П. Выборнов. Демонтаж советской системы: взгляд с позиций синтетической теории социально-культурной организации
Существующий в настоящий момент обширный массив объективного знания о трансформациях нашего общества на протяжении второй половины XX в. нуждается в определённого рода систематизации. Без этого затруднено построение целостной картины процесса, что не позволяет соотнести веса как бы независимых факторов и понять, как одни из них порождаются другими. Первостепенное значение здесь имеет знание природы самого объекта, его внутренней структуры и принципов функционирования.
Культура. Очевидно, что представления о том, что такое человек, являются фундаментом для построения научной теории общества. В гуманитарном знании такой основой была и остаётся философская антропология, которая разделяется на два лагеря с противоположными, но одинаково ложными взглядами. Лагерь «редукционистов» твёрдо держится за фикцию непрерывности и постепенности эволюционного процесса. Данный подход не позволяет ухватить качественного различия между животным и человеком, сводя всё к различию в степени. Представители второго лагеря, назовём их «дизъюнктивистами», в сущности, отвергают саму постановку вопроса о наличии общего между человеком и животным, закрываясь от него сооружённой стеной типологических противоположностей. Как это ни парадоксально, именно они в наибольшей степени недооценивают, если не сказать игнорируют действительно существующее категориальное отличие между человеком и всеми остальными живыми существами. Оба подхода создают труднопреодолимые препятствия для понимания любых исторических взаимосвязей, как филогенетических, так и культурно-исторических. Создаваемые на их основе теоретические конструкты по самой своей внутренней структуре оказываются неадекватными для понимания механизмов трансформации (и слома) социально-культурных систем, непосредственной причиной которых всегда является поведение людей.
Конститутивным свойством любой живой системы является накопление, сохранение и использование знания. На протяжении 3,5 млрд. лет единственным носителем этого знания являлся геном. Это знание выполняет задачу приспособления и видосохранения, и реализуется в виде биологических структур, в совокупности несущих все необходимые функции. Одним из важнейших типов таких функций для животных являются функции получения, обработки и запоминания мгновенной информации об окружающей среде – когнитивные. Однако такое приобретённое в течение жизни конкретной особи знание остаётся, за небольшими исключениями, её личным достоянием, поскольку на его объём, сложность и способ передачи внутри популяции накладываются жёсткие ограничения. Поэтому вес приобретённого знания по сравнению с наследственным был ничтожен (генотип хранит знание о строении самого когнитивного аппарата).
В конце третичного периода биологическая эволюция привела к возникновению нового механизма накопления и передачи знания. Человек возник в результате интеграции когнитивных функций, которая привела к появлению понятийного мышления и языка. Сами эти функции были развиты в ходе длительной эволюции приматов, но их преобразование в совершенно новую систему произошло практически мгновенно. Исключительно сильное давление отбора объясняется огромными возможностями адаптации, которые предоставил новый механизм. Одновременно с этим возник и никогда прежде не существовавший тип сообщества индивидов – социально-культурная система. Её основным отличием от других биологических надындивидуальных систем является приобретение и накопление наследственно не закрепляемого знания – культуры.
В большинстве случаев слово культура используется как синоним социально-культурной системы, но для операциональности будем их разделять – в том же смысле, как разделяется сама наследственная информация (знание) от приспособительных структур (реализованное знание). Обязательными элементами любой культуры являются представления, определяющие поведение индивидов, и язык, с помощью которого представления формируются. Представления есть не что иное, как образно-понятийные модели действительности, и насколько разнообразны виды деятельности, настолько же разнообразны контекстуальные типы представлений. Отметим, что некоторые из них – в зависимости от того, чем является представляемое – сопровождаются субъективным отношением той или иной интенсивности, другие совершенно никак не переживаются. На самом деле приобретённое знание и, в частности, обусловленные культурой представления являются механизмом активации и репрессии врождённых реакций, обеспечивающим сложное социальное поведение. Здесь для обозначения всего этого комплекса мы используем слово «представления», что является упрощением, но допустимо в контексте обществоведения. Специфичный для данной культуры набор представлений, воспроизводимый из поколения в поколение, называется традицией. В ходе биологической эволюции одновременно с формированием человека возникли естественные механизмы сохранения и модификации традиции.
Язык есть средство понятийного мышления. Его грамматические категории являются врождёнными и одинаковы у всех людей, культурно-специфичной частью является набор слов-символов и их значений. Значение слов и, шире, предложений может быть понято только в контексте (деятельности), и почти очевидная первоначальная функция языка – побуждение к какому-либо действию, описание фактов реальности – на определённом этапе развития человека вышла далеко за первоначальные пределы. Потребность в объяснении мира, возникшая, видимо, очень рано, обусловила появление нового свойства функции социальной интеграции языка – создания воображаемой реальности. Сама природа языка – произвольность и подвижность связи символов со значениями, – которая хорошо видна в сложных культурах с многообразными типами деятельности, особенно в социальных дискурсах, является ключевым моментом, позволяющим понять недетерминированность и нередко случайность процесса формирования представлений.
Длительное время социально-культурные системы были слабо дифференцированы, каждый член таких сообществ, разумеется, при достижении преклонного возраста, мог быть носителем большей части культурного арсенала. По мере усложнения деятельности и численности сообщества социально-культурные системы формируют материальные структуры – технико-социальные системы, несущие самые разнообразные функции, в том числе и воспроизводства представлений, а всё большая доля знания фиксируются на неживых носителях. Технико-социальные системы в определённой степени допускают аналогию со структурами живых систем, нужно лишь иметь в виду одно фундаментальное отличие. Они действуют не «автоматически», активным их компонентом являются люди, и сама возможность функционирования этих макроструктур обусловлена представлениями людей, иными словами, они являются средством организации совместной деятельности людей. Такие формы организации (с «материальной частью» или без неё) вместе с действующими в них людьми будем в дальнейшем называть социальными структурами.
Человек в развитых культурах обладает только небольшой частью знания, обеспечивающей его деятельность в каких-то отдельных структурах. Тем не менее, представления, выполняющие исходную функцию социальной интеграции, должны оставаться всеобщими, в противном случае общество теряет связность и утрачивает качества системы. Именно эти представления – о нормах социального поведения, – служат в некотором смысле остовом любой культуры, они будут предметом рассмотрения в дальнейшем.
Теория кризиса. Любая социально-культурная система существует в своём историческом контексте, который есть определённая конфигурация большого числа зндогенных (внутренних для системы) и экзогенных факторов самой разной природы, к которым система должна иметь приспособления: структуры с необходимыми функциями и соответствующее знание, необходимое для построения и поддержания этих структур. В состоянии равновесия имеющаяся конфигурация структур и запас приобретённого знания достаточен для выживания и воспроизводства системы на протяжении жизни многих поколений. В реальности какие-то условия изменяются и в этом случае, поэтому, строго говоря, речь должна вестись о некотором диапазоне, в котором живая система сохраняет жизнеспособность. Здесь надо заметить, что культуры, когда они так или иначе сталкиваются с Современностью (во многих случаях это происходило в виде экспансии западного капитализма), а большие культуры, видимо и в прошлом, по целому ряду причин рассматривать как находящиеся в равновесии в принципе нельзя. Максимум можно говорить о периодах квазиравновесности, охватывающих по большей мере жизнь нескольких поколений, и фоном их существования оказываются трансформации, вызванные целой связкой факторов – того, что в литературе носит название кризиса индустриализма.
При быстром изменении факторов или появлении новых социально-культурная система должна их, во-первых, распознать и, во-вторых, создать структуры с адаптивными функциями. И первая, и вторая задача требуют развития или освоения факторно-ориентированного языка описания, задачей которого является формирование объективного знания об угрозе. Если по каким-то причинам культура таких представлений не развивает, то воздействие фактора приводит сначала к трансформации представлений в тех или иных группах населения. С одной стороны, происходит дисфункция существующих структур, работа которых напрямую зависит от этих представлений, а с другой – происходит самоорганизация антисистемных структур, иногда процесс слит воедино. Дальнейшее развитие событий зависит от взаимодействия первичных результатов с другими факторами (как правило, их несколько) – система либо остаётся на какое-то время в метастабильном состоянии, либо трансформированные культурным кризисом структуры и представления сами превращаются в источник деструктивных факторов – через решения и поступки людей. Так происходит порождение других кризисов – легитимности государства, хозяйственного, демографического и т.д. Когда эти кризисы складываются в систему с положительными обратными связями, т.е. начинают питать друг друга, то имеем дело уже с культурной катастрофой, а когда это большая культура – цивилизационной.
Подводя итог сказанному, можно утверждать следующее. Любой культурный кризис всегда порождается несоответствием между реальностью, точнее той её частью, которая выступает как деструктивный для социально-культурной системы фактор, и представлениями о ней. Представления могут быть модифицированы только путём создания языка описания реальности, который позволял бы получать объективное знание о происходящем.
Таким образом, правильная схема постановки вопроса о причинах любых социальных трансформаций должна выглядеть так:
1) Какие представления побуждают людей предпринимать те или иные действия по сохранению или трансформации социальных структур, поддерживать, одобрять, осуждать такие действия или быть в стороне. Карта таких представлений, учитывающая включённость их носителей в те или иные структуры, даёт расстановку и соотношение социальных сил (активности акторов).
2) Каковы факторы, способствующие появлению, воспроизводству или исчезновению представлений, и какие языковые фрагменты (дискурсивные логические структуры) сформировали представления, порождающие трансформацию (или кризис).
Предпосылки. Большие сообщества возникают благодаря символической связи, которая есть и у лично-контактных групп, а точнее, их создают общие представления о самих себе, наводимые символами социальной интеграции. Во-первых, эти символы не могут быть взяты произвольно, это однозначно понимаемые знаки чего-то предельно конкретного, и это что-то должно быть укоренено в мировоззренческих представлениях связываемых элементов как ценность высокого порядка. Во-вторых, символы без наличия воспринимаемого результата, который поддерживают их значимость, утрачивают функцию социальной интеграции. Если необходимые условия соблюдены, символы ритуализируются, становятся частью традиции и приобретают сами по себе ценность, их начинают любить, уважать и защищать от всяческих опасностей, так же, как близких людей. Однако это не значит, что их дальнейшее существование в реальной системе обеспечивается одним этим.
Если бы мы располагали картой мировоззренческих представлений, то увидели бы, что в течение 60-70-80 гг. на ней происходили существенные изменения. Главной их причиной была массовая и быстрая во времени урбанизация; значительная доля населения оказывалась в крупных городах, где эти изменения и проявлялись сильнее всего. Городской образ жизни в корне изменил окружающее пространство, тип занятий и быта, характер общения, структуру семьи (она становилась нуклеарной). Одновременно с этим быстрыми темпами повышалось личное и общественное благосостояние (конечно, не только в городах), возникало ощущение надёжности и спокойствия, при этом снижался общий уровень напряжения сил, требуемого от человека условиями существования. Ясно, что это было именно достоинствами советского образа жизни. Но, как и любые достоинства, они имели совершенно непредвиденную оборотную сторону.
В представлениях значительной части благополучных послевоенных поколений структуры и технико-социальные системы видятся не как исторический результат конструктивистской деятельности, а навсегда-уже-данными, почти как явление природы. Являясь одним из факторов поддержания традиции, это при определённых условиях является и предпосылкой её утраты. Происходили всё более массовые сбои в воспроизводстве мировоззренческих представлений, на которые опиралась советская система. Общинный крестьянский коммунизм, сцепленный с идеалами модернизации и Просвещения, мог быть действенным образом и символом самоотождествления только для людей, непосредственно переживавших, пусть и в качестве свидетелей, социальные страдания. Как говорят этологи, возникала положительная реафференция: огромные массы людей видели и чувствовали непосредственную связь между этими мировоззренческими установками и бытием. Несмотря на то, что воспроизводство традиции, как могло бы показаться на неискушённый взгляд, было неплохо поставлено, к перестройке имелась уже достаточно большая масса людей, для которых фундаментальные основы были не более чем ритуализированными символами без какого-либо назначения. Кроме натурализации социального и непонимания роли символов социальной интеграции, следствием описанных выше причин стали другие кризисотропные дефекты представлений, генезис которых подробно рассмотреть в рамках этой работы мы не имеем возможности. Они выражались в таких культурных патологиях, часто связанных и иногда принимающих настоящий физиологический характер, как изнеженность, потребность в немедленном удовлетворении, неофилия (постоянный голод на новые образы), экзистенциальная скука, вышедший из-под контроля культуры филогенетически запрограммированный процесс поиска референтной группы (и желание принять участие в её коллективной агрессии). Обратим внимание, что сказанное не претендует на то, чтобы быть «общей картиной» или «основными тенденциями». Это всего лишь факторы, которые, как мы знаем уже postfactum, являются важными для нашей темы и должны учитываться при использовании синтетической теории.
Неадекватный язык. Советская система не смогла не просто отреагировать, но и, в общем, распознать эти явления как зародыши и важнейший фактор будущей культурной катастрофы. Это было предопределено уже тем, что её специализированная, существующая для получения объективного знания структура – обществоведение – оказалась не в состоянии увидеть и дать рациональное объяснение процессам трансформации социальных представлений. Не вдаваясь подробно в исторические причины такой ситуации (которая, кстати, объясняется в рамках этой же синтетической теории) укажем только на два главных методологических изъяна. Антропология исторического материализма представляла собой чистый редукционизм, приправленный изрядной порцией романтического эссенциализма. Считалось, что ядерные культурные представления, «сущность» человека неизменна, это сочеталось с обыденными представлениями, а творческий эффект труда и общения необратимо поднимает уровень «сознательности». Во-вторых, объективистское представление о том, что ход развития общества направляется сущностью с собственным онтологическим статусом – производственными отношениями, которые неотвратимо сменяют друг в результате противоречия с другой сущностью – производительными силами, при этом каждый раз повышается их эффективность. Через такую призму невозможно было ни получить верного представления о советской социально-культурной системе, ни понять её генезиса, ни увидеть, что с ней происходит. Мощный заряд антисоветизма содержали сами тексты Маркса, в перестройку не стоило большого труда вытащить их уже на всеобщее обозрение, и с авторитетом науки вплести в кружево антисоветского дискурса (в сам проект они уже были вплетены давно). Важный эффект производили и теоретические конструкты политэкономии: раз есть прибавочная стоимость, и её изымает государство, то оно – эксплуататор, разумеется, в лице номенклатуры.
Принципиально новые условия, в которых находилась страна, холодная война, ведущаяся новаторскими методами по нескольким направлениям, не нашли адекватного ответа, при том что даже в конце 80-ых социальных ресурсов для этого было предостаточно. Структура, призванная изучать и защищать систему, можно сказать органично превратилась в антисистемную.
Взаимодействие факторов. Временем оформления антисоветского проекта в действующую на территории страны структуру считается оттепель, а его духовными отцами – философы-шестидесятники. До перестройки в него было вовлечено небольшое число довольно известных людей, однако учитывая их влияние на новое поколение высшей партийной элиты и значительную часть интеллигенции, проект следует признать ведущим «активным» фактором кризиса. Без помощи Запада, прежде всего интеллектуальной (чего стоило американцам одно приведение в мало-мальски удобочитаемый вид «ГУЛАГ-а»), но не только, нужного баланса сил к перестройке проект мог и не получить. С другой стороны высокая индоктринируемость населения, о причинах которой было сказано выше, и отсутствие реального противодействия в публичном пространстве создавала благоприятный климат для диффузии представлений.
В ходе перестройки проект был выведен из тени, начиналось всё, как и положено в таких случаях, с деклараций «возврата к истокам» и «исправления перегибов». Период «гласности» позволяет довольно полно реконструировать хронологический ряд внедрения новых элементов в язык реформаторов. Главный итог этого периода можно сформулировать так: делегитимация советской системы в глазах политически активной части населения (через обоснование её неправильности и ущербности) и удар по рациональности населения в целом. Это имело следствием утрату лояльности государству прежде всего в среде интеллигенции, в том числе и партийной, и «дезактивированное» состояние приверженного советским основам большинства, что в принципе позволяет говорить о дезинтеграции советской гражданской нации.
Дальше произошло соединение факторов и образование дисфункциональных положительных обратных связей. С одной стороны, давление политических антисистемных акторов и действия в той же степени антисистемной верховной власти привели к трансформации политических институтов – был утверждён новый верховный орган власти – Съезд народных депутатов, коллегиальная форма правления была заменена на президентскую и вынут стержень из политической системы – отменена статья о руководящей роли КПСС. С этого момента реформаторы, будучи членами партии, вышли из-под контроля её органов (Политбюро и ЦК), которые были отстранены от принятия решений. Упразднение номенклатуры в 1989 г. отстранило партию от влияния на кадровую политику и вывело из-под её контроля республиканские и местные элиты. Ну и, разумеется, декларация о суверенитете. Реорганизации экономической системы для превращения в рыночную на деле стала способом её разрушения. Были разорваны контуры циркуляции безналичных денег и ликвидирована монополия на внешнюю торговлю. Опустошение потребительского рынка, произошедшее после этого, и стало тем оселком, с помощью которого заинтересованные акторы убеждали население отказаться от ненавистной системы. Трудно сказать, были ли шансы у ГКЧП спасти государство. Если бы входившие в него люди сказали нужные вещи – возможно. Но они их не сказали, как их не сказала или уже не могла сказать депутатская группа «Союз», как их не говорили миллионы, даже десятки миллионов людей, которые хотели защитить страну, но не знали как. Поэтому ликвидация государства СССР была проведена настолько эффективно для её организаторов.
Эссенциалистские концепции краха советской системы, как объективистского, так и субъективистского толка не просто несовместимы с современным научным знанием о человеке и принципах функционирования социально-культурных систем, но и зачастую элементарно противоречат фактическим данным. Нынешнее состояние постсоветского общества (на территории РФ) является фазой того же кризисного процесса, входе которого было уничтожено советское государство и проведены все последующие реформы. Он может быть назван метастабильным лишь условно, поскольку главные показатели жизнеспособности уже лишённого системности общества опустились гораздо ниже уровня, обеспечивающего его воспроизводство даже в нынешнем состоянии. Общество фактически движется по траектории культурной катастрофы. Одним из главных инструментов борьбы с этим должен стать адекватный язык описания реальности, построенный на основе синтетической теории социально-культурных систем. Некультуроцентричная теория или дискурс эту задачу в целом выполнить не могут по методологическим ограничениям – в силу структуры категорий, не отражающих строения и главных принципов функционирования таких систем.
