От Георгий Ответить на сообщение
К Георгий Ответить по почте
Дата 18.01.2005 14:00:41 Найти в дереве
Рубрики Тексты; Версия для печати

"Демогр. история СССР - это, прежде всего, история катастроф и смертей" (*+)


Русский Журнал / Издательства / Фрагменты
http://www.russ.ru/publishers/extracts/20050117_ab.html

Советская история и демографическая история
Из книги "Родиться, жить и умереть в СССР", готовящейся к печати в "Новом издательстве"

Ален Блюм

Дата публикации: 17 Января 2005

В 2004 году в Европейский Союз вступили первые государства из числа тех, что входили ранее в СССР. Эстония, Латвия и Литва были частью исчезнувшей ныне империи меньше времени, чем другие советские республики. Теперь сорокалетний советский период для них закончился. На смену принудительному вовлечению в восточную сферу пришло добровольное вхождение в западный мир. Сегодня это выглядит совершенно естественным. Тем не менее еще недавно их судьба; часто весьма драматическая, была тесно связана с не менее драматическими судьбами России и Украины. Несмотря на это, изучение их демографической истории показывает, что странам Балтики всегда удавалось сохранять свои особенности и, в том числе, в социальной сфере. Иначе говоря, изучая историю народов каждого из пятнадцати государств, бывших ранее союзными республиками, мы можем видеть всю сложность и неоднозначность ситуации, когда в течение многих десятилетий республики, с одной стороны, обладают автономией, а с другой - тесно взаимодействуют с центральной властью в политической сфере и имеют общую историческую судьбу.

Демографическая история СССР, позволяет лучше понять эти сложные внутрисоюзные отношения: она позволяет оценить степень присущего им насилия и зафиксировать существующие зазоры, выявить различия и сходства. В течение долгого времени внимание демографов было сосредоточено на дискуссии вокруг числа жертв советской политики. Базовые документы были тогда недоступны, и эти споры - чью важность трудно переоценить - основывались, главным образом, на гипотезах. Источники, которые при этом использовались - такие как показания свидетелей, а порой даже слухи - по своей природе не могли предоставить точных статистических сведений. Ныне ситуация изменилась. В течение последних пятнадцати лет активно ведется анализ архивных документов и углубленное изучение того, как функционировала система советской статистики. Это дало, наконец, возможность восстановить во всех деталях демографическую историю не только Советского Союза в целом, но и составляющих его республик. Дистанция же почти в пятнадцать лет, которая отделяет нас от момента распада СССР, позволяет лучше определить, с одной стороны, черты, обусловленные общей истории этих республик, а с другой - различия и несогласованности социального развития, которые вопреки всему сохранялись в них на протяжении долгих лет.

Несомненно, демографическая история СССР - это, прежде всего, история катастроф и смертей. Воссоздать ее в полном объеме было главной задачей исследователей в тот момент, когда в конце 1980-х годов открылся доступ к архивным документам. Одновременно, это и история тех, кто прошел через трагедии и сохранил память о них, вписав, таким образом, свою собственную страницу в историю настоящего времени. Демографическая история должна уделить им не меньше внимания, нежели судьбе тех, кто сгинул в трагическом вихре 30-х годов или во время Второй мировой войны. Знать историю этих людей важно также и потому, что именно их дети и внуки участвуют в происходящем в наши дни переустройстве России, Узбекистана, Украины.

Сегодня демографической истории удалось избавиться и от такого распространенного, причем не только среди западных исследователей и публицистов, греха, как создание из цифр мифа (см.: Демографическая модернизация 2005).

В 1990 году советский многотиражный журнал "Союз" следующим образом представлял результаты всеобщей переписи, проведенной в СССР в 1989 году: "Нас 285 761 976 человек, и все мы живем в одной стране" (Союз. 1990. # 32. Август). Год спустя, в результате провала августовского путча станет реальностью исчезновение этой страны и возникновение на ее обломках пятнадцати новых государств. А пока что, в последний раз, демография послужила для того, чтобы вновь заявить о единстве, верить в существование которого становилось все труднее. Как и прежде, взгляд на население, как на единое целое, использовался для риторических упражнений, целью которых было доказать единство советского народа: единство, о котором так много говорилось, и которое, в действительности, так никогда и не было достигнуто. А пока что, пусть и ненадолго, советский социум еще оставался единым и неделимым.

Сегодня приведенная выше цитата из журнала "Союз" кажется сюрреалистической: как ничто другое, она позволяет оценить длинный путь, пройденный с тех пор. СССР кажется теперь частью далекого прошлого, о природе которого невозможно судить лишь на основании наблюдений за особенностями политического, экономического и социального развития стран, которые являлись ранее его частью. Семьдесят лет истории, привычно называемой советской, относятся теперь к прошлому столь отдаленному, что оно вот-вот станет чужим для поколений, которые вступают сегодня во взрослую жизнь.

А ведь когда-то казалось, что события этой, чаще всего трагической, истории, раз и навсегда потрясли российский мир, превратив его в советский и окончательно оторвав от Западной Европы. Рушились мечты западников, которые начиная с XIX века видели будущее России в сближении с Западом. Но далеки от осуществления оставались и предсказания славянофилов, веривших в собственный, особый путь развития России. Скорее, точкой отсчета для большинства исследований, предлагавших политический анализ советской реальности, мог служить "1984 год" Оруэлла. В подобных работах СССР представал как совершенное воплощение тоталитаризма, режима, радикально чуждого нашим привычным концепциям и схемам мышления.

С самого начала советской истории наметился двойной "разрыв" в длительной исторической преемственности. Разрыв этот носил прежде всего социальный характер. В течение семидесяти лет любое исследование, ставившее своей целью анализ советского общества, подчеркивало в первую очередь его коренные отличия от европейского общества. К такому выводу приходили и в самом СССР: здесь идеология противопоставляла окружающую действительность буржуазному миру. А на Западе специалисты-советологи считали Советский Союз особым случаем, изучение которого не может укладываться в традиционные рамки. Да и как же иначе? Разве СССР не представлял собой государство-монолит бюрократического типа? Разве структуры государства и партии не были здесь по одной и той же схеме с точностью воспроизведены на всех уровнях? Только новые источники и подходы позволили обнаружить в СССР существование многоликого общества, которое включало в себя разнородные социальные слои, группы, в разной степени наделенные властью, а также идеологические течения, которые по своему разнообразию не уступали западным.

В самом Советском Союзе территориальное объединение считалось достигнутым, равно как и слияние всех народов в единую советскую социалистическую нацию. Чаще всего, разделяя эту точку зрения, западные исследователи с интересом наблюдали за процессом русификации и за тем, как русские контролировали местную власть и управляли процессом интеграции местных элит в управленческий аппарат, находившийся под присмотром Центра. Проблема равновесия между народами нередко вызывала беспокойство, становясь предметом дискуссий. И вдруг, всего за несколько месяцев, прошедших между серединой 1989 и началом 1990 года, повсюду в СССР возникли национальные правительства. Они не могли появиться из пустоты; их возникновение свидетельствовало о существовании на местах так никогда и не вытесненных Центром групп, которые продолжали сохранять свое влияние и власть.

Не менее, а возможно, и более важным был разрыв на уровне человеческих судеб, тем более, что смена власти и идеологии сопровождалась целой чередой катастроф. Революция и Гражданская война, раскулачивание и "сплошная" коллективизация, чистки 1937−1938 годов и депортации народов, репрессии 1930-х годов и послевоенных лет, наконец, Вторая мировая война - эти и другие события унесли множество человеческих жизней. Целые поколения жили в ритме резких перемен, по своему размаху и силе не сравнимых ни с чем в Европе. Если Великая Отечественная война вписывается в европейскую схему - хотя в СССР и этот конфликт оказался более кровопролитным, чем где бы то ни было - то голод, обрушившийся в 1933 году на отдельные регионы, прежде всего на Украину, Нижнее Поволжье и Казахстан, не знал аналогов в Европе XX века. Заметим, что эта катастрофа имела место всего лишь через двенадцать лет после предыдущего, опустошительного голода 1921 года, а тот, в свою очередь, следовала за гражданской и первой мировой войнами - и это в то время, как остальные европейские страны постепенно восстанавливали силы после разрушительного конфликта 1914−1918 годов.

Нередко трагические события были прямым следствием принимаемых властью политических решений. Они коснулись всех слоев населения и оставили глубокий след в демографических структурах. Память о них хранят по сей день все те, чьих семей коснулся этот вихрь, унеся или сломав жизнь одного из родственников. В самом деле, как много в России, Казахстане, Украине тех, кто изучал историю СССР на опыте собственной семьи, опыте, часто передаваемом от одного поколения к другому с поразительной достоверностью. Сегодня, стремясь восстановить эти судьбы, исследователи все чаще используют интервью со свидетелями и сохранившиеся во многих домах дневники, в которых с большой точностью описывается повседневная жизнь эпохи1. Подобные работы помогают лучше понять человеческое измерение исторических катастроф. Другой способ воссоздать историю - это проведение демографических исследований, ставших ныне возможными благодаря открытию архивов. Кривые, отражающие год за годом эволюцию продолжительности жизни, глубокие провалы, проявившиеся в возрастной структуре в момент различных переписей - эти данные представляют собой первый набросок мира, потрясенного до оснований, общества, жившего в ритме постоянных преобразований.

Означает ли это, что мы должны присоединиться к давней и влиятельной литературной и историографической традиции, которая видела в насильственных переменах главное свойство российской, а затем советской истории? Следует ли повторить вслед за ней, что каждая катастрофа становится здесь точкой отсчета для всякий раз новой истории, стремящейся забыть недавнее прошлое? Можно ли согласиться с Герценом, который более полутора веков назад утверждал, что в истории России сменяют друг друга поколения, приносимые в жертву, и поколения "привилегированные":


"После нашей истории, шедшей вслед за сунгуровской, и до истории Петрашевского прошло спокойно пятнадцать лет, именно те пятнадцать, от которых едва начинает оправляться Россия и от которых сломились два поколения: старое, потерявшееся в буйстве, и молодое, отравленное с детства, которого квелых представителей мы теперь видим" (Герцен 1958)?

Утверждение о рваном характере событий было в значительной мере подсказано политической историей с ее неустанными переменами и вновь и вновь обновляющимся дискурсом. И хотя история "большой временной протяженности", longue durée Ф.Броделя, неоднократно напоминала о себе, наблюдатели, следовавшие подобному подходу, отворачивались от нее. Потому, когда речь заходила о Советском Союзе, нередко оказывались отброшенными традиции французской историографии и, прежде всего, школы Анналов, одним из кредо которой было именно изучение глобальных структур. Росли поколения советологов, которые, в силу самой своей специализации, забывали о существовании longue durée.

В настоящее время подходы к изучению истории СССР оказались полностью обновленными, и большинство опубликованных за последние десять лет исследований предлагают сложное и многогранное видение исторической реальности, которое опирается как на социальную историю политики, так и на политическую историю общества (см., напр.: Хлевнюк 1996; Общество 1998; Осокина 1997). Монографии, посвященные отдельным темам и регионам, позволили проникнуть в мир советского человека, еще пятнадцать лет назад остававшийся неведомым для историков. Открывшийся доступ к материалам политических процессов и допросов, к текстам секретных решений, принятых на самом высоком уровне, позволяет лучше понять механизмы репрессий. Подход, который уделяет пристальное внимание отдельным людям, как лидерам, так и простым крестьянам (их судьбам, карьерам, отношениям с окружающими) придает советской истории личностный аспект. И это делает ее одновременно и более человечной, и более трагической.

Эти наблюдения позволяют точнее сформулировать задачи настоящего исследования. Мы постараемся, с одной стороны, отразить потрясения, выпавшие на долю СССР, а с другой - понять, почему даже самым сильным толчкам и катастрофам так никогда и не удалось столкнуть с однажды взятого курса общество, вернее, различные общества (объединявшиеся когда-то под этикеткой "советского"), которые предстают сегодня в новом свете. Описать ничем не колеблемое движение, скрытое за ширмой идеологий, увидеть за политическими событиями жизнь так, как она протекала на больших временных отрезках, обнаружить удивительные механизмы, позволяющие населению вновь и вновь возрождаться после очередного кризиса, - вот те задачи, которые встают сегодня перед исследователем.

Помогая понять характерные для Советского Союза типы социального поведения, демографический анализ является одновременно отправной точкой для размышлений о том, как изменилось это поведение после того как породившее его государство перестало существовать. Особенно полезным этот подход оказывается при попытке изучения социальной истории в ее взаимосвязи с политикой. Демографическая динамика является тем показателем, который позволяет оценить состояние общества. Помогая избавиться от навязанных идеологией взглядов, такой подход делает возможной попытку восстановить - пусть лишь частично - историю тех людей, которые в течение семидесяти лет выступали в качестве жертв, на себе испытавших все политические ураганы, зрителей, а иногда действующих лиц этой истории. Создав историю демографических процессов, мы сможем лучше осознать произошедшие в СССР перемены, а также понять, как могло случиться, что уже канул в прошлое тот образ действительности, который столь усердно создавало государство, мечтавшее подвергнуть радикальным изменениям весь окружающий мир и обогнать Европу на пути модернизации.

Трудно переоценить одно из главных преимуществ демографии: показатели, которые она может предоставить исследователю, ускользают из-под деформирующей власти государственного языка. Демография выводит нас из лабиринта социальных и национальных описательных категорий, созданных советским дискурсом. Использование подобных категорий заведомо обрекало исследователей на искусственно узкий взгляд на вещи: мобилизуя демографию с целью продемонстрировать положительные стороны развития советского общества, власть никогда не шла дальше методов, которые отличались чрезвычайным схематизмом и состояли, по сути, в жонглировании несколькими ключевыми цифрами.

Необходима, однако, крайняя осторожность при использовании статистических данных, которые были получены в процессе работы гигантской административной машины советского государства. Ведь цифры всегда были здесь частью фундамента, на котором строился желаемый образ советской действительности.

<...>

==========Десакрализаторам - бой!=======