От Георгий Ответить на сообщение
К Георгий Ответить по почте
Дата 28.11.2005 21:52:55 Найти в дереве
Рубрики Прочее; Версия для печати

Отрывок из дневника К. Чуковского (*+)

http://www.livejournal.com/users/realdiary/54905.html

Метки данной записи: Чуковский

Корней Чуковский

3 января 1921

Вчера черт меня дернул к Белицким. Там я познакомился с черноволосой и тощей
Спесивцевой, балериной, нынешней женой Каплуна. Был Борис Каплун - в желтых
сапогах, - очень милый. Он бренчал на пьянино, скучал и жаждал развлечений.
"Не поехать ли в крематорий?" - сказал он, как прежде говорили: "не поехать
ли к "Кюба" или в "Виллу Родэ"? - А покойники есть? - спросил кто-то. -
Сейчас узнаю. - Созвонились с крематорием, и оказалось, что, на наше
счастье, есть девять покойников. "Едем!" - крикнул Каплун. Поехал один я да
Спесивцева, остальные отказались. (...) Правил Борис Каплун. Через 20 минут
мы были в бывших банях, преобразованных по мановению Каплуна в крематорий.
Опять архитектор, взятый из арестантских рот, задавивший какого-то старика и
воздвигший для Каплуна крематорий, почтительно показывает здание; здание
недоделанное, но претензии видны колоссальные. Нужно оголтелое здание
преобразовывать в изящное и грациозное. Баня кое-где облицована мрамором, но
тем убийственнее торчат кирпичи. Для того, чтобы сделать потолки сводчатыми,
устроены арки - из... из... дерева, которое затянуто лучиной. Стоит
перегореть проводам - и весь крематорий в пламени. Каплун ехал туда, как в
театр, и с аппетитом стал водить нас по этим исковерканным залам. (...) К
досаде пикникующего комиссара, печь оказалась не в порядке: соскочила
какая-то гайка. Послали за спецом Виноградовым, но он оказался в
кинематографе. Покуда его искали, дежурный инженер уверял нас, что через 20
минут все будет готово. Мы стоим у печи и ждем. Лиде холодно - на лице
покорность и скука. Есть хочется невероятно. В печи отверстие, затянутое
слюдой, - там видно беловатое пламя - вернее, пары - напускаемого в печь
газа. Мы смеемся, никакого пиетета. Торжественности ни малейшей. Все голо и
откровенно. Ни религия, ни поэзия, ни даже простая учтивость не скрашивает
места сожжения. Революция отняла прежние обряды и декорумы и не дала своих.
Все в шапках, курят, говорят о трупах, как о псах. Я пошел со Спесивцевой в
мертвецкую. Мы открыли один гроб (всех гробов было 9). Там лежал - пятками к
нам - какой-то оранжевого цвета мужчина, совершенно голый, без малейшей
тряпочки, только на ноге его белела записка: "Попов, умер тогда-то".
"Странно, что записка! - говорил впоследствии Каплун. - Обыкновенно делают
проще: плюнут на пятку и пишут чернильным карандашом фамилию".

В самом деле: что за церемонии! У меня все время было чувство, что церемоний
вообще никаких не осталось, все начистоту, откровенно. Кому какое дело, как
зовут ту ненужную падаль, которую сейчас сунут в печь. Сгорела бы поскорее -
вот и все. Но падаль, как назло, не горела. Печь была советская, инженеры
были советские, покойники были советские - все в разладе, кое-как, еле-еле.
Печь была холодная, комиссар торопился уехать. "Скоро ли? Поскорее,
пожалуйста". "Еще 20 минут!" - повторял каждый час комиссар. Печь остыла
совсем. (...) Но для развлечения гроб приволокли раньше времени. В гробу
лежал коричневый, как индус, хорошенький юноша-красноармеец, с обнаженными
зубами, как будто смеющийся, с распоротым животом, по фамилии Грачев. (Перед
этим мы смотрели на какую-то умершую старушку, прикрытую кисеей, - синюю,
как синие чернила.) (...) наконец молодой строитель печи крикнул -
накладывай! - похоронщики в белых балахонах схватились за огромные железные
щипцы, висящие с потолка на цепи, и, неуклюже ворочая ими и чуть не съездив
по физиономиям всех присутствующих, возложили на них вихляющийся гроб и
сунули в печь, разобрав предварительно кирпичи у заслонки. Смеющийся Грачев
очутился в огне. Сквозь отверстие было видно, как горит его гроб - медленно
(печь совсем холодная), как весело и гостеприимно встретило его пламя.
Пустили газу - и дело пошло еще веселее. Комиссар был вполне доволен:
особенно понравилось всем, что из гроба вдруг высунулась рука мертвеца и
поднялась вверх - "рука! рука! смотрите, рука!", - потом сжигаемый весь
почернел, из индуса сделался негром, и из его глаз поднялись хорошенькие
голубые огоньки. "Горит мозг!" - сказал архитектор. Рабочие толпились
вокруг. Мы по очереди заглядывали в щелочку и с аппетитом говорили друг
другу: "раскололся череп", "загорелись легкие", - вежливо уступая дамам
первое место. Гуляя по окрестным комнатам, я со Спесивцевой незадолго до
того нашел в углу... свалку человеческих костей. Такими костями набито
несколько запасных гробов, но гробов недостаточно, и кости валяются
вокруг... (...) кругом говорили о том, что урн еще нету, а есть ящики,
сделанные из листового железа ("из старых вывесок"), - и что жаль закапывать
эти урны. "Все равно весь прах не помещается". "Летом мы устроим
удобрение!" - потирал инженер руки. (...)

Инженер рассказывал, что его дети играют в крематорий. Стул - это печь,
девочка - покойник. А мальчик подлетит к печи и бубубу! Это - Каплун, к-рый
мчится на автомобиле.

Вчера Мура впервые - по своей воле - произносила папа: научилась настолько
следить за своей речью и управлять ею. Все эти оранжевые голые трупы тоже
были когда-то Мурочками и тоже говорили когда-то впервые - па-па! Даже синяя
старушка - была Мурочкой.