От Геннадий
К All
Дата 28.06.2005 00:36:30
Рубрики WWII;

Тут спращивали о жизни в оккупированном Харькове

Даю заметку полностью, п.что архива как такового там нет и через пару дней заметка уйдет без следа.


В редакцию пришло письмо от человека, чье детство опалила война. Знакомясь с подобными свидетельствами стойкости духа народа, невозможно оставаться равнодушным. Корреспондент «Времени» встретился и побеседовал с автором письма — педагогом с 40-летним стажем, а ныне пенсионеркой Ириной Конихиной. Для целостности восприятия не стану «перебивать» рассказ своими вопросами, которые задавала Ирине Алексеевне, — лучше читайте историю войны от первого лица! ОбыскМоя мама Екатерина Алексеевна Конихина, вдова с двумя детьми, эвакуироваться, как и большинство харьковчан, не сумела. В 1941 году мне было 10 лет, а моей сестре Инне — пять.Тревожным летом и осенью, когда одно за другим закрывались госучреждения, а близкие уходили на фронт, когда на восток шли эшелоны с заводским оборудованием, бомбили город и было страшно наблюдать за растерянными взрослыми, стояли удивительно солнечные, теплые дни. Все, что было возможно, — мыло, спички, соль… запасали впрок. По вечерам перечеркнутые крест-накрест бумагой окна угрюмо глядели на вымершие улицы. Слышны были выстрелы.Вплоть до самого начала оккупации мама ходила на работу в школу №22 по ул. Клочковской, хотя занятий уже не было. Мне поручалось не только ухаживать за сестрой, но и выстаивать в очередях за хлебом. В сентябре я самостоятельно купила на складе полтонны угля, дрова, организовала погрузку, доставку и выгрузку. Очень скоро в оккупированном Харькове начался голод. Люди потянулись в села на «менку» — за одежду, нитки, иголки, соль просили хлеб, картошку, зерно, растительное масло. Дважды в такие походы мама брала меня, так я узнала дорогу на Куряж, Пересечное, Ольшаны. Зима 1941 — 1942 г.г. была суровой. Как ни старались экономить, запасы топлива иссякли к середине января. Спали в пальто. Где могли добывали воду и доски.Мы жили в начале Москалевки на ул. Шекспира (теперь и до революции — Екатерининской) в доме №3 дореволюционной постройки. Наш двор примыкал к обувной фабрике, а улица выходила к площади Урицкого у набережной. За рекой был Рыбный рынок, где мы с сестрой торговали с земли, подстелив покрывало, мелочевкой. Когда в наше (мирное!) время вижу такую торговлю, мне становится не по себе… С соседскими детьми собирала по дворам еду для наших военнопленных, рубивших на реке лед. Мы делали то, что не позволялось взрослым: получив разрешение у охранников, спускались по склону и передавали пленным сухари, лепешки из отрубей, жмыха, овощных очисток.Прямо за нашим забором, на фабричном дворе, лежали сваленные в кучу обрезки кожи и резины, которые хоть и с копотью, но могли гореть. Мы с Инной запаслись и этим «топливом»! После ухода Красной Армии большинство магазинов, склады, хлебозаводы были разграблены. Говорить об этом неприятно, но так было. Людям надо было выживать! Мы с сестрой тоже принесли лежавшие горой за забором изготовленные из отходов основного производства босоножки и сумки-«авоськи». И вдруг в наш двор пришел немецкий офицер с двумя солдатами, собрал женщин, стариков, детей и велел открыть сараи. Большинство соседей сделали вид, будто не имеют к ним никакого отношения… Мама притвориться не смогла — отворила дверь. Офицер молча осмотрел стопки убогого товара в сараях, а новый представитель фабрики, погрозив всем, скрылся через дырку в заборе. Мама стала готовиться к аресту — поручила заботу о нас своей подруге.Но на этот раз, к счастью, обошлось.Студень из кровиВ Харькове из родственников у нас были мамина сестра и брат отца. Тетя умерла от голода зимой, а дядя, уезжая последним эшелоном, поручил пожилому другу позаботиться о нас в случае необходимости. И вот в феврале 1942 г. мама вместе с ним ушла на менку. Тогда-то они и попали в облаву. Одетая во флотский бушлат, брюки и шапку-ушанку мама вызвала у фашистов подозрение еще и потому, что в ее кармане обнаружили пол-литра спирта, а также набор открыток с репродукциями картин о бегстве Наполеона из России. Маму задержали на 5 суток — до выяснения личности. …В первый же день мы с Инной съели те крохи, что она нам оставила. В стылом доме мы лежали под ворохом одеял и ждали маму. Подле кровати — отхожее ведро с застывшим льдом. Я провалилась в голодный обморок. …Мама долго стучалась в дверь, запертую на засов. Соседи, помогавшие ей, уже собрались ломать дверь, когда Инна стала бить меня ногами в живот. От боли я и очнулась, с трудом добралась до двери, отодвинула засов и потеряла сознание. Растопив печь, накормив нас размороженным в кипятке хлебом, мама попыталась снять флотские бутсы. Но ее обмороженные ноги (фашисты держали пленников в сарае) распухли — пришлось ботинки резать. Мама заболела — долго не могла ходить. Мы с Инной стали основными поставщиками еды с базара: продадим что-нибудь за рубли или марки — купим банку зерна или картофельных очисток, а то и студень из крови забитых животных.Постоянно велись облавы: полицаи хватали всех подряд и, утрамбовывая, заталкивали в машину-«душегубку». Однажды полицай, отшвырнув Инну, принялся запихивать в кузов мужчину — придавливал и плечом, и коленом. Инка же все не хотела уходить — просила покататься на машине!Однажды на базаре к нам подошел человек в кожухе, валенках с вещмешком. Присел, стал, перекладывая наш «товар», расспрашивать: кто мы, с кем живем. И попросился переночевать. Он шел за нами, держась поодаль, до самого дома. Спать не лег. Да и мама всю ночь у окна просидела. А на рассвете гость ушел, оставив полбуханки настоящего (!) хлеба и кусок сала. Мы долго фантазировали, что это был партизанский разведчик. Благовидный предлогК весне 1942 года город «объел» все окрестные села. И в это время мы с сестрой пошли на менку. Менять — это, значит, взамен кружевного воротничка, носочков и иголок попросить еды. То есть мы под благовидным предлогом попрошайничали! Подавали плохо — вот почему, сойдя с трассы, мы двинулись проселочными дорогами. Ночевали у добрых людей. Имелись и ночлежки, где на соломе порой спали по нескольку меняльщиков и попрошаек. За это следовало платить. Так как у нас с Инной денег не было, нас пускали из милости. Дошли до хутора Яблуневе, где женщина согласилась взять меня на лето пастушкой, но при условии, что сестру (лишний рот) отвезу в Харьков. И указала, как лучше добраться до станции. Мы намеревались добираться товарняком либо дождаться поезда, который ходил раз в неделю. В результате же попали в санитарный состав… к немцам! Мы имели столь жалостливый вид, что дрогнуло сердце у немецких медсестер, подобравших нас на перроне. Эти девушки не позволили немецкому офицеру высадить нас и накормили БЕЛЫМ ХЛЕБОМ С МАСЛОМ И МЕДОМ! Домой мы вернулись с хлебом, который наменяли. Желая вернуться в Яблуневе, несколько дней ходила на вокзал, но состав не подавали. Через неделю, с трудом втиснувшись в вагон, доехала до места назначения. Выйти оказалось не меньшей проблемой! И тут ждало разочарование — не дождавшись меня, хозяйка взяла пастухом местного мальчика. Я решила не возвращаться в голодный город, а искать работу няньки или пастушки.Встречали по-разному. Кто говорил: «Бог даст…», иные щедро делились, кто-то кормил наравне с собственными детьми, а некоторые выносили за ворота. Спасибо всем! Я прошла до села Котельва Полтавской области 120 км, и ни один человек меня не обидел! Стояла горячая пора посадки, прополки — часто никого не оказывалось в хатах. Только собаки лаяли, гнали меня прочь, да шипели, тюкали злые гусаки… Однажды старая попрошайка посоветовала: «Будут подавать больше, если скажешь, что мама умерла. У нас сирот жалеют». Так я стала «сиротой».Свинский приемДовелось две ночи прожить в доме полицая — если с центральной площади в Пархомовке перейти через яр, начнется улица, ведущая в Котельву, на запад. Молодуха, жена полицая, поручив мне присматривать за ребенком, отправилась по делам. Несколько раз наведывался хозяин — неподалеку он, как тогда говорили, строился. Запомнился разговор полицая со стариком, который изготовил и принес оконные рамы. Хозяин их забраковал, так как был виден сучок. Старый мастер уговаривал: «Дерево дорогое… Работа тяжкая». Не помогло! Глотая обиду, старик ушел со двора. А на следующее утро, дав кусок хлеба, хозяйка спровадила и меня. На прощанье, порывшись в моем фанерном чемоданчике, забрала самое ценное — галоши.Тот день запомнился еще и потому, что пришлось одним махом одолеть 18 км. Дорога шла полем, в стороне остался хутор Михайловка — вокруг ни души. Было страшно. И жалко себя. Брела и плакала. Плакала, но шла. К вечеру добралась до Котельвы. В одном дворе большая семья накормила, оставила ночевать. Утром запрягли лошадь и уехали в поле, велев мне следить за малышами и хозяйством. С первой частью задания я справилась: детвору накормила, уложила спать. Но как только открыла загородку и поставила варево для свиньи, она ведро опрокинула. С рыком набросилась на меня, загнала на крыльцо! Поддавшись настроению, подключился к осаде и дворовый пес на цепи. Недовольные хозяева меня освободили, а утром выставили за ворота. Уголок щедростиНа окраине Котельвы, на залитом солнцем берегу речушки Бридок, подростки белили домотканое полотно. Я присела неподалеку. Пришли женщины. Одна посоветовала попроситься на ночлег к доброй супружеской паре: «Дiтей у них немає. Взяли було хлопчика перед вiйною, та вiн помер…». Так я попала в дом к Попельнюх Самойлу Денисовичу и Наталье Романовне и прожила у них до конца августа 1944 г. Не пастушкой, не нянькой — приемным ребенком. Меня кормили, одевали так, как могли в военное время заботиться о родных детях. Дядя с тетей научили меня понимать и любить землю, не бояться тяжелой работы, леса, поля и левады, где трава по пояс, научили управляться с лопатой, косой, молотком и граблями, вставать с солнцем, ходить босиком, общаться с людьми и верить в Победу!У тети Наталки был больной позвоночник, согнутый почти под прямым углом. Потому в полевую бригаду вместо нее ходила я. После восстановления Советской власти в конце рабочего дня бригадир читал: «Литвиненко Марiя Петрiвна — трудодень, Галушка Тетяна Михайлiвна — трудодень». И в самом конце списка: «Iра Самiйла Денисовича — пiвтрудодня». Я очень этим гордилась. Взрослые пололи по два рядка кукурузы, подсолнечника, свеклы, а я — один. Успевала!Еще шла война. Еще забирали на фронт всех и все. В 1943 г. при первом освобождении Харькова от немцев ушли на фронт последние мужчины с ближайших улиц. Ни один не вернулся. Но уже тогда мы жили полноценной жизнью: в 1943 — 1944 г.г. мы ходили в школу! В хате, в горнице, поставили парты. И полтора десятка переростков, пропустивших из-за оккупации 2 года учебы, внимали каждому слову учительницы. Помню всех: свою лучшую подругу Настю Гнылосыр, Шуру Вензыка, Леню Сахно, Толю Коека… Только с возрастом поняла, какое это было замечательное, счастливое время! Во всем была нужда: в еде, одежде, не было тетрадей, учебников, но власть позаботилась о нас. Была школа, учительница, даже нянечка, которая убирала и топила печку. И звенел колокольчик, с которого начинался каждый школьный день — с крыльца хаты он подгонял опаздывающих. Улочка, вернее тупичок, где стоял дом моих приемных родителей, назывался Куток. И было-то в нем всего 10 хат. И вишневые садки подле них. И песни по вечерам. И духовное богатство, и щедрость души, трудолюбие и честность. Удивительная природа равнины, вплотную прилегающей к возвышенности водораздела Ворсклы. Соловьи! Всю свою жизнь я езжу в Котельву, в Куток. Стоя у могил дяди Самойла и тети Наталки, благодарю их и прошу у них прощения.В один из таких приездов, 25 лет назад, я сфотографировалась на улице своего детства с солдатскими вдовами. В тяжком труде и женском одиночестве поднимали они детей, колхоз, разрушенную страну. Сегодня в живых осталась только Ганна Александровна Гнылосыр, одна из тех, кто сделал меня человеком. Ей уже более 90 лет, она слаба и немощна. Низко кланяюсь ей!…Когда в селах начался голод, приемные родители решили, что в городе мне будет лучше — «сироту» власть прокормит. Я разыскала маму с сестрой в детдоме №1 в Сокольниках. (Люди боялись с ней заговаривать о пропавшей старшей дочери…). По настоянию мамы и с большим трудом я решилась рассказать дяде и тете правду. И хотя благородные люди меня поняли и простили, еще много лет тяжким грузом на душе лежала эта ложь. Пока они были живы, я приезжала к ним каждый год на каникулы, потом — в отпуск. Иногда с сестрой…
ТАТЬЯНА ЛАГУНОВА.
http://www.time.kharkov.com/



Dixi http://w3.portal.kharkov.ua/x-43/
От Паршев
К Геннадий (28.06.2005 00:36:30)
Дата 28.06.2005 14:55:51

Вот люди были !

что после ухода Красной Армии разграбили склады - "неудобно говорить".
От Геннадий
К Паршев (28.06.2005 14:55:51)
Дата 28.06.2005 15:53:23

почему были? вспоминавшая жива (-)
От Андю
К Геннадий (28.06.2005 00:36:30)
Дата 28.06.2005 12:30:25

Спасибо большое, ув. Геннадий, грустно, но зело познавательно. (-)
От Варяг
К Геннадий (28.06.2005 00:36:30)
Дата 28.06.2005 11:54:45

спасибо огромное

а каких то книг на эту тему нет?
От Геннадий
К Варяг (28.06.2005 11:54:45)
Дата 28.06.2005 16:00:50

Re: спасибо огромное

>а каких то книг на эту тему нет?
Ну вот у той же Гурченко...
Не знаю, есть ли на русском, а ну украинском у меня была книга "Подпольный обком действует", там много об этом. Потом, книга об истории ХПЗ\завода Малышева - там кое-что.
Есть также книга редчайшая о первом процессе над военными преступниками - знаменитые душегубки, у меня нет.
Жили, как везде в оккупации. Хреново. Голод был вполне организованный, людей на фасадах вешали. Опять та же душегубка - все знали, что за машина ездит - дьявол в средневековом городе.
За время оккупации, емнип, 17 мес., населелние Харькова уменьшилось более чем на 250 тыс., точнее цифру не помню.
Поэтому, когда например говоришь с современниками тех событий, что Сталин и Гитлер - одно и то же, так люди просто не понимают, о чем речь и как такое возможно высказать.

Dixi http://w3.portal.kharkov.ua/x-43/
От Valeryk
К Геннадий (28.06.2005 00:36:30)
Дата 28.06.2005 09:08:13

Re: Кстати, Людмила Гурченко в своей книге "Аплодисменты" (+)

про оккупированный харьков написала немало.
см. http://www.lib.ru/MEMUARY/GURCHENKO/gurch.txt, глава "Война" и дальше.

Кстати, очень хорошо Гурченко запомнила оба освобождения Харькова.
Первая попытка.
" ... По Клочковской проехало несколько мотоциклов с колясками. В них солдаты в белых маскхалатах, с втоматами наготове. Потом тишина. Потом опять такая же группа мотоциклистов. И только вслед за ними в город
вступила армия. Это были изнуренные, усталые люди. Машин мало. Орудия тянули лошади. 15 февраля... а весна ранняя... И валенки по мокрому снегу: хлюп-хлюп. Ничего
заправского, довоенного..."

А вот второе освобождение.

"... 23 августа 1943 года в наш город пришла Красная Армия. Начиналась новая жизнь!...
...Это была совершенно другая армия. Не верилось, что за полгода может произойти такое перерождение. По нашей Клочковской к центру города опять шли войска. Наша Красная Армия! Да... Вот это армия! Танки, машины, солдаты
в новой форме с иголочки, в скрипучих сапогах. Это вам не валенки по мокрому снегу "хлюп-хлюп", как тогда в феврале. Взрослые говорили, что это наши новые "моторизованные части."