Тот же автор
Добрый день,
Распахнулась дверь, и вошел посыльный, меня требовал Бородавкин.
Возле усадьбы попа стояли две хаты, партизан свернул к одной из них. Просторная из-ба, в которую я вошел, была набита сидящими и стоящими людьми. Бородавкин сказал строго:
- Вот представитель особого отдела, он все решит. Николай, оставляю на тебя весь за-держанный народ, разберись, кто куда шел и что за люди.
Задача - крайне трудная. Кто из них скажет, куда он шел и что совершил против совет-ской власти? Достал детскую тетрадку в две линейки и начал важно писать. Сначала решил ставить несколько обычных вопросов: имя, возраст, род занятий. Затем, подумав, написал: “Работает ли у фашистов?” Дальше: “Чем помогает борьбе против оккупантов? Сотруднича-ет ли с партизанами?” И совсем безнадежный вопрос: “Предавал ли советских людей?” Ко-нечно, кто скажет, что предавал, но мне казалось, что такой вопрос нужно ставить.
Подошел чисто одетый, в защитном френче довоенного образца человек лет сорока. Сначала прошу его все содержимое из карманов положить на стол. Он вынимает логариф-мическую линейку, игральные карты и серебряные часы Буре. Записываю его фамилию, имя, возраст. Спрашиваю, почему он не в Красной Армии, ведь его год подлежал призыву в со-рок первом году. Он объясняет, что вышла неразбериха в военкомате, а тут уже немцы по-дошли, так он и остался немобилизованным. Соглашаюсь, что это могло быть, но уже на-стораживаюсь. Теперь прошу объяснить, почему в столь ранний час он шел в центр с лога-рифмической линейкой и колодой карт. Он сознается, что шел в комендатуру, где работает землемером.
- Вас, видно, уважают и потому не отбирают часы?
Он мнется, но вынужден согласиться. Задаю следующий вопрос:
- В чем заключается ваша борьба против фашистов? Помогаете ли вы партизанам?
Тут он начинает с “Видите ли...” - и мнет, и жует резину тысяч причин: “не успел... не знал...” Если бы он был настроен как патриот, то ушел бы на восток с тысячами людей его возраста и старше, шедших пешком, уезжавших на машинах, лошадях, даже на коровах, - и это с детьми, со скарбом. Он мог уйти в лес, в партизаны. Спрашиваю его об этом.
- Мне это не приходило в голову.
Меня внутренне это бесит - ему “не приходило в голову”! А пойти работать в коменда-туру пришло в голову? А выделять и нарезать наделы колхозной земли фашистам - это ему пришло в голову? Спрашиваю:
- Что за землю вы меряете, кому ее дают?
Землемер, не смущаясь, объясняет:
- Видите ли, у них, когда офицер получает два Железных Креста, с ними он получает и право на сто гектаров земли на оккупированной территории.
То есть за проявленную активность награждается землей народа, который он убивал! А эта гнида во френче услужливо нарезает!
В тридцать восемь лет ему в голову не пришло уйти в партизаны, а дезертировать пришло в голову, и устроиться удобно в управе тоже пришло. Ходит играть в карты с нем-цами и ждет, когда разобьют Красную Армию и будет твердая фашистская власть. По его френчу я представляю, что до войны он где-нибудь в исполкоме был активным и советским служащим, носящим френч, чтобы удостоверить свою советскую принадлежность. Тогда одно лицемерие, теперь другое - карты и, наверняка, яростный подхалимаж с разговорами о культурной немецкой нации.
Сейчас он сидит и говорит так, как будто мы с ним как интеллигентные люди все по-нимаем, все тонкости и трудность его положения. Не выдерживаю и прямо спрашиваю:
- Родину предавал? Советскую власть предавал? Дезертиром являешься?
Он не ожидал этих вопросов, стал лепетать:
- Что вы, что вы, как я мог, я как все. А работать меня заставили, иначе могли в лагерь отправить... - Он даже мысли не допускает, что лучше в лагерь, чем сотрудничать с немца-ми.
Уже как дезертир он подлежит расстрелу, и у меня нет в душе сомнений, когда я пишу на полях протокола: “Расстрелять за дезертирство и сотрудничество с фашистами”. Прошу подписать. Он отказывается. Приговор, конечно, по форме неправильный, но и времени нет, с минуты на минуту начнется бой и он тогда выиграет свою судьбу, свою жизнь, а я отпущу предателя своими руками, потому что времени не хватило найти свидетелей и обложить его неопровержимыми доказательствами, чтобы он понял, что лгать бесполезно, и подписал протокол. Я видел в ополчении, как глухой рабочий стоял на часах, он ничего не слышал, вся надежда была на глаза, в возрасте за пятьдесят пять лет он не то что в армии, он для ра-боты в мирной жизни уже был инвалид. Со мной рядом шли старики-ополченцы, отмерив ногами триста пятьдесят километров до первого боя, неся груз в половину своего веса. А этому здесь, в лесах, в голову не пришло уйти от фашистов за первые сосны.
Начали подходить женщины. Выяснилось, что одна молоко несла в комендатуру, дру-гая уборщица, третья на базар шла. Две последние показывают глазами в сторону солидного человека в каракулевой серой шапке, в бекеше из сукна с каракулевым воротником. Беру его на допрос.
Он, оказывается, врач, выкладывает трубку для прослушивания. В это время, к моему изумлению, партизан вносит охотничье ружье и патронташ, найденные в его саночках. Фа-милия врача мне ничего не говорит, опять вся надежда у меня только на логику.
- Вы работаете в больнице, не правда ли?
Он соглашается. Теперь я осмотрительно прошу расписываться под каждым вопросом, на который отвечается утвердительно.
- Почему у вас свой выезд?
- Я главный врач, мне необходимо ездить к больным.
- Вас назначил бургомистр или немецкий комендант?
- Комендант.
- Почему из всех врачей назначены вы главным врачом?
Он мнется, ему неприятно отвечать. Оказывается, все врачи расстреляны.
- За что?
- Как коммунисты и евреи.
Возникает вопрос: кто донес?
- Почему вы остались вне подозрений?
Пожимает плечами:
- Не знаю.
- Почему, помимо должности и выездной лошади, у вас ружье и патронташ с патрона-ми, почему вам разрешено иметь оружие?
Он утверждает, что оружие у него для самообороны.
- От кого - от гестаповцев или партизан?
Он уклоняется:
- От разных бандитов.
Вспоминаю слова Шульца: “Николай будет воевать не против своих, давших присягу, а против бандитов”. Прошу подписаться под ответом. На вопрос, предавал ли он наших со-ветских людей, отвечает отрицательно.
- Кем выдано разрешение на оружие?
- Комендантом.
- По вашей просьбе или за заслуги?
Молчание. Что он может сказать? И ему, и мне все уже ясно.
Прошу его подписать протокол. Допрос окончен. Вверху ставлю: “Расстрел”. И опять моя совесть спокойна, я поступил правильно.
Весь диалог допроса и разделение нас на судей и подсудимых, все кажется сейчас яс-ным: я обвиняю их за предательство, они виноваты в измене родине; но одновременно я слышу перестрелку вдали, значит, все-таки пришло подкрепление к немцам и сработали на-ши засады; вот-вот бой переместится к нам, под стены этого дома, и судьба вновь станет слепой и сможет перевернуть все решения, и кто останется жив и кто будет мертв - неиз-вестно, мне надо напрячь все силы, чтобы не думать об этом и сохранить хладнокровие ло-гики, которая является единственным моим оружием в обвинении. У меня нет свидетелей, у меня нет времени - только логика должна доказать вину или невиновность человека и по-мочь мне преодолеть страх, что я могу ошибиться, могу вынести неправильное решение. Но невольно мой слух ловит все звуки в ожидании боя, который, может быть, несет решение и моей судьбы.
Распахнулась дверь, и вошел Митя Фролов, начальник особого отдела бригады. Митя бегло просмотрел протоколы допросов и сказал тихо:
- Что ты понаписывал?! Он отвечает, что не изменял, не предавал, - а ты ему “рас-стрел”. Тебя самого за такие протоколы могут расстрелять!
- Митя, так разве он скажет, что изменял и предавал? А я чувствую и уверен, что пре-дал и изменил!
Митя вдруг останавливается на фамилиях врача и землемера:
- Погоди, Николай. Вот это встреча! Мы год как гоняемся за ними! Они предали ком-мунистов в Чашниках и евреев, и врачи городской больницы по милости этого хирурга рас-стреляны.
Я обрадовался:
- Вот видишь, а ты говорил, неправильный протокол!
Задержанных повели в соседнюю хату, выпустив тех, кто не внушал подозрений. Мы с Митей тоже вышли и остановились у поленницы.
- Эти двое еще в прошлом году приговорены к расстрелу подпольной организацией Чашников, - заговорил Митя, - но все не удавалось до них добраться. А тут, как нарочно, задержали их наши посты. Но это Чашники им приговор вынесли, это их дело.
Сзади ударила пулеметная очередь, пронизывая поленницу, у которой мы стояли, и пу-ли стали ложиться, вздымая снег, у порога хаты. В ответ ударил наш пулемет. Бой прибли-жался. Нужно было принимать решение насчет предателей. Времени не оставалось.
- Давай их сюда, - приказал Митя.
Я проскочил к хате, попросил выйти землемера и врача и вернулся к Мите. Прямо за хатой начиналось поле, за ним - бугор с кладбищем. Те двое сразу свернули за хату к клад-бищу и находились теперь, как и мы с Фроловым, в секторе обстрела пулемета. Еще не-сколько шагов - и они уйдут.
- Ладно, бери правого, - сказал Митя.
Мы выстрелили. Две фигуры предателей упали, и я заторопился к церкви на кладбище, забрался на третий ярус колокольни и оттуда стал стрелять вдоль улицы в пробегающие фи-гурки полицаев.
Artem http://www.iremember.ru
