От Сергей Зыков Ответить на сообщение
К All Ответить по почте
Дата 29.08.2003 16:57:26 Найти в дереве
Рубрики WWII; Версия для печати

интересные воспоминания...

наверное детей всех не уничтожили потому что прикрывались ими.
"...Теберду не бомбили. По ночам во дворе санатория освещался большой красный крест."

--------------------------------
В "ТМ", № 3 и 4 за 2003 г., в статье "Бои за главный хребет" есть эпизод об освобождении поселка Теберда, в котором находился санаторий с тяжелобольными детьми. Олег Владимирович Курихин, давний автор нашего журнала, а в последние годы его собственный корреспондент, в ту пору находился в этом санатории и стал очевидцем происходивших там событий. Предлагаем читателям его воспоминания.

Олег КУРИХИН
ОДИССЕЯ МОЕГО ДЕТСТВА

Думаю, самое раннее детство каждого человека овеяно в его собственном сознании тайнами и загадками, И далеко не все они безобидны. Ребенок и не подозревает, какие опасности грозят ему. Меж тем, нужен упорный труд, а зачастую и подвиг многих людей, чтобы маленький человечек благополучно преодолел долгий и опасный период своей жизни, в котором он беззащитен перед неведомым ему миром. Эти трудности непомерно возрастают, когда ребенок болеет, когда идет война или случается какое-либо иное ужасное событие. Размышляя о превратностях своего детства, я от всего сердца и с каким-то глубоко религиозным чувством благодарю многих и, в основном, неизвестных мне людей, рисковавших жизнью и порой погибавших ради моего спасения. Полагаю, вам подобные чувства понятны...

ХОРОШО ПОМНЮ, как весной 1940 г. отец нес меня на руках, завернутого во что то теплое, а мама шла рядом. Родители направлялись к Курскому вокзалу по улице Покровке. Так здорово! Было еще светло, но уже горели уличные фонари, ехали машины, я был очень счастлив. И никто из нас не предполагал, что я вижу отца в последний раз. О случившемся до этого мне много позже рассказала мама.
...Летом 1939 г. наша семья жила на Украине, в городе Рубежное Луганской области. В детском садике, куда определила меня мама, чтобы иметь возможность работать в библиотеке, во время игры "в паровозики" мне на спину упал шкаф, и случился закрытый перелом позвоночника. Придя вечером с работы и увидев орущего сынишку, отец предпринял срочные меры к моему спасению. Вечерним поездом мы втроем поехали в тогдашнюю столицу Украины - Харьков, где в горбольнице №1 меня упаковали в гипс от ключиц до пят, с широко разведенными ногами. А осенью отец уехал в Москву, поступил учиться в Промышленную академию имени И.В. Сталина, и через год мы перебрались к нему, в общежитие на Покровке, 40. Мама настаивала, чтобы отец поместил меня в специальный санаторий для лечения туберкулеза, развившегося в моем позвоночнике. Это удалось сделать.
И вот счастливые родители провожали сына на поезд. В тот вечер из Москвы отвозили в Крым детей в разные лечебницы.
Через двое суток меня доставили в Детский туберкулезный санаторий имени Н.К. Крупской в Ялте. Днем на веранде жарило солнце, а ночью меня пугали огромные звезды и черное небо. В целом же обстановка способствовала выздоровлению.
Но началась война... Отец писал с Ленинградского фронта, и однажды от него мне пришла посылка: игрушечный броневичок. А еще по просьбе папы медсестра одарила меня букетиком незабудок.
Первая бомбежка всех нас напугала. Наш санаторий эвакуировали военные моряки. Меня поднесли к иллюминатору, и я видел убегавшее зеленое море.

НАС ПРИВЕЗЛИ В ПОСЕЛОК ТЕБЕРДА. На новом месте было неуютно, холодно, голодно. В те ненастные дни я сдружился с соседом по койке. Его звали Осип Глазунов. У него был перелом шейного позвонка. Гипс не позволял ему поворачивать голову, и он смотрел только в потолок. А я мог вертеть головой и размахивать руками. Мы держали иногда друг друга за руку, и я рассказывал ему обо всем происходившем вокруг. Мы слушали радио и переживали поражения наших войск.
Но вот в санатории стали готовиться к худшему. Мы слышали шепот; "Наши уходят. Что будет?". Это произошло 12 августа 1942 г. (разумеется, все даты и факты я установил позже). В тот же день все раненые, кто мог хоть как-то идти, из многочисленных госпиталей подались через уже заснеженный Клухорский перевал. Их вел хорошо знавший дорогу местный житель, бухгалтер поселкового исполкома Борис Семенович Зарахович, который в Первую мировую побывал в австрийском плену, откуда и привез себе жену немку.
Два дня все было тихо, санаторий как бы вымер. А на третий день, 14 августа, в Теберде местные жители подняли мятеж. Они сформировали временное правительство, которое возглавил Абдул-Малик Джанибеков. Мятежники ограбили наш санаторий. Унесли продукты, отняли у детей одеяла и подушки, некоторых служащих избили. На следующий день в поселке появились десантники горнострелковой дивизии "Эдельвейс", в которой было немало альпинистов, в предвоенные годы занимавшихся восхождениями на Кавказе и неплохо знавших горные тропы. Первым делом с помощью мятежников они в окрестных горах выбили все секреты, оставленные ушедшими войсками НКВД. Вскоре в поселок пришли пехотные немецкие части, врачи и эсэсовцы. Дивизия "Эдельвейс" отправилась штурмовать Клухорский перевал и попала в снежную бурю, а сошедшие лавины погубили почти весь ее личный состав. (После войны трупы замерзших в снегах немецких альпинистов оттаивали, и из Германии приезжали родственники погибших, чтобы опознать и похоронить хорошо сохранившихся во льдах солдат.)

НЕМЕЦКИЕ ВРАЧИ В НАШЕМ САНАТОРИИ сразу же провели селекцию. Нас рассортировали натри группы: евреи, дети коммунистов, прочие. Я оказался во второй группе. Сначала уничтожили оказавшихся в Теберде взрослых евреев. Их заставили выкопать большую яму, всех в нее согнали, расстреляли и слегка присыпали землей. Те, кто не был убит сразу, двое суток умирали, были слышны их стоны. Детей в гипсах германские солдаты, многое уже повидавшие, все же расстрелять не смогли. Через некоторое время в поселке появился специальный автобус (позже такие машины называли душегубками, рассказывали, что их испытания проходили и на Северном Кавказе), в него погрузили 50 детишек в гипсах. Жертвы увезли в горы. Что с ними стало, неизвестно. Вторую группу отделили от третьей. Нас ежедневно посещали врачи, часто брали кровь на анализ, и мы этого очень боялись. Время от времени кого-то уносили, и нас оставалось все меньше.
На первых этажах лечебных корпусов расположились немцы. У них по ночам горел свет, было весело, играла музыка. Там было что-то вроде борделя. Немцев очень привлекали молодые, незамужние русские медсестры. Эти девушки гуляли с ними, но находили время и для того, чтобы ухаживать за нами. Днем нас кормили плохо, но по вечерам, когда мы тревожно засыпали, наши медсестры приносили что-нибудь вкусненькое, ласкали нас, говорили добрые слова, целовали. Среди мелодий, звучавших у немцев, мне больше всего запомнилась ария из оперетты Оффенбаха: "Брось тоску, брось печаль. Мы с тобой мчимся вдаль".
Помню, прилетали наши самолеты, немцы по ним палили из зениток, в небо яркими линиями уносились трассирующие снаряды. Теберду не бомбили. По ночам во дворе санатория освещался большой красный крест.
За время оккупации нас ни разу не помыли, и под гипсом у меня завелись паразиты. Я стучал кулаками по своей скорлупе, и они переползали к ногам. Помню, несмотря на голод, я рос, и мне стало тесно в гипсе. Позже выяснилось, что в этом коконе мои ребра неправильно изогнулись.
Детей коммунистов иногда использовали для испытаний душегубки. Медсестры учили нас копить днем в марле мочу, чтобы, если там окажемся, дышать через нее. Мы послушно выполняли их указания. Позже я узнал, что эта предосторожность не спасла бы нас. В сущности, всем нам была уготована участь подопытных кроликов, но мы верили в спасение. Когда же наша численность совсем поубавилась, оставшихся перенесли в холодный зал клуба, почти не кормили, мы мерзли, некоторые из нас безвозвратно исчезали.
Однажды вдруг все затихло, от голода и холода мы лежали молча, и тут пришли наши.
Этому предшествовала Сталинградская битва.

НЕМЦЫ СПЕШНО ПОКИДАЛИ КАВКАЗ. И 12 января 1943 г. в Домбайскую долину через заснеженный Марухский перевал перешли две поредевшие пехотные роты лейтенанта Е.А. Белецкого. До войны он занимался альпинизмом и ездил на горных лыжах. Теперь его опыт очень пригодился. Бойцы, утопая по пояс в рыхлом снегу, тащили на себе оружие, военную технику и боеприпасы. Командир же с двумя солдатами - у них на всех были только три пары горных лыж -за 40 мин примчались с перевала в Теберду. У поворота к Клухорскому перевалу им сдался штаб мятежных карачаевцев. Первым делом нашим показали оставшихся в живых детей. Вот что рассказывал спустя 18 лет Белецкий: "Я прямо-таки озверел. Еще живые дети в гипсах были сложены в углу холодного кинозала клуба. На них была какая-то одежонка. Они потихоньку стонали. Я тут же, по законам военного времени, взял из местных человек пятнадцать заложников - женщин и детей. Мы связали их и направили на них автоматы. Через два часа карачаевцы - бывшие ополченцы - принесли одеяла, подушки, хлеб, крупу, дрова, пригнали баранов, перенесли детей в освободившиеся лечебные корпуса. Уцелевшие медсестры стали готовить еду и отапливать палаты. Мы же втроем метались по Теберде и выясняли последствия оккупации".
Через два дня пришли другие наши солдаты. Они очень устали, многие обморозились, один боец от этого умер. Освободители приходили в палаты, радовались нам, обнимали, носили на руках и говорили: "Как же вам повезло!". Беседуя с каждым из нас, они писали письма нашим родителям. Белецкий оставил за себя старшего из них по званию и, захватив рюкзак с донесениями и письмами, ушел в Грузию через Клухорский перевал. Он рассказывал, что его ноша упала в расселину, за рюкзаком пришлось без специальной обуви спускаться в ледовую трещину, и он чудом выбрался из нее. Письма ушли по своим адресам. Так моя мама узнала, что я жив.
А в Теберде разыгралась несправедливая и жестокая драма. Бойцы среди оборванных людей видели холеных молодых женщин и слышали нашептывания, что те сожительствовали с фашистами. Самосуд солдат, уже наглядевшихся на зверства немцев, был скорым и жестоким. Наших спасительниц погрузили в грузовик и увезли в горы. Потихоньку нам говорили, что их расстреляли и бросили в ущелье. Мы знали многих из погибших по имени, помнили их ласку, угощения и заботу. Мы, лежачие больные, помнили, что они нам были как родные, умудрялись находить для нас пищу и кормить нас, подавали судно, умывали, выполняли другую работу. И вот их убили...

ВСКОРЕ ПОЯВИЛИСЬ НОВЫЕ врачи и медсестры, в санатории навели чистоту и порядок. Помню, как снимали с меня гипс. Когда в операционной его разрезали, то я ощутил сильнейшую вонь. Меня купали в теплой марганцовой ванне и мыли каким то резко пахнущим мылом. Затем мне сделали гипсовую кроватку. В ней я лежал все время. Утром меня крепко привязывали, чтобы я не смещал позвоночник, а на ночь путы ослабляли.
Первого мая 1943 г. в санатории был большой праздник с торжественным обедом из 7 - 8 блюд. Их долго разносили и ставили нам на особых полочках в кроватках. Мы, как всегда, должны были начать кушать по команде. Все очень вкусно пахло, и нам не хватало терпения. Я подбил ребят начать кушать с того, чего меньше. Сначала мы съели конфету. Потом взялись за два кусочка селедки. Каково было разочарование! Зачинщика сразу же узнали, но меня насей раз не наказали выкатыванием кроватки в темный угол коридора, ведь был всеобщий праздник. Сначала выступали цирковые акробаты. Они показывали номера прямо в палатах рядом с нашими кроватками. Было здорово! Затем, вместо "мертвого часа", во дворе санатория артисты разыграли пьесу Мольера "Тартюф". Нас всех выкатили на балкон, мне запомнилась одна веселая фраза: "Я слышал все! Я под столом сидел!".
15 сентября 1943 г., в годовщину оккупации Теберды, в санатории провели день траура. Мы вели себя тихо, не шалили, грустили и плакали, вспоминая погибших... Не дожил до освобождения и мой сосед - Осип Глазунов. Вот как это было... Немцы топали сапогами по коридору, произнося непонятное слово "Юда". Мы напугались, и я сжал руку Осипа. В палату вошли трое и окружили его кроватку. Ударили ногой по подвесу, который оттягивал шею ребенка. Мальчик дико закричал. Тогда немец заколок его штыком прямо в кроватке. Мне треснули по руке, и я притих, а кроватку Осипа укатили...

НАСТУПИЛО ЛЕТО 1944 г. Выздоравливавших детей разделили на группы, чтобы своевременно "ставить на ноги" и отправлять родителям. Меня включили во вторую группу. В первой я запомнил Олега из Уфы. Он раньше всех научился ходить, и ему выдали темно-желтые штанишки с помочами, перекрещенными на груди. Мы искренне завидовали "первым" и тайком вечерами пытались самостоятельно вставать на ноги - получалось, но не всегда.
Вот и меня начали учить ходить, одарив шортиками из черного вельвета. Я ходил по длинному балкону, держась с двух сторон за специальные поручни. В день экзамена мне предстояло пройти голышом, босым по траве -чтобы врачам были видны мои спина и ноги. Две медсестры из местных жителей готовили меня к испытанию. Они подталкивали меня слегка и говорили: "Иди". Когда же я падал, они поднимали меня, и все повторялось. Я же еще не мог ходить самостоятельно и старался энергично ползать по траве. Однажды я заполз в коровий помет. От него исходил душистый аромат! Мы же так устали от противных запахов хлорки и карболки, которые ежедневно разбрызгивали в палатах. Я перемазался в помете, и, счастливый, позвал "училок". Они завизжали и побежали за русскими нянечками. А те рассмеялись и вымыли меня холодной водой.
В ноябре нашу вторую группу собрали в дорогу. Детей уложили в гипсовые кроватки, автобусом привезли в Черкесск и сложили на полу частного дома. Через приоткрытую дверь заглядывал черноволосый мальчик лет двенадцати. Он привел друзей. Они указывали на нас пальцами, говорили на непонятном языке и убегали. Нас перенесли в вагон. Мы поехали, и за окном я видел движущуюся природу. Как это мне нравилось! Но над всеми чувствами доминировал голод, всегда очень хотелось есть. Помню, как мы лежали на лавках в здании вокзала Ростова-на-Дону. Я слушал песни по радио. Особенно мне запомнилась: "По дороге длинной, что вела под уклон, вдруг да появился лихой эскадрон...".
Особенно громко гудели маневрировавшие паровозы, когда они проезжали около вокзала, - пол трясло.
Чем дольше мы ехали, тем становилось холоднее. Наконец, прибыли в Москву, на Казанский вокзал. Два дня мы ничего не ели, мерзли и ждали куда-то пропавших сопровождающих. Мы были в забытьи и молчали.
Вдруг пришли наши пропавшие, а с ними - шумная женщина. Ею оказалась моя мама. Она властно раздела меня донага, протерла лицо и тело, обнаружила записанные в историю болезни родинки и окончательно убедилась, что нашла сына. Мама одела меня во все чистое. Потом всех детей угостила мандаринами, сдала сопровождавшим гипсовую кроватку и старую одежду, расписалась в получении сына, завернула меня во что-то теплое и понесла в новую жизнь, начавшуюся тут же.
В вагоне метро удивлялись, почему маленькая женщина несет такого большого мальчика. Мама охотно делилась своей радостью, и все желали мне скорейшего выздоровления. Больше всего меня поразила "лестни-ца-чудесница" - эскалатор на станции метро "Белорусская". Завороженный, я с удивлением смотрел вверх. В электричке было пустынно и холодно. На нашей остановке "Рабочий поселок" она не останавливалась, и мама, утопая по колено в снегу, несла меня домой два километра от станции Сетунь.

И ВОТ Я ДОМА. Случилось это 14 декабря 1944 г. В нашей комнате было тепло, и горела коптилка. Рядом сидел мой 14-летний брат Игорь, вошли соседские девочки Наташа и Тамара. Мама очень радовалась и говорила громко. Я был очень счастлив.
Вскоре я научился ходить и в 1945 г. поступил в школу. Я прожил яркую послевоенную жизнь: ухаживал за слепым, недостреленным немцами своим дедом, побывал в разных городах, в учебе был почти отличником. Увлекался спортом, радиолюбительством, музыкой, закончил техникум, заочный институт, аспирантуру, университет, работал, обзавелся семьей. Казалось, навсегда позабыл оккупацию. Но судьбе было угодно, чтобы я еще раз появился в местах своей детской одиссеи.
В 1971 г. я побывал на горнолыжной базе "Алибек". Познакомился с капитаном в отставке К.А. Белецким, по его военному маршруту на горных лыжах спустился с Марухского перевала. Мне посчастливилось побывать у братской могилы погибших детей и у вечного огня в бывшем моем санатории "Горное ущелье". Я познакомился с Б.С. Зараховичем и его женой Марией Павловной, медсестрой Л.Н. Калинич, пережившей оккупацию и осуждавшей "якшавшихся с немцами" своих незамужних коллег. Вернувшись в Москву и обсуждая открывшееся мне со своими товарищами по работе, я с удивлением узнал, что сидевший рядом со мной экономист М.И. Аркушин участвовал в подготовке к выселению чеченцев и, в силу особенностей своей бывшей службы в НКВД, хорошо знал, что именно происходило во время оккупации Северного Кавказа. А сотрудница соседнего отдела Г.Н. Крутикова сама жила в Теберде при немцах. Ее, еврейку, спасла от гибели карачаевская семья, выдавая за племянницу. Эти и многие другие люди немало мне поведали о тех днях. Мои чувства были им понятны, и все они как один говорили: "Олег, тебе повезло".
В 1991 г. я вступил в Союз бывших несовершеннолетних узников фашизма. А спустя четыре года узнал, что почти все, с кем я был в Теберде, к тому времени умерли. Лишь в Благовещенске Амурской области жил очевидец тех событий А.П. Хлебников.
Я утвердился в мысли: меня спасли, и мой долг - помнить спасителей, радоваться жизни, трудиться, помогать другим.


Олесик Курихин с мамой, Анной Васильевной, за неделю до перелома позвоночника. Июнь 1939г.

Почтовая карточка, отправленная работниками ялтинского детского санатория "Ешиль-Ада" 29 июля 1941 г. на имя Владимира Тихоновича Курихина, отца Олега (в адресе ошибочно изменен инициал адресата и вместо "обл." написано "ул.").

Текст на обороте почтовой карточки.

Письмо, отправленное из санатория родителям Олега 10 мая 1944 г.

Телеграмма, полученная матерью Олега 3 декабря 1944 г.

Олег Курихин (в центре) в детском саду № 5 г. Кунцево Московской обл. Июль 1945 г.

Медсестра санатория "Горное ущелье" (на территории которого во время войны располагался детский санаторий "Ешиль-Ада") Лидия Николаевна Калинин. Апрель 1971 г.

ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 7'2003