Форум С.Кара-Мурзы

	От	Георгий
	К	Георгий
	Дата	08.06.2004 22:54:58
	Рубрики	Тексты;

И снова - Глинка. Народ не принял новой постановки? (*+)

"ЖИЗНЬ ЗА ЦАРЯ" НЕ ЗАДАЛАСЬ

На втором показе [ 13:39 03.06.04 ]

http://www.izvestia.ru/culture/article135781

В Мариинском театре на втором представлении премьерной оперы "Жизнь за царя" в постановке Дмитрия Чернякова случился беспрецедентный
скандал. Публика, ожидавшая лубка в русском стиле, почувствовала себя обманутой, а министр культуры Александр Соколов, недавно
возмутившийся тем, что сцену заполонили "февронии в кедах", посетил после спектакля художественного руководителя Мариинки Валерия
Гергиева.

Уже само начало второго показа новой постановки "Жизни за царя" Глинки было отмечено легким разочарованием: обещанный зрителям
Владимир Путин, собиравшийся засвидетельствовать свое почтение Мариинке, так и не появился (в качестве утешения присутствовала,
правда, Валентина Матвиенко). Однако уже с первых тактов увертюры публика, до того внимательно изучавшая обитателей царской ложи,
полностью переключила внимание на сцену. И если в первой картине с ее идиллическим деревенским колоритом зал с оживленным и в
общем-то благожелательным любопытством разглядывал Сусанина и его домочадцев, дивясь отсутствию кокошников и деревенских изб в
натуральную величину, то польский акт, лишенный всяких польских примет и изображающий верхушку власти в ее московском варианте,
поверг всех в недоумение, сменившееся агрессивным протестом. Противопоставивший тихому семейному счастью одной маленькой семьи
обобщенно-гротескный образ "власть имущих" и сделав, таким образом, государство (причем не какое-нибудь, а самое что ни на есть
наше) врагом "маленького человека", режиссер Дмитрий Черняков, вероятно, рассчитывал на людей, готовых принять или хотя бы
воспринять его индивидуальную трактовку оперы Глинки.

Очевидно, что на вторую премьеру пришли люди, менее искушенные в современной оперной режиссуре, а может быть, и вообще не
осведомленные о том, что именно им предстоит увидеть. Так или иначе, но язвительная ирония танцев, поставленных Сергеем Вихаревым в
лучших традициях кремлевских приемов (нарочито неуклюжий белый балет вперемежку в разудалым фольклорным стилем вприпрыжку), поначалу
не вызвала никаких подозрений - зал наблюдал за происходящим на полном серьезе, созерцая язвительный постсоветский лубок с таким же
вниманием, с каким в другие дни созерцает "Лебединое озеро" или "Баядерку". Тем сильнее был шок от появления бравых суворовцев, а
затем и девочек со штыками: жесткий и жестокий режиссерский ход, призванный обратить искусное притворство в откровенный гротеск,
заставил публику почувствовать себя полностью одураченной. В зале начался громкий ропот, а из партера громовым мужским голосом
прозвучало слово "позор", поддержанное аплодисментами (правда, довольно жидкими). Пикантность ситуации заключалась в том, что
спектакль снимался телеканалом "Культура" для показа в середине июня. Все это, однако, ничуть не смутило Валерия Гергиева,
продолжавшего вести спектакль с тем же динамичным темпом: девочки со штыками ушли вместе с суворовцами, но музыку Глинки на
протяжении всего оставшегося вечера сопровождал навязчивый фон, создаваемый зрителями: любая деталь, любое движение солистов тут же
вызывало шквал комментариев - "какой ужас", "кошмар", "ну разве можно такое допустить?".

По свидетельству очевидцев, в одном из антрактов министр культуры и массовых коммуникаций Александр Соколов уединился с Валерием
Гергиевым в его кабинете. Их беседа явно затянулась, так что помрежи стали уже беспокоиться, не опоздает ли маэстро к началу
следующего акта. Можно предположить, что сказал худруку Мариинки министр, не так давно посетовавший в одном из интервью, что
современную сцену заполонили "февронии в кедах" и "князи всеволоды", похожие на колхозных агрономов (предыдущей постановкой Дмитрия
Чернякова в Мариинке было как раз "Сказание о невидимом граде Китеже").

После антракта народ повалил в зал с соответствующим настроем - иностранцы, чувствующие, что им выпала честь быть свидетелями
настоящего скандала, с жадностью ловили каждую реплику. Собственно, ни музыка, ни исполнение, ни сам спектакль уже не имели никакого
значения - публика переживала оскорбление, нанесенное ей в польском акте. Раздражение вызывало уже абсолютно все: банки с огурцами,
стоящие на свадебном столе, развязное поведение поляков, ввалившихся в сусанинскую комнатушку (хотя как еще могут себя вести
завоеватели), наконец, поведение Антониды, которая после ухода отца с вражеским отрядом лихорадочно принималась тереть яблоко за
столом, в то время как селяне пели ей свадебную песню.

Вероятно, проблематичный финал спектакля, когда обездоленные и осиротевшие Антонида, Ваня и Собинин бродят среди равнодушной свиты,
поющей "Славься" своему царю, спасло от скандала лишь то, что ближе к полуночи, когда действие вышло на финишную прямую, много
зрителей уже покинули театр: обида "за гениальную музыку Глинки", конечно, была серьезной, но развод мостов и закрывающееся метро -
все-таки поважней.

Сергей Пряников

================

ПРОЖИЛИ БЕЗ ЦАРЯ

премьера оперы Глинки в Мариинском театре [ 15:01 01.06.04 ]

http://www.izvestia.ru/culture/article131085

В Санкт-Петербурге накануне 200-летия Михаила Глинки открылся фестиваль "Звезды белых ночей". Само это совпадение спровоцировало
Валерия Гергиева на реализацию давнего плана: поставить "Жизнь за царя" в оригинальной версии - с первоначальным текстом барона
Розена. Сегодня на этой премьере ждут президента РФ Владимира Путина.

Режиссером и сценографом спектакля стал Дмитрий Черняков, только что поставивший нашумевшую "Аиду" в Новосибирске и получивший
очередную "Маску" за "Повесу" Стравинского в Большом. И поклонники, и противники этого режиссера с нетерпением ждали новой пищи для
баталий. Еще бы - столько "скользких" в смысле прочтения моментов, сколько есть в опере Глинки в первоначальной ее редакции, мало
где отыщется. Во-первых - монархическая тема и финальный хор "Славься!", во-вторых, языковые нелепицы самого либретто. Известно, что
Егор Розен вплетал свои неловкие рифмы уже в готовую музыку Глинки. "Не розан, в саду, в огороде - цветет Антонида в народе". Да и
сама попытка Глинки средствами итальянского бельканто рассказать историю из жизни российской глубинки - очень удобный повод для
режиссерской иронии.

Сусанин Сергея Алексашкина появился на авансцене еще во время увертюры с рубанком и молотком, снимая стружку с новенькой доски.
Явная и очень вагнеровская ссылка на Ганса Сакса из "Нюрнбергских майстерзингеров" словно намекала на то, что глинковский Сусанин не
просто крестьянин, а поэт-провозвестник национального искусства. Но эта мысль так и осталась брошенной вскользь цитатой.

Первое действие у Чернякова - если не считать фирменных гипсовых лосей и косуль из советской лесопарковой зоны да советской люстры с
тремя рожками - получилось почти таким же массовым и натуралистичным, как если бы его поставил Дзеффирелли или Стрелер. Даже залитые
вкусным золотистым солнечным светом весенние луга отдавали итальянщиной - в таком стерильно пейзанском ключе могла начинаться и
"Сомнамбула", и "Сельская честь". Самое главное, что сближало Чернякова с итальянскими "реалистами", - контраст подробно прописанных
характеров в массовке и очень формальный в дурном смысле оперный рисунок роли у всех центральных героев. Не успел, а может, не
убедил?

Польский акт ворвался совершенно иной театральной эстетикой. Аляповатый белый зал с красными колоннами и рядами красных же
зрительских кресел. В центре - силуэт соборного купола, остроумно одетый в этакую чешую из архитектурных кокошников-закомар. Зал
наполняли дамы в меховых манто и мужчины в штатском. Сразу вспомнился зальцбургский "Борис" в постановке Герберта Вернике. Танцы в
польской сцене Черняков разыграл так же, как в недавней "Аиде": балет стал настоящим имперским зрелищем - этаким правительственным
концертом с народными плясками и более академичными балетными вставками. Жаль, что на этот раз хореография Сергея Вихарева была куда
более прямолинейной и сутолочной: только один по-настоящему сильный момент бросился в глаза - когда лихие офицеры в современной
форме лихо отплясали мазурку, а затем на сцену выбежали совсем юные девчушки в репетиционных платьях, но с огромными ружьями.
Офицеры взяли ружья в обе руки и превратили их в мини-станки для юных балерин. Здесь Вихарева заслуженно наградили овацией.

Именно эта сцена стала ключевой для всей черняковской трактовки - поляки оказались никакими не поляками, а своей же собственной
властью - возможно, незаконной, неправедной, но однозначно официозной и равнодушной к деревенскому микрокосму.

Действия в польском акте немного, но его с лихвой искупила дирижерская энергия Валерия Гергиева. Маэстро в этот вечер не просто был
в ударе. Очевидный музыкальный успех "Жизни за царя" не был обычным мариинским штурмом. Гергиев был тонок и аккуратен - подхватывал
и буквально лелеял солистов (среди которых особенно выделялось контральто Златы Булычевой в роли Вани), удивительно бережно и
трепетно вел ансамбли, упиваясь красотой бельканто, словно всю жизнь только и играл Беллини и Доницетти. А еще почти незаметно и
лихо "подбирал" опаздывающий хор. Но страстность и драматизм остались на месте. И когда дело дошло до "последней зари", неизвестно
от чего больше бегали мурашки по коже - от мастерского и "умного" вокала Сергея Алексашкина или от игры оркестра под управлением
Гергиева.

В режиссерском отношении спектакль так и развивался в большей степени за счет сценографии и массовки почти до конца третьего акта.
Черняков мастерски нарядил и сервировал девичник у Антониды, поставив на столы аппетитные банки с советскими огурцами-помидорами,
запихнув в череду гостей колоритную старушку с рыжими кудрями и аккордеоном и надев на польский отряд черные куртки-аляски. Однако в
самостоятельную и риторическую жизнь сусанинской семьи режиссер серьезно вмешался только после того, как самого Сусанина увели
поляки. Вдруг Антонида (Ольга Трифонова) вместо радостного приветствия подружек судорожно схватила яблоко и терку и лихорадочно
начала натирать салат в эмалированное блюдо. С этого момента начался полноценный черняковский спектакль - сильный, местами дерзкий и
психологически подробный.

Сцены в жутком темном лесу "монтировались" с тем, что происходило в избушке, в которую очень тихо и трогательно возвращался сначала
сбившийся с пути Собинин (Леонид Захожаев), затем разбудивший по тревоге царскую обитель Ваня. И когда Сусанин запел, каждое его
слово синхронно отзывалось в лицах и реакциях его домочадцев, которые то старались забыться в ночном чаепитии, то отчаянно горевали.
А потом, в финале, вся сусанинская семья понуро вошла в тронный зал - конечно, тот же самый, красный с белым - и оказалась
совершенно лишней на официальной церемонии. Под помпезное "Славься!", спетое хором в русских костюмах, но с красными папками, в
избушке на первом плане - раздосадованные и грустные сусанинские домочадцы деловито перебирали яблоки.

ИЛЬЯ КУХАРЕНКО