>От кого приказ-то? От олигархически-шахтёрских клоунов?
От того, кто по мнению Стрелкова имел право отдавать такие приказы. Этого достаточно?
>Так он создал или "предал" ЛДНР (кстати, такого субъекта нет). Определитесь))
Почему или или?
>Без него "шахтари" сидели бы на попе ровно, гнали уголёк для Ахметова и уверенно ассимилировались в украйинсЬтве
Это очевидная ложь.
>Постоянное повторение слова "предательство" выдаёт в вас левого сектанта - фаната Мухина или Кенгуряна. Это глуповато и некрасиво.
Ваше не понимание, что такое приказ, выдает в вас типичного современного блогера(ТМ). Это даже не глуповато, а просто мерзко.
>А Павлов специально открыл немцам фронт и сдал Белоруссию, да-да, это уже один утырок "доказал"
Павлов сбежал или просто прошляпил наступление немцев? Судили его за второе.
Короче просто процитирую вам один фрагмент. Думаю вы его узнаете.
Танкист остановился перед Бессоновым, заметно уменьшившись на земле, но все-таки ростом на голову выше его, неуклюже мешковатый в своей полной форме, возбужденное лицо в разводах копоти, опущенные под светом фонарика глаза подведены чернотой гари, тоже черные подрагивающие губы запеклись. Он тяжело дышал, и почувствовался запах винного перегара.
— Пьяны? — спросил Бессонов. — Посмотрите на меня, танкист!
— Нет... товарищ генерал. Норму я... норму... — выдавил танкист, не подымая траурно-черных век, ноздри его раздувались.
— Номер части и звание? Откуда вы?
Запекшиеся губы танкиста лихорадочно зашевелились:
— Отдельный сорок пятый танковый полк, первый батальон; командир третьей роты лейтенант Ажермачев...
Бессонов пристально смотрел на него, еще не веря в точность ответа.
— Как это сорок пятый? Каким образом вы здесь оказались, командир роты? — очень внятно спросил он. — Сорок пятый полк придан другой армии и, как известно, держит оборону впереди! Отвечайте яснее.
Танкист вдруг вскинул голову, веки его разом открыли в каком-то клоунском, страшном обводе глаза, налитые хмельной мутью. Он глухо выговорил:
— Обороны там нет... Немцы заняли станицу. С тыла обошли. От моей роты осталось вот три машины... В двух — пробоины... Неполные экипажи... Я с остатками роты... вырвался...
— Вырвались? — переспросил Бессонов и, лишь в эту минуту все предельно ясно понимая, повторил это острое, с колючими лапками слово, так знакомое по сорок первому году: — Вырвались? А остальные тоже, лейтенант, вырвались? Кто еще вырвался? — опять повторил недобро Бессонов, выделяя "вырвались" и "вырвался".
— Ах, шкура! — выругался кто-то в толпе солдат. Танкист заговорил рыдающим голосом:
— Я не знаю... не знаю, кто вырвался. Я прорывался вот с этими танками... Связи не было, товарищ генерал... Рация не работала. Я не мог...
— Что можете добавить?
Бессонов, сдерживая гнев, ожженный болью в голени, уже не видел никого в отдельности, но слышал разрозненные звуки команд, гул моторов за спиной своей огромной, тяжко дышащей, остановленной, как живое тело, колонны, точно сломленной на пути туда, откуда вырвались в слепом отчаянии этот нетрезвый лейтенант-танкист и эти три танка, преградившие сейчас дорогу, и почувствовал нечто ядовитое, словно сама паника черной тенью витала в воздухе. Солдаты вокруг танкиста замерли.
Бессонов повторил:
— Ничего не можете добавить, лейтенант?
Танкист втягивал воздух через ноздри, будто плакал беззвучно.
— Майор Титков! — приказал Бессонов в темноту отчетливо жестким, беспощадным голосом, в котором звучала неотвратимость вынесенного приговора. — Арестуйте его!.. И как труса — в трибунал!