"Подойдя к бараку, где сидел среди пироксилина, покуривая трубку, бравый
солдат Швейк, младший унтер-офицер крикнул:
- Швейк, мерзарец, кидай трубку в окно и выходи наружу!
- Никак невозможно: господин полковник приказал мне курить. Так что буду
курить, хоть режь на части.
- Выходи, скотина!
- Никак нет, не выйду. Сейчас только четыре, а смена в шесть. До шести я
должен быть при пироксилине, чтобы не случилось какой беды. Я насчет этого
строго...
Он не договорил. Вы, может быть, читали о страшной катастрофе в арсенале. В
какие-нибудь три четверти секунды весь арсенал взлетел на воздух.
Началось с того барака, где бравый солдат Швейк учился обращаться с
пироксилином: над тем местом, где стоял этот барак, воздвигся целый курган
из бревен, досок, железного лома, слетевшихся отовсюду, чтобы воздать
последний долг бесстрашному Швейку, не боявшемуся пироксилина.
Трое суток на развалинах работали саперы, сортируя головы, туловища, руки и
ноги, чтобы господу богу на страшном суде легче было разобраться в чинах
погибших и соответствующим образом распределить награды. Это была настоящая
головоломка.
Трое суток разбирали они и курган, возвышавшийся над Швейком, а на третью
ночь, проникнув в самую глубь этой горы из бревен и железа, вдруг услыхали
приятное пение:
И оплот миланский
И четыре моста.
Выставляй, Пьемонт,
Посильней форпосты!
Гоп, гоп, гоп!
При свете факелов они принялись разбирать обломки в том направлении, откуда
слышалось пение:
Я ведь вам прислал
Целый полк уланский,
Вы ж его сгубили
У ворот миланскнх!
Гоп, гоп, гоп!
Вскоре при свете факелов перед ними открылась образованная железным ломом и
нагроможденными бревнами небольшая пещера, и в уголочке сидел бравый солдат
Швейк. Он вынул трубку изо рта, встал во фронт и отрапортовал:
- Честь имею доложить: происшествий никаких не было, все в порядке!
Его вытащили из этого дикого хаоса, и он, очутившись перед офицером,
вторично рапортовал:
- Честь имею доложить: происшествий никаких не было, все в порядке. Покорно
прошу прислать смену: шесть часов минуло. Прошу также выплатить мне
суточные за то время, что я просидел под развалинами."
>>А что в этом ужасного?
>
>"Подойдя к бараку, где сидел среди пироксилина, покуривая трубку, бравый
>солдат Швейк, младший унтер-офицер крикнул:
>- Швейк, мерзарец, кидай трубку в окно и выходи наружу!
Мины оказались старые, обросшие ракушкой; значит, очень долго находились под водой — с гражданской войны, а быть может, даже мировой. Много лет подряд они спокойно покачивались под водой на длинных минрепах, как грибы поганки. Шторм всколыхнул воду, минрепы лопнули, мины всплыли на поверхность.
Григорий с Володькой заспорили: цокнутся ли они друг о друга, или ветер переменится и погонит их на камни? В том и в другом случае мины взорвутся сами, иначе сказать — покончат жизнь самоубийством.
Но этого не произошло. Расторопный танкер вызвал по радио минеров. А уж минеры, понятно, знали, как заклинать злого духа, заключенного в бутылке.
С тральщика спустили шлюпку. Она описала полукруг. Подойти к мине полагалось так, чтобы не навалило на нее ветром.
Сидевший на корме минер с подчеркнутым спокойствием закурил папиросу. Володька и Григорий переглянулись. К чему еще этот форс? Рядом же двести килограммов не леденцов, а взрывчатки!
Но то был не форс. Папиросу приходится обязательно закуривать, даже если минер некурящий. Ведь обе руки его заняты, а огонь должен быть наготове.
Минер перегнулся к мине. Гребец делал в это время короткие гребки, удерживая шлюпку на расстоянии вытянутых рук товарища. Издали не видно было, что он там делает. Но минер со всеми предосторожностями подвешивал к мине патрон.