Помню, как зимой 2004–2005 годов много говорилось о мирном характере того первого, «оранжевого», Майдана. Действительно, тогда все прошло на удивление гладко: ни столкновений в центре Киева, ни сожженных зданий, ни, тем более, десятков жертв. Поддерживавшие Майдан украинцы даже этим бравировали: вот-де наша политическая культура, чуждая насилию, совсем иная, чем в России, которая после краха Советского Союза неоднократно умывалась кровью. И возразить на это было нечего. Честно говоря, и мне казалось, что украинский культурный тип, своей корневой системой еще очень тесно связанный с землей, с сельской традиционной жизнью, имеет прививку от насилия. Не верилось, что по-раблезиански обаятельный, в меру хитрый, но бесконечно практичный украинский мужик может взяться за оружие. Оказалось, что может.
Что бы сейчас ни говорили отдельные СМИ о купленных «титушках», агентах российских спецслужб и наймитах Запада в рядах двух противостоящих лагерей, мы, очевидно, имеем дело с революцией и гражданской войной в полном смысле этих понятий. Все попытки закамуфлировать эту неприглядную реальность отсылками на то, что на Майдане, мол, стояла вся Украина, «схiд та захiд разом», что на юго-востоке мутят воду московские провокаторы, а Крым отторгают вооруженным путем, — от лукавого. Подобная риторика лишь свидетельствует о глубине общественного раскола — когда одна сторона не признает сам факт существования противоположного мнения внутри общества, видя за каждым его проявлением лишь происки извне. Примерно так же «белые» в свое время считали, что «красные» на корню куплены германским генштабом, а «красные», в свою очередь, считали «белых» марионетками Антанты. Это серьезный симптом болезни.
Эпопея Майдана с самого начала разворачивалась по всем законам революционной стихии. Все началось с, казалось бы, невинного действа — многотысячного митинга в поддержку евроинтеграции Украины. Первый раскат революции всегда выглядит именно так. Как непонятно кем запущенный в июле 1789 года слух о том, что к Парижу подходят королевские войска. Как стандартный и привычный для населения военного Петрограда перебой с продовольствием в феврале 1917 года. Всегда кажется, что первый выстрел — холостой и о нем быстро забудут. Однако история из раза в раз устраивает одну и ту же злую шутку: происходит какое-то внешне нелепое и с виду совершенно случайное событие, которое пускает ситуацию вразнос и порождает ту самую никем не контролируемую стихию бунта.
О том, кто и зачем приказал милиции избить уже практически исчерпавший себя Майдан 30 ноября 2013 года, пусть судят эксперты. Для нас важно лишь то, что именно после этого события революционная стихия поселилась в сердце украинской столицы. Декабрьский Майдан пока еще похож на своего «оранжевого» предшественника: киевляне приходят туда семьями, слушают концерты, смеются и шутят. Это еще та самая раблезианская Украина, которая встречает новый год без всякой мысли о крови и насилии, хотя признаки надвигающейся катастрофы уже видны. По стране прокатилась волна свержения монументов советской эпохи. Подобные иррациональные проявления коллективного бессознательного — частые спутники революции. Уничтожение памятника Ленину в Киеве стало своего рода точкой перехода энергии негодования в формат животной ненависти. Понятно, что сам Ленин для сегодняшних украинцев — никакой не символ. Символ — это факт его свержения. Действо 8 декабря на Бессарабке больше напоминало эпизод из истории средневекового иконоборчества: всполохи пламени, молоты, искаженные от злости лица. Огромный контраст с первым Майданом: тогда символическая борьба ограничивалась раздачей гвоздик милиционерам.
«Свержение кумира» стало первым деянием выпущенного из бутылки джинна. Энергия ненависти накапливалась за кулисами праздничного Майдана. За спинами увлеченных событиями на площади киевлян все чаще мелькали фигуры других людей, тех, кому суждено было стать пехотой революции. Революция не может без пехоты. Для взятия Бастилии нужны тысячи жителей предместий — санкюлотов. Для сокрушения старой России в 1917 году потребовались миллионы демобилизованных солдат. «Национальной революции» в Киеве тоже необходимы были бойцы — тысячи столичных студентов и жителей маленьких городов и сел центральной и западной Украины. Да, их было меньшинство, но именно эти заряженные национализмом люди сформировали облик Майдана. Националистическая атрибутика, портреты Бандеры, красно-черные флаги — эта их символика стала символикой всего Майдана. И уже тысячи простых киевлян хором подхватывают бандеровский клич «Слава Украине — героям слава!». Никто даже не думает о том, что это калька с «Хайль Гитлер — Зиг хайль!».
Дискурс Майдана недвусмысленно националистичен. Да, в быту многие там говорят по-русски, но публичная жизнь площади, которая все больше походит на сакральный ритуал, уже подчеркнута украиноязычна.
Майдан внешне открыт и приветлив. Здесь рады единомышленникам и уверены, что единомышленники — это вся Украина «від Сяну до Дону». Кто не с нами, пусть присоединяется. Но что, если кто-то не хочет присоединяться? Этот вопрос, заданный в середине января одним журналистом киевским революционерам, повис в воздухе. Майдан уже достиг той степени самоисступления, после которой объективная реальность перестает существовать.
Небольшая площадь в центре столицы подменяет собой целую страну, со всей ее неоднородностью и сложностью.
К середине января Майдан уже стал общностью со своей символикой, обрядовостью, этосом. Ежедневные ритуалы и постоянное информационное напряжение нагнетают атмосферу истерии. Майдан уже не восприимчив к самым простым вопросам о целях и смысле своего существования. Внутренний надрыв на пределе: мы — это территория света в окружении непроглядной тьмы. В одутловатой физиономии Януковича уже видят лик экзистенциального врага. Слуги сатаны — пресловутые «титушки», избиение которых превращается на площади в театрализованное действо. Единственное, чего не хватает этой общности, так это чувства собственной святости. Ей необходима сакральная жертва. И она появляется. Субкультура Майдана после кровавых событий 19 января и 18–20 февраля густо замешана на теме смерти. Майданное украинство превращается в погребальный мотив. «Причина смерти — украинец», — будут говорить на площади после первых смертей.
Власть активно подыгрывает Майдану. Ночь на 19 февраля — героический момент в истории «национальной революции». «Слуги зла», «Беркут» и внутренние войска, взяли в кольцо площадь и начали зачистку. Звон колоколов Михайловского собора, бой барабанов, выстрелы, нечеловеческие крики, огненное кольцо из покрышек, языки пламени у колонны независимости — картина происходящего на глазах Апокалипсиса. Никогда за все три месяца тема смерти не владела в такой степени массовым сознанием. Но совершенно внезапно войска остановлены, штурм окончен. Площадь охватила победная эйфория. Этого эмоционального порыва хватило для того, чтобы на следующий день буквально снести заслоны милиции. Майдан совершил главное мистическое действие — покончил с властью и сам ею стал. Теперь он хочет крови и уже этого не стесняется. Национальная революция окончательно утонула в иррациональной ненависти.
20 февраля — решающая схватка. На этот раз зло бесплотно: снайперы поражают патриотов как бы из ниоткуда. Но тем значительнее подвиг павшей «небесной сотни» — главного символа в пантеоне национальной революции. Прощание с ней на Майдане в ночь на 22 февраля — жуткий театрализованный спектакль смерти, убийственный по своему эмоциональному напряжению: подсвеченные открытые гробы, плывущие по толпе под надрывную музыку, свечи в руках людей, рыдания, сотни упавших на колени. Это финальное действие — крещение смертью. Тысячи людей на площади, в течение дней балансировавшие на грани жизни, больше не боятся гибели. Они уверовали в святость своего Майдана. Священник с трибуны выражает надежду, что кровь 20 февраля станет последней. Его слова тонут в неистовом реве толпы — «Смерть ворогам!».
Эпопея Майдана еще далеко не окончена. Произошедшее в Киеве в конце февраля — лишь первый ее акт. Стихия революции неизбежно столкнется с реальностью, которую она заранее не приемлет и считает порочной. Как показывает история великих революций, такие столкновения часто приводят к большой крови. Пока на Украине на дворе апрель 1917 года — сохраняющаяся массовая эйфория и постепенно проступающие контуры будущих проблем. Не хочется верить в то, что страну ждет и свой Октябрь.
Александр Вершинин, кандидат исторических наук, научный сотрудник Центра проблемного анализа
