"Самолет при Петре I
Вы снимаете с полки 58-й том «Энциклопедического словаря» Брокгауза и Ефрона и открываете его на статье «Шлиссельбург».
В статье, напечатанной, к слову говоря, в 1903 году, то-есть еще до того, как вышла из пеленок авиация, рассказывается, как войска Петра I овладели крепостью Орешек и городом Шлиссельбург у истока Невы:
«Особый отряд был переправлен на правый берег и овладел находившимися там укре-плениями, прервав сообщения крепости с Ниеншанцем, Выборгом, Кексгольмом. Флотилия блокировала ее со стороны Ладожского озера. На самолете была устроена связь между обоими берегами Невы...»
Слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы во времена Петра I в армиях применялись само-леты, на которых можно было бы пересекать широкие реки?
Рев мотора под Санкт-Питер-Бурхом! Самолет в шведских войнах великого Петра! Да это прямо удивительное открытие!
Посмеиваясь, вы говорите: «Тут что-то не так! Очевидно, речь идет не о наших воз-душных машинах». А о чем же?
Приходится провести целое военно-историческое исследование, прежде чем мы добь-емся истины. Да, двести лет назад «самолетом» называлось нечто, очень мало похожее на наши нынешние самолеты. Впрочем, если вы спросите у современного сапера, он сообщит вам, что слово это живо и доныне: и сейчас понтонеры на фронте, при переправах, применяют порою особые самоходные паромы, движущиеся силой речной струи. Эти своеобразные при-способления издавна называются самолетами.
На таком именно самолете поддерживал и Петр I связь между частями, находившимися по обе стороны могучей реки. Значит, слово «самолет» в нашем языке {236} существовало за много времени до того, как первые пропеллеры загудели в небе. Только оно имело тогда со-вершенно иное значение.
В разное время оно имело таких значений даже не одно, а несколько.
Возьмем ту же «Энциклопедию», но только на слово «Самолет». Оно находится в 56-м томе; том этот вышел в свет в 1900 году. «Самолет, — говорится там,— ручной ткацкий ста-нок, с приспособлением для более удобной перекидки челнока».
А кроме того, как мы хорошо помним с детства, в самых старых сказках именовалось искони «самолетом» все то, что может само летать по воздуху, — например волшебный ковер *.
[* Слово это вообще охотно применяли ко всему быстрому на ходу, подвижному. Одно из «акционерных» пароход-ных обществ на Волге до самой революции было известно под фирмой «Самолет». Среди шуток юного А. Чехова («Перепутанные объявления») есть такая: «Пароходное О-во «Самолет» ищет места гувернантки». Видимо. «О-во» это было в те дни весьма популярным.]
Теперь нам ясно, что получилось в этом случае. Когда языку понадобилось дать имя новоизобретенной воздушной машине, каких до сих пор он не знал, люди как бы внезапно вспомнили, что подходящее для этого слово давно уже существует в сокровищнице русской речи.
Правда, оно не было «безработным», это слово: оно имело свои значения. Но одно из них (особый паром) было известно очень мало кому. Другое (ткацкий станок) употреблялось тоже только техниками да рабочими-текстильщиками. Третье значение — сказочное — никак не могло помешать: таких «самолетов» в настоящем мире не было; спутать их никто не мог ни с чем. И язык спокойно передал это имя новому предмету: он создал новое слово, перелицевав, переосмыслив старое. Он придал ему совершенно иной, небывалый смысл.
Вы, может быть, теперь представляете себе дело так: народ наш по поводу названия новой машины устраивал специальные совещания, рассуждал и обсуждал, как поступить луч-ше, потом «про-{237}голосовал» этот вопрос и решил его «большинством голосов...»
А другим, возможно, все рисуется иначе: просто нашелся умный и знающий человек, который помнил старое слово; он придумал употреблять его в новом значении и «пустил в ход». И то и другое неверно.
Разумеется, новое употребление слова «самолет» сначала пришло в голову одному или двум-трем людям; не всем же сразу! Но совершенно так же другим людям казалось в те дни более удобным и подходящим назвать новую машину заимствованным из древних языков словом «аэроплан». В первое время, когда только возникла авиация, почти все говорили имен-но «аэроплан», а вовсе не «самолет». А потом, совершенно независимо от того, чего хотели отдельные люди, язык как бы сам по себе выбрал то, что ему казалось более удобным и пригодным. Слово «аэроплан» постепенно исчезло; слово «самолет» завоевало полное вла-дычество. И сделано это было не моим, не вашим, не чьим-нибудь одиночным вкусом или вы-бором, а и мной, и вами, и миллионами других — могучим чутьем к языку, свойственным все-му народу — хозяину и хранителю этого языка **."