Форум С.Кара-Мурзы

	От	Георгий
	К	Георгий
	Дата	18.03.2005 00:05:36
	Рубрики	Тексты;

Сергей Юрский: "Надо опомниться!" (*+)

http://www.lgz.ru/archives/html_arch/lg102005/Polosy/1_4.htm

ПЕРСОНА
Сергей ЮРСКИЙ: <НАДО ОПОМНИТЬСЯ!>
Он, без сомнения, должен быть назван самым <литературоцентричным> театральным деятелем нашей эпохи. С литературой Сергей Юрский, по
его собственному признанию, <связан двумя концами: это чистое включение, как вилка двумя концами входит в розетку>.
И как мастер, уже сорок лет занимающийся литературным театром на сцене, и как человек, сам не чуждый сочинительству. А потому
разговор с Сергеем Юрьевичем логично начался с вопроса о том, откуда пошла его любовь к словесности.

- У меня всё началось с любви к пьесам. Я с детства любил читать пьесы и даже разыгрывать их для самого себя, устроив дома
примитивнейший такой макет. Ну, конечно, я параллельно ходил в театр. Отец был руководителем цирка, но водил меня по театрам. Театр
был его истинной профессией. Я помню свои первые впечатления, когда мне было лет семь, когда я ещё не мог понять, о чём идёт речь во
взрослом театре, но то волнение, которое возникает при открытии занавеса, когда люди вступают в какие-то отношения как бы тебя не
видя, а ты их видишь, потрясало меня.
- Менялись эпохи, чего только не было, пришёл цинизм последнего времени - и ничто эту детскую любовь не смогло разрушить?
- Она сохранилась. Я могу гордиться тем, что я потомственный актёр и циркач потомственный. Никогда этого не стыдился - дескать,
знаете, неловко... Это пошлость, когда говорят, что на детях отдыхает талант, дар Божий. Я воспитан в цирке и в театре, где актёры
рожали детей, учили их, и они тоже становились актёрами.
- А почему тогда литература? Ведь неисчерпаемо то, что можно возделывать в качестве актёра?
- Как актёр, я, надеюсь, поработал немало. Просто однажды почувствовал, что могу что-то изложить таким составом слов и так, как
другой за меня не сделает...
- Что наиболее существенно повлияло на ваши литературные вкусы?
- Очень многое я унаследовал. Отец был человеком литературно образованным и разносторонним. Хотя наряду с замечательными книгами я
увлекался и весьма не замечательными. Это было разное чтение.
- Нынешние времена как раз утверждают концепцию подобного <разного чтения>. Приходя в Дом книги, сходишь с ума - обложек множество:
- Я сегодня был в книжном и поразился: какие возможности читать, но в то же время как странно всё это выглядит. <Собака
Баскервилей> - весь текст по-английски и по-русски. Можно учить английский. Дальше такой же Диккенс, Уайльд: Нарасхват они, что ли,
идут? Не думаю. Однако стоят. Ромен Гари, я вас удивлю, - две полки! Французского автора!
- Значит, покупают.
- Я в этом не уверен. Этот поток не может не захлебнуться. Выбор стал непозволительно широким, в нём совершенно невозможно
сориентироваться. Вот я вижу отличный учебник английского. Возьму-ка я самоучитель. Ой, и испанский есть, и португальский, а вот и
японский: А кончается это так: <Да не буду я ничего покупать, всё равно всего не узнаешь. В конце концов, есть компьютерные
программы>.
- Это рынок:
- Молиться надо не на рынок, а Богу. Мы говорим: <Рынок всё определит>. Ничего подобного. С одной стороны, здесь вроде бы можно не
беспокоиться, потому что все эти первые места, рейтинги продаж, этот рынок в какой-то степени сам себя отрегулирует, он подавится
собственным изобилием. Помидоров завезли уж слишком много, часть замаринуют, а часть всё-таки сгниёт. Всего не съешь. Но, с другой
стороны, дело не в том, что слишком много, а в том, что историческое сознание растеряно. Я помню своё давнее потрясение от книжного
магазина в Японии. Три этажа, каждый - с километр: там есть вообще всё: Но потом я выхожу и вижу то, к чему это привело. Напротив
тоже магазин - уже четырёхэтажный, и оттуда тоже несут какую-то бумажную продукцию. Молодёжь что-то активно покупает. Не могу
понять, кассеты, что ли? Нет. Так что же?..
- Комиксы?!
- Да! Четыре этажа:
- У нас сейчас вошли в обиход сборники с кратким изложением классики. <Двенадцать> Блока занимают полстранички: <В Петрограде вечер,
очень плохая погода, скользко, бабушка чуть не упала, идут двенадцать милиционеров, и у одного из них серьёзные проблемы в личной
жизни:>
- Давайте согласимся, что сегодня почти доминирует точка зрения, что советской литературы не было, а была литература неподцензурная,
впоследствии диссидентская, только она - литература. Ну ещё литература эмигрантская. На этих двух ножках хотят поставить табурет. А
он на двух ножках не устоит. Третья ножка, а она, надо сказать, очень прочная, это то, что называлось советской литературой, в
которой, как и во всякой литературе, было достаточное количество среднего или шлакового, но были вещи, которые образовывали меня,
моё поколение, думаю, и вас тоже.
- Смотрите, происходит неожиданное возвращение интереса к Павке Корчагину:
- И замечательно. <Мартин Иден>, <Всадник без головы> и <Как закалялась сталь> - вот три вещи, которыми я зачитывался в определённом
возрасте. А ещё были обязательно Гайдар, Борис Житков: Как я могу их предать? А в следующем возрасте: конечно, Катаев, конечно, Ильф
и Петров, конечно, Зощенко, потом Трифонов, Шукшин, появившийся как из-под земли Булгаков. Это были образующие вещи. И конечно же,
явление спрятанного до времени Мандельштама: Не забудем влияние Константина Симонова и Твардовского и тех вещей Пастернака, которые
появлялись в печати и которые мы учили наизусть. Ещё Есенин и, конечно, Маяковский, которого вдалбливали, но который тем не менее
был гениальным поэтом: Платонов - абсолютно великий писатель. Кстати, безмерно любя и ценя и Бродского (он для меня конгениален чуть
ли не Пушкину), я никак не могу согласиться с его в беседах с Волковым произнесённой фразой, что не было никакой советской
литературы, а был Платонов, ещё два имени и всё. Это была именно литература. Третья ножка. Уже забыли фантастическое впечатление,
которое произвёл Солженицын. А Василий Гроссман, новомирские авторы другого ряда, ранний Войнович...
- А теперь? <Только вот поэтов, к сожаленью, нету, впрочем, может, это и не нужно?>
- Замечательные слова Маяковского, но поэты есть! И хорошие! И сколько! Живут, умирают в тоске, непонимании: Покончил с собой очень
хороший екатеринбургский поэт по фамилии Рыжий. Недавно умер Борис Викторов, мрачный поэт, но это - выдающееся явление. Есть
блистательный Тимур Кибиров. И есть Ольга Седакова, и есть Елена Шварц. Они могут нравиться или не нравиться, но следует признать
сам факт наличия поэзии, прозы. Сергей Игнатов опубликовал повесть <Муха>, это классная литература.
- А по телевизору всё время исключительно Виктор Ерофеев и Татьяна Толстая:
- Ребята захватили свой кусок, они находятся в поле зрения всей страны. Но я не поверю, что они могут много писать, потому что они
не сходят с экрана телевизора. Когда писать-то? Впрочем, сегодня научились писать много. Кто сам не может писать, тот диктует, кто
диктовать не может, тот просто рассказывает, нанимает человека, который творит за него. Горький, конечно, чуть-чуть ошибся. Очень
уважая Алексея Максимовича и не считая правильным снятие его имени с БДТ, в котором я двадцать лет проработал, его профиля с
<Литературной газеты>:
- :Недавно вернули.
- Правильно сделали. Хотя, нет, вернули уже неправильно - получился такой политический акт, но вот сняли особенно неправильно. Так
вот, Горький - очень важный фактор, соединяющий классику с новой русской литературой, сильно ей помогший, многих спасший - он какую
ошибочку сделал? Он сказал: пусть каждый напишет о себе, потому что каждый человек интересен. Я думаю, это у него была искренняя
вспышка гуманизма, он действительно всю жизнь любил, или старался любить людей: Но сейчас, когда в результате каждый пишет - спасу
нет, - когда все деревья скоро изведут на бумагу, все слова втиснут в произведения, однако читателей при этом не будет.
Что делать? Я полагаю, общество в целях гигиены должно вернуть себе - не цензуру, нет, а редактуру. Исчезнувшую вещь. Редакторы
превратились фактически в переносчиков готовых дискет в типографию. Определяет сам автор, если сам платит. Его спрашивают:
орфографию править? Он говорит: не надо. Ну хорошо, стоить будет столько-то, несите дискету. Вот и книжка. Другой вариант: человек
имеет имя. И это имя худо-бедно, но продастся. Издатель говорит: это пойдёт, дискету давайте. Несём дискету, а потом идём на
презентацию: Вернуть редактуру! Ведь что она такое? Сегодняшний вкус общества. Планка.
- Но если в качестве редактора возникнет что-то государственное вроде министерства литературы, то сразу пойдут письма в ОБСЕ про
цензуру и свободу слова. Может быть, нужно какое-то общественное жюри, состоящее из людей, которых не обязательно любят, но уважают?
- Я не очень люблю, да, пожалуй, совсем не люблю Дмитрия Галковского, но одна мысль его понравилась. О том, что коренное наше
отличие от народов Востока - неуважение к старшим. Старик где-то в горах всегда имеет шанс, что молодой человек, идущий ему
навстречу, либо шапку снимет, либо поклонится, а в России пнут. Следующее поколение старается как можно скорее дать предшествующему
пинок под зад - освобождайте место!
Мы катимся вниз. И без того, чтобы по-восточному уважать аксакалов, то есть людей, которые достигли некоторого уровня, ничего не
будет. Их надо спрашивать иногда. То, что раньше называлось словом: художественный совет. Раньше были городские худсоветы (и я сам
бывал их участником от молодёжи), были худсоветы театров, на телевидении, в кино - они были скверными, но когда их совсем
уничтожили, началось падение. Всё-таки когда Юлий Яковлевич Райзман говорил: <Это недостойно!>, то люди опускали глаза, если они
действительно проталкивали в кино какую-нибудь хреновину.
Когда же я говорю о неуважении к старикам, - а я сам теперь уже старик, - я говорю не про то, что меня не уважают, а про то, что я
не уважал. Я ведь играл со знаменитейшими старыми актёрами. И помню, как чувствовал: это уже ушедшее, а мы - новые, мы знаем, что
делаем, мы имеем успех: И стариков не уважал! А теперь через много лет я понял, почему я всё же сохранился. Потому, что я не совсем
их не уважал. Что-то я запомнил, что-то я перенял, в чём-то я опомнился. Опомнился! Моя встреча с Николаем Константиновичем
Симоновым была невероятно важной. Я знавал и Грановскую, и с Полицеймако играл, и с Пляттом работал, и с Раневской, и столь мало от
них взял: Но, опомнившись, понял: то, что я зацепил, это и есть мое богатство. Я уж не говорю про собственных родителей. Я уважал их
и любил, но недостаточно понимал. Поздно понял. Мне кажется, что это черта наша, национальная. И когда я говорю, что стариков не
уважают, я не прошу <меня уважьте>, а это я каюсь.
- А каким же образом нам всем сегодня опомниться, Сергей Юрьевич?
- Надо внушить людям, что, кроме слова <свобода>, есть слово <культура>. Формулировок много, я принял одну, которая для меня
важнейшая: культура есть самоограничение. Дикарь всё может себе позволить, окультуренный - не всё. Есть ещё более высокая вещь -
вера. Религия говорит: это твоё, а это - ни в коем случае. Это можно, но не сейчас, а этого нельзя никогда. Если всё это отвергнуть,
то останется одна свобода. Но без религии и без культуры - свобода варварская. Это, по-моему, абсолютная формула.

Беседу вёл Александр КОНДРАШОВ
<ЛГ> поздравляет своего давнего автора, народного артиста России Сергея Юрского с 70-летием и желает ему новых замечательных ролей,
спектаклей, книг и художественных открытий!