Кокошин: Вы придали дополнительное измерение нашей дискуссии, так сказать. Спасибо большое. Сейчас предлагается (уже предлагаются выступления) выступить Вадиму Михайловичу Межуеву, доктору философских наук, профессору, главному научному сотруднику сектора философии и культуры Института философии Российской Академии Наук. «Постмодерн как пространство культуры». Вадим Михайлович, пожалуйста.
Вадим Михайлович Межуев: Прежде всего, хочу зачитать маленькую выдержку из Жака Деррида – одного из апостолов постмодернизма. Его как-то попросили сделать в штаб-квартире ЮНЕСКО доклад на тему «Глобализация, мир и космополитизм». И дали на это 20 минут. После того, как он поблагодарил за право выступить, он сказал буквально следующее: «Выполнить сложную и крайне насущную задачу высказаться по поводу понятия «глобализация, мир и космополитизм» в течение 20 минут — 7 минут о глобализации, 7 о мире и не больше 6 о космополитизме — перед широкой, разносторонней и требовательной аудиторией - это огромный риск, если не сказать пытка, которой бы не следовало подвергать людей, особенно в этой среде». И чуть ниже добавил: «никто, особенно тот, чьей профессией является философия, не должен навязывать человеку задачу, подобную этой. И поэтому неизбежный провал, который меня подстерегает»… на этом он обрывает фразу. Я - не Деррида, но испытываю примерно те же чувства. За 5 минут сказать нечто связное по столь непростой теме абсолютно безнадежная затея. Поэтому ограничусь буквально несколькими тезисами.
Докладчик, открывавший наше заседание, несомненно, прав: необходимо проводить различие между постмодернизмом и постмодерном. Ну, примерно такое же, как между глобализацией и глобализмом. Глобализация – это объективный процесс, происходящий независимо от того, нравится он кому-то или не нравится. Глобализацию следует отличать от идеологии глобализма, выражающей интересы транснациональных корпораций и элит. Эта идеология провозглашает своей целью освобождение экономики от власти национальных государств, ее выход за рамки любой национально-государственной общности, т.е. полную деполитизацию хозяйственной жизни. Данная идеология не обязательно соответствует всему тому, что происходит в процессе глобализации. С глобалистами (как и с антиглобалистами) можно спорить, но вот от глобализации никуда не денешься. В равной мере и постмодернизм – это особый тип интеллектуального дискурса и художественной практики, противоположный модернизму. Его можно принимать или отвергать подобно тому, как мы можем по-разному оценивать то или иное направление мысли или художественного поиска. Будучи отрицанием идеологий (метанарративов), постмодернизм, как любое отрицание, сам перерастает в то, что отрицает, т.е. в своеобразную идеологию. А вот постмодерн – это не идеология, а общественное состояние, приходящее на смену модерну (или современности), который на Западе называют Modernity. Даже интеллектуально или эстетически не принимая постмодернизма, нельзя отрицать историческую неизбежность постмодерна (как до того – домодерна и самого модерна). В чем состоит эта неизбежность, в этом, как мне кажется, и нужно разобраться.
Как бы кто не относился к модерну, ясно, что история на нем не заканчивается. То, что называют модерном (современностью) – это ведь не просто хронология, а определенное общественное состояние, качественно отличное и от того, что ему предшествует (домодерн), и от того, что должно последовать за ним (постмодерн). Можно спорить о том, какой новый тип социальности несет с собой постмодерн, но глупо думать, что история на нас закончилась, что ничего, кроме настоящего, быть не может.
Иное дело, что, живя в России, трудно судить о том, чем является постмодерн. То, что я услышал здесь о постмодернизме, его сравнение с исторической свалкой – какая-то дикость (сравнимая лишь с нашей прежней борьбой с буржуазной идеологией). Ведь мы и в модерне еще пожить не успели. На протяжении последних трехсот лет Россия прилагала огромные усилия по своей модернизации, создавая впечатление неизвестно куда мчащейся тройки, а воз вроде бы и ныне там. Триста лет модернизируемся, но никак в этот модерн попасть не можем. Похоже, мы страна перманентной модернизации, которая временами то вспыхивает, то угасает.
С историческим временем у нас вообще большая проблема: мы его явно не любим, боимся, не ждем от него ничего хорошего. Все, что движется во времени, вызывает у нас чувство опасения и тревоги, надвигающейся угрозы, неминуемо ожидающей нас беды. Движению во времени предпочитаем расширение в пространстве, более озабочены местом России в мировом пространстве, чем в мировой истории. И судим о нем преимущественно в терминах геополитики, а не хронополитики. Высшими достижениями в своей прошлой истории считаем присоединение новых земель, а не реформы, менявшие облик страны. А сегодня кто только не называет себя у нас консерватором – и правые, и левые. Дух охранительства в нас явно сильнее духа реформаторства, блокируя или сводя на нет все попытки модернизации. Отсюда и наше отношение к собственной истории. Любое крупное имя или событие в ней вызывает у нас непримиримые споры и противоположные оценки: одни их поднимают на щит, другие втаптывают в грязь. Прошлое для нас – предмет, скорее, моральной оценки, чем теоретического суждения. И считаем такое отношение к своей истории нормой: ведь «умом Россию не понять», «в Россию можно только верить».
Судить о постмодерне, глядя на него из домодерна, в котором мы еще находимся, - это несерьезно. Для начала хотя бы договоримся, что называть модерном. Если граница, отделяющая модерн от домодерна, признается практически всеми, не вызывает серьезных разногласий, то граница между модерном и постмодерном либо оспаривается в своем существовании, либо по-разному трактуется. Думаю, не очень погрешу против истины, если определю домодерн как общественное состояние, в котором господствует сила традиции, или обычая (оно потому и называется традиционным), а модерн как господство разума, или ratio, как рационализацию всех форм жизненного поведения человека. Хронологически эту границу обычно связывают с переходом от Средневековья к Новому времени, хотя провозвестником модерна была уже греко-римская античность.
Первым признаком сохраняющегося в обществе традиционалистского сознания и поведения является преобладание в нем людей с консервативным мышлением. В России люди с таким мышлением всегда составляли подавляющее большинство, причем среди не только так называемого простого народа, что вполне естественно для аграрной, крестьянской страны, но политической и культурной элиты. Интеллектуал, стремящийся до всего дойти собственным умом, не очень доверяющий традиции, восстающий против нее – в России не столько правило, сколько исключение. Его судьба по большей части трагична - он либо изгой, либо лишний человек, либо просто чудак – человек не от мира сего (вспомним хотя бы Чаадаева)
Эпоха модерна, если и придерживается какой-то традиции, то той, что идет из эпохи Просвещения. Отношение к Просвещению, впервые сформулировавшему «проект модерна» - главный предмет споров и разногласий среди современных западных интеллектуалов. Те, кто видят свою задачу в продолжении традиции Просвещения, образуют лагерь неоконсерваторов (типа неолибералов), те же, кто справляет «поминки по Просвещению» в поиске новой исторической парадигмы, составляют лагерь постмодернистов. Если, современный западный интеллектуал в большинстве своем если не модернист, то постмодернист, то наш, как правило, — антимодернист. В политике он — консерватор, обращенный к прошлому – советскому или дореволюционному, причем независимо от того, к какой партии принадлежит.
Ясно, что критика модерна и Просвещения с позиции антимодерниста и постмодерниста – это разные критики. Для постмодерниста модерн неприемлем в силу своего тяготения к рационализации и унификации жизни, логоцентризму, идеологическому монизму, для антимодерниста — своим излишним антропоцентризмом и индивидуализмом. Прямо скажем, взаимоисключающие претензии, хотя в своем противостоянии модерну они, действительно, вскрывают его главный недостаток — неспособность сочетать индивидуальное и универсальное, многообразие и единство, свободу и порядок. Попытка модерна на путях разума снять эти противоположности оказалась в глазах тех и других несостоятельной. Но если первые на этом основании справляют «поминки по Просвещению», то вторые стремятся предотвратить его роды, так сказать, абортировать его. Не потому ли и наша модернизация часто смахивала на демодернизацию, на возврат к прошлому, проникнутому духом «византизма» в государственных и прочих делах.
У меня нет времени долго говорить, на эту тему, но постмодерн, как я его понимаю, - это движение общества в направлении соединения традиции с индивидуальной свободой. Традиция не должна подавлять личную свободу (как в эпоху домодерна), но и свобода не должна порывать с традицией, пренебрегать ею (как в модерне). Сам по себе разум, как его понимает модерн и как он был истолкован в Просвещении, эту проблему решить не может. Подобное соединение возможно лишь в обществе, живущем по законам не только рыночной экономики и даже государства, но и культуры, т.е. в обществе, ориентированном в своем развитии не только на экономические и политические, но и духовные цели человеческого существования. Говоря социологическим языком, постмодерн – это жизнь человека в границах не рабочего, а свободного времени. У меня нет возможности говорить об этом более подробно. Во всяком случае, критика современности со стороны постмодернистов - это критика общества (назовем его капиталистическим, буржуазным, массовым, формально-рациональным, потребительским и как угодно еще), в котором свобода человека и его связь с предшествующей культурой оказались под прямой угрозой. Постмодернизм возник как прямое следствие осознания того, что на этапе модерна история, общество остановиться не могут, что подобная остановка чревата гибелью свободы и культуры. Вот почему большинство постмодернистов – не консерваторы и реакционеры, как их тут пытались изобразить, а люди с левыми убеждениями, весьма близкие к тому, к чему призывали социалистические теоретики и христиански мыслящие моралисты. Спасибо.
