поэта переводят из этой страшной дыры в Томск, в университетский город. "Это на тысячу верст ближе к Москве", — радовался Клюев. А погиб он в октябре 1937 года, как и Васильев, как и Клычков, — уже после смерти Горького.
Вранье Колодного отчасти можно объяснить просто невежеством и самоуверенностью, замешанной на злобе, но не это в его статье главное, а то, что Горький просто чужд, недоступен его пониманию, определить место, значение писателя в литературе и в жизни наш аналитик не в силах. Упомянув об огромной популярности Горького, о его всемирной славе, о любви и почестях, что выпали на его долю, он в полном обалдении вопрошает:"Неужели действительно его рассказы, сказки, драмы, незавершенный роман "Жизнь Клима Самгина" так значительны? Неужели так воздействовали на творчество других современников? Неужели его художественные произведения играли важную роль в жизни трудящихся?..Тогда (!), может быть, величие в чем-то другом?.."То есть в творчестве-то никакого "величия" и даже "значительности" он не видит, не чувствует, не может понять, что если бы Горький не написал ничего, кроме пьесы "На дне", то и в этом случае, подобно Грибоедову с его "Горе от ума", навсегда остался бы в русской литературе. Между прочим, о Горьком нередко писал знаменитый тезка Колодного — Троцкий, и при этом доходил порой до таких речений, как "псаломщик русской культуры". И даже в некрологе глумился: " Если Сталин с Кагановичем и Микояном заживо возведены в гении, то, разумеется, Максиму Горькому никак нельзя отказать в этом эпитете после смерти." А когда Горький напечатал воспоминания о Ленине, то Троцкий, который в это время сам работал над книгой о нем,тотчас выскочил в "Правде " с разносной статьей. Горький тогда заметил: " Суждения Льва Троцкого о моих воспоминаниях написаны хамовато по моему адресу и с неожиданным для меня цинизмом демагога ". Однако справедливости ради нельзя не заметить, что помянутый некролог о Горьком кончается все-таки пристойно: "Этот большой писатель и большой человек навсегда вошел в историю народа, прокладывающего новые исторические пути ". Какой светлой личностью в этих строках предстает Лев Троцкий рядом с Львом Колодным! Даже трудно сказать, кто из них больше достоин ледоруба…
А вывод из всего такой: трудно поверить, что человек, который не понимает Горького да еще и глумится над ним, клевещет на него, может любить Шолохова. Правда, в нынешней книге Л. Колодный пишет о Горьком совершенно иначе: весьма почтительно, неоднократно ссылается на него как на непререкаемый авторитет. Это лицемерие вполне понятно: нельзя же поносить Горького в книге о Шолохове, который так его уважал, любил и для которого он так много сделал…
Понять истинное отношение Колодного к Шолохову изрядно помогает тот факт, что до самого дня обнаружения рукописи в 1983 году он вовсе не был уверен в его авторстве. В интервью израильской газете "Окна" 9 декабря прошлого года он поведал: "Я слыхал по "Голосу Америки", наверное, что рукопись "Тихого Дона" Шолохов у кого-то украл. Естественно, во мне пробудился охотничий азарт. Я решил, что если рукопись украдена, то я его разоблачу. А если он не крал, то я Шолохова прикрою". Охотничий азарт не свидетельствует о любви или хотя бы об уважении к писателю. Но Кузнецов определяет отношение Колодного к Шолохову более точно: это конкистадорское отношение.
В этом вопросе немало проясняет и то, как Лев Ефимович истолковал одно место в письме к нему вдовы Кудашева. Тот в первые же дни войны вступил в народное ополчение и вскоре попал в газету "Боевой путь" 32-й армии. Сохранилось двенадцать писем его к жене за июль-сентябрь 1941 года, в восьми из которых он с непонятной настойчивостью просит жену связаться с Шолоховым, чтобы тот через Главпур вызвал бы его "на день-два" в Москву: "Мне необходимо сдать ему оригинал рукописи "Тихого Дона". Что значит "сдать"? Разве не могла жена Матильда, Мотя, как звал её Шолохов, просто передать рукопись? " Шолохов так и не смог (!) вызвать Кудашева с Московского(?) фронта.", — пишет Кузнецов.То же самое и Кожемяко: "Не смог." А где доказательства, что он пытался сделать это? Я думаю, что в то время, в той обстановке писатель и не стал добиваться вызова с фронта друга, в сущности, по своему личному делу, из-за своей рукописи. До этого ли ли было в те дни, когда трещали фронты и рушилась наша оборона. Тем более, что это рукопись уже изданной книги.
Если Шолохов и вызвал бы Кудашева в июле-сентябре, это никак не изменило бы его судьбу: ведь через "день-два" он должен был вернуться в свою фронтовую редакцию. А 2 октября началось немецкое наступление на вяземском направлении, в ходе которого 7 октября два крыла войск противника соединились и отрезали пути отхода четырем нашим армиям: 19-й, 20-й, 24-й и 32-й, в которой служил Василий Кудашев. Так он оказался в плену, где и умер, как пишет Кузнецов, в начале 1945 года. Кстати замечу, что оборону окруженных армий возглавил генерал-лейтенант М.Ф.Лукин, он тоже попал в плен, и после войны Шолохов вызволил его из нашего лагеря.
Да, судьбу Кудашева его друг изменить не мог. Но вдова писала Колодному: "Шолохов не вызвал Кудашева в Москву. Ему не хотелось хлопотать, как сказал он мне, потому что уже кому-то помог и ему неудобно было повторять хлопоты." Да ведь речь-то шла о том, чтобы помочь не Кудашеву, а самому себе, своей рукописи. Но вдова не желает этого знать: "ему неудобно... А по-честному, был занят другим, многим известно чем. Этот поступок был коварным (видимо, имела в виду "роковым". — В.Б.) в судьбе Кудашева…" И вот, наконец, эти столь характерные пояснения Колодного к словам письма. В помянутом интервью израильской газете "Окна" он заявил: "Шолохов не вызвал Кудашева с фронта, поскольку, как сказала Матильда, известно, чем занимался он в Москве..." И дальше уже прямо от себя: "Пьянствовал и по бабам... И погиб Кудашев". Как видим, Колодный с помощью вдовы вешает на любимого писателя не только пьянство и распутство в страшные первые дни войны, а еще и гибель друга — что можно придумать подлее! Ф. Кузнецов даёт достойную отповедь клевете конкистадора. Критик обстоятельно рассказывает, чем на самом деле занимался в ту пору Шолохов. 23 июня шлет из Вешенской телеграмму С.К.Тимошенко с просьбой принять в Фонд обороны его Сталинскую премию, добавив при этом: "По вашему зову в любой момент готов встать в ряды Рабоче-крестьянской Красной Армии". Уже 4 июля "Правда" печатает его очерк "На Дону". Об этих же днях редактор "Красной звезды" Д.И.Ортенберг вспоминал: "Шолохов явился в редакцию раньше, чем мы ожидали. Выглядел молодцевато, успел экипироваться. Он был по-казачьи строен, привез очерк "В казачьих колхозах".Ф.Кузнецов добавляет после этого свидетельства: "И сразу — путь на Западный фронт в 19-ю армию И.С.Конева". Критик заглянул и в личное дело полкового комиссара (полковника) Шолохова, где отмечено, что август, сентябрь и октябрь он провел на Западном фронте. Напомню, что 19-я армия как раз из тех четырех, что 7 октября попали в окружение. Так что когда Кудашев слал письма с просьбой о вызове, Шолохов уже сам был на фронте и очень просто мог попасть в плен. И критик, едва сдерживая гнев, спрашивает Колодного: "Это все похоже на "пьянки да баб"? Как сказал поэт, "самое подлое из лжесвидетельств — лжесвидетельство о войне".
Нужны ли еще пояснения о том, сколь пламенно Колодный любит Шолохова? Занимаясь многообразной литературной "охотой", этот ненавистник Горького и антисоветчик, любящий порассуждать о "преступлениях партии", просто получил у Ю.Лукина адрес шолоховской рукописи и с большой пользой для себя написал об этом книгу, в которой немало полезного и для нас, чем мы в дальнейшем и воспользуемся с признательностью.
