Сегодня всем ясно, что большинство наших экономических, социальных и политических провалов последних лет связано не столько с пережитками коммунистического и докоммунистического прошлого, сколько с ошибками и злоупотреблениями новой властвующей элиты. Этоее представители стали смотреть на нашу действительность не изнутри, а извне, накладывая на нее готовые шаблоны нового безошибочного учения.
“Шоковая терапия” и номенклатурная приватизация – по заранее составленным спискам “своих людей” – исключили большинство населения из сферы новой экономической самодеятельности. Не традиционалисты, а либералы, исполненные снобистского отношения к “агрессивно-послушной” пролетарской массе, сделали ставку на номенклатурную элиту.
Новый капитализм вырастал не из трудовой культуры промышленно занятого большинства, а из сибаритско-паразитарной субкультуры “спецраспределительного” меньшинства. Отсюда его неудержимая тенденция выхода из трудной сферы продуктивной экономики в “легкую” сферу теневых практик и спекулятивных нажив.
Не традиционалисты, а глобалисты, переполненные идеологической ненавистью к “социалистической промышленности”, организовали деиндустриализацию, открыли внутренний рынок для иностранных товаров, а государственные границы – для свободного вывоза прибыли за рубеж. В результате Россия стала ударными темпами переходить из ряда развитых в ряд слаборазвитых стран, лишившись и экономической самостоятельности, и продовольственной безопасности.
Не традиционалисты, а радикал-либералы, переполненные недоверием к “недемократическому большинству” собственного народа, создали квазимонархический институт президента, фактически не контролируемый парламентом. Творцы Конституции 1993 года намеренно создавали свободу рук для “демократически благонамеренного” президента в егоборьбе с “неблагонамеренным” парламентом и стоящим за ним недовольным большинством.
В результате мы имеем то, что имеем – перманентный кризис общества, стремительно деградирующего и нищающего, удаляющегося от цивилизованных эталонов. Суммарным показателем тотального неблагополучия является беспрецедентное снижение продолжительности жизни на целых 12 лет – невиданный случай во всей новой и новейшей истории.
Казалось бы, для нашего демократического авангарда имеется веский повод перейти от догматической самоуверенности к самокритичному беспокойству, то есть стать на уровень рефлексивной демократии, готовой отвечать за свои ошибки и корректировать свои стратегии.
В условиях ею самой развязанного кризиса демократическая элита может подтвердить свои модернизаторские полномочия, только продемонстрировав способность к реинтерпретации своего “проекта преобразований”. Публичное употребление демократичного разума вместо авгуровых перемигиваний в узком кругу своих – вот истинное доказательство приверженности ценностям “открытого общества”.
Круг демократических комментаторов, обладающих монополией на публичность, отличается завидным постоянством. Прежде, когда они комментировали не ими созданную ситуацию коммунистического кризиса, на их объективность еще можно было кое-как положиться. Но сегодня, когда они комментируют причины и последствия кризиса, созданного деятелями их собственного круга, неплохо было бы перепроверить их выводы посредством “альтернативной экспертизы”.
Для этого имеется не только внутренний, но и внешний повод – провал “аргентинского чуда” ультралиберала Д. Кавалло, объявленного нашими реформаторами эталоном эффективного реформирования. Трагический казус с аргентинским чудом – на фоне успехов Китая, Вьетнама и других – лишний раз доказывает, что это банкротство чикагской модели – не российский синдром, связанный с неисправимым менталитетом “этого народа”, а закономерность, которую пора принять во внимание.
И что же? Услышало ли общество подобные признания со стороны нашего либерального истеблишмента? Сменил ли он свой агрессивно-нетерпимый тон на готовность к партнерскому диалогу с теми, кто думает иначе? Введены ли в круг экспертов, принимающих решения или публично комментирующих происходящие события, те, кто представляет другие типы социального опыта, другие подходы, другой тип рефлексии?
Нет, наш либеральный авангард предпочитает слишком хорошо нам знакомый образец поведения в щекотливых ситуациях: валить все на “пережитки прошлого в сознании людей”. Словом, авангард по-прежнему репрессивен, а не рефлексивен и адресует свое негодование именно тем, кто более всего пострадал от его злополучных экспериментов.
Как и знакомый нам из прошлого никогда не ошибающийся “рулевой”, новый авангардный корпус более всего озабочен идеологической чистотой своих рядов и сохранением монополии на истину. Дефицит гражданской самостоятельности и гражданской инициативы сегодня не столько наследие прошлого, сколько результат нового “демократического монополизма” и новой идеологической нетерпимости.
Я не утопист и отдаю себе отчет в том, что нашими реформаторами подготовлены условия не для демократии, а для новой однопартийной диктатуры (боюсь, что возражать они станут только в том случае, если это будет не их диктатура). Поэтому говорю сейчас не об условиях, созданных в стране вообще, а о менталитете нашей демократической элиты.
Сама-то она готова поступиться своей монополией на дискурс, открыть свои ряды новым инакомыслящим из оппозиции, сменить курс, приведший страну к банкротству? Повторяю: вопрос пока что не в том, насколько реальна демократизация страны, вопрос в том, насколько реальна демократизация самой реформаторской элиты.
В период системного кризиса – а он, судя по всему, у нас впереди – у страны два пути: революция снизу или реформация сверху.
Готов ли наш либерально-демократический авангард к качественному реформированию самого себя – перестройке своих рядов и своего менталитета? Если готов, то у нас есть шанс, что к 2017 году мы не окажемся в ситуации 1917 года.
