Раз.
>История в мифе испаряется, играя роль некоей идеальной прислуги: она все заранее приготовляет, приносит, раскладывает и тихо
исчезает, когда приходит хозяин, которому остается лишь наслаждаться, не спрашивая, откуда взялась вся эта красота. Вернее было бы
сказать, что она возникает из вечности, в любое время является готовенькой для потребления человеком-буржуа; так, Испания, если
верить Голубому Гиду, искони была предназначена для туристов, а "туземцы" придумали когда-то свои танцы, дабы доставить экзотическое
удовольствие современным буржуа. >
Два.
> Мелкий буржуа - это такой человек, который не в состоянии вообразить себе Другого [27]. ... А как ассимилировать негра, русского?
Здесь-то и приходит на помощь еще одна фигура: экзотичность. Другой становится всего лишь вещью, зрелищем, гиньолем, его отодвигают
на периферию человечества и он уже не может представлять опасности для нашего домашнего очага. Эта фигура особенно характерна для
мелкобуржуазного сознания, поскольку мелкий буржуа не в состоянии вжиться в Другого, но может по крайней мере отвести ему какое-то
место в этом мире. Это и называется либерализмом, который есть не что иное, как своеобразное интеллектуальное хозяйство, где
каждой вещи отведено свое место. Мелкая буржуазия не либеральна (именно в ее среде зарождается фашизм, используемый потом крупной
буржуазией), она лишь с опозданием следует по тому пути, по которому идет крупная буржуазия.
Превосходно (выделенное мной!)
Три.
> С одной стороны, театр представляется как сущность, не выразимая ни на каком языке и открывающаяся лишь сердцу, интуиции; это
качество придает театру легко уязвимое чувство собственного достоинства (говорить о театре ПО-УЧЕНОМУ считается "оскорблением
сущности"; иными словами, всякая попытка рационального осмысления театра неизбежно дискредитируется и оценивается как сциентизм или
педантизм). С другой стороны, буржуазная драматургия основана на точном подсчете театральных эффектов: с помощью целого ряда заранее
рассчитанных ухищрений устанавливается количественное равенство между ценой билета и рыданиями актера или роскошью декораций; то,
что у нас называют, например, "естественностью" актерской игры, есть прежде всего хорошо рассчитанное количество внешних эффектов.
Четыре. Ответ Авлакаму (не к ночи будь помянут! %-))).
> ...следует четко различать язык-объект и метаязык. Народные пословицы, дошедшие до нас из глубины веков, до сих пор являются
составной частью практического освоения внешнего мира как объекта. Когда крестьянин произносит "СЕГОДНЯ ХОРОШАЯ ПОГОДА", то его
утверждение сохраняет реальную связь с полезностью хорошей погоды... Сельский житель не болтает О хорошей погоде, а имеет с ней
дело, использует сев своем труде. Таким образом, все наши народные пословицы представляют собой активное слово, которое с течением
времени застывает и превращается в рефлексивное слово, но рефлексия эта куцая и сводится к обычной констатации фактов, в ней есть
какая-то робость, осторожность, она крепко привязана к повседневному опыту. Народные пословицы больше предсказывают, чем утверждают,
это речь человечества, которое постоянно творит себя, а не просто существует. Буржуазные же афоризмы принадлежат метаязыку, это
вторичная речь по поводу уже готовых вещей. Его классическая форма - это максима. В ней констатация фактов направлена не на творимый
мир, наоборот, она должна скрывать уже сотворенный мир, прятать следы его творения под вневременной маской очевидности; это
контр-объяснение, облагороженный эквивалент тавтологии, того безапелляционного ПОТОМУ, которое родители, испытывающие нехватку
знаний, обрушивают на голову детей. Основа афористичности буржуазного мифа - ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ, то есть такая истина, которая застывает
по произволу того, кто ее изрекает.
