Возник у меня несколько историографический вопрос: насколько популярна сейчас идея о "несовместимости капитализма и коммунизма, как главной причине возникновения и развития холодной войны"? То есть, можно ли считать научно обоснованными выводы о стремлении советского руководства (и в частности СТалина) к мировой революции прежде всего и в этом искать корень холодной войны? Я считал, что помимо Суворова и ему подобных, а также в западном агитпропе нигде такую точку зрения не считают серьезной. А тут открываю серьезную книжку по холодной войне и читаю (даю перваые три части, мною прочитанные):
Д. Г. НАДЖАФОВ
157 Стенограмма совещания в ЦК ВКП(б) по пропаганде под председательством т. Жданова 18 апреля 1946 г. // РГАСПИ, ф. 77, on. 1, д. 976, л. 88-89 15S АП РФ, ф. 45, оп. 1, д. 382, л. 45.
159 W. Leahy to J. Byrnes, 13 March 1946. - NA, RG 218, W. Leahy Records, Box 18. Контрпродуктивность грубо-силовой тактики Сталина в отношении Ирана и Турции сознавалась и в самом НКИД. Так, М. Литвинов, препровождая руководству запись своей беседы с новым послом США в Москве У. Смитом, с явным намеком выделил в ней следующий пассаж: «Посол, как военный, вполне понимает, что нам нужны дружественные правительства в соседних странах, что нам нужна нефть и что мы имеем не меньшее право на иранскую нефть, чем Англия и США. Можно, однако, одобрять наши цели, но осуждать наши методы. Мы могли бы получить иранскую нефть, не прибегая к таким сильным средствам, как нарушение договора, вмешательство во внутренние дела и т. п.». (АВП РФ, ф. 06, оп. 8, д. 31, л. 13.) Даже Молотов, судя по его воспоминаниям, пытался возражать Сталину по Турции (Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. М., 1991. С. 147-148).
160 Memorandum for the Record, General Lincoln, 16 April 1946. — NA, RG 165, ABC 334. 8 Iran (30 Oct 43); Memorandum for General Hull, 19 April 1946. - Ibid.
161 Central Intelligence Group Directive N 9, 9 May 1946. - NA, RG 218, W.Leahy Records, Box 21.
162 B. Smith to SecState, May 31, 1946. - NA, RG 59, DF 761, 00/ 5-3146.
163 Батюк В., Евстафьев Д. Указ. соч. С. 101-103.
164 «На этом мы сломаем их антисоветское упорство...» (Из переписки Сталина с Молотовым по внешнеполитическим делам в 1946 г.) // Источник. 1999. № 3. С. 98.
165 Подробнее см.: Сталинское десятилетие холодной войны / Отв. ред. А. О. Чубарьян. М., 1999. С. 110-111, 118-119.
166 Жданов — тов. Сталину, 4 ноября 1946 г. // АП РФ, ф. 45, оп. 1, д. 732, л. 74-84.
167 «На этом мы сломаем их антисоветское упорство...» С. 98.
т Bevin to Byrnes (Personal and Private Top Secret), 23 August 1946. — NA, RG 59, DF 761. 00/8 - 2346.
169 FRUS, 1946, VI (Washington, 1969), pp. 763 - 765; Memo for the Secretary of State, 24 June 1946. - NA, RG 59, DF 761. 61/6 - 2146.
К ВОПРОСУ О ГЕНЕЗИСЕ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ
Как и почему практически сразу по окончании Второй мировой войны между союзниками по победоносной антигитлеровской коалиции (державами Запада и Советским Союзом) начался драматический конфликт, вошедший в историю XX века как холодная война, конфликт, длившийся почти 40 лет и нередко грозивший перейти в войну «горячую»? Как могло случиться, что, развязав один узел мировых противоречий — в результате победы над агрессивным блоком держав оси, — война в то же время завязала другой тугой узел противоречий на том же мировом уровне? И как все это соотносится с возобладавшими повсеместно по окончании войны ожиданиями наступления эры гуманизма в жизни общества и в мировой политике?
Непростые вопросы, судя по тому факту, что сколько пишущих на тему холодной войны, столько и мнений о ней. Отсюда ее распространенное определение как феномена XX в. — научно-исторической загадки, ждущей своего разрешения. Хотя, казалось бы, обильная, не поддающаяся точному библиографическому учету литература темы дает такой благодатный материал, опираясь на который можно было высказать веское слово.
Попытки, конечно, предпринимались. Достаточно давно американский либеральный историк А. Шлезингер в эссе «Истоки холодной войны» (объединившей его статьи 1960—70-х гг.)1, оптимистически высказывался о наступлении академической стадии в изучении холодной войны и преодоления тем самым побочных идейно-пропагандистских наслоений. Свои ожидания он связывал с растущим стремлением исследователей понять мотивы и определить структурные противоречия, которые лежат в основе крупных конфликтов. Это должно было покончить с положением, когда большая холодная война между коммунизмом и демократией породила малую холодную войну между историками по разные стороны от Берлинской стены — этого зримого символа разделенного послевоенного мира.
Но если на Западе были достойные подражания примеры (работы Дж. Гэддиса, вероятно, наиболее крупного американского исследователя холодной войны), то на Востоке, до падения советской «империи», историки были скованы официальной установкой, возлагавшей ответственность за холодную войну на противоположную сторону со всеми вытекающими отсюда оценками ее происхождения, сущности и эволюции.
Разумеется, были и остаются трудности объективного свойства. Такие, как незавершенность до недавнего времени холодной войны как целостного явления (ограничивавшая действие «закона расстояния», позволяющего взглянуть на события с исторической дистанции), а также отнюдь не снятые полностью ограничения на доступ к секретным архивным материалам, особенно к документам бывших советских архивов. Трудно дается и преодоление идейно-пропагандистского наследия прошлого, все еще оправдываемого рассуждениями о пользе некоего «баланса» в распределении ответственности за холодную войну.
Круг рассматриваемых в данной связи вопросов включает такие, как хронологические рамки холодной войны, восприятие советским руководством Второй мировой войны и ее итогов, отношение И. В. Сталина и его окружения к Западу вообще и к США в особенности, русская имперская традиция и международная практика большевизма, характер сталинского режима, советская внешняя политика и идея мировой революции, конфликт демократии с тоталитаризмом, взаимосвязь внутренней и внешней политики Советского Союза. И поскольку окончание холодной войны подвело итог противоборства советского социализма с капитализмом, изучение ее проблематики не может быть оторвано от исторических причин падения коммунистической власти в СССР.
1
Одна из особенностей современной стадии изучения холодной войны состоит в сохраняющемся разбросе мнений относительно ее начальных хронологических рамок. Если о времени окончания холодной войны можно судить достаточно определенно — это произошло в 1989—1991 гг. в результате падения Берлинской стены и распада советской «империи», — то нельзя столь же уверенно синтезировать существующие точки зрения на проблемы ее генезиса: глубинные корни и предпосылки, причины и обстоятельства первых проявлений становления конфронтационного двухполюсного мира.
Между тем через анализ генезиса холодной войны пролегает путь к раскрытию ее природы, понимание которой оказалось более чем осложненным тем, что холодная война достаточно скоро приобрела собственную динамику, вновь и вновь генерируя конфликтные ситуации. В восприятии как политиков, так и общественности причины и следствия череды международных кризисов часто оказывались деформированными или даже подмененными. У противников в постоянно разраставшемся конфликте появилась возможность (которой они не преминули воспользоваться) оперировать в свою пользу целым набором.аргументов и фактов. В трактовке происхождения холодной войны был открыт простор для появления различных историографических концепций2.
Но откуда такая размытость, неопределенность в вопросе точки отсчета холодной войны? В чем причина различия суждений, когда
66
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
историки касаются времени перехода от союзнических отношений стран антигитлеровской коалиции к послевоенной конфронтации между ними? И насколько оправдан в исследованиях последнего времени повышенный интерес к роли Советского Союза в возникновении холодной войны?
В этой связи обращает на себя внимание ясно обозначившаяся тенденция в трудах по истории холодной войны: отодвинуть ее начало как можно дальше, в глубь Второй мировой войны и даже в довоенные годы. На самом деле это — констатация того, что государства антигитлеровской коалиции, кроме общей военной, преследовали и другие цели, политические и стратегические, столь различные, что они давали себя знать, когда война еще продолжалась. Следовательно, происхождение холодной войны так или иначе связано с политикой держав-союзников, которой они следовали и до, и в ходе мировой войны.
В этих трудах конфронтация напрямую увязывается с противоречиями, как источником холодной войны, между Советским Союзом, с одной стороны, и западными странами, прежде всего США, — с другой. Так логика уже многократно апробированного подхода к проблеме происхождения холодной войны, которая вошла в историю как проявление резкого обострения борьбы двух мировых систем — социализма и капитализма, указывает на первопричину ее зарождения. А именно, на структурные противоречия между двумя системами, противоречия, восходящие к «расколу мира» в далеком 1917 г. К вызову, брошенному капитализму Октябрьской революцией, — наиболее радикальной революцией в истории, провозгласившей своей целью создание альтернативной цивилизации. Так началось противостояние, развивавшееся преимущественно по линии классового, социально-политического размежевания. Борьба с мировым капитализмом стала целью и смыслом существования нового, стремящегося к классовой однородности социалистического государства. Отныне два мира разделял глубокий антагонизм: они по-разному относились к демократии и свободе личности, совершенно различным стало видение ими перспектив цивилизации. И поскольку обе стороны считали конфликт идей и ценностей неустранимым, каждая рассматривала противника как постоянную угрозу собственному существованию. Это противостояние несколько притупилось с образованием антигитлеровской коалиции, но, конечно, не могло исчезнуть.
Отметим, что и до Второй мировой войны противостояние двух систем имело тенденцию к перерастанию в конфликт глобального масштаба. Что касается Советского Союза, то и в прошлом, задолго до Второй мировой войны, официальная концепция «враждебного капиталистического окружения» предопределяла масштабный характер любого мало-мальски острого столкновения с капиталистическими странами. И всякий раз официальная пропаганда била тревогу по поводу подготовки объединенной иностранной интервенции против СССР. В 1928 г., например, в условиях разрыва англо-советских отношений, VI конгресс подконтрольного сталинскому руководству Коминтерна заявил в своей новой программе, что «поход
67
против СССР ставится империализмом в порядок дня»3. В ходе обсуждения программы много говорилось о войне как одном из центральных вопросов «на ближайшую полосу», после победы в которой «мы будем иметь новые советские республики»4. Но только в холодной войне конфликт СССР с Западом действительно разросся настолько, что в него оказались вовлеченными в той или иной степени большинство государств мира. Неудивительно, что по масштабности и роли в тотальной поляризации сил холодная война стоит в одном ряду с мировыми войнами. Линия последних была продолжена и в плане того преимущественного внимания, которое стороны конфликта уделяли его военно-стратегическим аспектам.
Точка зрения на холодную войну как на острое проявление противостояния двух антагонистических миров получила убедительное подтверждение в свете разительных перемен, с которыми человечество подошло к концу XX в. Перемен, стимулирующих попытки оценить в концептуальном плане такие два явления вселенского порядка, какими являются крушение коммуно-социалистической идеи, приведшее к распаду советской «империи», и окончание холодной войны. Столь исторически значимый финал конфронтации двух мировых систем, продолжавшейся почти три четверти столетия, не мог не наложить отпечаток на естественное стремление переосмыслить комплекс проблем, связанных с ролью Советского Союза в мировом развитии. Приоритетное значение приобретают подходы, отдающие должное либеральным ценностям, нравственным критериям, защите прав и свобод отдельной личности. Иначе говоря, понять, почему современная цивилизация отторгла советскую модель социализма, можно только, если уроки истории выводить из категорий добра и зла, из позитивного «да» и негативного «нет».
Как предвидение Ленина о «немыслимости» длительного сосуществования двух систем, так и подчеркивание его преемниками всемирно-исторического значения Октябрьской революции отражали советскую ставку на перманентное углубление противостояния социализма с капитализмом, придавшего идеологическое измерение извечному геополитическому соперничеству Восток — Запад. Поскольку больше половины периода этого противостояния падает на годы холодной войны, очевидна необходимость учета долговременных, стратегических целей сторон в конфликте, ибо мотивы тактического порядка не могли столь долго определять состояние международных отношений на грани между «холодным» миром и «горячей» войной. Отсюда также следует, что надо принимать во внимание в первую очередь те мировоззренческие основы, на которых строилась политика основных субъектов холодной войны.
Есть все основания особо выделить фактор Второй мировой войны, ставшей тем рубежом, после которого и наступили долгие десятилетия холодной войны. Точнее, наступила пора ее второй фазы (в отличие от первой, довоенной) — намного более активной. Настолько активной, что она стала доминантой послевоенных международных отношений. Но можно ли проследить взаимосвязь между этими двумя фазами в годы мировой войны? Думается, что можно. В процессе войны сталинский Советский Союз и страны демократического Запада оказались в одной коалиции, противостоявшей Германии и ее партнерам по оси. С началом же войны — что следует отметить особо, ибо это имеет непосредственное отношение к рассматриваемому сюжету, — СССР фактически принял сторону агрессивной нацистской Германии, а не ее врагов и своих потенциальных (как подсказывал опыт Первой мировой войны с ее четкой расстановкой противоборствующих сил) союзников — Франции и Ан-- глии. Советский Союз был единственным из великой пятерки держав (будущих постоянных членов Совета Безопасности ООН), кто успел побывать — причем на договорных началах — на стороне обеих враждующих коалиций.
В период советско-германского сближения В. М. Молотов высмеивал лозунг «уничтожения гитлеризма», под которым Англия и Франция вступили в мировую войну, как не имеющий «никакого оправдания» и даже как прикрывающий «преступную» войну против Германии5. Но впоследствии Советский Союз, наряду с другими победителями, участвовал в Нюрнбергском судебном процессе над нацизмом, осудившем его идеологию и практику. Напомним также, что Советский Союз, окончательно отбросивший с заключением с Германией договора о ненападении лозунг антифашизма, позднее, после гитлеровского нападения на него, выразил (с оговорками) согласие «с основными принципами» подписанной Ф. Рузвельтом и У. Черчиллем Атлантической хартии (август 1941 г.), требовавшей «окончательного уничтожения нацистской тирании»6. Однако не менее известные «Четыре свободы» Рузвельта (январь 1941 г.), призванные «защитить и сохранить свободный мир» — свобода слова, вероисповедания, от нужды и страха, — так и не нашли отклика у официальных советских кругов7.
В оправдание такой двойственной политики кремлевские руководители в своих программных выступлениях приводили исключительно классовые мотивы. Сошлемся на заявление Г. М. Маленкова на первом совещании Коминформа (сентябрь 1947 г.), где он говорил буквально следующее: «Мудрая сталинская внешняя политика советского государства как перед войной, так и в ходе войны позволила нам правильно использовать противоречия внутри лагеря империализма, и это было одним из важных условий нашей (курсив мой. — Д. Н.) победы в войне»8. Выделенные курсивом слова подразумевают многое: и то, что проводником политики игры на «противоречиях внутри лагеря империализма» был Сталин; и то, что он следовал неукоснительно заданной классовой внешнеполитической линии; и то, что все было сделано «правильно», т. е. против стран капиталистического мира; и то, что все делалось во имя нашей (а не общей с союзниками) победы в войне. Для советского руководства Вторая мировая война так и не стала конфликтом, в равной мерезатрагивавшим всех участников антигитлеровской коалиции. Не случайно и стремление выделить советско-германскую войну из общего хода мировой войны (как Великую Отечественную войну советского периода 1941—1945 гг.), желание максимально использовать к своей односторонней выгоде результаты войны (территориальные приобретения в нарушение Атлантической хартии). Наконец, с годами возраставшее обвинение западных союзников в том, что они пытались руками гитлеровцев — «ударным кулаком империализма» — расправиться с первым в мире социалистическим государством. В официозной истории внешней политики СССР разгром нацистской Германии называется «исторической победой социализма над империализмом», открывшей дорогу «для подъема революционной борьбы рабочего класса, невиданного размаха национально-освободительного движения и краха колониальной системы»9.
Советские руководители следовали типично марксистскому анализу, по логике которого советско-западные союзнические отношения не могли не иметь временного, преходящего характера, а последующее их жесткое противостояние, наоборот, было неизбежным по самой природе классово разделенного мира. В их представлении холодная война была, таким образом, не чем иным, как давно запрограммированной активной фазой неотвратимой борьбы «двух систем». В этом мало удивительного, если вспомнить, что за несколько десятилетий «мирного сосуществования» двух систем (иначе говоря — отсрочки их решительного вооруженного столкновения) марксистско-ленинская мысль так и не поднялась выше вывода о «мирном сосуществовании» как специфической формы классовой борьбы между социализмом и капитализмом в мировом масштабе10. Идеологическая несовместимость двух систем была подосновой «структурных противоречий» холодной войны. Марксистская идеология, стратегически рассматривающая мирное сосуществование временным явлением, по мнению Р. Пайпса, «сама по себе и является основным источником международной напряженности»11. В свое время таковым стала разрушительная для цивилизации идеология нацизма. Разница только в том, что одна основывалась на классовом начале, другая — на расовом. Обе добивались своих необузданных целей с использованием всех мыслимых и немыслимых средств. Если, следовательно, со времени образования усилия Советского государства, вопреки провозглашенному вскоре «мирному сосуществованию», были направлены на то, чтобы максимально ослабить своего исторического оппонента — мировой капитализм, то что же говорить о периоде после Второй мировой войны, когда СССР вышел на линию открытой глобальной конфронтации с капитализмом, не столь нуждаясь, как это было до поры до времени, в прикрытии
Коминтерна?!
В многозначительной формулировке Маленкова видится разгадка целей предвоенной внешней политики СССР12, равно как и объяснение преемственности советской международной стратегии до, во время и после Второй мировой войны. Для Советского Союза другие государства, фашистские ли, буржуазно-демократические, как
70
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
были, так и оставались «враждебным капиталистическим окружением». Мотив потребности во внешнем враге был присущ советскому руководству во все времена.
Соединение после гитлеровского нападения на СССР его военных усилий с усилиями Англии и несколько позже с США носило, по существу, вынужденный характер13. Во многих отношениях это был довольно-таки странный союз, чтобы не сказать противоестественный. Союзников, различавшихся резким несходством государственного устройства, социальных и экономических структур, поневоле объединила на время общая военно-политическая задача — покончить со все более разрастающейся агрессией германского нацизма. Противника сильного, успевшего к тому времени закабалить большую часть Европы и мечтавшего о насильственном установлении тысячелетнего мирового господства германской расы и ставшего, таким образом, опасностью для всех.
Идя на сближение с Советским Союзом, премьер-министр Англии Черчилль и президент США Рузвельт прониклись сознанием особой, по сравнению с коммунизмом, угрозы нацизма. Угрозы ближайшей, непосредственной, глобальной. Сталинский Советский Союз, несмотря на «большой террор» 1930-х гг. и военную экспансию 1939—1940 гг. против малых соседей — от Финляндии до Румынии, — представлялся им меньшим злом и к тому же, памятуя Первую мировую войну, более чем полезным военным партнером. Во всем остальном союзники по антигитлеровской коалиции были так же далеки друг от друга, как и до начала мировой войны. «Уже во время войны», говорилось в декларации, принятой на первом совещании Коминформа по вопросу о международном положении, «в определении как целей войны, так и задач послевоенного устройства» между союзниками существовали различия, которые стали «углубляться в послевоенный период»14.
Историки, плотно увязывающие происхождение холодной войны со Второй мировой и ее непосредственными последствиями, подчеркивают приоритетное значение для Советского Союза антикапиталистических целей его политики. Среди ранее неизвестных документов, не оставляющих сомнений относительно советских намерений, следует назвать текст выступления Сталина, обнаруженный в коллекции трофейных архивных материалов, вывезенных в СССР из Европы по окончании войны. Это — поразительно откровенное выступление Сталина в Политбюро 19 августа 1939 г. в преддверии заключения советско-германского пакта. «Опыт двадцати последних лет, — говорил Сталин, — показывает, что в мирное время невозможно иметь в Европе коммунистическое движение, сильное до такой степени, чтобы большевистская партия смогла бы захватить власть. Диктатура этой партии становится возможной только в результате большой войны. Мы сделаем свой выбор, и он ясен»15. Гитлер, таким образом, играл на руку Сталину, провоцируя общеевропейский конфликт, которым советский руководитель хотел воспользоваться. В той части Европы, до которой удалось дойти Красной Армии в результате «сталинского натиска на Запад», Советский Союз действительно обеспечил приход к власти местным коммунистам16.
Мировая война, устранив противоречия между фашизмом и демократией, в то же время вывела на первый план международной политики противоречия между тоталитарным советским социализмом и либеральной западной демократией. Это объясняет, почему становление холодной войны произошло под воздействием и в итоге Второй мировой войны, хотя ее генезис следует отнести к периоду раскола мира на две системы.
Показательно, что история и особенно предыстория Второй мировой войны стали одним из первых объектов взаимных острых нападок бывших союзников. Обе стороны — и западная, и особенно советская — оказались весьма чувствительными к проблеме ответственности за мировую войну. Почти одновременно в январе—феврале 1948 г. вышли из печати совместный англо-франко-американский сборник документов «Нацистско-советские отношения 1939—1941 гг.», составленный из архивных материалов МИДа Германии, и советская брошюра «Фальсификаторы истории. (Историческая справка)». Из материалов этого сборника следовало, что закулисные контакты сталинского Советского Союза с нацистской Германией, завершившиеся подписанием пакта между ними и последующее советско-германское сотрудничество (от торгово-экономического до военно-политического), имели антизападную направленность (отражая сталинскую политику использования «межимпериалистических противоречий» в интересах социализма). Советская брошюра, изданная двухмиллионным тиражом (она обещала «восстановить историческую правду» после предания гласности немецких секретных документов, захваченных советскими войсками17), обвиняла в пропагандистской манере в подготовке и развязывании мировой войны правящие круги Англии, Франции и США.
Как свидетельствуют материалы архивного фонда Сталина18, советский вождь лично переписывал и дописывал брошюру, задетый за живое обвинением в потворстве Гитлеру посредством заключения с ним пакта 1939 г.
Прежде чем появиться в «Правде», которая печатала брошюру по главам, их тексты19, подготовленные в МИДе СССР под руководством А. Я. Вышинского, посылались на высочайшее одобрение в Кремль20. Там Сталин вносил свою принципиальную правку, меняя многое, начиная с заглавия брошюры («Фальсификаторы истории. Историческая справка») вместо прежнего («Отпор клеветникам»), названий глав и кончая большими фрагментами текста, в первую очередь — к заключительной части последних двух глав (3-й и 4-й). В сталинской правке расставлялись жесткие оценки довоенной и предвоенной политике Запада в германском вопросе и, наоборот, полностью оправдывалась и защищалась советская внешняя политика, особенно в вопросе заключения пакта о ненападении с Германией 1939 г.
Значение этой брошюры в 80 страниц велико. Публикации на исторические темы, положения которых расходились с установками «Фальсификаторов истории», изымались из продажи, а их тиражи
72
уничтожались. Известные специалисты по истории международных отношений Л. И. Зубок, И. М. Майский, В. И. Лан и другие подверглись гонениям за «недооценку» ими антисоветской политики США и других стран Запада до и во время мировой войны. С другой стороны, Сталинские премии получали работы, в которых США приписывалась активная, а то и ведущая роль в проведении антисоветской политики, начиная с времен иностранной интервенции после Октябрьской революции. Сталинские установки брошюры на десятилетия вперед предопределили линию СССР в холодной войне, продолжив довоенный курс его внешней политики, далекой от проявления общности интересов со странами демократического Запада.
О степени ожесточенности взаимных обвинений можно судить по выступлению на совещании Коминформа в ноябре 1949 г. М. А. Суслова, поставившего в один ряд Антикоминтерновский и Североатлантический пакты. Последний, по его словам, «прикрываясь обветшалым знаменем антикоммунизма, является программой агрессии и войны, программой удушения национальной независимости и демократических прав народов»21.
Не менее показательно, что антизападная кампания в советской печати началась еще до появления «Фальсификаторов истории». Главный партийный орган, журнал «Большевик», задал тон кампании по разоблачению картельных связей между германскими и американскими монополиями22. В конце 1946 г. редакция журнала, отвечая на письмо читателя, назвала предвоенную политику западных держав «решающим фактором», позволившим фашистским агрессорам собраться с силами для войны23. Еще до окончания войны приступил к работе над нашумевшем романом «Поджигатели» Н. Шпа-нов. Роман, писал автор Сталину, был посвящен «разоблачению роли США и Англии и их разведок в развязывании второй и подготовке третьей мировых войн»24.
За пропагандистской кампанией, имевшей целью возложить ответственность за развязывание Второй мировой войны на западные страны, нетрудно разглядеть конъюнктуру все более обострявшейся холодной войны. В начале января 1952 г. директор Института Маркса — Энгельса — Ленина при ЦК партии П. Н. Поспелов представил М. А. Суслову написанные по его поручению вставки в статью «Вторая мировая война», подготовленную для 2-го издания Большой Советской Энциклопедии (БСЭ). Все они касались международных отношений предвоенного периода. В одной из них говорилось, что правители Англии и Франции «вовсе не думали» о коллективном отпоре гитлеровской агрессии, «а стремились к тому, чтобы заключить прочное соглашение с гитлеровской Германией и направить агрессию против Советского Союза и Польши». В другой вставке заключение советско-германского пакта 1939 г. оправдывалось тем, что это «опрокинуло планы провокаторов войны из лагеря западных Держав», помешало созданию «единого фронта капиталистических Держав» против СССР. Хотя соответствующий том БСЭ уже был подписан к печати, предложения Поспелова были приняты и вошли в окончательный текст статьи25.
Участие в коалиции со странами демократического Запада практически никак не повлияло на видение перспектив мирового развития, укоренившееся в сознании Сталина, его соратников и преемников. Итога мировой войны воспринимались ими однозначно: как еще одно подтверждение марксистско-ленинской теории о неизбежности перехода человечества к социализму (и далее к коммунизму) через империалистические войны и пролетарские революции. По убеждению сталинского руководства, итоги войны «резко изменили» соотношение сил между двумя системами в пользу социализма26. В сентябре 1946 г., все ещё находясь под влиянием послевоенной эйфории, Сталин выражал сомнение, что правящим кругам США и Англии удастся, если бы даже они этого захотели, создать «капиталистическое окружение» для Советского Союза27. Дальнейшее мировое развитие виделось из Московского Кремля в виде перманентного усиления социализма — как закономерности эпохи, начатой в 1917 г.
Казалось, все идет по канонам марксизма-ленинизма. Живой его классик, Сталин, словами и делами как бы подтверждал избранный страной исторический путь. Итоги мировой войны, чудовищные людские потери в которой десятилетиями скрывались властями (при жизни Сталина официально называлась цифра в 7 млн, затем она возросла до 20 млн, еще позже до 27 млн жертв войны), представлялись официальной пропагандой как военно-политический триумф СССР, отбившего еще один натиск сил мирового капитализма.
Под углом классового противоборства рассматривался тот факт, что Советский Союз, единственный из великих держав, в результате войны расширил свои территории как на западе, так и на востоке. Более того, попавшие в полную зависимость от него «народно-демократические страны» восточной Европы и коммунистический Китай образовали вместе с СССР, как представлялось Сталину, «единый и мощный социалистический лагерь, противостоящий лагерю капитализма»28.
На этом положении Сталина, высказанном им в ноябре 1951 г., следует остановиться подробнее. Оно последовало после его слов о том, что Вторая мировая война была порождена дальнейшим углублением «общего кризиса капитализма», выход из которого каждая из «вцепившихся друг в друга» капиталистических коалиций (тех самых, которых в разное время поддерживал Советский Союз), видела в том, чтобы «разбить противника и добиться мирового господства»29. Это объясняет, почему Сталин отбросил прочь свою же характеристику Второй мировой войны как справедливую со стороны стран антигитлеровской коалиции, противопоставив образовавшийся после войны «лагерь социализма» и бывшим врагам, и бывшим союзникам. Как объясняет и то, почему в ходе войны отношения СССР и с теми и с другими основательно менялись, когда это было выгодно сталинскому Советскому Союзу. Достаточно вспомнить оценку главой Советского правительства Молотовым договора о ненападении между Германией и СССР от 23 августа 1939 г. как взаимо-
74
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
выгодного. По его признанию, это соглашение, с одной стороны, «устранило возможность трений в советско-германских отношениях при проведении советских мероприятий вдоль нашей западной границы», а с другой — «обеспечило Германии спокойную уверенность на Востоке»30. Еще циничнее был Сталин на закрытом совещании в ЦК ВКП(б), подводившем итог войны с Финляндией. Объясняя, почему нельзя было откладывать нападение на нее в ноябре—декабре 1939 г. (под предлогом необходимости обеспечения защиты Ленинграда), он сослался на сложившуюся для СССР благоприятную международную обстановку — войну на Западе, где «три самые большие державы вцепились друг другу в горло». Когда же решать вопрос о Ленинграде, говорил Сталин, «если не в таких условиях, когда руки (капиталистических противников СССР. — Д. Н.) заняты и нам представляется благоприятная обстановка, чтобы их в этот момент ударить»31. Но после 22 июня 1941 г., когда нацистская Германия, с которой было налажено политико-экономическое сотрудничество (и даже военное — совместная война против Польши, в которой, по сталинскому определению, родилась советско-германская дружба, «скрепленная кровью»32), напала на Советский Союз, западные демократические страны "превратились в желанных союзников. Менялись внешнеполитические ориентиры СССР, а вместе с ними и тактика использования Советским Союзом в своих интересах «межимпериалистических противоречий».
Таким образом, сталинская оценка происхождения и характера Второй мировой войны, высказанная уже в разгар холодной войны, отнюдь не была вызвана переменами в отношениях между Востоком и Западом. Она вписывалась полностью в нужды непрекращающейся борьбы двух систем.
В послевоенных условиях никаких оснований для пересмотра своей внешнеполитической стратегии сталинское руководство не видело. Советский Союз и сам расширился территориально, и навязал странам Центральной и Восточной Европы систему имперских отношений и зависимости под флагом «социалистического лагеря»33.
Наступление на позиции капитализма шло и других местах. В западной, капиталистической части Европы коммунисты, заслужившие Доверие масс своей самоотверженной борьбой против фашизма, явно теснили классовых врагов. «Таков закон исторического развития», — комментировал Сталин рост влияния компартий в Европе в итоге войны, явно имея в виду оборотную сторону медали — ослабление сил буржуазной демократии34. В Англии на парламентских выборах 1945 г. лидер консерваторов Черчилль, приведший страну к победе в тяжелейшей войне, вынужден был уступить премьерство лейбористу К. Эттли. В громадной Азии, включая многомиллионный Китай, леворадикальные силы также брали вверх над своими противника-Ми. Начался распад мировой колониальной системы, что, согласно Марксистской теории, окончательно подрывало позиции капитализма. Напрашивался однозначный вывод о плодотворности внешней Политики, которую проводил Советский Союз, последовательно про-
тивопоставляя себя капиталистическому миру. Разве не стоило продолжить и развить начатое еще в 1917 г.?!
С началом холодной войны в политико-пропагандистский оборот были запущены новые определения с выраженными, как и в прошлом, глобальными целями. Помимо жесткой формулы «двух лагерей», высказанной Ждановым на совещании Коминформа 1947 г., интересам идейно-политического обоснования линии на противостояние с Западом служили и другие определения: «эпоха борьбы двух противоположных общественных систем», «эпоха социалистических и национально-освободительных революций», «эпоха крушения империализма», «торжества социализма и коммунизма во всемирном масштабе» и т."п.35
Рассматривать такого рода заявления — официальные, имевшие силу партийно-государственных предписаний, — как чисто (или преимущественно) пропагандистские, предназначенные исключительно для «внутреннего пользования», некорректно. Их назначение не ограничивалось тем, чтобы закрепить в сознании советских людей образ капиталистического врага «по ту сторону баррикад». Объективно не меньшее значение имел международный резонанс подобных заявлений, реакция на них за рубежом. Учитывая громадное значение идеологического фактора в международных отношениях новейшего времени, не стоит недооценивать последствия этих заявлений. Особенно в плане воздействия на умонастроения и политику демократического Запада — ведь они вызывали ответную активную реакцию, и не только пропагандистскую.
Поскольку во Второй мировой войне сталинское руководство преследовало далеко идущие антикапиталистические цели (отнюдь не совпадавшие с национально-государственными интересами страны), последующий разрыв союзнических отношений с Западом был неизбежен. Чем ближе был конец войны, тем явственнее проявлялось стремление сталинского руководства к действиям, не учитывающим ни ранее согласованные межсоюзнические решения, ни интересы западных партнеров по коалиции.
Президент США Рузвельт, в свое время проявивший инициативу в деле установления дипломатических отношений с СССР, незадолго до смерти (он скончался в апреле 1945 г.) говорил в приватной беседе: «Мы не можем вести дела со Сталиным. Он нарушил все до единого обещания, которые дал в Ялте (в частности договоренность о проведении свободных выборов в Восточной Европе. — Д. Н.)»36. Г. Трумэн, новый хозяин Белого дома, вскоре пришел к тому же выводу. В начале января 1946 г. он предписывал государственному секретарю Дж. Бирнсу такую линию поведения в переговорах с Советским Союзом: «У меня нет никаких сомнений в том, что Россия намеревается вторгнуться в Турцию и захватить проливы, ведущие из Черного моря в Средиземное..До тех пор, пока Россия не встретит твердого отпора в делах и словах, еще одна война будет назревать. Единственный язык, который они [русские] понимают — «сколько у вас дивизий»? Я не думаю, что мы должны и впредь играть в компромиссы»37. И уже в следующем году была провозглашена «докт-
76
Раскол послевоенного мира: формирование биполярности
рина Трумэна», в которой США призвали все страны мира «сделать выбор между исключающими друг друга путями жизни»38. Хорошо, что «вовремя отступили» в своих территориальных требованиях к Турции, вспоминал Молотов: «А так бы это привело к совместной против нас агрессии»39.
Дж. Гэддис пишет о завершающем этапе Второй мировой войны, что уже тогда не оставалось сомнений в нежелании Советского Союза сотрудничать с Западом для поддержания баланса сил в послевоенном мире. СССР, продолжает он, стремился к максимальному расширению своего влияния и даже, «если позволят обстоятельства, готов был пойти на риск войны, чтобы добиться этого»40. В свою очередь, В. И. Дашичев подчеркивает, что в послевоенной советской внешней политике «на передний план вышло распространение социализма сталинского типа повсюду, где только возможно». В таком случае, каким был Советский Союз для другой стороны? Державой, «чье руководство стремится военным путем ликвидировать буржуазные демократии и установить коммунистический строй со-- ветского типа во всем мире»41. Своим преемникам Сталин оставил, писал М. Я. Гефтер, «неуходящие замыслы и средства, способные решающим образом влиять на ход мировых дел»42. Понятно, что стремление Советского Союза «контролировать и подчинять других» и «решающим образом влиять на ход мировых дел» наталкивалось на самое активное противодействие.
Трудно оспаривать, что самодовлеющая цель советского руководства состояла в том, чтобы, используя всевозможные средства, добиться решающего воздействия на развитие в послевоенном мире. Публичные заявления представителей высшей партийно-государственной номенклатуры в эти годы определенно указывают на эту глобальную цель.
Известна, что Сталин придавал абсолютное значение фактору силы в международных отношениях. Именно как отражение политики подготовки к возможной войне восприняли за рубежом его заявление в феврале 1946 г. о советских планах наращивания (втрое) промышленного потенциала страны во избежание «всяких случайностей»43. Через месяц в получившей широкую огласку речи в Фулто-не (США) Черчилль, оговорившись, что не верит в то, что Советская Россия хочет войны, добавил: «Чего она хочет, так это плодов войны и безграничного распространения своей мощи и доктрин»44.
Холодная война стала естественным продолжением Второй мировой войны для тех, кто с самого начала считал мировую войну еще одной, после «похода 14 государств», попыткой сокрушить советский социализм. На этот счет имеются документальные свидетельства исторической значимости, принадлежащие самым высокопоставленным деятелям сталинского времени.
68
Так насколько же опрадан такой взгляд на истогрию?
