Национальная идея
Корпоратизм - новая мифология (часть 2)
Виталий Аверьянов
2. Радикальное неоязычество - сводится ли Россия к русскому языку?
- Мы отнимаем у России детей ее. Мы
восстановим детей против России. (...)
- Пусть так. Но знайте: Святая Русь
одолеет и банки и биржу.
В.Розанов
Предприниматели как "последняя каста"
Анализируя откровенное эссе директора Русского института Сергея Чернышева "Вместо манифеста. Предприниматель: Новое слово. Новое сословие. Новое ремесло" (кратко называемого здесь "манифестом"), я остановился на его идее-требовании в адрес государства "стать естественной надстройкой над предпринимательством", "стать верхушкой предпринимательского сословия".
Главным аргументом в пользу этого требования Чернышев выдвинул тезис о том, что предпринимательство представляет собой "новую производительную силу" - этим Чернышев выдает свое неомарксистское интеллектуальное происхождение, к чему я еще вернусь. Но, говорит Чернышев, если эту новую силу задушат - нам всем конец. Это так потому, что без нового, стоящего на уровне своего времени предпринимательского сословия Россия не сможет конкурировать с другими державами-корпорациями.
Требование времени состоит в том, чтобы корпорации дрались друг с другом не столько как "ирокезы против апачей" и не столько как "Боинг против Юнкерса", сколько как "ЦРУ с КГБ": "У них есть и боевые отряды, и оборонная индустрия, но самое главное у них - промышленный шпионаж, радиоигры, засылка и перевербовка агентов, прослушивание, информационный терроризм, дезинформация".
Из очерка Чернышева всякому очень хорошо ясно, зачем предпринимательскому сообществу России нужно государство. Гораздо хуже дело обстоит с обоснованием того, зачем государству и обществу российскому нужно это самое новое сословие. Мифология нового постиндустриального типа социальной организации у Чернышева практически ничем не подкрепляется - он
справедливо полагает, что ему мало кто возразит, мало кто станет утверждать, что управленцев нового типа можно подготовить как служащих специалистов, наплевав при этом на вольных волков компрадорского времени, Смутного времени 90-х. Чернышев по существу предлагает государству взять предпринимателей к себе на работу, с тем чтобы они, эти "центральные фигуры постиндустриального времени", "социальные инженеры нового типа", сами стали "постмодерным государством" и осуществили обмен предпринимательскими схемами деятельности.
Собственно, в этом и состоит хитроумный проект Центра корпоративного предпринимательства, руководителем которого на базе Высшей школы экономики является сам Чернышев. Все, что я анализирую в этом цикле статей, это содержание той идеологии, той философии, которая закладывается в голову студентов, учеников Чернышева, Маркова, Павловского - ныне студентов, но уже завтра управленцев новой России, рыцарей железного ордена корпоратизма. Собственно, я анализирую не просто эссе, а "установочные лекции" мастера и профессора, воспитателя тех, кого он считает будущей элитой России.
В корпоративном контексте, учит Чернышев, "предпринимательскую схему становится возможным отделить от создателя и превратить в высоколиквидный информационный продукт". Вне корпоратизма такое присвоение предпринимательских схем во имя интересов общества в целом невозможно - только корпорация обеспечивает необходимый уровень доверия и взаимозависимости своих членов. Корпорация, как говорит Чернышев в одном из своих интервью, "это еще и целостный образ жизни, и определенный тип личности". Корпорант - это надежный человек, человек хора (в хорошем аспекте) человек стаи (в плохом), человек, умеющий сорганизованно действовать с собратьями по корпорации, будучи ответственным за свой участок деятельности.
Идеал Чернышева очень похож на идеал того серого волка, которого в басне Крылова застали на псарне. Волк утверждает, что он уже переродился по своей натуре и может применить свой недюжинный опыт и талант для жизни в овчарне с овцами и собаками (в нашем случае соответственно - в корпорации с корпорантами). Примерно тот же мотив встречаем в басне "Пестрые овцы", в которой лиса советует царю-льву отправить овец пастись на луга, откомандировав им в качестве пастырей волков.
Я не отрицаю, что предприниматели полезны, это своего рода санитары стихийного рынка. Но при чем здесь корпоратизм?
"Это не та конкуренция, - говорит нам лиса-Чернышев, - при которой сильнейший перегрызает горло всем остальным. Это конкуренция, при которой моей целью является включение чужой схему в свою. Если мне это удастся, я, естественно, получу все прибыли, и Ваши в том числе. Но Вам-то станет лучше, а не хуже, потому что включение схемы в объемлющую метасхему не убивает ее, а наоборот, создает для нее максимально благоприятную макросреду, в которой она стабильно работает". В общем, это старая песня: лучший вор и аферист является лучшим управленцем и хозяйственником. Эту песню мы уже слышали из уст команды Гайдара. Но, как признал сам Чернышев, в России почему-то данный "закон" не сработал.
Воспользуемся для наглядности древним традиционным учением о пяти кастах (духовной, воинской, хозяйственной, рабочей и отверженной), и нам придется признать, что, если Чернышев прав и мы имеем дело действительно с новым сословием, то это уже "шестая каста", каста не вполне человеческая и не вполне общественная. Это тот "род" апокалиптических времен, который появляется невесть откуда - одни называют их Гогом и Магогом, другие "саранчей", представляющей собой одну из казней Божиих. Это как бы люди, которые на самом деле неопределимы никакими сословными рамками. Их закон паразитический, закон существ-оборотней, способных имитировать разные общественные ценности, но неспособных эти ценности производить. В Смутное время в России (а эти времена у нас повторяются) мы видим как бы репетиции миропорядка "шестой касты", когда на поверхность откуда ни возьмись вылезает нечисть и нежить рода человеческого, все преступное, все извращенное, все колдовское - одним словом, если говорить по старине, все "воровское". В этом смысле воровской закон - это реальность, а не романтическая мифологизация.
То, что я прав по отношению к сословию предпринимателей и их корпоратистской претензии, можно доказать словами самого Чернышева, а именно тем, как он относится к чеченской проблеме. Его позиция - это какая-то странная смесь подходов правозащитников и путинских генералов. В своем интервью "Возвращение в Россию. XXI век" Чернышев говорит: "Случай с несчастной Чечней, которую сейчас все долбают, чуть ли не первый за десять лет, когда в обществе возник относительный консенсус, и это очень грустный и шаткий консенсус по сомнительному поводу". Оказывается, как следует из "манифеста", Чернышев видит в чеченских боевиках образец того, что он понимает под корпорацией: "В современном обществе уклад, загнанный в угол, почти неуничтожим. Средства обороны у меньшинств развиваются гораздо быстрее, чем средства их уничтожения. Они же плохо различимы, их надо искать. Что Чечня показала? Не агрессивность ислама, не национально-освободительную борьбу, а неуничтожимость малого уклада, имеющего волю бороться до конца. Современное общество не может пойти на издержки, связанные с тотальным уничтожением такого меньшинства, а если оно еще и распылено в диаспорах, то это вообще бесполезная затея".
Да, господин Чернышев, я не удивлюсь, если вы скоро предложите наиболее эффективный из всех возможных способ решения чеченской проблемы.
Действительно, не предложить ли президенту России сделать двумя первыми вице-премьерами таких проверенных "корпоратистов" как Басаев и Хаттаб, Аслана Масхадова назначить секретарем Совета безопасности России, полевым командирам раздать округа, а между рядовыми "бойцами" распределить российские корпорации, закрепостив крестьян, рабочих, прикрепив к ним чиновников и подразделения муниципальной милиции. Мы получим идеальную корпоративную Россию, поскольку в ней возникнет целая каста, объединенная к тому же по славной судьбе, по национальному признаку и по пристрастию к одним и тем же наркотическим средствам. Эти новые аристократы зарекомендовали себя как корпорация-секта, способная действовать в экстремальных условиях и разработавшая весьма производительные предпринимательские схемы своего "малого уклада", а именно: работорговые, наркоторговые, связанные с торговлей оружием. Весь евразийский мир обрадуется, если эти схемы обогатят нашу оскудевшую реальность.
Мертвая традиция и живой язык
Идеология Чернышева действительно красно-коричневая, более того, она замешена при этом и на либеральном мировоззрении, это тройственный синтез социал-демократических, национал-социалистических и
либерально-консервативных предрассудков, осуществляемый в котле постмодерного культурного сознания. То, от чего Чернышев ни на минуту не отказывается - это модернистский, в духе Маркса, Вебера и Поппера тезис о таинстве социального прогресса. Вся идеология Чернышева оттуда, из советских учебников по истмату, но одновременно и из постсоветских пособий по "открытому обществу". Демонстративный недемократизм Чернышева существенно смягчен его либеральной вменяемостью. Это обнажается, когда он говорит, что "надо лелеять и оттачивать этот самоконтроль, эту открытость - великие приобретения эпохи либерализма". Миссия Чернышева и иже с ним - откорректировать либералов, дополнить их интеллектуальными моделями других идеологий.
Итак, первой догмой новой мифологии оказывается "таинство развития". "Развитие общества происходит в некоторой связи с тем обстоятельством, что постоянно совершаются акты творчества, в результате которых на свет появляются новые формы деятельности. Новые формы, появившись, начинают бороться за место под солнцем, и, в конце концов, некоторые из них прорастают и образуют островки будущего. Но первично не то, что они начинают "бороться" (со старыми формами или между собой), а именно то, что они возникают". "В обществе постоянно работает этот источник, он постоянно выплескивает наверх новые формы. Остановить этот процесс нельзя. И в этом - могила всякого общества. Поэтому любое нормальное общество пытается заткнуть этот фонтан изо всех сил".
Повторяя таким образом зады учения об инновациях, Чернышев дает своим читателям и студентам некоторый внешне убедительный компот из идеологий - он привлекает еще неокрепшие юношеские умы всем тем, чем их можно привлечь, в том числе интеллектуальной дерзостью, признает частичную правоту всех идеологий. Но картина, которая выстраивается в результате, оказывается жестко тоталитарной. Чернышев относится к инновациям религиозно, новизна социального развития - это его божок. Его религия - это картина линейного прогресса, венцом которого оказывается корпоратизм и новый тип постмодерного общества, в котором государство решительно оскопляет в себе свой государственный инстинкт и служит иным, негосударственным целям. "Власть, как вы помните, это некоторый исторический феномен, относящийся к типу "господствующих абстракций". Их время сочтено, они по большому счету ничего не могут сделать.
Соответствующие институты обречены на смерть, причем в своей идее они уже умерли. В частности, государство обречено на смерть, собственно, оно уже умирает". "Государство в смысле "nation state" - не вечное учреждение, это историческая форма, которая уже давно истерлась и прохудилась". "Аналогично тому, как постиндустриальное предпринимательство снимает форму "рынка" и на месте денег воздвигает ноу-хау "предпринимательских схем", власть в трансгосударственных корпорациях заменяется на нечто иное, на компетенцию". "Проблема не в том, чтобы реставрировать архаичное государство, собрать расползающуюся по швам власть. - развивает свой подход Чернышев. - Остается культура, т.е. общность людей, которые живут в среде и в стихии русского языка, наследуют общую историю, понимают друг друга с полувзгляда, любят это трансцендентное "место", друг друга, Пушкина и прочее".
Чернышев - один из типичных продуктов постмодерного отчуждения 70-х-80-х годов. В своем манифесте он заигрывает с консерваторами, людьми моего типа, когда цитирует Розанова и при этом говорит: "Я очень поздно узнал про того же Розанова. И у меня было дурацкое ощущение горькой обиды, что не нашлось человека, системы, института, государства, которые бы в свое время указали мне на это..." Действительно, Чернышев автор, который не принял вовремя Розанова, не вместил его в себя - зато он сполна вместил в себя теорию коммуникации. Он вероятно плохо знает Библию и святых отцов, но наверняка читал Д.Зильбермана и восхищался его трактовкой культурной традиции. Люди этого уродливого духовного типа, не принадлежа никакой действительно исконной традиции, тем не менее, смеют выносить свои некомпетентные суждения о традиции, культуре и цивилизации вообще. Они не верят в Священную Традицию, полагая ее продуктивной иллюзией, но они читали, что традиция есть эффективная технология, которая поддерживает существование социума не столько благодаря системе текстов, сколько благодаря ориентации на архетип, модель поведения, тождественные конкретному человеку и усваиваемую от него через ритуал. Следуя авторам новейшей эпохи, они видят в традиции лишь ее функцию "приписывания значений" символам своей культуры, актуализации кода культуры.
Предприниматели занимают в неомарксизме Чернышева то место, которое занимало у Маркса середины 40-х годов прошлого века понятие пролетариата. Тогда у Маркса пролетариат рассматривался как сословие, которому была навязана реальность разложившегося миропорядка, мира без исторического права, мира без традиции, мира без социального достояния. Так же и предприниматели у Чернышева - это "последняя каста", которой все нипочем, которая эмансипировались от последних остатков религии, идеологии, государственности. В этом ключе должна быть эмансипирована и новая постмодерная элита России, воспитанием которой решили заняться господа Павловский и Чернышев. Все "ценности" сняты с предпринимателя как листья с кочана капусты - и подо всем этим остается та тайна, тот стержень, который считается последним, то, на чем предполагается создавать корпорацию "Россия". Этот стержень - русский язык, "семиотическая система" нашего взаимопонимания.
Для Чернышева овладение языком тождественно овладению контекстом: "Сообщество лиц, говорящих на одном и том же языке, может договориться только в том случае, если этот язык является не просто техническим средством коммуникации, а неким общим полем культурных инвариантов, позволяющим договориться". Язык для Чернышева является "инструментом выстраивания отношений", "транслятором культурных инвариантов", базой данных культуры, содержащей цитаты, которые служат "мгновенными снимками весьма сложных эмоциональных состояний". "Потому что язык на самом деле не ограничивается словами - это только нижний уровень. Язык - это некоторый лес духов вроде толстолобого, хитрого, хищного и одновременно доброго медведя, тотемного зверя. И знаки, которые мы подаем друг другу - это сигнальная система традиционного общества..."
Язык несет в себе начало харизмы, он является ее главным источником. Поэтому идея власти неотрывна от языка и связана со способностью власти говорить, убеждать, а точнее даже правильно повелевать. Компетентность - многостороннее понятие, она включает способность вырабатывать адекватную стратегию в противостоянии другим корпорациям, принимать корпоративные решения и строить схемы, включающие деятельность других людей. В частности, компетентность выражается в личностном потенциале, харизме лидера и проявляется в том, как он говорит и пишет".
Я допускаю, что в Центре корпоративного предпринимательства студентов можно научить теории коммуникации, основам русской культуры, новейшим выкладкам в понимании традиционных обществ, некоторым хитростям предпринимательского ремесла. Всю эту "мешанину" знаний и навыков, которая содержится в голове самого Чернышева, можно попытаться привить молодежи. Но никакое заведение подобного типа не может передать собственно "харизмы", о которой идет речь. Насколько я понял, харизму никто не собирается сообщать, ее собираются моделировать. Эта задача, которая формулируется Чернышевым уже чисто теоретически, и поэтому она менее интересна, чем идеи инкорпорации предпринимателей и воспитания управленцев. Но эта задача имеет прямое отношение к тому, что Чернышев понимает под живым языком (а философия языка - это самое сильное, что есть у новых корпоратистов).
Идея состоит в том, чтобы заново создать "канонический образный ряд", канон русской культуры и русской речи. Для этого, говорит Чернышев, за круглым столом должны объединиться представители разных убеждений с сознанием своей культурной общности и необходимости сохранить культурный космос. Целью данной совместной работы лучших умов должно стать "воссоздание институтов индоктринации", в частности большого гипертекста, официальной трактовки русской цивилизации, понимаемой как культурное достояние. Далее Чернышев произносит слова, под которыми можно только подписаться: "Общество, основанное на отрицании любых границ и канонов, фактически возводит собственную бессодержательность в закон и предписывает его другим. Это хуже, чем любой "тоталитаризм", хуже во вполне определенном смысле. Люди, которые оказались не в состоянии выделить главное и неглавное, которые отрицают существование вещей, выходящих за рамки индивидуальной человеческой воли, в том числе и Бога, т.е. любые надличностные структуры, отрицают культурную идентичность, - эти люди фактически предписывают всем остальным на веки вечные запретить любой выбор, любой акт воли. Ибо они хотят оставить человека наедине со всем множеством текстов всех культур, вместе взятых, - что фактически тождественно тому, чтобы оставить его без культуры совсем. Слушать этих полудурков людям культуры не пристало".
Идея создать гипертекст национальной культуры - объективно необходимая, здоровая идея. Вызывает большие вопросы методология, которая закладывается Чернышевым в основу проекта и странноватый неоязыческий контекст его культурного сознания. Русская культура, по уверениям нашего постмодерного неомарксиста и неокорпоратиста, "является весьма ущербным, ограниченным аспектом общечеловеческой". В отдаленной (метаисторической) перспективе такая общечеловеческая культура все-таки должна быть создана.
Представления Чернышева о русской культурной традиции в действительности далеки от того содержания, которое в ней заложено. Впрочем, думаю, это уже достаточно очевидно для непредубежденного читателя.
Новая политика и новые мифы старой Руси
В отличие от Чернышева, я читал почти всего Розанова в момент завершения своего общего образования - на третьем и четвертом курсе Московского университета. Мне повезло. Поэтому я и привел на полном серьезе цитаты из Розанова в качестве эпиграфов к обеим статьям данного цикла. Смею уверить, эти цитаты ухватывают некоторые главные нервы розановского мироощущения, а не скользят по поверхности. Розанов к своей чести всегда стремился к фокусировке на тех проблемах, решение которых могло бы, с его точки зрения, гарантировать русский традиционализм и вообще русскую цивилизацию от внешней и внутренней опасности. Розанов болел за русскую цивилизацию, а не за миф о прогрессе и не за "восходящие сословия", которые, по его выражению, нужно просто пороть на конюшне. Кто понял Розанова, должен был усвоить, что на "новых сословиях" ничего в этом мире не держится и на них ничего не построишь (кроме политических и информационных авантюр). Все держится на старых сословиях и на старых, традиционных культурных устоях. На них уже можно накручивать новые технологии любой сложности.
Тем не менее, Чернышев последовательно отстаивает свою веру в постмодерный консенсус, консенсус общего языка и общей культуры. В предельном виде это формулируется следующим образом: "Возьмем русского либерала типа П.Н. Милюкова, вполне корпоративного русского человека, например, Устрялова, а также вполне коммунистичного Бакунина. Они обречены на то, чтобы ругаться и конфликтовать, но при этом в эпоху постмодерна для них гражданская война перестает быть неизбежной, в принципе возникает общая база согласия, потому что метакультура, к которой они причастны, содержит в себе историю, образы и стереотипы, общие для всех этих людей". Объединяющим началом служит некая "идея-инвариант": "Вы можете заснуть либералом, проснуться корпоратистом, заснуть корпоратистом, проснуться коммунистом, но при этом останетесь носителем культуры, в которой есть и первые, и вторые, и третьи. Эта культура вас помнит и знает, вы являетесь ее частицей".
Корпоратизм для Чернышева - постмодерное объединение принципиально несовместимых взглядов. Секрет такого плюралистического корпоратизма как раз в новом поколении политиков и предпринимателей, новом поколении государственных людей, которые стоят над всеми фракциями (коммунистами, либералами, собственно корпоратистами) и, презрительно сощурясь, заставляют их работать на ведомую им одним "русскую идею". Носители этого сверхсознания русской метакультуры - "абстрактные, вневременные и внепространственные топ-менеджеры, очевидно, без пола, возраста и вероисповедания". Конечно же, ведь мы страна многонациональная, многоконфессиональная, толерантная!
"Если во главе корпорации встанет какая-то одна фракция, - замечает при этом Чернышев, - корпорация рухнет". Поэтому секрет успеха в том, чтобы в центре стояла скрепляющая всех структура, тотальный монополист идеологии, чем-то напоминающая Чернышеву "партию ленинского типа". Абстрактные, без пола, возраста и вероисповедания топ-менеджеры - это не шутка, это намек на наличие "иного критерия". Невооруженным глазом видно, что мыслители чернышевского типа не верят в Бога, но верят в инновации и в комфорт цивилизации, они не знают безусловных истин, но видят в науке средство для манипуляции людьми, "дух" для них идентичен знаковой системе коммуникации. Поэтому все, что остается для них от России - это русский язык, "Русь как речь". Все остальное для них - мифы. Но, нужно оговориться, это те старые мифы, которых они еще пока побаиваются.
Именно тем, что они боятся старых мифов, объясняется их активность в сфере идеологии, их стремление противопоставить возрождению старых мифов (еще до того как они начали оформлять свои претензии) новые мифы и методы, внешне мимикрирующие под свои антиподы. Так, миф о новом корпоратизме мимикрирует под миф Семьи, миф о "государстве предпринимателей" мимикрирует под миф Империи, а миф о Руси как речи мимикрирует под миф Церкви. Сразу оговорюсь, я вкладываю здесь в понятие мифа исключительно положительное, живое содержание. Старые мифы, о которых я говорю, есть вечные продуктивные пра-идеологии, пра-методологии и установки русской цивилизации. Новые же мифы, которые призваны покончить с нашими старыми русскими мифами, выглядят пока как утопия. Но это не повод облегченно вздыхать, ведь и марксизм тоже был утопией, однако большевикам почти удалось уничтожить наши старые мифы.
Ошибка современных политтехнологов состоит уже в том, что они видят базой для общественного мира и стратегической стабильности в России согласие между коммунистами, либералами и выдуманными, но еще нереальными "корпоратистами". Все это вчерашний день политической философии. Если исходить не из вычитанных из учебников схем, но из самой жизни, то согласие следует искать между: во-первых, естественными национализмами евразийских народов, населяющих настоящую и бывшую территорию Империи; во-вторых, корпоративными группами населения (укладами); в-третьих, духовно-культурными ориентациями российского общества. Уловить всю эту сложнейшую сеть жизненного разнообразия можно только вернув к жизни мифы-лидеры, типоформирующие для российской цивилизации, и по-новому встроив их в современность.
Чтобы меня правильно поняли люди, изучавшие классическую политологию, приведу одно не вполне корректное сравнение. Каждая цивилизация вырабатывает свою диалектическую систему в политике. Мы до сих пор безответственно заимствовали эти схемы на Западе, не понимая, что диалектика либерал-консерваторов и социал-демократов не имеет к нам сколько-нибудь тесного отношения. Мы называли свои реальности не свойственными им именами. Центр тяжести российской жизни никогда не лежал в оппозиции предприимчивости/государственности. На этой базе у нас не создашь "средний класс", не получишь действительного взаимопроникновения исторических начал. Крыльями нашей политической системы могут стать начала державности (империализма, иерархии корпораций) и евразийского супранационализма (разнообразия и автономии укладов и родовых общин). Во взаимопроникновении этих начал на базе православного мироощущения - тайна стабильного раскрытия нашей цивилизации.
Я вынужден отложить серьезный разговор об этом и рискую быть слишком беглым в наброске данной политической идеи. Скажу лишь несколько слов о политическом и идеологическом измерении "стратегической мифологии", возрождающей традиции старой Руси.
Миф Церкви содержит в себе разрешение личной проблематичности жизни человека в России - духовного смысла его рождения, его самоопределения, его смерти. Воцерковление политической философии и самой политики в России есть неустранимый базис для возрождения русской политической традиции.
Совершенно открытым является вопрос о конкретных политических формах и режимах России XXI века (уже ясно, что от тотальной демократии и голого конституционализма все отказываются). Православие способно обеспечить духовный фундамент действительного консенсуса разноречивых начал исторической России, в том числе и ее традиционных конфессий.
Православными должны быть ключевые лица новой политики и управления, за исключением тех аспектов управления, где речь идет о соблюдении пропорций традиционного духовно-культурного разнообразия.
Миф Империи решает проблему приведения интересов и устремлений всех людей и групп друг к другу, сознании себя как части более масштабного целого и устроении себя внутри иерархии в соответствии со своей природой.
Восстановление монархии, теократии, равно как и изобретение новых форм государственной власти не является однозначным вопросом. Однозначным в контексте всероссийского мира является определение формы, наиболее эффективной в плане сословно-корпоративного рекрутирования лучших людей.
Империя - это не царь и не вождь, империя - это сила, которая оформляет сверху государственное единство России, назначает державные институты. В общественном смысле это не партия, не движение, но целостное начало политической жизни, наиболее открыто проявляющее себя в феномене аристократии, то есть верхнем общественном слое. Суть империи в данном случае заключается в принципе государственного служения - люди Империи поставлены, чтобы представлять Империю перед лицом национальных, культурных, хозяйственных миров, укладов, корпораций.
Миф Семьи решает проблему собственного происхождения, достоинства и внутреннего смысла того рода, уклада, той общности, которой ты естественно принадлежишь. Семья и род - естественная стихия жизни, которая на микроуровне может представляться как предельный атом социального организма, а на макроуровне как принцип устроения родовой и народной автономии. Это принцип самоуправления, самоорганизации, корпоратизм снизу. Люди Семьи представляют перед Империей волю земель, волю малых укладов.
Перспектива всей империи и малая перспектива родовой жизни встречаются на уровне евразийского супранационализма.
Если России суждено жить дальше, то альтернативы идеологии, близкой той, о которой я сейчас начал говорить, в принципе не существует. Вкратце эта безальтернативная позиция может звучать следующим образом.
Мы говорим "да" новым технологиям и говорим "нет" новым сословиям, мы говорим "да" новой политике старой Руси и говорим "нет" новым мифам, призванным похоронить нашу традицию.
