Мы вместе возвращаемся туда, где я проникла на эту территорию. Помогая друг другу, взбираемся на крышу автобуса, с помощью стоявших наверху зевак переваливаем через парапет. Снова бегу по улочкам, на которых отродясь не бывала. Мне кажется, что они уводят меня всё дальше и дальше в сторону от заветной цели. И вдруг слева_-- церковь. И просвет в небе. И я вижу башню Дома Советов! Он близко! Но между нами_-- дома и заборы. Заборы и дома. Да ещё милицейские заслоны. Но вот какая-то улочка. Её охраняет только один милиционер. Он ходит поперёк неё, как маятник, а я, из-за угла какого-то здания, слежу за ним, считаю, сколько секунд идёт он ко мне лицом и сколько_-- затылком. И в такой вот «затылочный» момент перебегаю улицу, шарахаюсь в газон, в кусты. Не знаю, то ли милиционеру было на всё наплевать, то ли в самом деле не заметил. Иду дальше, стараясь не привлекать к себе внимания. Вот и Рочдельская... Мне видно: она перегорожена плотной шеренгой милиционеров. Близко ко мне_-- парк имени Павлика Морозова. Он обнесён высокой металлической оградой. К ограде притулился автобус-инвалид_-- у него нет заднего колеса. Автобус грязный. Стоит, слегка «присев», видно, давно. Улучив момент, бросаюсь к автобусу, как к спасителю, и замираю между ним и забором, спрятав ноги за переднее колесо. Тишина. Никто не кричит, не свистит.
Рывком вскакиваю на колесо, потом_-- на изгородь. Балансируя на верхней перекладине, с ужасом вижу: забор двойной! Там ещё один! С «пиками»! Мне и так было не холодно, а тут буквально бросило в жар. Что делать? Прыгать обратно? Или сначала в промежуток между заборами? Но это_-- клетка! И тут я непременно и немедленно попадусь. Нет, только вперёд. Тем более, что сейчас, торчащую наверху, меня уже, наверное, кто-нибудь заметил. Снова швыряю свои многострадальные сумки через «пики» второй изгороди и, собрав в кулаки свою широченную и длиннющую юбку, чтобы она, как парашют, не раскрылась в полёте и не надела меня на одну из «пик», совершаю смертельный цирковой номер без сетки. Нам нет преград ни в море, ни на суше! Приземлилась, как ни странно, благополучно, без членовредительства, несмотря на дурацкие сапоги. Метнулась под занесённый снегом куст, замерла. И_-- чудо!_-- снова тишина. Только бухает моё сердце. (Потом мне рассказали, что какой-то парень шёл по моему следу_-- уж не тот ли, с автобазы?_-- и во время прыжка сломал ногу. Немудрено: под снегом был строительный мусор.) Снег с дождём образовали вокруг грязь, и бежала я всю дорогу по слякоти. А здесь, в парке, земля покрыта девственно-белой пеленой. Кинувшись под куст, я даже не запачкалась, хотя под тонким снежным слоем была глина. Отдышавшись, осторожно поднялась, огляделась. Итак, ещё немного, ещё чуть-чуть... Дом Советов совсем рядом. Вижу знамёна, костры... Там, у самого истока Рочдельской,_-- тоже милицейская шеренга. Всё её внимание направлено на ДС, на площадь Свободной России. Моя задача_-- преодолеть этот парк. Но на той, противоположной от меня, стороне_-- тоже «пики». И милиция. Тут в прорыв не пойдёшь. Никакого ограждения нет справа, где территория парка, являясь одной из сторон Рочдельской, заканчивается обрывом. Может, сумею неслышно спуститься на тротуар? Ближе к обрыву слой снега тоньше, а глина проступает всё отчётливей. Неожиданно я поскользнулась, и_-- всё! Мои подлые сапоги понесли меня со скоростью света по наклонной вниз, к самому краю. Тяжёлые сумки увеличивали скорость. Затормозить было невозможно, разве что на всём лету упасть в снег, в глину. Я не упала, а, как лыжник с трамплина, взлетела над обрывом и приземлилась на асфальт Рочдельской. На обе ноги. Но очень шумно, гулко. Сзади немедленно раздалось: «Дамочка в красной шапочке, вернитесь!». Но «дамочка» не слышит. Команда повторилась. Раздался звук, похожий на выстрел. Я даже не испугалась, не оглянулась, понимала: не будут же стрелять в женщину с сумками, невесть как очутившуюся меж двух цепей милиции. Может, она глухая. Но, чтобы не погубить свою почти завершённую операцию, я решительно вошла в подъезд жилого дома, что напротив парка. Может, «дамочка» тут живёт! И всё стихло.
Постояла несколько минут, переводя дух. Потом, сняв свою красную шапочку, осторожно приоткрыла дверь, выглянула наружу. Слева_-- милицейские спины. Вся цепь стражей бдительно смотрит в противоположную от меня и ДС сторону. Там оживлённый диалог с москвичами. Справа_-- тоже спины. Тут всё внимание милиции только на Дом Советов. И я бесшумно направилась именно к этим спинам. Финишная прямая. Расчёт мой был на внезапность. Да ещё на то, что «я просто посмотреть пришла». Больше ничего придумать не могла. Мягко ступая, подошла совсем близко к шеренге, почти в затылок громко, даже грубо, сказала: «Разрешите!»_-- и двое расступились! Удивлённо метнули на меня глаза, а я_-- пулей между ними, сбила турникет и_-- в объятия ребят 10-го отряда! Дома!
Связная
«У вас почерк хороший?»_-- спросил ротный. «Да, вроде, ничего». «Пойдёте в бункер». И назвал пароль.
В бункере холодно, полумрак. Горело две-три свечи, слепенькая лампочка, наверно, от аккумулятора. Привыкнув к полумраку, испытала чувство радости: с нами_-- военные! Старшие офицеры! И отставники, и действующие. Прямо на цементном полу спят крепкие парни. Рядом_-- их мокрая обувь, носки. Ясно, что ребята вернулись с какого-то задания. Может, это разведка, пробравшаяся в штаб по подземным коммуникациям... Офицеры о чём-то совещаются. Представляюсь. Получаю задание. Меня усаживают за крошечный столик, подвигают поближе свечу, кладут рядом стопку бумаг: «Это необходимо заполнить». Листы разграфлены на колонки: фамилия, имя, отчество, воинское звание, должность. Склоняюсь над бумагами. Через некоторое время подходит офицер, молча вкладывает в образовавшуюся бумажную стопку прозрачные полосочки, напоминающие короткие школьные линейки. Тихо приказывает: «По сигналу «тревога» всё это немедленно поджечь, и быстро уходите вместе с нами». Значит, «дело» всё-таки будет. «Если этой ночью всё обойдётся, надо непременно разыскать Валерку и того молодого человека на платформе. Надо убедить их уйти отсюда!» Писала всю ночь. «Тревоги» не было. Наверх вышла утром. Нашу территорию_-- площадь Свободной России_-- обнесли спиралью Бруно. А ведь она запрещена Международной конвенцией! Де-мо-крра-тия, паньмашь...
К нам, в «концлагерь имени Ельцина», проникают слухи об ожесточённых схватках на улицах Москвы наших сторонников с милицией, ОМОНом. Там_-- тоже баррикады, льётся кровь. Мырдоельцинские холуи беспощадно избивают тех, кто встал на защиту законности в стране, за попранную Конституцию, и тех, кто просто попал под руку. Я несколько раз обошла нашу территорию в поисках Валерки и того парня. Тщетно! Наверно, спрятались, чувствуя, что их могут заставить покинуть смертельно опасное место. А может, кто-нибудь их всё-таки вывел. Зато обнаружила пожилую женщину, передвигавшуюся с помощью костылей! Дорогие, золотые мои соотечественницы! Как же ненавистна вам эта трижды проклятая воровская власть, если вы готовы на все лишения и трудности, готовы на смерть во имя своей несчастной Родины!.. Только женщину эту надо из концлагеря вывести. Но как? Она ведь сюда тоже не загорать пришла. Созревает план. Подхожу к ней: «Нам необходим отважный человек, но такой, чтобы менты его выпустили из окружения. Выбор пал на вас. Мы дадим вам телефоны своих квартир. Вы надёжно спрячете список. А потом обзвоните наших родных». Павлина Николаевна_-- кажется, так звали эту женщину_-- согласна. Называю свой телефон. «Скажите, что у нас всё хорошо, спим в Доме Советов, нам выдали раскладушки, одеяла, работает столовая, нас кормят...». Громко кричу: «Товарищи! От нас уходит связной! Посылайте домой весточку!». Женщину берут в кольцо. А я иду на правый фланг оцепления, к тем милиционерам, что стоят на Рочдельской, прошу пропустить старую больную женщину, которой плохо, ей нужна помощь. Пропустили! Пропустила и вторая цепь, знаю_-- потому что Павлина Николаевна обзвонила всех, кто был в её списке!
Даёшь «Останкино»!
Меня пригласили в радиостудию Дома Советов «Скажите что-нибудь». «Можно стихами?». «Можно». Не знаю, так ли было на самом деле, но, будто бы, голос из студии могли услышать в любой точке Земли, и я обратилась ко всем, кто был настроен на нашу волну:
Слушай, мир! Осаждённая крепость
Из России с тобой говорит.
Мы стоим тут Закону на верность.
Свято верим: народ победит!
Растащила страну, разложила
И теперь, перед смертным концом,
БэТээРами нас обложила
Демократия с волчьим лицом...
Запугать нас решили_-- не вышло!..
Пусть ОМОН, пусть кордоны вокруг_--
Всё равно, слышишь, Ельцин, ты_-- бывший,
Ты теперь_-- политический труп!
На ветру знамя красное бьётся.
Не позволим святыне упасть!
И не дрогнем. А если придётся -
Здесь умрём за Советскую власть.
Снова разговоры о битвах на улицах Москвы, на станциях метро. Восставшие люди_-- их много, около полумиллиона!_-- пробиваются к нам. А ещё откуда-то_-- все говорят по-разному_-- к нам на помощь идут военные! Но те, что «вне политики», устроили им ловушку, и в стычке с этими подонками погиб молодой офицер. И опять называются разные фамилии. Уж потом, позднее, мы узнаем, что это_-- Человек Чести, Совести и Отваги_-- Игорь Остапенко.
В Доме Советов загорелся свет! Дали воду! Где-то «наверху» проходят какие-то переговоры. Передышка... У 20-го подъезда появилась женщина. Женщина в белом. Заведующая столовой. Взмолилась, обращаясь к нам: «Миленькие, помогите! В столовой горы грязной посуды. Свет выключили внезапно_-- всё так и стояло с засохшей пищей. Всё вымоем, приготовим обед, люди давно не ели горячего...». И мы, стайка женщин, двинулись на помощь пищеблоку.
Вестибюль поразил какой-то торжественной, строгой красотой. Пурпурные дорожки, огромные, во всю стену, зеркала, живописные картины, хрустальные люстры. Поднимаемся в столовую, дружно моем, чистим, драим. Вскоре восхитительно, вкусно до обморока запахло борщом и чем-то жареным... (К нам, сквозь заслоны, прорывались машины каких-то патриотов с продуктами, соляркой.) Мне вручают для всей нашей роты талоны на обед и огромную кастрюлю с горячей гречневой кашей! От радости не чуя под собой ног, лечу в 1-а подъезд. Всеобщее ликование! Мои дорогие ребята, усталые, голодные, приказывают первую ложку каши съесть мне. Обжигаюсь, глотаю_-- сказка! Отдаю обеденные талоны и бегу на обратно. Сначала обедом накормят депутатов, потом, по очереди, всех остальных. Пока дело дойдёт до нас, можно попробовать навести хотя бы относительную чистоту в ДС.
За дни блокады, за дни «вечной темноты» там, в коридорах, скопилось немало мусора, пыли, окурков... Нахожу ведро, тряпку, щётки, пылесос и_-- вперёд с песнями! Я мыла и пела! На душе_-- странное дело_-- было радостно. Почему, отчего? Непонятно. Когда домыла на этаже последний подоконник, забралась на него, прислонилась спиной к оконному косяку, блаженно вытянула ноги. Из окна 6-го этажа отлично, как на ладони, вижу здание СЭВ, теперь_-- мэрии. Здание мрачно, без света. Гостиница «Мир». А вон там_-- Арбат. Всё какое-то серое... Но вдруг в этом сером пространстве вспыхнул огонёк... Да это же красное знамя! А вон_-- второе! Откуда? Кто их несёт? Боже, сколько народу, какая огромная человеческая толпа! Она движется сюда, к нам! Грузовичок... Это наш грузовичок!.. И я кричу во все лёгкие: «Трудовая Россия»! Они прорвались!» И все, кто был на этаже, прилипли к окнам. Перед людьми с красными знамёнами мельтешат какие-то роботы... Огромные круглые головы. Роботы бестолково размахивают руками... Это ОМОН. ОМОН пытается сдержать огромную людскую массу, но тщетно! Она лавиной хлынула в промежуток меж зданиями. Вдруг в её рядах какое-то замешательство (позже стало известно, что из мэрии в людей стреляли), потом люди с красными знамёнами мощно рванули вперёд, сметая на своём пути всякую омонь. Полетели на землю каски, щиты, дубинки, а перепуганная омонь стремительно удирает! Уматывает и струхнувший «Жёлтый Геббельс»! Грузовичок разворачивается и задним бортом вышибает к чёрту ворота мэрии! Туда устремляются наши! На первом этаже мэрии вспыхивает свет. Это значит, что первый этаж взят! Загорается второй, третий... Вижу: из окон мэрии на крышу двухэтажной пристройки в панике прыгают мужчины в камуфляже с автоматами... Значит, там были какие-то гады!? Да ещё с оружием! Что же они сидели в темноте, как крысы? Чего ждали? Вот из мэрии кого-то волокут, какое-то мэрское начальство... Срываюсь с подоконника, лечу с этажей на площадь. А там_-- «встреча на Эльбе»! Люди из «Трудовой России», и не только они, прорвав все заслоны,_-- уже у подъездов Дома Советов! Мы обнимаемся, что-то кричим, ликуя. Всеобщая радостная суматоха! А в нас неожиданно бьёт свирепая автоматная очередь. Пули рикошетят от стены здания... Мы дружно приседаем, прячемся за колонны, за парапеты. «Озверели,_-- говорит кто-то,_-- это их по телеку науськали»... И откуда-то громко: «Надо, чтобы заткнулось «Останкино»! Оболванивают народ! Ни одного слова правды!» «Точно! Одна брехня!» А дальше_-- пошло-поехало: «Даёшь «Останкино!», «Слово_-- народу!». И возбуждённые люди залезают в кузов кем-то брошенной машины, кто-то устремляется за грузовиком «на своих двоих»... Все_-- в «Останкино»!
Перед штурмом
Там я не была. Ничего не видела. Лишь вечером, когда привезли раненых, узнала из обрывочных рассказов, какую кровавую бойню устроила подлая дерьмократическая власть, чтобы только не дать оппозиции всероссийский микрофон, чтобы только не узнала страна, мир правды. И стало понятно, почему бандиты в милицейской и ОМОНовской форме вдруг «забыли», «бросили» грузовики с ключами зажигания... В телецентре восставших ждали и встретили залповым огнём. Из окон «империи лжи» безжалостно расстреливали всех подряд, даже случайных любопытствующих прохожих, даже машины с красными санитарными крестами... Я в те часы работала в столовой ДС. Там не хватало рабочей силы_-- раздатчиц, сборщиц грязной посуды, посудомоек, официанток. (Почти вся эта служба сбежала.) Нагрузив в очередной раз свой поднос тарелками с супом, иду к длинному столу, за который усаживаются... военные. Рядовые и младшие офицеры. Таких я у нас не видела. Спрашиваю: «Вы откуда?». «Мы из дивизии имени Дзержинского. Мы перешли на вашу сторону». После холода, а теперь после горячего супа розовощёкие, возбуждённые_-- совсем мальчишки! Мальчишки, которые не стали, не смогли жить «вне политики», а думали, думали! И приняли решение. В горле у меня вдруг появился комок, с которым я долго не могла справиться. Потом всех этих мальчиков-дзержинцев, перешедших на сторону законной власти, на сторону восставшего и правого народа, ельцинские палачи расстреляют. Вечная память вам, дорогие мальчики России! Вечная память и слава!
У нас опять вырубили свет и всё остальное. Ночью в приёмной ДС, где мы, женщины, спали, появился кто-то из депутатов. В кромешной тьме этот «кто-то» сказал: «Товарищи, будьте ко всему готовы. По сигналу «тревога» все бегите вот сюда». В противоположной от меня стороне чиркнул лучик фонарика. Я лежала далеко. Вставать и смотреть, куда надо бежать, не стала: все побегут_-- побегу и я. Обычно, едва устроившись на своей картонке, я мгновенно засыпала. А в ту ночь не спалось. Перед глазами_-- штурм мэрии, рассказы о случившемся в «Останкино», совсем близко, в 19-м подъезде, наши раненые... Как-то они там?.. Может, нужна помощь?.. Думаю о том молодом человеке без ног, о Валерке. Оказывается, совсем юных ребят у нас тут много. Уходить они не хотят. А вот некоторые пламенные ораторы из числа защитников Дома Советов, призывавшие нас быть «стойкими и храбрыми», давненько исчезли, ушли. Что ж, понять их можно: «Жизнь, как ни крути,_-- хорошая штука». Из головы не уходит вопрос: почему мальчишки-подростки и ребята-дзержинцы, тоже почти дети, оказались способными понять, где законность, правда, что именно надо защищать? И почему за милицейско-ОМОНовским кольцом стояла толпа совершенно оголтелых москвичей и орала: «Коммуняки-фашисты!» Эти, орущие, не способны думать? Их мозги успели заляпать своей гнилью, своими нечистотами всякие свинидзы-митковы-познеры-бехтины-сорокины? Миллионы таких безмозглых сидят сейчас у телеэкранов и ждут, а, может, спорят «на бутылку», чья возьмёт? И не соображают, что их ждёт, если «возьмёт» вечно пьяный выродок из Кремля?
Штурм
Сон не приходил. Осторожно ступая в потёмках, выбралась наружу, на воздух. Близился рассвет. Кое-где у спящих палаток теплились костерки. Дом Советов погружён во тьму. Заметно поредело оцепление. Пошла к Рочдельской. Из темноты кто-то невидимый негромко окликнул: «Кто идёт?». «Я из второго отряда». Подошла к баррикаде, к колючке. Тут совершенно свободно можно уйти, раствориться в предрассветном полумраке. Постояла. Пошла к ДС. Постучала в тяжёлую дверь подъезда. За стеклом замаячило чьё-то лицо. Впустили. «Как там раненые?» «Вроде, тихо». На полу, на ступенях лестницы, на подоконнике спали люди. Спали, сидя на скамейке. Примостившись на самый её кончик, достала из кармана куртки тетрадь и почти наощупь продолжила дневниковые записи.
Где-то что-то мощно загудело. Или загрохотало. Но не на нашей территории. Вроде, далеко. Гул стремительно нарастал. Многие внезапно очнулись ото сна. Женщина с заспанным лицом тревожно спросила: «Что это?». Отозвался мужской голос: «Похоже, танки». На нас пошли с танками? Какой абсурд! И вдруг на фоне гула_-- короткая автоматная очередь. Потом_-- ещё. Какая-то женщина, вскочив на подоконник и вглядываясь в рассвет за окном, закричала: «Володю убили!». Мы бросились к окну. Парень упал навзничь. Свитер задрался. Живот прошит стёжкой от пуль. Это след работы автоматчика. Итак, смерть стояла рядом. Она заглянула к нам в окно. Нас начали убивать. Без суда и следствия. Ни то, ни другое «демократам» не нужно. Они прекрасно знают, чем окончится и следствие, и суд. Они_-- бандюги, ворюги, убийцы русского народа, погромщики нашей земли, на которой мы родились и живём, имя которой_-- прекраснейшее в мире!_-- Советский Союз. Снова заговорил автомат. А потом грохнуло так, что, казалось, ДС закачался. Все ринулись вверх по лестнице. Я задержалась около девушки. Она была так перепугана, что, похоже, перестала понимать, что происходит. Схватив её за руку, потащила к лестнице. Девушка твердила одно и то же: «Не могу... Ноги отнялись...». А в первый этаж, вышибая двери, уже врывались головорезы. Оставив девушку, кажется, на третьем этаже_-- там были наши,_-- я помчалась дальше, выше, на шестой, где накануне мыла и где видела дверь, ведущую на противоположную сторону здания. Там_-- 1-а подъезд, там_-- моя вторая рота! Но дверь оказалась запертой! Сбегаю по ступеням вниз, на четвёртый. Тут вся лестничная площадка заставлена огромными откуда-то вытащенными сейфами. Это заграждение от пуль. Здесь_-- мужчины. У них_-- автоматы. Мне сразу строго указали на место: «Стоять вот тут и не высовываться!». А я высовываюсь. Интересно же! Кто и откуда в нас стреляет? Надо всё увидеть и запомнить! Мужчина с автоматом взмолился: «Да не выглядывайте же! Там работает снайпер! Их из Израиля привезли!». Поспешно убираю голову. Ещё пригодится! Мужчина интересуется: «А вы_-- кто?». Чувствую, мне стыдно произнести слово «защитник». Какой я к лешему защитник? Даже палки подходящей в руках нет. Мы, «защитники», сейчас, наверно, только помеха для этих ребят с оружием. И я отвечаю неопределённо: «Да... так». «А-а!». Парень всё понял.
С какими-то жуткими, нездешними звуками, свистом что-то всё время проносится над головой, впивается в стены, и стены загораются. А наверху, над нами, на 5-м этаже настоящий пожар высшей категории. Пламя проникает уже через наш потолок, и он вот-вот рухнет на нас. Эту задачу, видимо, и поставили перед собой расстрельщики. Горят стены. Дым чёрный, удушливый: в здании много пластика. Вдруг один парень с автоматом, тихо вскрикнув, падает. Снайпер нашёл-таки скважину между сейфами и пальнул по ногам. Меня словно катапультой выбрасывает из укрытия. Кричу: «Носилки!». Носилок нет. Вообще ничего нет. Все в замешательстве. Всё-таки пришедшие защитить Закон не были готовы к тому, что ельцинская воровская банда, вся эта фашистская сволочь развяжет настоящую локальную войну за власть. Раненого надо немедленно тащить в медпункт. Но как, на чём? И есть ли у нас этот медпункт? Он же был на первом этаже! А сейчас там вооружённые уголовники! Рослый, могучего сложения мужчина сбрасывает с себя плащ-палатку, с трудом укладываем на неё раненого. Чей-то голос: «Сюда, сюда!». Тащим. Тяжёлый! Застреваем в дверях, на поворотах. Всё время хочется спрятать голову. У самого уха свистит, шипит... Кто-то сильный, крепкий отталкивает меня, забирает из рук край плащ-палатки: «Отойдите, не женское это дело такую тяжесть поднимать». Раненого несут дальше... Горят ярким пламенем кабинеты депутатов. Ребята с автоматами выбивают в них двери, тушат пламя, но не до конца: из здания напротив стреляют. Вижу, как в один из горящих кабинетов вбегает С. Бабурин, что-то берёт. Наверное, то, чего не может отдать огню. Горит всё кругом. У меня невыносимо жжёт спину... «Горишь!»_-- это кричат мне. Но горю ещё не я. Горит куртка, которую набросил на меня какой-то молодой человек дня три тому назад: «Вам же холодно в вашем плащике!». Сбрасываю куртку, топчу её ногами.
Мне приказывают: «Уходите отсюда! Уходите в зал заседаний Совета Национальностей!». Я не знаю, где это. Бегу сквозь огонь, дым, грохот, битое стекло, рухнувшие перегородки, поднимаюсь выше по замусоренным лестничным маршам... Какой-то узкий длинный коридор. В его конце_-- окно. На фоне окна контражуром вижу силуэт человека с винтовкой. Он изготовился в положении «с колена». Кто-то кричит за моей спиной: «Не стрелять_-- женщина!». Берёт меня за плечи, поворачивает куда-то лицом: «Идите сюда». Я оказываюсь в тихом закутке. Тут несколько женщин из «Трудовой России»_-- наши баррикадницы. Откуда-то возникли депутаты. Среди них_-- Хасбулатов. Как же он похудел и почернел за эти дни! Хасбулатов разговаривает с иностранным тележурналистом, утверждая: «Мы погибнем, но всё равно, всё равно, рано или поздно, этот режим падёт, и власть возьмёт в руки трудовой народ». И опять кто-то громко, сердито распорядился: «Женщины_-- в зал!». И опять_-- коридоры, дым, огонь...
Прощайте, товарищи!
В зале заседаний Совета Национальностей нет окон. Тут мрак. Свет только от свечи. Постепенно глаза привыкают к темноте, и я вижу Умалатову, Горячеву, Шашиашвили, Румянцева, Руцкого... Здесь и соратники по баррикадам. Много тревожных, жутких сообщений: на первых этажах Дома Советов двуногая мразь, освобождённая Ельциным от «химеры совести», зверски добивает наших раненых и тех, кто не успел убежать на верхние этажи. Какой-то врач вышел из ДС с белым флагом_-- расстреляли. Священник, надеясь остановить бойню, пошёл с крестом в руках на танк_-- убили. Ребят, спящих в палатках, давили гусеницами... Мне вдруг стало душно. Сдавило в том месте, где, по-моему, живёт Душа. Она рядом с сердцем. Обволакивает его. Душа задыхалась... Вместе с ней погибало от боли и сердце... Я люблю петь. Пою, когда радостно и когда тяжко. Внезапно в уме вспыхнуло слово «Звезда». Звезда_-- красная, пятиконечная_-- с советским человеком всегда рядом. Во все времена его жизни. На белой кофточке октябрёнка, на кумачовой «испанке» пионера, на головном уборе советского солдата, на башнях Кремля, на нашем Красном знамени... Неожиданно для самой себя я громко запела романс, в котором внезапно обнаружила совсем иной смысл. «Гори, гори, моя звезда. Звезда любви приветная. Ты у меня одна, заветная, другой не будет никогда!..». Когда допела, из темноты зала мужчина спросил: «Ну что, товарищи, наверное, настал час всем вместе грянуть «Варяга»?» Кто-то откликнулся встречным предложением: «А может, с белым флагом выйти?». Из рядов кресел выбежала женщина. По-моему, горянка. И депутат. Гневно закричала: «Ни за что! Лучше умереть, чем сдаться на милость этим бандитам!». Во тьме я не рассмотрела её лица, но уверена: она_-- красавица!
А грохот за стенами усиливается. Отчётливо поняла, что живу последние часы. А может, минуты. Подумалось: что ж, судьба, оказывается, подарила мне прекрасную смерть. Я не умру в постели от старческих болячек. Я, оказывается, погибну, как наши деды и отцы,_-- в бою за Советскую власть, за нашу Советскую Родину. Сюрреализм. В кармане плаща нашарила бумажку. Тетради нет, должно быть, оставила на первом этаже. Записала родившиеся стихотворные строки:
Вот он_-- час расставания с жизнью.
Ухожу за черту. За край.
Дорогая моя Отчизна,
Я любила тебя. Прощай.
На проспектах, на улочках узких
Смерть взяла в свои руки права.
И тротилом, и кровью русских
Пахнет нынче моя Москва.
Пули, взрывы, огонь_-- не страшно:
За Советскую власть стоим.
Что ж, лупи, легендарная наша!
Бей, безумная, по своим!..
Офицеры, смущаться не стоит:
Чушь_-- измена стране своей.
Фюрер вам подарит «героя»
За расстрел стариков и детей.
А тебя, кремлёвский Иуда,
Будет вечно преследовать страх
И кровавые мальчики будут
Всё стоять в твоих пьяных глазах.
Мир узнает: здесь пули скосили
Самых лучших Отчизны сынов.
Будь ты проклят, убийца России!
Будь ты проклят во веки веков!
В зал вошли Баранников и Андронов: «Там офицер из «Альфы». Он хочет сделать заявление». Кажется, отозвался Руцкой: «Пусть оставит оружие за дверью!». Офицер вошёл. Безоружный. Он сказал: ««Альфа» отказалась выполнить приказ о вашем расстреле. Мы выведем всех вас за пределы Дома Советов». «Какие гарантии, что нас не убьют?». «Слово офицера». Зал ответил хохотом. Мы уже знали, что в танках, из которых били по Дому Советов, сидели продажные твари с офицерскими погонами. «Я вас понимаю,_-- сказал альфовец._-- Но мы своё слово сдержим. Решайтесь». И мы решились. Мы спускались длинной цепочкой по чудом уцелевшей лестнице вдоль чёрных искорёженных стен. Вдруг останавливались, долго чего-то ждали, снова шли. На первом этаже не могла понять, куда попала: всё в чёрной копоти, раскурочено, выворочено, разбито. Какие-то мужики, не поймёшь, кто_-- милиция? ОМОН? Бандюги с большой дороги? Какие-то обормоты_-- такая на них, извините, «форма»_-- стали пропускать нас по одному, выдёргивая из нашей вереницы мужчин. Потом альфовец сказал: «Идите вдоль стены. Не бойтесь. Мы договорились: хоть один выстрел_-- и мы их разнесём». Благополучно миновали стену, подвергаясь обыскам. Но, когда отошли от Дома Советов и остались без крыши и опеки, откуда-то, как взбесившиеся псы, бросились на нас спецназовцы. Их, видно, чем-то «накачали». Совершенно звериные морды, вытаращенные оловянные глаза, перекошенный злобой рот, изрыгающий мат. Они нещадно били нас дубинками_-- по голове, по спине, пинали ногами... Мне удалось вырваться из кольца этих шакалов. Преследуемая одним из громил, рванула в какой-то сквер. Слыша за собой топот и тяжёлое пыхтенье, на лету продралась сквозь кустарник, нырнула за какой-то вагончик (киоск?), снова_-- в кусты, за угол дома, вдоль его стены... За мной уже никто не гнался. Выдохся. Наверно, этот козёл никогда не сдавал нормы ГТО. На всякий случай снова укрылась в кустах, замерла там, смешавшись с листвой, с темнотой. Справа доносятся какие-то крики. Похоже, там кого-то бьют. Осторожно отхожу влево, удаляясь от этого места. Вышла на освещённую улицу. Смешалась с прохожими. Они о чём-то воркуют, что-то жуют, над чем-то ржут. Некоторые останавливаются, глядят вверх. Остановилась и я. Оглянулась на горящий Дом Советов. Высоко в небе над ним клубился зловещий чёрный дым. Поверху ещё стреляли. Слышались автоматные очереди, отдельные винтовочные выстрелы и грохот танковых траков. Шли новые? Или те, что расстреливали нас, уходили с места преступления? Уже не работало метро. Значит, не ходят и электрички. Тормознула «жигулёнок». Прошу водителя: «Если вам по пути, пожалуйста, подвезите меня хоть чуточку в сторону Тушино...». Ему по пути! «Но у меня нет ни копейки. Я с войны». Он сразу уловил смысл услышанного: «Вы был там?! Садитесь в машину. Рассказывайте». И довёз меня до самого дома.
Потом вонючие свинидзы будут врать с телеэкранов: «Убегая из Белого Дома, коммуняки тащили ковры, телевизоры, люстры, компьютеры»...
В мою страну пришёл фашизм. А с ним_-- террор. Банда террористов-главарей засела в Кремле.
* * *
Все эти минувшие годы во время печальных шествий 4-го октября я вглядываюсь в лица идущих в траурной колонне, в портреты погибших и не вижу своих боевых товарищей. Может, я просто не узнаю их? Мы ведь тогда все были усталые, чумазые... Когда во время советских праздников, стоя на грузовике, читаю стихи, я опять ищу их и в колоннах, и среди стоящих на обочине. Я не знаю фамилии своего ротного_-- мы тогда не задавали лишних вопросов_-- стала забывать лица ребят, но мне кажется, они меня помнят! Я-то среди них была одна! Вторая рота! Откликнись!
Нина Кочубей,
член Союза писателей СССР,
актриса, Заслуженный деятель искусств СССР
