>>Когда как. Если человек берётся за проблему истории, скажем, Франции, знание французской мовы крайне желательно.
>
>Я не спец по истории Украины, Вы отлично знаете мои научные интересы.
>Мне нужны архивные подтверждения 4-х миллионных жертв, о коих Вы заявили.
>Прошу ссылки, надо ведь отвечать за столь принципиальные тезисы. И здесь ссылками на "классику русской литературы" не отделаешься.
>>Вы со сборниками документов умеете работать? Там полно на русском.
>
>Вот уже хорошо, что про сборники стали говорить и перестали поминать своих родственников. Я ещё не встречал материалы, из которых следуют 4-х миллионные жертвы. Что-нибудь можете дать?
...я даже персональным переводом с мовы могу заняться:
"Любовь Артемовна Дражевська
ДЕТИ - 1933 - ГОЛОД
Из воспоминаний (Статью было опубликовано в журнале "Наша жизнь" за июнь 1978 года).
В мае 1933 года я была студенткой геолого-географічного факультета Харьковского Института Профессионально-Педагогического образования.
Это было время голода на Украине. По улицам Харькова блуждали бедные, распухшие от голода крестьяне, временами целые родини. Они скучивались круг магазинов, где жителям Харькова продавали хлеб по карточкам. Припоминаю протянутую руку высокого бледного крестьянина и слова: "Дайте хлебца хотя на один зуб". Группы бессильных крестьян сидели и лежали на тротуарах круг домов, некоторые там и умирали. Полуживых и мертвых крестьян милиция забирала на грузовые авта и вывозила где-то за город.
Тем не менее в институте наши студенты не говорили о голоде, боялись. На обязательных политзанятиях представители комсомольской или партийной организации докладывали о политике партии на селе и о ликвидацию кулака как класса.
Одного дня неожиданно нашему курсу объявили, что мы все мобилизованы, занятий в институте у нас несколько дней не будет. Куда именно мы мобилизованы, нам не сказали.
Следующего утра мы собрались в институте и все вместе (круг сорока человек) под руководством комсорга поехали трамваем на Харьковский вокзал. Нам повелели по рельсам далеко в сторону, на товарную станцию, где на запасных колеях стояли вогони и маневрировали паровозы.
Вдруг я услышала странный, ни с чем несравненный звук: сперва тихий, а по мере того, как мы шли, - голосніший. Это было будто витье, или стон, или плач. Мы остановились перед поездом, который стоял на запасной колее и состоял из пассажирских вагонов. Тогда я поняла, что тот странный звук был хор детского плача, который звучал из окон вагонов. Круг поезду стояло несколько мужнин в военной форме. Один из них подошел к нашей группе и коротко сказал, что в вагонах временно находятся дети, которые должными быть распределенные по детским домам. Мы - студенты - имеем быть "воспитателями", по двое на каждый вагон. Часть студентов отправили домой, сказав прийти увечорі на ночное изменение. Я была с теми, что сразу же приступили к работе.
Влезши к вагону, я увидела, что на всех лавках лежали и сидели ребята и девушки возрастом где-то от трех лет до тринадцати-четырнадцати. Все очень бледные, некоторые чрезмерно худые, другие - опухшие. Ні постелів, ни свертков с вещами не было. Дети лежали или на голых досках, или на грязных лохмотья. Много детей плакало, другие сожгли, некоторые выглядели как тяжело больные: на лицах кожа тесно обтягивала кости. Временами дети прислонялись одно до одного - видно с одной родини.
В одном конце вагону, на нескольких лавках было кільканадцять чрезмерно худых грудных детей под доглядам двух женщин в белых халатах.
В скором времени в ведрах принесли пищу: довольно густой пшенный куліш. Мы, так называемые воспитатели, разливали куліш черпаком в кухлики и разносили их детям, которые жадно съедали свою порцию. Нам приказали не давать детям больше как по одном кухлику, чтобы не повредить им после голодівки. Позднее мы узнали, что такую порцию куліша детям давали трижды на день. Это было все, что они получали.
Грудным детям давали молоко. Няни кормили их из пляшечок.
Круг трех недель мы работали с детьми. Скоро узнали, что детей собирали по железнодорожным станциям, куда они или самые добирались из сел, или их бросали на станциях родители. Несчастных детей привозили к Харькову, где сборным пунктом был наш поезд. Перевозкам детей руководили военные, очевидно, из войск НКВД. Их помощниками были подростки лет шіснядцяти-семнадцати, воспитаннике колоніі имени Горького в Куряжі круг Харькова. Эти хорошо одгодовані и одетые бывшие беспризорники были с детьми грубые, кричали на них. Несколько их было приставлено к нашему поезду.
Одним из обязанностей воспитателей было - водить новоприбывших детей к бане, где мы им помогали купаться, а их одежда проходила дезинфекцию. Сегодня, через сорок пять лет, я с ужасом упоминаю тех голых детей - их опухшие ноги и животы.
В том поезде я близко в жизни увидела смерть. Дети умирали по разному. Бывало сидит ребенок, а тогда склонит головку и конец. Другие умирали долго, с предсмертными судорогами. Грудного ребенка тихонько умирали одно за одним.
Мы были прикреплены к определенным вагонам и скоро привыкли к своим подопечным. Грустно бывало прийти на очередное изменение и не найти того, или другого. Говорят: "Умер". Припоминаю двух брата и сестричку, которые всегда сидели, обнявшись. Старший мальчик все просил, чтобы их не развели.
Одна девочка лет восьми обезумевшая. Кричала: "Не режьте меня, не режьте!" Ее вывели с вагону, у нее были зрению галюцинации. Показывая пальцем в даль, девочка выкрикивала: "Вон моя тітонька свеклы поле!" - Порывалась бежать"
